SEV1234

КТО-ТО

Я так и не определилась, кто он был. «Знать бы только кто этот кто». Он всегда появлялся, когда я оставалась одна в квартире.

Он стоял за дверью нашей комнаты, когда я делала уроки или читала. И я, обмирая от ужаса, кралась, чтобы задвинуть щеколду. Он прятался за дверью туалета, и требовалось немалое мужество, чтобы спустить воду и выйти. Про принять душ я уже вообще молчу. Он таился за фанерными дверцами стенного шкафчика в общем коридоре, за закрытыми дверями соседей, за углом коридора; он стоял и прислушивался к тишине, которой он был хозяин. Он вздыхал, поскрипывал половицами, постукивал форточками, гудел кранами.

Однажды он объявился за входной дверью. Я чуть не умерла от ужаса, представляя, как он там стоит – тихо-тихо - и ждет чего-то. И не нашла ничего лучшего, как просто смыться из квартиры. Мне было эпически страшно, но я сжала в кулак волю, ключи и, приоткрыв дверь, бочком выскользнула в подъезд. По сторонам я старалась не смотреть, но громко говорила что-то, не помню, что именно. То ли стихи декламировала, то ли таблицу умножения.

Это был переломный момент – неведомый кто-то, оказывается, терпеть не мог распахнутых дверей и осмысленных звуков. И стоило мне выйти из нашей комнаты с песней на устах, как я становилась хозяйкой положения. И кто-то здорово присмирел.

Но однажды, когда я уже почти забыла о его существовании, он нанес подлый удар исподтишка. А дело было так.

На тот момент мы жили в отдельной однокомнатной квартире. Я училась в медучилище. Любимая альма матер находилась далековато – около полутора часов езды тремя транспортами с двумя пересадками в метро. Так что вставала я рано и из дома выходила затемно, по крайней мере в осеннее-зимний период. Хоть я и сова, но мне это даже нравилось – народу в этот ранний час было немного, поэтому удавалось занять сидячее место и додремать.

В то утро я вышла из лифта на первом этаже. Лампочки почему-то не горели, так что просторный высокий холл освещался лишь уличными фонарями. В нашем доме были огромные, во всю стену, окна и стеклянные двери, так что света было достаточно. Я отчетливо видела ступени лестницы, почтовые ящики, ведро и швабру в углу. За окном – лавочка, дорожка, за ней детская площадка, все белое, искрящееся от свежевыпавшего снега и фонарей. Абсолютно ничего страшного, красивая мирная картина. Но меня вдруг словно током прошибло от макушки до пят – он там, мой кто-то! Он стоит на улице, за стеклянными дверями, и плевать, что я его не вижу, он там и ждет меня!

Остолбенев от ужаса, я таращилась в пространство и понимала, что никакая сила не заставит меня выйти на улицу. Я вся вспотела и – извиняюсь за такие подробности – пукнула. Пук получился каким-то длинным и жалобным, как стон, что вовсе не добавило мне мужества, я окончательно струсила и поняла, что надо спасаться. Надо вернуться в свою квартиру и запереться там.

Но как? Если я поеду на лифте, кто-то поднимется по лестнице, и я столкнусь с ним, как только лифт откроется на моем этаже. Если же я пойду по лестнице, то он опередит меня на лифте, и опять же встреча неизбежна. Я поняла, что обречена и умру прямо здесь и сейчас.

В этот момент лифт загудел и поехал вверх. Это был мой шанс! Гигантскими скачками я помчалась на седьмой этаж, ворвалась в квартиру и, едва не срываясь в истерику, заперлась на все замки. Потом, как была, в верхней одежде и сапогах, прокралась в кухню и уселась на стул. Я сидела тихо-тихо, как мышка, глядя на входную дверь и напряженно вслушиваясь в каждый шорох. Я была уверена, да что там! – я знала: кто-то стоит там, за дверью и, прислонившись ухом, слушает тишину квартиры.

Не спрашивайте меня, почему я не дождалась соседей и не вышла с ними. Повзрослев, я сама много раз спрашивала себя об этом, но ответа как не было, так и нет.

