ThoChairs

Потом я взялась за её книги. Она любила, чтобы всё стояло строго в алфавитном порядке. Ну, вы понимаете, что я сделала, да? Взяла и переставила пару томов. Не сильно, но достаточно, чтобы она заметила. «Странно, почему это вдруг Чехов оказался между Толстым и Тургеневым?» — бормотала она себе под нос. А я, с тряпкой в руках, как ни в чём не бывало вытираю пыль и говорю: «Может, вы забыли? Сами же недавно говорили, что память иногда подводит».

И вот так, по мелочи. Ничего большого. Но я даже представить не могла, что это сработает так быстро. Буквально через пару недель она начала всерьёз сомневаться в себе. То тапки потеряет, то убеждена, что оставила ключи на комоде, а они внезапно оказываются в спальне.

Но знаете, что самое странное? Я начала получать от этого... удовольствие. Слышать, как она сама себе задаёт вопросы, видеть, как она нервно сжимает руки, — это было похоже на маленькую победу каждый раз. Каждый раз, когда я видела, что она начинает теряться, я чувствовала себя победителем. И это было чертовски приятно.

Самое интересное началось потом. Она так часто повторяла: «Я точно оставила это здесь! Куда оно делось?», что однажды я вдруг задумалась: а что, если это не она? Что, если это я случайно что-то перепутала?

Вот, например, случай с её часами. Я точно помню, что положила их на полку в коридоре, а она потом нашла их... на кухонной тумбе. «Ты специально это сделала, да?» — спросила она. И её взгляд… Честно, он меня слегка напугал. Я рассмеялась, конечно, сказала, что она сама всё перепутала, но внутри что-то ёкнуло. Мелькнула мысль: «А вдруг действительно не она?»

С каждым днём я всё чаще начинала ловить себя на том, что начинаю путаться. Вот её очки — я была уверена, что убрала их в спальню, но потом нахожу в ванной. Или соль: поставила на верхнюю полку, а через час она стоит на столе. И всё бы ничего, но знаете, что странно? Я уже не могла с уверенностью сказать, делала ли это специально. Вроде бы нет… но что тогда? Конечно, я не показывала вида. Но, чёрт, мне становилось не по себе.

Она тоже это почувствовала. «Ты ведь понимаешь, что это ненормально?» — как-то сказала свекровь, глядя на меня пристально, будто насквозь видит. Я хотела ответить что-то резкое, как обычно, но решила промолчать.

Катализатором стал случай с фотографиями. Ранним утром я услышала её крик из гостиной. «Где мои фотографии?!» — её голос дрожал от отчаяния, а следом раздался звук хлопнувшего альбома.

На журнальном столике лежал её старый фотоальбом. Но страницы… страницы были пустыми. Абсолютно пустыми.

«Ты! Ты их вытащила!» — прошипела она, сжимая альбом так крепко, что её костяшки побелели. Её взгляд был полон гнева, почти ненависти. Я отступила на шаг, изображая растерянность. «Может, вы сами их куда-то переложили?» — тихо сказала я, стараясь выглядеть испуганной. Но её лицо только сильнее исказилось от злости.

«Ты хочешь свести меня с ума!» — закричала она, почти сорвавшись на плач.

Я не знала, что сказать. Может, я действительно зашла слишком далеко? Но потом, когда она, нервно сжимая пальцы, начала ходить по квартире и бормотать что-то себе под нос, я поняла: она уже не различает, где реальность, а где её собственные страхи.

На следующий день случился новый эпизод. Она ворвалась в спальню, её глаза были полны ужаса. «Кто-то был в моей комнате ночью! — прошептала она, дрожа. — Я слышала шаги… кто-то шептал мне прямо на ухо!» Её голос срывался, она пыталась сохранить самообладание, но я видела, как её плечи подрагивали от подавленных рыданий.

Я даже не успела ничего ответить, как она разрыдалась на месте. Это была не просто истерика, это был отчаянный крик человека, который больше не доверяет самому себе.

А вечером, когда муж вернулся с работы, свекровь устроила настоящую сцену. Она буквально влетела в прихожую, словно буря, и закричала: «Твоя жена хочет меня убить!» Её голос эхом разносился по квартире, и я впервые увидела, как в глазах мужа мелькнуло недоумение. Я сидела в углу, прижимая к груди подушку, стараясь изобразить испуг.

Позже, когда она наконец успокоилась и ушла к себе, я подошла к мужу. «Милый, это уже заходит слишком далеко, — сказала я мягко, с заботой в голосе. — Твоя мама… она просто не справляется».

Он посмотрел на меня с сомнением. Я знала, что нужно быть осторожной. «Ты же сам всё видишь, — продолжила я, понижая голос. — Ей нужна помощь. Я боюсь, что однажды она сделает что-то… страшное. С собой, с нами. Это же не её вина. Она больна».

Он молчал, опустив голову. Я видела, как тяжело ему это даётся. «Я не хочу её терять...» — наконец тихо произнёс он, и его голос почти сорвался.

«Ты её не теряешь, — я коснулась его руки. — Это временно. В клинике ей помогут. Это ради её же блага».

Ночь мы провели в долгих разговорах. Я старалась быть предельно убедительной: вспоминала каждый её крик, каждый момент, когда она обвиняла меня или путалась в своих словах. Приводила аргументы, добавляла тёплые слова, как бы между делом.

К утру он согласился.

Когда её увезли, дом будто выдохнул. И я тоже. Честно, впервые за долгие месяцы в квартире воцарилась тишина. Никто больше не шуршал газетой на рассвете, не перекликался с мужем через весь коридор и не раздавал свои «добрые советы».

