vasiaberner

Мы решили хоть чем-то оградить себя от этой неприятности. Ломом прочертили линию между скал, где Олегу будет удобно маневрировать во время приёма гостей. Присмотрели огневую позицию основную, запасную, путь отхода к СПСу отдыхающей смены. Олег окинул взором объём предполагаемых работ по грунту и выдал своё экспертное заключение:

- Блин, большие трудно-затраты.

После этого мы взяли в руки шанцевый инструмент и принялись методично лупить им в гору. Где можно было копать лопатой, там мы с Бендером напряглись изо всех сил, но я вас уверяю – горы не были бы горами, если бы этот грунт можно было вот так запросто взять и покопать. Он неспроста там лежал, в горах на высоте, не спроста не падал вниз. Его частички крепко-прикрепко держались друг за друга и за окружающие скалы. Поэтому я отложил лопату и взялся за кирку. После нескольких взмахов этим инструментом вспомнил тематический эпизод из своего босоногого юношества.

Перед призывом в армию мне довелось провести лето на родительской даче. Батя тогда ещё посещал работу, соответственно в один прекрасный понедельник уехал и сказал, что на ней и заночует. У меня же были летние каникулы, ехать никуда мне не требовалось, я отоспался-отожрался, после чего удаль молодецкая попёрла из меня в самые неожиданные стороны. В одной неожиданной стороне в районе старого сарая я наткнулся на кувалду, закинул её в тачку и пошёл по окрестностям собирать булыжники. Их в то время по территории Белоруссии валялось великое множество, да и деревья ещё росли корнями вниз. Поэтому я вооружился тачкой, кувалдой и пошагал за бесплатным, так сказать, халявным строительным материалом. Те камни, которые я мог поднять и загрузить в тачку, я поднимал и грузил. Если камень был мне не по силам, то я лупил по нему кувалдой, пока он не разваливался на несколько кусков. После чего задача сводилась к предыдущей – поднять и загрузить.

Так я развлекался в течение недели. Навозил на участок некоторое количество камней и немного угробил кувалду. В выходные вернулся мой батя и обнаружил во своих владениях пирамиду из колотых валунов и кувалду с двумя металлическими лепёшками вместо бойков. Батя покряхтел от увиденного, почесал репу, затем решил выяснить причинно-следственные связи между этими двумя натюрмортами и организовал разговор следующего характера:

- Димулей, ты чего кувалдой делал?

- Камни колол.

- Вообще-то, это не моя кувалда, а соседа, Константина Григорьевича. Но

это ладно, она копейки стоит. Куплю новую и отдам ему вместо этой, убитой.

- Ну, я ж не знал, что не твоя. Лежала, я взял.

- Не в том дело, что не моя. Говорю же – копейки стоит. Просто любую работу надо делать с применением мозгов.

- Это как? С короткого замаха мозгами об камень? Или с длинного?

- У нас в ракетном полку служил солдатик из Армении. Ему поставили задачу наколоть булыжников для строительства каптёрки. Пользовался он небольшим полуторакилограммовым молотком. Поворачивал булыжник и постукивал по нему, находил на слух нужную точку по линии разлома между слоями, затем наносил точный удар и раскалывал камень, как орех. А ты, небось, из-за уха куда попало метелил?

- Ну да. Физуху развивал.

- Оно и видно - сила есть, ума не надо.

Закончилась эпопея с булыжниками тем, что расплющенную кувалду Константин Григорьевич не пожелал менять на новую. Он долго ржал, а потом сказал, что оставит её себе в качестве сувенира, чтобы иллюстрировать человеческую дурость. А я подумал, что силу, ловкость и боковое зрение.

На Зубе Дракона я вспомнил эту историю, отложил лопату за бесполезностью, взялся за кирку. Вдарил десяток раз из-за уха, выдохся, плюхнулся тощим задом на горячий булыжник, выпустил из рук инструмент. После несчастных десяти ударов я, атлет-кувалдометрист, сидел с открытым ртом, задыхался и никак не мог понять, что со мной произошло. Пульс у меня зашкаливал, дыхалка свистела, а видимых результатов моего труда не было и в помине. Даже пол лопаты грунта я не набил, не говоря о том, что кирку не расплющил.

В тот день я воочию убедился, что высота 2921 метр над уровнем моря, это не два пальца об асфальт. Это совсем другая разница, по сравнению с плотным воздухом внизу. А рядом со мной на таком же горячем камне сидел Бендер таким же тощим задом, с таким же вывалившимся на бороду языком. Видимо, эта закономерность действовала по всей стране.

По прошествии десятка минут мы немного отдышались разреженным воздухом, языки у нас втянулись обратно в черепно-мозговую ёмкость, и мы принялись изобретать, как можно решить поставленную задачу при помощи мозгов. Не зря же мне батя читал лекцию про солдата из Армении.

После обмена мнениями я единогласно решил, что можно взять бумажные мешки, насыпать в них песок, а потом выложить из мешков всё, что захочется. Хоть бруствер вдоль траншеи, хоть стенку СПСа. Мы подскочили, радостные, побежали, принесли мешок, схватили лопату. Один чудик держал мешок, второй замахнулся лопатой. И, надо же! До нас дошло, что на горе Зуб Дракона в большом количестве песка взять негде. Если бы он там был, то его давно сдуло бы ветром вниз. Ну, собственно, оно так и происходило последние сколько-то миллионов лет, поэтому песка на нашу долю было не достаточно. И что нам оставалось делать? Думали мы, думали, наконец придумали. Киркой добывали из горы пару лопат песка, затем усердно дышали до состояния, когда язык втянется обратно в голову. Потом, со втянутым языком, засыпали песок в мешок, иначе пыль от песка липла на язык.

Так мы провозились весь световой день: то киркой махали, то лопатой манипулировали, то сидели, тяжело вздыхали семьсот раз подряд. В перерывах между этими тремя действиями осматривали в бинокль окрестности на предмет наличия нехороших душманов противника.

Во время осмотра окрестностей неожиданно для себя я разглядел лопнувшую от природных явлений скалу. Так-сяк соотнёс с ней несколько упаковок аммонала, который нам скинули с вертолёта, и принял нестандартное решение. В перерывах между дыхательными упражнениями метнулся на вертолётку, набрал аммонала, принёс и запихал его в трещину. Затем начал обдумывать, чем аммонал подорвать. Достаточно быстро в поле моего зрения попалась миномётная мина. Чего она делала на нашей горе, я не понял, ибо миномёта мы с собой не брали. Наверное, просто погулять пришла, подумал я и выдернул у неё из хвостовика вышибной патрон.

Решил, что пристрою патрон в аммонал, выстрелю в капсюль и подорву таким образом скалу, с целью добыть из неё пару центнеров строительных материалов. Ибо такать камни снизу-вверх по крутому склону на хребет было занятием чрезвычайно утомительным и неблагодарным.

После нескольких несложных манипуляций я установил заряд по задуманному плану, затем взял свой пулемёт, отошёл метров на сколько-то. Хрен там знает, на сколько отошёл, там же горы, всё в скалах. Устроился за ближайшим булыганом, снял с предохранителя пулемёт и начал наводить его в капсюль.

На ту беду, как говорится в басне, Лиса близёхонько бежала. А точнее прапорщик Хайретдинов совершал плановый обход позиций поста Зуб Дракона. Он заметил меня в интересной позе с пулемётом наперевес и сразу догадался, что его боец решил применить боевое оружие по территории вверенного Хайретдинову поста. Вдобавок ко всему аммонал, зараза, был окрашен в оранжевый, хорошо заметный цвет. От взора прапорщика он тоже не ускользнул. Сложил Хайретдинов в уме аммонал и меня с пулемётом, вспомнил название моей гражданской специальности, и разразился монументальной тирадой чисто армейской лексики. Если говорить коротко, то он запретил продолжать задуманный мной эксперимент. А если сказать как было на самом деле, то он наорал на меня громким командирским голосом за всех татарских шайтанов. Причем выражение «странный химик» было в его словах достаточно безобидным. Из соображений культурности я вставил в главный эпитет дополнительную букву «т», а комендант поста такой ерундой не занимался.

Голос у Хайретдинова был низкий, громкий и очень страшный. В капсюль стрелять я забоялся, поставил пулемёт на предохранитель, сделал виноватую рожу и зажмурил глаза. Подумал: - «А вдруг прапорщик исчезнет».

Он в самом деле исчез. Вместе с моим аммоналом. Выковырял его из трещины, сложил себе под мышку и растворился среди скал. Затем воплотился на Третьей точке перед сержантом Манчинским, скинул ему под ноги всю пиротехнику и сказал:

- Без моего личного, ЛИЧ-ЧНОГО приказа, этому диверсанту ничего не выдавать!

После чего ушёл уже надолго.

Под воздействием харизмы, экспрессии и авторитета Коменданта поста я неожиданно вспомнил, как на инженерной подготовке «сапёрские» офицеры доходчиво объясняли, что аммонал не взрывается от прострела пулей. Стало быть, от прострела пороховым зарядом он тоже не должен был взорваться. Что теперь Хайретдинов подумает о моей квалификации? Термин «странный химик» недвусмысленно намекал на ход его мысли.

Конечно же, они все были неправы по сути своей, ибо с точки зрения глобального естествоиспытания являлись дилетантами и пижонами. А я являлся самым офигенным Д’Артаньяном в нашем подъезде, с моей точки зрения, разумеется. Из-за этой досадной несогласованности мои дорогие товарищи отказывались понимать, что не все эксперименты бывают удачными, а отрицательный результат – это тоже результат.  Из-за категорического неприятия знаний о возвышенной науке бойцы гарнизона Зуб Дракона начали с того солнечного Панджшерского дня регулярно обращаться ко мне со словами:

-  Пойдём захимичим что-нибудь, ведь ты же у нас химик… хм… главный.

Словосочетание, придуманное Хайретдиновым «приклеилось» к моей лучезарной личности, причём вовсе не по честности и не по справедливости. Если день удавался солнечный и погожий, кругом жужжали медоносные пчёлы и мычали тучные стада рогатых молокососов, то сослуживцы величали меня «Главным Химиком». А ежели какая-то причина вынуждала гарнизон поста нервозно разбегаться в разные стороны от эпицентра очередного эксперимента, то все резко вспоминали слова Коменданта Хайретдинова – «странный химик», но без буквы «т».

