ltranq

- Я не буду заходить, а ты потихоньку загляни, посмотри, что там такое.
Дети кричат, маленький криком надрывается. Открыла я дверь – и думала, что я просто умом тронулась. Там такое творится!!! Мишка пьяный храпит, голову задрал. Дети в другой комнате надрываются, кричат. А посреди кухни лежит Любка, голая совершенно, руки-ноги проволокой скручены, всё тело – в крупный горох. Этот зверь об нее окурки тушил. А в причинное место огромная палка воткнута. И вся она кровью подплыла. А в глазу вилка торчит!
Что было дальше – не помню…
Очнулась я в изоляторе. Потом меня по всяким экспертизам возили. Потом был суд. Это я только на суде узнала всё, что произошло. Свидетелей было очень много. Оказывается, когда я увидела всю картину, я выбежала в сенки, схватила топор, подскочила к Мишке и стала его тем топором рубить. Сначала по горлу со всего плеча рубанула. Как показало следствие, этот, первый удар, был смертельным. А потом я его просто в кашу изрубила. Насчитали более сорока ударов. Но как это происходило, я не помнила абсолютно. Ну, а Любку, оказывается, увезли в районную больницу. Не добил ее, видать, изверг. Видела я ее на суде с повязкой на глазу. Глаз ей удалили. По женски все ей удалили тоже. Пробил ей селезенку. Стала она инвалидом первой группы.
Судья ее спросил:
- Над вами так издевался ваш сожитель, и вы ни разу не обратились в милицию. Вы что – мазохистка?
А она ответила:
- Это мой муж, а не сожитель!
- Это ваш сожитель, а не муж! Итак, повторяю вопрос: почему вы ни разу не обратились в правоохранительные органы, чтобы привлечь сожителя к ответу?
- Я боялась, что он уйдет от меня.
- Но ведь вы – многодетная мать! Как вы могли допустить, что дети воспитывались в такой, извините, дикой, обстановке? Они видели все эти зверства. А вы, мать, ничего не предпринимали, чтобы не травмировать детскую психику. Вам были безразличны страдания ваших детей?
- Да это только когда Миша был выпивши, он немного шумел. А трезвый он и мухи не обидит!
- Вот ваша, далеко не молодая, мать, по словам свидетелей, постоянно заступалась за детей. Кроме того, она и вас пыталась образумить.
- Никогда, ни за что не прощу свою мать. И будь она проклята. Это она меня вдовой сделала. А Мише я всё прощаю. Я могу забыть его лицо, но не смогу забыть его объятий и поцелуев.
- Но о детях, о детях-то, вы когда-нибудь думали?
- А на что мне они? Если нет мужа, то и детей мне не надо.
Суд постановил: детей отправить в детский дом.
Односельчане составили ходатайство, что бы мне вынесли оправдательный приговор. Суд признал, что я убила этого мерзавца в состоянии аффекта. Дали мне пять лет условно.
Вот такие, девонька, у меня дела... Сейчас вот добиваюсь, чтобы мне Верочку вернули. Односельчане и председатель колхоза тоже хлопочут об этом.
Пожелав удачи, я попрощалась с Ольгой Петровной. Вышла я на улицу и думаю, идти к Любе или нет? Решила, коль попала в это село, узнать как можно больше об этой семье. Пошла я к Любиному дому.
ЧАСТЬ10.
Постучалась в дверь. Открывает мне женщина бомжовского вида в затемненных очках.
- Вам кого?
- Люба, ты не узнаешь меня? Я – корреспондент из газеты. Была у тебя три года назад.
- А, вспомнила. Здравствуй, проходи.
- Ну, вот была в ваших краях, проезжала мимо. Дай, думаю, заеду. Как живешь, Люба? Расскажи, если не секрет.
- Да какие у меня секреты? Жизнь моя кончилась…
- Почему ты так говоришь? Помирать, что ли, собралась? – пошутила я.
- Да уж лучше бы помереть, - кисло улыбнулась Люба.
- Так что же произошло после моего приезда. Ответила ты Мише или нет? (Я, конечно, не стала говорить, что уже узнала все от Ольги Петровны).
- Да. Не выдержала, ответила. Написала, что жду и всё прощаю. Надеюсь, что прежнего уже не повторится.
Миша сразу же написал ответ. Естественно, просил прощения, обещал райскую жизнь.
- А что же потом было?
