Sigrey

Краснова была страшно некрасивой. Это только в фильмах вампирши обтягивают в латекс свои сорок пять кило и элегантно носятся по городу, тряся уверенной «тройкой». Краснова же была в этом смысле антивамиром. Маленькие глазки, широко расставленные по обе стороны сливовидного носа. Подбородки, застывшим водопадом ниспадающие на то место, где по анатомии должна быть грудь. Каплевидное тело на двух трубах-ногах. В общем, отсутствие отражения в зеркале было для вампирши скорее плюсом, чем минусом. Краснова, конечно, боролась. Она пробовала не пить кровь после шести и чуть не померла с голоду. Потом она решила бегать. В первое утро она добежала из Москвы до Смоленска, но даже не вспотела – то, что мёртво, похудеть не может. К тому же, по дороге обратно никто её так и не подвёз, и ей пришлось дневать в листьях до следующей ночи. О всяких там липосакциях не могло быть и речи – поход к врачам обернулся бы или мировой сенсацией, или застенками очень-очень тайного отдела ФСБ с мерзкими опытами под засекреченную видеозапись. Так что Красновой было предрешено оставаться пленницей своего немодельного тела. Да, всякие идиоты говорят, что главное, чтобы в человеке была красивая душа. Но Краснова была вамиршей, и души у неё не было…

Раньше было проще. В неё просто швыряли камни и мерзко хихикали. Это было не больно. Но сейчас народ просто отворачивал от неё взгляд или того хуже – смотрел с жалостью, и последнее было омерзительней всего.

А ещё Краснова как назло жаждала отношений. Одних и навечно. Если и кусать мужика, то только по любви, подростково рассуждала она. И поэтому холодный вампирский лоб всю жизнь избивали одни и те же грабли.

Сначала был драгун. С пшеничными усами и огромным войсковым барабаном, под бой которого он читал стихи про клён и верность. После укуса драгун долго целовал ей руки, благодарил за вечную жизнь и в ту же ночь укатил с какой-то смазливой баронессой в Вену – дожидаться наследства как вдовцу. Терпеливый был, гадёныш. Правда, так и не дождался – по словам очевидцев, на охоте их с баронессой порвал в клочья огромный бешеный барсук. Но Краснова даже не обиделась на такое обидное сравнение.

Потом был железнодорожный инженер Васин. Он всегда был безукоризненно выбрит, поглажен и наодеколонен, что перевешивало полное отсутствие романтики. Но, став вампиром, Васин напрочь поехал умом. Он вдруг возомнил себя избранным. Васин создал собственный Тайный Орден (кажется, «Голодной Луны»), выпилил напильником герб и пафосно заявил Красновой, что та его недостойна. Заказав у портного балахон со здоровенным капюшоном, магистр Васин нахлобучил его по самый подбородок и носился по городу как идиот. Постепенно к нему примкнули такие же, начинённые опиатами идиоты, но он так задолбал их своей избранностью, что они снесли ему башку его же собственным Мечом Величия.

После Васина был Клюге, владелец пароходства. Когда Краснова призналась ему, что она вампир, Клюге от счастья захлопал в пухлые ладошки и поселил в своём поместье. Клюге одаривал её шляпками и каменьями, пока Краснова не узнала горькую правду – она для него лишь понт. Просто друг Клюге, газетчик Монштейн, завёл себе леопарда, и Клюге не знал, как его перебить. А тут настоящая вампирша. И вампирша бьёт леопарда – шах и мат Монштейну. Монштейн впал в депрессию и застрелился, и Клюге тут же охладел к Красновой.

Краснова завязала с очаровыванием мужчин своим вампиризмом и решила брать их сказочным богатством. Порывшись в сундуке, она нашла всякую мелочёвку, которая к этому моменту стала безумно антикварной и дорогой. Втюхав всё это на аукционе, Краснова стала самой желанной невестой Империи. Мужик попёр как из рога изобилия. Но первый проиграл кучу денег в карты, второй купил цирк уродов и укатил на гастроли, а третий с рук приобрёл бомбу и взорвал какого-то царя. Краснова плюнула и, памятуя о том, что мужики ценят умных, решила стать писательницей. У неё был богатый жизненный опыт и блестящее чувство юмора некрасивой женщины. Она за пару ночей накатала умопомрачительную историю про охотника на вампиров, который ходит по ночной Москве, мочит топором нечисть и отпускает саркастические реплики. Проигрывая последние деньги в казино, она рассказала эту историю соседу по столу (вроде, его звали Федя). Федя поморщился, сказав, что это какая-то пошлость и несуразица, а потом перенес действие в Питер, добавил драмы и огромных абзацев про город. Главный герой перестал быть охотником и просто замочил двух старух, отчего мучился до последней страницы. Федя отнес это в издательство и выдал за своё. Красновой расхотелось писать.

Но она не сдавалась, ведь был ещё путь к мужику через желудок. Краснова твёрдо решила научиться варить борщ. Ей понадобилось 30 лет экспериментов, чтобы вывести идеальный рецепт. Это был не борщ – гастрономический оргазм! И мужики влюбились. В борщ, сука. На ночь никто не оставался. Облизывали тарелку, раскланивались («храни Вас, Господь!») и бежали любить в бордель. А с утра – на совещание в ЦК.

От отчаяния Краснова пустилась во все тяжкие и завела девятнадцать красивых котов. Но эти ублюдки, чуя потустороннее, шипели, завывали и в конце концов сбежали в незакрытое окно и прибились к соседнему монастырю. Краснова осталась одна. Совершенно, инфернально одна. Как и все эти триста два года. Блин, ну ладно, триста сорок четыре…

…Первый солнечный луч скользнул по верхушке ивы. Сантиметр за сантиметром солнце отвоёвывало захваченное ночью пространство, опускаясь к сидящей Красновой. Пора. Вампирша медленно встала и, широко расставив полные руки, закрыла глаза. Шумно вобрала холодный воздух сливовидным носом. И сделала последний в своём существовании шаг…

– АААААААА!!!!! Печёт-то как, Господи, мать твою так-перетак!! АААААААААА!!!!

…Очнулась Краснова через полчаса. Приподнялась на песке, посмотрела непонимающе. Она видела свои ноги. Растущие из плоского живота. Красивые, загорелые ноги без капли целлюлита. С изящными лодыжками. Она провела по ним рукой. Красивой рукой с тонким запястьем и благородными «музыкальными» пальцами. Солнце не убило вампиршу. Оно лишь сработало как сжигатель вечного вампирского жира. Очаровательная Краснова немного помолчала.

А потом над Москвой-рекой разнёсся такой пятиэтажный мат, которого ещё не слышал русскоязычный мир. Досталось всем – и Богу, и Сатане, и всем этим голливудским вампирским штампам. За каждый год женской боли, страданий и унижений. Числом триста сорок четыре. Блин, ну ладно – триста восемьдесят восемь…

(с) Кирилл Ситников

И всё у Семёнова было хорошо, пока он не втюрился по человеческие уши в Веру. Вера жила в соседнем доме, ездила на горчичном «Матиссе» и была единственной на белом свете. Семёнов пугливо наблюдал из-за водосточной трубы, как по вечерам из машины появлялась самая красивая в мире лодыжка, потом острое как копьё и самое прекрасное в Галактике колено, вселенской красоты бедро. Пакет из «Магнита» давал возможность ненадолго подышать, но за ним выплывала остальная Вера. И, пока она скрупулёзно проверяла все дверцы и медленно плыла к подъезду, по пути выуживая из сумочки ключи, Семёнов умирал от любви и кислородного голодания.

