Sigrey

Но что-то было не так. Справа на два часа должен был быть сарай. Дедюк это точно помнил – в нём комбайнёр иногда прятался от кислотно-салатовых чертят, которые частенько заполоняли дом и вели себя шумно. Но сарая не было. Вернее, что-то появилось между ним и Дедюком, закрывая пасторальный вид. Дедюк сделал титаническое усилие и с хрустом прищурился избитыми лучом веками.

Так и есть. Сарайную видимость закрывала огромная репа. С раскидистой ботвой. Что-то тут не срастается, здраво попытался рассудить комбайнёр. Во-первых, он никогда в жизни ничего не сажал. Во-вторых, на дворе стоял январь (ну примерно). Наверное, поэтому было холодно и лежал снег (Дедюк научился распознавать сезонность по некоторым приметам). А в примерно январе репы не растут. Даже малюсенькие.

Но этим чудеса не ограничились. Из озимой репы доносились какие-то звуки. Дедюк осторожно приблизился к корнеплоду и уловил чью-то речь.

– …Маша, послушай… – доносилось из репы. – Я тоже соскучи.. Ну не ори. Зачем ты постоянно оскорбля… Да похуй мне на их мнение! Один раз живё… Я тебе предлагал!!! Я не виноват, что тебе всё неинтересно! Это ты не начинай! Алё!… Не смей бросать трубку!… Алё!… Бляяяя.

– Эй… – выдавил из себя Дедюк длиннющую для своего состояния тираду. В ответ внутри что-то зашуршало, матюкнулось и залязгало засовами. Дедюк отступил и заозирался в поисках чего-нибудь колюще-летального. Часть репы медленно опустилась, и на свет божий показался рептилоид. Точнее, сначала выглянула тыква-голова, зыркнула красными глазками-черри, шумно втянула носом-картофелиной морозный воздух. Пальцы-корнишоны ухватились за края выходного отверстия, и весь рептилоид лихо выпрыгнул в сугроб, погрузив тело-кабачок и ножки-цуккини в мягкий снег.

– Хера се холодина!!! – вскричал рептилоид и огляделся. – Какая огромная пустошь!!!

– Ты кто?! – округлив глаза, логично вопросил Дедюк.

– Здаров! – бодро ответил рептилоид и представился. – Лёха. Путешественник.

– Ты…?… Откуда?!

– Оттуда! – ответил Лёха, ткнув указательным корнишоном вниз, и вперился помидоровым взглядом в синее небо. – Какой странный потолок… Никогда такого цвета не видовал!

– Это не потолок. Это как его… небо.

– Небо? Что такое небо?

– Ну… это самое… Заканчивается земля и вот оно начинается.

– В смыссссле заканчивается?! Я что, на поверхности?

– Типа.

– Хххха-ха!! – радостно завопил рептилоид. – Я долетел!!! Я долетел! Надо Машке… Оооооой бляяяяя!!! Надо посадить флаг! Ты не против? Уууууууу!!!… Я долетел!!! АААААА!!!!…

Немного успокоившись, Лёха бегло осмотрел репу и приуныл. Землелёт изрядно потрепало, и дороги домой в мёрзлом грунте он вряд ли выдержит. Исходя из личного опыта проживания на поверхности, Дедюк определил, что к Машке Лёха сможет вернуться через месяца четыре.

– Можно у тебя перекантоваться? – спросил Лёха.

– Пьёшь?

– Смотря что и так, знаешь, по праздни…

– Пьёёёёёёшь. Живи, чо.

– Спасибо! Ты не мог бы мне помочь вытащить землелёт? А то он промёрзнет, я хрен вернусь отсюда. Тока погоди, я ща антенну уберу…

Всё ещё в состоянии грогги Дедюк наблюдал, как Лёха юркнул обратно в репу, что-то нажал, и ботва, вытянувшись в струну, со скрежетом опустилась в землелёт.

– Раз-два взяли! – и репу укатили в сарай. Дедюк чуть не умер от неожиданной физической нагрузки. Да, конечно, он был заслуженным комбайнёром. Но это вышло не нарочно – он заснул за рулём и случайно намолол на рекорд области (за это даже выдали грамоту, которую он до сих пор перечитывал в туалете).

– Чем займёмся? – живо спросил Лёха.

– Я в сельпо.

…Водка Лёхе не пошла. Случилось самое страшное, что может произойти с собутыльником при распитии – он абсолютно не пьянел, как бы Дедюк его не поливал. Комбайнёр было отчаялся, но потом вспомнил о мешке ДДТ, который спёр с колхозного склада пестицидов. Продать награбленное не получилось – склад рас****ила вся деревня, поэтому предложение наглухо угробило спрос. Лёха развёл порошок с талым снегом, капнул на Лёхину тыкву – и рептилоид блаженно чмокнул. Это была победа химии над трезвостью. С тех пор они ожидаемо зажили душа в душу.

…Лёху было не заткнуть. По вечерам, укутавшись в советское верблюжье одеяло, он рассказывал об увиденных мирах – сотнях маленьких и больших пустошах, которые он открыл. Раскрыв желтозубый рот, Дедюк слушал о сталактитах, уверенных, что это они, а не сталагмиты, растут вверх и доказывающих это переворачиванием фактов с ног на голову; об огромных дино-кротах, притаившихся в лавовых омутах, чтобы сожрать любого, кто зазевается на берегу; о подземных пиратах, бороздящих нефтяные моря в поисках галеонов, забитых до верху сокровищами в виде бутылей с чистой водой; о своём доме, о Машке и войне с брюквоголовыми, считающими, что брюква – избранный Овощным Богом овощ, а все остальные – лишь вредные сорняки.

– А как называется твой мир? – спросил как-то рептилоид.

– Селиваново.

– Селиваново… Красиво. Оно большое?

– Не, домов 20.

– А что дальше?

– Мелехово.

– А дальше?

– Я откуда знаю.

– Ты никогда нигде не был?!

– Чо я там забыл.

– И это он называет меня овощем… Плесни на тыкву, чо сидишь?

…Дедюка снесло цунами вопросов о его мире. И, хотя комбайнёр на большинство из них отвечал «я откуда знаю?!», рептилоид, подстёгиваемый пестицидом, не унимался. Всё ему было интересно, и тогда на помощь Дедюку пришёл телевизор.

– Во, на этих трёх кнопках все ответы, братан.

Трюк с теликом сработал на какое-то время, но ненадолго.

– Ну ок, я всё знаю про Украину и Сирию. А есть ещё какие-нибудь страны?

– Ну… пиндосы есть. Англичанка. Евреи ещё. Но они везде есть.

– А ещё?

– Да много ещё пидорасов всяких.

– А кто такие пидорасы?

– Да бляяяяя… – устало ответил Дедюк, взирая на снежные заносы. В такие моменты он как никогда ждал весны.

…И она пришла, сдёрнула с колхозного поля белую скатерть, растворила серые тучи в тёплом солнечном свете, вдарила по утренней тиши заливистым щебетанием птиц. Ещё немного, и запыхтит Лёхин землелёт, расправит потускневшие антенны и рванёт вниз – к дому, Машке и Дню Победы над брюквоголовыми…

…Беда пришла, откуда не ждали.

– Дедюк!!!! Дедюююююк!!!

– Яяяяя, аеа ауй яяяя…

– Я умираю, Дедюк!!!

Гвоздь. Он предательски высунулся из дверного косяка и подло царапнул Лёхину цуккини-руку до мякоти, когда тот рыскал в поисках пестицидного порошка.

– Ну и чо ты орёшь? Можно ж подорожником как-то это всё…

– Ты не понимаешь!

Заикаясь, рептилоид поведал Дедюку, что будет дальше. Образовавшаяся гниль быстро сожрёт его руку, потом кабачок, а когда доберётся до тыквы… Лёха заплакал красными помидоровыми слезами. Он больше не увидит жену и дом.

– Ты… ты только не закусывай мной, ладно? Не хочу такой смерти…

– Ладно, не закушу.

Хм, подумал Дедюк. «Не закушу»… Закуска… Это могло стать решением для друга. По крайней мере лучше, чем ничего.