- Потом он вернулся. Только я очень матери боялась. Ну, не то, что очень уж боялась. Боялась-то я вовсе не матери, а того, что Миша снова изменит своим обещаниям. Но, все же, надеялась, что он получил хороший урок, и не посмеет так рисковать. А еще я просто одурела от одиночества. После суда от меня все село отвернулось. Понимаю, конечно, что люди наших детей жалели. И правда, плохими мы были родителями. Миша вел себя, как отморозок. А я – бесхребетная курица. Верила его словам. Прощала. Надеялась… И ничему меня жизнь не учила. Каждый раз, снова да ладом, с разбегу - на одни и те же грабли…
Помолчав, Люба продолжала:
- Вернулся он. Встретились с ним хорошо. А потом мы как будто заново влюбились друг в друга. Так нас это чувство закрутило – спасу нет! Стал он снова уговаривать меня родить. И я, как ненормальная, поддалась на эту провокацию.
- А почему же на провокацию?
- Да потому, что он и не думал ничего менять в своем образе жизни. Все повторилось… И очень даже скоро. Однажды сидели мы с ним на лавочке. Так все тихо-мирно было. Разговаривали, планы строили. И вот он мне говорит:
- Любаша, а нет ли у нас чего-нибудь выпить. Что-то расслабиться захотелось.
Меня просто аж подбросило. Так я испугалась. Он ведь даже слегка выпивший, начинал сам себя заводить. Начнет накручивать какие-то обиды, какие-то неудачи, и доведет до того, что озвереет. Все это уже испытано на сто раз. А я ведь уже снова беременная.
- И думать не смей! Никакой выпивки!
- Да ты что, Любаша! Налей песярик, что случится?
- Сказала – нет, значит, нет!
- Да что с тобой? Как ты, однако, изменилась!
- Учитель хороший был! Научил!
- Это ты на меня намекаешь?
- А на кого же? Это ведь моя шкура трещала! А тебе – как с гуся вода! Ясно! За чужой щекой и зуб не болит!
- Слушай, а зря ты со мной в таким тоном заговорила! Ты вот что: знай край, да не падай!
А я уже по его тону понимаю, что у него начинает в жопе солома гореть.
- Дай пузырь!
- Не дам! Не проси!
- Дай, пока по-хорошему прошу!
- Ладно, забирай бутылку и уходи, – заплакала я. Видно, ты так ничего и не понял! Какая же я дура! Поверила!
Схватил он бутылку, и ушел. А на меня такие слезы напали. Думаю, ну у других же баб ведь тоже мужики выпивают. Но никто так себя не ведет, как Мишка! Этот же хуже зверя становится!
Вернулся он под утро. Я его не пускаю. Говорю, чтоб проваливал. Так он начал во все окна бахать. Детей разбудил. Пришлось открыть ему. И началось! Избил меня так, что прибежали соседи и холодной водой отливали. Это старший сын , Лёша, их позвал.
Утром лежу, не могу подняться. Мишка тоже уснул. Потом проспался, подполз ко мне и начал прощения просить. Стоит, такой жалкий, растерянный. Я молчу. Просто уже не знаю, что ему сказать. Несколько дней молчала. А он, как побитая собака, в глаза мне заглядывает. По хозяйству хлопочет. И опять Люба-дура простила…
В следующий раз он напился, когда я уже седьмого ребенка родила. А как он меня со слезами уговаривал, чтобы я на аборт не ходила.
- Если ты всех родила, так чем же этот хуже? Зачем его убивать? Не делай этого, прошу тебя!
Ладно, не пошла на аборт, родила еще раз. И вот он опять напился. Пришел домой, исподлобья смотрит.
Я говорю, что если он хоть пальцем тронет, я соберу детей и к матери уйду.
- Не смей мне даже напоминать про эту тварь! Это же она во всем виновата! Ишь, умная нашлась! Верку забрала, сволочь!
- А тебе что, меня мало было, что ты на ребенка залез?
- Паскуда! Замолчь! Не смей болтать! Или опять меня на зону законопатить хочешь? Да ты матери спасибо скажи! Чего она суется в нашу жизнь?
- Да ты хоть сам себе признайся, что ни хрена из тебя не получается! Ты же не мужик, а так, ботало какое-то! Твои слова, все равно, что кошка в углу нагадила! Одна цена!
После этих слов он вовсе озверел. Что он только не делал! Изорвал на мне всю одежду, таскал за волосы по полу, а потом так пнул ногой в живот, что я сознание потеряла. А потом уже я ничего не помню.
Очнулась я в больнице. Спрашиваю у медсестры, что со мной. А она отвечает, что сейчас позвонит следователю, что я в сознание пришла.