Потом зазвонил телефон. Звук был таким резким и неожиданным, что я чуть не заорала. Но каким-то чудом сдержалась. Телефон звонил и звонил, сводя меня с ума, – я точно знала, что это звонит он, мой кто-то. Отчетливо помню, как мне хотелось запереться в ванной, но я не осмеливалась пошевелиться, опасаясь выдать себя неосторожным звуком. Да что там шевелиться, я даже глотать боялась. Почему-то в такие моменты, когда надо соблюдать тишину, звук глотка получается особенно громким, вы замечали? Кроме того, вопреки логике и жизненному опыту, я вдруг вообразила, что кто-то может услышать меня через телефон, даже если трубка не поднята.

Потом телефон умолк, и кто-то вновь появился за дверью. Мне казалось, что я даже слышу его дыхание. Телефон звонил еще раза два или три, и не знаю, что для меня было страшнее – этот звук или наступающая за ним зловещая тишина.

Обычно мамуля вставала гораздо позже меня, до работы ей было меньше получаса, но именно в этот день ей понадобилось отлучиться куда-то с утра пораньше, так что я была один на один со своим чудовищем. Которое вдруг из довольно безобидной страшилки превратилось в реальный кошмар.

Не знаю точно, сколько я так просидела, но помню, что наступил рассвет, и в доме стало светло. Правда, менее страшно мне от этого не стало, я ведь знала, что кровавые ужасы случаются и при свете дня. А еще я дико вспотела в своей зимней одежке, но снять или хотя бы расстегнуть свистящую шуршащую болоньевую куртку и такие же штаны не осмеливалась. Молча сидела и плавилась, как Терминатор в кипящем металле. И тут случилось чудо!

Мы ненавидели своих соседей сверху. Абсолютно беспардонные, наглые, они напрочь игнорировали правила человеческого общежития. В любое время дня и ночи мужик мог начать стучать молотком или сверлить дрелью. Баба, очевидно, вообразив себя грациозной фотомоделью, по дому ходила исключительно на каблуках, и грохот каблуков по паркету с отсутствующей шумоизоляцией доводил меня до белого каления. А еще к ним по выходным подкидывали внуков, и эти маленькие монстры орали, грохотали, гремели стульями, ебашили дверями. В общем, развлекались диточки, как могли и как хотели. Запретов для них не существовало.

Но в этот раз, услышав знакомые ацкие звуки, я пришла в восторг. ХЗ, почему. Может, я понадеялась, что на фоне лютого пиздеца, доносящегося сверху, меня не будет слышно? Во всяком случае, я осмелилась снять куртку. Мне стало легче, и мозг, остыв до приемлемой температуры, выдал приказ: встань и иди! Ибо надо вынести мусорное ведро. Да, прямо сейчас, да, немедленно, и плевать, что оно почти пустое, нефиг тут столовку для тараканов устраивать. И я послушалась.

Не раздумывая ни секунды, я схватила ведро и выскочила на лестничную площадку. Разумеется, там никого не было. И в нише мусоропровода. И на лестнице. И этажом выше и ниже. Нигде никого. Со смешанным чувством стыда и облегчения я вернулась в квартиру.

Что это было, я до сих пор не могу понять. Ведь взрослая уже девица была, лет семнадцати или больше, выпившая свою первую рюмашку, познавшая радости секса. В таком возрасте народ обычно безбашенный, сам черт нам не брат. Но накрыло меня тогда не по-детски!

… Они потом тихо и незаметно ушли, мои чудовища, и сейчас, когда я разменяла шестой десяток, от них остались лишь тени теней. А я немного грущу. То ли о них, то ли о прошлом.

В моей жизни были чудовища. Они появились, когда мне было лет пять, после развода родителей. И дело не в том, что я испытывала моральные страдания или пережила стресс, ничего подобного – все прошло тихо, без скандалов, мордобитий и прочих ужасов. Мне было сказано, что мы с мамой переедем в новую квартиру и будем жить отдельно от папы и бабушки Зои. Так что я и не поняла ничего. Но вот сама новая квартира – это да, это был тот еще экшн.