… – Иду, хватит в дверь барабанить! – Бабкина встала с кресла и зашаркала в сени. – Кто там?!

– Дедюк!

– Я уже год не гоню, иди отсюдава!

– Сергевна, открой! И это… ты только не пугайся…

…Через полчаса трясения за плечи и хлестания по морщинистым щекам Бабкина пришла в себя и еще раз уставилась на заплаканного рептилоида. На всякий случай осенила его крестным знамением, для подстраховки. Убедившись, что Лёха не загорелся и не заговорил по-арамейски, она успокоилась и выслушала комбайнёрскую идею. Осмотрела рану и согласилась помочь.

– Сначала стерилизуем банку.

Будучи не понаслышке знаком со всеми видами съедобных закусок, Дедюк знал: солёный огурец хранится дольше свежего. А значит, Лёху можно спасти. Дедюк вызвался ассистировать.

– Укроп.

– Даю.

– Смородиновый лист.

– Вот он.

– Жжётся!!! Рука в огне!!!!

– Это соль. Дедюк – анестезию!

– Три кубика ДДТ на тыкву! Держись, братан!…

…Операция прошла успешно. Уже через 20 минут счастливый Лёха рассматривал своё сморщившееся предплечье, закатанное в трёхлитровую банку. Пошевелил солёными пальцами, разгоняя горошковый перец по укропным водорослям живительного рассола.

– Это чудо! Чудо… – зачарованно шептал рептилоид. – Спасибо тебе, Сергевна! И тебе… ДРУГ!

Овощ бросился в объятия Дедюка. Комбайнёр почувствовал себя странно – его никто не обнимал с шести лет.

– Банку не разбей, братан.

…Землелёт выкатили из сарая в начале августа. Лёха набрал в дорогу ДДТ и скрылся внутри, чтобы произвести всякие предполётные манипуляции. Дедюк ради такого случая надел пиджак и спортивные брюки с лампасами. Да, с землелётом тоже были проблемы: выяснилось, что какая-то шальная крыса перезимовала в репе и погрызла аппаратуру. Но тут помогло знание Дедюком всех мест, где росли детали, и хозяев, у которых нет ружей. За одну ночь Дедюк тайно посетил огороды Внучкиных, Жучкиных и Кошкиных. У первых он незаконно приобрёл огурцы-предохранители, у вторых поживился резонатором-патиссоном, а третьи лишились пяти метров провода в виде зелёного лука.

– Прощай, друг. – произнёс рептилоид.

– Береги руку, Лёха. – ответил Дедюк и отвернулся, что-то сглотнув.

Лёха скрылся в землелёте, задраил дверь. Земля под Дедюком задрожала от вибраций включившейся машины. Репа завертелась вокруг оси – сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее, и с грохотом ввинтилась в грунт. Лёха полетел домой.

…Следующим летом Дедюк вышел на крыльцо, чтобы уточнить состояние мира на сегодняшний момент. Мир встретил его стабильностью, но что-то было не так. Недалеко от сарая росла капуста. Которую, разумеется, Дедюк никогда не садил. Подойдя ближе, Дедюк сорвал кочан и пригляделся. У этой капусты были странные прожилки. Прожилки, которые складывались в буквы. Дедюк оторвал верхний лист и стал читать. Это было первое письмо от Лёхи.

Каждое лето Лёха ему писал. Писал о себе, о Машке, которая наконец зацвела, хотя врачи давали негативный прогноз. О том, что она дала семена, что они высадили целую грядку детей. Лёха остепенился и завязал с путешествиями. По рецепту Бабкиной он открыл клинику по протезированию, спас тысячи овощных жизней и разбогател до неприличия.

Дедюк не съел ни листочка и частенько и вечерами перечитывал письма снова и снова. И ждал следующего лета. Так прошло четыре года. На пятый август письмо-капуста появилась снова. Дедюк вприпрыжку подбежал к ней и с нетерпением сорвал первый лист. Но почерк был другой.

«Здравствуйте. Пишет Вам Мария, вдова Алексея. С прискорбием сообщаю Вам, что он умер. Тихо и от старости, в кругу любимых детей. Перед смертью он просил передать Вам, чтобы Вы не были овощем. И потребовал, чтобы Вы это пообещали. Всего доброго».

Дедюк никогда не выполнял обещания. Обещания нельзя потрогать, выпить или съесть, поэтому они ничего не значили. Но то ли это было обещание первому в жизни другу, то ли рептилоид действительно заразил его духом авантюризма… В общем, Дедюк набрался смелости, оделся в почти чистое и, выпив на дорожку 200 грамм, пошёл.

…Через 400 метров закончились Селиваново и Мелехово. Дальше простиралось неизведанное. Дедюку остро захотелось домой, но он не сдался и двинулся дальше. Метры давались с трудом, но адреналин от эмоций не давал путешественнику упасть замертво. Дедюк увидел асфальт, по которому ездили странные машины. Они отличались от комбайнов, и были разноцветные. Потом он увидел дом из камня и чуть не сошёл с ума. Выбившись из сил через 359 метров, Дедюк упал в лопухи, где его нашла фельдшер Мышкина, возвращающаяся со станции в родные Супруны. Мышкина закинула на спину тело, в котором еле теплилась жизнь, отнесла к себе домой и выходила. Из вежливости Дедюк на ней, конечно, женился, а через год и полюбил. Ему открылись некоторые интересные вещи. Например, секс вдвоём и тёплая еда из фарфоровых тарелок. Но Дедюка влекла жажда приключений. Он узнал, что через 2.875 метров есть Большой Город. Мышкина поддержала инициативу мужа и отправилась с ним. В Большом Городе Дедюк ошалел настолько, что решил куда-нибудь СЪЕЗДИТЬ. Ходят слухи, что он набрался храбрости, и следующим летом полетит в Турцию.

Но это, как говорится, совсем другая овощная грядка.

Кирилл Ситников

– Да-да-да, знаю. – огрызнулся Жерехов. – Но мне очень надо ТУДА. Вы б лучше срок годности томатного сока проверили.

Пока стюардесса размышляла, к чему он клонит, Жерехов просочился мимо неё, выудил из ящика выпуск «Ведомостей» и одним прыжком очутился у створчатых дверей ватерклозета. Замок был повёрнут на «Занято», но это бизнесмена не остановило. Он постучал три раза, косясь на стюардессу, возобновившую преследование. Замок повернулся на «Свободно», и Жерехов нырнул внутрь, захлопнув дверь прямо перед носом хмурой девушки. Оглянулся – никого.

– Санчо, ты тут? – тихо сказал бизнесмен в пустоту. 21:40. Пора бы ему уже появиться.

– Иду, Жерех!

Из стенки, ограждающей «боинг» от разгерметизации и смерти на высоте 11 кэмэ, в туалет ввалился Санчо, обдав Жерехова колючим инеем и приветственным матерком.

– Здарова, ****а!

Обнялись.

– Держи прессу. – Жерехов сунул рулон «Ведомостей» в озябшие руки друга.

– А «Спорт-Экспресса» не было?

– Разобрали, пидорасы.

…Они были друзьями детства. Один двор, одна школа, один институт. Потом Жерех пошёл в гору, а Санчо не попёрло. Жерех узнал о его смерти больше недели назад. По прилёту на переговоры в Новосиб кто-то (он уже не помнил кто) кинул ему в «Вотсап» скупое «Саша умер». Жерех твёрдо решил после переговоров позвонить тёте Зине, его матери, но сначала забыл, потом не нашел номер, а затем забыл снова. Когда он возвращался обратно, в 21:40 в иллюминатор постучали. С той стороны. Жерех поднял пластиковую ставню и увидел расплывшееся в улыбке лицо другана. Сначала он подумал, что переработал, но Санчо настойчиво затыкал пальцем куда-то вперед и стал показывать всякие непристойности. Жерехов понял, что тот намекает на туалет.

Оказалось, что после смерти Санчо стал обитать в облаке аккурат на маршруте «Москва-Новосибирск». Это было громадное облако, и у них было 17 минут на общение. Жерехов стал мотаться в Новосиб и обратно каждый день, и не только по работе. Так он мог общаться с другом – в 8:22—8:39 по дороге туда и в 21:40—21:57 на обратном пути. Дважды по 17 минут в одном из свободных туалетов они встречались: Жерех хвастался своими достижениями, плакался о тупости коллег и коварстве конкурентов, а Санчо весело над ним подтрунивал и материл облако, в котором нет никаких элементарных удобств для пусть и почившего, но всё равно культурного и любознательного человека.