- А зачем следователь? Что случилось?
Сестра молчит. Когда пришел следователь, он мне и рассказал, что мать зарубила Мишу. Спрашивал, как все произошло. Это я сейчас так спокойно говорю. А тогда, в больнице, я просто обезумела от ужаса! Да что же она наделала? Что же она натворила?! Мишенька мой! Любимый! Как же мне жить без тебя?!
Позже я узнала, что у меня удалили селезенку и все женские органы. А еще позже сказали, что он мне глаз вилкой выколол. В общем, осталась от меня одна оболочка.
- А где же ваши дети? – спрашиваю.
-Детей в детдом забрали. Мать под суд попала. Дали ей условный срок. В общем, пропала жизнь! А мать свою я ненавижу! Миша был смыслом моей жизни. А она отняла у меня самое дорогое! Не прощу ей этого! Разве это человек?
- Но ведь люди все, как один, встали на защиту твоей мамы.
- Люди? Да что они могут понимать! Любовь – это ведь не только счастье и радость. Любовь – это и страдания, и жертвенность! А у нас с Мишей и была такая любовь. Да, несчастная, но настоящая.
- Но ведь он тебя реально истязал! Ты ведь жила, как на пороховой бочке! Да что тут говорить – он тебя инвалидом сделал!
-Да я ради него все стерпеть готова была! А теперь? Ну скажите, зачем мне жить? Что мне делать на этой земле?
Тут уже я не сдержалась:
- Да послушай ты! В том, что произошло, виновата только ты! О какой жертвенности ты говоришь? Ты ведь не только собой жертвовала! Ты жертвовала всеми! Мать тебя с самого начала пыталась удержать от страшной ошибки! Из-за тебя она загубила свою бессмертную душу! И твоя ошибка угробила жизнь всем – и тебе, и матери, и, самое страшное, вашим детям! Что теперь с ними будет?
- Да Бог с ними! В детдоме им лучше будет.
Постепенно у меня начало складываться ощущение, что передо мной сидит не женщина, не мать, а чудовище! Перепутав все на свете, смешав все в одну кучу и кислое, и пресное, она оправдывала виноватых, винила невиновных. И все это она называла любовью!
Не простившись, я поспешила покинуть этот проклятый дом.

ЧАСТЬ 1.
В редакцию нашей районной газеты пришло письмо от Любы, жительницы большого села. Письмо было странным. В нем Люба просила совета у читателей газеты. Причем просьба была о помощи в таком вопросе, в котором никто не может советовать: "Люди добрые, помогите! Скажите, что мне делать? Простить мне мужа или нет? Если я его прощу, то, боюсь, все повторится снова. А если не прощу, то кто же его простит? И к кому же ему возвращаться?" Сначала мы, то есть наш отдел писем, решили не печатать это письмо, тем более, что ничего нельзя из него понять. Но, все же, оно всех заинтересовало. Было решено послать меня, как внештатного корреспондента, в командировку, чтобы выяснить, что случилось, что заставило эту женщину написать такое письмо. Когда я приехала в нужное мне село, то приготовилась к долгим поискам этой самой Любы. Но, к моему удивлению, мне сразу повезло. На вопрос, заданный первой же жительнице села, не знает ли она, где живет Любовь, она с усмешкой ответила: " А-а-а, эта юродивая, да как же не знать?! Её тут каждая собака знает. Вон ее дом." Дом оказался на замке. Я решила ждать. сельской местности каждый новый человек виден. Вот и ко мне подошла женщина и сказала, что Любка на работе. А если она мне очень нужна, то можно пойти к ее матери и там подождать. Ну, я и отправилась к дому Любиной матери.
ЧАСТЬ 2.
Ольга Петровна, мать Любы, встретила меня без всякого удивления и каким-то потухшим взглядом. Так смотрят люди, которым в этой жизни все опостылело. Когда я сказала, кто я и зачем приехала, она тяжело вздохнула
- Господи... эта дурища уже и до газеты добралась... Ну, понятно... В селе-то уже с ней никто и разговаривать не хочет. Вон и прозвище придумали - юродивая.
Затем, опустившись на стул, простонала
- Ох, да глазоньки мои не видели бы этого безумства! Правду говорят - дай Бог дитя, да дай ему ума. А моя Любка в очереди за умом, видать, последней стояла. Вот ей и не досталось, ума-то. Зато упрямства - любой баран позавидует.
Чувствовалось, что женщине хочется выговориться, и я ее не перебивала. Отвернувшись, она молча смотрела в окно. Потом продолжала рассказывать.
