Попутчица. Орфография автора сохранена.
Эту историю, которая произошла в 30-ые годы 20 столетия, рассказала одна пожилая женщина, которую я посадил в машину на дороге. Уложив в салоне две довольно тяжелые сумки, устроившись на переднее сидение, бормоча слова благодарности, улыбаясь, она обернулась ко мне. Она говорила на бурятском языке. И я увидел удивительно мягкие черты лица и добрые глаза. Я подумал, как похожа на мою маму, хотя она русская, голубые глаза, большой нос, седые волосы, а моя мама бурятка, черные глаза, маленький носик, правда, волосы тоже седые и возрастом примерно одинаковы. Моя мама вполне могла бы еще жить…
Как обычно, стали разговаривать о житие и бытие, о детях, о внуках и т.д. Меня всегда интересует история жизни человека, чем занимаются, на что живут, каковы цены, какие проблемы, где живут, с кем живут.
Слышал удивительные человеческие истории: лирические, комические, трагические, веселые, печальные, страшные. И здесь, начав разговор об урожае трав, о количестве скота, которые пойдут на зимовку, о ценах на мясо и молоко, о пенсии, о заработках, плавно перешли на историю ее жизни. Она рассказала свою историю, которая характерна для многих людей ее возраста.
Это были лихие тридцатые годы, времена репрессий, доносов и раскулачиваний. Люди жили в страхе, нужде и ужасающей бедности.
Счастливая жизнь нашей семьи разрушилась, как мне - пятилетней девочке - казалось, в одночасье. В этот вечер все были встревожены. Как-то обреченно и беспомощно суетились по избе мама и старшая сестра. У них по щекам текли слезы. Брат и младшая сестра испуганно-округленными глазами смотрели то на отца, сидящего на лавке, то на бегающую туда-сюда мать. Семимесячный братик лежал в люльке и агукал. Отец встал, подошел к нам, всех обнял и поцеловал. Что-то говорил маме, негромко и быстро, не запомнила. Но одно запомнилось на всю жизнь: «Марфа, собирай детей и скорей уходи отсюда. Уходи к бурятам». Я подумала, почему уходить, почему торопиться, почему именно к бурятам.
Ночью нас разбудил громкий шум, стук и плач мамы. По дому ходили какие-то злые люди в черной одежде. Везде заглядывали, шарили, даже в подполье. Мы, дети, все проснулись и заплакали. Один из них, сверкнув страшными красными глазами, пригрозил мне кулаком. У меня душа ушла в пятки. Эти люди увели моего отца, и я больше никогда не видела папу. Запомнила на всю жизнь только его запах - он пах ржаным хлебом, и его слова «…Уходи к бурятам».
Несколько дней спустя, ночью мама разбудила, тихо собрала и одела нас, а мы уже научились вести себя тихо, даже младший братик, вышли во двор. На дворе стояла запряженная в телегу лошадь. Все уселись, маленького братика сестра взяла на руки. Мама за поводья повела лошадь со двора, тихонько за собой закрыла ворота, открыла ставни окон и мы поехали в темноту ночи.
Навсегда покинули свой родной дом, свою деревню. Ехали несколько дней, сначала только ночами. Ехали по тайге, три раза преодолевали длинные перевалы, хотелось пить, есть, братик все время плакал, лошадь несколько раз падала от изнеможения. Маме с трудом удавалось поднимать лошадь и идти дальше. В последний день пошел дождь. Наши вещи, мы сами промокли насквозь.
Наконец к концу дня подъехали к одинокой юрте чабана. Огромные две собаки лаем встретили нас. Вышел хозяин, резким окриком успокоил собак, поприветствовав, пригласил нас в юрту, нашу уставшую лошадь привязал к коновязи.
В юрте было тепло и сухо, посередине горел очаг, пахло горячей едой. Оглядевшись, увидела троих ребятишек, двое маленьких лежали возле стены, а парнишка, ростом чуть выше меня, стоял, справа от очага и напряженно смотрел на меня. Его мать что-то сказала, он отошел. Хозяйка стала причитать, взяла у мамы нашего маленького братика Егорку, положила на
кровать, раздела, вытерла насухо, завернула в сухой белый мех. Нам жестами объяснила снять мокрую одежду и повесить сушиться. Вдвоем с мамой стали кормить братика молоком, а бабушка налила нам в пиалы беленый солоноватый чай, положила сушеного творога (айраг) в большую чашку сметаны и дала по ломтику лепешки.
