«Джон был слишком скучной коровой…» Что за странная нелепица? Как такое вообще могло быть зашифровано в столь древней и редкой книге? Какая-то несуразная, просторечная бессмыслица, которая никогда не могла оказаться в речах того человека, от чьего имени значатся эти записи. И на это ушло полгода кропотливой математической работы? Трудов по поиску закономерностей древнего забытого языка, ключ от которого утерян сотни лет назад? Или может быть святые отцы правы, и данные записки есть ничто иное, как скомпилированная мистификация, и не зря называют эти записи апокрифом? Действительно, ведь не мог же пророк Илай потратить бесценный пергамент неземного качества, который не встречается больше нигде во всём Эльтаре. Который настолько плотен, что не поддается даже стали острейшего ятагана, но в то же время настолько мягок, что подушечки пальцев сами скользят по нему как по дорожайшей ткани редких южных земель. И божественная белизна которого не сравнится даже с белизной Витрийского камня или песка Килийских берегов.
Джани поёжился. Сквозь ветхое рассохшееся окно его кельи воющий ветер задувал в микротрещины и щели холодным воздухом, разбивая о дребезжащее закопчённое стекло мелкие песчинки поднявшегося песчаного смерча. В келье было зябко и пахло свежими чернилами и смолой сосновой кровати. Сам Джани никогда не был не то что на Килийских морских берегах или Острых отрогах Витрии, но и вообще покидал родной Гоммор всего лишь несколько раз, да и то для сопровождения важных церковных служителей в качестве дежурного лекаря. В основном большая часть жизни его прошла в стенах этого монастыря, в этой самой келье, среди икон хранителей. Он перевел взгляд с лежавшего перед ним клочка ослепительно белого пергамента под защитным прозрачным куском слюдяного камня на соборную икону с изображением всех хранителей Спасителя. Их изображали всегда традиционно. В образе сильных мускулистых мужчин с оружием в руках. Каждый хранитель был наделен особыми атрибутами и несколько отличался от остальных. Высокомерный Громон с огромным мечом за спиной, в черных одеждах всегда изображался с одноглазым вороном на плече. Считалось, что красный глаз ворона зорко следил за паствой, дабы вовремя обнаружить еретика или особо заядлого грешника. Грозный Эсиаль описывался напротив весь в белом, с двумя белыми голубками в руках, как символ мира и чистоты, несомых Спасителем. Однако же Джани помнил седьмую главу из жития Хранителей, в которой описывалась осада монастыря Гоммора пол века назад мерзкими язычниками спустившихся с черных гор Кипящего разлома. В тот момент Гоммор был почти захвачен и лишь милость Спасителя спасла жителей и святых отцов от пещерных топоров горцев. Спустившийся с небес Эсиаль ниспослал мир и спокойствие, когда его голубки выжгли глаза всей армии вражеских солдат.
Джани заметил интересную деталь. Как ни старались художники изобразить Эсиаля в насколько это возможно белых цветах, белизна его одежд не шла ни в какое сравнение с лежавшим под слюдой куском пергамента. Воистину чудесная вещь. Возможно, если бы не эти чудесные свойства материала апокрифа, такая безумная пропасть между ним и обычными пергаментами желто-серых, быстро истлевающих книг, святые отцы имели бы все возможности назвать его подделкой. Они даже пытались сжечь эти записи. Но огонь, как ни пытался поглотить и растворить в себе святую белизну четко и ровно вырезанного квадрата, не смог нанести ему никаких повреждений. А черные следы копоти вытирались простым проведением подушечек пальцев. Из чего Церковь сделала вывод что это несомненно святая книга, ибо кто, кроме Самого спасителя и вестника его Илая мог создать и обладать подобным чудом? Однако же была некоторая несостыковка. Все заповеди и списки, которые были известны до этого были написаны Илаем на обычном Эльтарском языке. А все что было записано на идеально белом и ровном отрезке – зашифровано на неизвестном древнем языке. Никто никогда не видел этих символов ни в Килийском, ни в Витрийском, ни даже среди волчьих языков диких горных племен. Это бросало некоторую тень на Церковь, поэтому апокриф был спрятан, и годами в тайне проводились работы по его расшифровке. Безуспешно до сегодняшнего вечера. Джани испытывал какие-то смешанные чувства. С одной стороны, некоторая радость от того, что его долгая кропотливая работа сдвинулась с мертвой точки вселяла радость и надежду. Однако же полученный результат настолько обескураживал, что закрадывалось сомнение в верности подобранного алгоритма и точности пути исследования. Джани взял в руки со стола остальные свои записи и варианты расшифровки на мангровых листах и пододвинулся к ярко горящей масляной лампе. Пробежался по ним глазами и вновь убедился, что ранее не получалось никого результата хоть чуть-чуть похожего на внятную речь любого из языков. Просто набор символов, логически не складывавшихся ни в какую картину.
