ivandolgs

— Вы верите в любовь?

Стоит в дверях, робко сжимает ручку сумки. Свидетель Иеговы, иначе не подумаешь: худощава, одета просто, на ногах потёртые туфли, из сумки какие-то брошюрки торчат. Как оказалось, рекламные — из жалости взяла у промоутера, а выкинуть забыла.

— Не верю.

— Почему же?

Смотрит внимательно, с ног до головы оглядывает. А глаза серьезные, глубокие. Голубые.

— Потому что любовь — совокупность привязанностей и симпатий, не более. А они со временем проходят.

— А я верю. Любовь убийственна.

Так и говорим с полчаса, пока до меня не доходит, что мы все ещё стоим в дверях.

— Может, пройдёте?

Кивает. Скидывает туфли и бежит на кухню, будто не в гостях у незнакомого человека, а у себя дома. Захожу — а по кухне уже распространяется аромат чая. На столе — пиалы с мёдом и вареньем и разломленная плитка шоколада. Робко ютится на табуретке, словно ждёт, когда я сяду и можно будет продолжить разговор. Опускаюсь на диван, а она уже вскочила и чай наливает.

Так мы с Надей и познакомились. Черт знает, что меня тогда сподвигло пригласить её домой, но уже через три месяца я сам не заметил, как она стала жить у меня, а ещё через полгода я выносил её на руках из ЗАГСа.

— Тридцать лет назад твой отец точно так же меня на руках нес. Жаль только, что вашей женитьбы не дождался.

Его не стало год назад. Это сильно ударило по матери: она иссохла, будто бы стала ниже и незаметнее, тенью бродила по коридорам огромного дома и не знала, куда себя деть. На первых порах мы с братом жили у нее дома — и мне до некогда отцовского, а теперь моего офиса было ближе, и ей было не так одиноко.

***

— Вчера у алтаря ты сказал, что любишь меня и будешь любить до конца своих дней, — Надя ставит на устланный белой скатертью стол чашу с неразделанными креветками. — А ведь полгода назад ты говорил совершенно иначе.

— Все меняется, Надюш. Полгода назад я и подумать не мог, что наш разговор продлится дольше пяти минут. Каким же глупцом я был тогда…

Улыбается. Тонкие пальцы с аккуратным маникюром чистят креветки одну за другой.

— И все же я не понимаю. Как ты в тот день оказалась у меня под дверью?

Что-то со звоном падает на пол, и я едва успеваю заметить лицо наклонившейся Нади — такое же серьезное, как тогда. Выныривает из-под стола бледная, беспристрастная. В руке — вилка.

— Ждем гостей, — отправляет в рот недочищенную креветку, и я слышу, как на ровных зубах хрустит хитин.

И гость приходит. Звонок пищит на всю квартиру, и я недовольно открываю дверь. На пороге — мой лучший друг.

— Юра! До тебя не дозвониться, где ты пропадаешь?! В офисе без тебя воют, обещал же еще вчера выйти, — наскоро разувается, бросает на тумбочку ключи, телефон и небольшой сверток, проходит в столовую. — Здравствуй, — церемонно целует руку, и Надя расплывается в смущенной улыбке.

— Я же написал тебе, что приду только завтра, — приношу из гостиной еще один стул. — Пообедаешь с нами?

— Сочту за честь.

Надя ставит на стол еще одну тарелку, и мы наконец возвращаемся к трапезе.

Едим молча. Через некоторое время до меня доходит, что меня смущает.

— Чем обязаны твоему визиту? По делу али просто навестить?

— И то, и другое, — Егор вываливает себе на тарелку полчашки салата и жадно уплетает. — По делу, потому что волновался — твое сообщение, наверное, не дошло, — и просто так. Мы давно не собирались втроем.

— Да, давно… — стараюсь вспомнить, когда за последний год мне выпадал свободный вечер. То ли память меня обманывала, то ли я действительно до начала отпуска не проводил вечер с Надей или друзьями. Немудрено — руководить компанией отца оказалось муторней, чем мне казалось. — Хорошо, что ты зашел.

— Хорошо, — поддакивает Надя и, забрав со стола пустую чашу, уходит в кухню.

— Слушай, — заговорщически щурится Егор, когда дверь захлопывается, — когда мы в последний раз выбирались вдвоем в бар? Чисто по-дружески, без компании.

— Давно. Очень давно.

— Так почему бы не выбраться сейчас? Как думаешь? — он не дожидается моего ответа, и крик разносится по квартире: — Надюш, я краду твоего мужа до вечера!

— Как крадешь? Куда крадешь? — выбегает из кухни в резиновых перчатках и с губкой в руках.

— А вот не скажу. Не переживай, верну его в целости и сохранности, — и шепотом, чтобы она не услышала, прибавляет: — наверное.

Оборачиваюсь, чтобы попрощаться с Надей, но она уже отвернулась и возвращается обратно в кухню.