Но в этот раз что-то было не так.

… – А они, понимаешь, как целочки пугливые – то хотим сотрудничать, то не хотим! – распалялся Жерех. – Заебали уже, правда. Я им говорю, мол, давайте начистоту: я знаю, что Эл-Инвест мутит воду. Так у них нет за душой нихуя, вам-то чо за выгода с ними снюхиваться… Санчо?

Санчо грустно смотрел на друга, будто вообще его не слушая.

– Сань, чо не так?

– Жерех, мы больше не увидимся.

– Как… почему?

– Сегодня девятый день. Душа улетает. Навсегда. Связи не будет.

– Бляяяяя… – после минутного молчания произнес Жерехов. – Сань… Где ты похоронен-то? Я буду приходить на могилу, правда, раз в неделю минимум, там как получится, но я постара…

– Жерех, ты не понимаешь. Умер не я. Умер ты.

– Ха!.. ЧТО?

– «Боинг», на котором ты летел в Новосиб 9 дней назад… Он исчез с радаров в 21:57… Сначала говорили, что теракт, потом про человеческий фактор… Ну, по классике… Тебя нашли почти сразу, я был на опознании… Мне очень жаль.

– Что ты… что ты несёшь?! Я лечу прямо сейчас в самолёте, составляю договор! А ты проходишь сквозь самолёты на высоте 11 кэмэ!

– Нет. Я лежу сейчас на диване у медиума Никаноровой.. это сеанс. А твой самолёт.. Неужели ты ничего не замечал?

– Не замечал ЧЕГО?!

Жерехов выглянул в салон. Ничего необычного… И тут его осенило. Жиробас в первом ряду. Мать с плачущим сыном, пара петтингующих друг друга молодоженов, спящий военный.. Все эти пассажиры летели с ним всегда. Все эти 9 дней. Как и стюардесса, подозрительно пялящаяся на него. Он просто никогда этого не замечал. Потому что переделывал договор.

Жерехов юркнул обратно и закрыл дверь. У него была еще одна зацепка.

– Посадочные талоны! Я сохранил их все! Для бухгалтерии!!!

Жерехов достал из паспорта стопку талонов и стал судорожно их перебирать, будто проигравшийся в хлам картежник-неудачник, ищущий шулерство. На всех талонах – один и тот же номер рейса. Одно и то же место. И одна и та же дата. 13 февраля. Девять дней назад.

Жерехов конечно же смотрел «Шестое чувство». Но такой эпической сцены понимания собственной мертвенности, как у Брюса Виллиса, у него не получилось – площадь авиатуалета была слишком мала для ошеломленного брожения под инфернальную музыку. Поэтому он просто перестал чувствовать ноги и сполз по двери на пол.

– Как мама?…

– Держится… Я был у неё сегодня утром. Привёз лекарств. От сердца там и всё такое…

– Почему ты сразу мне не сказал?

– Я… я не знаю… Я хотел просто, ну знаешь… Просто поговорить. После твоего повышения мы ж ваще никак… Я понимаю – у тебя работа, договорА, встречи всякие… Ты меня даже с днюхой не поздравил… Я тебе в вотсапе написал, типа «охуел штоли», а ты не ответил…

– Наверное, не доставлено было…

– Не, там потом галочки стали синенькие, типа ты прочитал. Но не важно. Мы… мы ж так вот при жизни в последний год не виделись даже. Ты то там, то сям… Ежегодные шашлыманы майские проебали… Я тебе звонил-звонил, а ты всё шаблонами отписывался. Я уже хотел к тебе в офис заявиться, потому что ты меня конкретно с игнором заебал. Злой был ****ец. Но не успел… Напился в говно. Может, щас с тобой бы летел, если б жена водку оставшуюся не вылила и по щам не настучала. Говорит, знаю бабу одну, Никонорову, она медиум натуральный, без этого тээнтэшного разводняка. Но у неё дорого ****ец, тридцать тыщ сеанс. Ну хули, я «пежоху» продал.. Ради друга жалко что ль. На 9 дней хватит.

…Девять дней. Ровно столько человеческая душа шляется по нашему миру. Её удерживают здесь не какие-то там физические процессы или библейская хренотень. Она цепляется за то, к чему была всегда привязана. Самому любимому, самому ценному, что было её жизнью – любимым, дому, кастрированному коту или зимней подлёдной рыбалке. Душа же бизнесмена Жерехова вцепилась в работу, поглотившую его с головой. Захватившую его целиком и, будто собственница-жена, отгоняющую от него всё остальное.

…Жерехов посмотрел на часы. 21:48.

– У нас еще девять минут?

– Да.

– Слышал анекдот про евреев и анальгин?

– Что?

– Короче…

И Жерехов рассказал ему анекдот. Они посмеялись, и Санчо вспомнил анекдот про Рабиновича на Красной площади. А потом они поговорили о бабах. А затем плавно перетекли на тему машин. Эти последние девять минут их дружбы они болтали не затыкаясь, словно радиоведущие, которых штрафанут за паузу в эфире. Это была совершенно обычная беседа двух лучших друзей – с сальными шутками, взаимными подколами, за которые вообще-то надо бить в морду, но лучшему другу простительно и не такое. Они улыбались друг другу и были счастливы. Были оба живы эти сраные девять минут.

Но потом в дверь постучали.

Оба притихли, но стук возобновился.

– Откройте, пожалуйста, дверь! – настойчиво сказала стюардесса.

– Не открою! – заговорщицки подмигивая Санчо, проскрежетал Жерехов. – У меня тут, знаете ли, процесс!

Оба тихо захихикали, но быстро прекратили – дверь исчезла. На пороге стояла грозная барышня в уни-форме.

– Молодой человек, пройдите, пожалуйста, на своё ме… – начала было она, но, увидев Санчо, осеклась и секунду дрелила его взглядом.

– Это… Это что, живяк?! – вдруг сказала она грубым мужским голосом. – Ты хули здесь забыл?!

– Я… А вы, собственно, кто? – пролепетал Санчо.

– Аааааааааа! – тыкая пальцем, продолжил стюардесса. – Ты от Никоноровой, да? Это она?! Она?! Никонорова!!! – вскричал стюардесса в потолок. – Ты же здесь! Я слышу, как ты дышишь!!

– Батюшки-свет! – раздался сверху приглушенный старческий голос.

– Ещё раз такую ***ню провернёшь, ****а старая, я тебе обещаю! Напялю полосатый свитер, перчатку с ножиками и припрусь к тебе во сне!!! – загрозил стюардесса в потолок.

– А на что мне жить, у меня пенсия дванаццать тыщщ! – плаксиво ответил старушечий голос.

– Так. Ты – кыш. – стюардесса махнул рукой, и Санчо растворился в воздухе. Стюардесса посмотрел на часы.

– Без трёх десять. Жерехов, за мной. Пора.

Оба вышли из туалета и направились к выходу из самолёта, который был уже открыт.

– Иди быстрей. А то твоё облако растворится без тебя и будешь здесь вечно болтаться, как дурак.

Жерехов опасливо вышел в облако.

– А что дальше?

– Понятия не имею. – ответил стюардесса, пожав плечами. – Я ж никогда не умирал. Ну всё. Целоваться не будем, удачи наверху, бла-бла-бла.

Стюардесса юркнул в салон и со скрежетом задраил дверь. Облако постепенно рассеивалось. Жерехов посмотрел на свои руки – они стали прозрачными, как и всё его засунутое в дорогой костюм тело. Растворяясь вместе с облаком, он поймал себя на мысли, что ему до одури хочется майских шашлыков. Так хочется, что он даже забыл об оставленном в самолёте ноутбуке, в котором хранился так и недоделанный договор.

Работа, наконец, его отпустила.

