Yopa

Вымирающий язык, на котором говорят около 350 человек на северо-западе Австралии. Вместе с большинством других языков Австралии дьяру (или тяру) относится к пама-ньюнгской семье.

Как и другие пама-ньюнгские языки, имеет своеобразную систему звуков. В нем нет противопоставления согласных по глухости-звонкости, нет щелевых (свистящих и шипящих), зато есть четыре разных [n], по три разных [d] и [l] и две [r] (кроме названных есть еще [b], [g], [j] и [w]).

В дьяру непривычная для европейцев система терминов родства. Мужчина называет своего дедушку по отцу словом gilagi, и этим же словом дедушка называет внука (и внучку). Аналогичным образом зять и теща используют по отношению друг к другу слово maliji, муж и братья жены — waɖu. Вместе группируются братья (и так же — но отдельно от братьев — сестры): слово ŋawiji используется по отношению не только к отцу, но и ко всем его братьям, amaji — к матери и всем ее сестрам. В более дальнем родстве братья с сестрами тоже называются одинаково: вышеупомянутое слово gilagi — не только дедушка (и внук с внучкой), но также и брат дедушки, и сестра дедушки, а слово maliji — не только теща, но и ее братья и сестры.

Система родства в некоторых аспектах различается в речи мужчин и женщин. Например, женщины называют и дочь, и сына одним и тем же словом ŋalaji, а мужчины используют разные слова — wigi и ŋawiji (то же слово, что и для отца и дяди); женщины называют одним и тем же словом — ŋaɖaji — и млад­шую сестру, и младшего брата, а мужчины этим словом называют только младшего брата, зато одинаково называют своих младших и старших сестер (gawulu).

Племя делится на восемь групп, что важно для заключения брака. Для их обо­значения используется 16 слов, поскольку в каждой группе различаются еще мужчины и женщины. Например, мужчина из подгруппы ɖuwuru может жениться только на женщине ɲawana, а их дети будут относиться к группе -gara (сын — ɖagara, дочь —nagara). При этом ребенок может называть словом ŋawiji не только своего отца и его братьев, но и вообще всех мужчин той же подгруппы (в нашем случае — подгруппы ɖuwuru). Более того, друг к другу люди чаще обращаются по названию подгруппы, а не по личному имени.

В культуре дьяру зятю не разрешается общаться с тещей (и даже смотреть на нее), а невестке — со свекром, и наоборот. Если же зятю приходится говорить в присутствии тещи или даже просто упоминать ее в разговоре с кем-то (аналогично и для невестки), используется специальный вариант языка, который отличается от обычного двумя аспектами. Во-первых, в нем любой глагол заменяется на глагол luwaɳ, который дословно значит «стре­лять». Во-вторых, любые местоимения и глаголы ставятся в форму множе­ственного числа. Например, фраза «Теща кидает шапку» дословно звучит как «Теща стреляют шапку», «Теща бежит» (буквально «делает бег») — как «Теща стреляют бег», а «Она слушает (‘слушать-делает’) мою тещу» — «Они слушать-стреляют мою тещу».

Что такое «параноид жилья»

Врач-психиатр Олег Смирнов объясняет, чем характерен параноид жилья, при каких заболеваниях возникает бред ущерба и как понять, бредит ли ваш сосед

Параноид жилья и бред ущерба

Параноидом жилья в специальной литературе иногда называют параноид позднего возраста (или поздний параноид). Это психотическое расстройство, которое развивается у пожилых людей, характеризующееся бредом (то есть ложным умозаключением, в котором человека невозможно переубедить) с характером преследования.

Бред преследования может выражаться в форме бреда отравления, притеснения, но наиболее частая его разновидность у пожилых — это так называемый бред ущерба, проявляющий обычно идеями воровства. Чаще всего бред ущерба возникает после 60–65 лет, хотя встречается и у более молодых (в 45–55 лет).

О чем свидетельствует бред ущерба

Бред ущерба может быть признаком далеко не только параноида жилья. При этом любая болезнь, как правило, не исчерпывается этим видом бреда — в большинстве случаев мы имеем дело с тем или иным более сложным расстройством. И здесь можно думать о нескольких заболеваниях.

При позднем параноиде поставить правильный диагноз позволяют дополнительные симптомы: например, обманы восприятия, обонятельные, слуховые, тактильные иллюзии или галлюцинации. Параноид может быть начальным этапом старческого слабоумия, которое в современной психиатрии обозначается термином «болезнь Альцгеймера». На это будут указывать грубые расстройства памяти и познавательных функций.

Люди, страдающие хроническим эндогенным психозом, например шизофренией в разной форме, тоже находятся в зоне риска: структура и фабула бреда у этих больных могут меняться по достижении ими возраста 60–65 лет. Например, болезненные представления становятся все менее масштабными и вместо преследователей-незнакомцев появляются преследователи-соседи; к бреду воздействия (когда человеку казалось, что кто‑то воздействует на его мысли, тело, угрожает ему) присоединяются идеи ущерба, обнищания.

Есть мнение, что некоторые категории людей, страдающих медленно прогрессирующими хроническими психическими заболеваниями, также склонны к развитию маломасштабного бреда. Вступая в зрелый или пожилой возраст, они легко могут формировать бред ущерба, воровства или иного преследования, который отличается относительной сложностью и необычностью: например, для них ущерб — это не просто пропажа вещей, а скорее их подмена или порча.

Если человек оказался в сложных условиях и его психика подверглась невыносимым перегрузкам, может сформироваться так называемый острый бредовый психоз. Это реакция, которой не предшествовали какие-либо психические отклонения, она может так же бесследно закончиться. Но кроме этого есть и другие острые психозы — экзогенно-органические. Они возникают под влиянием тех или иных вредоносных факторов: алкоголя, отравляющих веществ — и проявляются обманами восприятия или нарушением сознания. И острый бредовый психоз, и экзогенно-органические реакции могут сопровождаться маломасштабными идеями ущерба и воровства, если развиваются у людей старшего возраста.

В чем причина

Почему стареющая психика охотнее строит маломасштабные бредовые конструкции, до сих пор не очень ясно. Есть гипотеза, что в ней, как и во всем организме, происходят приспособительные изменения и она, отдаляясь от беспокойной внешней среды, компенсаторно сосредотачивается на том, что ближе, конкретнее, понятнее. Мы видим, что пожилой ограничивает свои контакты и становится менее активным. Все, что у него остается, — это он сам, его окружение, его ближайшая среда. И бред, формирующийся в этих условиях, приобретает малый размах.

Мы не можем точно сказать, появляется ли бред ущерба чаще у людей, которые проживают в неродственном окружении, например в коммуналке, или у тех, кто живет в нормальной семье. Таких данных нет. Причины могут быть в другом. Например, если у человека начинается деменция (а это точно не зависит от степени любви тех, кто его окружает), его память ухудшается, поэтому он часто забывает, куда положил вещи. У него может появиться подозрение, что их кто-то взял. Так как подобные проблемы возникают ежедневно, эти идеи получают подтверждение. И вот тогда могут появиться устойчивые бредовые идеи ущерба.

