kbikbov

Сегодня власти города обещали зрелища после полудня. Нетерпеливые языки мелят, будто казнят несколько человек, что были из числа еретиков, и советовали запастись тухлыми яйцами, помидорами и прочей снедью, дабы закидать ненавистные лица вероотступников, и не видеть их безумных глаз, и не слушать их бред, несущийся из разбитых ртов, отвергающих Учение.

Маленький подмастерье Якуб смотрел во все глаза, потому что ремесленник Шимон, у которого он учился делу, послал того за инструментом к кузнецу в соседний квартал, и обещал выпороть, ежели тот не успеет вовремя обернутся. А получить по своей многострадальной спине мальчику совсем не хотелось, так как еще с прошлого раза кожа на ней нестерпимо ныла и покалывала, словно проклиная своего неудачливого хозяина.

Казнь все не начиналась: палач нетерпеливо поглядывал на епископа, епископ смиренно глядел в дощатый пол, что, по обыкновению, выдраили дочиста к приезду короля, а король все не являлся. Мальчик судорожно сглотнул, спиной ощущая фантомные удары розгами, но не спешил уходить, так как желание увидеть казнь превосходило нежелание принять наказание. Вместо этого он прижался к редкому забору, что ограждал эшафот от толпы ленивых зевак и, приоткрыв рот, вдохнул запах сырых досок и железа. Впрочем, это мог быть запах заветревшейся крови, так как, недалече недели тому назад, на этом же самом месте казнили старую Грету, которую обвинили в фальшивомонетчестве и четвертовали. «Странное дело, - подумал Якуб. – За кусочек круглого металла старуху разорвали на дыбе, словно кошку. Я бы всыпал ей пару раз плетью, да и дело с концом. А тут на те…»

Тем временем на балконе дворца выглянул король и лениво махнул белоснежным, словно нарождающийся месяц, платочком, тем самым запуская безжалостную машину казни. Палач хмыкнул и, грузно взвалив массивный топор на плечи, двинулся к одному из обреченных, а епископ забормотал молитву, спасая пропащие души казнимых еретиков. Каждый винтик выполнял свою функцию, будто в танце, чтобы, в конечном итоге, доставить удовольствие зрителям. Несчастных не казнили сразу, а поначалу долго и смакуя мучали, чтобы крики их жертв медом вливались в уши наблюдателей, и камнем ложились в сердца сомневающихся.

Один из казнимых упал на колени без сил, и бесслезно заплакал, обращая лицо свое к свежему ветру, что витал по площади, ободряя смертников. Другой же еретик, тот, что был ближе всех к Якубу, сел на коричнево - желтые доски, скрестив ноги и безучастно смотря на безликую толпу страждущих зрелища – ни дать, ни взять, на рыбалке сидит, выискивая ленивую рыбу в застоялом пруду. Какая разительная разница была в этих двух людях, стоящих на пороге дома, ожидая приглашения костлявой пани!

Якуб посмотрел на лицо того, что был ближе всех, и сердце его отозвалось холодным содроганием, будто кухонным ножом провели по нему плашмя: медленно, с ощущением скорой смерти, пусть не своей, но все же смерти. Множество кровоподтеков усеивали черты вероотступника, лишь издали напоминавшие человеческие; кровь сочилась из уголков рта, крупной каплей, смешавшись со слизью, свисла с носа; заполнила собой белки глаз, так, что они казались одним большим зрачком. Человек издал невнятный звук и без всякой мысли, пристально, из-под косматых бровей посмотрел на подмастерье. Послышался глухой дар – то обух топора раздробил грудную клетку первого вероотступника. Тот выпучил страшно глаза, будто удивляясь чему-то, его дыхание перехватило, и он схватился узловатыми пальцами за ставшую мягкой и податливой грудь.

-Так его! – крикнул стоящий рядом с подмастерьем Айвон, сын булочника. Он грыз изрядно потемневшее яблоко, и его сок тек по рыхлому подбородку, капая на массивную грудь, смешиваясь с хлебными крошками. Его пухлые пальчики мягко обхватили витую решетку эшафота, а глаза с интересом оглядывали импровизированную сцену с еретиками.

В ответ на его выкрик раздался нечеловеческий утробный голос ещ одной из жертв, ибо палач опустил свое тяжелое орудие на кисти изможденного человека, что покорно лежал будто поваленное ураганом дерево. Сокрушающий удар перемолол тонкие кости, и рука повисла, тотчас же наливаясь иссиня – бордовым цветом. Якубу, даже стоящему чуть поодаль от места экзекуции, стало видно, что от удара множество капилляров лопнуло, образуя единое пятно, похожее на те пятна, что вышли на трупе старой Греты, после ее бесславной смерти.

Айвон радостно вскрикнул и засмеялся, едва не поперхнувшись своим яблоком, отчего из его рта вылетело несколько пережеванных комков ябловины. Его восторженные глаза уставились небесной голубизной на Якуба, и мягкий, будто гуттаперча, кулачок ткнул подмастерье в жилистую руку:

- Эк, его! Видал, видал? – на что тот слегка кивнул, давая понять, что все-таки за этим он здесь и пришел. Но тем не менее Якубу вдруг стало жаль этих изможденных людей. Да, король объявил их преступниками, да, Святая Католическая Церковь отлучила их от своего материнского лона, но разве хоть одно живое существо заслужила бы подобные пытки? Якуб сотни раз видел, как ремесленник резал кур, овец, но ни разу не видел, чтобы кто-нибудь измывался над животным прежде, чем предать его закланию. Овцы умирают во имя блага человеческого, но какое благо понесет предсмертная пытка несчастных? Ответа в маленькой вихрастой голове так и не возникло, несмотря на очевидность, будто что-то мешало осознать сей факт.

Раздался короткий сухой звук рассекаемого воздуха, и вслед за ним сочный звук раздвигаемого дерева плахи, и к ногам епископа подкатилась голова еретика, беспомощно разверзая в паническом ужасе, окровавленный рот. Его глаза умоляюще часто моргали, глядя на кроваво – черную сутану священника, который поспешил отодвинутся в сторону, стараясь не замарать полы своего платья о торопливо разливающуюся кровь.

Айвон оглушительно заулюлюкал, впрочем, как и остальная толпа, и бросил остатки яблока в отрубленную голову. Огрызок, пролетев по небольшой дуге, кувыркаясь, врезался во влажный затылок головы и отлетел в сторону, разбрасывая семена будущих яблонь.

- Почему ты так делаешь, Айвон? – недоуменно спросил Якуб. – Разве он сделал тебе что-то плохое?

- А ты разве не знаешь? – удивился сын пекаря. – Они же преступники! Их осудил сам король!

- Мне кажется, что они слишком жестоки к ним, – подмастерье попытался сглотнуть нарастающий комок в горле. – Что они сделали?