Проблема была в том, что Вера решительно не замечала Семёнова-человека, когда он якобы случайно проходил мимо, курил у подъезда или выбрасывал пустой пакет с мусором. Однажды Семёнов набрался храбрости (спонсоры – май и 400 грамм портвейна) и, трезвея с каждым шагом, подошёл к Вере с предложением выпить кофе. Вера посмотрела сквозь него (разумеется, лучшими на свете глазами), буркнула что-то отталкивающее и сквозь же него удалилась в дом. Семёнов очень страдал и на следующий день с жёсткого сплину обратился на целую неделю. Валяясь псом в тёплой весенней луже, он не заметил, как к нему подошла Вера, вышедшая покурить тонкую дамскую сигаретку.

– Какой хороооошенький пёёёёёсик! – сюсюкнула Вера, обдав Семёнова лёгким ароматом «Мартини» и резкой вонью отечественного сыра. Обомлевший Семёнов уставился на женщину и прижал уши.

– Плохо нам, да? – Вера погладила Семёнова по голове. Семёнов задрожал.

– Я люблю Вас! – выпалил Семёнов и чуть не упал в обморок.

– Мы скулииииим! – продолжала Вера, не понимая собачьего языка, – Мне тоже не айс, дорогой…

И, выпустив тонкую струйку ментолового дыма, Вера стала жаловаться Семёнову на судьбу. Она что-то говорила про работу, какого-то Андрея, который очень хороший, но не хочет детей и вообще он козёл, потому что скорее всего женат, ну и пусть, и всё сложно, и завтра она начнёт бегать и вообще изменит свою жизнь, и…

Семёнов пропускал её слова мимо своих ослиных ушей, и смотрел на неё, потому что она смотрела на него, а не сквозь, и чесала ему грязное пузо своими тонкими пальцами – самыми восхитительными пальцами на Земле…

…С тех пор Семёнов-пёс верно ждал её у подъезда каждый вечер, и она выходила к нему с кружкой кофе, усаживалась на ступеньки, закуривала ментол и говорила, говорила, говорила, поглаживая его по загривку. А утром снова и снова смотрела сквозь него, сквозь Семёнова-человека.

Поэтому Семёнов каждую ночь протяжно выл на Луну.

– Это просто невыносимо! – жаловался он Землянскому в чебуречной.

– Мда. Если баба записала тебя в друзья – всё, пиши пропало. – Философствовал Землянский, жадно слизывая с пальцев чебуречный сок.

– И что мне делать?! – поморщившись от полста, возопил Семёнов.

– Замути с собакой.

– Ага. Может, мне её ещё… того? – съязвил Семёнов.

– Может, – серьёзно ответил Землянский.

– Землянский, ты с дуба рухнул?! Изврат поганый!

– Ничего я не изврат! Слушай. Я ж тебе не как человеку предлагаю, а как псу. Мы такой вид – для нас это совершенно нормально.

– Я не буду трахать собаку!!!

– Тише ты!… Жанночка, обнови-ка графин!

…

… – Землянский… Дажжже если бы я согласи… Ну какой я кобель?! Тебе хорошо – ты в лабрадора превращаешься… Шерстинка к шерстинке… А я… Дворовое уёби…

– Ты мультипородистый…

– Не начинаааааааай, я тебя прошу…

– Так! Короче. Щассс быстро за углом обернёмся – и пулей в Михайловский. Там такая сучка околачивается – закачаешься. Бомжи Альмой зовут.

– Я никуда не пойду!

– Жанночка!!

…

«Это какой-то бред. Фантасмагория» – думал Семёнов-пёс, шаткой рысцой направляясь за лабрадором-Землянским по тропинке Михайловского сада. Землянский остановился и принюхался.

– Вон она.

На ступеньках Инженерного замка возлежала Альма – ослепительно белая лайка с большими голубыми глазами. Альма с интересом смотрела в их сторону. «По-моему, меня развезло», подумал Семёнов, потому что она ему явно нравилась. Семёнов испугался.

– Не дрейфь, брат, природа возьмёт своё. – Бодро рыкнул Землянский. – Подойдём.

Альма лениво привстала и помахала подошедшим кобелям хвостом.

– Понюхай ей зад, – сквозь клыки буркнул Землянский.

– Я не буду…

– Нюхай!

Семёнов собрался и было потянулся к филейным частям Альмы, как вдруг встал как вкопанный. Он увидел взгляд Альмы. Она смотрела сквозь него. На Землянского. Альма прошла сквозь Семёнова, понюхала землянскую задницу и ткнула его носом в направлении кустов. Землянский лизнул её, косясь на Семёнова довольно и виновато одновременно. Он в любом виде был гусар. Семёнов завыл на солнце.

…Выйдя из запоя и стерев из телефона номер Землянского, Семёнов-человек наконец-то вышел на улицу. И тут же спрятался за водосточную трубу – у подъезда парковалась Вера. И уже тем же вечером она, почёсывая пузо довольного рыжего пса, рассуждала об идиотке из бухгалтерии, просто тупице, которую непонятно как (хотя поняяяяяяятно) взяли на работу. Когда, немного поревев, Вера ушла, Семёнов обернулся в человека и побрёл к дому. Во тьме рядом с мусорным баком копошилось что-то белое. Это была Альма. Откуда она взялась, было совершенно непонятно.

– Эй, проститутка! – позвал её Семёнов. Альма обернулась и подошла к нему, заискивающе заглядывая в глаза. Смотрела не сквозь – значит не узнала, понял Семёнов.

– Жди здесь, вынесу тебе ливерки.

Накормив бабу Землянского, Семёнов устало сел на ступеньки и закурил. Альма благодарно легла рядом.

– Вот скажи мне, – бурчал Семёнов, поглаживая собаку, – что мне делать? Люблю её – мочи нет просто. Может, цветов ей купить? Роз. Да? Штук пять. Мало, думаешь? Ну может быть…

И с тех пор зажил Семёнов по странному графику. Каждый вечер псом выслушивал Веру, а потом человеком жаловался прибившейся Альме. Во всех мирах он был женщинам лишь другом. И это было его проклятие.

Если вы женщина или собака – заберите себе Семёнова. Он хороший. Выпивает иногда, но так-то нормальный мужик. Однолюб, да и с квартирой. Его отмыть во всех видах, причесать, заставить костюм купить – цены ему не будет. Рядом с женщиной расцветёт он. И выть перестанет. Да и проклятие снимет, точно вам говорю.

(c) Кирилл Ситников

…Тут надо сказать вот что. Другой бы звонил в МЧС, убежал из дому или умер от страха, в чём нет ничего зазорного. Но Иванюк был не такой. Иванюк не привык бездумно решать проблему – он мудро старался с ней ужиться. Поэтому кран в ванной был примотан скотчем, яичница жарилась на вчерашней яичнице, а с тараканами был заключён пакт о ненападении (кроме совсем уж отмороженных, которые бегали прямо по Иванюку).

…Поэтому Иванюк вскочил, злобно схватил одеяло и, замотавшись в него как мясо в лаваш, в позе шаурмы бухнулся на диван.

– Отвали, скотина, – пробурчала Иванюк-шаурма.

Нечто явно не рассчитывало на такое отношение. Оно немного пободялось по гарнитуру, пнуло люстру и куда-то свалило. Иванюк уснул.