С позиции Олега открывался шикарный вид на ущелье Хисарак с дальним видом и перспективой. Его снайперская винтовка в таких условиях должна была раскрыть все свои достоинства и преимущества. А с моей позиции сектор обстрела упирался в округлый бугор, поросший душистым укропом. Если душманам взбредёт в голову побегать по этой лужайке, то мой ручной пулемёт придётся как нельзя лучше в такой обстановке.

После разработки генплана мы взялись за строительство СПСа в скалах. Натаскали камней, затеялись складывать из них стену. С первого раза получилась полная ерунда. Камни мы положили, как умели, а умели только криво и косо. Между камнями образовались огромные дыры, через них ветер гулял, как хотел. Мы засыпали дыры крупным горным песком, подумали, что на свете всех умней. А ночью передумали, потому что поднялся сильный ветер, весь наш песок летал по внутреннему пространству СПСа так, как будто в этой стране не существовало закона всемирного тяготения. Камушки размером со спичечную головку больно хлестали по пятаку и вызывали досадные ощущения. Кроме того, ночью навалилась редкостная холодина, как будто к нам подкрался Северный Ледовитый океан. От дубака и огорчения я жалобно выл на луну, но меня никто не слышал, потому что ветер выл гораздо сильней.

Мне стало очевидно, что в детстве следовало заниматься горным туризмом, потому что он развивает силу, ловкость, выносливость и… боковое зрение.

После восхода солнца между огромных базальтовых булыганов снова заползали зелёные человечки. Мы корячились изо всех сил, таскали камни, старались заделать дыры в стенах. Нам требовалось оборудовать место для сна, закрепиться на вздыбленной земле, чтобы в пропасть не улететь, ночью не замёрзнуть, днём не изжариться. В строительном порыве мы вкалывали, как сто дурных, в результате так сильно вымотались, что в нас можно было не стрелять, ибо мы сами валились с ног от усталости, нехватки кислорода и обезвоживания.

На фоне такого драматичного развития событий Хайретдинов принял решение, что вода – это ресурс особо ценный, его нельзя расходовать бесконтрольно. Он нашёл в блиндаже какой-то бачок, слил в него из фляжек всю воду и объявил личному составу (то есть нам), что отныне каждому бойцу на завтрак, обед и ужин будет выдавать по солдатской кружке воды. Решение командира солдаты не обсуждают, а выполняют, поэтому ситуация с водой сделалась для всех единообразная, но очень безобразная.

Воды конкретно не хватало. Без неё стало настолько грустно, что днём я стоял на посту под палящим солнцем и никак не мог отогнать от себя навязчивую мысль. Снова и снова я думал об одном и том же. О воде. Никак не мог вспомнить: на гражданке, до призыва в армию, я пил что-нибудь между завтраком, обедом и ужином, или мне хватало той воды, которую я принимал на завтрак, обед и на ужин? Понимаете, о чем я? В повседневной жизни каждый нормальный человек делает порядка двадцати вдохов каждую минуту. Он думает об этом? Конечно же нет. Задумается лишь тогда, когда с кислородом начнутся проблемы. И тогда от этой мысли будет не отвязаться. Точно так произошло со мной. Меня назначили на пост, сказали выискивать при помощи бинокля душманов. В бинокль я, конечно же, смотрел, но в голове у меня были не душманы, а навязчивая мысль – пил или не пил я в детстве между приёмами пищи. Если пил, то что? Компот? Компо-о-о-т! Это же такое чудо! Это – изобретение человечества! И чай. Тоже изобретение. А лимонад! Вы представляете – ЛИ-МО-НАД!!!

Через несколько дней после подъёма на отвратительную гору мы получили из Рухи «караван». Как говорилось в известной песне: - «Он привёз гранаты и взрывчатку, это для меня и для тебя». У душманов подобные экспедиции собирали из ослов и мулов, а в Советской Армии сформировали из солдат и сержантов. Начальство нашего батальона отловило всех, кто подвернулся под руку, включая Фарида и других дембелей, которые не уехали в Союз с «отправкой» Яшки Нейфельдта. В ожидании следующей «отправки» им предложили, ну, то есть, приказали, прогуляться на трёхтысячник и скоротать там недельку-другую среди заминированных скал в компании ПМНок и ПОМЗов с порезанными растяжками.

Поскольку вся караванная братия, с точки зрения хождения по горам Гиндукуш, была такими же неумехами, как мы, они высосали на подъёме всю воду и доползли до «Зуба» на четвереньках и на последнем издыхании. Чтобы мы всей грустной толпой не вымерли, как мамонты, от обезвоживания на посту, к нам, таки, прилетел вертолёт. Он был под завязку загружен военным имуществом, в том числе двумя столитровыми резиновыми ёмкостями РДВ-100, заполненными водой. «Счастье-то какое», – подумали мы и поскакали вприпрыжку на вертолётку.

После того, как вертолёт завис над взлёткой, коснулся одним колесом какого-то булыгана, мы кинулись к нему с распростёртыми объятиями, как вратарь Дасаев на футбольный мячик. Но очень быстро передумали и побежали в противоположном от вертолёта направлении. Оказалось, что главный винт гнал вниз мощный поток воздуха. Этот воздух бил в почву, поднимал с неё песок и камешки, сплошным упругим потоком давил в лицо. Дышать было невозможно, смотреть невозможно, потому что ресницы вдавливало прямо в зрачки. Мы все держались за головные уборы, гримасничали, корчились и закрывали лица руками от того, что их било камешками. Только в индийских фильмах красавчик Амитабх Баччан умудрялся петь и танцевать напомаженным лицом там, где идёт строительство или подвешен груз. Нормальные пацаны на Зубе Дракона корчились, и никак не решались приблизиться к вертолёту.

Главный летун в это время сидел за рычагами в напряге, манипулировал изо всех сил, чтобы удержать вертолёт, потому что его постоянно колбасило порывами ветра из ущелья. В этой нелёгкой обстановке отважный бортач (борт-техник) распахнул дверь и вышвырнул столитровую резиновую ёмкость РДВ-100 с высоты двух метров точно в сторону Планеты Земля. В грузовом отсеке стало минус сто килограммов, вертушку рвануло вверх. Летун упёрся в рычаги, напрягся в стремлении удержать машину в районе нашей горы. РДВшка хрястнулась бочиной об камни и лопнула, как детская бумажная «бомбочка», сброшенная пионером с балкона. Плотный поток воздуха из-под винтов превратил воду в пыль, перемешал с песком. Вся вода в мгновение ока разлетелась фонтаном брызг по окрестностям Зуба Дракона. У меня и у пацанов в бошках выключились лампочки. ВОДА ПРОПАЛА!!! Мы дружно кинулись под летящие из-под винта камни.

В это время летуну удалось стабилизировать машину, бортач выкинул вторую РДВшку.

- Мудаки! Што ж вы творите!!! – Сам для себя выкрикнул Фарид и кинулся под РДВшку с голым пузом наперевес. Сам для себя, потому что крик его потонул в рёве движков и винтов.

Как я узнал, о чём кричал Фарид? А я сам в ту секунду кричал то же самое. И ещё матерился. Все мы тогда кричали и матерились. Потому что убить об скалы 100 литров воды – это было непереносимое горе!

Вторая столитровая ёмкость упала Фариду на голую грудь, опрокинула его и покатилась по склону к обрыву. Фарид вцепился в РДВшку обеими руками и всеми ногами, сжал её из последних сил. Он цеплялся за неё, как будто в пропасть катился живой человек, как будто родное дитя катилось к обрыву. РДВшка перевалила через Фарида один раз, подняла его на себя, пошла на второй оборот, всё ближе к пропасти. Фарид расставил ноги. РДВшка подмяла его под себя, расставленные ноги упёрлись в землю. Шнурок, стягивающий горловину РДВшки не выдержал давления, лопнул, из горловины плеснула вода.

Если кто-нибудь когда-нибудь видел, как в экстремальных условиях спасают от гибели людей, то он поймёт, что Фарид спасал не воду, не РДВшку. Он спасал пятнадцать человек. От жажды, от мук, связанных с обезвоживанием, от медленного мучительного издыхания. Спасал и спас! Примерно 70 литров воды уцелело, зато Фарид чуть не улетел со скалы в пропасть. Он в тот момент был дембель, ждал, что ему вот-вот зачитают приказ об увольнении в запас и направят в Кустанай по проложенной Яшкой дорожке. Зачем он прыгал под РДВэшку? Ведь ему не пить той водицы, у него в Кустанае будет, как говорится, и ванна, и кофе, и какао с чаем. Главное доехать «дотудова» живым. А для этого не надо сигать под тяжелые предметы, выпадающие из вертолётов.

Зачем он это сделал? Ради этих пятнадцати пацанов что ли? Ну, таки, да, ради них.

- Ты. – Хайретдинов ткнул пальцем в грудь Орлову. – Ты за ним. Останешься на месте ночёвки, будешь голосом подавать нам сигналы. Ы-ы-ы-ых, в темноте. Только не ори очень громко.

- А-ха. – Выдохнул Орёл и, не снимая вещмешка, полез по крутому склону на карачках вслед за мной.

На хребет мы с Орлом выползли в плотной темноте. Место для ночёвки, казалось, ждало нас специально. Мы, пыхтя и кряхтя, вылезли между скал на хребет, уткнулись в площадку, поросшую мягкой травой. Скалы окружали эту площадку почти кольцом. Более удобного места для ночёвки было невозможно придумать. Оставалась одна небольшая проблема – мины. Потому что сразу после водопоя, сразу после лунок с последней водой, в наше поле зрения постоянно попадали вот такие флажки.

Ими сапёры обозначают обнаруженные взрывные устройства. Потом эти устройства либо разминируют, либо уничтожают накладным зарядом. Соответственно, флажок вынимают из земли и уносят с собой. То есть, пока флажок стоит, то и мина тоже стоит.

В общем, насмотрелся я за день подъёма на флажки, распереживался. Решил, что не хочу садиться попой на мягкую пушистую травку. Потому что я бы, на месте душманов, закопал под траву мину ПМН для непрошенных гостей.