- Мне папа рассказывал, что они подстрекали народ, наш добрый народ, к делам злым, против короля и Святой Церкви, а это – ууу! – и он погрозил еретикам своим кулачком.

— Это я знаю. – какая-то мысль сверлила любопытством мозг Якуба. – Но что именно сделали они, прости их Господи? Неужели словами можно протоптать себе дорожку до могилы?

- Я почем знаю? – насупился Айвон. – Мой папа сказал, они злые, а что-что, а мой достопочтимый отец, да храни его Создатель, лгать не может.

Вместо ответа Якуб протянул свою грязную ладонь сквозь решетку и коснулся большого пальца голой ноги казнимого. Любопытный взгляд мальчика выхватил ноготь на этой ноге, который треснул, словно старый щит на ристалище, и из-под него сочилась сукровица – значит их пытали еще в темнице, вырывая ногти раскаленными щипцами. Об этом подмастерью рассказывал сам ремесленник, будучи пьяным на позапрошлую пятницу. Он долго говорил, в пьяном угаре, про короля, про церковь, и людей, и самое главное, про то, как церковь умеет уговаривать особо несговорчивых.

Взгляд Якуба поднялся выше и встретился со взглядом приговоренного.

- Почему они вас убивают, пане? – мальчик прошептал, будто боясь, что его услышит палач и епископ, и заставят стоять маленького Якуба рядом с изнуренными еретиками.

- За правду, мальчик… - тот выкашлял свои слова, будто вырывая их из своих легких. – За правду…

- За какую, пане?

- Мы говорили им, что король изжил свою власть, мальчик… Мы говорили им, что власть должны быть не в руках Церкви, не в руках короля, а в руках народа… - человек закашлялся, исторгая из себя бордовые сгустки. – Ежели ты будешь последним кому я исповедаюсь сегодня, то запомни мои слова, мальчик: ни церковь, ни король не вправе попирать народ своей пятой, ибо без народа они – ничто! Запомнил? Хорошо, хорошо… Запомни, и передавай всем эти слова, и когда-нибудь король с церковью будут служить нам, простым людям.

Якуб внутри себя даже улыбнулся, представив себе эту нелепую картину, как король Сигизмунд кланяется ему, маленькому Якубу, а тот брезгливый епископ, что бормотаньем своим отправлял этих людей на смерть, будет мыть его загрубелые пятки. Ну и чудеса же рассказывает этот еретик, ей-богу!

- Да, - продолжил смертник. – Но почему ты, Айвон, ненавидишь нас, милое дитя? Я помню твоего отца, хороший человек…

-Мой отец велел ненавидеть вас, пане, - смутился сын пекаря.

- Но почему? – руки человека чуть дрогнули в удивлении. – Разве мы убили кого- то из твоих близких? Разве я забрал скот твоего отца, или я обидел словом каким твое семейство?

-Я не знаю, пане, мне сказал отец, как вести себя, я так себя и веду. – насупился Айвон. – А что до слов, так королю виднее, коли приговорили к казни еретиков всяких да разных.

- Господи, тьма -то какая. – опустил голову его собеседник. – Тьма опустилась на ваши головы, и не скоро рассеется.

Мальчик не ответил, исподлобья глядя на его пропитанные кровью лохмотья, в которых угадывалась дорогая одежда, а не грубая рубаха простолюдина.

- Одно знаю, мальчик, - продолжил мужчина. – Ненавидишь ты, так же, как и любишь – по указке отца. Отец твой ненавидит вероотступников по указке Церкви, да и Господа – Бога любит тоже по наущению Церкви. И платит пекарь свои кровно нажитые гроши королю по указу самого Сигизмунда Яркого, и думает, что так и должно быть, потому что так жили и отец его, и дед его, и прадед его. Тьма по рождению окутала вас, и мой свет может быть погаснет зря…

Раздался еще один короткий звук рассекаемого воздуха и голова последнего еретика отлетела в сторону, и душа его недоуменно полетела прочь, расправив прежде свои крылья над окровавленным трупом. Тело завалилось на бок, и из шейной артерии брызнул фонтанчик теплой крови, окропив испуганные лица мальчиков. Якуб машинально облизнул губы и почувствовал сладко – соленый привкус, который разлился по всему рту жгуче, дурманом, отчего тотчас же закружилась голова и подогнулись дрожащие ноги.

— Вот ты где, чертов лодырь! – мальчик вдруг услышал до боли знакомый рычащий голос ремесленника, вслед за которым его железные пальцы ухватились за ухо подмастерья, и понесли прочь, прочь от этого места, прочь из этого времени…

Спустя много лет этот же самый подмастерье, изрядно повзрослевший, с болезненной походкой, поднимался к плахе, подставляя бледное лицо утреннему ветру. Его давно не стриженные волосы развевались словно веревки на фок-грот-рее, а взгляд из-под опухших от ударов век сквозил умом и решительностью. Перебитая палачом нога еле волочилась, но он медленно шел навстречу молоденькому, оттого и испуганному священнику, и палачу.

Солнце ободряюще светило, поднимаясь над горизонтом, но свет невольно ослеплял смертника, и Якуб слегка отвернул голову, скрывая свой взор, и в тот момент увидел в толпе знакомое лицо Айвона, сына пекаря, который сам стал пекарем и уважаемым человеком в деревне. Сам он не узнал Якуба, но наклонился к своему сыну и указывал мясистым пальцем на бывшего подмастерье. До его уха долетели обрывки фраз:

— Вот этот человек, враг нашему светлейшему королю, сын, нашему Господу, и нам, избегай таких как он, ненавидь их всем своим сердцем, сын…

Якуб улыбнулся. Поколения сменяются, идут века, но модель поведения передается от отца к сыну, от сына к его сыну. Век за веком, поколения за поколениями, и уже никто не вспомнит почему, но потомки будут так же их ненавидеть. И если их спросить

-Почему?

Они ответят:

-Так делали наши отцы, наши деды, и наши прадеды.

Вот и весь ответ.

Якуб еще раз оглядел толпу. У заржавевшей решетке стоял, прижавшись грязными щеками к металлу, мальчишка лет десяти, испуганно приоткрыв рот.

- Пожалуй, что, и мне есть кому исповедаться в последний раз. – сказал, улыбнувшись, Якуб, мягким движением руки отсраняя священника. Он подошел к самому краю эшафота, и, с трудом сел, сложив ноги, будто собираясь порыбачить.

-Послушай же меня, мальчик…

- Добрый день, добрый день, дорогие подписчики нашего канала! Я рад сообщить вам, что сегодня в нашей студии находится известный писатель Малохольцев Станислав, который подарил нам такие произведения, как «Книга №1», что разошлась многомиллионным тиражом по всему миру; которая были переведена на сотни языков, и стали популярнее саги про мальчика - волшебника, что не удавалось многим другим произведениям. И сегодня он, наш долгожданный гость, готов познакомить нас с его следующим шедевром: «Книга №2»! – ведущий источал свет от своей улыбки и дарил благосклонные взгляды в объектив камеры.