Шли дни и ночи, и с наступлением последних неизменно притаскивалось нечто. На первых порах Иванюку было жутко некомфортно. Нечто вело себя отвратительно – грохотало дверцами, включало телевизор и бегало по квартире. Иванюку пришлось приспосабливаться. Сначала он пихал в уши вату, но она не очень-то и помогала, а потом вообще закончилась. Тогда Иванюк стал использовать испытанный метод – перед сном напиваться вусмерть, но его начальство вскоре заподозрило, что столько человек болеть не может, если только у него не последняя стадия рака. Тогда Иванюк пошёл на хитрость, здраво рассудив, что нечто можно выключить как и любое существо на Земле – споить его к чертям собачьим. Он налил водки в блюдце и затаился. Ждать пришлось недолго – через пару минут водка исчезла большими глотками. Волосы Иванюка зашевелились – кто-то явно ими занюхивал. Иванюк налил ещё и надел шапку. Ну и налил для храбрости себе в рюмку. Водка быстро исчезла из обоих сосудах. И уже через полчаса Иванюк чокался с блюдцем и рассказывал про Крым. Нечто било по столу, а после носилось по стенам и до утра смотрело «Челюсти» на полную катушку.

…Постепенно Иванюк стал находить в потустороннем жильце и некоторые плюсы. Во-первых, его разговоры самим с собой в голос уже не выглядели шизофреническими монологами. Это были полноценные диалоги, просто собеседник интеллигентно отмалчивался либо был благодарным слушателем – и то и то вызывало в Иванюке безмерное уважение. Во-вторых, однажды, ища под диваном завалившийся штопор, Иванюк выудил старый теннисный мяч, оставшийся от помершей давным-давно собаки. Мяч тут же заинтересовал нечто – оно пнуло его и разбило торшер. Иванюк пнул мяч в ответ. Нечто остановило его красивым финтом и зарядило точно Иванюку в лоб. В Иванюке проснулся футбольный азарт. Он быстро соорудил ворота из лыж и валенок, и началась игра…

Первый матч Иванюк продул в одну калитку 4:13. Это привело Иванюка в бешенство. На адреналине он сделал хет-трик, но нечто быстро раскусило его тактику и отыгралось за пару минут. Пропустив еще два, Иванюк потёк, но быстро собрался, и итоговую ничью 7:7 он рассматривал скорее как победу (плюс нечто играло грязно, пару раз ударив его створкой шкафа по колену). Иванюк достал из кладовки фломастеры и прямо на обоях расчертил здоровенную таблицу – их ждал долгий, изматывающий турнир…

…Это ребячество неожиданно их сблизило. После вечерних матчей нечто уже не так бесчинствовало, что давало Иванюку шанс выспаться. Каждый раз перед сном Иванюк обещал порвать нечто и желал ему спокойной ночи. За это нечто иногда снимало со спящего Иванюка ботинки и делало телевизор потише. К тому же оно оказалось не без чувства юмора: однажды, решившись на душ, Иванюк пел в мыло «Я люблю тебя до слёз». Выбравшись из ванны, он обнаружил на запотевшем стекле рисунок человечка с микрофоном и надпись «****ь ты Лещенко».

– Это Серов, долбоёбина, – беззлобно огрызнулся чистый Иванюк, за что получил полотенцем по спине и 8 безответных голов в последующем матче. Но Иванюк почему-то не расстроился.

…А потом случилась Бегункова. Иванюк познакомился с ней в трамвае, когда нечаянно на ней заснул. Бегункова была одета в спортивный костюм индонезийской болони и красила глаза зелёным. Излучала независимость от мужчин, матери и вкуса. Бегункова была из тех женщин, которые призваны спасать мужчин ценой своей молодости, и Иванюк даже не заметил, как она к нему переехала. Это было перед матчем за золото чемпионата. Иванюк отставал от нечто на два очка, зато взял кубок. Бегункова сразу невзлюбила нечто. Сначала она по-мхатовски заистерила. Иванюк расстроился, а нечто обиделось и два часа не давало Бегунковой открыть холодильник. Иванюк попытался их примирить, назначив Бегункову судьёй на золотую игру. Но та зло пнула мяч под диван и демонстративно ушла из дома пить с подругами пиво. Иванюк перенёс встречу и утром ушел на работу. Когда он вернулся, его ждала Бегункова и батюшка, призванный изгнать нечто. Иванюк запротестовал, но батюшка по-христиански отпихнул его пузом и, хмуро читая молитвы, задымил кадилом всю квартиру. Получив за праведный труд пять тысяч рублей из общей шкатулки «Отдых в Абхазии», святой отец пафосно удалился, незаметно прихватив ложку для обуви и удлинитель. Пропажу заметили не сразу, что дало Бегунковой повод обвинить во всём нечто. «Пусть удавится в аду на своём удлинителе!».

…Прошло полгода. Нечто не объявлялось. Таблицу заклеили новыми обоями. Иванюк бросил пить и стал ходить в магазин со списком. По мнению Бегунковой, до полного спасения осталось совсем немного, когда она, убирая квартиру, обнаружила под диваном доказательство измены. Это была книга «Оккультные обряды народов мира» с закладкой «Вызов духов и демонов». Скандал не заставил себя долго ждать.

– Ты думаешь о нём! Ты всё ещё думаешь об этой твари, мразь такая! Что? Вызываешь её, пока я на работе?! Шпилитесь тут в свои игры дурацкие?! Я!! На него!! Свою молодость!! Из кожи вон!! А он!! А ты!!!… Ла-а-а-а-адно! Я ухожу! Мне уйти? А??? Я правда ухожу!!! Скажи что-нибудь!!!!

Иванюк молчал, сверля глазами ковёр. Бегункова яростно собрала три клетчатые сумки и уехала к маме ничего не есть и умереть от голода. Поникший Иванюк опустился на диван.

– Эй… ты тут? Эй? Ну бля… прости… А?

Иванюк прислушался. Тишина. Ни скрипа, ни шороха… И тут впервые в жизни Иванюк почувствовал себя очень-очень одиноким. Он медленно лёг и отвернулся к стене. Послышался тихий шорох. Иванюк приподнялся – из-под дивана по ковру неспешно выкатился теннисный мячик. Иванюк с шумом отодрал новую обоину.

…В тот вечер Иванюк играл как бог. Чемпионство было почти в кармане, но нечто переломило игру и победило 15:14. Если бы у Иванюка были биографы, они бы разделились на два лагеря: одни бы доказывали, что нечто проявило бойцовский характер, другие – что Иванюк поддался из чувства вины. И, если быть честным, правы были бы вторые…

…Умер Иванюк через 18 лет, прямо во время матча ветеранов. Сердце, мать его. Понаехавшие дальние родственники, обдавая друг друга родственными слюнями, пересрались в хламину, деля квартиру, гарнитур и телевизор. Никто сначала даже не заметил, как с потолка стала капать вода. Прямо в гроб с усопшим Иванюком. И никто так и не понял в чём дело. Вода была почему-то солёная.

(с) Кирилл Ситников.

Ира позвонила в «скорую». Там сказали, что в России такое не лечат. Только в Германии. Но, даже если она оперативно найдёт 800 тысяч рублей, в Германию она не успеет. По закону Чужой, даже в человеке – это всё-таки животное. То есть на него нужно оформлять ветпаспорт, сделать прививку от чумки и проглистовать. У Иры не было 800 тысяч и было всего 5—6 часов, пока Чужой не разорвёт изнутри её диафрагму. Ира позвонила матери.

– Мам?

– Да, Ирочка!

– Во мне Чужой, мам!

– Господи! Откуда он взялся? У тебя 12-й этаж!

– Не знаю. По мусоропроводу, наверное, забрался. Или через окно.