- Чертовски устал – пробормотал Джани в пустоту сумеречной кельи.
Он встал из-за стола, подошел к крепкому, монолитно-надежному сундуку из чистого гранита и достав ключ из поясной сумы, вставил его в прорезь двери. Замок щелкнул, и Джани серьезным усилием отворил фронтальную дверь сундука. Вернувшись к столу, аккуратно взяв, ослепительную белизну святыни вместе со стеклом положил ее в сундук, и закрыв дверь на механический замок, сверху повесил на него знак святой печати. Теперь открыть сундук сможет только обладатель Святого Слова Спасителя. А это только верховные сановники церкви, да он – временный его носитель, которому была оказана столь высокая честь на время его работы по расшифровке. Слово в любой момент может поменять настоятель и тогда даже Джани не сможет открыть эту дверь, будь у него хоть тысяча ключей, отмычек или огромный молот, или таран.
Джани вернулся к столу чтобы затушить лампу перед уходом и сложить желтые пергаментные листы исследований в личную суму. Очередной раз взгляд его скользнул по соборной иконе Хранителей. Восемь суровых мужчин на страже слова Спасителя окружили небольшую фигурку в серых одеждах с сумой через плечо. Илая всегда изображали как странника. В кожаных сандалиях, простом свободно висящем сером хитоне, заколотым на плече символом спасителя – крестом с небольшими выступами на концах. Джани видел эту картину каждый день своего пребывания, но сегодня его взгляд зацепился за одну небольшую деталь. В стороне от всех был изображен святой хранитель Ятааль. Он, как и все хранители был суров, божественно мужественен. В золотых доспехах варварского кочевнического типа с открытым торсом. Кожаная доспешная юбка укрывала мощные ноги и удерживалась золотым поясом с круглым замком. Каменные мышцы его, высеченные из скалы были напряжены и готовы в любой момент сократится и привести в стремительное движение карающую руку со святым ятаганом. Вторая же рука его держала обломок меча, как напоминание о битве с грязным морским змеем, порождением темной магии врагов святой Церкви, который стремился сожрать весь Эльтар и заселить видимый мир своими морскими исчадиями. Золотые наплечники по легенде были выкованы из кожи побежденного змея и освящены в золотой цвет самим Спасителем. Ятааль был изображен единственным без птицы-помощника. Ворон, голубки, сокол, ястреб, неясыть, орел. У каждого святого был питомец, помогающий ему в охране Спасителя и Церкви от скверны. Даже самый мудрый и почитаемый более за знания, чем за боевые заслуги Кастиаль имел плащ из стаи ласточек, несущих ему вести со всех концов Эльтара. И лишь Ятааль был всегда изображен один. И немного в стороне.
Наконец Джани понял, почему его взгляд остановился на этом святом. Пепельные длинные волосы, свободно спадающие по плечам символизировавшие снег, падающий в аду для грешников были увенчаны узкими, но заметными бычьими рогами. «Джон был слишком скучной коровой…» Совпадение? На миг сознание сопоставило два факта. Но возможно, это просто совпадение, и ум пытается интерпретировать его и найти взаимосвязи там, где их нет. В любом случае сил на дальнейшую деятельность разума уже не было, да и впереди ждал ежевечерний обход зараженных. К тому же в келье стало достаточно холодно. Одинокая искра святого огонька светила, но совершенно не грела. Джани устало открыл дверь, мимолетным движением стер со стены печать огонька, и с некоторым усилием вышел в коридор.
