kirill65n

автор Александр Цыпкин

Итак, кто не знает, в юности я изучал петербургские публичные дома

(не похоти ради, а токмо волею пославшего меня туда главного редактора). 

Местные гражданки странного посетителя приняли хорошо, платил я за болтовню

как за любовь, и они подробно рассказывали занятные истории из своей неоднозначной трудовой деятельности. 

Я далек от романтизации данного образа жизни, драм там было предостаточно, 

но и веселые, даже сказал бы светлые события происходили регулярно.

Одним из постоянных клиентов борделя на улице Марата был крупный

научный деятель. Представим себе, что звали его Арсений Михайлович. 

Ученому было к семидесяти, милейший дедушка, который считал ниже 

своего достоинства развращать студенток, а исполнять супружеский долг 

со своей любовью юности, ставшей женой лет 40 назад, было выше его сил,

да и ее тоже. 

Тем не менее супругу он любил всем сердцем, о чем знал весь бордельный 

профсоюз, в остальном был ей верен и, более того, даже в публичном доме 

связал себя узами распутства с одной только девушкой. 

Звали ее Алиса, в миру Антонина из Луги. 

Ходил дедушка к Алисе как на заседание кафедры, раз в две недели, 

заслужил право звать ее настоящим именем, приносил всем конфеты 

и даже имел в данной квартире собственные тапочки. 

Также Арсений Михайлович хранил в местном баре армянский коньяк, 

который девушки считали дешевым пойлом, а профессорские упоминания 

Черчилля считали ругательством.

Помимо научных трудов, Арсений Михайлович что-то намутил в Перестройку и, 

в общем, не бедствовал, а родной институт даже обеспечил его извозчиком. 

Как я уже сказал, ученый наш любил свою жену и подходил к вопросу конспирации 

со всей строгостью науки, так как обоснованно считал, что такого адюльтера 

старорежимная женщина не переживет и не простит. 

Водителя отпускал за два квартала, периодически меняя диспозицию.

Но так как на улице Марата было несколько имевших отношение к его работе

учреждений, то подозрений поездки не вызывали. Также внимательно профессор 

относился и к другим деталям: инспектировал одежду на предмет случайных женских 

волос, тщательно мылся в душе, уходя проверял наличие всех вещей и четко соблюдал расписание.

Однажды осенью Арсений Михайлович пришел в обычное время, сразу был 

препровожден в комнату, присел на кровать и попросил свой коньяк. 

Алиса-Антонина заболталась с другими девушками и появилась в комнате минут через пять.

Профессор спал.

Она попыталась разбудить его, но из уважения к заслугам клиента делала 

это нежно и заботливо. Арсений Михайлович частично вернулся в сознание:

— Тонечка, я посплю немного, ты только не буди пока, я за все заплачу, 

просто встал сегодня очень рано...

Он достал из неснятых брюк сумму за два часа, отдал Алисе и засопел. 

Лужская девушка была сердцем добра, дедушку раздела, накрыла одеялом 

и попросила работниц соседних комнат стонать вполсилы.

Арсений Михайлович, не выходя толком из сна, продлевал его два раза, 

и постепенно наступил вечер.

Около девяти в регистратуре борделя раздался звонок:

— Девушка, добрый вечер. Скажите, а Арсений Михайлович до сих пор у вас?

Я его жена и как-то уже начинаю волноваться, пятый час пошел.

Не нужно только вешать трубку, я все знаю, он у вас бывает через среду. 

Сегодня он в сером костюме, красном галстуке и на нем белые в зеленую полоску 

трусы, так что я точно его жена. 

Просто поймите меня правильно — человек пожилой и обычно он от вас через 

час выходит, а тут застрял. 

Водитель порывается к вам подняться, звонит, спрашивает «что делать?»,

а зачем нам всем скандал?

Так с ним всё хорошо?

Начальница регистратуры, видавшая на своем веку многое, ненадолго потеряла

дар речи и надолго обрела уважение к институту брака.

— Понимаете... он спит... Говорит, устал, но мы только полчаса назад проверяли

— с ним все хорошо.

Сидевшая напротив Алиса начала отчаянно жестикулировать, пытаясь перерезать 

телефонный шнур взглядом.

— Вы уверены? А он уже сделал то, зачем пришел или еще нет? 