Какие-то симптомы, напоминающие бред ущерба, могут возникнуть и у более молодых людей. Но в этих случаях масштаб больше и построения сложнее. Бредовая система иногда складывается скачками или в результате «озарения», существует долго (в некоторых случаях на протяжении многих лет), и человек находится во власти своих подозрений, которые то усиливаются, то ослабевают. В ряде случаев так протекает хронический бредовый психоз.

Как распознать бред ущерба

Если пожилой человек думает, что у него кто-то что-то украл или его в чем-то притесняют, это далеко не всегда указывает на бред ущерба. Пожилые люди часто не уверены в своих силах, возможностях. Они вынуждены рачительно использовать свои ресурсы, становятся скупыми и нередко в меру недоверчивыми. Если рядом есть молодые родственники или соседи, всегда возможен конфликт поколений, возникает недопонимание или даже противостояние. Есть, кстати, люди, которые испытывают страх перед пожилыми и поэтому очень агрессивны по отношению к ним (здесь я имею в виду страдающих геронтофобией). Все это вынуждает пожилого человека как‑то реагировать, адаптироваться.

Нередко компенсаторные механизмы пожилого человека довольно быстро истощаются, что приводит к их срыву и развитию грубых психических расстройств. Например, не так давно мне пришлось осматривать пожилого мужчину, поступившего в стационар в психомоторном возбуждении и с грубыми расстройствами ориентировки. После купирования психоза врачам удалось выяснить, что дома его притесняют. Беседа врачей с его родственниками подтвердила это. Оказалось, что он действительно проживает с дочерью, страдающей алкоголизмом, терпит издевательства как от нее, так и от случайных посторонних, которые бывают у него дома. Естественно, долгое время он испытывал эмоциональное напряжение, которое завершилось гипертоническим кризом, нарушением мозгового кровообращения и острым психозом.

Как понять, есть у человека бред или нет? Врачу-психиатру достаточно осмотреть больного и поговорить как с ним, так и с его родственниками. Существует ряд признаков, которые позволяют психиатру выявить бред. В разговоре мы можем увидеть отсутствие логики, критики. Например, человек живет на втором этаже и рассказывает, что он каждую ночь слышит, как с двадцатого этажа спускают по трубам воду или включают радио, поэтому он не может спать и считает, что его пытаются выжить из квартиры. Мы понимаем, что это галлюцинации и бред. Или женщина, живущая очень бедно, получающая пенсию в 10 тысяч рублей, заявляет, что у нее украли три миллиона. Это сразу заставляет проверить ее память и мышление. Если бы она сказала, что у нее украли 20 тысяч, это тоже могло бы быть бредом, но заподозрить его было бы сложнее. Впрочем, и тут достаточно задать дополнительные вопросы, чтобы все выяснить.

Обычно после того, как мы уточняем детали и подробности, все становится понятно. Например, человек говорит, что к нему на балкон регулярно проникает сосед и ворует банки с консервами. Мы пытаемся выяснить, как сосед это делает. И тут же слышим долгий обстоятельный рассказ, изобилующий нелепыми умозаключениями и построениями. И тогда мы понимаем, что имеем дело с бредом.

При подозрении, что родственники наговаривают на старика, следует дать им отдохнуть друг от друга. Например, пожилой человек попадает на дообследование в больницу, естественно, контакт с родственниками обрывается, и через какое-то время все встает на свои места.

Бывают ситуации, когда надо разбираться, у кого из участников конфликта проблемы с психическим здоровьем. Коллега рассказывал мне о довольно необычном случае, когда у обследуемого наблюдались признаки бреда преследования (отравления), в который был вовлечен один из соседей. Потом оказалось, что этот сосед страдал шизофренией и действительно, просверлив несколько отверстий в межэтажном перекрытии, пытался провести через них газовый шланг.

Человек может оказаться в ситуации, когда психически больной родственник ворует вещи. Это могут быть клептоманы, люди, страдающие разного рода зависимостями или моральным слабоумием (действующие только в соответствии со своими низменными интересами). И у здорового человека, находящегося в такой среде, может развиться легкое психическое расстройство.

Может ли ближайшее окружение понять, что у пожилого человека маломасштабный бред? Если бред направлен против родственников, они сразу все понимают: «Он начинает нас обвинять в том, что мы воруем у него тапочки, старые газеты, 15 рублей из кошелька». Родственники замечают, что пожилой человек часто перекладывает вещи, прячет их; они жалуются, что сами не могут найти нужные вещи, нередко обнаруживая их в самых неожиданных местах: под матрасом или в дальнем ящике забытого шкафа.

Сам человек обычно не может заподозрить, что у него бред. Если это пожилой, страдающий слабоумием, то он просто забудет о том, что обвинял родственников в краже денег и что деньги в итоге нашлись. У тех, кто страдает бредом ущерба, нет «внутреннего оппонента». А раз нет критики, то нет и вопроса: «А все ли у меня в порядке с психическим здоровьем? Может быть, я просто забыл?» Поэтому не бывает случаев, когда человек самостоятельно обратился к психиатру, заподозрив у себя бред ущерба.

Олег Рудольфович Смирнов — врач-психиатр, кандидат медицинских наук, старший научный сотрудник отдела психической патологии позднего возраста Московского научно-исследовательского института психиатрии.  

Метеорит и христианство

События, которые описываются как «путь в Дамаск», сыграли колоссальную роль в становлении христианства. И скорее всего, они связаны с падением метеорита.

Апостол Павел направлялся в Дамаск на поимку местных христиан. По дороге он увидел на небесах ярчайший свет, был сбит с ног ударной волной и услышал оглушительный грохот. Он ослеп на 3 дня и прозрел лишь в Дамаске, после встречи с христианином Ананией.

Произошедшее Павел растолковал как Божье знамение и стал активно проповедовать христианство.

Трудности перевода и атомная бомба

В 1945 года США потребовали от Японии капитуляции. В своем ответе японский премьер Судзуки использовал слово mokusatsu, которое можно перевести как «без комментариев», «остаемся в нейтральном молчании» или «мы подумаем».

При переводе это слово превратилось в «мы игнорируем», а потом по принципу глухого телефона в «мы отвергаем» и «мы рассматриваем ваш вопрос с презрением».

Такой ответ оскорбил президента США Трумэна, что подтолкнуло его сбросить на Японию пару атомных бомб.

«Титаник» и помощник капитана

Ключи от шкафа, где хранились бинокли команды «Титаника», могли бы спасти жизни всех, кто погиб в крушении лайнера. Если бы не Дэвид Блэр, получивший должность второго офицера на «Титанике» и отстраненный в последний момент перед роковым плаванием.

Уходя с парохода, Блэр забыл выложить из кармана ключи от шкафчика с биноклями. Поэтому часть экипажа была лишена возможности увидеть тот самый айсберг до того, как произошло непоправимое.

Небрежность и пенициллин

Ученый Александр Флеминг не очень-то следил за порядком. Он забыл убраться в своей лаборатории, оставил стафилококки в чашке Петри и ушел в отпуск на 2 недели.

Все это время в лабораторию никто не входил, и когда Флеминг вернулся, перед ним предстала удивительная картина. Чашки были заполнены плесенью, а стафилококки умерли.

Так был открыт антибиотик пенициллин и люди перестали погибать от целого ряда бактериальных инфекций.