- Может гранату на полянке жахнуть? – Тяжело дыша, выдавил из себя Орёл.

Видимо, он тоже подумал про мину. Или вспомнил рассказ Хайретдинова про сапёра с оторванной ногой и с детонаторами в кармане.

- Жахни. А наши услышат и начнут стрелять. И духи услышат. И тоже начнут стрелять. – Я вытащил из пулемёта шомпол, начал методично, медленно и плавно вводить его под углом 45 градусов в почву с травой. С таким расчётом, что если в мягкий грунт установлена нажимная мина, то я постараюсь попасть ей шомполом в корпус, а не в нажимную крышку. Если не проверить площадку и привести сюда всю группу, то – что будет? Что будет, если мина сработает в толпе из десяти человек? Лучше уж я осторожно прощупаю, а потом доложу командиру. Меня же на разведку послали. Значит, результаты разведки будут на моей совести.

- Ну ты, всё-таки, дурак. Хоть и в институте учился. – Орёл стоял внизу, под площадкой. Стоял так, что над травой возвышалась только его голова. Он вертел этой головой, смотрел в сгущающейся темноте на мои руки.

- Башку убери. Если под шомполом сработает мина, то мне оторвёт руку. А тебе голову. Без каски придётся дослуживать.

- А мне – без разницы. Если оторвёт хоть что-нибудь, то я жить не буду. Застрелюсь.

На наше счастье почва была мягкая, в ней не оказалось ни мин, ни камней. Не представляю, как я в темноте отличал бы мину от камня. Шомполом в почве? При полном отсутствии опыта. Но мне в этот раз повезло. Нам всем повезло. Мин и камней не оказалось. Буквально за пять минут я управился с прощупыванием площадки, выбранной для ночлега.

Стоя на карачках, я поорал вниз Хайретдинову, что нужно подниматься. Протянул Орлу руку, чтобы затянуть на площадку его вещмешок. Затянул. Вещмешок оказался на удивление лёгким.

- Орёл? Ты с пустым вещмешком, что ли, сюда забрался?

- Отстань. Моя жрачка. Хочу несу, хочу выбрасываю. Я выбросил. Лучше три дня посижу голодный, чем сдохну на подъёме.

- А патроны? Тоже выбросил?

- В ящик обратно выложил, на строевом смотре. Десять пачек себе оставил, а остальное выложил. Нам всё равно на вертолёте привезут скоро.

В тот вечер я в первый раз поймал себя на мысли, что совершенно не понимаю жизнь и людей. Как можно?! Как так можно?!! Десять пачек содержат 300 патронов. Для пулемёта, у которого темп стрельбы 600 выстрелов в минуту! Что такое 300 патронов? При практической скорострельности 140-150 выстрелов в минуту пулемёт останется без боеприпасов на третьей минуте боя. А помощь нам обещали через 48 часов. Что ты будешь делать двое суток? Прикладом отбиваться от душманов? Что у людей происходит с головами? Что за процессы в тех головах? Детский садик там до сих пор играет, что ли?

Слез я с площадки в полном офигении, пошёл вниз за своим вещмешком. Ну, как «пошёл»? Ехал в темноте на заднице, петлял между скал и валунов. Ногами упирался в почву, ладонями тоже в почву, возле задницы. Так и съезжал вниз.

Вещмешок я нашёл на том месте, где оставил. В глубине души я рассчитывал, что мои товарищи подтянут его хоть немного вверх. Но этого не произошло. Это были глупые наивные мечты, не основанные ни на чем.

Возле моего вещмешка сидел Миша Мампель, подавал мне, как это называется в армии, «сигналы голосом». А если сказать по-русски, то он негромко матерился и сообщал мне:

- Сюда, сюда иди, ёлки-моталки. Тут твой отвратительный вещмешок. Кирпичей ты в него натолкал, что ли?

Спустился я на голос Мампеля. Обнаружил рядом с ним свою поклажу и стоящего на четвереньках Мишку Бурилова. На четвереньках, потому что всем так положено ходить по горам в районе Зуба Дракона.

- А чего ты сюда эту железяку приволок? – Мампель ткнул во мраке рукой в мой пулемёт. – Не мог, что ли, на хребте оставить?

«Вот, ещё один артист, - подумал я и принялся пролазить руками в лямки вещмешка, - артист в труппу Орлова, чтобы погулять по Панджшеру без патронов и без оружия».

В головах у людей происходило что-то непонятное для меня. Очень непонятное. За время Панджшерской операции душманов из Рухи и окрестностей выбили. Но, они вернутся. Обязательно вернутся. Возвращаться будут не плотными колоннами с развёрнутым флагом, но будут просачиваться мелкими группами. При этом, когда начнут – не скажут. Что ты будешь делать, если сейчас столкнёшься с такой мелкой группой? Вот выйдут против тебя пять-шесть рыл с автоматами, а ты с босыми руками, и что ты будешь делать? Может быть, автомат с собой носить?

Мампель с Буриловым помогли мне подняться с карачек с вещмешком на горбу и отправили наверх. А сами сказали, что им тут тяжело дышится. С дыхалкой что-то сделалось. Они остались на склоне, а я полез на хребет. Когда снова вкарабкался на площадку, то обнаружил на ней Хайретдинова, Бендера, Манчинского, ну и, понятное дело, Орлова. Почти сразу же за мной поднялись: Серёга со своим ночным биноклем и Азамат с противотанковым гранатомётом. Поднялись, легли на траву пластом.  Бендер с Хайретдиновым уже отдышались. Уже курили.

- Манчинский, люди все? – Хайретдинов прятал в руке горящий окурок.

- Нет, тарищ прапорщик.

- А какого хера ты здесь?! Я тебя где поставил? В замкЕ! В замыкание я тебя

поставил.

- А чего они, да?

- Сейчас пойдёшь у меня их собирать! И рацию мне сюда! Понял?

Когда мы вышли из Рухи, рацию нёс Хайретдинов. Свой вещмешок, и рацию. Потом, где-то на середине подъёма, он очень вымотался, снял с себя радиостанцию. Непонятно, как он продержался так долго без смены. На одном из привалов Хайретдинов снял с себя рацию, приказал Бузрукову снять с себя вещмешок, патроны и сухпай, разделить между оставшимися бойцами, а у него, у Хайретдинова, забрать рацию. Она была тяжёлая, как моя доля. Потом, в ходе подъёма, Бузруков и Манчинский попеременно несли: то рацию, то вещмешок. Один отдавал другому рацию, забирал у него на свою спину вещмешок.

- Рация здесь, товарищ Прапорщик. – Сквозь хрип лёгких Серёга едва выдавил из себя слова. – Бузруков с рацией прямо под площадкой. Сейчас поднимется.

Хайретдинов, стоя на четвереньках, свесился за край площадки и негромко позвал в темноту:

- Бузруков!

- Я. – Отозвался Бузруков чуть ли не в самое лицо прапорщика.

- Так какого хрена?! – Прапор протянул вниз руку. – Держи! Залазь давай. Остальные где?

- Там. – Выдохнул Бузруков и повалился плашмя на траву.

- Сам знаю, что не здесь. – Хайретдинов снова свесился головой за край площадки. – Мампель! Бурилов!

Какое-то время послушал темноту, повернув голову правым ухом к спуску. Убедился, что в ответ – тишина, снова негромко прокричал вниз по склону:

- Мампель! Мампель, мать твою, еврея хитрожопого, козлина драная! Ну, ты ж, с-с-с-сука, у меня утром придёшь! Расстреляю и скажу, что при попытке перейти на сторону врага!

Хайретдинов отодвинулся от края площадки. В сердцах отшвырнул погасший в руке окурок. Немного посидел, перевёл дух, затем взялся за свои непосредственные командирские обязанности. Разделил ночное время на смены, назначил, кто с кем будет дежурить тройками. Определил пост на возвышавшейся над площадкой скале.

- Часовым сидеть там. – Прапор указал рукой на площадку. – И учтите, если кто проспит, и мне яйца отрежут, то лучше на глаза потом не попадайтесь. Потому что запасных у меня нету.

В темноте кто-то заржал.

- Отставить смехуёчки! – Подал команду Прапор и невозмутимо продолжил отдавать распоряжения.

- Сейчас жрём, докуриваем, и первая смена – пошла. Я сижу здесь. Каждая смена докладывает мне лично.

Жрать никто толком не жрал. Хотелось только пить и сдохнуть. Поэтому мы разделили поровну последнюю воду, выпили её и сдохли. Все завернулись в плащ-палатки и отрубились, как будто кто-то нажал на наш выключатель. Все, кроме трёх часовых, естественно. В этот вечер, даже если бы Яшка Нейфельд оказался здесь, если бы снова начал ехать в свой Кустанай, то он ехал бы туда без нас.

- Эта, вставай… Подъём пришла. – Прохватился я от того, что за ногу меня дёргал Манчинский. Какая, нахрен, «подъём пришла», я только веки сомкнул и глаза закатил. Спать же хочется! Но Манчинский упрямо подсовывал мне под нос часы.

- Э, тебе говорю, подъём!

Кое-как способность воспринимать окружающий мир ко мне потихонечку вернулась. Вылез я из-под своей плащ-палатки, принялся будить Бендера. Долго тряс его за плечи, за ногу, дёргал за уши. Олег даже не мычал. Лежал рядом с аккуратно завёрнутой в край плащ-палатки снайперкой и притворялся мешком картошки. Пока прапорщик не рявкнул, сознание к Олегу не пришло.

Кое как мы с Олегом и Серёгой расчухались, полезли на скалу. Залезли, сказали Азамату:

- Всё, иди спать.

- Ви там фся умираль?! - Азамат очень обиделся на нас. За то, что мы долго его не меняли. - Э-э-э-э, сапсэм нэт совест! - Азамат цокал языком, покачивал головой в тусклом свете луны.

- Ц-ц-ц-ц, какой нэт совест! -  Это Дед Советской Армии говорил молодым. Не бил кулаком в лицо, не пинал ногами. Говорил, что у нас нету совести, что как нам не стыдно.

Азамат ушёл. Хитрожопый Бендер схватил ночной бинокль, начал крутить у него резкость, водить биноклем из стороны в стороны, просматривая окружающие скалы.

- Во ништяк! Классно всё видно! Как в ночном прицеле!