- И ведь никого и никогда она не слушала, никто ей не указ! Сама, мол, знаю, что делать! Знать-то она знает, как наворотить! Сама умная! А болячки-то зализывать к глупой матери ползет!
- Ольга Петровна, объясните, почему Любе дали такое прозвище?
- Нет, не буду... Да и слов таких не найду, чтобы объяснить. Сама скоро явится, вот пусть и объяснит, коли сможет.
Я засобиралась, но Ольга Петровна меня остановила
- Погоди, не спеши. В окошко увидим, когда придет. Я села на стул и задумалась.
Вскоре мать легонько тронула меня за плечо
- Явилась! Можешь теперь идти.
Я быстро оделась и вышла на улицу.
ЧАСТЬ 3.
Я открыла калитку, зашла в огромный двор, постучала в дверь. Мне открыла довольно молодая женщина, лет тридцати пяти, красивая. Я представилась. Она обрадованно пригласила войти в дом. Мы прошли в большую, чистую, но полупустую, комнату, где, молча, сидели двое маленьких детей - девочка, лет трёх и мальчик, лет пяти.
- Как я рада, что вы приехали!
Но не прошло и пяти минут, как в комнату вошли еще трое детей постарше, школьники. Два мальчика и девочка.
- Что, прибежали? - улыбнулась Люба. - Раздевайтесь. У нас гостья. Сейчас обедать будем.
Наевшись, дети тихо ушли в другую комнату. Люба убрала со стола и села напротив. Разговаривали о том - о сем, но не о том, что интересовало нас обоих. Наконец Люба сказала
- Я так рада вашему приезду, а как начать разговор - не знаю.
- В своем письме, Люба, ты просила совета, как тебе поступить. Вот расскажи, а что тебя заставило написать это письмо?
- Началось все вот как. Мне шел уже двадцатый год. Молодежи у нас осталось мало. Многим тогда хотелось жить в городе. Женихов в селе - раз-два - и обчелся. Да и те, что остались, уж больно незавидные женишки. Днем на работе, а вечером сидят по сарайкам да пьют. Клуб открывали редко. Такая скучища - хоть волком вой... И вдруг приходит мне письмо. Смотрю, откуда. Оказывается - из колонии, от какого-то Михаила. Ну, думаю, только этого мне не хватало! Читаю: "Здравствуй, Люба. Пишет тебе Михаил. В настоящее время я отбываю срок в колонии. Скоро освобождаюсь, а куда потом ехать - не знаю. До колонии жил в городе в общаге. Близких родственников нет никого, а дальних не помню. Твой адрес мне дал один сиделец. Если ты мне не ответишь - не обижусь. Я ведь понимаю, что если человек оступился один раз - его можно вычеркнуть из рода человеческого. А посадили -то меня за что? А за то, что вступился за друга, в драку полез и нанес мужику телесные повреждения." Ну и все в таком духе. И чем-то меня это письмо так зацепило, что я решила ответить. Завязалась переписка. Письма от Миши приходили такие теплые, интересные. В них Миша рассуждал о жизни, да так умно! Вот, думаю, человек в колонии, а рассуждает, не то что наши деревенские охламоны. И в своем воображении я уже представляла красивого, высокого, молодого мужчину, с которым мы идем по селу, а все на нас смотрят и все думают: " Вот ничего себе, Любка! Такого красавца отхватила! Не то, что наши деревенские тюхи!" Наконец, приходит письмо, в котором он пишет, что такого-то числа освобождается. Я схватила это письмо и побежала к маме. Надо ведь как-то подготовить ее к встрече с Михаилом. Показываю маме письмо. Ну, думаю, сейчас скажет, что, мол, конечно, доченька, встречай! Тебе ведь уже и замуж пора выходить! А за кого тут в деревне пойдешь? Взгляд не на ком остановить! Но мать, прочитав письмо, схватила меня за руку и прошипела:
- Да ты что, совсем рехнулась? Ты что же это такое придумала - домой тюремщика тащить? Да чтоб даже духу его тут не было! И не смей мне об этом даже намекать! Пошла к черту со своим письмом да с этим своим тюремщиком! Поняла?!
Чего-чего, а уж такой реакции матери я не ожидала. Стою, растерялась, не знаю, как себя повести. А мама, видя, что у меня уж и слезки на колёсках, уже спокойно говорит:
- Доченька, ну послушай ты, что тебе мать говорит. Я же тебе не враг, я жизнь прожила и такого насмотрелась, что лучше бы и вовсе ничего не видеть. Вот он улещивает тебя, а ведь ты его и в глаза не видела. Мужики ведь знают, как нашего брата, бабу, с ума свести! Послушай мать!