— ровным голосом спросила жена профессора, как будто речь шла о библиотеке.

Потерявшая всякое чувство реальности происходящего управляющая борделем 

голосом зав. библиотеки ответила:

— Пока нет. Он сразу лег и просил не мешать, мы даже тише себя ведем. 

Может, разбудить?

— Ладно. Давайте, через полчаса будите его, иначе он совсем застрянет, 

начнет волноваться и придумывать всякую ерунду, а он такой плохой врун, 

что мне больно на его мучения смотреть.

А раз уж этот разговор состоялся, скажите... как мужчина он здоров, все хорошо? 

Вы же понимаете, пока к вам ходит, жить будет,— в голосе жены профессора 

не было ни слезливой сентиментальности, ни лицемерия. 

Она просто поинтересовалась здоровьем супруга.

— Ну, у нас такие мастерицы, что любой здоровым будет,

— пошутила из астрала «заведующая библиотекой».

— Но ваш супруг еще в полном порядке, так что жить ему долго!

— Ну и слава богу. Еще момент. 

Если вы хотите, чтобы Арсений Михайлович и далее продолжал приходить 

именно к вам, о нашем разговоре ему ни слова. 

Всего доброго.

После нескольких минут тишины обе девушки начали медленно приходить в себя.

— Кто бы нас так любил, как она его...

— Кто бы нам мозги такие дал... — ответила Антонина.

Через указанное начальством время Арсений Михайлович был разбужен.

Посмотрев на часы, он начал причитать, заламывать руки, пытаться 

придумать объяснение для жены и через десять минут

«преждевременно эякулировал» из гостеприимной квартиры. 

До любви дело не дошло.

Та самая управделами борделя рассказала мне эту историю через полгода 

после описанных событий. Алиса уже бросила работу, оплатив последний 

год обучения. Кстати, профессионалы отрасли говорят, что кое-как и не всем, 

но все-таки выскочить из капкана можно, если только не проработал больше года. 

Дальше наступают уже совсем необратимые изменения в душе и в мировоззрении. 

Арсений Михайлович погоревал, но, как истинный джентльмен, замену ей искать

в той же квартире не стал.

В память о дивной истории (которая, возможно, озвучена не только мне и не только мною),

в баре стоял его армянский коньяк. 

Я отпил и поспорил с Л. Н. Толстым. 

Все семьи и несчастливы по-разному, и счастливы неодинаково.

Самую яркую иллюстрацию этой фразы я видел лет восемь тому назад. 

Дело было на странноватом мероприятии под названием 

"семейный психологический семинар" или что-то вроде. 

Пару десятков родителей с детками от 5 до 15 лет съехались на три дня 

в подмосковный пансионат, где над ними купно и порознь издевались 

психологи с целью способствовать улучшению семейного климата и выходу 

на новый уровень отношений. 

Про результат ничего не скажу, но процесс понравился. Скучать не давали.

Среди детей был очень заметен восьми- или девятилетний мальчик 

с экзотическим именем Витольд. 

Странно изломанные руки и ноги, кривая улыбка, характерные дерганые движения

- в общем, все симптомы ДЦП. (детский церебральный паралич)

Видимо, в не очень тяжелой форме: ходил он вперевалку, но бойко, 

разговаривал медленно, но вполне разборчиво. Другие дети, которые обычно 

непохожих на себя отвергают, с ним охотно общались. 

Не совсем, правда, бескорыстно: Витя подкупил их роскошным набором

трансформеров, игровой приставкой, с которой он на удивление ловко управлялся,

и энциклопедическими познаниями в биографиях черепашек ниндзя и прочих покемонов.

Витина мама, Света, поначалу не выделялась ничем, кроме трогательной 

нежности к сыну и удивительного уюта, наведенного ей в стандартном

гостиничном номере. Она почти не общалась со взрослыми, предпочитая 

общество Вити и его товарищей. 

Но психологи - это такие люди, которые разговорят даже немого. 

На занятиях все мы выдали какие-то свои сердечные тайны. 

Разговорилась и Света.

Муж ее, конечно, сбежал через месяц после рождения Вити. 

Врачи ничего хорошего не прогнозировали. 

Хорошо бы массаж, но очередь на два года, хорошо бы тренажеры, но у нас таких нет. 

Швах, короче. 

Но Света оказалась девушкой со стержнем.