Падение Берлинской стены и рассеянность политика

В 1989 году восточногерманский политик Гюнтер Шабовски созвал пресс-конференцию, чтобы объяснить незначительные изменения в законе о пересечении Берлинской стены. В его речи проскользнул намек на то, что какие-либо ограничения по выездам будут вообще сняты. Журналист, услышавший именно такой подтекст, спросил, когда же изменения вступят в силу.

На это Шабовски сказал: «Немедленно». Пресса моментально напечатала о том, что запретов больше нет. Это повлекло за собой столпотворение людей у стены, которые требовали разрешения пройти. Власти, чтобы избежать бунта, позволили стене пасть.

Почему Шабовски ответил именно так? Вероятно, он просто все перепутал. Но он стал человеком, фактически разрушившим Берлинскую стену.

Неуклюжесть ученого и небьющееся стекло

В 1903 году ученый Эдуард Бенедиктус уронил на пол колбу. К его удивлению, она не разлетелась на осколки, а лишь растрескалась. Ученый вспомнил, что после предыдущего опыта на стенках колбы сохранился тонкий слой нитрата целлюлозы.

Бенедиктус сделал «бутерброд» из двух стекол, склеенных слоем нитрата целлюлозы. Такое стекло можно было бить молотком — оно трескалось, но не распадалось на осколки.

Так появилось стекло «триплекс», которое используется по сей день. Благодаря ему во время аварии водитель и пассажиры точно не погибнут от ранений осколками.

Наполеон и Франция

Личность и характер Наполеона во многом предрешили судьбу Франции. Этого могло бы не случиться, если бы не одно событие. Остров Корсика, где родился Наполеон, был передан Франции за долги по Компьенскому трактату всего за год до его рождения.

Именно это сделало его французом по рождению и дало возможность стать тем, кем он стал. Если бы остров остался во власти генуэзцев, скорее всего, Наполеон остался бы безвестным, хотя, как все мы знаем, история не терпит сослагательного наклонения.

Рентгеновские лучи

В 1895 году немецкий физик Вильгельм Рентген открыл новое излучение. Чтобы протестировать его свойства, он ставил на пути лучей разнообразные предметы. Совершенно случайно его рука попала в зону действия луча. То, что увидел ученый, шокировало его: он видел свою руку насквозь, а непрозрачными остались только кости.

Наблюдательность Рентгена полностью перевернула медицину, а Х-лучи были названы рентгеновскими в честь их первооткрывателя.

Константинополь и незапертые ворота

Константинополь выдерживал множество осад на протяжении тысячи лет, но пал в сражении с турками в 1453 году. Роковую роль при этом сыграла незапертая калитка Керкопорта.

Во всей системе укреплений Константинополя было несколько потайных ворот и калиток, которые могли быть использованы для разведывательных вылазок. Одна из них, по недосмотру (а может быть, умышленно?) была оставлена открытой после одной из таких вылазок. Через этот потайной вход армия турок спокойно вошла и захватила город.

Источник: https://www.adme.ru/svoboda-kultura/9-nelepyh-sluchajnostej-... © AdMe.ru

За Джордано Бруно закрепился образ мученика науки, которого сожгла инквизиция за веру в то, что Земля круглая и вертится вокруг Солнца. Историк Ованес Акопян объясняет, почему это не соответствует действительности

«…Ученый был приговорен к сожженью.

Когда взошел Джордано на костер,

Верховный нунций перед ним потупил взор…

— Я вижу, как боитесь вы меня,

Науку опровергнуть не умея.

Но истина всегда сильней огня!

Не отрекаюсь и не сожалею».

Неизвестный автор

Италия эпохи Возрождения не знала, пожалуй, фигуры более масштабной и одновременно сложной и противоречивой, чем Джордано Бруно, известного также как Бруно Ноланец (по месту рождения — Нола, город в Италии). Доминиканский монах, знаменитый скиталец, один из самых скандальных людей своего времени, яростный сторонник гелиоцентрической системы, создатель секты под названием «новая философия» — все это одно лицо. Трагическая смерть Ноланца, сожженного в Риме в 1600 году, стала одной из самых мрачных страниц в истории инквизиции. Казнь Бруно неоднократно интерпретировали как попытку католической церкви остановить распространение гелиоцентрической системы Коперника, за которую ратовал Ноланец. Со временем это стало совершенно общим местом (см. стихотворный эпиграф). Вот характерный пассаж из школьных заданий к уроку обществознания 11-го класса: «В то время учили, что Земля — центр Вселенной, а Солнце и все планеты вращаются вокруг нее. Церковники преследовали всех, кто был с этим не согласен, а особенно упорных уничтожали… Бруно зло высмеивал попов и церковь, звал человека проникнуть в загадки Земли и неба… Слава о нем пошла по многим университетам Европы. Но церковники не хотели мириться с дерзким ученым. Они нашли предателя, который прикинулся другом Бруно и заманил его в ловушку инквизиции».

Однако документы инквизиционного процесса над Джордано Бруно полностью опровергают эту точку зрения: Ноланец погиб не из-за науки, а потому, что отрицал основополагающие догматы христианства.

В 1591 году, по приглашению венецианского аристократа Джованни Мочениго, Бруно тайно вернулся в Италию. Причина, по которой он решился на это, в течение долгого времени оставалась загадкой: некогда он покинул Италию из-за преследования, появление в Венеции или других городах могло грозить Бруно серьезными последствиями. Вскоре отношения Бруно с Мочениго, которому он преподавал искусство памяти, испортились. Судя по всему, причиной было то, что Бруно решил не ограничиваться преподаванием одного предмета, а изложил Мочениго собственную «новую философию». Видимо, это же побудило его пересечь границу Италии: Бруно планировал представить в Риме и других городах Италии новое, стройное и целостное религиозное учение.

К началу 1590-х годов он все яснее видел себя религиозным проповедником и апостолом реформированной религии и науки. В основе этого учения лежали крайний неоплатонизм, пифагорейство, античный материализм в духе Лукреция и герметическая философия. При этом нельзя забывать одной вещи: Бруно никогда не был атеистом; несмотря на радикальность высказанных им суждений, он оставался глубоко верующим человеком. Коперниканизм же для Бруно был отнюдь не целью, но удобным и важным математическим инструментом, который позволял обосновать и дополнить его религиозно-философские концепции. Это заставляет лишний раз усомниться в тезисе о Бруно как «мученике науки».

Амбиции Бруно, вероятно, способствовали его разрыву с Мочениго: на протяжении двух месяцев Бруно на дому обучал венецианского аристократа мнемотехнике, однако после того, как он заявил о своем желании покинуть Венецию, Мочениго, недовольный преподаванием, решил «настучать» на своего педагога. В доносе, который он отправил венецианским инквизиторам, Мочениго подчеркивал, что Бруно отрицает основополагающие догматы христианского вероучения: о божественности Христа, Троице, непорочном зачатии и другие. Всего Мочениго написал три доноса, один за другим: 23, 25 и 29 мая 1592 года.

