Writer.Egor

Уже целый год, с того момента как началась всеми любимая пандемия, я сижу дома. Я работаю дома, я заказываю еду домой, я читаю дома, дома я занимаюсь спортом. Максимум, что я делаю вне дома – это выхожу в магазин.

Внезапно случилось мероприятие, которое было связанно с писательским делом. Я пописываю рассказики и думаю, что я писатель: ну очки без диоптрий у меня есть (для вида), и огромные усы (но усы прямо для вида-вида). И вот, так как писатели, по идее, на подобные мероприятия должны ходить, я вот тоже решил сходить, я же писатель.

Пришел я, слушаю, интересно, иногда не очень. Наступает перерыв.

Я стою, никого не трогаю, пью чай, ем бутерброд с колбасой, ко мне подходит мужчина, с седыми волосами, седой бородой и седыми усами, останавливается передо мной, смотрит на меня пристально, выжидает несколько секунд, потом отворачивается и выбрасывает пластиковый стаканчик в мусорное ведро. Ну, я в недоумении стою дальше, никого не трогаю, пью чай. Беру еще один бутерброд. Я с колбаской один скушал уже, а там еще были с ветчиной, я, знаете, не очень люблю ветчину, просто решил попробовать; попробовал – оказалось, что ничего не изменилось, я все так же не люблю ветчину.

Спустя несколько бутербродов (с колбасой) ко мне снова подходит тот же самый мужчина, с седыми волосами, седой бородой и седыми усами и точно так же пристально смотрит на меня. Я уже было подумал, что он что-то скажет, но он опять ничего не сказал, выбросил стаканчик и ушел.

Мне стало страшно. Откуда у него столько стаканчиков? Ведь чай наливают здесь, а он его берет где-то там? Я подумал, что он хочет сказать что-то очень, важное о писательском ремесле. Поделиться опытом. Раскрыть секреты мастерства, помочь начинавшему юноше на этом нелегком поприще писательского дела.

Прошло еще три бутерброда, и цикличный визитер не заставил себя ждать. Он снова встал, снова посмотрел на меня, но на этот раз в его руке не было стаканчика. «Все, - подумал я, - сейчас я узнаю великую тайну».

Он прочистил горло и сказал: «У вас колбаса на усы налипла».

Случилось как-то Саньке учиться в колледже. Все говорят про дедовщину в армии; есть истории про то, как детей обижают в школе; но мало ходит рассказов о том, как преподаватели пользуются своим служебным положением.

Был у Саньки преподаватель русского языка, звали его Сергей Сергеевич. Это был один из тех людей старой советской закалки, в присутствии которых в душу пробирался холод, и вся радость улетучивалась. Что уже говорить об общении с этим человеком, его взгляд повергал в камень, а если люди, по надобности, начали бы с ним говорить (из других соображений с ним никто не разговаривал), то в душу захватывал непреодолимый ужас.

И этот человек вел у Саньки русский язык. Сказать, что Санька его боялся – ничего не сказать. Он трепетал от ужаса. Ему было проще купить поддельную справку, чем прийти на занятие неподготовленным. К сожалению, Санька был как раз в том возрасте, в котором подготовка домашнего задания – последнее из всех дел на день. Поэтому Санька страдал. Много. Нудно и упорно.

В один прекрасный день, Санька пришел на русский. На предыдущем занятии он вроде бы отвечал, показывал тетради и ничто не предвещало беды (молния два раза в одно и то же место не бьет), но, внезапно, Сергей Сергеевич пронизывающе произнес:

- Иванов, - Санька выпал в осадок. Такого поворота судьбы он не ожидал, ну всё, это конец, подумал он, - мне нужно забор сделать, поможешь? Вместе со своим другом, Шевченко?

Санька обрадовался, что его пронесло и тут же согласился, но, на самом деле, от предложения этого человека нельзя было отказаться, ему вообще сложно было сказать нет, можно было остаться без души.

Саньки с Димкой пришли к Сергею Сергеевичу. Оказалось, что нужно не только сделать забор, но еще и таскать кирпичи, и это был настоящий ад. Земля под стойками была на 80 процентов из гравия, её нельзя было выкопать лопатой, её приходилось капать руками, каждую горсть, потом мешать цемент, ставить стойки, и, в добавок, каждый их шаг контролировал Сергей Сергеевич. Потом начались кирпичи. Их было две куч, размером от земли до пояса, и их нужно было перетащить в противоположную часть двора. Уже наступал вечер, работу нужно было закончить в один день, и ребята хватали эти кирпичи, клали в тележку и тащили. Пальцы стерлись от мелкой пыли, и было физически больно хвататься за кирпич. Тележка была тяжелой, к десятой поездке ноги уже не слушались, пальцы не сжимались.