Гоммор утопал в наступающем сумраке, пытаясь отбиться от него его редкими зажжёнными факелами и кострами. Битва эта была проиграна заранее. На помощь сумраку подтягивал силы воющий меж стен и кварталов песчаный ветер, срывающий языки пламени, забрасывающий впадины и закоулки серым песчаными потоками. Костры чадили черным дымным смрадом, огороженные камнями, что словно стены должны были защитить спасительный огонь от нападок хищного ветра и не допустить засыпания песком. К тому же, нагревшись в первые часы розжига, камни будут отдавать тепло, окружившим их замызганным фигурам закутанных в серо-черное грязное тряпье. Костры исторгали из себя слабую, но спасительную долю тепла, переваривая в своем чреве старые иссохшие шкуры, пустынные кустарники, и пропитанные черным маслом останки. Дерево давно превратилось в этих местах в редкую ценность. Черное же масло само било из глубин земли изливаясь ручьями по песчаным берегам вокруг города. Семь последних лет изменили Гоммор.
Джани шёл по некогда светлым, а сейчас затертым, серым, иссечённым песком и ветром улицам. С закопчёнными, потемневшими стенами, покрытыми вперемешку слоями, смога, жира, крови и впитавшими в себя отголоски десятилетий отчаянья, припорошенного серым песком, заполнившего пустоты между разномастными неровными булыжниками кирпичей. Эти стены помнили десятки, утопленные в крови восстаний разъярённой нищеты, казни еретиков и жертвы, размазанные взмахом руки прелатов. Святой огонь сжигает в доли секунды, но требует много драгоценной энергии, равной небольшой двадцатилетней сосне. Поэтому церковники обычно творили чудо ударной волны, разрывающую и стирающей жертву о ближайшую преграду. Всего то пара дощечек по затратам. Кирпичи стен то тут, то там зияли ямами и выбоинами или тёмными оплавленными углублениями - следами былой роскоши и величия того времени, когда Силу не экономии, а Гоммор ещё окружали леса, сады и богатые разноцветные поля.
Джани, проходя мимо сгрудившихся у костровых камней темных фигур бедноты, загодя одел на лицо деревянную маску с выжженной печатью защиты – «святой лик», и накинул капюшон толстой войлочной рясы. Выход из переулка уже слишком сильно продувался и сёк лицо и конечности острыми маленькими песочными лезвиями. К тому же обогревательные костры – это, всегда рассадники мерзкого мора. Была большая вероятность того, что на утро кто-то из греющихся закутанных фигур уже не проснётся. Это было привычно. Да и среди этого сброда все были уже стары, слабы, а значит – бесполезны. Впрочем, позже они тоже пойдут на дело и когда-то сами подарят тепло своим братьям по касте.
Наступающая ночь выпускала из клеток темноту, но уже было заметно как из-за горизонта поднимается Селена, а Дагония, ее сестра и извечный противник висела в зените, но была настолько небольшого размера, что еще чуть-чуть и она будет совсем похожа на остальные звезды, разве что будет намного ярче. Цикл Рыбы только начался, а это значит, что Дагония вернется еще очень нескоро, и это вселяло радость, ибо тогда своим кровавым светом она зальет не только ночи. Дни станут еще более холодными, нижнее побережье опустеет, сотни лодок сядут на мель, начнутся землетрясения и шторма, а в небе будет висеть огромный шар красного цвета. И многих бедняков, кто не успеет запастись рыбой и корнем Сох будет ждать голодные времена, и, возможно, судьба топлива для обогревательных костров. Пока же в небе висела милосердная Селена, рыбаки заготавливали промысловые снасти и готовились со дня на день выйти в море в ожидании спасительных рыбных косяков.
По пути, подходя к карантинному кварталу, Джани сквозь прорези маски увидел отряд оброчных крестьян, которые под строгим конвоем секуторов толкали тяжелую каменную арбу, накрытую грубой, пропитавшейся кровью и гноем мешковиной.