- Погоди, сейчас луна спрячется. Я посмотрю, что ты там увидишь. – Серёга сидел на скале рядом с Бендером, ждал, когда тот наиграется с биноклем. – Без луны к биноклю привыкать надо.

Луна, действительно, скоро спряталась за облако. Бендер пробормотал, что днём бы, по жаре это облако, и сразу же отдал бинокль Серёге. Как только луна снова вынырнула на небосвод, Бендер тут же выхватил у Серёги бинокль и приложил к своей голове.

- Ты сам сказал, что тебе привыкать надо. А мне – не надо. Я всё и так классно вижу.

Серёга поржал над дружбаном. Но, ничего не ответил. Дальше вся смена прошла в молчании.

Через два часа нас сменили Орёл с Бузруковым. Мы закутались в плащ-палатки и отключились, провалились в зябкий вязкий сон.

Утро началось с мата. Хайретдинов крыл всех почём свет стоит. Этот его отборный раскатистый мат служил прекрасным ориентиром для места сбора. Для Мампеля и Бурилова. Хайретдинов кричал, что Мампель ночью, под покровом темноты, вступил в контакт с душманами. Что предал Родину, что он теперь духовский наймит и засланец. И за это будет расстрелян при попытке перехода на сторону врагов. С непривычки я похихикал внутри себя над нелепостью обвинений. Но через несколько минут мне расхотелось смеяться. Потому что едва Мампель показался в поле зрения, Хайретдинов схватил автомат и дал у Мишки над головой очередь. Понятно, что после этого у Мампеля открылись неразгаданные ранее способности к скоростному перемещению по горной местности. Он бледный, с трясущимися руками и ногами воплотился перед Хайретдиновым, попытался что-то нечленораздельное промычать.

- По форме доложи, солдат!

Тут и эта способность тоже прорезалась в солдате. Он чётко и ясно доложил, что прибыл для дальнейшего прохождения службы.

Потом я долго думал над этой историей. С одной стороны, просто жуть – командир стрелял в своего солдата, поставив оружие на автоматический огонь. Произносил совершенно невероятные обвинения. Это – с одной стороны. А с другой… А что бы ты сделал в ситуации, когда подразделение не выполнило приказ? Не вышло на поставленную задачу? К тому же, два бойца забили болт на всё и отправились гулять в неизвестном направлении по природе. Без наблюдения, без часовых… Что это такое?! К чему это приведёт завтра? Завтра ещё два бойца скажут – нафиг нам надо! Зачем напрягаться, когда можно нихрена не напрягаться? И пошлют прапорщика, с его боевой задачей, нафиг! Ну вот же, вот же оно всё, как на ладони – Орлов к пулемёту взял всего 300 патронов. Губин к снайперке взял – два цинка, прямо нераспечатанные, чтобы патроны были в порядке. Снайпер взял 1160 патронов к винтовке, у которой только одиночный огонь. А пулемётчик Орлов взял всего 300! Такому Орлу только намекни, что есть слабинка. Завтра будет – минус три солдата: Мампель, Бурилов и Орлов.

По какой-то непонятной причине с Зуба Дракона вверх полетела красная ракета. Либо находящиеся там сапёры услышали рёв нашего командира, либо их напрягла автоматная очередь, либо у них просто тупо случилось совпадение. Но они запустили в небо красную ракету. Потом ещё одну.

До места, откуда вылетали ракеты, нам идти было уже недалеко. Вчера вечером мы не дошли до него метров 300. Но через самые скалы. Там ещё распадок такой оказался, тропа сужалась, поворачивала и затем резко уходила на подъём. В темноте мы точно грохнулись бы в тот распадок.

Перед началом движения Хайретдинов вытащил из своего вещмешка белую флягу с водой. Полтора литра чистой прозрачной воды из речки Гуват. Слаще той воды не бывает на Зубе Дракона ничего.

- Я знал, что утром будете сосать лапу. Сдохли бы все тут без меня. – Хайретдинов поднял с травы пустую консервную банку, наполнил на треть водой. – По очереди, каждому по сто грамм.

Мне было бы понятно, ели бы десять человек «скинулись» небольшими порциями воды, чтобы напоить одного. Но чтобы один напоил десятерых – такое я видел первый раз в жизни. Скорее всего, Хайретдинов понимал, что полк только ввели из Союза, что опыта хождения по горам ни у кого не было. Значит, солдаты высосут всю воду на подъёме и утром сдохнут на хребте от обезвоживания. Как бы там ни было, но мы, десять мордоворотов, опустошили у Хайретдинова, практически всю флягу.

Оделив каждого бойца третью банки воды, Прапор сделал несколько глотков прямо из горлышка, затем завинтил флягу, сунул в вещмешок.

- Остальное – ЭнЗэ! На пост придём, там должна быть вода.

Потом Прапор приказал Мампелю и Бурилову идти впереди нашей группы, выводить группу из скал на тропу. Они, как проштрафившиеся, назначены быть минным тралом. Остальные должны двигаться за ними, след-в-след, соблюдая дистанцию.

Мишке Мампелю негативная эмоция перекосила гримасой лицо. Он, двигаясь бочком, пошёл среди скал. С опаской, как по скользкому полу. Я понимаю Мишу, как мать. В девятнадцать юношеских лет поработать минным тралом – это не самое любимое занятие для советского мальчугана. Но вчера весь день таким тралом работал Хайретдинов. Весь день он шагал впереди всех между красных флажков. Почему-то гримаса никого не перекашивала.

С поста в небо полетела очередная красная ракета. Мы потопали, что есть мочи, к месту вылета красных ракет. Нам оставалось до них метров 300. Вроде бы, 300 метров, какая безделица. Но шли мы несколько десятков минут. Потому что несли очень тяжёлый груз по очень узкой тропе. Она петляла среди огромных скал, мы еле-еле продирались среди этих громадин. Вскоре я увидел на одной из скал детский рисуночек, солнышко. В детском садике, в средней группе, детки рисуют полукруг, из него в разные стороны расходятся лучики. Интересно, подумал я, кто додумался залезть сюда и нацарапать на скале лучики? Но довести эту мысль до логического объяснения мне не дали. С Зуба снова вверх полетела красная ракета. Я нажал сам себе на акселератор и понёсся к Зубу в два раза быстрее. Если раньше я нёсся со скоростью беременной улитки, то теперь попёр со скоростью двух беременных улиток.

Потом я увидел ещё одно солнышко. Мне пришла в голову мысль о том, что в этом просматривается какая-то система. Только третье солнышко вернуло меня из дебилизма в реальность. Оно было нарисовано полностью. Не в виде полукруга, а в виде кружочка. Вокруг кружочка в виде лучиков расходились глубокие царапины. В центре скала была обожжена чем-то седым и черным. Очнись, дебил! Ты не в детском садике. Ты на войне. Это место разрыва осколочно-фугасного боеприпаса! Кружочек – это место удара. Лучики процарапаны разлетевшимися осколками. Большое солнышко – это НУРС, пущенный с вертолёта (неуправляемый реактивный снаряд калибром 80 мм). Солнышко поменьше – это снаряд 30 мм. Выпущенный либо из БМП2 (боевая машина пехоты), либо с вертолёта из авиапушки. Мне почему-то сделалось не по себе. Скорее всего, потому, что здесь было много этих солнышек. Когда ты несёшься со скоростью черепахи, когда тебе тяжело, ты задыхаешься, тогда тебе заметно три солнышка. А если включить мозги и попробовать вести наблюдение за местностью, на которой ты ведёшь боевые действия. Да-да! То, что ты сейчас делаешь, это ведение боевых действий. Поэтому включи мозги и смотри, что нарисовано на скалах. Откуда прилетало, куда било, и как разлетались осколки. Включи мозг! Это может спасти тебе жизнь.

С Зуба снова запустили красную ракету. Но я быстрее уже не мог. Даже так, как раньше мог, теперь и так не мог. Без сил и почти без сознания я шлёпнулся на тропу. Рядом повалился Серёга. Мы ни о чем не разговаривали. И не хотелось, если честно. Хотелось закрыть глаза и подохнуть. Поэтому мы хрипели пересохшими глотками и пытались впитать хоть немного кислорода.

Через какое-то время по тропе на нас вышел сержант. Он крикнул нам издалека, чтобы мы его не застрелили. Я тогда подумал, что он нам льстит. Но, вежливо промолчал. Потому что не было сил говорить.

- Рация у вас есть?! – Спросил сержант, когда подошёл к нам поближе.

- Ых-хы, есть. – Выдохнул я как сумел. – Ых-ых-ых.. У Хай-ых-ых-ретдинова.

- Надо вертолёт на Зуб вызвать. Там подрыв. Я к вам навстречу пошёл, чтобы быстрей. Мы пускали вам красные ракеты, пускали. А вы всё не вызываете вертолёт и не вызываете. Красная ракета, это сигнал опасности, тревоги. Чтоб вы знали на будущее.

Вот ништяк, подумал я. Это – как спрыгнуть в реку с БТРа, если правый борт пошёл вверх. Что же, каждый раз вызывать вертолёт, когда увидим красную ракету? Может, я тупой? А, может, в самом деле кислорода не хватает? Но я точно ничего не понял.

Вскоре до нас дошёл Хайретдинов. И Манчинский с рацией. Хайретдинов быстро переговорил с полком. Оказывается, сапёр подорвался ещё вчера. Из-за того, что мы такие дохляки и не смогли засветло дойти до Зуба, раненый с оторванной ногой ночевал на высоте 2921. Мне стало очень стыдно за нас. И утренний мат Хайретдинова получается, … получается, что если ты на войне не выполнишь приказ, то кто-то другой может за это заплатить своей жизнью.

Мне было очень стыдно. Ещё и за то, что Миша Мампель назначен виноватым, а я, типа, герой и красавец. Но я точно так же не дошёл до Зуба. Значит, не выполнил приказ. Так что не надо делать вид, что мне повезло, а товарищу не повезло. Если твоему товарищу не повезло, и ты этому радуешься, то ты – баран. Только баран стоит и смотрит, как волки грызут рядом другого барана. А баран радуется, что не его грызут. Не надо быть бараном. Надо бодать волков и защищать товарища!

Проблема заключалась в том, что Хайретдинов – не волк. Он командир, и он – прав! Бодать его никак.