– Ты до сих пор не поставила сетки?! А я говорила, что…

– Мам!! Что мне делать?!

– Слушай. Тут Рая, помнишь тётю Раю, мать Олега, который на шарикоподшипниковом работал…

– Мам!

– Да. Да. Она говорит… слышишь меня? Она говорит, подыши над картошкой! Картошку не чисти, в мундирах свари и пока не остыла вот прям сильно вдыхай пар! Запиши! Сосед ихний так вывел! Просто рассосалось там внутри и всё! Слышишь меня? Через час, говорит, как рукой сняло! Привет от Раи большой!

…Ира сходила в магазин и купила на всякий случай самой дорогой картошки – фасованной, два с половиной кило. Вылив вчерашний суп, наварила её в большой кастрюле и, убрав назад волосы, с присвистом начала вбирать в легкие обжигающий пар, стараясь не пропустить ни одной струйки. Когда последний клубень испустил картофельный дух, Ира надела тёплые носки, замоталась в верблюжье одеяло и стала ждать спасительного рассасывания, смотря «Пиратов Карибского моря» по телевизору. Прошёл час. Потом второй. Интересно, рассосалось или нет, подумала Ира. В ответ что-то тихо заскребло в груди и повернулось. Ира поморщилась от боли и злобы. То ли картошка была дерьмовая (она и правда была дерьмовая), то ли не с её счастьем выздороветь. Может, какому-то Раиному соседу-алкоголику и повезло. Но не ей. Это даже нормально. Всю жизнь Ире не везло. У всех вокруг всё хорошо – работа, семья, машина. Но не у неё. Ира сбросила одеяло и вышла на балкон. Закурила, облокотившись на подоконник. Смотря вниз, на мокрый от дождя асфальт, она подумала, что это, в принципе, неплохой выход. Лучше шмякнуться с 12-го этажа, чем орать от боли, смотря, как из тебя вылезает какой-то злобный уродец. Отличное, блин, последнее, что она увидит в жизни. Её логичный венец. Зато она его убьёт. Убьёт это… это вот… И тут Ира задумалась.

Ё-моё. Ей уже 37. У всех её одноклассниц и одногрупниц было хотя бы по одному дитю. Никифорова вообще как конвейер – целый модельный ряд выпустила, девать некуда. А у Иры ноль. Потому что хотела по любви. Нет, любовь одна точно была. Станислав был. Красивый, ладный – какой-то там мастер заслуженный по плаванию. Не жмот – телефон ей подарил. Даже жили вместе. В её квартире. Целых восемнадцать дней. А потом он в Белгород уехал. К жене и детям, ссссскотина. А Ира опять одна. Без Станислава и детей. И вот он шанс родить. Да, что-то странное и долбанутое. Да, выношенное не за 9 месяцев, а за полдня. Но зато ж своё, родное. Интересно, это мальчик или девочка? Ире всегда хотелось мальчика. Маленького Гришеньку. Ну будет Гришенька с тремя матрёшечными челюстями – значит, точно будет хорошо кушать. В общем, Ира твёрдо решила рожать.

Быстро затушив сигарету и шумно выдохнув из лёгких смесь табака и картофеля (это может повредить мальчику – родится с отклонениями, задразнят!), Шевелькова побежала в квартиру, чтобы приготовиться. Достала из шкафа коробку из-под якобы итальянских сапог. Большими ножницами вырезала из верблюжьего одеяла что-то наподобие подстилки и бережно уложила в коробку. Вытащила из сушилки две миски, в одну налила воды, в другую накрошила картошки, обжигая трясущиеся от волнения пальцы, поставила обе миски рядом с коробкой. Закрыла все розетки, убрала провода. Забила старыми тряпками все щели в оконных рамах, чтобы ребенка, не дай бог, не продуло. Легла на кровать, переключила телик на «Карусель», и стала ждать чуда. И тут её скрутило от боли. Судорожно смяв простыню пальцами, Шевелькова взвыла. Боль была такая, будто кто-то сверлил тело изнутри. Кожа на груди вздыбилась и разорвалась – показалась зубастая головка младенца. Маленький Чужой удивлённо хрюкнул и уставился на полуобморочную Иру. Взгляд его был радостно-туповат. «Точно пацан» – пронеслось в голове Швельковой.

– Гришенька! – пролепетала она, улыбнувшись. И отошла.

Чужой-Гришенька подполз к её голове и обнюхал. Поняв, что он теперь сиротинушка, Чужой жалобно запищал. С маленьких глазок покатились слёзы, разъедая кровать и линолеум. Гриша неумело спрыгнул на пол, попил воды, загрёб лапкой картошку и забрался в коробку. Ему уже было 7 минут – 7 минут одиночества. Чужой свернулся калачиком и закрыл глаза. Его первый сон был тревожным – веки подергивались, а молочные клыки периодически скрежетали. В его напёрсточном мозгу пульсировала смутная цель – желание, передавшееся от матери. Матери, лежащей в крови, со счастливой улыбкой смотрящей остекленевшими глазами на мамину чешскую люстру…

…Через две недели, среди новостей об очередной химатаке в Идлибе, обмене шпионами и падении рубля никто не обратил внимания на пару скупых строк из криминальной хроники:

«В бассейне Белгорода молодой чужой насмерть загрыз местного жителя Станислава Р.»

Обычная история.
(с) Кирилл Ситников

Осокин бухнулся на место офицера наведения, кивнул контрактникам у планшетов.

– Опять учебная тревога? Заебали они, таищ полковник.

– Боевая. В 2:37 засекли – от хохлов что-то летит. Со стороны Старой Гуты. Весь округ на ушах. – Комдив взял микрофон, нажал на кнопку. – «Первый», докладывает «Барсук»: офицер наведения на месте.

– Принято, «Барсук». – затарахтело из кабинного динамика.

– Осокин, жопа, доброе утро! – поприветствовал из динамика майор Дрыга, офицер наведения соседнего дивизиона «Ясень».

– Отставить жопу! – рявкнул «Первый», – только что Цель 001 пересекла госграницу Российской Федерации! Во все глаза смотреть, блять, не упустить супостата!!

Контрактники заскрипели казёнными маркерами, получая информацию от РЛС в Денисовке.

– Цель 001, высота 2000, азимут 247! – Доложил один из них.

– Через нас идёт, падла, – пасмурно буркнул комдив. – Бля, ну почему не через «Кубик»?! Скорость какая, идиот?!

– Скорость 600!… виноват…

– До хера скорость. А так хотелось метеорологический зонд…

– Через минуту будет в зоне поражения! – рапортнул контрактник.

– Ну ясен-красен… Ой-ёй-ёй… Проверок набежит… – Сокрушился комбат. – А так же всё заебись было! Конкурс солдатской песни выиграли…

– Через минуту вход в зону поражения!

Осокин вперился в экран радара. Жёлтый луч мерно скользил по зелёной поверхности, высвечивая на своём пути причудливый рельеф местности. 30 секунд до входа цели. 15… 10… 5…

Под лучом радара вспыхнуло маленькое жёлтое пятнышко.

– Вижу цель 001! – Осокин бешено закрутил штурвалом наведения.

– Что это, «Барсук»? – взвизгнул «Первый». – «МиГ», «Сушка»?

– Никак нет, таищ генерал – объект мал слишком!

– Беспилотник?

– Это Тони Старк.

– Заткнись, Дрыга!!!

– Виноват, болван.

Осокин запросил у цели ответ на «Свой-Чужой». Ответа не последовало. Значит не свой.

– Получено разрешение от командования Округа, – заскрипел «Первый». – «Барсук»! Поразить цель 001!