«Я, Джованни Мочениго, сын светлейшего Марко Антонио, доношу, по долгу совести и по приказанию духовника, о том, что много раз слышал от Джордано Бруно Ноланца, когда беседовал с ним в своем доме, что когда католики говорят, будто хлеб пресуществляется в тело, то это — великая нелепость; что он — враг обедни, что ему не нравится никакая религия; что Христос был обманщиком и совершал обманы для совращения народа — и поэтому легко мог предвидеть, что будет повешен; что он не видит различия лиц в божестве и это означало бы несовершенство Бога; что мир вечен и существуют бесконечные миры… что Христос совершал мнимые чудеса и был магом, как и апостолы, и что у него самого хватило бы духа сделать то же самое и даже гораздо больше, чем они; что Христос умирал не по доброй воле и, насколько мог, старался избежать смерти; что возмездия за грехи не существует; что души, сотворенные природой, переходят из одного живого существа в другое; что, подобно тому, как рождаются в разврате животные, таким же образом рождаются и люди.

Он рассказывал о своем намерении стать основателем новой секты под названием „новая философия“. Он говорил, что Дева не могла родить и что наша католическая вера преисполнена кощунствами против величия Божия; что надо прекратить богословские препирательства и отнять доходы у монахов, ибо они позорят мир; что все они — ослы; что все наши мнения являются учением ослов; что у нас нет доказательств, имеет ли наша вера заслуги перед Богом; что для добродетельной жизни совершенно достаточно не делать другим того, чего не желаешь себе самому… что он удивляется, как Бог терпит столько ересей католиков».

Из доноса Джованни Мочениго от 23 мая 1592 года

Объем еретических тезисов был столь велик, что венецианские инквизиторы отправили Бруно в Рим. Здесь в течение семи лет ведущие римские богословы продолжали допрашивать Ноланца и, судя по документам, стремились доказать ему, что его тезисы полны противоречий и нестыковок. Однако Бруно твердо стоял на своем — порой он, казалось, был готов пойти на уступки, но все же в последний момент менял свое решение. Вполне возможно, причиной тому было ощущение собственной высокой миссии. Одним из краеугольных камней обвинения стало чистосердечное признание Бруно в том, что он не верит в догмат Святой Троицы.

«Утверждал ли, действительно ли признавал или признает теперь и верует в Троицу, Отца, и Сына, и Святого Духа, единую в существе?..

Ответил: „Говоря по-христиански, согласно богословию и всему тому, во что должен веровать каждый истинный христианин и католик, я действительно сомневался относительно имени Сына Божия и Святого Духа… ибо, согласно св. Августину, этот термин не древний, а новый, возникший в его время. Такого взгляда я держался с восемнадцатилетнего возраста по настоящее время“».

Из материалов следствия венецианской инквизиции

Спустя семь лет безуспешных попыток переубедить Бруно инквизиционный трибунал объявил его еретиком и передал в руки светских властей. Бруно, как известно, решительно отказался каяться в ересях, об этом, в частности, свидетельствует отчет конгрегации инквизиторов от 20 января 1600 года: «По поручению светлейших брат Ипполит Мариа совместно с генеральным прокуратором ордена братьев проповедников беседовал с оным братом Джордано, увещевая признаться в еретических положениях, заключающихся в его сочинениях и предъявленных ему во время процесса, и отречься от них. Он не дал на это согласия, утверждая, что никогда не высказывал еретических положений и что они злостно извлечены слугами святой службы».

В дошедшем до нас смертном приговоре Бруно не упоминаются гелиоцентрическая система и вообще наука. Единственное конкретное обвинение звучит так: «Ты, брат Джордано Бруно… еще восемь лет назад был привлечен к суду святой службы Венеции за то, что объявлял величайшей нелепостью говорить, будто хлеб пресуществлялся в тело и т. д.», то есть Бруно вменялось в вину отрицание церковных догматов. Ниже упоминаются «донесения… о том, что тебя признавали атеистом, когда ты находился в Англии».

В приговоре упоминаются некие восемь еретических положений, в которых упорствовал Бруно, однако они не конкретизируются, что дало некоторым историкам, в том числе советской школы, основание предполагать, что часть документа, где подробно описываются обвинения инквизиции, была утрачена. Сохранилось, однако, письмо иезуита Каспара Шоппе, который, по-видимому, присутствовал при оглашении полного приговора и позже кратко пересказывал в письме его положения:

«Он учил самым чудовищным и бессмысленным вещам, например, что миры бесчисленны, что душа переселяется из одного тела в другое и даже в другой мир, что одна душа может находиться в двух телах, что магия хорошая и дозволенная вещь, что Дух Святой не что иное, как душа мира, и что именно это и подразумевал Моисей, когда говорил, что ему подчиняются воды и мир вечен. Моисей совершал свои чудеса посредством магии и преуспевал в ней больше, чем остальные египтяне, что Моисей выдумал свои законы, что Священное Писание есть призрак, что дьявол будет спасен. От Адама и Евы он выводит родословную одних только евреев. Остальные люди происходят от тех двоих, кого Бог сотворил днем раньше. Христос — не Бог, был знаменитым магом… и за это по заслугам повешен, а не распят. Пророки и апостолы были негодными людьми, магами, и многие из них повешены. Чтобы выразить одним словом — он защищал все без исключения ереси, когда-либо проповедо­вавшиеся».

Каспар Шоппе. Из письма ректору Альтдорфского университета от 17 февраля 1600 года

Нетрудно видеть, что и в этом пересказе (достоверность которого — вопрос отдельного научного обсуждения) не упоминается гелиоцентрическая система, хотя и упоминается идея о бесчисленности миров, а список ересей, которые приписывались Бруно, связаны именно с вопросами веры.

В середине февраля на Кампо-деи-Фьори в Риме «наказание без пролития крови» было приведено в исполнение. В 1889 году на этом месте был установлен памятник, надпись на постаменте которого гласит: «Джордано Бруно — от столетия, которое он предвидел, на месте, где был зажжен костер».

1. Пушкин с детства находился под влиянием няни Арины Родионовны и ее сказок

Начиная с самых ранних биографических публикаций о детстве Пушкина, опиравшихся на свидетельства сестры и брата поэта, образ Арины Родионовны, «настоящей представительницы русских нянь», занимал особое место. Крепостная крестьянка бабушки поэта по матери, Арина (Ирина) Родионовна Яковлева попала в семью Пушкиных при рождении старшей дочери Ольги, а затем ходила и за Александром, и за Львом Сергеевичами. Мемуаристы вспоминали, что няня «мастерски рассказывала сказки, сыпала пословицами, поговорками, знала народные поверия».

Однако в полной мере прелесть этих сказок Пушкин оценил только уже взрослым человеком и известным поэтом. Главные впечатления от них были получены лишь во время михайловской ссылки; сказки поэт не просто слушал, но и записывал, оказавшись, таким образом, одним из первых русских полевых фольклористов. Тогда же был создан и поэтический образ Арины Родионовны («Подруга дней моих суровых...»). А собственные, литературные сказки (на основе услышанных от няни народных) — «Сказку о царе Салтане...», «Сказку о мертвой царевне...» и «Сказку о попе и о работнике его Балде» — Пушкин напишет еще позднее: в 1830-е годы.