Вместо знакомой уютной смежно-изолированной двушки, где все свои, все родные и любимые, я оказалась в трехкомнатной громадине с тремя чужими людьми, которые еще и подбухивали регулярно. К тому же, одна из соседок оказалась умственно отсталой, причем не в переносном, а прямом смысле. Правда, сохранна она была настолько, что могла жить одна, сама себе готовила (на газовой плите!), стирала и вообще обслуживала себя. Да еще работала где-то уборщицей. И тоже выпивала, кстати, но в буйство при этом не впадала. По пьяни с ней случались забавные моменты, но в столь нежном возрасте я этого не понимала, а просто боялась ее до усери, на каком-то интуитивном уровне понимая, что она не такая, как все.

Но вернемся к нашим баранам. Точнее, к моим чудовищам. Итак.

МУРАВЬИ

Они жили в ногах моей кровати и активизировались, когда я ложилась спать. Причем только тогда, когда я вытягивала ноги. Если же их поджать, то муравьи меня не беспокоили. Но лежать долго в позе эмбриона невозможно, рано или поздно приходилось распрямлять затекшую тушку, и вот тогда… Нет, муравьи не ползали по мне, не кусали нежное детское тельце, вообще никак не проявляли себя на физическом уровне. Они просто начинали быть: жили своей жизнью, суетились там чего-то, кормили своих деток. Они были не агрессивны, меня не замечали, но это было невыносимо – лежать, засунув ноги в муравейник. И это при том, что настоящих муравьев я просто обожала, могла надолго залипнуть, наблюдая за их жизнью, подкармливала их сахаром, и каждую весну, когда сходил снег, когда солнышко начинало припекать, я с волнением высматривала первых муравьев. Вообще, для меня весна начиналась именно тогда, когда появлялся первый муравей. Так было в детстве, так остается и поныне.

От виртуальных муравьев был один верный рецепт – надо было как следует подвернуть одеяло, так, чтобы ни единой щелочки не осталось. Заботливая мамуля, думая, что я мерзну, надевала мне носочки, которые, кстати, от муравьев совершенно не помогали. В носках было жарко, и я их украдкой снимала.

Потом я сообразила, как избавиться от муравьев, - достаточно было перед сном руками расправить простыню в ногах, чтобы ни одной складочки не осталось. Это перекрывало бедолагам все выходы, и я, с удовольствием вытягиваясь в кровати, представляла себе, как муравьи сердито ворчат, пытаясь выбраться наружу.

НЕЗНАКОМЫЙ ВОЛК

И не спрашивайте, почему именно незнакомый, у меня и знакомых-то волков никогда не было. Но то, что волк именно незнакомый, добавляла крипоты.

Он жил за изножием кровати и тоже никак себя не проявлял. Он просто был, и это было пипец как страшно! Особенно, если приспичивало на горшок. Да, у нас в комнате ночью стоял горшок, потому что заставить меня ночью выйти в огромный темный общий коридор, где время от времени шляются поддатые соседи, не было никакой возможности – я орала дурным голосом и упиралась всеми четырьмя лапами. Впрочем, мамуля и не настаивала, ей, как я сейчас понимаю, тоже было не по себе в новой обстановке.

Горшок стоял у двери, напротив логова волка, так что, понятное дело, я будила мамулю по ночам – я была свято уверена, что одно ее присутствие распугает всех демонов ада в радиусе миллион световых лет. И мамуля, молодец, ни разу не подвела.

Ясен пень, довольно скоро ей все это надоело, поэтому она перестала вставать ко мне и просто включала бра над своим диваном. Уютный желтый свет мягкими мазками обозначал предметы в комнате, но сгущал тени по углам. Особенно там, где горшок и волк. Так что мне требовалось немало мужества, чтобы самостоятельно сделать свои дела. Впрочем, я была уверена, что при включенном свете и бодрствующей родительнице волк не посмеет даже вякнуть. Хотя под кровать, на всякий случай, старалась не смотреть. А вдруг из-под нее на меня тоже кто-то посмотрит? Да ну на фиг! (между прочим, эта мысль поселилась в моей головенке задолго до того, как был снят фильм «Бездна»). А закончив, я вспугнутым зайцем взлетала на свою кровать, чтобы не дать волку ни единого шанса.

И вот тоже парадокс – волков я сроду не боялась, наоборот, я восхищалась ими. И даже тот факт, что какой-то маргинал слопал семерых козлят и бабушку Красной Шапочки, никак не изменил моего мнения насчет этих сильных красивых животных.