Санька, в очередной раз, тащил тележку, рука дрогнула, тележка полетела, он упал, и все кирпичи рассыпались, Санька чуть не заплакал от обиды. Но подлетел Димка, они снова погрузили упавшие кирпичи, и донесли их до места.

Последние два часа Санька думал только о том, как бы убежать из этого ада. Он грезил тем моментом, когда каторжный труд будет завершен, когда он пойдет домой, упадёт на кровать и будет спать, он надеялся отделаться от Сергея Сергеевича хотя бы на два занятия, если повезет, то на три.

И вот работа была закончена. Мальчики собирались уходить, но холодный голос Сергея Сергеевича проговорил:

- Стойте. Зайдите. – Он оставил дверь открытой и сам вошел в дом.

Санька и Димка замерли и похолодели. Последнее, чего они сейчас хотели, это находиться в замкнутом пространстве, наедине с этим человеком. Но ноги, будто под гипнозом, сами повели их внутрь. Они вошли.

В большой, хорошо освещенной комнате, стояла миловидная пожилая женщина, возраста Сергея Сергеевича. Она очень забавно ойкала и раскладывала на стол разную еду.

- Ой, варенье забыл, так. Ой, картошечку, вынула, остынет? Да нет, - она увидела ребят, - проходите мальчики. Чего стоите, - она улыбнулась как любящая бабушка, - проходите-проходите!

Мальчики прошли и сели за стол. На столе стояли различные угощения: тушеная свинина, индейка, жареная рыба, грибочки, два салата, похожие на оливье и крабовый, соленья, ребята жадно ели; после этого, женщина быстро все убрала и поставила торт с чаем.

После чая усталость и сытость разморили мальчиков, и они, довольные, откинулись на диване.

- Это Сережа у меня только с виду такой грозный, на самом деле он добрейшей души человек! Да, Сережа?

Сергей Сергеевич смущенно смотрел в пол и еле заметно улыбался.

Жена, Татьяна, рассказывала о том, что у них уже возраста, что раньше Сережа все делал сам, но теперь он постарел, что у него проблемы со спиной, и что он просто не может делать стройку самостоятельно, поэтому он попросил своих лучших учеников, чтобы они помогли ему. На словах про лучших учеников, ребята чуть не начали парить в воздухе. Татьяна благодарила ребят, говорила спасибо их матерям и им, и всем их родственникам, желал счастья и добра.

Потом Сергей Сергеевич открыл кошелек и дал каждому по тысяче рублей! Это была их первая зарплата! Так много денег, для студентов колледжа, да еще и по тем временам! На самом деле, они совсем не ожидали, что им заплатят, они надеялись, что их не убьют, но на такое они вовсе не рассчитывали.

- Я их отвезу, - угрожающе сказал Сергей Сергеевич и начал вставать из-за стола. Мальчики напряглись.

Татьяна увидела их лица и сказал:

- Да нет, Серёженька, они от тебя уже устали, давай я им лучше такси вызову.

Санька ехал домой, смотрел в проплывающие огни ночного города и думал о том, что жить хорошо, что все прекрасно, и легкая слабость клонила в сон.

Так получилось, что я бегал вечером, иронично, что рассказ, который называется «Бутылка водки» начинается со слов про бег. Да, я не очень спортивный человек, но, за то, я усидчивый, поэтому бег – это моё. Пробежка выдалась просто потрясающей, как и полагается, деревья переливались в лунном серебре, нежный вечерний ветер обдумал мои золотистые кудри и пот играл на моих строгих и прямых висках, ну короче вы поняли (описание как в классных книжка), мне правда очень лень описывать – побегал.

Подхожу я к подъезду и вижу такую персону; а вот этого джЕнтельмена описывать не лень: значит это тело, по-другому назвать его нельзя, очень плохо держалось на ногах, но очень хорошо держалось за поручни. Его когтистая лапа вцепилась в железки и не выпускала, а туловище раскачивалось из стороны в сторону, демонстрируя явное желание принять горизонтальное положение. Во второй, не менее цепкой руке, он держал бутылку водки, той самой, которая вынесена в название рассказа. Руку с бутылкой он вытянул на максимально возможное расстояние, для того, чтобы удерживать равновесие, и для того, чтобы не разбить её, сокровищницу, наполненную небесными дарами.