Как потом оказалось, это была семья Жалбааги, друга отца, даже не друга, просто хорошего знакомого. За много дней наконец-то отдохнули, досыта поели, отогрелись и, прижавшись друг к другу, крепко уснули.
Дня через три Жалбаага-ахай повез нас в улус Шулуута. Поселил он нас в своем небольшом бревенчатом доме, на окраине улуса. Т.к. они жили круглый год в степи, с колхозными овцами, дом пустовал. Оставив нас в почти пустом доме, он уехал.
Дома в бурятском улусе будто бы беспорядочно расположены, с изгородями из жердей. На самом деле это не так. Участок выбирали такой, где можно вырасти качественную траву с хорошим урожаем. Огораживали территорию по количеству скота, кто сколько мог. Каждый год разбрасывали навоз и выращивали траву ради сена. К осени скашивали, ставили маленький зарод. Запас сена на всякий случай. Территория содержалась в идеальной чистоте, как говорится «Ни соринки, ни…», а вот травинка росла, даже очень хорошо.
Постепенно мы обживались, маму приняли в колхоз, у меня появились друзья. Наша лошадь и телега куда-то делись, сейчас предполагаю, что мама сдала в колхоз. Мы - дети, до смерти боялись бригадира и огромного колхозного красно-пестрого быка. Траву в усадьбе скосили, высушили, собрали и сметали в небольшой зарод.
К зиме появилась у нас корова. Мама сказала, что эта наша кормилица. Где и как она ее достала, это остается загадкой до сих пор. Как корова должна была нас кормить, я не представляла, но кличка «Кормилица» за ней так и закрепилась. По правде говоря, кличка «Кормилица» меня раздражала, т.к. чувство голода сопровождало меня все время. А «Кормилица» меня не кормила, наоборот, приходилось каждый день как-то ее подкармливать. Как мне тогда казалось, для нас появилась дополнительная, лишняя работа. С утра убирать в стайке, стелить хохир, давать сена, выгонять на пастбище, вечером пригонять,.. Правда, сено
долго давать нашей «Кормилице» не пришлось. Пришел бригадир с людьми и наше сено почти полностью вывезли, оставили меньше одной копны.
По утрам иногда на крыльце находили узелок с продуктами, то сметану, то молоко, то масло, то сушеный творог, особенно мне нравилась бурятская лепешка. Кто их оставлял, я не знала и знать не хотела. Мы этой «находке» очень радовались. С шумом, с гамом забегали домой, а мама забирала нашу «находку», чтобы в обед разделить всем нам и вместо того, чтобы радоваться, почему-то тихо садилась на табуретку и у нее появлялись слезы на глазах.
К новому году мы уже свободно говорили на бурятском языке. Как научилась бурятскому языку, не помню. Незаметно, вдруг я стала все понимать, а потом говорить. Соседские дети - противный, Согто и веселая Лхамажап перестали меня дразнить.
Наступили лютые зимние морозы. Без особой нужды из дома не выходили. Наша Кормилица каждое утро выходила пастись и приходила вечером домой. Что она, бедная, находила на зимнем пастбище, под глубоким снегом, мне было непонятно. Но мы старались, чтобы в стайке было чисто и тепло. Особенно потолще стелили сухую подстилку - хохир.
Какой бы зима ни была холодной и длинной, она постепенно стала сдаваться. Теплых дней становилось все больше. В степи снег почернел. У нашей маленькой, тощей, с маленькими рогами коровы живот стал очень округлым. Мама этому очень радовалась. Сказала, что скоро будет телиться. Мы каждое утро прибегали к стайке смотреть на корову, не отелилась ли? И осторожно выгоняли на пастьбу. Наша мама с утра до вечера была на колхозной работе. Наконец в середине марта, утром в стайке увидели маленького красно-пестрого теленка, которого нежно облизывала корова. Нашей радости не было предела. Как наша бедная Кормилица выдержала бескормицу, жуткий холод, долгую зиму, выносила и родила теленка. Просто чудо!
