...
- Емеля, что еще за Емеля? – устало вздыхает барин, а дворня ему только руками махнула, мол, еще один дурак местный, не обращайте внимания.
Иван, между тем, умостился на лежанке, накинул поверх себя шкуру овчинную и говорит следом: «В добрый путь». В тот самый миг запылали угли в горниле печи, заслонка сама собой на устье скаканула, завалил дым из трубы, и вся печь, взрывая снег, рванула в сторону леса. Работнички, опомнившись от чуда такого, бросились в сани и устремились следом за Иваном.
- Вот уж занесло меня в места бесовские, - воскликнул раздраженно барин, оставшись один на дворе. А после потащился обратно во апартаменты свои. Там завалился на кровать и уснул в отчаянной надежде, проснувшись, обнаружить, что все события последнего дня ему лишь привиделись.
Работнички тем временем на полном ходу прут по колее, что проложила Иванова печь на снежной целине, все силы из машины своей выжимают, а нагнать Ивана не могут. С треском въезжают в лес, снежная пыль стоит столбом, ели своими пушистыми лапами белую крупу в лица работничкам бросают, сани от напряжения гудят. И мнится мужичкам, как их подельничкам накануне, что сам лес противится чужакам. А деревья чем дальше, тем плотнее стоят, кроны смыкаются, солнышко в себе прячут, чаща впереди все темнее. Работнички уже грешным делом подумывают обратно повернуть, да бросить работу на барина своего, но за этими мыслями и не заметили, как въехали на полянку широкую, здесь же печь Ивановская, да сам дурак рядом с нею.
Мужички с саней сходят, напускают на себя вид хозяйский, пистоли свои приготовляют.
- Ну где этот леший твой? – с вызовом обращаются они к Ивану.
- Вы бы приспособы свои поопустили, - спокойно увещевает их он. Вещь эта, может, где и полезная, но столь же и опасная. Пуле то все едино, кого жалить, не дай бог, друг друга перешмаляете. И заодно шапки бы с голов снесли. Все-таки в гости пожаловали, вести себя соответствующе надобно.
- Ты нам тут не указ. Сами знаем, как вести себя надобно, - храбрятся парни.
Иван в ответ только плечами пожал, да сидит себе молча. Мужички лес вокруг себя оглядывают, деревья стоят молчаливо, ветер не шумит, тихо так, что слышно, как кровушка в ушах бежит. Успокоились работнички, оружье свое опускают.
- Ты ни как шутки шутить с нами вздумал, - усмехаются они. Барина провести хочешь. Или может это ты, шальной, добро хозяйское присвоил. Подавай сюда лешего своего, а иначе за тебя примемся.
- Так вот же он, - указывает Иван мужичкам за спину.
Оглянулись мужички и обмерли от увиденного, ведь не далее, чем за мгновение до этого на поляне пусто было. А сейчас – великан возвышается. Ноги его – две глыбы каменных, мхом заросших. От пояса вверх – ствол дубовый, такой, что и впятером не обхватишь. Руки его – что две березы. Голова – верхушки деревьев подпирает, вместо волосьев на ней крона с листами зеленными. Глаза, что две звезды, горят.
- Здрав будь, Фрол Фомич, - кричит Иван великану.
- Здравствуй, Иван, -отвечает ему леший, и голос его шумит, словно роща берёзная под ураганом. Рад я видеть тебя, рад. Вижу не один ты, с гостями пожаловал. Манеры молодняку прививаешь. Это ты правильно. Но не будем судить их строго, ребята молодые, горячие.
А у мужичков языки со страху позавязли, стоят как истуканы, слова вымолвить не могут.
- Так с чем пожаловали, - продолжает леший между тем. Ради променаду вечернего в чащу зашли, али по делу какому?
- Да работнички барские потерялись. В сборе, вместе с санями и всем оборудованием. Не видал ли ты их часом? – спокойно отвечает ему Иван.
- Видал ли? Конечно, видал! Это он самый и был там. Наслал на нас мороку, только меня одного живьем и выпустил. А ребят сгубил, ирод! – резко вскричал один из работничков, тот самый, что на накануне единственный с лесу вернулся.