-Да, здравствуйте, здравствуйте… - рассеянно кивнул писатель. – Смею поправить, что мои книги все еще не дотянули по популярности до книг известной британской писательницы, но тем не менее, им есть куда стремится. – Он устало улыбнулся ведущему студии на известном видеохостинге.

- О, - тот вновь озарил этот тусклый мир своей улыбкой. – Не скромничайте, ведь мы с подписчиками знаем, что ваша гениальная личность, прежде всего, невероятно скромна.

Писатель промолчал, но подарил некое подобие усмешки на небритом лице. Режущий свет софитов, тысячекратно отразившись от зеркала, что висело напротив писателя, раздражал зрачки, и, казалось, что невидимые тончайшие лезвия секут белки глаз, отчего слезы накапливались на ободке нижнего века.

- Когда три года назад вы выпустили «Книгу №1» общественность взорвалась - настолько правдива она была. Любая интеллигентная семья считала своим долгом хранить на прикроватной тумбочке этот бестселлер, режиссеры дрались, в прямом смысле этого слова, за право экранизировать ее, а под вашими окнами стояла толпа, побольше, чем в лучшие годы группы «Питтлз». – Обладатель сверкающей улыбки, которого, к слову, звали Николай Норкин, взмахивал руками, словно мельница Мигеля Де Сервантеса. – И, можно с уверенностью сказать, что однажды вы проснулись знаменитым. Скажите, что вы чувствовали на тот момент?

- Усталость. – Стас неуверенно улыбнулся. – Знаете, иногда у меня было ощущение, что кни…

- Потрясающе! – голова Николая задрожала, будто у собачки на приборной доске старого автомобиля.

- Спасибо. – Губы писателя сложились в саркастическую кривую линию. – Я старался донести до читателей свое виденье этого мира о том, что все видится не так, как нам кажется.

- И благодарные читатели, конечно, отплатили вам звонкой монетой. – Норкин с самой сладкой улыбкой вытянулся в кресле вперед, носом нащупывая небрежно сидевшего писателя.

- Да, спасибо, - писатель в ответ смутился. - Но я писал не ради гонорара, а ради того, чтобы…

- О, нам стали поступать наши первые донаты! – ведущий радостно засмеялся, откинувшись назад и закинув хлыщеватые ноги одну на другую. – Спасибо, «КрасныйБык74», спасибо «Petrovich@» за ваши пожертвования. Наш канал выражает вам самую искреннюю благодарность! – в ответ послышались закадровые аплодисменты и ободряющие крики людей.

- А теперь, расскажите, о чем ваша «Книга №2». - он наконец повернулся к писателю в своем кресле, все также не снимая ноги со своего узловатого колена. Стас посмотрел на свое отражение в его ботинках и, не отрывая взгляд, продолжил:

- Эта книга об одной женщине…

- Стоп, стоп!.. – речь Малохольцева прервал нарочито веселый голос ведущего. – Как вы знаете наш канал – это один из прогрессивных средств массовой информации в данном сегменте Интернета. И у нас не принято называть их так, иначе мы можем обидеть представителей ЛГБТ, а это не есть хорошо.

- Что? – бровь писателя моментально взмыла к самому лбу.

- Именно так. - Николай заговорщицки снизил свой голос. Затем он аккуратно прикрыл микрофон ладонью и прошептал:

- Вы же понимаете, что каждый подписчик нам дорог, потому что приносят нам прибыль! Мы не хотим терять ни гроша, от кого бы он ни поступил.

-И как же мне теперь называть их? - Стас по-американски пальцами указал кавычки в воздухе. – Женщин?

- Давайте назовем их «людьми, у которых идет менструация». – предложил Норкин.

- Бред. – ответил писатель, но тем не менее, продолжил. – Эта книга о человеке, у которого идет менструация, что выросла в бедном негритянском…

- Тшшш! – испуганно прошипел Николай. – Не произносите это слово на букву «Н»! Мои афроамериканские друзья смертельно обидятся, ведь для них это слово является символом рабства, которые они претерпели, благодаря нам, белым.

- Что за чушь! – не выдержал Стас. – Негр, негритянский, негритенок... – эти слова всегда были нормальными, в моем понимании, почему на них обижается неизвестно какой человек, который живет в Америке… Тем более если я живу в России, у нас тут негров привечали получше, чем своих крепостных, к примеру…

- Но рабство! Вы забыли про рабство!

- Не один из них не был моим рабом, - Малохольцев недоуменно вперился взглядом в испуганные зрачки Норкина.

- Да, но все же, - Норкин состроил плаксивое выражение лица. – Называйте их «небелые», так будет толерантнее.

- Господи, пути твои неисповедимы. – Вздохнул писатель. – Хорошо, это книга о человеке, у которого идет менструация, который живет в бедном небелом квартале города и мечтает попасть на большую сцену. В этом человеку, у которого идет менструация, мешает некий злодей - мужчина, что влюблен в брата этого человека…

- Постойте, постойте, - Николай поспешил его перебить. – Так значит главный злодей – гей?

- Ну да, гей. – Стасу плохо получалось скрыть раздражение, но он смог побороть желание ударить ведущего. – А что, разве злодей не может быть геем?

- Злодей-то может быть геем. – задумчиво ответил Норкин. – Вот только гей не может быть злодеем.

- Почему это?

- Потому что это противоречит нашим правилам сообщества.

- То есть злодеем может быть только белый гетеросекуальный мужчина?

- Именно так. – кивнул Николай Норкин.

Писатель вздохнул и спрятал свое усталое лицо в ладони, шумно дыша. Его голос прозвучал, будто из неглубоко закопанной могилы:

- Черт бы их всех…

- Не говорите так, вы обидите всех верующих!..

Тем временем, за зеркалом, которое оказалось не зеркалом, а односторонним стеклом, стояли переминаясь несколько человек в белых халатах.

- Итак, как проходит совместная терапия? – профессор психиатрической лечебницы с любопытством заглянул через толстое стекло в комнату, где проходила беседа писателя и ведущего.

- Все плохо, профессор, – его коллега, доктор с массивной челюстью, хмыкнул, отчего стекло запотело от конденсата. – Придется вернуться к классической системе лечения.

- Придется, - вздохнул профессор, покачивая седой бородкой. В его руках словно призраки болтались смирительные рубашки.