Кстати, против виртуального волка тоже со временем нашелся свой приемчик – надо было обвести пальцем геометрический орнамент на ковре, что висел на моей стене, и все, волк по нарисованной тропинке уходил в свое логово.

СТАРУШКА

В общем коридоре, возле самой входной двери, в нише стоял соседский шкаф. Он был громадный, темно-бордовый, с дверцами и ящиками. Что там хранилось, я понятия не имею; скорее всего, какое-то шмотье. По ширине он был чуток меньше, чем ниша, и вот в этом узком пространстве жила старушка.

Она была маленькая, худенькая и сгорбленная. И очень-очень грустная. Потому что совсем не весело днями и ночами торчать в темном пыльном закутке. Ведь выйти оттуда она могла лишь тогда, когда в квартире совсем никого не было. В эти редкие моменты она могла размять косточки, попить водички из-под крана, сходить в туалет и поглядеть в окошко.

Поначалу я ее побаивалась, ведь она была страшна, как Баба-Яга, и старалась как можно быстрее пройти мимо ее жилища. Благо входная дверь открывалась внутрь квартиры и полностью перекрывала закуток. Так что с этой старушкой мы не пересекались. А когда я стала постарше и пошла в школу, мне даже стало ее жалко. И, возвращаясь домой, я сначала звонила в дверной звонок, а потом уже открывала дверь. Чтобы бедной старушке не пришлось бежать прятаться, ломая ноги.

Пишу со слов мужа, так что за возможные баяны не отвечаю. Впрочем, баяны маловероятны – истории реальные, правдивые и, не побоюсь этого слова, аутентичные.

Как-то погожим летним ночером компания юных джентльменов фланировала вдоль набережной. Но не бесцельно, а в поисках укромного уголка для распития благородного напитка – портвейна «Три топора». В принципе, таких уголков хватало, но не все они отвечали эстетическим запросам юношей: там вид открывался непрезентабельный, тут смущало освещение, где-то был велик риск встречи с олдскульными барышнями, чья жизненная цель состояла в том, чтобы знать всё и обо всех и щедро делиться своими знаниями с окружающими.

В конце концов, место, отвечающее всем требованиям, было найдено, бутылочка портвейна откупорена, и божественный нектар пролился в бумажные стаканчики. Внезапно внимание молодых людей привлекли звуки – тяжелое дыхание, стоны и звонкие шлепки. Заинтригованные, друзья раздвинули кусты и узрели совокупляющуюся парочку. Парочка была так увлечена друг другом, что не обратила внимания на юных джентльменов, тем более, что джентльмены были весьма деликатны и ничем не выдали своего присутствия – просто молча стояли и с интересом наблюдали за происходящим.

Среди них был некий сэр Димарь. Неожиданно для всех (и для себя в том числе, как потом выяснилось), он протянул длань и осторожно похлопал мужика по спине.

- Бог в помощь, - глубоким басом сказал он.

Сиамский кот Макс появился у нас задолго до детей. Он не был кастрирован (я была категорически против, насмотревшись на разжиревших ленивых евнухов), гулял ночами, ухаживал за кошками, дрался с котами. В общем, жил активной кошачьей жизнью. Когда стало ясно, что в доме скоро появится младенец, встал вопрос, что делать с Максом? Мы с мужем считали, что ничего, что кот и ребёнок отлично поладят. Но будущие бабушки волновались чрезвычайно.

Ибо:

- все сиамцы злые;

- кот может выцарапать ребёнку глаза;

- кот может наброситься и загрызть ребёнка;

- кот может лечь на лицо ребёнку и нечаянно задушить.

Приводилось еще стопицот доводов за удаления кота из семьи, я их всех уже и не упомню. Особенно усердствовала бабушка Зина, у которой котов никогда не было. Бабушка Тома, лично зная Макса, не была так уж уверена в грядущих бедствиях, но вот санитарно-гигиеническая сторона вопроса её беспокоила. Поэтому было решено как следует отмыть Макса, дать ему противоглистное и какое-то время не пускать гулять.

Кстати, невест нашему брутальному красавцу поставляли на дом (об этом я обязательно напишу!), так что от спермотоксикоза он не страдал.