2. Пушкина не любили родители и мало занимались его воспитанием

В своей биографии поэта Юрий Лотман сформулировал этот тезис с предельной остротой, утверждая, что Пушкин был «человек без детства». Действительно, в пушкинских стихах нет темы родного дома (что неудивительно, учитывая, сколько адресов Пушкины сменили за первые десять лет жизни будущего поэта), а упоминания родителей редки и весьма ироничны, как, например, в шуточной элегии на смерть тетушки Пушкина Анны Львовны («Ох, тетинька! ох, Анна Львовна, / Ваc<илья> Льв<овича> сестра! / Была ты к маминьке любовна, / Была ты к папиньке добра»). Судя по программе автобиографических записок, раннее детство осталось в памяти Пушкина не самым радостным временем, о чем говорят такие пункты, как «Первые неприятности» и «Мои неприятные воспоминания».

Но, с другой стороны, нельзя сказать, что родители были равнодушны к его воспитанию и образованию — у Пушкина и его сестры были, как и полагалось в дворянских семьях, гувернеры и учителя французского и русского языка, арифметики, Закона Божия, они посещали детские балы танцмейстера Йогеля. От родителей, прежде всего от отца и дяди, сочинителя «Опасного соседа» Василия Львовича, Пушкин пристрастился к чтению и современной русской литературе, первые лица которой нередко посещали дом Пушкиных. Наконец, благодаря усилиям родителей, дядюшки Василия Львовича и хлопотам их друга Александра Тургенева Пушкин попадает в Царскосельский лицей — привилегированное и современное учебное заведение, сыгравшее значительную роль в его биографии.

3. Пушкин всегда любил Лицей и с ранней юности воспевал лицейское братство в стихах

Анакреонтические темы товарищеского застолья и настоящей дружбы возникли, конечно, еще в лицейской лирике Пушкина и были свойственны и другим лицейским поэтам — Кюхельбекеру, Дельвигу, Илличевскому. Однако сам Лицей в ранних пушкинских стихах часто представал как монастырь, душная келья, чуть ли не тюрьма, из которой хочется поскорее бежать на волю — в Петербург или в деревню:

Увы, в монастыре,

При бледном свеч сиянье,

Один пишу к сестре.

Все тихо в мрачной кельи:

Защелка на дверях,

Молчанье, враг веселий,

И скука на часах!

<...>

Но время протечет,

И с каменных ворот

Падут, падут затворы,

И в пышный Петроград

Через долины, горы

Ретивые примчат...

«К сестре» (1814)

К поэтической теме лицейского братства и идеализации «тех дней, когда в садах Лицея / [он] безмятежно расцветал» Пушкин пришел только в середине 1820-х годов, в нелегкое для себя время михайловской ссылки, когда его единственными посетителями из старых знакомых стали лицейские друзья — Иван Пущин, «первый друг, друг бесценный», и Антон Дельвиг, а воспоминания о прежних юношеских разногласиях оказались заслонены бурным опытом лет петербургской жизни и южной ссылки. Однако не Пушкин стал первым певцом лицейских годовщин: еще в 1822 году, к которому относится наиболее раннее свидетельство о сборе лицеистов первого выпуска, юбилейные куплеты сочинили Алексей Илличевский и Дельвиг, создатель прощального гимна лицеистов и ряда более поздних «годовщинных» куплетов.

4. Пушкин хорошо учился в Лицее

Нет, Пушкин в Лицее никогда не учился хорошо и занимал по успеваемости место в середине класса, чаще — ближе к концу. Так, в 1811–1812 годах по курсу географии, всеобщей политической и российской истории, читавшемуся Иваном Кайдановым, Пушкин был на 14-м месте, как и по курсам российского и латинского языка у Николая Кошанского, который так характеризовал воспитанника: «Александр Пушкин больше имеет понятливости, нежели памяти, более имеет вкуса, нежели прилежания».

В лицейских отчетных ведомостях в отношении будущего поэта мелькают такие аттестации: «слабого прилежания», «не прилежен», в арифметике — «ленив», в рисовании — «медленные успехи» (по итогам осени 1811 — весны 1812 года). К февралю 1814 года Пушкин только 20-й по успеваемости и поведению, профессор логики и нравственных наук Александр Куницын отзывается о нем так: «Весьма понятен, замысловат и остроумен, но крайне неприлежен. Он способен только к таким предметам, которые требуют малого напряжения, а потому успехи его очень не велики, особливо по части логики». Посредственная успеваемость поэта по большинству предметов, за исключением российской и французской словесности, а также фехтования, позволила ему получить при выпуске только чин X класса, в то время как первые ученики — среди которых были, например, будущий министр иностранных дел Александр Горчаков и будущий декабрист Вильгельм Кюхельбекер — выпускались сразу чином выше.

5. После окончания Лицея Пушкин бездельничал, существуя лишь среди поэтических «трудов и чистых нег»

Это не так. Все выпускники Лицея вступали в военную или статскую службу. Пушкин мечтал было поступить в гвардию, но это требовало больших расходов, которые стесненная в средствах семья не могла себе позволить. В июне 1817 года Пушкин приступил к службе в Коллегии иностранных дел в скромном чине коллежского секретаря (X класс) с жалованьем 700 рублей в год (к примеру, тем же чином, что был у Пушкина, Гончаров наделил своего Обломова, а Гоголь — мужа Коробочки).

Переводом по службе формально была и так называемая южная ссылка, во время которой Пушкин сначала состоял при канцелярии генерала Ивана Инзова, начальника Комитета по иностранным поселенцам и чуть позже наместника Бессарабской области, а затем был передан под начало нового новороссийского губернатора графа Михаила Воронцова.

Самое памятное из всех служебных свершений Пушкина — это возмутившая поэта командировка на борьбу с саранчой, куда его отправил Воронцов в мае 1824 года. Устное предание приписывало Пушкину остроумный отчет в стихах:

Саранча летела, летела

И села.

Сидела, сидела — все съела

И вновь улетела.

Конфликт с Воронцовым и распечатанное письмо Пушкина об «уроках чистого афеизма» предопределили быстрое завершение этого этапа служебной карьеры поэта: 8 июля 1824 года по высочайшему повелению он был «уволен вовсе от службы» и вскоре выслан под надзор в псковское имение родителей — Михайловское.

6. Пушкин с самого начала писал гениальные стихи

Хотя первые стихи Пушкина-лицеиста, появившиеся в печати, были благосклонно встречены журнальными критиками и старшими друзьями, а «старик Державин» хотел обнять юного автора, услышав на переводном экзамене, как он читает свои «Воспоминания в Царском Селе», сам поэт впоследствии относился к своим лицейским сочинениям вполне критически. В позднейших собраниях стихотворений Пушкин помещал лишь незначительную часть написанного в Лицее, да и то в переработанном виде.

В лицейской лирике, разумеется, хорошо прослеживаются черты литературного ученичества — прежде всего у Жуковского и Батюшкова, однако подражательность в данном случае не означала вторичности. Характерно, что важное место в раннем пушкинском творчестве занимает пародия, перепев: так, «Пирующие студенты» (1814) пародировали «Певца во стане русских воинов» Жуковского и одновременно, вероятно, «Певца в Беседе любителей русского слова» Батюшкова, пушкинская «Тень Фонвизина» (1815) ориентирована на сатирическое «Видение на берегах Леты» Батюшкова и включает пародийный перепев строк из «Гимна лиро-эпического на прогнание французов…» Державина, «Городок» (1815) — явное подражание «Моим пенатам» Батюшкова. Такие тексты, написанные как бы по чужой канве, позволяли не только осваивать авторитетные жанры, но и работать с чужим словом, что Пушкин положит в основу своей зрелой, самостоятельной поэтики.