Во время очередного гравитационного маневра пространства, времени и темной материи, во время очередной вазы движения луны вокруг земли (я знаю, мне захотелось написать вазы, вместо фазы), это было вызвано исключительно внешними причинами, но никак не высшей степенью опьянения, тело наклонилось, рука вышла вперед и волшебный и драгоценный напиток отправился прямиком на бетон. Бутылка подалась действию гравитации и разлетелась на мелкие кусочки, вход перед дверью подъезда покрылся вонючей лужей.

Я пригляделся и увидел, что рядом с горлышком бутылки лежит еще одно бутылочное горлышко и еще одни осколки бутылки. Походу этот джЕнтельмен отправил в полет вторую бутылку за вечер. Он сел, прислонился к стене, закрыл лицо руками и начал плакать.

Я ничем не мог ему помочь, я аккуратно обошел его, прошел в подъезд и вернулся домой. Дома я чувствовал прекрасное ощущение эйфории, радости и даже немножечко счастья, после легкой вечерней пробежки.

А если бы я бухал я бы сидел и плакал.

Дима очень хотел порадовать свою девушку на 8 марта. Он только-только устроился на новую работу, поэтому денег было немного, но к празднику этот целенаправленный молодой человек начал готовиться заранее, поэтому скопил 10 тысяч на потрясающий букет для своей любимой и ненаглядной. Он оделся, надушился (чего он делал очень редко) и пошел в цветочный магазин.

Дима уже чувствовал эту приятную тяжесть в руках от огромного букета, видел лицо своей возлюбленной, преисполненное счастьем, и сам радовался от предвкушения этого момента.

Как только он вышел из подъезда зазвонил телефон. В трубке был стальной голос лучшего друга, Семена. У Семена были проблемы с квартиросъемщицей, эта жадная и, судя по всему, не совсем адекватная женщина выгнала его на улицу из-за того, что он не выключил свет в туалете (у неё были ключи, и она, без ведома Семена, заходила и проверяла состояние квартиры). До зарплаты было две недели и Семену очень нужны были пять тысяч взаймы, на переезд и на съем новой квартиры.

Дима подумал, что те пять тысяч, которые просил Семен, это конечно плохо, но у друга действительно беда. Да и за оставшуюся половину можно купить отличный и вполне огромный букет. Цветы — это хорошо, но не оставлять же друга на улице, правда?

После всех финансовых манипуляций Дима продолжил движение к цветочному магазину. Он уже свыкся с мыслью о том, что букет будет не таким большим, но всё же хорошим, и даже начал по-новому видеть момент дарения. Букет был меньше, но девушка Димы была все так же рада и счастлива.

Снова раздался телефонный звонок, на этот раз это был очень хороший коллега Димы, они были дружны с самого первого дня работы в фирме. Коллега этот помогал освоиться, понять, что к чему и даже сделал за Диму несколько проектов. Коллега, из-за финансовой ошибки (жадного бухгалтера), остался в командировке без денег на билет, а завтра нужно было запускать новый объект в другом городе. Поэтому он просил о помощи, ему нужно было срочно 5 тысяч, именно столько не хватало на дорогу. Дима сначала пытался отговориться, но чем больше говорил его коллега, тем сильнее Дима понимал, что ситуация действительно критичная, и что судьба человека важнее чем букет цветов, пусть и для любимой девушки.

Со скрежетом в сердце Дима перевел деньги. От огромного букета не осталось и следа. Дима опустил голову и думал о том, как его девушка расстроится, как она не будет радоваться, он винил несправедливость жизни, винил себя, винил друзей, которые не по своей воле, но попали в беду именно в этот день и именно в этот момент.

Дима засунул руку в карман и вытащил сто рублей. Это всё, что у него осталось, он купил одну розочку, пришел домой и, с виноватой улыбкой протянул её своей девушке.

- Димочки! – воскликнула она, и её лицо просияло точно так, как и представлял себе Дима, только вместо огромного букета, она держала в руках одну розочку, - спасибо тебе большое! Какой ты у меня заботливый и внимательный! – девушка уловила легкие нотки тревоги на лице своего любимого и искренне добавила, - это лучший букет, который мне когда-либо дарили, потому что он от тебя.

По большой зале одного из помещений Кремля разносился быстрый топот, за ним прошлепали еще шаги и еще. Сапоги стучали громко и резво. Звуки переходили из одной стороны зала в другую, то зависая в одном месте, то резко проносясь, то замолкая вовсе.