- Мы там разминировали, что смогли. Растяжки на заградительных минах порезали. Но сами мины не сняли. Территория поста большая, мы не успевали, тут ещё этот подрыв. Кто-нибудь у вас сапёрную подготовку проходил?

- Я проходил. – Тяжело дыша вставил я свои пять копеек в разговор старших по званию. Потому что спросили.

- Тогда держи! – Сержант протянул ко мне руку, высыпал на ладошку несколько стальных штырьков. – Это предохранители от ударного взрывателя МД-5М. Сами поснимаете мины. Только технику безопасности соблюдай. Без предохранительной чеки не выкручивай взрыватель.

- А чего вы на тропе мины не сняли? – Спросил Хайретдинов. – Флажками отметили и оставили. Вдруг подорвётся кто-нибудь.

- Нету там никаких мин. Заминированы только подходы к посту.

- А флажки зачем поставили?

- Это мы для вас тропу обозначили. Чем было, тем и обозначили. Флажков у нас много, а дорожных указателей мало.

- Гады вы! Я возле каждого флажка такую внутреннюю борьбу преодолел, чтобы тропу перешагнуть. За мной же десять человек идёт! Я ёжика родил возле каждого вашего флажка.

- Да не переживайте вы так, товарищ прапорщик! Буду идти вниз, соберу эти несчастные флажки. И ёжиков ваших соберу.

Сержант развернулся, пошагал по тропе вниз.

- Не переживай. Ишь ты! – Хайретдинов поднялся на ноги от рации. Добавил в спину сержанту: – Если я не буду переживать, то не переживу. А мне полковник пузырь обещался проставить! Обидно будет, если пропадёт.

- Тогда поехали! Водила, за царандойским постом остановишь!

БТР пару раз чихнул карбюраторами, потом протарахтелся, взвизгнул движками и покатил по густой афганской пылище.

Возле поста царандойцев БТР остановился. Мы ссыпались с брони, нагрузили себе на горбы вещмешки, расстегнули до пупа гимнастёрки, свесили ниже ватерлинии ремни, закатали до локтя рукава и превратились в кучу разгильдяев. Не потому, что любили нарушать правила ношения военной формы. А потому, что было очень жарко. Очень-преочень. Вдобавок ко всему каждому из нас на плечи взгромоздился невменяемо тяжёлый вещмешок. Всем срочно захотелось устроить вентиляцию в обмундировании.

- Та-а-ак, банда! – Хайретдинов оглядел метаморфозу, произошедшую с вверенной ему группой. – Я пойду первый. Остальные за мной след в след. Хлебальниками не щёлкать. Как спустимся в обрыв, упрёмся в весёленький мост, «играющий» такой. Если кто-то повеселее пойдет, задний будет подпрыгивать, хочешь - не хочешь. Сколько хожу, столько боюсь. Все, кто живым доберется до того берега, без команды не садиться, с тропы не сходить, воду экономить. Кто не переберется, воды хлебанет, мама, не горюй. На всю жизнь хватит. Манчинский, идёшь в замыкании. Отвечаешь за порядок. Всё! За мной, шагом-марш!

Хайретдинов, тяжело ступая под весом рации и своего вещмешка, зашагал к реке Панджшер, к подвесному мосту. Мы пошагали за ним, согнувшись почти пополам под тяжестью навьюченного на нас груза.

Вещмешок у меня был настолько тяжелый, что моя голова с органами зрения была опущена вниз. Перед ней маячила пыльная, раскалённая солнцем тропа, я видел только её и свои ноги. Больше ничего не видел.

Через несколько шагов начало мешать оружие. Если закинуть его за спину, то оно скатывалось с вещмешка. Если повесить на шею, то оно болталось из стороны в сторону, тянуло бошку вниз, мешало дышать. А дышать почему-то очень хотелось. Со времени призыва в армию я бегал кроссы по пустыне, носил на плечах ящики с гранатами, но вот такого ужаса мне переживать ещё не приходилось. И не мне одному. Все шли, согнувшись в три погибели, то и дело пытались закинуть оружие за спину. Оно сваливалось обратно. Его с лязгом закидывали снова. Только Герасимович, как повесил поперёк туловища свою снайперку, так и шёл, оперев на неё свои худые руки с закатанными по локоть рукавами.

Через десяток минут мы подошли к реке. Уже устали, уже вспотели, от утреннего умывания не осталось и следа. От проглоченного завтрака сделалось очень нехорошо внутри. Я никак не мог принять решение – вытошнить завтрак от натуги, или отложить прямо в штаны. Тут, в моё поле зрения вплыл мост. Вот такой МОСТ, блин!!!

В моей башке под панамой пронеслась мысль:

- Брата-а-ан, всё, что с тобой было раньше, смело можешь забыть.  Оно больше никогда тебе не понадобиться.

Внизу, в ущелье, ревела вода, перекатывалась через булыганы. Доски у моста были старые, страшные. Скорее всего, трухлявые, сикось-накось привязанные какими-то тросами, торчащими в разные стороны размочаленными обрывками. Каждый из нас со своим боевым комплектом весил больше центнера. Трухлявые доски и размочаленные тросы не могли выдержать такой вес. Они непременно должны были провалиться, оторваться-развязаться.

С лицом, перекошенным мужеством, я ступил на корявые огрызки старых досок. Мост качался и скрипел. Под весом нагруженных солдат он растягивался, как резиновый. В этот момент я понял, что если в жизни есть какое-нибудь чудное мгновение для того, чтобы сработать завтрак на сброс, то это именно оно. Потому что мост сейчас порвётся, мы грохнемся в ревущую ледяную воду, вещмешок с патронами утопит каждого, как Герасим собачку Му-му. Знал бы, что такая фигня будет – пенопласта нажрался бы вместо завтрака.

От ужаса моя голова отказалась воспринимать окружающую действительность как реальность. Мозг включил блокировку, как будто это всё происходило не со мной. Возникло ощущение, что я смотрю нереальный по своей фантастичности мультфильм, и сопереживаю шагающим по мосту персонажам. Это не я там шагаю. И не мои дружбаны. Это, просто, режиссёру удалось так ловко втянуть меня в роль, что мне кажется, будто я – один из них. Это не мне страшно. Это им страшно. А я смотрю мультфильм.

После того, как мост закончился, начался следующий мультфильм. Про Дархейль. Путь наш проходил прямо через этот кишлак.

Мы влезали на какие-то каменные заборы, лезли по каким-то духовским делянкам, составленным друг на друга, как этажерки.

По краям делянки были обсажены кустами шиповника, нам приходилось ползти на карачках через колючие заросли, рожами раздвигать эту хрень. Пульс лупил в груди, лупил в висках и в конечностях, как лупит копытами кавалерийский эскадрон. Плечи уже не чувствовались. Вместо них под лямками вещмешка поселилась сплошная тягучая ноющая боль. Сухой горячий воздух с хрипом вырывался из лёгких и тут же возвращался обратно. Создавалось ощущение, будто кислорода в том воздухе не было. Как будто, к моему лицу привязали полиэтиленовый пакет, и я гонял внутри пакета одну и ту же порцию воздуха. Со лба струйками стекал горячий липкий пот. Он вяз в бровях и жег глаза. Стереть его с лица было невозможно. Потому что он был жирный и вязкий, как расплавленный вазелин. Во рту – ком пыли. Под ногами раскалённый шлак, высыпанный из доменной печи. А с неба нас всех жарила сама доменная печь. Одиннадцать солдат несли на своих согнутых спинах всю эту доменную печь, всю жару и всё раскалённое афганское небо.

А ещё в Дархейле были в мины. Потому что, это вход в ущелье Хисарак. Если русские пойдут метелить хисаракских душманов, то им придётся идти именно через Дархейль и Мариштан. Душманы готовились к штурму Панджшера и устанавливали обширные минные поля. А где, какие и сколько, они никому не докладывали. Так что, про карты минных полей тоже можно забыть. Нету таких карт. Поэтому, чтобы избежать больших потерь, мы двигались след в след. Маленькие потери, это лучше, чем большие. Но, если потерей выпадет шанс сделаться именно тебе, то, я вас уверяю, это ещё одно Чудное Мгновение, во время которого ты переживёшь бурю самых низменных эмоций.

В середине кишлака Дархейль Хайретдинов скомандовал:

- Привал!

Он ещё только нагибался к раскалённой земле, а у всей группы уже подогнулись ноги. В долю секунды вся толпа лязгнула костями и вещмешками прямо там, где кого застала команда. Только один Олег каким-то чудом умудрился повалиться в тень. Наверное, это такой закон: яблоко падает вниз, а Герасимович – в тень.

- А ты, Герасимович, не сходи с тропы. Поменьше лазай! Я вон на той сопочке, во-он на той, чёрненькой, - Хайретдинов указал рукой на ближайший пригорок, - месяц назад был. Я, вообще, везучий. Там шёл первый, а за мной – два сапёра. Я-то везучий, я прошёл. А сзади – ка-ак даст! Одну ногу сапёру – вот так оторвало, а вторую переломало. А он нёс в кармане детонаторы, упаковку триста штук. Они все сдетонировали. Он мне орёт: - «Товарищ прапорщик, у меня яички целые? Печёт, что-то». Я грю ему, мол, целые. А что я там увижу?! Там разворочено всё, в крови всё… Так что, поменьше лазай!

- Я понял. – Бендер вытащил руки из лямок вещмешка. – Тут плита каменная. - А потом тихонечко в сторону, чтобы не услышал Хайретдинов. - Я сегодня без детонаторов.

Моя рожа расплылась в потной, чумазой улыбке. Не буду утверждать, что умею угадывать, сколько у кого в уме, но мне показалось, что Олег съязвил. Он был старше меня на год и старше других пацанов на два. Потому что до армии отучился в техникуме. За эту отличительную особенность получил прозвище Хитрожопый Бендер. В армии слово «хитрожопый» не считается обидным, оно почти лестное. Хитрожопый - это достоинство в понимании армейского человека.

- Отставить! Воду пить из ручья! - Окрик Хайретдинова вернул меня в реальность. Кто-то начал отвинчивать крышку на фляге. Вся группа судорожно хватала открытыми ртами воздух. Хайретдинов с гордым видом сидел на земле, облокотившись спиной на рацию, как на спинку дивана. Только подрагивающие под тканью штанов мышцы выдавали, что ему сегодня тоже досталось.