- Да придет Спаситель! - секуторы приветствовали святого отца в деревянной маске.
- Да ниспошлет он спасение нам грешным – Джани остановился и окинул двух служителей церкви нижнего сана. Лица их были неприкрыты – маски полагались лишь тем, кому была подвластна Сила, и кто мог оплатить драгоценное дерево на их изготовление. На обветренной коже, там, где ее не защищала борода, множество мелких морщинок перемешались с тысячами заживших микропорезов, отчего лица их были словно покрытые мелкой сеткой.
- Сколько за сегодня? – голос из-под маски звучал глуховато, но достаточно громко чтобы перекрыть воющий ветер
- Пятеро. Из них две женщины. Хвала Спасителю, все уже в возрасте. Сегодня мор не унес никого из молодых.
- Да, Спаситель милостив. У кого-то из них проявились язвы на лице?
- Нет, только как обычно, изошли кровью через рот и нос.
- Это хорошо, значит мор пока отступает и не развивается. После того как отвезете в пропиточную, всем омыть руки и лица соленой водой. Пастве же – прочитать молитву Ятаалю, борющемуся со всеми напастями черного порождения потустороннего. Ибо сегодня он сражался в потустороннем с силами зла, наславшими эту мерзкую напасть на наш город. И ему нужна наша помощь в этой великой битве.
- Да, святой отец. Мы проследим, чтобы чернь прочла все молитвы. – один из секуторов поднял факел в руке, чтобы осветить застывшие сгорбленные крестьянские фигуры. Лица уставших, отупевших от физической работы изможденных мужчин, не выражали ничего, кроме желания отключится в спасительном сне.
- Идите с миром, братья. Да защитит вас Спаситель. – Джани повернулся и продолжил путь.
- А ну, червяки впряглись и потащили! Отпустим вас сегодня только когда зальете эти туши, и сложите на складе. Пять молитв сегодня во спасение. Все святого отца слышали? -голос секуторов из-за спины был хриплым грубым, словно топором, разрубающим потоки ветра. Послышались усталые стоны и звук каменных колес по каменной мостовой.
- А завтра с утра я прослежу, чтобы все были на маисовом поле. Попробуйте только скрыться от меня, десять палок каждому всыплю! – это раздался рявкающий крик молчавшего до этого второго секутора.
Джани неторопливо шагал сквозь ветер, спрятав руки в специальную нагрудную суму теплой толстой рясы. Выгравированная на лбу маски печать спасения освещала путь узким слабым лучиком, которого, впрочем, хватало. Мощность потребления Силы этого огонька была достаточна, чтобы сохранить маску, как минимум, на год. Эта была новой. Поэтому ей было еще очень далеко до того момента, как она рассыплется в прах от истощения. По сути огонек был лишь побочным излучением силы от работы печати, спасавшей носителя от мора, сглаза, проклятия и другого мелкого колдовства, и болезней. Впрочем, даже такие простые вещи из дерева были доступны только заслуженным деятелям церкви. Ибо дерево – это хранилище силы самого Спасителя, и раздавать всем подряд его - непозволительная роскошь. Церковь с ужасом вспоминает те дикие времена, когда люди были невежественны и темны настолько, что обогревали священным материалом дома и сжигали его напрасно для приготовления пищи. Когда Авектор Открыватель познал Силу более четырехсот лет назад, Церковь поняла, что отныне нельзя позволять немытым крестьянам так вольно распоряжаться и без того редким в этих краях материалом. Некоторые книги говорят, что тогда еще Церковь не имела достаточной силы, в ходу еще были серебряные и золотые монеты, и поэтому первое накопление Силы производили за счет выкупа дерева за золото и серебро. Благо тогда Эльтаром правил еще простой король, который держал власть банальной силой металлического оружия, и очень зависел от слова Церкви, которая ведала знаниями астрологических материй, а также составляла прогнозы Пришествий. Ибо Спаситель, спускающийся с небес и дарующий благо и мир всем агнцам своим сам выбирал место для своего посещения, и простой люд никогда не мог вычислить ни время, ни приблизительное место Пришествия.