Дверь отворилась, в двери стоял дворецкий императора.

- Ваше величество, - сказал он и замер.

Наполеон остановился, рядом с ним, тяжело дыша, стояли три генерала.

- Что такое? От дел отрываешь!

- Вам письмо.

- Письмо-письмо, давай сюда. Так, La Govnomz , запомни ты водишь, идите, мне пришло письмо! – все остались стоять, - Нет! Это моё письмо! Моё! Альфред, скажи им!

Дворецкий наклонил голову и произнес:

- Господа, будьте любезны.

- Вон! Вон! Все вон!

Наполеон схватил письмо за уголок, но конверт не поддался. Тогда он ухватился за него зубами, но и тут у него ничего не вышло.

- Позволите? – с томным видом проговорил дворецкий, взял письмо, и легки движением руки сорвал сургучовую печать.

- Так бы я и сам мог сделать! Не хотел конверт портить, чтобы маме показать.

В этой спешке император совсем забыл прочитать от кого было письмо, а письмо было от самого Кутузова. Об этом говорил характер заполнения листов, там, где глаз видел, текст был, а там, где поля зрения уже не хватало, была пустая страница (хитрожопый автор точно не знает, какого именно глаза не было у Кутузова, поэтому очень тактично не сказал ничего про это).

Наполеон начал бегать глазами и попутно, как бы в задумчивости, выдергивать некоторые фразы и произносить их вслух.

- Император Франции, - тут он пропустил, - от имени императора Александр, к вам обращается, бла-бла-бла, Кутузов, всё понятно. Так, ну, чего он хочет-то? Так, войска, ага, так, е маё. – Он пробежался по письму, одно место, особенно плохое, он перечитал несколько раз, а потом перешел сразу к концу, в конце были вот такие слава: - так что сасай лалка… Мамке привет…

Наполеон затрясся от злости и покраснел, он совсем не умел переносить тролирование, и поэтому почувствовал сильное жжение пониже спины.

- Вот так чудовище одноглазое! Циклоп херов! Одноочковый генерал! Ух сука! Я ему покажу! Я ему покажу! Альфред! Веди коня!

- Всех коней съели, сэр.

- Вот одноглазый, не соврал. Ну тогда собирай вещи, пойдем домой пешком, - сказал император.

Напоследок он взял черный мел и начал чертить какое-то слово на стене, начиналось оно с букв Х и У.

Герман вернулся домой, сбросил куртку, шатающейся походкой прошел в зал и рухнул на пол. Все его тело начало скручиваться в судороге, лицо скривилось в страдальческой гримасе. Через мгновение дрожь отпустила, Герман лежал неподвижно, перевалился на бок, приподнялся из его горла, с громки кряканьем, вырвались хлюпающие желудочные звуки рвотных позывов. Один раз, второй. Герман высунул язык далеко вперед, до самого коря, его глаза покраснели, изо рта лилась слюна.

Мужчина сжал руку в кулак, особо сильно округлил глаза, от приступа ужаса и боли, и из его рта начала выплескиваться вязкая черная жижа. Его рвало, и полы все сильнее и сильнее заливались липкой чернотой. Герману было тяжело дышать. Он еле-еле находил в себе силы, чтобы ползти по этой ужасной рвоте, он барахтался, падал, поднимался, его снова рвало, он снова полз; вот он подполз к накрытому таканью зеркалу и сорвал с него покров.

В зеркале отразилась вся комната и Герман. Отражение Германа встало, в то время как сам Герман лежал на полу и не мог поднять головы. Отражение рассмотрело всю происходящую картину.

- Да, батенька, такими темпами от нас ничего не останется.

Черная липкая субстанция начинала медленно обхватывать тело Германа. Тихо, не спеша, эта гадость обволакивала руки, одежду, лицо и с каждой секундой продвигалась всё дальше и дальше.

Чтобы выиграть время, отражение в зеркале начало оттирать себя, и Герман, по другую сторону зеркала, проваливался в черноту не так быстро. Отражение смотрело по сторонам, оно думал, что можно переместиться на блестящую поверхность шкафа, или в окно, или на экран компьютера, но всё это было так притянуто за уши, что казалось практически невозможным. Тогда отражение начало разгоняться и бить плечом в край зеркала. Зеркало покачнулось. Отражение повторило толчок, еще раз, а на третий раз зеркало повалилось на бок, прямо под лучи солнца, которые еле-еле просачивались в комнату из-за закрытой шторы.