– Ничего, мужики! Так всегда. Сначала все падают. Потом дышат. Потом воды, … если есть. Потом закурить. А как солдат закурил, так считай, что он выжил.

Вскоре, и правда, народ отдышался, начал шевелиться. Кто-то достал сигареты. Мне в голову, почему-то, пришла мысль воздержаться от табачного дыма.

Мысль оказалась правильной. Потому что вскоре Хайретдинов подал команду «Подъём», мы взгромоздили на себя безразмерные вещмешки и двинулись вперёд. Снова полезли через делянки, разбитые на террасах. Они всё выплывали на нас из зелёнки и выплывали. Мы карабкались на каменные стены, подпиравшие поля, лезли через какие-то заборы. Все ориентиры, которые мы видели из-за речки, смешались, устроили невообразимый хоровод. Откуда-то выплывали дома, откуда-то на нас выпрыгнул ещё один ручей.

Через несколько часов пытки мы вползли в сад самого последнего дома. За садом начиналась жёлтая глиняная лысая гора. Она становилась круче и круче, обрастала булыжниками и скалами. На самом верху её венчал сплошной скальный хребет. Перед началом движения на эту гору и на её жуткий хребет, мы повалились в саду на привал. Деревья вокруг были огромные, листва на них наросла плотная. Неба через листву было не видно, а значит палящие лучи сюда не проникали. Мы покидали вещмешки на землю, рухнули рядом сами, чтобы хоть немного остыть в тени.

По саду были разбросаны какие-то жестяные банки, какие-то тряпки, бумажные обёртки от чего-то цветастого. Кто-то, явно, здесь побывал. Но мы не рискнули проверять – кто и зачем. А вдруг, местный бача обиделся, вдруг прикопал где-нибудь возле порога минку. Не надо нам таких приключений, мы лежали, дышали и тупо смотрели. Мин с датчиком на просмотр ещё не изобрели. Так что смотреть можно бесплатно. А посмотреть было на что.

Природа!.. В очередной раз легендарная Панджшерская природа. Огромные деревья сада, с шикарными кронами. Тень. Внизу журчит речка Хисарак. Террасы полей, виноградники. Дом этот, во дворе которого мы валялись в саду, был невероятно красив. Какое-то чудо, наполненное средневековой дикостью. Если красота, чудо и дикость – сочетаемые друг с другом понятия.

После короткого отдыха мы полезли на лысую гору из кишлака. Подъём начинался плотно утрамбованной глиной. Тропка петляла вправо-влево, затем выходила на огромный базальтовый шар, зарытый в склон горы. Шар был огромный, лезли мы по нему долго. Всё низменное и ужасное, что я недавно испытал в зелёнке Дархейля, это всё было как детский сад, средняя группа. Ползти на карачках по раскалённой скале оказалось гораздо хуже. В кишлаке было жарко и душно, но там, хотя бы, изредка была тень. Местами текли ручейки с ледяной водой. А здесь, на скале, на раскалённом утюге… я не знаю, как описать тот ужас, в который мы попали, высунувшись из тени последнего сада. Это жуть! Это мрак, это полная жопа! Надо было в детстве разогнаться и убиться до смерти об стенку, намазанную ядом. Наверное, я так бы и сделал, если бы не осознание того, что Родину кто-то должен защищать. Пока ты в детстве пускал слюнявые пузыри и наслаждался детской безмятежностью, кто-то непременно лез по таким раскалённым скалам с таким, как у тебя, вещмешком. А сегодня пришла твоя очередь.

В самой крутой части шара были выбиты лунки, служившие ступеньками для каждой одной ноги. Ступеньки выглядели ущербно, но подниматься по ним было удобно. Группа пошла вверх легче. Ну как легче – скорость стала больше, но и нагрузка на мышцы стала тоже больше. У меня от напряжения начали трястись колени.

Наверху, где круглая скала снова уходила под глину, Хайретдинов брякнулся рацией и вещмешком на горячий базальт. Привал. Лучше приваливаться на камне. В камень мину не зароешь.

Как Хайретдинов, я шмякнулся на раскалённую скалу. Откинулся спиной на вещмешок, вытянул трясущиеся ноги. Мне было очень хреново. Чтобы не концентрироваться на низменных ощущениях, я решил отвлечься, принялся делать методичные глубокие вдохи-выдохи и водить пяточиной по окрестностям. Огляделся и ничего не узнал. Потому что здесь горы, здесь перепады высот. То, что недавно было видно снизу-вверх, теперь сделалось для меня сверху-вниз. У меня в башке получился полный винегрет. Пока поднимались, смотрел только себе под ноги. Во-первых, чтобы не подорваться. А во-вторых, я был так сильно согнут под тяжестью нагруженного на меня военного барахла, что чуть не рыл носом по тропе. Мне было известно, что обязательно надо осматривать местность вокруг, что надо идти от укрытия к укрытию. Но, сегодня я не мог. Обязательно буду этому учиться, но потом, если выживу после подъёма на Зуб Дракона по такой жаре.

На привале я усиленно дышал, впитывал живительный кислород, в полном охренении разглядывал окружавшую меня удивительную действительность.

Кишлак уже оказался внизу, я смотрел с горы на крыши трёхэтажных домов, сложенных из сырой жёлтой глины. Они образовывали террасы и переходили друг в друга, как составленные в лабиринт жёлтые детские кубики. Заборы из сырой глины, а местами из камней, переплетались в непривычный мир узких улочек, ныряющих то в виноградник, то в фруктовый сад. Системы арыков, маленькие окошки, высоченные заборы, узенькие проходы, корявые толстые деревья, огромные валуны – всё было переплетено в невообразимую, невероятно красивую картину.

После короткого отдыха мы снова поднялись и пошли на подъём. Теперь тропа пошла по глиняной горе. Через несколько сот метров глина закончилась, мы упёрлись в серый супещаник. Жопка сжалась в кулачок потому что в супещаник закопать мину гораздо проще, чем в глину. Но, сжимай жопку, или разжимай, а вперёд ты всё равно пойдёшь. Даже по супещанику. Потому что ты солдат, а солдат никогда не очкует. И, вообще, это – не ты. Это мультфильм. Ты просто смотришь какой-то дурацкий страшный мультфильм.

Тропа повиляла по супещанику, вывела нас на небольшую горизонтальную площадку на склоне горы. На площадке образовалось небольшое болотце, в нём кто-то выкопал углубления, в углублениях скопилась вода. По команде Хайретдинова мы повалились на влажную почву.

После того, как вся банда отдышалась, прапорщик дал команду набрать воды. Но сперва приказал провести «обеззаразку» пантацидом. Рядовой Мишка Бурилов вытащил из кармана шприц-тюбик промедола.

- Это ты себе в задницу вколешь, когда тебе бошку оторвут. – Объяснил Хайретдинов Бурилову.

Тогда Бурилова пробило просветление. В просветлённом состоянии он высыпал в ближайшую к нему ямку 10 таблеток пантацида из упаковки. Таблетки булькнулись в воду, опустились на дно. Они не стали шипеть, подпрыгивать, растворяться. Утонули и утонули. Тогда Бурилов пятернёй помешал воду в ямке, как ложкой в стакане чая. Со дна ямки пошла густая глинистая муть.

- Обеззараживальщик хренов! – Возмутился Олег, дал Бурилову звонкого подж… под зад, короче, шлёпнул Мишку боком полусапожка и пошёл к соседней ямке. Попил, наполнил флягу. Расстегнул гимнастёрку, начал пригоршнями плескать себе за ворот воду. К купающемуся Олегу подошёл Мишка Мампель. Он отстал от всей группы и только теперь доковылял тяжелыми шагами по тропе. Мишка скинул вещмешок на землю, подошёл к Герасимовичу.

- Бандера, подвинься!

Олег разогнулся. Удивлённо посмотрел на Мампеля.

- Ты что, олень?! Вон ещё ямка. Иди, умывайся.

- Ага. А вдруг там мины?

- А я для тебя минный трал, что ли?!

- Подъём! – Хайретдинов поднялся на ноги. Потянул на себя свой вещмешок. – Выдвигаемся.

Всё так просто. Подъём и выдвигаемся. И как описать, что обозначает для солдата это слово – «Подъём». Это не просто – «встань» или «вставай». Это – встань, выдвинься на покрытую скалами гору, пойди на подъём и сдохни там от жары и перенапряжения.

Мы были солдаты. Мы встали и пошли. Солдат всегда должен вставать и идти, даже если больно и, если тяжело. У Родины должны быть солдаты. Сегодня – это мы.

1986 год, пост №13, Александр Ашихмин со своим подразделением.

Мы отложили все неотложные армейские занятия, вышли из расположения роты чтобы проводить пацанов группы Старцева. Я стоял в тени под тутовниками, смотрел как бойцы Старцева загружались военным имуществом перед выходом. Поскольку сержант Апаев показал, как надо обращаться с горнострелковыми ослами, перед началом движения снятые с осла грузы разделили, как смогли. Бронежилеты подняли с земли, обтряхнули и раздали пацанам, боеприпасы, нагрузили на Апаева, пулемёт ДШК поручили тащить сержанту Серёге Тайманкину.

По итогу у Апаева груза оказалось практически вдвое больше, чем у любого солдата из группы, наверное, под сто килограмм, не меньше. От природы Апаев имел богатырское телосложение, вырос на Северном Кавказе, соответственно, знал толк в перетаскивании тяжестей по пересеченной местности. На нём центнер груза смотрелся великоватым, конечно же, но вроде бы, почти как бы и нормальным.

На фотографии Дагир Апаев самый высокий.

А у сержанта Тайманкина вместо телосложения было тело-вычитание. В свои восемнадцать лет Серёга всё ещё был худеньким подростком, весил может каких 60-65 кг. У нас это называлось: тонкий, звонкий и прозрачный. На этого тоненького пацанчика навьючили 65,27 килограммов груза и огромную черную железяку ДШК, весом 33 кг. Это выглядело настолько несуразно, как если бы Голубой Вагон взгромоздился на Чебурашку. Я думал, что Тайман переломится пополам от такой тяжести. Он шагал по горячей пыли армейскими полусапожками, его мотало из стороны в сторону.