- Вон оно как было, оказывается, - пророкатал леший и направил взгляд своих прозрачных и холодных как горные родники глаз на говорившего. Припоминается мне, как давеча я сам вас напутствовал не задерживаться допоздна в лесу. Да только куда там молодым слушать старика. Они сами себе на уме. Они торопятся работать, торопятся заработать. Вгрызаются в землю, в природу, перемалывают все это в деньги. Вместо лесов – пустошь, вместо лугов – котлованы. То, что взращивалось само в себе веками в миг обращено в груду ярких бумажек. Но вам и этого мало, нужно еще больше. Вы все работаете, работаете, а жить вы когда будете?
- Да, срубили мы этот лес! – с вызовом отвечал лешему работничек. Но разве это повод людей то со свету сживать?
- Да не губил я их. Заблудились твои напарнички, забрели они к Бабе-Яге. Она на одной из ваших делянок обосновалась.
Тут леший с треском разогнул руку и указывает на колею, по которой работнички приехали.
- Эта тропа вас обратно из лесу выведет.
Затем указывает второй рукой на другую колею.
- А эта тропа приведет прямиком к избушке Бабы-Яги. Ступайте по ней, ежели хотите ребят своих выручить. Но только послушайте моего совета – поезжайте прочь из леса, да больше сюда не возвращайтесь.
Стоят мужички переглядываются. Решить не могут. С одной стороны неохота работу у барина терять, с другой стороны – леший страшен, а вдруг Баба еще страшнее. Решил здесь Иван в диалог вмешаться.
- У меня то с барином уговор на то, чтоб хозяйство его возвернуть. Вдобавок Яга - известная проказница, небось озорует в твоих угодьях. Так то, погостили бы у нее, да, глядишь, двух зайцев одним броском бы сбили.
- Озорует еще как, - возмущенно рокочет леший. То реку отравит, что вся рыба кверху брюхом всплывает, то зверей заговорит, что у волков потом овцы народятся. Вот что, Иван, избавь меня от напасти этой, я тебе век благодарен буду. А за благодарность, за мою тебе достаточно известно.
После этих слов щелкает леший себя по колену, откалывает камешек, подносит до рта, дует на него. Сей же час камень инеем покрывается. Бросает его Ивану, а дурак тот камень в ладонь ловит.
- Это оберег тебе, Иван. Не забывай про него, да он тебя в трудный час выручит.
- Спасибо тебе, Фрол Фомич. Здравь будь, поедем мы. Уж давно пора, - сказав эти слова, направляется Иван к печи, устраивается на ней.
Здесь уже мужички время почем зря терять не стали, поминая, как прежде гнали за Иваном, нагнать не могли, в миг умостились в вездеходе своем, и на полном ходу с места рванули. Да только все едино пришлось за Иваном дым глотать, что с трубы печной пер. Снова целина лесная под сани стелиться, снова пыль снежная взор застит. А скорость то такая, что мниться, будто деревья сами бегут мужичкам на встречу, да в последний момент в сторонку отпрыгивают, словно боясь быть зашибленными вездеходом. Так они и ломили через чащу, окутанные облаком черного дыма, пока в один миг дым не рассеялся, въехали сани на опушку, а там же и печь стоит, и Иван рядом с нею. И помимо Ивана самого избушка еще стоит на полянке. И нету в избушке той ни окон, ни дверей. Стоит она себе безмолвно, и даже ветер, проревев через чащу, молкнет, упираясь в избушку. Смотрят мужички на нее, и слова у каждого в горле замирают, так вот примешься на помощь себе звать, глотку драть в мольбе, да только будешь, словно рыба, рот раззевать, а оттудова ни дуновения, ни звука. Молча кивают мужички Ивану, дескать, что же дальше.
А Иван к избушке повертается, да задорным молодецким басом ей и говорит:
- Избушка на курьих ножках, повернись ко мне передом, к лесу задом.