– Есть поразить цель 001! – Бодро ответил комдив, и отключив микрофон, добавил, – Ну ****ец…

Осокин почти загнал пятно в перекрестье.

– Захват цели!… Погодите. Вижу вторую цель!

– Где?!

– Вот была только что, здоровенный такой лапоть!

– Гражданский? – В голосе «Первого» чувствовалась некоторая робость.

– Есть вероятность! – ответил Осокин.

– Но РЛС его не видит…

– Марс атакует, ёпт.

– Дрыга!!!

– «Первый», мне поражать цель 001 или нет? – спросил Осокин.

– Секунду… – Пробормотал «Первый» и углубился в душевные метания. – Отставить! От-ста-вить.. В ****у, мужики. Заденем ракетой какой «Боинг» – хер отвертимся.

Комдив от счастья тихо встал и завертел шнуром с микрофоном, будто Мик Джаггер курильщика.

– «Девятка» слышит меня? – Продолжил воевать «Первый».

– На связи, «Первый».

– Передаём вам цель 001.

– Принято.

…С этого момента офицеры в кабине управления внимательно слушали переговоры «Первого» и лётчика Задорова. Через восемь с половиной минут вертолёт 9-го лётного полка уже настигал цель 001.

– «Первый», вижу цель 001… – Голос вертолётчика был еле слышен.

– Можешь тип определить, Задоров?

– Это-о-о-о-о… Это ***ня какая-то непонятная, «Первый»!

– В смысле?!

– Я не знаю, что это… Как ракета, но не ракета… Инверсионный след… Искры какие-то… Блять! Пропала… Где ж ты, ****а…

– Задоров! Выгляни из «вертушки» – там на днище должен чувак сидеть в железном костюме, с такой яркой поеботиной в груди…

– Дрыга, бля, иди спать!!!

– А, вот она… – Задоров вернулся к переговорам. – Вёрткая, падла… Захват.. А нихуя… Захват… Ой, ёп..! Господа, я сваливаю. Она в грозовой фронт сиганула.

– Откуда там грозовой фронт?!

– А я знаю. Метеорологам привет, бля.

– «Барсук», цель 001 наблюдаете?

– Никак нет, исчезла с экранов, – отчитался Осокин.

– Ясно. Или упала, или приземлилась. Передадим тогда мотострелкам, пусть разведрота ихняя местность прочешет… Ну и ментов подключить, и… Короче, всех этих бритоголовых льготников!

…Усталый Осокин вернулся домой через три часа. Жена встретила его утренним солнцем, играющим в растрёпанных волосах.

– Заааааайчик, я так соскучилась! – Пропела она и тут же затараторила. – Представляешь, мне дали 9-й уровень и предложили…

– Ты дура ****ая!!! – Заорал на неё Осокин, – Я тебе сколько раз говорил не летать на таких высотах?! Сука, сто метров максимум, блять!!! Ты как на ладони у нас была, Лена!!

– Да не могу я на ста метрах! Мошек полон рот, воздух гуще – всё лицо потом красное и горит… Ну не обижайся, заааааай.

– Ой беда-то какая, личико у неё горит! – Осокин уселся за стол и скинул ненавистную фуражку (самый бесполезный головной убор в мире). – Хочешь, чтобы жопа поджарилась?! Я, как про вертолёты услышал, чуть не обосрался!

– Я же сделала грозу…

– Коррроче. – Слова Осокина вытекали изо рта ледником. – На свои шабаши лысогорские впредь только на поезде. Это ясно?

Лена секунду смотрела на него во се зелёные глаза, а потом громко расхохоталась.

– Ахахаха! Осокин, ты себе представляешь эту картину? Ой, я не могу… Девчонкам расскажу, оборжутся! Ведьма на плацкарте! Ахахахаха!

– Или развод.

Холод добравшегося ледника дошёл до Лены и обдал морозом. Муж не шутил.

– Развод? Ты хочешь развода, да? А зачем ты на мне женился, Осокин?

– Я не знал, что ты ведьма!

– А я не знала твою мать – 1:1!

– А причём здесь…! А знаешь, что! Да, мама не подарок! Зато она сейчас спит в обнимку с отцом! А где твоя? Осталась на оргию?

Осокина раскрыла было рот, но осеклась. Её маман действительно осталась на оргию и уламывала дочь присоединиться («Будет новый чёрт! Серж! Видна порода! Тебе понравится!»). Поэтому она козырнула классическим женским джокером:

– Ты меня не любишь!

– Ой бля, не начинай…

Осокина демонстративно ринулась в другую комнату. Но не очень быстро – чтоб он успел её остановить каким-нибудь извинением.

– Пожрать у нас есть что?!

– На свой борщ любимый, зажрись! – процедила Осокина и махнула пальцем в пустую кастрюлю на полке. В кастрюле что-то закипело.

– Но это рассольник!

– Съешь – не подавишься!

– Иди-иди! И сомбреро своё бляцкое забери!

Лена схватила остроконечную шляпу, упавшую с крючка прихожей, и унеслась (теперь уже на крейсерской скорости) в спальню, громко хлопнув дверью. Села на скрипучую кровать, отмотала от метлы свой розовый чемодан, чертыхаясь, потому что никак не могла найти конец проклятого скотча. Открыв его, она посмотрела на чёрный конверт, лежащий поверх наскоро запиханных коктейльных платьев, лжебрендовых туфель, нессесера с кремами и левитационной мазью.

На официальной части шабаша ей вручили не только 9-й уровень. В конверте было приглашение возглавить ведьмовской ковен в Париже. А это Высшая Лига. Статус. Огромный офис с клетчатым полом и окнами в пол, в которых торчит нависающий Эйфель. Представительская метла с личной шофёршей, 666 лебезящих подчинённых на дорогом макияже и лакированных лабутенах. Доступ к Чёрной Библиотеке с тысячами древних заклинаний, проклятий и другой восхитительной гнусности.

Но всё это без него. Он с ней не поедет. Даже если завтра уволится (а он не уволится), ему ещё 5 лет нельзя выезжать заграницу, потому что он работает с какими-то совсекретными штуковинами. Пять лет без него…

Да и пошшшшёл он! Пошёл ОН!… Он мнит, что защищает её, придумывая на ходу мифические «Боинги», избивая пристающих к ней мудаков, беря за руку на светофоре? Ха! На самом деле он слабый, закомплексованный ребёнок! Прямо сейчас (она это знала!) он сёрбает её рассольник прямо из кастрюли, аккуратно сняв крышку, чтобы она не услышала звон посуды. Чтобы она не восприняла это как примерение, как слабость, ведь он так на неё, блять, обиделся!

Но он любит её. Маман три раза его проверила, подкатывая в образе супермоделей «Виктории Сикрет» и получив культурный, но твёрдый отпор («Лена, он точно педик!»). Он редко говорит «я», оперируя в своих презренных человеческих мечтах о будущем исключительно «мы». «Оба». «Наше».

А как же счастье? Что такое счастье для офицерской жены? Покупка по акции новой стиралки в «Мвидео»? В субботних шашлыках с семейством сального Дрыги? В новогодней стрельбе ворованными из части ракетницами с семейством Дрыги? В мерном покачивании в ДК «Гвардеец» под фанеру очередной музыкальной глыбы, которая приехала к ним творчески умирать? В обществе, разумеется, семейства Дрыги! И это будет всегда, и будет здесь, в этой дыре, потому что свёкор – электрик 4-го разряда, а не генерал Армии.

Но он любит её.