Присаживайтесь, наливайте себе вишневой настойки, и давайте вместе смотреть на огонь в моем камине. А пока вы наслаждаетесь напитком, давайте я вам расскажу свою историю.
Итак, милсдарь, не делайте вид, что мы с вами не знакомы! Едва вы появились на свет, с первым вздохом вы стали ближе ко мне. Так уж завелось, что, существуя, вы не избежите встречи со мной. Соответственно, не появись вы на свет - не было бы и меня для вас.
Я прихожу в разных обличиях. Вот однажды сидите вы и наслаждаетесь видом на море; курите дорогую кубинскую сигару, дым от нее лезет вам в глаза. Все хорошо. Но тут внезапно у вас першит в горле, и вы прокашливаетесь, и снова наступает та тихая эйфория, объявшая вас минуту назад. Все хорошо, да не все. Я уже пустила свои первые пальцы-метастазы. Я схватила вас за горло, и вряд ли просто так отпущу.
Или вот: вы мерзнете под острым ноябрьским ветром. Сегодня вы не ели, скорее всего, и не спали прошлой ночью. Вас постепенно засыпает первым снегом, которому так радуются дети. Это я заботливо укрыла ваше хрупкое тело. И нет больше холода, и ветер как будто ослаб. И вы далеко-далеко. Стена снежного плена раздвигаются и в этот разлом видно ту самую розовую страну под названием «Нигде». Я ваш проводник, я ваш Харон…
Скажите мне, мой любезный собеседник, где будут ваши бумажки, ваши блестяшки, ваши камни? Разве тот дар, что я пока не отнимаю у вас, стоит того, чтобы тратить его на поиски побрякушек?
Я заберу у вас все. Ваших родителей, ваших детей, и даже собаку вашу не пощажу. Смотрите в глаза ваших сыновей, крепче целуйте ваших дочерей, ибо придут мои посланники, и не дам ни секунды я, чтобы исправить то, что не успели вы за всю свою жизнь!
Мой милсдарь, когда я приду к вам - не плачьте. Встретьте меня как гостью, как долгожданного друга, которого вы не встречали уже сотни весен. Не плачьте, ибо я принесу вам спасение от бренного бытия.
А помните ранние годы? Тогда, я с усмешкой это часто вспоминаю, вы подсознательно думали, желали невыносимо, что я по-особенному отнесусь к вам, и не приду. Но вы не уникален, мой друг. И я приду. И каждый раз, по-разному одинакова. Тшшш… Не плачьте.
Я заберу вас молодым, старым, богатым, бедным, калекой, белым, черным, любым! О, моей толерантности хватит на всех! Оружием, болезнями, несчастными случаями, ядами или просто сожму ваше сердце в кулак. И где бы вы не спрятались – в темноте самой глубокой ямы вы воочию столкнетесь со мной. И я приведу вас в свою страну, хотите ли вы того или нет.
Отчего вы не пьете мою настойку? Она слишком горька? Мой друг, у вас просто не хватает воображения. Представьте, что она сделана из меда. Такая сладкая, что до горечи.
Скажите, милсдарь, приходилось ли вам слышать про синильную кислоту? Нет? Ну, что ж. Расскажу. Но только вам, и только сейчас. Вишневые косточки при долгом хранении дарят напитку не только тот сладостный привкус, но и смертельный яд. И первым симптомом будет одышка… Дышите, мой друг, дышите…

Но что это?.. Мой камин погас, а ваши плечи во мраке трясутся. Вы плачете или смеетесь?..

Я вливал в себя тонны алкоголя. И чем сильнее он обжигал меня изнутри, тем мягче новогодняя стужа обволакивала мою кожу снаружи. Мое дыхание поднималось сотнями душ к моим глазам, отчего ресницы становились похожими на усики моли – пушистые и белые. Вокруг сновали люди, кричали будто бы в самое ухо; их улыбки резали, словно скальпели без наркоза. Но мне нравилось. Легкая форма мазохизма. Видимо, я принадлежу к тому типу людей, которым нравится страдать. Которые осознанно идут во тьму, чтобы ощутить снова эту пиканту вкуса ущемленности. О, человеческая психология часто противоречива!
Зачем я сегодня вышел из дома? Что я надеялся найти на плохо освещенных улицах города? Я против целого города… Город-то в курсе? Ему было плевать. Он жил своей жизнью, пучился и изрыгал новые поколения горожан. Темный, склизкий мощеными дорогами, с окнами, похожими на удивленные лица.
Я часть этого города. Город часть меня. И с каждым днем, он отвоевывает все большую часть моего сознания. Он становится мной, я становлюсь им. Я слишком пьян, он слишком равнодушен. Сможем ли мы быть в гармонии друг с другом? Мне кажется, он извергнул меня и забыл, словно перепивший одинокий человек, уснувший в нелепой позе в городском тупике.
Я знал, что сегодня все жители соберутся в центре города. Они придут, обязательно придут. И может быть придет та самая. Она, верно, уже и не помнит меня, героя ее мимолетного увлечения. А я вдруг вспомнил, как она жадно кусала меня за губы, обхватив ладонями мою голову. Пальцы ее рук были холодные и тонкие. Они проникали сквозь кожу в глубь, в самый мозг, оставляя там глубокие борозды, и в каждой борозде читалось ее имя. Венеция. Девушка со странным именем Венеция. Тогда я был оплетен ее мыслями, ее запахами, ее вкусом. Я робко брал ее за талию, с трудом уняв предательскую дрожь в коленях, и слушал ее сердце. Его робкий стук передавался мне через запястья на ее руках, через нервные дрожание ее век, через холод ее детских пальцев, которые оставляли на мне ее тавро, ее метку, что теперь я – ее собственность…
В небе вспыхнула роза. Она мгновенно распустилась, отражаясь в стекле недопитой текилы в моей закостеневшей кисти, и мягко опустилась на плечи беснующихся людей, в глазах которых тоже распускались маленькие фейерверки. Взмахи рук, кто-то плачет, смеется, клянется, что это лучший день в их жизни. Я не смеюсь. Я ищу глазами ее рыжую голову среди маскарада огней. Сколько вокруг девушек! Они смеются мне в лицо, показывая свои идеальные зубы; снег тает на их лицах - они становятся мокрыми и счастливыми. У каждой своя история, в конечном счете, всегда одинаковая. Но я не злюсь. Снег не падает мне на лицо, я его прячу в капюшоне, и в свете гирлянд, оно приобретает зловещее выражение. Кто-то вскрикнул, пугаясь от неожиданности. Меня толкают, я пытаюсь не упасть, но ноги уже разъезжаются в стороны и я пробую снег непослушными губами. Он безвкусный, словно понедельник. Думаю, снег подумал про меня то же самое, но промолчал. Я же, отняв голову от земли, вдруг увидел ее. Да, она пришла. 
Она также смеялась, запрокинув голову и сощурившись от летящего снега, и не видела меня. Да и не должна была. Я должен быть невидим для нее, она не должна знать про меня, она должна забыть про мое существование. Так мне сказали. Она все еще прекрасна, как и тогда, когда мы виделись в последний раз. Тот же знакомый капризный носик, те же самые чистые глаза, с прищуром. Она обнимала незнакомого мне мужчину, и целовала в губы, держа его руки своими варежками. По моему лицу прошла судорога, и я улыбнулся. Так должно быть, иначе никак. Другой судьбы нет, нельзя взять другую нить моей истории.
Порыв ветра распахнул ее желтую куртку, и обнажил глубокий вырез ее кофты, в котором угадывался свежий шрам, со следами аккуратных швов. Да, да, это точно она. Так и случилось, как и должно было быть. Слышишь стук своего сердца? Я его ощущаю отсюда. И если я буду за много километров отсюда – я услышу его. Я знаю, я знаю почему…
Месяц назад меня не стало. Я слишком много пил текилы. И что-то во мне перестало работать. Кроме сердца. Оно работало отлично. И его забрали у меня и отдали ей. Она теперь будет жить. А я каждый новый год теперь буду приходить на елку на центральной площади города и смотреть на ту, которой принадлежит мое сердце.
И они ушли. Я остался лежать. Меня не замечали. Был ли я на самом деле тут? Я не знаю…