Солнечный свет начал освещать черную лужу, чернота начала испаряться, издавая при этом странный звук: смесь стона и бульканья. Когда большая часть грязи исчезла Герман открыл глаза.

- Что ж ты? – сказало отражение, - чуть нас не угробил своей депрессией обоих. Хоть бы окно открыл заранее.

- Прости, - слабо прошипел Герман и подвинулся ближе к солнечному зайчику, чтобы сбросить с себя последний остатки грязи, - просто было ну очень херово.

Иван Дмитриевич Вайтов был химиком. Его химлаборатория какими-то велениями судьбы не была развалена, а спокойненько себе существовала со времен распада союза до наших дней. Производство находилось близ одного небольшого населенного пункта и тихонько создавало предметы бытовой, пищевой и всякой другой химии, на которую только придут заказы.

Но производство это существовало не только благодаря счастливому стечению обстоятельств. В лихие годы нашей многострадальной страны, был один господин, в кожанке, лысый, с золотыми зубами с пистолетом. Этот господин очень нуждался в финансовой помощи, поэтому очень просил её в этом самом химическом предприятии. В то время было тяжело свести концами с концами, что уж говорить о помощи настойчивым людям.

В один прекрасный день этот человек пропал, пропал основательно, бесследно, я бы даже сказал, что он растворился. Иван Дмитриевич и его коллеги смогли спокойно жить и работать, все были приятно обрадованы и облегчены.

Но Иван Дмитриевич был честным человеком. С точки зрения математики он понимал, что интересы большинства превышают интересы одного человека, но все-таки этот один человек всё-таки был человеком. Только спустя двадцать лет Иван Дмитриевич начал набирать вес, с лица пропала бледность, но руки так и не переставали трястись. Этот силуэт, в кожанке, приходил на завод по вечерам, он просто стоял в углу и смотрел на Ивана Дмитриевича. Химик просыпался среди ночи от собственного голоса.

В этот вечер перед производством собрались люди. Они пришли аккурат в конец рабочего дня, чтобы поймать выходящих сотрудников.

- Иван Дмитриевич, там это, - с испуганным голосом забежал один из рабочих, - люди, правды просят.

Иван Дмитриевич побледнел, у него начал дергаться глаз.

- Вот оно и настало.

- Да вы не бойтесь, мы вас в обиду не дадим, - сказал рабочий и продолжил шепотом, - а если вы украли, то все воруют. – Иван Дмитриевич махнул на него рукой.

Переведя дух, Иван Дмитриевич все же встал, подошел к окну и правда увидел людей. Они стояли у проходной и совсем не собирались расходиться. Вдруг, дуновение ветра донесло до него гул: «Правду! Правду! Правду!».

Он знал, что этот день рано или поздно настанет, он знал это. Он был честным человеком, но было не страшно и почти не совестно, особенно теперь, когда он мог точно сказать, что многие семьи смогли прокормиться и вырастить детей… конечно гадко, гнусно, но такова математика, что лучше? Один или сто?

Иван Дмитриевич вышел к людям. Перед ним стояли грозные лица. Когда толпа увидела его, воцарилась тишина, а потом разразился гул: «Правду! Правду!»

- Это…

- Ну! Давай! Говори! Че он мямлит! Правду!

- Это… ну… это я его убил… - и Иван Дмитриевич опустил глаза.

Толпа переглянулась, люди еще сильней сдвинули брови, стали еще злее, еще недовольнее, они наполнялись яростью, а из толпы вырвался не гул, а страшный крик:

- Ты нам зубы то не заговаривай! Знаем мы вас! А ну рассказывай! Знаем мы, с самолетов травите! А еще в еде сколько химии! А бензин! Он ж тоже отравлен! А таблетки? Таблетки!

- Да какие таблетки, - начинали перебивать другие, - с самолетов!

- Да еда! Еда! Вся напичкана химией! Стероиды!

- А моющее!? – застрекотал писклявый женский голос, - все руки вон облезли уже! А ну говори! Чем вы нас травите!

И толпа снова подхватила: «Правду! Правду! Правду!».

У Ивана Дмитриевича на лице появилась улыбка. В этой прилюдной исповеди он как бы почувствовал некое прощение, жизнь вернулась в его не молодое лицо, и он с улыбкой сказал:

- Уважаемые граждане! Пройдемте на производство! Я вам сейчас все расскажу и покажу! Нам скрывать нечего!