В спальню забрёл Осокин, мёртвым китом бухнулся на кровать, демонстративно отвернулся к стене.

– Зай, вкусный рассольник?… Заай?… Игорь, я с тобой разговариваю!

– ДА! – Плюнул тот ледышкой в газету, выглядывающую из-под отошедших обоев.

«Тик-так, тик-так» – стучали настенные часы в виде двух сердец, подаренные семейством Дрыги.

«Шшшшшшшш….» – отвечал им так и не раскрытый чёрный конверт, догорающий в пепельнице. Угадайте, кем подаренной.

Разбегаев ненавидел Вигая. Желтозубая скотина в засаленном халате, постоянно занимающая туалет в общежитии. Напивающаяся до одури, засыпающая под многодецибелльного Круга из векового магнитофона «Романтик М-306». Который никогда не сломается, потому что у его запойного хозяина золотые руки. Вот сам весь из говна, а руки золотые. У Разбегаева всё наоборот, поэтому в природоведы и пошёл. А такие разные люди обычно ой как конфликтуют.

Разбегаев вышел на школьное крыльцо. Разогнал школоту, вытаптывающую на липком мартовском снегу здоровенный детородный орган, направленный в сторону директорских окон. Любят дети в этом возрасте рисование. Клали они вот это и на разбегаевское природоведение, и на деревянные болванки Вигая. Разбегаев художников разогнал, но хер не вытер. Согласен он был с ними в чём-то. Поэтому вытоптал ещё и крылья, чтоб хрен быстрее добрался до адресата, и побрёл по селу, почёсывая шею.

Тонкая интеллигентская шея Разбегаева жутко чесалась уже несколько дней. Что-то в ней нарывало, и это раздражало. Сегодня особенно сильно. Разбегаев зашёл в комнату, подошёл к зеркалу. Сорвал пластырь и уставился в своё отражение. Из шеи проклюнулся зелёный росток. Трясущимися пальцами Разбегаев раздвинул края порванной кожи: под ней проглядывался древесный рисунок с вколоченной шляпкой гвоздя. Природовед вскрикнул. Самое время навестить отца.

… – Здарова, сын! – Отец обнял Разбегаева и пустил в дом. – Чифирнём?

Отмотав пятнашку за убийство в пьяной драке, он 20 лет как откинулся, но привычки остались.

– Бать. Я… – Разбегаев размотал шарф. – Я дерево!!!

Отец молча выключил газ и убрал чайник.

– Лиственница, если уж доёбываться. – Бывший зэк достал из шкапа литр. – Не под чифир беседа.

… – Лето, кажись, 88-го. – Отец смотрел в окно, уставившись в прошлое. – Да, точняк, из Афгана как раз вояк наших выводить начали. По всей Бурятии жарень. Погнали нас лес валить. А гнус, мама дорогая! Вертухаи псами воют, «Правдой» отмахиваются. Подошли мы, значит, с Пшеком к дереву, на руки поплевали, пилой его рррраз! А оно как за орёт белугою! Мы врассыпную, вертухаи в воздух как давай палить… Но делать-то нечего – план. Повалили мы, обсираясь, орущее дерево, короче. Ну и… Чо, шкатулки что ль из него ваять. Я тебя в цеху и выстругал от нечего делать. Где-то гвоздями сбил, где-то «Моментом» склеил… Он тебя так вштырил – всю ночь не угомонить было. В опилках неделю тебя прятали, потом через лейтенантика прикормленного бабе Зое передали. Я ей в уши налил, мол, врачиха зоновская от меня нагуляла. Она и поверила. Там смешно было – она тебя ж сразу крестить потащила. Батюшка тебя в купель – а ты не тонешь! Ну, в хорошем смысле… Вот такие дела, сынок.

Разбегаев долго смотрел на свои руки – обычные человеческие руки, с бледной кожей, сквозь которую проступали голубоватые стрелки вен.

– Фантасмагория какая-то… А кожа?! Волосы… Остальное…

– А-а-а-а, это всё Лившиц.

– Какой Лившиц?!

– Старый Лившиц. Хороший мужик, хоть и еврей. Костюмы на воле шил. Для всего Политбюро. На примерке Леонид Ильичу нечаянно булавку в позвонок загнал, ну и того с тех пор переклинило – причмокивать стал, с Чаушеску сосаться… Впаяли Лившицу вышку за покушение на Первое лицо. Типа китайский шпиён своими хитрыми иглами диверсию совершил. Потом на пожизненное поменяли – говорят, масоны ихние еврейские за него подписались, он им балахоны иерархические шил. Но это слухи всё… Короче, этот Лившиц из наших кирзовых сапог тебе кожу забабахал. Прослезился – мол, вот вершина творенья моего, и помер. На загляденье ты получился, сынок. Вся братва тебя любила. Ну окромя одного. Чёрт был, крысёныш, балагурил всё. Называл тебя деревянным терминатором, присланным из прошлого, чтоб посмотреть, победил ли мировой коммунизм. Мы его… ну не важно. А то ещё на червонец строгача наболтаю.

– Бать. А ты помнишь место, где дерево срубили?

– Такое забудешь. А чего?

– Съездить хочу.

…Всю дорогу до Улан-Удэ Разбегаев переосмысливал свою жизнь. Он нашёл много ответов. Почему его так любил школьный соловей. Почему его так тянуло в лес, где он чувствовал себя как дома. Он, наконец, понял, за что ненавидел Вигая. Не за халат и не за Круга. А за мерзкий, раздирающий душу звук рубанков о дерево. За хруст упавших стружек под ногами. За запах свежих трупов своих сородичей.

Добравшись на чадящем «ПАЗе» до лесной опушки, они шли с отцом по заросшей просеке, где когда-то зэки перевыполняли план по древесине. Отец вглядывался вдаль, вертел седой головой во все стороны – сверялся с одному ему известным ориентирам. Наконец, запыхавшись, остановился и ткнул никотиновым пальцем в старый почерневший пень, побитый мхом и гадами.

– Вот она где росла. Твоя мамка-то настоящая.

Разбегаев медленно подошёл, расчистил перчаткой снег на поверхности пня.

– Привет, мам…

Учитель приложил озябшую руку к мёртвому пню и… в глазах позеленело, от ладони пошёл пар – пробилось сквозь холод затаившееся материнское тепло. Щурясь и высунув язык, Разбегаев пересчитал еле видимые кольца на тёмном потресковшемся спиле – вышло ровно сто двадцать лет.

– С юбилеем.

Разбегаев достал из-за пазухи две гвоздики и положил у её выступивших корней. Молча постояли немного.

– Бать?

– М?

– Какой она была?

– Красавица. Статная, высоченная, ствол роооовный такой, крона ветвистая. Софи Лорен, а не дерево.

– Высоченная, говоришь? Хм. Чёт у меня не срастается. На меня полено ушло, так? А остальное куда делось?

– А я знаю? Её ж пополам распилили. Тебя мы забрали. А вторую половину – пятый отряд.

– А есть контакты у тебя кого с пятого-то?

– Не помню, щас в книжечке посмотрю… – Отец достал блокнот, наслюнявил пальцы, пролистал. – Во, Миха Холодец с пятого. А на кой тебе?

– Поехали в райцентр. Родню мою искать будем.

… – Ну ты даёшь, Разбегай! – Сиплый голос Холодца еле продирался сквозь треск помех и доярки Деменчук, звонившей дочери в Канаду из соседней кабинки. – Я там помню?! Хотя.. А, погодь. Столы мы тогда делали, во. Для кафе «Встреча»!