-Дорогой, что ты хочешь на завтрак? – миловидная женщина крутилась вокруг молчаливого молодого человека. В ее руках дымилась тарелка с голубой кромкой, на которой источала свой аромат свежая яичница, приправленная не менее свежей зеленью.
-Если ты уже приготовила, то зачем спрашиваешь? – улыбнулся молодой человек. Его забавляла ее привычка спрашивать его о чем либо, хотя ответ был известен ей заранее. Это ее алгоритм, с которого она вряд ли собьется, но, все же, тот, кого назвали «дорогим» не противился. В конечном счете, не все ли равно что есть – еда есть еда, и ее главная функция не дать человеку умереть от голода. Блюдо провалилось в желудок, и молодой человек откинулся на стуле, глядя в кухонное окно.
Он не помнил, как они познакомились. Он не помнил многое из своей прошлой жизни, но это его не пугало, наоборот, казалось чем-то обыденным, будто так и должно быть. Сейчас было важно именно настоящее, без воспоминаний прошлого и надежд будущего. Его жена повернулась к плите и, что-то напевая под нос, принялась мыть посуду. Казалось, это приносит ей удовольствие, как, впрочем, и готовка, и уборка, и стирка. Положа руку на сердце, молодой человек не мог припомнить хоть одного случая, когда она была не в настроении. Абсолютно всегда доброжелательная, мягкая женщина, и, наверняка, была бы хорошей матерью, если бы у них были дети.
-Знаешь, Евгеша, - послышался приятный тембр голоса его жены. – На улице сегодня такая славная погода, и было бы здорово прогуляться в парке или сходить на аттракционы. Как думаешь?
Евгений посмотрел на ее двигающиеся, словно механизм, лопатки, спустился взглядом по стройной талии, и не задерживаясь нигде более, снова уставился в окно.
-А как же моя работа? – задумчиво протянул он. – Я как раз хотел доделать на работе свой давний проект.
-О, ну если так, то, конечно, иди в офис. В конце концов, это работа твоей мечты, и если ты хочешь, то лучше заниматься любимым делом. Ты же давно хотел закончить этот… проект.
-Но, с другой стороны, сегодня такой замечательный день… - амплитуда колебаний молодого человека чуть ушла в сторону.
-Да, сегодня очень замечательный день! – эхом отозвалась жена. – Может стоит сходить в кино? Как раз я видела афишу на днях, и знаешь, тебе бы понравилось то, что сейчас там показывают.
-Но все же я пойду в офис. – Он будто игрался, мнением жены, а она вторила ему без единой тени сомнения.
-Конечно. Сходи. – она перекрыла воду в мойке и повернулась лицом к нему.
-Ого, у тебя будто цвет глаз поменялся! – Евгений усмехнулся тому, как ловко свет может придавать иллюзию привычным вещам.
-О, конечно, - она мелодично засмеялась. – Это было заложено в меня еще с рождения. Моя суперспособность.
-А завтра ты сможешь стрелять из глаз лазером? – он взял прохладный стакан с его любимым оранжадом.
-Конечно, милый, если ты захочешь, я смогу. – Женщина, проходя мимо Евгения, погладила его по плечу. – Но это если ты захочешь.
Со стороны веранды вдруг послышался ленивый стук в дверь. Это было больше похоже на то, будто кисть несколько раз скользнула по поверхности двери, издавая шуршащий звук.
-К тебе гости, дорогой. – Она вскинула бровь, будто ожидая чего-то.
-Да, открой, пожалуйста. И заодно узнай, кто это.
Щелкнул недорогой замок, и она незамедлительно оповестила его:
-К тебе посетитель. Александр.
-Спасибо, милая. Можешь идти в комнаты. – кивнул Евгений.
-Ну ничего себе. – в комнату ввалился его толстый сосед – Сашка. Он трудился где-то в серьезной компании, но как раз в последние дни наслаждался своим отпуском, и поэтому стабильно, раз в день, навещал Евгения, чтобы попить с ним разбавленного джин – тоника.
Евгений промычал нечто нечленораздельное, приглашая того сесть. Александр, однако ж, не присел, а оперся о спинку стула, весело глядя на своего соседа.
-Ну? И как сидится?
- Все хорошо, - Евгений кивнул. – Как тебе отдыхается?
-Потрясающе. -Саня нетерпеливо мотнул головой. -Я вот чего зашел… Ты же знаешь где я работаю? Вот это все, - он обвел руками вокруг, - отчасти и моя заслуга.
-О, спасибо, что напомнил. – Евгений улыбнулся.
-Да, я не поэтому зашел-то, - отмахнулся Саша. - Ты мне вот что скажи: ты когда последний раз ел?
-Вот, только что. – хозяин жилища развел руками. – Если хочешь, я могу позвать жену, и она и тебе приготовит что-нибудь.
-Ты же знаешь, о чем я. – Гость несколько посерьезнел. Евгений промолчал.
-Ты же знаешь, что будет, если ты продолжишь питаться только тем, что приготовит твоя жена, или купленным в каком-нибудь фешенебельном ресторане? Ты же знаешь?
-Знаю. – Евгений старался не смотреть на него.
-Так, и что?
-А, знаешь что? – он вдруг вспылил, неожиданно сам для себя. – Мне пора на свою работу.
-На работу? – Александр с нескрываемой усмешкой не отрывал взгляда.
-Да, на работу, черт возьми! И буду тебе признателен, если ты оставишь меня в покое. – хозяин дома внутри себя немного удивился своей нервозности.
-Конечно, конечно… - сосед развел руками, наконец отлепив от своего собеседника цепляющийся взгляд. – Только я, с твоего позволения, посижу здесь. Подожду тебя, так сказать, с работы.
-Делай что хочешь. – Евгений выскочил на улицу, тяжело дыша. Там он мгновенно уперся коленями в лакированную поверхность своей новой машины. Она горела огнями, и автоматика уже успела завести мотор, поджидая своего единственного хозяина. Машину сделали по индивидуальному заказу, и она заводилась на удалении, чувствуя намерения Евгения. Под капотом скрывался внушительный табун лошадей из трехсот голов; колеса матово сияли эксклюзивными дисками, а фары сияли, словно только что начищенные.