И вот настал день икс – Женю принесли из роддома. Дождавшись, когда утихнет первая волна восторгов и умилительных сюсюканий, мы с мужем подпустили Макса к младенцу. Кот подошёл к знакомству основательно – долго и вдумчиво обнюхивал Женю, основной упор делая, почему-то, на голову. Баба Зина (моя свекровь) тут же предположила, что кот в обязательном порядке прокусит ребёнку родничок. На такую глупость мы с мужем даже отвечать не стали и спокойно положили дочь в кроватку.

В течение дня Макс то и дело заходил в комнату, где спал ребёнок. Он то сидел возле кроватки, напряженно ловя каждое движение нового члена семьи, то, встав на задние лапы, заглядывал в кроватку и принюхивался. Но никакой агрессии не проявлял. Мы сочли это достаточным доказательством вменяемости Макса и больше по этому поводу не волновались.

Вообще, кот проявил себя прекрасным отцом, если можно так сказать об их с Женей отношениях. Показателен один случай.

Как-то раз мы с мужем сидели в кухне, Женя спала в комнате, а кот разлёгся на полу в прохладном коридоре. Обе двери – и в комнату, и в кухню - были закрыты. И вдруг Макс с громким мявом стал буквально рваться в кухню. Мы открыли дверь, думая, что он поесть захотел или попить, но кот даже порога не переступил, а стал с возмущёнными воплями скрести дверь в комнату. Недоумевая, что же так могло взбудоражить обычно спокойного кота, мы открыли дверь, и Макс тут же рванул к детской кроватке. Где тихонько хныкала проснувшаяся Женя. Мы занялись дочерью, а Макс, подёргивая хвостом, хмуро и осуждающе смотрел на нас: эх, родители, у вас ребёнок плачет, а вы даже ухом не повели.

Кстати, когда родилась Маша, Макс относился к ней с такой же нежностью и заботой. Он даже умывать её пытался, как собственного котёнка. Бабушка Тома была против, а я позволяла, когда её не было.

Ещё один раз кстати: у Жени на голове очень долго не отпадали корочки. И Макс самозабвенно вылизывал её головёнку. Обоим нравилось. А про прокушенный родничок я и не думала.

Было это в те времена, когда мой муж учился в железнодорожном училище. Чтобы попасть в училище, нужно было ехать на метро, а чтобы попасть в метро, нужно было пересечь железнодорожные пути. Конечно, существовал альтернативный путь через переход, безопасный и длинный, но местные жители все без исключения ходили напрямик. К путям была протоптана народная тропа, достаточно широкая и ровная, но в самом конце резко спускающаяся вниз. Ну, или круто поднимающаяся вверх, если идти со стороны метро. Это был опасный участок, особенно зимой, но люди предпочитали рисковать, нежели тащиться в обход и терять полчаса.

Итак, в одно прекрасное зимнее утро мой муж начал свой спуск к славе. Ниже осторожно шкандыбала какая-то старушка, охая и опираясь на палочку. На ногах моего мужа были сапоги «казаки» со скошенными каблуками. Помимо своей очевидной моднявости (в то время), эти сапоги обладали одной коварной особенностью – они были скользкими. Но для крепкого тренированного парня это был сущий пустяк, не стоящий внимания.

Сунув руки в карманы и легкомысленно насвистывая, мой муж уверенно ступил на скользкий путь. Он намеревался быстро и без проблем сбежать вниз, но у «казаков» на этот счёт было своё особое мнение. Без приключений жизнь невообразимо скучна, так решили они и потеряли всякую совесть, а заодно и сцепление с дорогой.

Мой муж потом вспоминал: было такое ощущение, как будто ему дали мощного пинка под зад. И он взлетел ввысь, успев оттуда обозреть окружающий пейзаж и восхититься его мягкой снежной прелестью. А потом приземлился на спину и помчался вниз по склону, не вынимая рук из карманов. Утоптанный сотнями ног, схваченный утренним морозцем снег – вещь чрезвычайно скользящая; форменная куртка, как оказалось, тоже, так что когда жизненные пути старушки и моего мужа пересеклись, скорость он набрал уже первую космическую. Столкновение стало неизбежным.

Словно пушечное ядро ударилось об воду тело мальчика… Ах, нет, это не отсюда…

Словно скоростной болид «Формулы-1» врезался мой муж в старушку. Не успев даже удивиться, старушка описала изящный пируэт в воздухе и приземлилась на крепкое молодое тело.