(Это был хороший знак – разваливаются страны, гибнут города, меняются президенты, но кафе «Встреча» во всех райцентрах постСовка остаются на своих местах) И полено я это вспомнил. Она странная была. Магическая, гадом буду.

– Почему «она»?

– Потому как бабой взвизгнула, когда мы её того, на доски… Но я в говно был, может и почудилось. А чо, это для фильма какого вы, не? Меня в титры не ставь, понял-нет? Нахуй мне свети…

Звонок оборвался, но информации Разбегаеву было предостаточно.

– Пошли в эту кафешку, бать. Сестру искать буду.

… – Сестраааа… Эй, сестраааа… – Не обращая внимания на мутных посетителей, Разбегаев шёл вдоль ряда старых барных столов, прикладывая ладонь к каждому из них. Ответа не было.

– У вас тут был стол. Говорящий такой, – С надеждой спросил учитель бармена Журавлёву формы куба и фиолетового волосу.

– Прокапаться бы тебе, братан, – участливо произнесла та, опытным глазом определив белочные симптомы. – Но стол один мы неделю как выкинули, да. Правда, молчаливый был, аки Герасим. В контейнере он, если дачники не спёрли.

– Спасибо, добрая женщина! Бать, харэ ****ить этого мудака, идём!

…Он сразу её «узнал». Из строительного контейнера торчала тонкая столовая ножка с инвентарным номером. Разбегаев дотронулся до неё – и в глазах заиграли изумруды.

– Ты!!! Это же ты! – счастливо прошептал он. – Ответь мне. Пожалуйста, ответь!

И она ответила.

– К ***м иди!!! Шлюха, Катя, шлю-ха!!! Ещё графин неси!!! Такую страну…!! Пидорасы!!!! Света нет. Нет? Нет. Генератор ночью с****или, во как! С днюхой! Не спать не спать не спать! «Офицеры! Роооооссссссиииииияяяяянеееееее»! Убили его в том году. Помянем, Константин!!… Охуенчик щишки! Блять, хорошо-то как, девочки! «И вот шальнаяяяя императрицаааааа!!!»…

Она была безумной. Но её можно было понять. Если бы вас десятилетиями царапали ножами, проливали на вас кровищу, пьяные слёзы и палёное дерьмо, стучали по вам кулачищами, орали в уши альбомы Газманова – вы бы тоже были не айс. Разбегаев достал сестру из контейнера, собрал отвалившиеся ножки, завернул Разбегаеву в свою и отцовскую куртки и отвёз домой.

Найдя в антресолях кусок наждачки, Разбегаев попробовал очистить сестру от скверны. Провёл шкуркой по столешнице – та оросила его таким матом, который не знала даже школота. Разбегаев купил портвейна и постучался в соседскую дверь.

– Што тебе надо, мерзкий пидор? – спросил Вигай, перекрикивая Круга.

– Помоги мне, скотина, – взмолился природовед и всё ему рассказал.

Вигай верил в Бога и Деда Мороза, поэтому здраво рассудил, что во Вселенной есть место чуваку из лиственницы и говорящему столу с глубокой психической травмой. Он осторожными, плавными движеньями зашкурил сестру. Покрыл её лаком, приладил ножки. Выжег на обратной стороне столешницы бабочку, а вместо инвентарного номера на ножке – иероглиф «Счастье». И всё то время, пока трудовик любовно приводил стол в чувство, Разбегаев нежно держал сестру за край. И она пришла в себя от братской любви и соседского профессионального подхода. На аванс Разбегаев купил ей самую красивую скатерть. Получил гневную тираду, что крупные розы на голубом – это для деревенской дискотеки на Святки, и купил скатерть ещё лучше. В ней Разбегаева стала первой красавицей среди общажных столов, и откуда-то сверху одобряюще закивал улыбающийся Лившиц в компании охрененно одетого еврейского Бога.

Вечерами брат с сестрой собирались вместе и долго болтали – каждому было что рассказать, чем поделиться и на что пожаловаться. И каждый вечер к ним присоединялся Вигай, который сошёлся с Разбегаевой на почве любви к Кругу и ненависти к Газманову. Это была очень странная троица – человек-дерево, алкаш и говорящий стол. Но какая к чёрту разница, в какой компании сражаться с Одиночеством. В одиночку у тебя точно нет шансов. Не то что в райцентре – в мегаполисе даже. Особенно в мегаполисе, я бы сказал.

И, кстати говоря, Вигай завязал с работой по дереву. Чтоб не раздражать друзей. И начал преподавать школоте работу по металлу, пока однажды железная болванка не стекла со станка и не спросила, знает ли трудовик Сару Коннор. Но это, как написали бы отвратительные авторы – совсем другая история.
(c) Кирилл Ситников

Выйдя в ноябрьскую хлюпь, Петухова устремила своё клетчатое пальто в сторону гастронома. Идя вдоль заводского забора, она засмотрелась на свежее граффити интимно-антифашистского характера. К несчастью Петуховой, водитель небольшого автокрана Давыдько тоже засмотрелся на граффити. И результатом обоюдного невнимания стала встреча головы Петуховой с автокрановой стрелой. Сознание Петуховой померкло, взор потух, а узники замшевых сапог предательски подкосились. И вся Петухова полетела на следующую встречу – с большой коричневой лужей…

…Ей повезло. Если бы не ондатровая шапка, быть бы сотрясению. Переступив через окровавленного бомжа, Петухова вышла из травмпункта и закурила. Хлеба уже не хотелось. Хотелось полусладкого и подруги Бедуиновой.

– Алё, Бедуинова?

– Она.

– Как дела?

– Не ходи вокруг да около. Сколько брать – одну, две?

– Две, и через час у меня.

– Яволь.

(Бедуинова была хорошим человеком. Она не любила много говорить и умела притворяться, что ей интересно нытьё собеседника. Вероятно, поэтому у неё имелись четыре мужика и даже один муж.)

– Ай!

– Чего.

– Уголёк от сигареты… Млять… В рукав упал! Он, наверное, джемпер прожёг!!!

– Фигасе. Ладно, пока.

Петухова отчаянно затрясла рукой, пытаясь вытряхнуть проклятый уголёк. И вместо него на ступени травмпункта посыпались пачки тонкого «Кента». Одна, вторая, третья… Ещё девятнадцать… Потом выпал целый блок. Петухова здраво рассудила, что падать в лужи на сегодня хватит и выбрала вариант «нестись по улице, вопя, как резанная». Чем и занялась до самого подъезда и немного оставила на лифт.

…С некоторыми людьми такое случается. В кого-то бьёт молния, и он начинает шпрехать на суахили как на родном. Кто-то после комы видит внутренности людей и предсказывает техногенные катастрофы. В других вообще вселяется Соловьёв, и они начинают разбираться в международной политике, русском пути и швейцарских сырах.

Петухова же заполучила древнерусское проклятие царевны-лягушки. В неё попала стрела водителя автокрана Давыдько – младшего из трёх братьев. Да ещё и аккурат в тот момент, когда звёзды Семи Восточных Созвездий выстроились в 77-й катрен Нострадамуса. Это не превратило её в лягушку, спасибо звёздам – они сделали в катрене четыре ошибки и не поставили тире (при всей своей масштабности некоторые звёзды невероятно тупы). Но зато встреча со стрелой младшего Давыдько подарили ей один из царевно-лягушачьих скиллов, а именно рукавную генерацию.

…Но обо всём этом Петухова не догадывалась. Сидя в гостиной в обнимку Бедуиновой, она предавалась логичному охуеванию от произошедшего.