Джани приблизился к большим кованным металлическим воротам, на которых красной краской в человеческий рост был нанесен уродливый пугающий череп, предостерегавший неграмотных о том, что за дверями смертельная опасность. Рядом с воротами стояло непозволительно роскошное сооружение – огромный деревянный крест с выжженной навечно печатью границы - спасительный знак от распространения мора. Такая махина хорошо если прослужит года два до окончательного истлевания, но и периметр закрываемой местности очень большой – целый квартал. Иных способов сдерживания опасного поветрия пока не придумали. И даже его не хватало. Мор то и дело просачивался за пределы зараженного квартала и быстро создавал новые очаги, в основном вокруг скоплений бедноты. Вспышки удавалось гасить, но для этого Джани и другие лекари часто истрачивал слишком много Силы. Да и лекарей в Церкви с недавних пор было очень мало. Последние годы вся Сила тратилась на подавление восстаний и организацию крестьянского сброда для сбора маиса, рыбы, и самое главное поиска драгоценного дерева. Поэтому был расширен класс боевых прелатов, увеличено количество простых секуторов, а вот лекарей и исследователей-скизоров осталось непозволительно мало. Поняли это только когда новая неизвестная болезнь поглотила целый квартал настолько, что не успевали очищать его, а мертвых было настолько много, что из песков по ночам в город пробирались мраковолки и терзали в темноте мертвые тела. Чертовски мощные и опасные темные существа. Никто до сих пор не знает, чем питаются эти хищники в безжизненных песках, где редко растет только хош, да в песке в норах присутствуют маисовые крысы, ящеры, пескожоры. Мраковолки были настолько быстры и опасны, что в одиночку могли в мгновение ока растерзать пять крепких секуторов и одним прыжком перемахнув через стены, пропасть в песчаной темноте ночи.
- Открывайте ворота, я - прелат Джаникор, мне нужно посетить лепрозорий – Джани громко крикнул куда-то в темноту. Тут же заскрипели и начали отворятся тяжелые металлические половинки ставней, за которыми в свете факелов охраняли проход четверо секуторов и одного юного послушника скизора с большим посохом из черного промасленного нефритового дерева, покрытого печатями и символами – игрушка для прелатов, но вполне грозное оружие для послушников, только осваивающих силу.
- Да придет Спаситель. Приветствую вас, прелат. Я скизор Анатолий – послушник приветственно поклонился Джани как высшему по сану брату.
- Да ниспошлёт он спасение детям своим. Скажи мне, Анатолий проходил ли в сторону Лепрозория сегодня скизор Парлан?
- Возможно, прелат, ибо я только заступил на стражу, и через меня еще не проходил ни один святой лик до Вас.
- Сколько человек патрулирует квартал?
- Не менее десяти, прелат.
- Замечены ли какие-либо происшествия?
- Да, прелат. В районе Кривой улицы опять обнаружен мраковолк. Патруль попытался уничтожить его, но нечестивая тварь ускользнула, нанеся раны нашим братьям.
- Да, святой отец, раны оказались незначительны, тварь испарилась почти сразу, как была обнаружена. – юный скизор стоял с наклоненной головой, не смея смотреть в прорези деревянного святого лика.
- Хорошо, братья. Нынешняя ночь коварна своим обманчивы светом. Мрак не дремлет. Будьте бдительны.