Кирилл Ситников

– Ну наконец-то, бля! – пробрался голос сквозь табачный туман. Галич разогнал дымку, присмотрелся – Еремко, попыхивая сигарой в углу, яростно обрабатывал напильником своё переднее копыто, сыпля стружку прямо на именные пошитые на заказ труселя. В стороне стоял увядший полуметровый жокей Дима.

– Ну что опять не так… – простонал Галич.

– Уволь его к ****ям! – прогремел кентавр, тыча напильником в Диму.

– Что ты уже сделал? – спросил промоутер жокея.

– Ничего я не сделал, просто зашёл познако…

– Не ****и! – вскрикнул Еремко и поднялся на копыта, отчего трейлер на секунду превратился в хлипкий баркас посреди шторма. – Что это за хамло?! «Тыкает» он мне бля! Охуеть дружок нашёлся! Верни Трегубова!

– Да не вернётся Трегубов. – вздохнув, ответил Галич.

– А ты с ним разговаривал? Ты промоутер, бля! По****и, умасли, извинись, если надо!

– МНЕ извиняться? Это я его лягнул? И я не могу разговаривать с человеком, который только вчера родную мать узнавать начал! Дима с Ветром выиграл три этапа Прьемьера, так что проглоти его «тыканье» и спустись на землю!

Вместо ответа Еремко открыл холодильник и углубился в поиски баночного пива.

– Диман, – приобнял Галич жокея, – пожалуйста, я тя очень прошу. Попробуй наладить с ним контакт.

Дима осторожно подошёл к кентавру и робко погладил его по спине:

– Ну это… тихо… тихо…

Еремко дёрнул рыжей шкурой.

– Ты что – зоопедик? Он зоопедик, Галич? Он будет тереться о мою спину своим зоопедиковым хером?!

– Я никакой не зоо… – попытался защититься жокей, но тут же получил в маленькое лицо струю сигарную струю и затих. Еремко же продолжил своё наступление:

– Что это у тебя в сапожонке, гномик?

– Хлыст…

– Хлыст? О-о-о-о, у тебя есть настоящий хлыст. И что ты им собрался делать? Хлестать меня по сраке?

– Это просто атрибут…

– Атрибут. У тебя комплексы? – кентавр смял пиво из банки прямо в рот и отрыгнул, игогокнув. – Ты типа с ним власть охуенную ощущаешь, да? Такой господин «пол-организма»?

Это было отчасти правдой. Дима был зарегистрирован на паре-тройке тематических сайтов под ником «Мистер Стронг», где имел статус «Бывалый» и 18 экзальтированных рабских отзывов. И, хотя это было сейчас не важно, Дима молчал, пялясь в своё испуганное отражение на концах лаковых сапог.

– Так, ясно. – сказал Галич. – Дима, выйди, пожалуйста.

– Но…

– Я всё оплачу.

Дима с пионерской готовностью исчез, оставив кентавра с промоутером наедине.

– Что ты делаешь? – спросил Галич кентавра, который схватил пук соломы, макнул в ведро с шоколадом и принялся с удовольствием жевать.

– Што? Эшо глюкожа!

– Что с тобой происходит?! Что, блять, не так?!

– Что не так?! Я тебе скажу, что не так! Всё! Этот трейлер! Это грёбаный гроб, а не трейлер! Без кандишена и сортира! Я задолбался откладывать яблоки в ведро!

– Слушай, трейлер будет! Мы отобрались на Президентский, это другой уровень, я найду хороших спонсоров, мне звонил чувак из «Фонбета»…

– Потом! – продолжил кентавр, не слушая. – Нахуй кличку «Ланселот». Она мне никогда не нравилась. Какой-то ханыга из Средневековья.

– Но ты под ней три года валишь, это почти бренд…

– Нахуй, я сказал. Хочу быть Тор. Мейнстримовое погоняло, понял? Твою работу сейчас делаю.

– Тор? Ты что, Крис Хемсворт? Ты себя в зеркало ви..

– Дальше. – не унимался кентавр и пнул копытом искусственную голову лошади с длинной шеей, призванной скрывать голову, торс и руки. – Я больше не надену эту поролоновую ***ню. Это печка, блять, эсвэчешная, а не маска. Через 200 метров внутри такая пена – хоть по бутылкам «хэд энд шолдерс» расфасовывай. Есть нормальные материалы, с микропорами и всякой такой нанопоеботой. Мне пох, гды ты щас её достанешь, в этом я не поскачу. Теперь по сену. Достань блакнот – хули ты не записываешь?!…

…Галич слушал список претензий, рисуя в блокноте ромашки и свастики. Под льющиеся требования исключительно ирландского клевера, датского пива и швейцарских жокеев промоутер думал, в какой момент он допустил ошибку. Ведь всё было хорошо. Он впервые увидел молодого кентавра на таджикской границе, когда возил погранцам одну замшелую певичку. Еремко взяли на афганской границе с полста кило гашиша на мыльной спине. Для контрабандистов кентавр был талибанской мечтой: кроме быстрых копыт и ослиной выносливости Еремко имел человеческие мозги, чтобы вовремя слинять, и руки, чтобы отстреливаться из «калашникова». Галич сразу увидел в нём потенциал. Так как погранцы уже продегустировали трофей, ему не стоило особого труда убедить их, что он – Гендальф, и забирает кентавра, чтобы вернуть его эльфам Долины.

Кентавр быстрее лошади. Плюс он может грамотно рассчитать силы на дистанции, поэтому Галич с Еремко решили зарабатывать на скачках. Промоутер заплатил швее за лошадиную маску, отстегнул ветслужбе за соответствующие справки, договорился о молчании с жокеем Трегубовым (у того была ипотека, поэтому вышло чуть дороже ветов) и вместе с кентавром стал подниматься вверх по хлипкой спортивной лестнице. Они начали с малого – выиграли Кубок Мордовии. Потом «Камчатскую Весну». Дальше были «Кубок Президента Башкортостана» и «Гранд Астана». Призовые деньги были небольшие, но их хватало на аренду коневозки и заказ пары мясных пицц на вечер. Ну и жмоты-«Матрёшки», конечно, подкидывали. По ночам Ланселот-Еремко совершенно бесплатно тренировался на колхозном поле. Образование в виде чтения, письма и пользования смартфоном он тоже получил на халяву от промоутера. Будучи не только партнерами, но теперь уже и друзьями, они заявились на турнир в Нижнем. Призовые были так себе, но выигрыш сулил участие в Президентском Кубке. Еремко даже не вспотел и влетел на финиш, опередив ближайшую лошадь на два корпуса. Через два часа Галичу позвонили – вы в игре. А Москва – это прямой путь на королевскую гонку в Дохе. И вот это уже космос.

Галич готовился. Он заставлял кентавра просматривать записи забегов его будущих конкурентов – орловского Ермака, ахалтекинца Бахши, дончанки Сиесты и многих-многих других. Чемпионов, вечно вторых, борющихся с собой неудачников… Но что-то произошло, щёлкнуло в кентавровом мозгу. Меньше концентрации, больше пицц, сигар и пивка. Лёгкие победы морально убили Еремко, и словно набухающее от газов пузо лошадиного трупа, быстро росло его эго.

– …и мне похуям, где ты это всё достанешь, ты понял? – закончил кентавр свой словопад.

– Или что?

– Или что?! Да я на хер тебя пошлю!

– Да? И куда ты пойдёшь, мне интересно?

– Куда угодно! Встану посреди трассы и сниму эту башку поролоновую! На одних ток-шоу так наварюсь, что тебе и не снилось!

– А, ну иди, снимай. Ты на московском ипподроме, челоконь, тут тебе не Башкирия! Здесь всем насрать, как ты выглядишь! Одни селфят свои цветочные шляпки, а для других ты – всего лишь цифра в ****ом ставочном талоне!! Им всё равно, человеческая у тебя голова или китовый хер, завёрнутый на шее как мамин шарф! Так что туши сигару, завязывай с бухлом и настраивайся на забег, пока я буду валяться в ногах у Димана! Понял меня, ***ло непарнокопытное?!

Кентавр подошёл к нему вплотную и медленно опустил голову, шумно выдув ноздрями букет из ненависти и пивного амбре:

– Иди. На. ***. С тобой или без тебя, я выиграю этот Кубок даже в говно. Потому что я – лучший. Я – уникален. А ты – нет. ЧЕЛОВЕК.