Не успел наш Иван слова эти вымолвить, как пришла в дрожь избушка, заохали, зашептали те бревна, из которых сложена она была. Да со звуками такими, и им подобными, принялась прочь от земли возвышаться. Смотреть мужички на событие такое, да диву дивятся. Видят, что под хибарой той самые настоящие лапы куриные. Когтями лапы те в землю впиваются, да верхом своим, в основание избушки уходят. С хрустом они в суставах разгибаются, все выше к небу избушку подымая. А на земле, в том самом месте, где она стояла - гнездо сложено, вроде тех, что квочки на насестах своих скирдуют. И чего только в гнезде ентом нету – и утварь всякая, домашняя, и одежки - кафтаны, да сарафаны, да простое рубище крестьянское, и оборудование лесозаготовительное – то самое, что накануне работнички барские по лесу растеряли. Да промеж барахла всего этого – костей человечьих насыпано.
Изба, между тем, выше макушек лесных вознеслась, лапами куриными переступила, да вниз сверзлась. А когда земли перед Иваном коснулась, ужель были в ней и дверь, и оконцы со ставнями. Отворяет Иван дверь, в сени проходит, работнички следом шуруют. Только вошли, как сквозняком через всю избу протянуло, да так, что до косточек до самых проняло, да дверь в избу этим самым сквозняком и прихлопнуло.
И проследует, значит, делегация наша дальше. А там, в полутемных, заполненных смрадом комнатушках карга старая вошкается. И что же она за страхолюдина, Господи помилуй. Нос на три вершка ниже рта косозубого висит, образина бородавами вся позасыпана. Сама ведьма в спине согбена, из хребта горб выбился. Груди аж до пупа провисли, да – дабы не мешались – на клюку намотаны.
Тут, значит, Иван шапку долой, да ведьму привечает:
- Здравствуй, Бабушка-Яга. Не посуди нас строго, дескать без уговору позаявились. Ибо, прибыли мы по делу, промедление в котором ни как не возможно.
- Ох, Иван. Намедни тебя припоминала, будь ты неладен, - проскрежетала старуха. И доставил же ты мне мороки во времена прежние, чтоб тебя оспинами позасыпало. И вотс нова заявился, да молодцев за собой притянул, чтоб их черти взяли. Подструсил, верно, в самого явиться.
- Это работнички барские, мне в помощь для дела даденные.
- Ну уж хватит, полно базары эти тянуть-порастягивать! – внезапно подал голос один из работничков. Леший нам заморочки своей добавил. Сейчас еще и карга эта кривая нагрузит. Пора уж крепко за дело приняться.
Досказавши такие слова, тянет из-за поясу пистолю свою, да в Ягу направляет. И сию же секунду дергает за курочек. Все и вся замерли в этом мгновении, в жутком ожидании дальнейших явлений. А пистоля, не иначе попав во власть темной, гнусной силы, в руке у молодца переворачивается и жалит его пулей наповал. Молодец только охнуть успел, да осел на пол, там и окочурился. Ведьма, поглядев на парня, лишь оскалилась страшною своей улыбкою.
- Что же ты, старая, парня то не пожалела, - с укором обратился Иван к старухе. Кровь молодая, да горячая, не сдержался хлопец. Нет, чтоб куда бы в стену пульку выпустит, так ты в самое сердце его засадила.
- Негоже мне наглецам потворствовать, - прохрипела рассвирепевшая Яга, упирая взор в побледневших от ужасу работничков. Что же это мне теперь надобно каждому хлопцу дерзости его спускать.
- Ну будет, полно. Оставим это дело, - успокаивающим тоном проговорил Иван. За дерзость виновник уже ответил. А оставшиеся хлопцы подобного проступку себе не позволят. Лучше скорей разрешим наше к тебе дело, да с тем удалимся прочь, дабы не причинить дальнейшего неудобству.
- Эко ты галантно как зашел. Хотите, чтоб дело ваше справилось? Пускай. Но для начала, ты, Иван, сам мне пособи. Зола мне горнило в печи позабила. Вычисти печь, да там уж и потолкуем.
- Будь по твоему, старая, - соглашается Иван, да в печь полезает.
И стоило герою нашему через устье протиснуться, как ведьма хватит заслонку, да устье прикрывает. А после втягивает полны щеки воздуха и под печь дует. В миг разгорелся огонь в печи, понял Иван, что ведьма хочет погубить его. Припомнил он про оберег, что леший ему дал. Достает камень из-за пазухи, а от того морозом несет так, что и держать больно. Подул Иван на камень, спал жар в печи, еще подул, и стали притухать поленья в горнило. Берет Иван головню, да под овчинку прячет. Далее третий раз с камня сдул, да затушил печь.