Ну я ту и заорала:
- Господи, мама! Да я и так всю жизнь не своим, а твоим умом жила! Дай же ты хоть раз мне поступить по-своему! Что же ты мне заранее уже путь закрываешь?! Да, я его не знаю! Но и ты ведь тоже его не знаешь! Как же ты можешь так человека гноить? Нет уж, мама дорогая. Ты, как хочешь, а я своего счастья не упущу! Сказала, поеду за ним, значит, поеду!
- Поедешь, значит? Ну, давай, поезжай! Но чтоб в доме моем его не было!
- А куда же я должна его вести?
- А куда хочешь!
- Ладно, мамочка! Спасибо тебе на добром слове! Не бойся, к тебе не приведу! А заодно запомни: и моей ноги в твоем доме не будет!
ЧАСТЬ 4.
Побежала я к председателю колхоза. Спрашиваю, не может ли он мне дать какой-нибудь колхозный дом ( а в то время много пустых домов стояло)? Председатель ответил
- Да зачем тебе дом? У вас ведь с матерью такой домина!
Отвечаю:
- Я замуж выхожу, а с матерью жить не согласна.
- А за кого же ты выходишь, позволь поинтересоваться?
- Да за одного тут. Вы его не знаете. Переписывались мы с ним по тюремной переписке, так писал, что на все руки мастер.
-Да ты что, девка? Да ты в своем уме, или на тебя лихая минута пала? Тебе что, кроме тюремщика, других женихов не нашлось?
- Видать, не нашлось. Да вы не беспокойтесь раньше времени. Скажите прямо – дадите дом, или нет.
Председатель смотрел на меня, словно пред ним чума болотная стоит. Потом, очнувшись, немного помолчав, говорит:
- Да дать-то можно. Дома свободные есть, а жить в них нельзя. Все они ремонта требуют.
- Ну, об этом пусть у вас голова не болит. Не вам жить – не вам и печалиться. Ничего. Миша - мастеровой, отремонтирует.
Председатель надолго задумался, что-то решая про себя. Затем, легонько хлопнув ладонью по столу, улыбнулся:
- Ну, добро! Занимайте, думаю, Усольцевых бывший дом. Все-таки получше прочих. Ни за какие пироги не взял бы его, тюремщика. Но работать уж скоро совсем некому будет. Надеюсь, что доброго работника в село приведешь. У завхоза возьми ключ, скажи, я велел.
И полетела я, счастливая, на крыльях, домой. Начала собирать свои пожитки. А мать, как коршун, следит, чтобы я лишнего не взяла.
- Да не следи ты за мной, как за преступницей, говорю. Ничего мне твоего не нужно! Сами все наживем!
- Наживете? А ты хоть раз наживала? Вот собираешь вещи. А что тут твоего-то? Все это я покупала. Покупать-то покупала, а «спасибо» не слыхала. Да тебе хоть масло на башку лей – всё равно всё салом застынет, сволочь ты неблагодарная!
- Господи! Да подавись ты своим добром! – швырнула я ей под ноги узел с тряпками.
Выскочила во двор и пошла к своему «новому» дому. И мать следом выкатилась, поспешает за мной, кричит:
- Любочка, прости ты меня, старую скворечницу. Ведь у меня сердце кровью запекается – чует , что не к добру появился этот зэк на твоем пути! Доченька! Родная! Одумайся, пока не поздно! Завертел он тебя, проклятый, как цыган солнышко!
Но меня уже захватил кураж! Нет, думаю, не уговоришь! Сама всю жизнь без мужа прожила, так дай же хоть дочери пожить полной семьей!
Зашла в дом – и давай хозяйничать! Казалось, что у меня не две руки, а восемь. Так все спорилось, так всё ладненько получалось. А как же! Ведь через два дня поеду встречать своего жениха. Мою, выскребаю грязь из дому, а у самой перед глазами предпоследнее письмо Мишеньки: «Дорогая, родная, любимая! Уже нет у меня сил ждать нашей встречи. Смотрю на твою фотографию, а сам думаю: «Вот девушка, которую мне сам Бог послал!» Читаю твои письма и понимаю, что ты моя женщина. Все, о чем ты пишешь, мне так близко и понятно. Ты – моя! Понимаешь значение этого слова? Моя - значит, всё, из чего ты создана, все твои клеточки, волосочки, складочки, ямочки – это все мое любимое! Как медленно идет