Попробовав изумительно вкусное молозиво от нашей коровы, я поняла, что действительно она - наша Кормилица! С тех пор для меня нет ничего вкуснее на свете, чем коровье молозиво. К этому моменту и мама стала говорить по-бурятски. Она сказала: «Булаг тээрээ». И действительно так! Как бы забил у нас во дворе молочный родничок.
А природа брала свое, то подует теплый ветерок, то пригреет солнце. Стали появляться из-под снега размягч
Как обычно, стали разговаривать о житие и бытие, о детях, о внуках и т.д. Меня всегда интересует история жизни человека, чем занимаются, на что живут, каковы цены, какие проблемы, где живут, с кем живут.
Слышал удивительные человеческие истории: лирические, комические, трагические, веселые, печальные, страшные. И здесь, начав разговор об урожае трав, о количестве скота, которые пойдут на зимовку, о ценах на мясо и молоко, о пенсии, о заработках, плавно перешли на историю ее жизни. Она рассказала свою историю, которая характерна для многих людей ее возраста.
Это были лихие тридцатые годы, времена репрессий, доносов и раскулачиваний. Люди жили в страхе, нужде и ужасающей бедности.
Счастливая жизнь нашей семьи разрушилась, как мне - пятилетней девочке - казалось, в одночасье. В этот вечер все были встревожены. Как-то обреченно и беспомощно суетились по избе мама и старшая сестра. У них по щекам текли слезы. Брат и младшая сестра испуганно-округленными глазами смотрели то на отца, сидящего на лавке, то на бегающую туда-сюда мать. Семимесячный братик лежал в люльке и агукал. Отец встал, подошел к нам, всех обнял и поцеловал. Что-то говорил маме, негромко и быстро, не запомнила. Но одно запомнилось на всю жизнь: «Марфа, собирай детей и скорей уходи отсюда. Уходи к бурятам». Я подумала, почему уходить, почему торопиться, почему именно к бурятам.
Ночью нас разбудил громкий шум, стук и плач мамы. По дому ходили какие-то злые люди в черной одежде. Везде заглядывали, шарили, даже в подполье. Мы, дети, все проснулись и заплакали. Один из них, сверкнув страшными красными глазами, пригрозил мне кулаком. У меня душа ушла в пятки. Эти люди увели моего отца, и я больше никогда не видела папу. Запомнила на всю жизнь только его запах - он пах ржаным хлебом, и его слова «…Уходи к бурятам».
Несколько дней спустя, ночью мама разбудила, тихо собрала и одела нас, а мы уже научились вести себя тихо, даже младший братик, вышли во двор. На дворе стояла запряженная в телегу лошадь. Все уселись, маленького братика сестра взяла на руки. Мама за поводья повела лошадь со двора, тихонько за собой закрыла ворота, открыла ставни окон и мы поехали в темноту ночи.
Навсегда покинули свой родной дом, свою деревню. Ехали несколько дней, сначала только ночами. Ехали по тайге, три раза преодолевали длинные перевалы, хотелось пить, есть, братик все время плакал, лошадь несколько раз падала от изнеможения. Маме с трудом удавалось поднимать лошадь и идти дальше. В последний день пошел дождь. Наши вещи, мы сами промокли насквозь.
Наконец к концу дня подъехали к одинокой юрте чабана. Огромные две собаки лаем встретили нас. Вышел хозяин, резким окриком успокоил собак, поприветствовав, пригласил нас в юрту, нашу уставшую лошадь привязал к коновязи.
В юрте было тепло и сухо, посередине горел очаг, пахло горячей едой. Оглядевшись, увидела троих ребятишек, двое маленьких лежали возле стены, а парнишка, ростом чуть выше меня, стоял, справа от очага и напряженно смотрел на меня. Его мать что-то сказала, он отошел. Хозяйка стала причитать, взяла у мамы нашего маленького братика Егорку, положила на
кровать, раздела, вытерла насухо, завернула в сухой белый мех. Нам жестами объяснила снять мокрую одежду и повесить сушиться. Вдвоем с мамой стали кормить братика молоком, а бабушка налила нам в пиалы беленый солоноватый чай, положила сушеного творога (айраг) в большую чашку сметаны и дала по ломтику лепешки.
Как потом оказалось, это была семья Жалбааги, друга отца, даже не друга, просто хорошего знакомого. За много дней наконец-то отдохнули, досыта поели, отогрелись и, прижавшись друг к другу, крепко уснули.