Я сразу же принялась прибирать. Убрала всё, что она считала важным, но что мне только мешало. Фарфоровые статуэтки с комода, её многочисленные коробки с мелочами, даже старую вазу с засохшими цветами. Теперь всё исчезло, оставляя после себя только пустые полки. Воздух в квартире стал чище, светлее.

Первые дни были настоящей сказкой. Я включала музыку, готовила то, что люблю, а по вечерам с наслаждением растягивалась на диване в гостиной — на том самом, который она постоянно занимала. Муж выглядел немного подавленным, но я каждый раз мягко убеждала его, что всё это ради её же блага. «Она наконец получит помощь, милый, и ей станет лучше», — повторяла я с самой искренней интонацией.

Но потом, на третий день, что-то изменилось.

Утром я зашла на кухню и увидела её старую кружку. Ту, что всегда раздражала меня своим облезлым рисунком и липким ободком. Она стояла на столе. Хотя я точно знала, что выбросила её сразу после того, как она уехала.

За завтраком я осторожно спросила мужа: «Милый, ты вернул мамину кружку?»

Он поднял взгляд, удивлённо хмурясь. «О чём ты?»

«Кружка, её кружка. Она стоит на кухне», — пояснила я, ощущая, как холодок прокрался по спине.

Он пожал плечами: «Ты же сама её выбросила».

Я попыталась списать это на недоразумение. Мало ли, может, я забыла. Но на следующий день случилось кое-что ещё страннее.

Моя косметика, которую я хранила в спальне, вдруг оказалась на её старом туалетном столике. Помада, моя любимая, лежала там, а на крышке остались… отпечатки пальцев. Как будто её кто-то держал.

Потом появились книги. Одна из них стояла на полке, где раньше были её вещи. Но самое странное — она была открыта. На какой-то странице с текстом, которого я не помнила.

Сначала это казалось просто нелепостью, мелочами. Но день за днём ситуация становилась всё хуже.

Однажды ночью меня разбудил странный звук. Будто кто-то двигал стул на кухне. Я пошла проверить — конечно, никого. Но стул действительно стоял не там, где был раньше.

А через пару дней я нашла её шарф, который она постоянно носила. Он аккуратно висел на спинке моего кресла, словно только что оттуда убрали её плечи.

«Это уже не смешно», — сказала я мужу, чувствуя, как голос дрожит от гнева.

Он озадаченно посмотрел на меня: «О чём ты вообще говоришь?»

Я не знала, что и думать. Это всё выглядело так, будто она… вернулась. Её вещи появлялись повсюду, мои же начали исчезать.

Дом больше не казался уютным. Тени в углах становились гуще, будто ждали, пока я отвернусь. Любой звук отдавался эхом, заливая комнаты давящей тишиной. И я больше не могла быть уверена, что всё это — просто моё воображение.

Я уже не могла отличить реальность от своих мыслей. Всё вокруг казалось чужим, будто чьи-то руки трогали мои вещи, будто сам дом шептал мне что-то злое и враждебное. Вещи продолжали появляться там, где их быть не должно. Шарф свекрови однажды оказался прямо у меня в постели. Её фарфоровые статуэтки, которые я убрала сразу после её отъезда, снова стояли на своих местах на полках. Но самое страшное началось, когда я стала слышать её голос.

По ночам он звенел в моих ушах, словно далёкий колокольчик. Хриплый, чужой, но до жути знакомый. «Ты всё правильно сделала... Но ты следующая», — шептал он, обжигая меня холодом.

Я пыталась говорить с мужем. «Ты должен мне верить! Это всё она!» — умоляла я. Но он смотрел на меня, словно устал от бесконечной борьбы. В ту ночь, впервые за всё время, он закрыл дверь в нашу спальню изнутри. Я лежала снаружи, обхватив колени, и поняла: он мне больше не верит.

На следующее утро у порога стояли врачи. Один из них, высокий и вежливый, протянул мне руку. «Выходите, пожалуйста». Его голос был мягким, почти успокаивающим, но я видела в его глазах только жалость. Я хотела кричать, что это ошибка, что они всё перепутали. Но меня словно заковали в безмолвие. Я смотрела, как муж отворачивается, избегая взгляда, и эта картина сломала меня сильнее, чем всё остальное.

В клинике меня отвели в светлую комнату с белыми стенами. Пустая тишина давила так сильно, что казалось, я сама могу стать частью этих стен. Лекарства делали меня сонной, но не могли заглушить шепот, который всё ещё звенел в моей голове.

Через несколько дней ко мне пришёл врач. В руках у него был планшет, а на лице — мягкое выражение профессионального сочувствия.

«Скажите, вы помните, что происходило в вашем доме?» — спросил он, глядя на меня внимательно.

Я рассказала всё. Как свекровь сошла с ума. Как её вещи возвращались, будто она всё ещё была там. Как я слышала её голос, каждую ночь.

Врач кивнул, слушая очень внимательно. А потом мягко произнёс: «Вы здесь уже месяц. Ваш муж привёз вас, потому что вы переставляли вещи, и убеждали мужа, что это делает она. Вы же понимаете, что ваша свекровь умерла полгода назад?»

Мир рухнул.

Умерла. Полгода назад.

Я чувствовала, как воздух выскользнул из моих лёгких. Это не могло быть правдой. Я ведь видела её, слышала. Она была везде, в каждой комнате, в каждой тени. А теперь — просто пустота. Или… это я?

Канал Автора Два Стула