Джани заметил в прыгающем свете факела, как один из секуторов поспешно прятал за спиной бутыль маисовой водки, но не сказал ни слова. В конце концов, парням на посту можно позволить легкое расслабление, а большого количества употребить им не даст юный послушник. Прелат продолжил путь вдоль черных домов с темными окнами, лишь изредка освещенными скупыми огоньками свечей и коптящих лампад. В темных провалах глазниц каждого дома сквозило безутешное отчаяние угасающих надежд на выживание, безнадежность черной вуалью покрывала некогда освещенные стекла. Многие дома были уже пусты довольно давно. Их хозяева превратились в тепло и свет, давший шанс кому-то пережить одну из ночей. Детей в чумном квартале не было и подавно. Кого-то успели изолировать и пристроить на работы в чистые сады Церкви, кого-то мор сожрал первым. Лепрозорий показался из-за ближайшего поворота и встречал всех своим измызганным затертым ртом главного входа, что принимал и исторгал из себя тысячи тел. Серое здание с множеством узких окон, окружали брошенные вокруг тряпки, мешки, кости, изношенная чужая обувь. Волосы с тысяч остриженных голов свалявшиеся в огромные клубки и смешавшиеся с исторгнутыми из тел потоками крови и внутренних нечистот смешались в грязные комки, которые покрывали всю мостовую. Посередине месиво было стерто ногами и по серым камням можно было определить пути следования патрулей и посетителей Лепрозория. В одном узком окне сияло явно сотворенное чудо огня - чистого, без дыма и копоти черного масла. Парлан определенно уже был на месте, и, видимо, занимался исследованиями не щадя Силу на свет и тепло.
Джани поднялся по лестнице главного входа. Он помнил еще начало всего этого. Когда люди лежали сотнями во всех помещениях и коридорах, а лекари пытались предпринять хоть что-то, вылечить каждого, найти лекарство или настойку, которую можно принимать каждому. Они тогда еще не осознавали тщету всех своих усилий, и жители квартала умирали прямо в коридорах и на лестницах. Они исторгали из своего нутра потоки крови и смрадной жидкости, заливая стены, пол, и мостовую улицы. А секуторы не успевали грузить и увозить тела. Тогда погибло много братьев заразившихся в попытках вытащить чумной квартал из этой напасти.
Парлан сидел над столом и записывал что-то на желтом пергаменте, выкроившем себе место среди разбросанных пузырьков от снадобий, рунных камней, и свитков с изображениями печатей Силы. Комната была наполнена ярким светом и теплом исходящего от ветвистого посоха редчайшего сверхплотного красного ясеня.
- Да придет спаситель, отец Парлан! – Джани снял маску и положил на соседний стол.
- И тебе не хворать, святоша. – старый скизор, не оторвав руки от пера, и даже не повернул головы, явно узнав брата по голосу.
- Сегодня поднимется жестокий ветер, да пожрет его водный змей! Как бы не настала буря.
- Нам то не привыкать уже за столько лет, брат. Да и мы, хвала Спасителю давно научились укрываться от него. Ты, вот, смотрю, деревяшку-то с лица снимаешь только в помещениях. Вы, молодые, личико-то бережете, чтобы вдруг крестьянки от ворот поворот не дали. А нам старым терять то уже нечего, борода лучше любой маски от ветра защищает.
- Ты то, старый пес, просто чуешь, что век твой недолог остался, вот Силу и не экономишь, ходишь весь окутанный печатями да заклятьями. Не удивлюсь если на улице песок от тебя метра на два разлетается. – Джани любил этого старика еще с тех пор как они вместе начали исследование происхождения мора и считал его своим другом. Парлан, видимо тоже испытывал отцовскую приязнь к молодому прелату. Именно он похлопотал своим весомым словом перед советом, чтобы именно Джани попытал удачи в расшифровке белого пергамента пророка.
- Дорогой мой прелат Джаникор, уж кому как не тебе знать, куда в итоге собирается вся сила, и что с ней в итоге будет. И что, буде надобность, хватило бы ее на каждого крестьянина, и детей его и скотину захудалую всю вернуть. И не пришлось бы бедным людям рыскать по пескам в поисках пустынных корней, да еще и после тяжелого дня в работе на церковных полях.
- Знаю. Но таков уклад вещей нынешнего времени. Даже мы не можем его поменять. Да и не стоит нам такие разговоры начинать. Кто-нибудь из хворых может услышать сквозь двери. Кстати сколько их осталось сейчас здесь?
- Человек десять. Из тех, кто еще борется, или кого Спаситель наградил здоровьем самих хранителей. Вымер квартал… Больше тысячи человек за месяц.
- Вижу каждый день – Джани вспомнил что в темноте осталась лишь незначительная часть окон, в которых еще теплилась жизнь вечерним огоньком лампады. Остальные были мертвенно черны.