Дня через три Жалбаага-ахай повез нас в улус Шулуута. Поселил он нас в своем небольшом бревенчатом доме, на окраине улуса. Т.к. они жили круглый год в степи, с колхозными овцами, дом пустовал. Оставив нас в почти пустом доме, он уехал.
Дома в бурятском улусе будто бы беспорядочно расположены, с изгородями из жердей. На самом деле это не так. Участок выбирали такой, где можно вырасти качественную траву с хорошим урожаем. Огораживали территорию по количеству скота, кто сколько мог. Каждый год разбрасывали навоз и выращивали траву ради сена. К осени скашивали, ставили маленький зарод. Запас сена на всякий случай. Территория содержалась в идеальной чистоте, как говорится «Ни соринки, ни…», а вот травинка росла, даже очень хорошо.
Постепенно мы обживались, маму приняли в колхоз, у меня появились друзья. Наша лошадь и телега куда-то делись, сейчас предполагаю, что мама сдала в колхоз. Мы - дети, до смерти боялись бригадира и огромного колхозного красно-пестрого быка. Траву в усадьбе скосили, высушили, собрали и сметали в небольшой зарод.
К зиме появилась у нас корова. Мама сказала, что эта наша кормилица. Где и как она ее достала, это остается загадкой до сих пор. Как корова должна была нас кормить, я не представляла, но кличка «Кормилица» за ней так и закрепилась. По правде говоря, кличка «Кормилица» меня раздражала, т.к. чувство голода сопровождало меня все время. А «Кормилица» меня не кормила, наоборот, приходилось каждый день как-то ее подкармливать. Как мне тогда казалось, для нас появилась дополнительная, лишняя работа. С утра убирать в стайке, стелить хохир, давать сена, выгонять на пастбище, вечером пригонять,.. Правда, сено
долго давать нашей «Кормилице» не пришлось. Пришел бригадир с людьми и наше сено почти полностью вывезли, оставили меньше одной копны.
По утрам иногда на крыльце находили узелок с продуктами, то сметану, то молоко, то масло, то сушеный творог, особенно мне нравилась бурятская лепешка. Кто их оставлял, я не знала и знать не хотела. Мы этой «находке» очень радовались. С шумом, с гамом забегали домой, а мама забирала нашу «находку», чтобы в обед разделить всем нам и вместо того, чтобы радоваться, почему-то тихо садилась на табуретку и у нее появлялись слезы на глазах.
К новому году мы уже свободно говорили на бурятском языке. Как научилась бурятскому языку, не помню. Незаметно, вдруг я стала все понимать, а потом говорить. Соседские дети - противный, Согто и веселая Лхамажап перестали меня дразнить.
Наступили лютые зимние морозы. Без особой нужды из дома не выходили. Наша Кормилица каждое утро выходила пастись и приходила вечером домой. Что она, бедная, находила на зимнем пастбище, под глубоким снегом, мне было непонятно. Но мы старались, чтобы в стайке было чисто и тепло. Особенно потолще стелили сухую подстилку - хохир.
Какой бы зима ни была холодной и длинной, она постепенно стала сдаваться. Теплых дней становилось все больше. В степи снег почернел. У нашей маленькой, тощей, с маленькими рогами коровы живот стал очень округлым. Мама этому очень радовалась. Сказала, что скоро будет телиться. Мы каждое утро прибегали к стайке смотреть на корову, не отелилась ли? И осторожно выгоняли на пастьбу. Наша мама с утра до вечера была на колхозной работе. Наконец в середине марта, утром в стайке увидели маленького красно-пестрого теленка, которого нежно облизывала корова. Нашей радости не было предела. Как наша бедная Кормилица выдержала бескормицу, жуткий холод, долгую зиму, выносила и родила теленка. Просто чудо!
Попробовав изумительно вкусное молозиво от нашей коровы, я поняла, что действительно она - наша Кормилица! С тех пор для меня нет ничего вкуснее на свете, чем коровье молозиво. К этому моменту и мама стала говорить по-бурятски. Она сказала: «Булаг тээрээ». И действительно так! Как бы забил у нас во дворе молочный родничок.
А природа брала свое, то подует теплый ветерок, то пригреет солнце. Стали появляться из-под снега размягч