Яга между тем дождалась, в надежде, что Иван до ребер прожарился. Уже намыслить себе успела, как пир устроит с мясцем человечьим . С такими мыслями снимает заслонку с печи. В этот самый миг Иван головню достает, да ведьме в космы тычет. В миг занялись волосья у Бабы на голове, а после огонь и на лохмотья перекинулся.
Взвыла, взревела ведьма, аж зубы у героев наших заломило. Забилась, заметалась Яга по комнатам. В след за ней и вся изба ходуном пошла, ставни хлопают, скарб кухонный прочь со стен летит.
- Ну все, хлопцы, пора и честь знать. Пойдемте прочь! – закричал Иван двум оставшимся работничкам, да к двери бросился.
А дверь с лязгом стальным похлопывает, руку между полотном и проемом оставишь, так в миг отхватит вместе с костями. И видится Ивану, что снова задралась изба кверху на куриных ногах своих. Так вниз сиганешь – и расшибиться можно.
- Ну, братцы, дело дрянь. Придется сигать, токмо прежде на ветки еловые нацелиться, дабы по ним к земле скатиться. А ежели донизу лететь, так порасшибемся, костей не соберем! – напутствует Иван.
Затем, дождавшись покуда дверь отворилась, бросился вниз. Долетев до деревьев, покатился вниз по лапам еловым, покуда в сугроб не угодил. Все бока себе намял, лицо в ушибах, полон рот иголок, но, будто бы живой. А работнички в сенях позастряли, все решиться не могут вниз с избы угодить. Один решается и, осенив себя крестом, бросается вслед за Иваном. Еще миг не миновал, как очутился в соседнем с Иваном сугробе. Оба из-под снега высунулись, да на избу поглядывают, ждут, что другой работничек прыгать будет. Да только больно долго ожидают, знать, потрусил прыгать. Но, в оконцовке, показался в проеме парень, но только вниз бросился, как показалась из избы лапа исполинская, о пяти пальцев, каждый в два аршина длиною, ногти, что сабли навострены. И, уже в полете, подхватила парня, да такой хваткой стиснула, что ребра у бедняги затрещали, обратно в избу затянула.
- Жаль напарничков твоих. Но скорбеть нам не сподручно, - обращается здесь Иван к работничку. Ломи за мною вслед, а иначе загубит ведьма нас.
И бросается Иван к печи, подбегает, да принимается по полкам шарить. Достает пемзы кусок, которой хорошечно мазоля с пяток обдирать. А в довесок к ней – горчицы склянка, такой ядреной, что ежели крышечку снимешь, да дух горчичный втянешь, то слезами весь умоешься, и резь в глазах займется. Разламывает Иван пемзу, половину работничку подает, и горчицы, тоже половинку. Затем бросается под избу к лапам куриным, хватается за одну, аки за ствол, и вверх по ней влезает. А забравшись повыше, принимается вниз соскальзывать, руку с пемзой к шкуре прижимает, от трения загрубевшая шкура прочь летит, оголяя нежное, белое мясо. Вторая рука, значит, горчицей мазана, и рукой этой он прямо в мясо куриное горчицу вмазывает. Таким порядком, скатывается до земли и прочь от избы бросается. Работничек, следом, повторяет это действо на второй ноге, да к Ивану спешит.
Едва ли скрылись герои наши за деревьями, как схватил горчичный жар ноги куриные, бросилась изба в пляс. И прыгает, и трясется, и ногами по насту гребет, да только все это пустое, жар не отпускает. Представить себе невозможно, как Бабу-Ягу внутри избы в этот момент метало. В опоследок, понесла изба прочь с опушки прямо через лес, ломая ветки и срывая с деревьев снег. Еще мгновение, и уже не видать было избы.