Он сел за руль, беспокойно поглядывая в зеркала заднего вида, и тронулся, будто беспокоясь, что за ним могут погнаться. Но за ним никто не пускался в погоню. Солнце грело, была погода, как говорится, самое то; незримые птицы пели в кронах придомовых деревьев, а улица была настолько пустынной, что казалось, что здесь никто не живет уже долгое время. Шины мягко зашелестели по асфальту, а человек, нахмурившись, смотрел на дорогу. Выражение его лица было такое, будто он силился что-то вспомнить, но не мог.
Весь путь мелькнул, словно вспышка в линзе калейдоскопа, и нос дорогой машины уткнулся в траву аккуратно постриженного куста, что рос около высотного здания, которое принадлежало Евгению, в котором был офис компании, которая также полностью принадлежала ему.
- Здравствуйте, господин Невский. – У зеркальной двери стоял благообразный старичок, одетый в форму, очень напоминавшую адмиралтейскую.
-Здравствуй. – Евгений Невский кивнул в ответ.
-Вас искал господин директор самой главной компании в нашем городе… Постойте-ка, фамилиё такая чудная… Будто бы Антихристов…
-Аристов? – глаза Евгения сощурились, а брови сошлись напрягшимся бугорком на переносице. – И что же он хотел?
-Дак говорит, что понял, что не чета он вам, и тягаться с вами не будет! – с плохо скрываемой радостью протараторил старик.
-Да? – Невский недоуменно остановился, взявшись за ручку массивной стеклянной двери. Уже несколько месяцев его компания и компания Аристова упорно боролись, как старые враги и вот, сегодня, его давний конкурент сдался. Это же чудесно!
Дверь мягко открылась пустив его внутрь. Внутри стоял весь совет исполнительных директоров – все они, важные птицы, и аплодировали ему. Уже между ними сновали похожие на пингвинов официанты и разливали шампанское. Кто-то участливо заглянул в небритое лицо Евгения и близко-близко зашептал:
-Какой же вы гениальный, Евгений Владимирович! Какой же вы молодец! – слова толчками бились в щеку.
Кто-то сунул в его горячую ладонь запотевший бокал со сладковатым вином. Кто-то кричал что-то ободряющее, похлопывая опешившего Евгения по спине. На их лицах было столько искренней радости и доброжелательности, что Невский остановился, глядя на все это великолепие.
Вы потрясающий. – пела шелестом листьев томная секретарь. Вы чудесный! – громыхал коммерческий директор. Вы неповторимый! – шамкала приятная старая женщина, улыбаясь запавшим ртом, закатывая безумные глаза в потолок.
Калейдоскоп вертелся все быстрее, лица размазывались, растягивались, рассыпались, превращаясь в фантасмагорию. Слова набегали друг на друга, лезли в уши, раздирали глотку, казалось, что из них можно построить целые города. Прикосновения к рукам, к ладоням, и вот уже рвут на части Евгения Владимировича: на сувениры, на подарочки. Его имя светится неоном в глазах всех этих людей. Мир ослепляет настолько, что сам слеп…
-Как давно ты ел, Женек? – из мглы высветились белки глаз Александра.
-Давно… - Женек прошептал пересохшими губами. – Неделю примерно…
-Вот ты дурак! – по слогам произнес толстый сосед. – Ты знаешь, что будет?
-Знаю, Санек, знаю. У меня уже несколько дней ужасно болит голова.
-Это из-за обезвоживания. – деловито хмыкнул тот.
-Возможно.
Александр грузно заходил по комнате, лениво перебирая пальцами по бахроме занавесок.
-Тебе нужно уйти. – он пробасил, глядя куда-то за стеклом окна, за горизонт.
-И потерять это все? – слабо отозвался Евгений. Ты же знаешь, что, если я уйду - весь мой мир исчезнет.
-Не уйдешь– исчезнешь ты.
Оба помолчали. Каждый из них был в одной комнате, но по разные стороны баррикад.
-Понимаешь, Саня, - тихо сказал Невский. – Здесь я уважаемый человек. Здесь все смотрят мне в рот, и по любому взмаху бегут исполнять мои желания, боясь не успеть. Я Евгений Невский. Я великий и ужасный Евгений Невский, который держит этот мир за шкирку…Мой дом самый дорогой в мире. Понимаешь? В мире!.. Ты видел мою жену? – его собеседник кивнул. -Красавица, правда?
-Правда. – хмуро ответил тот.
- Понимаешь, если я уйду, я ее потеряю.
-Велика потеря, - Саня усмехнулся.
-Ты не понимаешь, - властелин этого мира умоляюще посмотрел на своего соседа. – Она создана лишь для меня, и только для меня. Там, - он указал пальцем в потолок, - у меня никого нет. Да, черт возьми, там никому не нравится Евгений Приставкин!
-А тут прям нравишься! – Александр хлопнул себя по ляжкам. – Ты же понимаешь, что это ее задача – нравится тебе? Их задача хвалить тебя, задача этого дома, этой машины – кормить твое Эго. А твоя задача принимать это словно само собой разумеющееся.
-По крайней мере, моя иллюзия помогает мне жить дальше! – Невский закрыл глаза. Свет заходящего солнца все еще слепил его, как на работе, но теперь этот свет будто бы проникал сквозь веки, и доходил до самого мозга.
- Здесь я нужен кому-то. – безэмоционально произнес Евгений.
-Ты слишком заигрался. – сухо заметил его собеседник. – Ты слишком заигрался своим миром, что забыл про себя самого. Через три минуты у тебя заканчивается срок аренды VR – устройства. Пора снимать шлем с головы, и ты об этом знаешь.
Действительно, боковым зрением он видел таймер, неумолимо отсчитывающий к нолю. Что будет когда на циферблате высветятся ноли? Все взорвется или погаснет? Или он потеряет сознание, будто при смерти?
-Ну, ты готов?
Невский не ответил, зато откинул голову назад, смакуя воспоминания прошедшей недели. Память никто не отнимет.
«Спасибо, что воспользовались нашей услугой VR-жизни. Возвращайтесь к нам еще!»
Евгений Приставкин снял шлем с головы и устало посмотрел в потрескавшийся потолок. Аренда закончилась, и уже в семнадцатый раз человек был к этому не готов.