Галич посмотрел на часы:

– Уникальный, говоришь? Ну тогда наслаждайся.

Промоутер с ноги вышиб перед кентавром коневозную дверь. Что-то глухо упало на дно трейлера. Это была сигара, выпавшая изо рта Еремко.

Тренировочный загон уже наполнился скакунами. Они были кентаврами. Все до единого. Ни одной лошади.

– Салам алейкум, Ферузов! – Скай (он же в человеческом миру Саня Рыкунов) легко махнул через ограду загона и подскакал к ахалтекинцу Бахши (Еремко узнал его по белым «гольфам» на копытах).

– Привет, Сано! – с акцентом ответил ахалтекинец. – Пришёль на мой хвост сматрэт, когда стартанэм?

– Ой бляяяяяя! Анаболиков обширялся что ль, брателло?

Они дружески обнялись и поскакали вместе, обсуждая свадьбу племянницы Ферузова. В углу, положив левое копыто на ограждение, разминалась дончанка Сиеста-Верховцова, делая наклоны вперёд под недвусмысленные взгляды конемужчин. Сосредоточенный Ермак-Яковлев под забойный гоа-транс в наушниках наворачивал круги, мерно взрывая мокрый грунт под копытами. Это был всего лишь разминочный бег, но такой скорости, что кентавр мог мы с лёгкостью уйти от своры гепардов. Еремко представил, как Яковлев припустит во время забега и понял, что перестанет его видеть уже после первых ста метров дистанции. Верховцова закончила разминаться, спрятала крест под топик и рванула за орловцем. За ними пристроились Скай и Бахши («ё-моё, не переставая ****еть?!»), и постепенно в круговой бег втянулись остальные участники. Они радостно ухали, кричали, задевали Сиесту и скакали, скакали, скакали, не сбавляя темпа, не сбивая дыхания и не потея. Выкладываться они будут потом – после того, как наденут лошадиные маски, закинут на спины бутафорских жокеев и зайдут в стартовый створ.

– Что это такое?! – наконец выдавил из себя Еремко.

– Это другой уровень. – ответил Галич. – Другие ставки. Другие скорости. Другая тактика, неподвластная обычным лошадям. За две минуты забега разыгрывается шахматная партия. Например, Скай, Ёлка и Босфор из одной команды. Первые двое будут блокировать остальных, расчищая место для Босфора. Они часто так делают. Это знает Ермак, поэтому рвёт с места в карьер. Сиеста – королева обгонов на поворотах. Это уже не скачки, мужик. Это грёбаная Формула-1.

– Почему ты мне не сказал? – подавленно прохрипел Еремко.

– Чтоб душ холоднее был. Иди порезвись, скоро забег.

Кентавр поднял промоутера за грудки и прижал к холодной стенке трейлера.

– Убери меня с забега. Слышишь?! Типа я заболел, травмирован, умер, всё что хочешь им наплети, я…

– Ты идиот? – перебил его Галич. – Ты правда думаешь, что я тебя, пьяную охуевшую скотину, поставил бы в створ? Убил бы твою и свою карьеру?! Ты в заявке только на следующий год.

– Ах ты хитрый лживый гондон!!!

– Это еще называется «промоутер».

– Садись за руль.

– Куда едем? В бар?

– На поле!!!

Галич залез в кабину джипа. В боковое зеркало он увидел, как из трейлера вылетает пиво. Значит, можно ехать.

…Через год Еремко пришёл последним. В ярости он излягал в мясо свой трейлер с логотипами «Матрёшек» и «Фонбет».

– Пивка?

– На поле!!!

…Ещё через год у него почти получилось. Ермак, идущий первым, был уже близко, но перед последним поворотом Сиеста, подмигнув на ходу грамотно оттеснила Ланселота так, что ему пришлось входить по внешнему радиусу, что убило несколько драгоценных секунд выигрыша. Еремко пришёл только третьим. Его трейлер с логотипами «Матрёшек», «Фонбет» и «ЛДПР» был снова безжалостно отпизжен. Третье место давало право на участие в Королевских гонках в Дохе начиная с предварительных заездов, но это было слабым утешением для Еремко, мечтающим быть первым.

– Сигару, мужик?

– Поле-поле-поле, бля!!!

…Через два года, выдувая ноздрями горячий катарский песок, он перевалился через финишную черту и, еле волоча онемевшими копытами, ввалился в трейлер с логотипами «Матрёшки», «Фонбет», «ЛДПР», «Samsung» и «Exxon Mobil», стянул хлюпающую маску и, упав на колени, заблевал весь пол. Бухнулся на бок и некоторое время лежал, шумно хрипя, будто вытащенная на поверхность глубоководная рыбина. Надо полежать. Полежать…

– Ты как, мужик?

– Глч, уйднхй…!…

…Галич сам получил за него кубок. Наврав организаторам, что лошадь Ланселот не может присутствовать на фотосессии, ибо нещадно травмирована. Хотя это не враньё, нет. Это называется «промоушн».

Кирилл Ситников

– Это неправильно. – сказал Мась, собрал свои рубашки, гантели, любимую кружку и свалил. Что гантели унёс – это хорошо. Опять будут целыми мизинцы на ногах. А что сам ушёл – плохо. Мизинцы педикюрить больше не для кого.

За стеной послышался шум. Видимо, алкаши получили инвалидное пособие, подумала Лемтюгова и потянулась к наушникам. Но шум был не алкоголическим. Он не складывался из ссоры, Лепса и поговорок о промежутках между первой и второй. Скорее, это был свист приближающейся мины. Лемтюгова оглянулась – дурацкий рисунок на обоях (выбранных Мааааасем!!!) почему-то мерцал ярко-оранжевым светом. Свист уже закладывал уши. Лемтюгова предусмотрительно шмыгнула в угол. Стена стала полупрозрачной, и из неё влетело что-то железное, со звонким бряцанием грохнулось на пол и тут же вскочило на железные ноги. От него отделилась круглая плоская железяка и покатилась к Лемтюговой, у прижатых ног которой рухнула плашмя. На железяке был выгравирован зажмурившийся лев.

– И это всё, что ты можешь, ублюдина зелёная?! – вскричало что-то на железных ногах, лихорадочно тыкая в стену длинным копьём. В полумраке комнаты Лемтюгова разглядела это что-то – напоминающее робота, неправильно сваренного из всего, что нашли на свалке: грязное, помятое и поцарапанное.

– Ну хватит уже! – крикнуло копьё. – Ты в стенку молотишь, малахольный!!

– Действительно… – ответило железное существо и подняло забрало, обнажив человеческие глаза и часть поломанного носа. – А где это мы, собственно?

Существо осмотрелось и стремительно поскрежетало в сторону окна.

– Окно! Ааааа!!! Мы наверху башни!! Бля, а где щит. Щииииит!!

– Я здесь! – лев на щите приоткрыл один глаз и уставился на Лемтюгову. – Командир, здесь какая-то женщина!

– Да ладно! – обрадовался «командир». – Ёпта, мы в чертогах! Вы где, мадам? А вижу. – Он перешёл на пафос – Это… Позволь представиться, о лунноликая… ээээ…

– Бругильда, болван. – подсказало копьё.

– …Да. Бруги… – железный всмотрелся в испуганное лицо Лемтюговой. – Ты не Бругильда. Не понял. Вы кто, женщина?

– Лемтюгова. – пролепетала та. Существо сняло шлем, под которым была косматая макушка, плавно переходящая в редкую нечёсаную бородёнку. Это был определенно человек. Который протянул руку.

– Рыцарь Пизюк, здаров. Ты прислуга? А принцесса где? В палатах дрыхнет? Иди буди её, мажьте морды и за мной.

– Я не прислуга! И нет тут никаких принцесс! – слабо огрызнулась Лемтюгова и включила свет. Это произвело эффект. Рыцарь с копьём и щитом оглянулись вокруг.

– Где мы вообще?! – вопросил Пизюк в потолок. – Так. Кто что помнит? Потому что меня подвырубило чутка, когда это пидор хвостом вдарил.

– Я помню, как мы летели по какому-то яркому тоннелю. – сказал щит.