Поняв, что в родном городе от медицины ничего не добьешься, перебралась в Москву. 

Чтобы зарабатывать не отходя от сына, с нуля освоила компьютер. 

Да как - через два года администрировала из дома десяток баз данных, оплачивала 

квартиру и целую армию врачей, массажистов и логопедов.

Ну и сама с ним занималась по восемь часов в сутки.

В общем, все нормально, только спать некогда.

Я не специалист, знакомых, как-то связанных с ДЦП, у меня раз-два и обчелся. 

Не знаю, является ли то, что Света сделала, чудом. 

Думаю, да.

В три года мальчик начал ходить, в три с половиной заговорил. 

В семь пошел в обычную школу. 

Чего это Свете стоило, можно только догадываться, но при упоминании 

о чиновниках РОНО она менялась в лице, и в ее голосе появлялись странные

металлические нотки. 

Впрочем, на упоминание чиновников МинЗдрава она реагировала так же.

После этого рассказа на Свету уже стали смотреть более внимательно. 

Я, на тот момент отец-одиночка, грешным делом даже подумал, 

не познакомиться ли с ней поближе.

Но потом рассудил, что не потяну.

Не по моим плечам ноша.

Так вот, о доме. 

На второй или третий день семинара нам раздали по огромному листу ватмана 

и велели изобразить на них композицию на тему "Мой дом". 

Что-то важное эти композиции должны были рассказать профессионалам 

о наших душах. Времени отвели часа полтора или два. 

В изобразительных средствах не ограничивали, краски, фломастеры, карандаши, 

пластилин, цветная бумага и прочие канцтовары имелись в изобилии. 

Запрещалось только общаться в процессе творчества и подсматривать, 

что делают другие.

Через два часа стали по очереди представлять работы.

Большинство нарисовало более или менее реалистические домики, 

кое-кто ограничился абстрактными каляка-маляками. 

Один концептуалист-самоучка просто написал на листе черной краской: 

"Это мой дом".

Но всех поразило то, что сделала Света.

На ее листе ватмана стоял крохотный настоящий дом, сложенный, как из бревен,

из распиленных на четыре части карандашей.

Картонная двускатная крыша, из таких же "бревен" колодец рядом. 

Тенистый сад - кусты и деревья с кронами из папиросной бумаги. 

Забор из зубочисток. 

Огород с пластилиновыми грядками, на которых растут пластилиновые же кочаны капусты. Целлофановая гладь пруда с горбатым мостиком и миниатюрными пластилиновыми лягушками. На берегу скамейка, на ней - женщина и мальчик. 

Фигурки вылеплены очень тщательно, угадывается даже портретное сходство.

И еще множество мелких деталей, совершенно непонятно, как это можно было 

успеть за отведенное время. Удивительное ощущение патриархальной деревенской 

тишины, покоя и уюта. 

Все это очарование занимало едва десятую часть листа,

остальное пространство оставалось свободным.

Мы все столпились вокруг, рассматривая это чудо.

Наконец кто-то выдохнул:

- Как красиво...

- Да, - подхватил другой.

- Но все такое хрупкое, беззащитное.

- Хрупкое? 

- переспросила вдруг Света, и в ее голосе зазвенели знакомые металлические нотки. 

- Беззащитное? Черта с два! Смотрите!

Она потянула вверх свободный конец листа, закрывая им 

свой пластилиновый мирок от чужих взглядов.

Мы отпрянули.

На нижней стороне листа, которая теперь стала крышей, были неаккуратно, 

но крупно и размашисто - так рисуют девятилетние мальчики

- в изобилии нарисованы танки, пушки, самолеты, ракеты и прочая амуниция, 

не оставляющая сомнений, что соваться сюда не стоит. 

Мой дом - движение рукой - моя крепость.

После семинара мы больше не виделись.

Сейчас Вите должно быть лет 16-17. 

Надеюсь, у них все хорошо. С такой-то защитой.

Я сейчас скажу одну крамольную вещь. 

Знаю, что она напрочь убьет рейтинг этой истории - ну и черт с ним, с рейтингом. 

Судя по всему, ни у Светы, ни у Витольда не было ни капли еврейской крови. 

Но когда я вспоминаю этот крохотный волшебный мирок, мгновенно 

ощетинивающийся всеми видами оружия, - я думаю о государстве Израиль.