А герои наши всю свистопляску за деревьями хоронились, а, опосля, подходят к гнезду, на котором изба покоилась, принимаются добро барское на печь, да сани слаживать. Под конец дела работничек и говорит Ивану, чтобы он его на выезде из леса дожидался. Иван кивнул, да оба, один на санях, другой на печи, прочь двинулись. Как и прежде, Иван на печи впереди пер, работничек следом поспевал. Вот уже и выезд из лесу, откуда с у терца к лешему направились. Стоит печь, Иван работничка дожидается. А работничек подъезжает, видит, как будто, Иван на лежанке под овчиной лежит. Почувствовал работничек себя в безопасности – до селу то уже рукой подать, здесь он не заблудиться, да решил для барина выслужится. Достал пистолю, подкрался к лежанке, да пальнул прямо через овчину. А когда овчину отбросил, видит, что нет там Ивана, токмо одеяла, да простыни свалены, дабы казалось, будто человек там под шкурой находится. Понял работничек, что разгадал Иван замысел подлый. Понял, и заговорил, хоть и не видя Ивана, но ожидая, что слышит тот его. Извинения просил, да оправдывался, да всяко еще обелить себя стремился. И так продолжалось, пока не услыхал работничек, что сани заработали. Оборотился, а Иван ужель за штурвалом примостился и отвечает работничку:
- Словам твоим теперь уж веры быть может. А ежели ты и верно раскаялся и сделал вывод какие, так бросай работу на барина, да на хуторе оставайся.
- Ежели ты, Иван, на санях попрешь, так, кто же тогда печь править будет?
- Печь, она не дура, сама дорогу к хутору найдет. А ты, пожалуй, и своим ходом до барина доберешься. Заодно покумекаешь над днем сегодняшним, да о том, как далее жизнь свою сложишь, - так ответил Иван работничку, завернул сани прочь от леса, да в сторону села попер, а печь, и верно, сама следом за Иваном припустила.
Таким образом, добрался Иван до хаты своей, опрокинул чарку хмельную, да на лежанку в сон повалился. На следующий день заявился барин, имущество свое истребовать, да за сани спросить. На что Иван ему отвечал, что имущество вот оно, а сани в счет работы зачтены. Все же барин ужом вился, хитрил, дабы технику взад заполучить, но куда там, Иван крепко стоял на своем. На том барин и отвалил.
Минуло между тем еще несколько дней, заявился к Ивановскому дому леший, в образе того же старика в бушлате, с которого вся эта история удивительная занялась. Благодарил за то, что Иван с Ягой дело справил, осведомлялся за Ивановское самочувствие, Иван на самочувствие не жаловался. Гостинцев оставил, ягод всяких, медку дикого, да прочих богатств лесных. А на напоследок Ивана и наставляет, мол, через пару дней барин потянется делянку новую в лесу смотреть, примется Ивана за собой зазывать. Да только пусть Иван барину откажет, а поступит вот как. Как минет два дня с отправки барина в лес, пусть Иван следом едет, да едет с утра и до полудня, а после чтоб обратно повертал, и по дороге в колею за собой пусть семена бросает. С этими наставлениями, вручил леший Ивану мешочек семян, да шишечек, да был таков.
Иван наставления принял и, когда наявился барин, отказал ему. Отправился барин с работничками новыми в лес без Ивана. Отправился, да не вернулся. А куда сгинул он, того ни кто и по сей день не ведает.
Иван же, два денечка погодя, уже сам в лес поехал. На санях, дабы технике продвинутой обкатку дать. Едет и промеж собой измышляет, что какую технику чудную разум людской может воплотить. Что на это уму хватает, а на то, как жить в мире с собой и природой ума не хватает. Вот же парадокс какой.
Ехал он так до обеда, а мимо проносились делянки, на которых барин лес изымал. А как только солнышко в зенит вошло, повернул обратно. Едет, да в колею за собой семена, да шишечки побрасывает. И только семя земли коснется, как на место, на этом, деревце вырастает. Таким образом, едет Дурак, а за ним лес стеной встает.
Едет Иван, глядит за спину на новый лес, да промеж собой измышляет, что как быстро природа свое взад прибирает. Что ни какой человек не царь природы, а так, гость незваный, сам же и напросившийся, да в чужом доме грязными ногами наследивший. Да только придет время, смоются эти следы и не останется от человека и воспоминания, а лес будет стоять как прежде.
Таким образом, возвернулся Иван в сою хатку, опрокинул чарку хмельную да завалился на лежанку в сон. Здесь и сказке конец