7. Пушкин был активным членом «Арзамаса»

Арзамасское прозвище Пушкина Сверчок — несомненный факт его поэтической биографии, а само участие поэта в «Арзамасском обществе безвестных людей» во многом определяло исследовательский интерес к «Арзамасу» в течение последних 150 лет. Однако вопрос о том, когда и как Пушкин был принят в «Арзамас» и как часто реально участвовал в заседаниях общества, долгое время оставался фактически неразрешенным.

Специалисты сходятся в том, что Пушкин был принят в «Арзамас» заочно, едва закончив Лицей, в июне или в самом начале июля 1817 года. Не вызывает сомнений и то, что Пушкин, пестуемый секретарем «Арзамаса» Жуковским, стремился попасть в тесный круг своих поэтических учителей — как раз именно этим объясняются его заявления (в том числе поэтические — например, именем Арзамасец подписано пушкинское послание «К Жуковскому» 1816 года) в верности арзамасской литературно-полемической программе.

Однако реальное участие Пушкина в «Арзамасе», как недавно показал, опираясь на широкий круг мемуарных и эпистолярных данных, Олег Проскурин, по-видимому, ограничилось одним-единственным заседанием. Фактическое вступление Пушкина в «Арзамас», когда им была произнесена вступительная речь, произошло на прощальной встрече членов 7 апреля 1818 года, где отмечались проводы Дмитрия Блудова, одного из основателей и главных вдохновителей общества, который получил дипломатическое назначение в Лондон. Никаких надежных свидетельств о посещении Пушкиным более ранних заседаний не сохранилось — ни в арзамасских протоколах, ни в богатом эпистолярном наследии членов общества. Таким образом, очевидно, вся история «общества безвестных людей», с его вступительными речами, написанными гекзаметром протоколами, ритуальными «похоронами» беседчиков и поеданием гуся, прошла без участия молодого поэта.

Не сохранилась полностью и арзамасская речь Пушкина, от нее уцелело лишь несколько строк, припомненных «героем» апрельского заседания 1818 года Блудовым, который сообщил их одному из первых биографов поэта Петру Бартеневу. Вот ее начало, свидетельствующее о том, что произносящий присутствует в собрании впервые:

Венец желаниям! Итак, я вижу вас,

О други смелых муз, о дивный Арзамас!

На том же заседании — первом для себя и последнем для «Арзамаса» — Пушкин читал фрагменты из «Руслана и Людмилы»: по всей видимости, впечатление слушателей от пушкинской речи сразу оказалось заслонено куда более сильным эффектом, произведенным чтением отрывков из первой пушкинской поэмы.

8. «Руслан и Людмила» — сказочная поэма для детей

Хотя многие поколения выросли, читая «Руслана и Людмилу» в одном ряду с более поздними сказками вроде «Сказки о мертвой царевне…» или «Сказки о царе Салтане…», создавалось это пушкинское сочинение для гораздо более искушенных читателей.

Первая поэма Пушкина изначально была задумана как актуальный для конца 1810-х годов жанровый эксперимент, скрестивший волшебно-сказочную поэму из русской древности и в народном стиле с традицией фривольного бурлеска в духе «Орлеанской девственницы» Вольтера. В ранней редакции поэмы (1820) Пушкин намеренно соединял отсылки к «Истории государства Российского» Карамзина («С друзьями, в гриднице высокой / Владимир-солнце пировал...», «Не скоро ели предки наши...») и парафразы «богатырских песнотворений» вроде «Алеши Поповича» или «Чурилы Плёнковича» с двусмысленными отступлениями в стиле галантных сказок Вольтера:

Вы знаете, что наша дева

Была одета в эту ночь,

По обстоятельствам, точь-в-точь,

Как наша прабабушка Ева...

или

Он, вопреки своим годам,

Уж мыслит хладными трудами

Сорвать сей нежный, тайный цвет,

Хранимый Лелем для другого;

Уже… но бремя поздних лет

Тягчит бесстыдника седого —

Стоная, дряхлый чародей,

В бессильной дерзости своей,

Пред сонной девой упадает…

и, не стесняясь, использовал сюжетику и словесный материал из возвышенных баллад Жуковского для описания эротического приключения Ратмира в замке двенадцати дев.

Старшие современники, отдавая должное «блестящей поэзии» и «легкости в рассказе», называли многие стихи «Руслана…» грешными и безнравственными, а маститый поэт Иван Дмитриев даже говорил, что благоразумная мать «дочери велит на эту сказку плюнуть». Пушкин этих колких отзывов Дмитриеву не забыл, но в 1828 году, готовя второе издание поэмы, за благо рассудил существенную часть фривольностей из текста убрать. Тогда же, в 1828 году, было сочинено и знаменитое вступление-пролог — «У лукоморья дуб зеленый…», сказочная «народность» которого заслонила в глазах новых поколений читателей подпрятанные в поздней редакции двусмысленности.

9. Пушкин был членом протодекабристских тайных обществ и всегда мечтал написать «на обломках самовластья» свое имя

С апреля 1819 по конец 1820 года Пушкин был активным участником общества «Зеленая лампа», споры о характере которого долго не прекращались между исследователями. Первые биографы Пушкина, Павел Анненков и Петр Бартенев, описывали общество как «оргиаческое», заседания которого были посвящены «исключительно обсуждению планов волокитства и закулисных проказ».

Спорить с такой трактовкой «Зеленой лампы» еще в 1908 году начал Павел Щеголев (вероятно, не без влияния своих прореволюционных взглядов): в своих работах он подчеркивал политический характер общества и связь его с Союзом благоденствия. Эта идея была с энтузиазмом подхвачена советскими литературоведами, трактовки «Зеленой лампы» как «побочной управы» Союза благоденствия не избежали такие замечательные пушкинисты, как Григорий Гуковский и Борис Томашевский. Последний даже объяснял фривольный характер общества соображениями революционной конспирации — двадцать лет спустя Юрий Лотман резонно возражал на это предположение: «Полиция в начале века преследовала безнравственность не менее активно, чем свободомыслие».

И хотя категорически отказать «Зеленой лампе» в свободолюбии нельзя, ее специфика, по словам Лотмана, как раз и состоит «в соединении очевидного и недвусмысленного свободолюбия с культом радости, чувственной любви, кощунством». В этом смысле характерно высказывание Пушкина, писавшего своему приятелю ламписту Павлу Мансурову: «Шампанское, слава богу, здорово — актрисы также — то пьется, а те *** — аминь, аминь. Так и должно. У Юрьева ***, слава богу, здоров — у меня открывается маленькой; и то хорошо. <…> Поговори мне о себе — о военных поселеньях. Это все мне нужно — потому, что я люблю тебя — и ненавижу деспотизм».