С некоторой долей иронии я вспомнил поговорку про советских десантников: «Корова опасна спереди, лошадь – сзади. Советский Десантник опасен со всех сторон»!

Какие, нахрен, горы сержанту Тайманкину! Хоть бы он не упал в пыльную колею дороги на ближайшем отрезке в двести метров. Какой придурок додумался отправить его в горные стрелки? В военкомате не видели, что ли это тело-вычитание? Пусть бы направили в танкисты, я не дохрена разбираюсь в танках, но точно знаю, что там очень тесно. Апаеву в танке не развернуться, а Тайману было бы в самый раз. Но нет же, их обоих послали в горнострелковый батальон, а там комплектация одинаковая для всех: и для здорового амбала, и для худенького мальчугана.

Было удивительно, но потом оказалось, что Серёга дошел. Старцев описал этот эпизод так:

- Тайман – это высший боец! Он камни зубами грыз, за камни зубами цеплялся, но пулемёт на гору затащил.

Лично я именно это считаю подвигом – способность совершать тяжелую, рутинную солдатскую работу в жутких климатических условиях вопреки всем Законам Всемирного Тяготения. Поэтому, если кто-то думает, что перевелись богатыри на земле русской, то он сильно ошибается. Я могу с сержантом Тайманкиным познакомить.

После того, как пацаны вышли из расположения и скрылись из виду, я стоял в тени тутовника, смотрел на взвешенную в воздухе пыль, поднятую солдатскими башмаками. Мне было муторно и тревожно, я волновался за пацанов, переживал дойдут ли они по такой жаре загруженные-перегруженные. Переживал за себя, ведь завтра вся эта история должна будет повторится с моим участием. В этот лирический момент Олег Герасимович, бесцеремонно схватил меня за рукав гимнастёрки, потянул на себя:

- Пошли!

- Куда тебя послать? – Я дёрнул плечом, отцепил руку Олега от гимнастёрки.

- Пошли, говорю, наш пост собирают. – Олег снова схватил меня за рукав, снова потащил.

- Надо говорить «пойдём». – Я снова вырвался.

- Пошли, не выделывайся, сейчас прощёлкаешь хлебалом и направят тебя не с Серёгой Губиным, а с какими-нибудь дембелями. Будешь потом дембелям рассказывать, как надо говорить и как не надо говорить.

В общем и целом, Олег меня убедил, и мы пошли. Хотя, правильно говорить «пойдём».

Прошли мы не далеко, метров пятнадцать. Встали под ещё одними тутовниками. Перед нами появился прапорщик с черными усами и с листком бумаги в руках.

- Прапорщик Хайретдинов. – Представился прапорщик.

- Как бы, логично, - подумал я.

- Командир гранатомётно-пулемётного взвода 8-й роты. – Продолжал прапорщик. – Сейчас уточним список личного состава. Я буду зачитывать фамилию, а вы будете мне в ответ называть своё звание и оружие.

- Манчинский!

- Я!

- Головка от … блока цилиндров! Звание говори и оружие.

- Сержант. Автомат.

- Герасимович!

- Й-й-й… рядовой! Снайперка, нет, это, - Бендер запнулся под взглядом прапорщика. – ЭсВэДэ!

- Губин!

- Рядовой, СВД (снайперская винтовка Драгунова).

- Касьянов!

- Рядовой. РПК (ручной пулемёт Калашникова).

- Бурилов!

- Рядовой. Автомат у меня.

- Мэ-мэ-мэ! - Прапорщик перекривил Мишку Бурилова. – Ещё скажи «автоматик у меня», дец-цкий сад, блин, Мампель!

- Рядовой, автомат.

- Орлов!

- Рядовой, РПК.

- Безруков!

- Бузруков, товарищ прапорщик. Сэржант. Афтамат.

Прапорщик чего-то почеркал в списке.

- Ызаев!

- Радавой, афтамат.

- Султанов!

- Радавой. Афтамат и гранатамот.

- Всё. Так. – Хайретдинов сложил листок, убрал его в карман гимнастёрки.

- Губин!

- Рядовой, СВД!

- От-ставить! Список оружия я уже заполнил. Теперь отвечайте, как положено. Губин!

- Я!

- Держи ночной бинокль. – Прапорщик снял с себя пластиковую коробку, протянул Серёге, держа за ремни. – Три с половиной кэгэ. Потом поймёшь, что это такое. И гляди, не разбей.

Вот так мы и «пазнакомилься», как говорят мои друзья из Узбекистана.

На фотографии Хайретдинов взрослый, с усами и обритый наголо.

Выход в горы нашей группе запланировали на завтра. Вечером нас накормили ужином и подали команду «Отбой», то есть отправили ночевать. Как только я повалился на нары, на меня снова напал мандраж. Из нашего ослятника на Зуб Дракона смотреть было больно, не то, чтобы лезть туда. Да ещё с железом на горбу. По этой причине я лежал, изо всех сил грустил и мандражировал, не мог уснуть. А рядом со мной, ну, недалеко от меня, на тех же нарах лежал дембель Яшка Нейфельдт, мечтал сладенько, вполголоса, как он поедет домой:

- Из Рухи вертолётом в Баграм. Потом в Кабул на пересылку. Оттуда в Ташкент. Там на вокзал, а с вокзала поездом: Караганда, Целиноград, Есиль, Атбасар, Кушмурун… И потом – на Кустанай…

Фарид Долгов слушал Яшку, иногда поддакивал ему вполголоса. Фарид и Яшка оба родом из Казахстана. Кроме того, они дембеля и дружбаны. Яшке позавчера объявили отправку домой, а Фариду ещё не объявили. Завтра-послезавтра прилетит вдруг волшебник в зелёном вертолёте, заберёт Яшку из Рухи и повезёт на Кустанай. Вот Яшка и проговаривал весь путь от нашего ослятника до родного дома. Лежал на нарах в тёмном, пыльном, пропахшем коровьим навозом помещении рядом со своим дружбаном Фаридом и мечтал дуэтом, как поедет домой. А мне, ... мне как медному котелку, служить и служить. Уснуть бы, что ли.

Нет, не думайте, у меня всё нормально с психикой. Но завтра должен состояться первый подъём в горы. И не куда-нибудь, а на Зуб Дракона. А тут Яшка с Фаридом на Кустанай едут. С-с-с-с-с… сказал бы я что-нибудь нецензурное. Но у меня устойчивая психика, поэтому я взял сигарету и пошёл разминать её за дверью ослятника. Подумал, что пока разомну, пока покурю, может, они уже доедут и заткнутся?

Всё-таки столько мне оказалось не выкурить. Скорее всего, Яшка «пыхнул» на сон грядущий. И вчера. И позавчера. Он уже несколько недель сидел на измене, а как зачитали приказ о его увольнении, то ему и вовсе сорвало башню, и отбросило за сарай. Он уже несколько дней обдолбанный в хлам, и всё едет домой. Так и пришлось мне засыпать под его бормотание вместе с устойчивой психикой.

В свои девятнадцать юношеских лет кручинился я недолго. Почесал себе репу скрюченными пальцами левой руки, правой рукой махнул сверху вниз и громко выдохнул.

- Да дерись-раздерись всё тридеручим продиром, - сказал я и грязно выругался. Потом подумал: - «Блин, хоть отдохну на Зубе от армейской мозгоклюйки». После чего вокруг меня снова зазеленела листва, запели птицы, и Судьба перестала казаться злодейкой.

Выдвижение нашей группы на пост «Зуб Дракона» было назначено на 9-е июня 1984-го года. Как известно любому горному стрелку, со 2-го июня до 9-го июня должно было пройти несколько дней. Что-то в районе недели, примерно. Рязанов приказал нам потратить это время на обустройство ротных ослятников. Из досок от снарядных ящиков мы сколотили нары, на них уложили полосатые матрасы, застелили белыми простынями. На корявые жуткие потолки Рязанов приказал прибить белую ткань. Так называемый «отбеливатель». Такую ткань, которая во взводных брезентовых палатках отделяет брезент от людей. Рязанов дал команду извлечь эту ткань из палаток и сделать из неё натяжные потолки, чтобы клопы и труха не сыпались на головы бойцов. Мы копошились, как пчёлки в муравейнике и почти не заметили, как пролетело время.

Тёмное время суток мы провели на новых нарах. После поступления команды «Рота подъём!», в нашем ослятнике началось утро, из-за горы Санги-Даулатхан вылезло солнце. Да-да, теперь по утрам солнце вылезает из-за горы, ты в Панджшере, дядя.

После того как дневальный проорался, бойцы с сонными репами принялись вяло заправлять свои спальные места. Рязанов, обмундированный в аккуратный ушитый и отутюженный хэбчик, пошел по взводАм, чтобы проконтролировать, как вверенное ему население пережило ночёвку.

- Замкомвзвод второго взвода – ко мне! – Подал команду Рязанов.

В ослятнике моего взвода он обнаружил, что бойцы застелили простынями матрасы так, что к лицу проверяющего весь матрас был беленький, обтянутый простынёй. А под подушкой простыни не хватало, поэтому там торчала полосатая ткань старых, несвежих матрасов.

- Сержант Джуманазаров по Вашему приказанию прыбиль! – Эргеш возник перед командиром. Да он и не уходил никуда - когда целый командир роты инспектирует расположение, тогда жильцы этого раположения должны культурно стоять рядом чуть ли не навытяжку и пожирать командира выпученным взглядом.

- Смотри, Джуманазаров! – Рязанов показал пальцем на матрасы. – Поставь задачу всем командирам отделений и проконтролируй, чтобы все простыни подтянули к подушкам. Мне вот эта показуха не нужна. Солдат должен лицом тереться по свежей простыне, а не по старому матрасу.

- Ест. – Ответил Эргеш.

Рязанов пошёл дальше, а мы затеялись перестилать постели. Слава Богу, что ротный не поставил задачу набивать на постелях рантики по табуретке и ровнять полосочки на одеялах по нитке. «Лучше уж лезть на Зуб, только бы не набивать рантики», - подумал я из-за своей молодости и некультурности. Боже, какое наивное было заблуждение!