Шла вторая неделя отпуска Григория Пуговкина, во время которой он только и делал что ел, спал и снова ел. Дни сливались в один, а ночи мелькали взмахами век. Интернет быстро наскучил, а книги падали из рук, едва он начинал их читать. Единственной радостью оставался холодильник, в котором лежал заблаговременно купленный стратегический запас еды, и причем довольно вкусной еды. Это вам не сваренные макароны на простой воде, а аппетитная тушка курицы, с сочной мясной подливой вокруг, окруженная сваренной картошкой, словно неприступная крепость камнями. Но и эта крепость когда-нибудь падет – в этом Григорий был уверен, как в самом себе.
Сегодня утром его разбудил телефонный звонок. «Боже мой, надо бы сменить рингтон!» – подумал он, сморщивши все свое лицо. Экран смартфона высветил номер, который, впрочем, ни о чем не говорил. Ну, цифры и цифры…
-Алло. – коротко бросил он в трубку.
-Алло, привет! – затараторили с той стороны. –Ты помнишь какой сегодня день?
-Нет. – Пуговкин никак не мог проснуться.
- С сегодняшнего дня ты обещал, что сядешь на плотную диету, Гриш, – укоризненно произнес невидимый собеседник.
Пуговкин усилием воли попытался вспомнить свое нелепое обещание, но память была пуста, а если и возникал какой-нибудь смутный образ, то сейчас же смывался пульсирующей головной болью.
-Я не помню, – хотелось пить, но вставать и идти на кухню было равносильно смерти.
-Ну. – голос в трубке стал задумчивей. – Ладно тогда, потом созвонимся…
-Постой, - произнес Григорий. – Ты вообще кто?
- Хаха, очень смешно. – собеседник немного обиделся.
-Нет, я серьезно. У меня телефон глючит… – боль в мозгу, словно волны радара расплывались в разные стороны.
- Даа, - тот растянул слово так, будто укорял умирающего с похмелья Гришу. – Это здорово ты вчера набрался.
От напоминания о вчерашнем дне у Пуговкина подкатило к горлу, а грудина заболела, словно по ней со всей силы ударили стальной кувалдой. Каждый раз, когда он так напивался, то на следующий день, сквозь пелену полузабытья, клялся себе, что бросит пить. Но проходили недели, и он забывал о своем обещании, и снова в алкогольном угаре смеялся, нелепо танцевал и приставал к людям с дурацкими разговорами, смысл которых был понятен лишь ему одному. Пить сейчас, когда тебе слегка за тридцать – это своего рода русская рулетка: никогда не знаешь каким ты проснешься завтра. И с каждым десятком лет в барабане похмельного револьвера кто-то докладывает один патрон, который рано или поздно выстрелит.
-Сейчас… - Гриша нашел в себе силы подняться, и неуверенными шагами побрел в сторону ванной, что была несоизмеримо ближе, чем кухня. Пол пару раз лизнул ступни прохладой, отчего по икре пробежали мурашки, а рука схватилась за ручку двери и потянула на себя. Раздался чмокающий звук, и лицо обожгло легкой прохладой.
Несколько секунд он тупо глядел в раскрытую дверь холодильника, и наконец отлепившись от двери, подошел к кухонной раковине. Затуманенный мозг все же привел его на кухню, а не в ванную. А раз автопилот привел его сюда, то он взял стакан и наполнил водой. Журчание струйки живительной влаги наполнило комнату звуками Ниагарского водопада, а Гриша не заметил, как выпил несколько стаканов воды зараз.
-Так, кто ты? – Сознание начало постепенно прояснятся.
-Я часть той силы, что вечно хочет зла, – пошутил тот. – Но вечно совершает благо. Но если честно, то это ли важно сейчас?
-В каком это смысле? – среди друзей Григория было много чудаков, наверняка это один из них. Один из тех, кто знает Гете, или на худой конец Булгакова, иначе бы не стал бы сыпать цитатами. Это либо Ванька с Театрального, либо Искандер, учитель литературы в какой-то из школ города.
- Я же твой старый знакомый, дружище! – словно бы угадав течение мыслей, весело произнес голос в трубке. – Или забыл, как мы делили кров и пищу?
- Фу ты, черт! – выдохнул Пуговкин. – Вань, ты что ли?
Ответом послужил пронзительный смех, именно таким и смеялся Ванька Салатский, Вано, Иванищенко…. Какими только прозвищами не награждали этого веселого, не в меру, порой, удалого рубаху-парня. Вечно бедный, словно церковная мышь; вечно просящий в долг пятьсот или тысячу рублей, но тем не менее вечно не унывающий актер местного театра Драмы и Балета. Про таких говорят, что ему бы не помешало бы остепенится, и все этого ждут, постепенно теряя надежду на перемены в мировоззрении Вано. Именно таким он и был.
- Сейчас я почему-то оказался на кухне, вместо того, чтобы пойти в ванную… - зевнул Пуговкин.
-Давай угадаю: ты открыл холодильник и пялился в него, словно последний идиот?
Гриша коротко усмехнулся.
-Ага. Угадал. Колись, как узнал?
-Да все просто. Мы все иногда подходим к холодильнику и пялимся в него. – ответил Салатский. – Это как смотреть в бездну, только, в отличие от бездны, он начинает смотреть на тебя сразу.
Гриша взглянул на свой холодильник, и воображение сразу нарисовало ему глаза из магнитиков, и широкий рот – щель между дверцами. Как это слово называется? Па-рей-до-лия - по слогам произнес внутренний голос. Видеть в повседневных вещах равнодушные лица, улыбчивые лица, подозревающие лица, будто все что тебя окружает следит за тобой и насмехается за спиной.
-Если долго смотреть в холодильник – он начинает тебя кормить. – произнес он, полушутя. В ответ Иван хрюкнул в трубку, будто поросенок:
-Ага, а если стоять еще дольше сам станешь едой. Холодильники никогда не насыщаются полностью. Они всегда хотят есть, ненасытные утробы! – и он засмеялся над своей шуткой. Ванька никогда не умел шутить, что не мешало ему вставлять свои перлы в какой-нибудь разговор.
-Тебе виднее. - Вздохнул Григорий.
-А знаешь, что? – Голос в трубке не унимался. – Хочешь фокус покажу, вот так вот – на расстоянии?
-Я совсем не настроен, если честно…
-Да брось, тебе понравится. Зайди в комнату. Зашел?
-Ага. – Гриша зачем-то кивнул.
-Закрой глаза. Закрыл? Теперь медленно кружись вокруг себя и слушай что я говорю.
-Ты уверен? Потом сам будешь убирать мою квартиру, если меня стошнит на ковер?