– Ну какому тоннелю! – ответило копьё. – Это была как… как пещера типа.

– Я так и сказал! В пещерах тоннелей не бывает, что ли?

– Вот откуда там яркие тоннели, позволь спросить, умник?!

– Если расставить факелы, например, или выход из пещеры вверх, то в солнечную погоду…

– ДА КТО ВЫ ВСЕ ТАКИЕ?! – оборвала научную копье-щитовую дискуссию Лемтюгова.

– Я ж говорю – я рыцарь, подошёл к башне, как положено, а эта падла пернатая сверху, понимаешь, неожиданно так…

– Ага, нападение крылатого чувака сверху это конечно неожиданно.

– Мля! Копьё! Почему ты меня перебиваешь постоянно, я не пойму?! Откуда эта черта уёбищная? Как только я начинаю что-то рассказывать, тебе вот всегда надо вставить…

– Можно не сбиваться? – попросила Лемтюгова.

– Да, извини. Я лучше нарисую. Смотри, вот башня…

– Вы царапаете копьём ламинат! – вскрикнула Лемтюгова. Но затем вспомнила, как Мась кропотливо его укладывал, и добавила, – но продолжайте.

– Ага. Башня. Сверху окно, там принцесса ****ая, всё как положено. И тут этот дракон, матёрый такой драконище…

– Это крест какой-то, а не дракон.

– Копьё, ну бля! Я ж схематично! Короче, он такой хвостом ***к! Латы мне поцарапал…

– А я говорил! – заныл щит. – Вот так, напролом – это неправильно! Нам нужно было подготовиться лучше, купить какое-то оборудование для скалолазания, разработать чёткие пути отхода! Я же говорил! Го-во-рил!

– Заткнись, а? – ответил рыцарь и направился к стене. – Короче ладно. Пошли домой. Завтра на работу. Ты это… извини, что ли.

Пизюк скрылся в стене. Лемтюгова запустила своё сердце и бросилась к стене. Несколько минут прослушала удаляющуюся перпалку: «И куда тут, блять, идти?! А я говорил, что это пещера! Какая пещера – это вылитый тоннель! Заткнитесь оба!!!». Потом она вбила в поисковик «откуда в квартире рыцарь», но ничего кроме пары порно-роликов не обнаружила. Интернет не знал (да и откуда?), что дизайнер «Саратовских обоев» в творческом порыве нарисовал рисунок, совершенно случайно совпавший с Руной, Открывающий Портал Между Двумя Мирами. Или Тоннель. Или Пещеру.

…Второй раз рыцарь Пизюк сотоварищи появился через 17 ночей, когда Лемтюгова ела в кровати курицу. Потому что её бросил второй Мась – красавец-веган, как и его мать. Он нашёл под кроватью сосисочный полиэтилен. Это было неправильно и подло – Лемтюгова обещала этого не делать. На её 1280 сообщений он никак не реагировал.

– Вот ты где, сука!!! На! На!! На!!! – вскочивший Пизюк замолотил копьём в диван.

– Опять вы?! – вскрикнула Лемтюгова, отряхиваясь от поролоновых кишок почившего дивана.

– А?! Аааа. Здарова, Лемтюгова. А я это… Спинка дивана. На гребень похожа просто. Извини.

– А я говорил…

– Слушай, щит, ещё раз скажешь «а я говорил» – сдам на цветмет, понял?!

– Давно пора.

– Тебя, копьё, никто не спрашивает. Лемтюгова, а у тебя пластыря нету? Эта тварь меня за руку тяпнула, через латы…

– Щас в аптечке посмотрю..

– Благодарствую. Ооооо! Курятинка! Ты доедать будешь?

…Постепенно Лемтюгова стала привыкать к ночным межпространственным визитам. Пизюк иногда задерживался – вставлял обратно вывихнутую руку, приматывал скотчем острие вопящего от боли копья или пользовался ватерклозетом. Часто они просто беседовали: Лемтюгова рассказывала ему об очередном ушедшем Масе (очаровательном стоматологе с загоном про трёхминутную чистку зубов; брутальном фитнес-тренере с ненавистью к западной телепродукции; красавце-девелопере с докторской степенью по перфекционизму). Пизюк болтал о своём мире и философствовал о своём месте в нём, лёжа на кровати в своих погнутых латах. Копьё сворачивалось змеиными кольцами на щите и дрыхло до утра, сарказмируя направо и налево даже в глубоком сне. На щит иногда снисходила безумная храбрость, и он принимался читать стихи собственного сочинения, отчего награждался многократным «заткнись!».

– Пойми, я без принцессы никто. – рассуждал рыцарь Пизюк. – Ноль. Говно с копьём.

– А кроме принцесс никого нет, что ли?

– Есть, но… Принцесса ж это карьера. Без неё никуда не берут. У меня так всё есть – армейка, права «В», высшее… Но это так – в магаз охраной. А у каждой принцессы есть дракон. А то и несколько. Не бывает принцесс без драконов. Хочешь получить принцессу – победи её драконов.

– А какие они – драконы? Огнедышащие?

– Неееее, ты чё. Обычно кусаются, царапаются, камнями бросаются, землёй. Огнедышащие – это небывалая хрень. Принцесса должна быть ****ец какая вся из себя принцессная.

– И рыцарь соответствующий.

– А не пошло бы ты, копьё, на ***!

…Прошло полгода. Лемтюгова рассталась с Масем-28, а рыцарь Пизюк всё никак не мог обзавестись Бругильдой.

– Я почти долез, сука!! Еще чуть-чуть – и рукой бы до подоконника…

– Ну какое там, ты даже до середины не добрался, брехло!

– Копьё! Я не понимаю, ты на моей стороне или нет?! Из тебя психолог, как из говна солнце! Нет чтоб поддержать, стимулировать как-то! Привет, Лемтюгова! А чо ты делаешь?

– «Игры Престолов» смотрю, ложись. Это сериал такой. Пиво будешь?

Рыцарь Пизюк удовлетворённо рухнул в своих латах на кровать, открыл бутылку о забрало и стащил кусок пиццы.

– Да ну на хер! Невозможно вот так с руки копьём дракона ухуячить!

– Ну он же типа Король Ночи…

– Да похуй кто он, хоть Император блять Весеннего Равноденствия! С такого расстояния… Это ебучий киноляп, дерьмо а не серик!

– Не слушай его, мать, это нашейная жаба лапками чью-то шею давит.

– Копьё! Спишь? Спи!!!

– О! У меня есть ироничная поэма про зависть! Как бы такая притча, вот послушайте…

– Заткнись!

Через 2 серии рыцарь Пизюк предательски уснул. Лемтюгова бережно накрыла друга одеялом. Копьё тоже спало, уткнув острие в одеяло. Бодрствовал лишь трезвый щит.

– Давай спать, щит. – прошептала Лемтюгова. – вам же завтра опять на башню? Бругильду добывать?

– Опять…

– Господи, да ты до сих пор не врубилась ещё, что ли? – пробурчало копьё сквозь сон.

– Не врубилась во что? – спросила Лемтюгова.

– Да на хер ему уже не впилась эта обморочная. Он специально прётся на эту башню, чтоб его дракон ****анул, и он у тебя оказался.

– Не может быть! Это чудовищное заблуждение! – запротестовал щит и замахал невидимыми руками.

– Ну что ты не догадался, я не удивлено. Не сочинял бы в бою свои слаборифмованные заунывные пасквили, давно бы заметил, как он нас с тобой в сторону отводит, типа не специально.

– Зачем он это делает? – спросила Лемтюгова.

– Мдааааа, ты, мать, завязывай с ночным пивасом – он из тебя мозговые клетки, видать, дивизиями выводит.

…Громкий хлопок в клочья порвал тишину. О чайнике на газу лучше не забывать, знаете ли. Лемтюгова опрометью бросилась на кухню, следом червём поползло копьё, продев себя через щит. Огонь с удовольствием принялся жрать дерьмовый легковоспламеняющийся ремонт. Он утробно урчал, ухал, скрежетал и выл. Точь-в-точь как…

– Дракон… Огнедышащий… – зачарованно прошептал проснувшийся рыцарь Пизюк и медленно повернулся к остолбеневшей Лемтюговой. – Я знал. Ты принцесса. Ты принцесса со своим огнедышащим драконом.