Еще большая степень политизации связана с темой «Пушкин и декабристы»: «первый русский поэт» просто не мог не быть связан с самыми «прогрессивными деятелями» своей эпохи (многие из которых к тому же были его друзьями). В действительности, по-видимому, политические стихи Пушкина будущим заговорщикам нравились гораздо больше, чем сам поэт, еще с Петербурга известный любовью к ярким шуткам и эпатажному поведению. Показательно, что в годы южной ссылки, причиной которой стали «Ода на свободу» («Вольность») и другие вольнолюбивые стихи, Верховная дума Южного общества запретила своим членам знакомиться с Пушкиным. По предположению историка Игоря Немировского, репутация человека легкомысленного, лежавшая в основании недоверия декабристов к Пушкину, была связана, в частности, с участием поэта в вышеописанной «Зеленой лампе». Политическая свобода для Пушкина должна была сочетаться со всем набором жизненных удовольствий — в то время как участники тайных политических обществ были куда более нравственно строги.

10. У Пушкина с ранней юности была «утаенная любовь»

Сначала знакомство с рукописями поэмы «Бахчисарайский фонтан», в которых обнаружились строки о безумной, но неназываемой любви («Я помню столь же милый взгляд / И красоту еще земную, / Все думы сердца к ней летят, / Об ней в изгнании тоскую — / Безумец! полно! перестань...»), а затем публикация донжуанского списка Пушкина, где в череде названных женских имен фигурировала загадочная N. N., заставили исследователей подозревать, что в жизни Пушкина с юности была великая любовь, которую он «хранил как тайну».

Попытки разгадать эту биографическую загадку и назвать утаенное Пушкиным женское имя предпринимались неоднократно и предпринимаются до сих пор. Среди претенденток на эту роль были названы Мария Голицына (версия Михаила Гершензона), Мария Раевская (версия Павла Щеголева), жена историографа Екатерина Карамзина (версия Юрия Тынянова), Софья Потоцкая (версия Леонида Гроссмана), даже императрица Елизавета Алексеевна (версия писательницы Ларисы Васильевой) — плюс добрая половина донжуанского списка. Однако ни одна из гипотез не может похвастаться убедительностью аргументации.

По всей видимости, гораздо ближе к правде гипотеза, выдвинутая в свое время Юрием Лотманом и затем поддержанная Олегом Проскуриным: никакой утаенной любви у Пушкина не было, а за тщательно создававшимся образом «тайной возлюбленной» стояла не жизненная реальность, а литературная условность. Ведь если присмотреться к стихам и письмам, видно, что Пушкин не скрывал, а, напротив, демонстративно подчеркивал, что у него есть сердечная тайна, которую он выговаривает в стихах. Романтическому поэту, каким Пушкин, определенно, мыслил себя уже на юге, «утаенная любовь» была нужна как важная часть биографической легенды, строившейся с оглядкой на Петрарку с его Лаурой и Байрона с его загадочной Тирзой.

11. Пушкина высекли в секретной канцелярии Министерства внутренних дел

Такой слух, восходивший, судя по всему, к неосторожному высказыванию Федора Толстого-Американца в письме к «колкому» драматургу Александру Шаховскому, распространился в 1820 году в столицах накануне отъезда Пушкина в южную ссылку. О неблаговидной роли Толстого в этой истории, не имевшей под собой никаких реальных оснований, но чрезвычайно оскорбительной для дворянина, Пушкин узнал уже на юге и немедленно начал мстить обидчику злыми эпиграммами, намекавшими на шулерство Толстого (выведенное и в «Горе от ума», где о Толстом сказано: «и крепко на руку нечист»):

В жизни мрачной и презренной

Был он долго погружен,

Долго все концы вселенной,

Осквернял развратом он.

Но, исправясь понемногу,

Он загладил свой позор,

И теперь он, слава богу,

Только что картежный вор.

Все годы ссылки Пушкин не оставлял мысли о дуэли с Толстым, хотя тот был знаменитым бретером и убил в поединках одиннадцать человек. Однако по возвращении Пушкина в Москву в 1826 году дипломатичному Соболевскому удалось помирить их.

12. Пушкин любил кидаться камнями

Может, любил, а может, и нет. К сожалению, об этом нет никаких свидетельств, поэтому, как бы афористично это ни звучало, Хармсу верить не стоит, ведь его бойкие «Анекдоты из жизни Пушкина», написанные в середине 1930-х годов, — факт литературы своей эпохи. В «Анекдотах» много хармсовского: и любимая им поэтика абсурда, и замаскированная под несообразную простоту литературная полемика (один из важнейших источников хармсовских анекдотов — книга Викентия Вересаева «Пушкин в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников» — был установлен Олегом Лекмановым сравнительно недавно), и, конечно, реакция Хармса на политику советского государства в области литературы, целью которой было создание пантеона классических — а потому существующих вне времени и всем всегда понятных — авторов, среди которых Пушкин — «основатель новой русской литературы» и «создатель русского литературного языка», на жизненном пути которого нет места киданию камнями или выражениям типа «Да никако ты писака!».  

Алина Бодрова, Михаил Трунин

Почему на протяжении 150 лет они оставались героями почти для всех слоев российского общества? Историк Ольга Эдельман составила хронологию отношения к декабристам: от окончания процесса над ними до развала СССР

Дореволюционная Россия

Декабристы утверждаются в пантеоне главных героев русской истории

Даже когда декабристы жили в сибирской ссылке, многие — в том числе правительственные чиновники — относились к ним с глубоким уважением и даже восхищением. В европейской части России о них знали меньше, но Герцен и Огарев еще детьми знали о декабристах и считали их героями и мучениками свободы.

Такое же отношение окружало и вернувшихся из ссылки декабристов после амнистии 1856 года. Накануне великих реформ в обществе нарастали либе­ральные настроения и, следовательно, сочувствие идеям декабристов. К тому же в массовой литературе по-прежнему царил романтизм с его обостренным интересом к фигуре узника — мятежника, благородного страдальца, поплатившегося за свободолюбие, верность убеждениям, или же жертвы интриг и клеветы. Русская образованная публика 1850–60-х годов прекрасно знала и переведенного Жуковским «Шильонского узника» Байрона, и «Графа Монте-Кристо» Дюма (он к тому же был автором романа «Учитель фехтования», где речь шла о декабристах).

В пореформенной России цензура была смягчена, правительство объявило курс на гласность, и сразу же началась публикация декабристских мемуаров. То, что не могло пройти цензуру, публиковалось за границей, в первую очередь в герценовской вольной печати.

С 1863 года выходил журнал «Русский архив» Петра Бартенева, с 1870-го — журнал «Русская старина» Михаила Семев­ского. Бартенев по убеждениям был умеренным консерватором с нале­том славянофильства, Семевский был радикальнее и тяготел к либерально-народническим взглядам. Их бурная публикаторская деятельность, а также старания Евгения Якушкина, сына декабриста Ивана Якушкина, и других родственников и наследников декаб­ристов сыграли большую роль в соби­рании декабристских материалов. Более того — оставшихся декабристов (со времен восстания прошло почти полвека) активно побуждали к состав­лению новых записок и воспоминаний.

Тогда же декабристская тема вошла в русскую литературу, и характерно, что наиболее значительным посвящен­ным ей произведением стала поэма Некрасова «Русские женщины» — чистейшая апология жертвенного подвига любви и верности.