-Не стошнит, не бойся. – Спокойный голос Салатского почему-то внушал уверенность, что его не вырвет на цветастый ковер. Гриша закрыл глаза и медленно начал кружиться по комнате, вытянув левую руку перед собой.
-О, я прям слышу, как ты тяжело дышишь! – веселился голос в смартфоне. Григорий ничего не отвечал, стараясь не упасть. Будь он неладен этот пустозвон с Театрального проспекта.
-Так, теперь медленно остановись, - скомандовал ставший нетерпеливым голос. – И, не открывая глаз, нащупай, что перед тобой.
Пуговкин вытянул обе руки вперед и, подрагивая тонкими нервными пальцами, нащупал гладкую поверхность. Стена? – подумал он.
-Ладно, открывай! – раздался тонкий скрипучий голосок из динамика телефона.
-Что там, пройдоха?.. – произнес Гриша, открывая глаза, чтобы затем чуть не упасть от неожиданности, потому что он стоял на кухне, держась за гладкие бока холодильника.
-Вот же ж, черт… - протянул он. – Как ты это сделал?
-О, брат, эта штука называется эриксоновский гипноз. – Ванька ответил довольный собой. – Что хочешь человеку прикажи, все исполнит.
-Никогда не слышал. – голова у Григория уже перестала болеть, но во рту усилился привкус металла, отчего нижние резцы вдруг заныли, как от очень холодной воды.
-Ну что ж ты. – голос снова приобрёл укоризненные оттенки. – Интересоваться нужно прогрессом.
-Ладно, - Гриша сглотнул. – Чем еще сможешь удивить?
Голос Вани умолк, будто он о чем-то думал, и наконец, произнес.
– Смотри. Я тебе кое-что покажу, только обещай не пугаться? Жутко не люблю адреналиновые выбросы.
-А что это вдруг?
-Ну, знаешь, вообще, - замялся тот. – Страх делает тебя мягким и податливым. А ты знаешь – я жутко не люблю мямлей. Помнишь, ездили с тобой на шашлыки? Так вот там мне один забойщик рассказал, что старается забивать животное быстро, так чтобы оно не успело испугаться и выбросить в мясо адреналин.
-Так ты меня зарезать на расстоянии собираешься? – хмыкнул Пуговкин.
-Ха –ах, нет, не собираюсь зарезать. Но иногда прям готов! – Салатский чмокнул губами.
-Ладно. – С сарказмом ответил Гриша. – Постараюсь не испугаться.
- Хорошо. – голос Ваньки посерьезнел. – Смотри на дверцу холодильника. Смотришь? Стой и смотри.
Его голос медленно становился чеканным и, казалось, Иван ставил ударения не на те буквы в каждом слове, отчего они были не такими как обычно. Слова будто бы накатывали, словно прибой в начале, и стремительно, словно водопад, исчезали в ушах собеседника.
-Ты не можешь пошевелиться. – звуки звенели, будто из металла. – Ты врос ногами в пол, и чем сильнее ты пытаешься пошевелиться, тем крепче они врастают. Чувствуешь? Пробуй шевелиться – не получается.
Пуговкин действительно не мог сделать ни шага, руки тоже стали свинцовыми и плетьми повисли по бокам. Нет, он не терял разум, но и тело вдруг перестало быть его собственностью. Оно стало безвольным инструментом, в руках Ивана Салатского. Страха не было, лишь одна мысль не давала покоя больному мозгу Гриши. Откуда он научился так мастерски гипнотизировать людей, если всю жизнь он прожигал просто так, не принимая ничего нового, застряв на одном уровне со студенческих времен.
-А теперь смотри на холодильник, - медленно сказал Иван. – Смотри в его лицо.
Гриша медленно поднял глаза на гладкую поверхность и поначалу увидел складки тонких губ, которые подрагивали, словно ожидая пищи; затем желтизной мелькнули кривые зубы вразнобой, за которыми извивался тонкий раздвоенный язык. Рот холодильника просипел, словно умирающий от чумы старик:
- Ну, что же ты? Тебе страшно? Может быть ты хочешь курочки, что лежит во мне? – и он засмеялся тонким пронзительным смехом.
Телефон выпал из руки, и стукнулся углом о пол. По экрану поползли трещинки, словно вытканная пауком, и оттуда послышались короткие гудки. В самый страшный момент Ванька бросил трубку, оставив Григория один на один со своим ужасом.
Маленький сморщенный нос на холодильнике хлюпнул, исторгая из себя тоненькую струйку крови. Гладкая белая поверхность холодильника давно перестала быть таковой, и сейчас бугрилась сальной кожей с редкими волосками то тут, то там. На глазах у Григория совсем рядом с его лицом, на холодильнике, вырос огромный прыщ, который тотчас же лопнул, разливаясь гноем.
-Открой меня. – Ощерился холодильник, глядя маленькими свиными глазками. – Возьми свою курочку, ты ведь так голоден…
-Бред, бред…- в голове метался страх, а руки послушно взялись на ручку и открыли дверцу.
-Ешь, ешь! – гремел холодильник. Он распахнул свое нутро перед человеком и вытаскивал щупальцами из себя блюда. – Вот курочка! Вот бифштекс! Вот твои любимые котлеты, помнишь, твоя мама их готовила в детстве?
Сам себе не веря, Гриша протянул руки и, взяв котлету в обе ладони, надкусил ее. Металлический вкус во рту усилился, а котлета стала извиваться во рту, будто часть чего-то живого.
- Ешь, ешь! – рот холодильника искривился в ухмылке, а нутро призывно трепетало перед ним новой едой.
Больше не в силах терпеть, Григорий закрыл глаза и, чувствуя, как теряет сознание, рухнул прямо в открытую пасть холодильника. И последнее что он услышал было аппетитное чавканье – холодильник что-то ел, утробно урча, будто кот, которому дали кусок свежего мяса.
-Привет? – Иван Салатский вошел в квартиру. Дверь была открыта, но хозяин квартиры не отзывался. Ваньке полчаса назад позвонил сам Гриша и, будто захлёбываясь, попросил приехать. Дело было срочное, но какое, Ивану так и не сообщили. Внутри было чисто, а постель была аккуратно застелена. В воздухе чувствовался запах лаванды, который, между прочим, был любимым запахом Салатского, и лишь телефон с треснувшим экраном лежал на кухне, на полу, отражая белоснежные бока холодильника.
Иван подошел к нему, и взял его в руки, вглядываясь в трещины на экране. Что тут произошло? И где, черт возьми, Пуговкин? Внезапно смартфон зазвонил, отчего Иван чуть не выронил его из рук. Какой-то незнакомый номер… Иван нажал на кнопку вызова, на экране побежал таймер разговора, и из телефона послышался голос хозяина квартиры, Григория Пуговкина:
-Алло, Вань, привет! Ты помнишь, какой сегодня день?