– Может, меня кто-то сглазил? На работе… Точно, эта тварь из бухгалтерии!

– Однозначно. Курицы больше нет?

– Нет.

– Давай рукав.– Бедуинова засунула куриную кость в рукав петуховского халата. – Тряси.

Петухова тряхнула рукой – и здоровенная курица, шумно шлёпая крыльями, приземлилась на край раковины. Огромный мохнатый пёс, как свидетельство того, что телячьи котлеты в кулинарии лучше не покупать, громко залаял на птицу. Та закудахтала и опустилась между ящиками с вином и коробами духов «Kezno» – прямо в ворох тысячных купюр с одинаковыми номерами.

– Не, с едой некайфово получается, – констатировала Бедуинова.

– Может, с хлебом повезёт? – выдвинула версию Петухова, ссыпала хлебные крошки из пакета в рукав и грациозно зиганула.

– Нда. С хлебом та же херня, – сказала Бедуинова, уставившись на золотую рожь, колосящуюся на ковре. – С другой стороны, дурацкий хлеб и купить можно. Снимай серьги.

– Зачем?

– Они ж с рубином. Ты на фитнес ходила пару раз – значит крепкая. Недельку рукой помашешь – и будешь со списка «Форбс» ножки свешивать. О! Или давай бензина тебе зальём? Интересно, он прям в канистрах вылетит или…

– Блять, почему это со мной раньше не случилось?..

– А что бы это изменило?

– Может, Коля бы не ушёл…

– Ой, да пошёл он на ***! Мы тебе щас так рукавом намайним, можешь любого принц… Ёёёёёёёёёёптать! Как же я сразу не подумала?!

– О чём?!

– Нафига ждать-то?! Мы тебе прям щас мужика найдём!

Бедуинова подошла к журнальному столику и схватила журнал. Демонстративно ткнула пальчиком в обложку с Томом Харди.

– Ты ведь шутишь, да? – округлив осоловелые глаза, сказала Петухова.

– Вовсе нет, мать. Тащи ножницы.

… – Готово! – Бедуинова сложила фотографию вчетверо и осторожно засунула в рукав Петуховой. – Метай суженого!

– Я, я… не уверена. А вдруг я ему не понравлюсь? Мне нужно подтянуть английский и вообще…

– Я тебя умоляю! «Хэллоу, Том, ай эм мисс Петухова, Лондон из э кэпитал…», все дела! Нальём винишка, посидим, потом я типа срочно на работу, включишь музон… Он же тоже мужик, хоть и американский!

– Но я даже не накрашена!

– Ты не слышала, что я говорила про вино? Махай давай, чего ты медлишь?

– Погоди. А если… Если их много вылетит?

– Себе заберу. Нашим раздадим – Алёхиной, Пестушко, Вер Иванне! Томов Харди много не бывает! Херачь, он там уже запрел небось!

– Ладно…

– На диван, на диван направь, чтоб ему помягче было!

– Ну, с Богом.

Петухова глубоко вздохнула, подтянула грудь и метнула рукавом в стороу диван-кровати…

…Сначала из рукава вылетел нечеловеческий крик. За ним вылетел великий американский актёр, врезался в диван и с грохотом скатился в ковровую рожь, скрывшись под наливными колосьями. С краю вывалилась его нога, немного поколотилась о паркет и замерла. Стало тихо. Очень. Невыносимо. Тихо. На кухне завыл пёс.

– Том? Хэллоу?! Мистер Харди? – пролепетала Петухова. Бедуинова молча углубилась в «поле» и оценивающе посмотрела вниз.

– Упс! – сказала она. – Надо было фотку в трубочку сворачивать…

Петухова подошла ближе и тут же схватилась за рот в рвотном приступе.

Надо признать, Том Харди выглядел не очень. Он был не просто мёртв. Будто ребёнок неправильно собрал паззл с его изображением – голова голливудской звезды вывернута на 180 градусов, руки и ноги напоминали графики сейсмологических возмущений, а сломанный в двух местах позвоночник превратил его тело в подобие шахматного коня, больного сколиозом. Фото и правда не надо было складывать.

В дверь позвонили. Потом еще и еще.

– Не открывай, – Прошептала Бедуинова, – Это федералы.

– Какие нахуй федералы?!

– Скорее всего из Лос-Анджелеса. Быстрые, сссуки…

– Я вошёл, у вас открыто! – Объявил мужской голос из прихожей.

– Ты чё, не закрыла дверь?! – зашипела на Петухову Бедуинова.

– Зачем? – глупо спросила Петухова.

– Зачем? У тебя во ржи труп Тома Харди!

– Ээээ, здрасьте… – Донеслось сзади. Подруги оглянулись – на пороге стоял незнакомый мужик, застенчиво переминаясь с ноги на ногу. – Гражданка Петухова?

– Это вот она, да. – Бедуинова с готовностью затыкала пальцем в подругу. – Я просто свидетель. Но она не специально, она вообще классная, может принести с работы положительную характеристику…

– Да я сам виноват! Разинул варежку на эту писанину настенную. – Перебил её Давыдько. – Я водитель автокрана. Ну, который вас по голове… В больнице адрес ваш выпросил. Я извиниться хотел… Это… лично. Вот. Вам в качестве эт самое… Искренних.

Давыдько выудил из-за спины бюджетное трио роз и протянул Петуховой.

– Сссспсбо. – Ответила та согласными. На старой чешской люстре повисла пауза.

– А у вас тут… Э-э-э… Хлебно. – Обронил Давыдько, глядя на рожь.

Вырвавшаяся из собачьих лап курица пернатым ядром пронеслась мимо всей троицы и скрылась во ржи.

– Я поймаю! – с готовностью, пропитанной чувством вины, произнёс Давыдько и ринулся за ней.

– Не надо!!!

– ****ЫЙ ***ЩЕ!!! Я извиняюсь. У вас тут эт самое… жмурик. На Тома Харди похож.

– Он, он притворяется! – Невозмутимо ответствовала хитрая Бедуинова.

– Это очень вряд ли. – Ответил Давыдько, протягивая Петуховой пойманную курицу. – У него парашют что ли не раскрылся?

Курица клюнула Петухову в руку, и это вывело её из оцепенения. Настало время истерик.

– Он мёртв, мёртв! – заорала она. – Это я его убила! Я! Понимаете?! Я!! Любимого актёра!!! Что мне делать?! Что мне…

– Бетон. – Невозмутимо перебил её Давыдько.

– Что?!

– Мы тут фундамент новостройки заливаем. Недалеко, на Гагарина. Завернём его в ковёр и ночью эт самое… Никто и не узнает.

За 10 лет халтур по подмосковным стройкам Давыдько приобрёл способность ясно мыслить и быстро реагировать в стрессовых ситуациях.

Дождавшись темноты, они завернули труп Тома в ржаной ковёр, погрузили в автокран и скрыли улики в свежем бетоне фундамента. Бедуинова напилась окончательно и уехала на такси домой, а Петухова с Давыдько еще долго шептались в «Старбаксе». А потом в «Шоколаднице». И через неделю в «Граблях». А потом в «Ударнике» во время «Т-34-2». А затем в театре, цирке и турецком отеле. И даже в ЗАГСе, обмениваясь кольцами, он многозначительно переглядывались. А после этого стали-жить поживать да добра наживать. Не только при помощи рукава – водитель Давыдько много вкалывал на своём долбаном автокране.

А у новостройки на Гагарина каждое утро появлялись свежие цветы. Куда каждую ночь сваливала Бедуинова, не понимали все её четыре мужика. И даже один муж

(с) Кирилл Ситников