- Но не это меня пугает, дорогой мой прелат. Кресты на воротах уже не спасают. Поветрие проникает за пределы все чаще.
- Знаю. Вчера трех секуторов отправил на костер. Двоих удалось поднять святым словом на ноги. Но здоровье их все еще под угрозой и лишь воля Спасителя распорядится их судьбой.
- Джани, я змеев месяц уже бьюсь над разгадкой этой напасти. И ничего. Мы не знаем, ни откуда она пришла, ни как передается. Ни какими снадобьями ее лечить. Лишь святое слово немного сдерживает ее. – голос Парлана звучал обреченно. Морщины на лице старого исследователя, изрезавшие кожу, собрались в бездейственную маску отчаяния – Одно лишь могу сказать. Не проведение это Господне. Не сможет справится сила Спасителя с мором. Не магическая природа у поветрия.
- Ты говоришь, как еретик. На все воля Спасителя. И лишь, он знает, когда и кому рождаться и умирать. За проступки наши…
- Брось, Джани. Словно сам Темнейший пришел с проповедью в это забытое и брошенное место. Джани, я сотни их разрезал этими руками. Ни паразитов, ни инородных тел, все органы здоровые. Кроме одной особенности. Все потрескавшиеся, как будто, и сочащие кровью. Они захлебываются своей же кровью. Она или выходит из них через отверстия, или в итоге их разрывает в узких местах. Ты помнишь мальчика Борно?
Конечно же Джани помнил одного из первых своих чумных. Мальчик не мог открыть глаза от слипшейся крови. Ему было семь. Свежая кровь проливалась сквозь запекшиеся участки и оставляла сотни красных бороздок, стекающих по лицу и шее. Мухи облепляли его лицо, жадно пожирая хоботками уходившую алую жизнь мальчика. Он постоянно стонал и отхаркивал кровь, хрипел, изо рта черно красная жидкость, залила потоком грудь живот. Руки, грязно-красные, с черными отросшими ногтями, все пытались вытереть лицо, но только расцарапывали его. Тогда лекари еще могли собраться вместе чтобы попробовать помочь несчастному ребенку. Но Темнейший пренебрег этим случаем, возможно даже не обратил внимания на донесение о странной болезни. Мало ли чем грязное отрепье болеет в своих нищих грязных домах. Главное, чтоб маис растили, да рыбу ловили. И добывали драгоценное дерево с металлом. Тогда Джани тайком ночью пришел на зов крестьян и, обследовав мальчика, попробовал сначала традиционные настойки и снадобья, но уже на следующий день понял, что медлить нельзя и истратил целую руну из омелы на печать сдерживания и исцеления. Слово силы поддерживало жизнь Борно, так как самостоятельно есть он уже не мог и дышал тяжко прерывисто с громким свистом воздуха, проходящего узкой струйкой через гортань. Когда через день прелат взял с собой Парлана, они вместе попробовали открыть глаза мальчику, предварительно наложив печать сна, чтобы мальчик не чувствовал боли. Парлан провел тонким скальпелем по черным спекшимся векам и развел их стороны. Кровь полилась потоками по лицу, обагряя деревянную лавку под головой мальчика. Глаз не было. Кровяные сгустки, превратившиеся в черное смрадное студенистое нечто, наполняли глазницы. Кожи и мышц тоже не было. Джани за свои долгие лекарские годы многое повидал, и многое излечил. Но здесь он испытал настолько резкий и обезоруживающий страх перед неизвестным, что молчал и смотрел. Молчал и смотрел. Руки Парлана со скальпелем застыли в воздухе. Два искушенных святых отца повисли в пустоте перед всепожирающей черной пастью неизвестного. После Борно первыми ушли за неделю все его соседи. А потом и вся улица.
- Помню, скизор, помню. Ты прав, мы ничего не можем сделать. Но мы должны искоренить это зло. Не знаю, как, но скоро эта мерзость вырвется за пределы креста, и тогда не ровен час даже наши кельи со всеми печатями не спасут нас.