Восхищение декабристами стало своего рода общественным консенсусом, на этом сходились представители большинства появившихся во второй половине XIX века политических течений, кроме крайне правых. Все, от умерен­ных либералов до народовольцев, большевиков и эсеров, готовы были считать декабристов своими предшественниками, зачислить их в свой символический багаж. Это было тем легче, что в эпоху декабристских обществ оппозиционная мысль еще не делилась на разные направления, проявившиеся позднее (западники, славянофилы, либералы, демократы, радикалы и т. д.).

Декабристы называли свои идеи «либеральными», но слово это в их эпоху наделялось иным значением, нежели то, которое оно приобрело позднее. Политический окрас декабристов по более поздней шкале определить невозможно, тем более что это движение объединяло людей различных взглядов. Тем проще было позднейшим партиям считать себя их наследни­ками. В том числе Ленину с его пресловутой схемой трех этапов освободи­тельного движения в России, где «декабристы разбудили Герцена». Мани­фест 17 октября 1905 года снял цензурные барьеры, а заодно открыл доступ к материалам декабристского следствия. В предреволюционные годы декабристы все прочнее утверждались в пантеоне главных героев русской истории.

Титульный лист альманаха Александра Герцена и Николая Огарева «Полярная звезда». 1855 год

Послереволюционные годы, 1917 — 1920-е

Годятся ли декабристы в предшественники большевикам?

Неудивительно, что едва произошла Февральская революция, как в Петро­граде вышла из печати книжка Дмит­рия Мережковского «Первенцы сво­боды. История восстания 14 декабря 1825 года» с посвящением «продолжа­телю дела декабристов А. Ф. Керен­скому». В Петрограде устраивали вечера памяти декабристов. Деятели Февраля всех направлений считали декабристов своими предшествен­никами, это вытекало из давних традиций демократической, либеральной, радикальной интеллигенции. После Октября отношение к декабристам было не столь очевидно.

В первые годы советской власти на идеологическом фронте царила неразбериха. Большевикам было нужно переписывать историю под себя, нужны были героические предшест­венники. Но было неясно, годятся ли декабристы в таковые, ведь они хоть и революционеры, но классово чуждые, дворяне и, хуже того — офицеры, а в годы после Гражданской войны офицер стойко ассоциировался с белогвардейцем (военно‑патриотическая риторика с возвеличиванием Суворова, Кутузова, Багратиона вернулась только во второй половине 1930-х годов).

Разнообразным левацким деятелям, стремившимся стать идеологами новой власти, декабристы казались недостаточно революционными и народными, в отличие, например, от народных бунтарей Емельяна Пугачева и Степана Разина. Цитата из Ленина про декабристов 

в начале 1920-х решающим аргументом еще не служила. С декабристами так запутались, что одна из брошюр 20-х годов вышла с заголовком «Революционеры или предатели-дворяне?».

При этом писали и печатали про декабристов невероятно много. Историко‑революционная тематика была на подъеме, она служила легитимации новой власти. Был и вполне естественный интерес к недавнему прошлому, помноженный на энтузиазм исследователей, получивших возможность полного доступа к архивам и ощущающих спрос публики на результаты своих изысканий.

Барельефное изображение пяти казненных декабристов на марке из серии «100-летие восстания декабристов». 1925 год

В 1925 году широко отмечали столетний юбилей восстания декабристов. Множество книг издавалось под эгидой Нарком­проса, Центрархива, Академии наук, выходили журналы «Красный архив», «Исторический архив». Разнообразные советские, профсоюзные издательства выпускали популярные брошюры для народа в массовых дешевых сериях. Печатались и академические труды крупных ученых, и написанные ими же брошюры для широкого читателя, и творения авторов, имена которых заслуженно забыты.

Декабристы органично вливались в образ героя-революционера, которому старались соответст­вовать вернувшиеся из ссылок радикалы всех мастей — они активно создавали вокруг себя ореол мучеников. Все они числили декабристов своими предшественниками и использовали их для легитимации и утверждения своих притязаний на статус героев, пострадавших за свободу. Действовало влиятельное Общество политкаторжан и ссыльнопоселенцев, которое издавало книги и журнал «Каторга и ссылка».

Декабристы. Рисунок Сергея Чехонина для блюда Ленинградского фарфорового завода имени М. В. Ломоносова. СССР, 1925 год

Сталинская эпоха

Декабристы утверждаются в качестве предков большевиков

К началу 1930-х годов отношение советской власти к декабристам опреде­лилось и устоялось, как устоялось и представление власти о самой себе. Декабристы оказались прочно вписаны в пантеон героев-предшественников.

Советская власть нуждалась в героях из прошлого. Декабристы, несмотря на их классовую чуждость, оказывались наиболее подходящим примером, нейтральным и удобным во всех отношениях. Дело в том, что как раз с классово близкими возникали проблемы: это были или многочисленные враги большевиков, или официальные предшественники этих врагов (как народовольцы, от которых произошли эсеры). Набор приемлемых, удобных персонажей суживался до декабристов, Герцена и Огарева, петрашевцев, революционных демократов во главе с Чернышевским и собственно большевиков.

В сталинскую эпоху для историков декабристоведение (и еще пушкинистика) была той нишей, в которой сохранялась возможность исследований русского XIX века. В декабристоведение были привнесены элементы марксистских (в советском варианте) оценок. Надежным прикрытием стала служить ленинская схема трех этапов революционного движения 

, где декабристам отводилась почетная роль героев первого, дворянского этапа.

В середине 20-х годов в советской науке прошла дискуссия, являлись ли декабристы революционерами или либералами. Подоплека состояла в том, что революционеров большевики считали положительными героями и своими предшественниками, а либералов — противниками, обслуживавшими интересы господствовавших классов. Разумеется, советской исторической науке удалось доказать революционный характер декабризма. Но исследователи перестали применять к ним часто употреблявшиеся в 20-х годах термины «заговор» и «бунт» и доказывали их неуместность, утверждая, что декабристы не заговорщики, они стремились не к политическому перевороту, а к более широким социальным преобразованиям. Термин «восстание декабристов» уступил место термину «движение декабристов».

Середина 20-х — начало 30-х годов были для декабристоведения периодом расцвета. Были написаны блистательные работы, до сих пор представляющие интерес. Можно смело рекомендовать сегодняшнему читателю труды П. Е. Щеголева, Б. Л. Модзалевского, С. Я. Штрайха, А. Е. Преснякова, С. Я. Гессена, Б. Е. Сыроечковского, М. К. Азадовского, С. Н. Чернова и многих других — в частности, яркие работы молодой М. В. Нечкиной.

В те годы сложился канон трактовки декабристов советской историографией. Он включал утверждения об их революционности, о подготовке военного восстания, о сравнительно большей прогрессивности Пестеля, выделявшегося на фоне своих сподвижников. Конечно же, желательно было видеть декабристов атеистами или хотя бы умалчивать об их религиозности. Трактовка тяготела к апологетичности, проблемные темы исследователи обходили молчанием. Причиной тому было не только давление принятой догмы, но и искренняя любовь к декабристам, желание ими восхищаться.

С середины тридцатых годов активность декабристских публикаций стала падать, а выходившие книги относились преимущественно к жанру нарочито сухих академических публикаций. В сороковые годы декабристская литература вообще практически прекратилась из-за войны. Немного ее выходило и в 1950–60-х годах: у хрущевской оттепели были другие герои.

Продолжение в комментариях