Потом мы умывались. Потом построились на завтрак. У некоторых солдат (не будем показывать фамилию пальцем) лоб, нос и щёки были свежими, умытыми. А шея и кожа за ушами были серыми от налипшей на пот пыли. Очевидно, солдат поплескал водицы себе в пятак, наскоротуху обтёрся полотенцем и встал в строй.

- Серая Шейка! – Поставил диагноз Рязанов.

- Почти, Мамин-Сибиряк! - Поржал внутри себя я. Однако, сделал вывод что купаться солдат должен, раздевшись до пояса, а ещё лучше, до безтрусов.

В двадцати метрах от нашего батальонного дувала протекала речка Гуват. Вода в ней плескалась чистая, прозрачная и холодная. Казалось бы - иди, купайся на здоровье, но в этих широтах существует одна небольшая проблемка. Здесь местные пацаны считают, что при свете дня снимать с себя одежду, это значит оскорблять Аллаха. Поэтому, если они увидят голого мужика, то у них возникнет непреодолимое желание пристрелить его. Их не будет интересовать, что ты днём стянул с себя обмундирование просто, чтобы принять гигиенические процедуры. В силу такого негативного человеческого фактора мне пришлось зарядить пулемёт, прежде чем купаться с голым попен-гагеном. Затем потребовалось установить его на удобную позицию и попросить Серёгу Губина, чтобы тот слеганца возле пулемёта полежал, поразглядывал окрестности. Но это всё равно лучше, чем ходить с серой шейкой.

Вскоре Серёга устроился возле пулемёта, я разделся, залез в воду, поплескался. Поохал, поахал, хрюкнул пару раз от удовольствия. Вылез на берег, побежал со звенящими от холода органами вытираться и контролировать окрестности. Серёга разделся, полез в речку, тоже хрюкнул от счастья, вода-то +4! Это ледник тает, чего ж вы хотите!

После окончания водных процедур синий от холода Серёга принялся намыливать зелёную майку. Она показалась ему не очень салатовой, он решил её побыструхе простирнуть. Тем более, что на афганской жарище в мокрой майке первые полчаса гораздо лучше, чем в сухой. Пока Серёга устраивал прачечную-хренячечную, я водил по окрестностям лучевым зрением. В процессе этой творческой деятельности неожиданно разглядел рядом со своим пулемётом Серёгину снайперку. Она сверкала новым лаком как рояль во Дворце Пионеров. Правильно! Кто же в наше время ходит стирать майку без снайперки? Вот Серёга её и притащил.

Разглядывал я новую винтовку и вдруг вспомнил, что в экспозиции Гродненского историко-археологического музея красовался меч одного буйного парняги с надписью на клинке «Пей кровь» (Drinc Blut).

- А мы чё, хуже, что ли? У нас тоже полная башка мозгов. – Подумал я, вынул из пулемёта патрон 5,45 и нацарапал острой пулей на сверкающем лаке через всё ложе винтовки «ПИ☆ДЕЦ ВРАГУ!!!». А потому что нехрен!

После стирки майка у Серёги стала блестящая, как лак на винтовке, он напялил эту мокрятину на себя. В этот момент дневальный выкрикнул какую-то команду, мы побежали её выполнять. Строиться, короче, мы побежали. Потому что, в армии все команды (кроме команды «к бою») начинаются с построения.

Построение проводил, опять же, Рязанов. Он вышел из офицерской комнаты, подал команду:

- Станови-и-ись! ЗамкомвзводА, строим свои подразделения! Бильярд в карманах катать заканчиваем!

Эта старинная армейская шуточка обозначала, что если у солдата рука (или руки) засунуты в карманы, то солдат непременно там «гоняет шары». В армии её произносили на каждом построении, то сержант, то командир взвода, теперь командир роты. А я всегда считал, что солдат ничего нигде не гоняет. Руки в карманах он держит просто потому, что привык в такой позе шляться по деревне. Точно так же, как стоять с открытым ртом. Если у солдата открыт рот, это не значит, что солдат хочет кушать или что-то сказать. Это всего лишь удобная поза для человека. С открытым ртом, и с руками в карманах. Он и в военкомат в такой позе пришёл, чтобы призваться в Армию и Родине послужить. Может быть, это у него повседневное душевное состояние такое.

По заданию Рязанова мы вынули руки из карманов, расстелили перед ногами плащ-палатки, высыпали на них военное имущество из своих вещмешков, приняли над своим барахлом стойку «вольно». Оружие закинули за спину, стволом вниз.

Командир со старшиной принялись обходить строй. Они разглядывали бойцов спереди и сзади, проверяли выложенное на плащ-палатку имущество, осматривали оружие.

В это исторически трудное время перед строем нашей роты грустил ослик. Его отловили пацаны, которых отрядили покорять Тринадцатый пост под командой товарища Старцева. Ослика привели на построение, чередой поджопников убедили присоединиться к сторонникам Апрельской Революции. После того как он потерял бдительность, ему на горб загрузили бронежилеты, какие-то коробки, какие-то ящики, матрасы, а затем сверху всей этой горы имущества шлёпнули тело пулемёта ДШК (Дегтярёва-Шпагина крупнокалиберный пулемёт). Ослик превратился в кучу барахла на четырёх тоненьких ножках. Ничего другого не было видно, только барахло и ножки. Мы стояли, Рязанов ходил, минуты слагались в часы, а они в столетия. Строевой смотр - это занятие медленное и рассудительное, его никак нельзя проводить быстро. Поэтому время шло медленно, а ослик под грудой бронежилетов понурил гриву и даже с ноги на ногу не переминался. Потому что если он хоть одну ногу подогнул бы, то три другие непременно сломались бы от нагрузки.

В самый разгар нашего торжественного мероприятия из строя вышел высоченный младший сержант Апаев. Он в Термезской учебке был замкомвзводом, дрочил нас, молодых, приёмам поведения в строю. Уж, кто-кто, а он точно знал, что из строя нельзя пойти погулять просто так. Надо, как минимум, спросить у командира разрешение. А ещё лучше бы покраснеть и заранее приготовиться получить за этот вопрос в дыню.

Однако Апаев без разрешения вышел из строя, подошел к ослику, принялся молча снимать с него всякие военные тяжести и складывать прямо на грунт. Апаев родом из Карачаево-Черкесии. Я ещё тогда подумал, что он соображает, какая по ТТХ нагрузка на ослика допустима, а какая нет. В общем, пока Рязанов со Старцевым заметили, что Апаев самовольно пошёл шляться из строя, то пол ослика было уже разгружено. Никто из офицеров Апаеву замечания не сделал. Видимо, все поняли, что он прав. Если пользуешься скотиной, то не устраивай ей вырванные годы. Мера должна же быть какая-то. Ведь мы не живодёры. Мы интернациональный долг выполнять сюда приехали, а не над ослами издеваться.

Ну, то, да сё. Трогательная сцена с флорой и фауной прошла. Апаев разгрузил с осла боеприпасы, вернулся в строй. Все снова задумались о том, как обидно и больно течет бесцельно проживаемое время, задрали глаза под потолок афганского небосвода. Рязанов ходил, рассматривал комплектность имущества у бойцов, считал матчасть. Он был очень сильно занят. А нам что было делать? Зевать, разве что.

Некоторые из нас собрались было сладенько зевнуть, пристроились раскрывать свои «варежки», но в этот лирический момент за нашими спинами раздались какие-то странные, нечленораздельные всхлипывания:

- Ик! Ик!

Мы медленно стали возвращаться мыслями из-под потолка в повседневную обыденность. А оно снова за спинами строя:

- Ик! Ик!!!

Мы начали крутиться вокруг себя. Потому что захотелось установить причину и источник этих интересных звуков. А оно не положено в строю вертеться как вентилятор. Только жбаном башки можно немного повернуть. И то, там ограничители стоят почти во всех шеях. У совы только нету, а у всей остальной роты есть. Ну, мы так-сяк покрутились, увидели за спиной выстроенного в шеренгу подразделения нашего командира Рязанова Игоря Геннадьевича. Он стоял и плакал, со страдальческим лицом, опёрся рукой на плечо Серёги Губина, глотая слёзы, сквозь спазмы в горле выдавил из себя:

- Губин! ... Твою же мать! … Ну как же ты так!!!

Затем Рязанов отпустил Серёгино плечо, ладонью закрыл своё лицо, отвернулся от нас.

Мы молча смотрели на эту сцену, ничего не понимали. Губин тоже ничего не понимал. А я слегка начал догонять.

- Губин! – Рязанов снова повернулся к Серёге. – А-а-а-ах! … Рязанов вдохнул и громко засмеялся:

- А-а-а-ах - ха-ха-ха!!!

Оказалось, что Рязанов корчился от приступов смеха. Он не плакал, он пытался сдержаться.

- А-ХА-ХА-ХА!!! – Рязанова прорвало. Он схватился обеими руками за свой живот и принялся громогласно ржать за спинами строя.

- А чего? – Серёга с вылупленными глазами и со вскинутыми бровями крутился на своём месте в строю. Бросал удивлённые взгляды то на Старшину, то на Рязанова, то на стоявших рядом пацанов.

- Чего случилось-то?

- А-ХА-ХА-ХА!!!... Губин, дай сюда! – Рязанов протянул руку к Серёгиной снайперке. – Дай сюда винтовку!

Серёга, в полных недогонках скинул с плеча ремень СВДэшки. Рязанов подхватил её, растолкал стоявшую перед ним шеренгу и вышел со снайперкой в руках перед строем.

- Вот, смотрите все! – Он смахнул слезинку, набежавшую на ресницы от важности исторического момента. Протянул к строю обеими руками винтовку.

- Вот так надо собираться в горы! Вот так надо настраиваться на боевые действия! «ПИ☆ДЕЦ ВРАГУ!!!» Молодец, Губин! Хорошим солдатом будешь!

- А чего? Я-то чего?! – Серёга крутился на месте и никак не мог понять из чего возникло такое обильное внимание к его личной персоне.

В тот день у Серёги случился приступ повышенной мозговой активности. А у Рязанова произошло улучшенное знакомство с рядовым Губиным. Из-за моей хулиганской выходки с нецензурной надписью на винтовке, Рязанов запомнил молодого солдата снайпера Губина, как говорится, поставил галочку в журнал учета героических личностей.