– Нет-нет, – ответила та. – Это не дракон, это плита! Слышишь?!

Но он не слышал:

– Разбуди гражданских и выведи из башни, принцесса. Ща тут такой ****ец начнётся – всем своим Масям, блять, не пожелаешь.

Рыцарь развернулся к «дракону», хрустнул шеей.

– Щит! Заводи поэму!

– Какую?!

– Пафосную, сука! Ебашь импровиз! Копьё, ты со мной!

– Хули ты стоишь как вкопанная?! – крикнуло копьё Лемтюговой. – Делай, что он говорит!

– А он?! А вы?!

– Да куда ж я его брошу, долбоёба этого?!

– Копьё, ты со мной или нет?!

– Да иду я, господи!

Копьё впрыгнуло в пизюкову крагу. Рыцарь опустил забрало:

– Ну что, тупая скотина, потанцуем?!

Лемтюгова несколько секунд смотрела на разгорающуюся во всех смыслах битву. Самую идиотскую битву за всю историю обеих реальностей. Рыцарь Пизюк яростно тыкал в языки вопящего пламени под самые ужасные стихи в мире. Это было невероятно тупо и совершенно неправильно. Но он искренне бился за неё. За свою Принцессу. Лемтюгова выбежала из квартиры.

…Стоя среди пожарных машин, карет «скорой» и толпы советчиков по тушению пожаров, Лемтюгова смотрела, как бравые МЧСники добивают «дракона» мощными водяными струями. Дракон никого из дома не сожрал – она вывела всех. Почти всех – остался ещё один человек… Через полчаса пожарные вынесли на носилках груду дымящегося железа. Словно кто-то забыл вовремя достать из духовки огромного гуся, печёного в фольге. Лемтюгова бросилась к носилкам. Рыцарь Пизюк улыбался, сжимая в руке щит и копьё.

– Это ваш?

– Что?

– Он реконструктор, что ли?

Выяснилось, что площадь пожара могла быть и больше, если б кто-то случайно не перебил какие-то трубы, и хлынувшая оттуда вода задержала «дракона» на некоторое время. Подбежали врачи со скрипучей каталкой. Рыцарь открыл глаза.

– Я победил этого пидора? Твоего дракона? Я победил его?

– Да. Ты победил. Он мёртв. – ответила Лемтюгова и полезла за каталкой в «скорую».

– Вы куда, девушка? – встрепенулась молодая фельдшер. – Он вам кто? Муж?

– Эээ… да. ДА.

– Нуууу… чисто юридически это не совсем вер… – начал было щит.

– Заткнись. – процедило копьё.

…«Скорая» неслась по ночной Москве, визжа сиренами и моргая неуступчивым автомудакам.

– Вот вернусь – всем распизжу, какого я дракоху завалил. Каждая собака знать будет. А то даже батя мой приуныл. – рассуждал рыцарь Пизюк, пока врачи боролись с застёжками его горячих лат.

– Это вряд ли, – ответила Лемтюгова. – Все эти магические рисунки сгорели вместе с обоями. Портала больше нет.

– Да? Жалость-то какая.

– Я бы даже сказало – фиаско. – поддакнуло грустное копьё.

– Погодите-ка, – произнес щит. – А разве нельзя купить ещё таких же пару руло…

– Заткнись!!!!

Это выкрикнули все.

И правильно.

Кирилл Ситников

Харитонова еле успела выключить идущих фоном «Камеди вумен» и покрыться соучастием. В магазин зашла пара. Усатый, заправленный в брюки он и властная увесистая она.

– Здравствуйте, – Харитонова выросла из-за веничного укрытия и, обильно намазав голос соучастием, добавила корпоративное, – cоболезную вашей утрате…

Пара оглянулась, очевидно не поняв поддержки.

– Где наш сын, Коля? – вопросила увесистая заправленного, посмотрев на него сверху вниз, хотя была ниже сантиметров на пятнадцать.

– На улице… – ответил усач, и его кадык заметался по шее вверх-виз как бешеный.

– ПО-ЧЕ-МУ ОН НА У-ЛИ-ЦЕ, ИДИОТИНА БЛЯТЬ? – второй вопрос она задала КапсЛоком, впрочем, как всегда.

Усатый сравнялся с ней по росту и, уворачиваясь от пролетающих слов, шмыгнул на улицу, напоследок жалобно звякнув колокольчиком. Увесистая неторопливо развернулась и стала лапать глазами помещение, упорно игнорируя Харитонову. Неимоверными усилиями продавщица умудрилась наладить с клиенткой зрительный контакт и завела нехитрый рэп, прописанный волосатой рукой Арутюняна:

– У нас для вас уникальное предложение – при заказе от трёх крестов вы получаете в подарок набор траурных лент и подушечку в гро…

– ТАК!

– …удваиваются баллы на вашей бонусной кар… – по инерции долепётывала Харитонова.

– Я САМА РАЗБЕРУСЬ, ШТО МНЕ НАДАВА!

Увесистая обрубила зрительный трос и двинула по магазину. Опять звякнул колокольчик – это усатый скарабейно закатил внутрь упитанного сынулю материнской формы.

– Вот твой сын, ничо с ним не случилось! Оррррёт она… – огрызнулся усатый, словно пытаясь доказать Харитоновой, что он не какая-то там тряпка. – Подняла ни темь ни закат…

– ХВАТИТ ТАМ МЯМЛИТЬ, ИДИ СЮДОЙ! – развеяла все доказательства увесистая, стоя в отделе гробов. – ТУТА ВОТ КРОВАТИ!

«Так себе эвфемизм» – подумала начитанная Харитонова, которой почему-то было не по себе. Она опустила глаза вниз: сынуля усато-увесистых неподвижно стоял перед ней и, не мигая, змеино гипнотизировал её шею.

– Мама, я хочу пить! – истребовал отпрыск. Его молочные зубы вроде как стали немного длиннее, но, может, это освещение, решила Харитонова. Но стало немного неуютно.

– АНДРЮШЕНЬКА, ОТОЙДИ ОТ ЭТОЙ! КОЛЯ, НУ ШТО ТЫ СТОИШЬ, БЛЯТЬ! ТВОЙ СЫН ЩАС ГАДОСТИ НАПЬЁТСЯ – ТЫ ЕГО ЛЕЧИТЬ БУДЕШЬ?!

«Почему это я гадость? Никакая не гадость…» – обиделась сквозь страх Харитонова.

– Андрюх, ты это… Давай дома попьёшь… Отойди от тёти.

– Пить! – мальчик был неумолим. Усатый неуверенно топтался на месте, подбирая слова и тон.

– Сынок, ну… я ж сказал тебе…

– Пить! Пить! ПИть! ПИТЬ!!! – малец с силой пнул ножкой ближайший венок и, пробежав по стене, очутился на потолке, где уселся рядом с люстрой и громко зарыдал от несправедливости.

– ЯССССССНО, КОЛЯ. ВСЁ САМОЙ НАДО ДЕЛАТЬ, КАК ВСЕГДА! – увесистая прыгнула на потолок, одним махом подняла сына за пухлую ручку и заколотила по заднице.

– ТЫ! ДРЯНЬ! ТАКАЯ! ПОГАНЕЦ! СКОЛЬКО! ЕЩЁ! БУДЕШЬ! МАТЬ! ДОСТАВАТЬ! – выкрикивала она в такт карающим ударам.

– Извиняй.. – буркнул усатый Харитоновой. Та зачарованно наблюдала за экзекуцией. Длинная юбка увесистой устремилась вниз согласно гравитации, и палач стала похожа на бешеную потолочную лампу с цветастым плафоном и розовым сатиновым цоколем дамских рейтуз. «В „Камеди Вумен“ такого не увидишь» – думала она, нарочитым весельем пытаясь разогнать налетевший в душу ужас. Через девятнадцать оскорблений сын затих и насупился.

– СИДИ ЗДЕСЬ, ЧТОБ ТИХО, КАК МЫША! – скомандовала увесистая чаду и грузно спрыгнула на пол.