***

— Юра, можно?

В дверную щель заглядывает голова Егора, и я согласно киваю. Он падает в одно из черных кресел перед моим столом. Глаза бегают от документа к документу, пальцы стучат по подлокотнику.

— Что случилось?

— Пока ничего.

— Говори уже.

Егор вздыхает. Пальцы ускоряются, выбивают бешеный ритм по натянутой коже.

— Тебя хотят устранить.

— Было, проходили.

— Не так устранить.

— “Не так” — это как?

— Физически.

Теперь понятно, почему он нервничает.

— Ты имеешь в виду убийство?

Выдыхает.

— Да.

— А информация?

— Ты знаешь мои источники. Я пока ни в чем не уверен, но перестраховаться не повредит.

— Сообщим в полицию?

— Юра, какая полиция? Думаешь, моя агентура может дать показания? Пока просто приставим телохранителей. Твоя безопасность превыше всего. — тепло улыбнувшись, он насвистывает имперский марш.

— Спасибо.

Дверь захлопывается. Компания успешна, акции растут, и теперь заполучить ее после смерти хозяина гораздо выгоднее, чем обанкротить. Я могу понять того, кто решил убрать меня. Егор прав — перестраховаться стоит.

Домой прихожу раньше обычного.

— Надя?

Выходит из кухни в фартуке, разрумянившаяся от жара.

— Что?

— Одевайся, мы едем к нотариусу.

— Зачем?

— Надо переписать на тебя компанию.

— Что случилось, Юр?

— Ничего, просто перестраховаться.

— Почему ты мне не говоришь ничего?! Я хочу знать, почему!

— Надо, Надюш, надо.

— Никуда я не поеду!

Демонстративно топает ножкой в тапочке и возвращается в кухню. Спустя десять минут уговоров она оскорбленно садится в машину. Всю дорогу мы едем молча.

***

Два телохранителя нас с Егором провожают прямо до порога. Подозреваемые уволены, охрана удвоена.

— Думаешь, теперь я в безопасности?

— Полной безопасности не бывает, но мы сделали сделали все, чтобы ее обеспечить, — глупо улыбается.

Надя встречает нас в коридоре, и Егор, подмигнув, удаляется в кухню, оставляя нас наедине.

— Я хотел извиниться. Зря молчал все это время. Прости, что ничего не рассказывал.

— Прощаю. Я и сама не права, что так распсиховалась. А ведь это было важно.

— У меня есть для тебя подарок, — достаю из кармана бархатную коробочку. Поднимаю крышку, и Надя восхищенно ахает.

— Спасибо… — колье блестит, и я защелкиваю замочек на тонкой шее. — Я тебя люблю, — мурлычет, прижимаясь ко мне, и длинные ноготки впиваются в спину сквозь рубашку.

— Эй, голубки, возвращайтесь уже! Есть хочется.

Егор стоит в дверях. Усмехается. Надя смущенно отстраняется, и мы идем в кухню.

Разливает вино по бокалам и сама садится. Наконец она кажется счастливой.

— Что ж, поднимаю этот бокал, — Егор осекается, переводя взгляд с Нади на меня, — за воссоединение семьи!

Вино согревает, и я млею, откидываясь на спинку стула. О чем-то болтают, но я не слушаю. Бокал наполняется каждый раз, как я выпиваю, и я не могу остановиться. Ловлю себя на том, что ноги перестают двигаться. Хочу подняться, но я валюсь на пол. Пытаюсь ухватиться рукой за стул, чтобы подняться, но и она не подчиняется.

— Кажется, я слегка перебрал, — язык заплетается.

— Я думала, подействует позже.

— Говорил же, он почти мгновенный. Тем более, что он принял больше положенной дозы — сама видела, сколько он выпил.

— Что происходит?

Надо мной склоняется Надино лицо. Перед глазами все плывет, и я не могу разобрать его выражение — не то сочувственное, не то издевательски ухмыляющееся.

— Неужели он глуп настолько? Я думала, он меня еще тогда раскусит. “Вы верите в любовь?” Ха. Удивительно, что твой план не провалился.

— Я знал его с детства, Надюш. Он всегда притворялся бесчувственным, но при этом был слишком доверчив.

Острая боль пронзает все тело, и я вздрагиваю.

— Скорая? — ее голос дрожит. — Моему мужу плохо, кажется, он умирает…

Рыдает, сквозь фальшивые всхлипы пытается произнести адрес. Бросает трубку. Пересиливаю себя, губы едва шевелятся.

— Надя… — на большее меня не хватает.

— Идиот, — пинает, и я переворачиваюсь лицом в пол. Вспышка боли вновь обжигает тело; я слепну. Сердце словно протыкают иголкой, и голос Нади, стальной, безэмоциональный, заполняет черепную коробку, эхом звучит в моих ушах. — Любовь убийственна.