– СТОИТ ОНА, ШЕЕЙ ТОРГУЕТ! ЛЫБЕДЬ, ТОЖЕ МНЕ! – бросила она справедливую претензию Харитоновой и утащила Николая к «кроватям».

…Спрятавшись в пластмассовых дебрях венков и поглядывая на свисающего с потолка ребёнка, Харитонова наблюдала за выбором мебели, длящимся уже добрых двадцать минут.

– Смотри, Свет, хорошенькая. Ольха… И стоит 20.700 всего…

– ВСЕВО?! ТЫ ЗАРАБАТЫВАЙ НОРМАЛЬНО, А ПОТОМ ВСЕВОКАЙ!

– А во, не?

– ШИРПОТРЕБ.

– О! Чёрная, глянь, с двумя крышками. Удобно…

– ТЫ ДЕБИЛ?! У НАС СТЕНКА ВИШНЁВАЯ, СТУЛЫ КОРИШНЕВЫЕ – И ЧЁРНЫЙ? ТЫ БАШКОЙ ДУМАЙ СНАЧАЛА, ПОТОМ ЯЗЫКОМ ЛЯПАЙ! ТЕБЕ ШТО, СТО ЛЕТ?! ПОРА УЖЕ МОЗГАМИ ДУМАТЬ!

– Ну всё уже, успоко…

– ДА Я СПОКОЙНА!!!

… – Свет, ну скока можно, давай уже выберем какую-то и пойдём…

– КОГДА ВЫБЕРЕМ, ТОГДА ВЫБЕРЕМ! ЛОМАТЬ НЕ НАДО БЫЛО!!

– Так это… – рот усатого замироточил сальностью… – Я ж не один сломал-то…

Оба захихикали. Усатый зарыл трудяжные руки в бока жены и принялся её щекотать.

– ПРЕКРАТИ, ДУРАК, БЛЯТЬ! – сотрясаясь, заверещала увесистая. Харитонова вдруг вспомнила прошлогодний отдых в Турции.

… – ВОТ СМОТРИ. – увесистая вытаптывала на полу большой невидимый квадрат. – ЭТО НАША СПАЛЬНЯ. ВОТ ТАМА ОКНО. ТУТА СТЕНКА.

– А не тута?

– ТУТА ДВЕРЬ И ТОРШЕР, КО-ЛЯ! НУ ВКЛЮЧИ ГОЛОВУ! И КРОВАТЬ СЮДА ПО ЦЕНТРУ, НОГАМИ ТУДА.

– Чего туда?

– ПОТОМУ ШТО ТЕЛЕВИЗОР ТАМ, КОЛЯ, НУ ПРОСНИСЬ, БЛЯ, ПОЖАЛУЙСТА!

– Да я проснулся, што ты орёшь всё?!

– Я НЕ ОРУ!! ЕСЛИ Я НАЧНУ ОРАТЬ, ТЫ ЗНАЕШЬ КАК Я ОРУ!!!

… – Или эту, Свет? Смотри, красотища какая, а?

– С КРЕСТОМ?!?!

– Ой, бля, пардон…

… – ВОТ ЭТА ВОТ СИМПАТИЧНАЯ. ШИРОКАЯ, Я ЛЕЖУ В НЕЙ И ПО БОКАМ МЕСТО ЕЩЁ ДЛЯ ПУЛЬТА. А НУ НАКРОЙ КРЫШКОЙ… ДА ОСТОРОЖНЕЙ! ООООЙ, ПРЯМ ХОРОШО.

– Так это ж ольха, я тебе в самом начале же предлагал.

– НУ ТАК НАСТАИВАЙ, КОГДА ПРЕДЛАГАЕШЬ, ВЕЧНО ТЫ МЯМЛИШЬ! КТО ИЗ НАС МУЖИК?! ДЕВУШКА, А НА СКОКА ГАРАНТИЯ У НЕЁ?

– Свет, ну какая гарантия, они ж в них людёв закапывают навсегда.

– И ЧТО?! ТАКИЕ ДЕНЬЖИЩИ ДЕРУТ, МОЖНО И НА ГОД ДАВАТЬ КАК В ЭМ-ВИДИИ!

– Ну чё, берём эту?

Увесистая вылезла из гроба и в усатом сопровождении направилась к зевающей в себя Харитоновой, попутно сняв сынишку с потолка.

– Двадцать тысяч семьсот рублей. Оплата картой?

– КОЛЯ, ДАЙ КАРТУ

– В СМЫСЛЕ КАРТУ, НА КОТОРОЙ ДЕНЬГИ!

– Она ж у тебя?!

– ОТКУДА ОНА У МЕНЯ, КО-ЛЯ! Я ТЕБЕ СКАЗАЛА – ВОЗЬМИ ЕЁ С ТУМБОЧКИ!

– Не говорила ты мне ничего!

– ШТО ТЫ БРЕШЕШЬ МНЕ! БРЕХЛО! ВЕЧНО ТЫ БРЕШЕШЬ! ВСЕГДА! ПОСТОЯННО!

– Я балкон закрывал и мусор завязывал, значит не слышал, ты могла и сама взя…

– «САМА, САМА»! ПОСТОЯННО Я ВСЁ ДЕЛАТЬ ДОЛЖНА! ТЫ НИКОГДА НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЕШЬ, КО-ЛЯ!

– Не начинай…

– Я НЕ НАЧИНАЮ! Я ПРОДОЛЖАЮ! В КВАРТИРЕ УБЕРИ – Я, ТВОЕГО СЫНА ОДЕНЬ – Я, ПРИГОТОВЬ – Я! А ТЫ ПРИШЁЛ И НА ДИВАН!

– А ничо, что я работаю до утра…

– ААААА, ТЫ МНЕ ЭТО В УКОР СТАВИШЬ?! НУ СПАССССИБО, КОЛЯ! Я ПОНЯЛА. БОЛЬШЕ НИЧЕГО МНЕ НЕ НАДО! НИ ЕДЫ, НИ ПОДАРКОВ, НИЧЕГО!

– Ну всё-всё, давай дома погово…

– НЕ НАДО МНЕ ТУТА РОТ ЗАКРЫВАТЬ! Девушка… – увестистая, убрав Капс, обратилась к Харитоновой, которая за последние двадцать минут окончательно ошалела и размечталась о суициде. – А давайте мы заплатим… чутка по-другому?

– В смысле «по-другому»? – поинтересовалась продавщица. Усатый, по-видимому, о чём-то догадался и стал опасливо озираться по сторонам.

– У-ку-сом… – вкрадчиво пропела увесистая.

– Свет, не надо… Нам же нельзя вот так вот… без разрешения… – прошептал усатый и тем самым дистанционно врубил Капс на жене.

– ЭТО КТО ЭТО ПРО ЗАКОНЫ ТУТ ВСПОМНИЛ?! ДУМАЕШЬ, Я НЕ ЗНАЮ, ШТО ТЫ КАССИРШУ В «МАГНИТЕ» ЗА ДВА ПИВА УКУСИЛ?!

– Когда это?!

– ХВАТИТ БРЕХАТЬ! ОНА ПОТОМ ТРИ НОЧИ ЗИНЕ В ОКНА БИЛАСЬ! Я ВИДЕЛА, И ПРИКУС ТВОЙ! СТОЙ И ЗАТКНИСЬ! Сушьте, девушка – у тебя будет вечная жизнь. Вечная! За вот эту кровать! Ты подумай. А?

– Мама, я хочу пить!

– Щас попьёшь тётю, сына.

Харитонова подумала. Предложение было интересное, даже с учётом того, что она будет вечно должна Арутюняну 20.700. Сердце подсказывало «хватай!», но магдачно-евросетишное прошлое осторожно спросило устами продавщицы:

– И в чём подвох?

– Нету никакого подвоха, што ты! Ты будешь как мы!

– Прям вот как вы? Один в один?

– Ага!

Харитонова расправила плечи и посмотрела на них всех так бесстрашно, будто за её спиной стояли полчища голодных до побед Блэйдов:

– С ВАС! ДВАДЦАТЬ! ТЫСЯЧ! СЕМЬСОТ! РУБЛЕЙ! ОПЛАТА КАРТОЙ?

Кирилл Ситников