- …! – сдавленно вскричал муж, яростно пытаясь выдернуть руки из карманов.

- …! – согласилась старушка, половчее перехватывая свою палку.

Дальше они мчались вдвоем: внизу мой муж, лихо свистящий своей курткой, а сверху старушка с выпученными глазами и угрожающе воздетой палкой. Муж отчаянно тормозил каблуками и, одновременно, вывернув локти под неестественными углами, пытался придержать старушку, чтобы та не улетела куда-нибудь к едрёне фене. В конце концов, ему удалось затормозить, и он, «бразды пушистые взрывая», остановился внизу, уперевшись ногами в рельс.

Было удивительно тихо вокруг, мягко падал потревоженный снег, и только вдалеке жалобно гудел приближающийся состав. Старушка прочно сидела на парне и покидать нагретое местечко не собиралась. С трудом вытащив руки из карманов, мой муж легонько встряхнул старушку, приводя бедолагу в чувство.

- Что это было? – простонала старушка.

- Экспресс-доставка, бабуль, - вздохнул муж. – Вставай, приехали.

Все советские школьники собирали макулатуру. Металлолом собирали тоже, но в более ранние времена, ещё до меня. Я же лишь по телевизору видела, как пионеры в красных галстуках волочат к месту сбора кровати с никелированными шариками, жестяные корыта, прохудившиеся кастрюли и чайники и прочую лабутень. Моё поколение собирало лишь макулатуру. Происходило это, насколько я помню, два раза в год, и норма на человека была по три кило каждый раз. Немного? Вроде да. Но!

Надо сказать, что в семидесятые годы макулатура была своеобразной валютой – сдав её в специальный приёмный пункт, народ получал талончики с обозначением номинальной стоимости сданного вторсырья. Которые потом в этом же пункте обменивались на что-то полезное в хозяйстве. Например, на хрустальные вазочки-конфетницы. Или на набор мельхиоровых столовых приборов. Или – предел моих мечтаний – на книжный абонемент. Который тоже надо было «отоварить», но уже в книжном магазине, отмечаясь в очереди на протяжении нескольких месяцев (но об этом в другой раз). Поэтому родители, в большинстве своём, вовсе не горели желанием отдавать такое ценное вторсырьё бесплатно в пользу государства.

Каждая семья в СССР (не считая маргиналов, разумеется), выписывала минимум одну еженедельную газету (в основном из-за телепрограммы на следующую неделю). Партийцы-комсомольцы-пионеры в добровольно-принудительном порядке получали еще «Правду», «Комсомольскую правду» и «Пионерскую правду». Кроме того, по желанию (и при большой удаче), можно было выписать «Юный натуралист», «Техника – молодёжи» и другие дефицитные издания. Так что, в принципе, бумаги в домах хватало. Ну и, конечно, в макулатуру шли отходы учебной деятельности школяров и студиозусов: тетради, дневники, ненужные конспекты, чертежи и прочее. И всё равно, порой этого не хватало для того, чтобы выполнить школьный план.

Недостаток ценностей в семье мы восполняли тем, что ходили по квартирам и жалобно клянчили:

- Люди добрые, а подайте, кто сколько может.

И нам подавали – кто газетку, кто бумажную обёртку из-под масла, а некоторые даже складывали ненужный бумажный хлам на табуретку в коридоре. Специально на случай нашествия пионеров. Как сейчас помню: табуретка возле двери, на ней – стопка вожделенной макулатуры, иногда даже заботливо перевязанная бечёвкой. Для нашего удобства, значит.

Эх, времена были! Малолетние сопляки и соплячки бесстрашно заходили в гостеприимно распахнутые подъезды домов и стучались в квартиры к незнакомым людям. Не боясь ни кровавых маньяков, ни, ни погрязших в разврате педофилов. Конечно, во время сбора урожая макулатуры, учителя запрещали нам шляться по домам, но делали это без должной убедительности – должно быть, и сами не очень-то верили во все эти ужасы. Да, они существовали – и маньяки, и педофилы – но как-то абстрактно, не здесь и не сейчас. На загнивающем Западе, например.

Так вот, в день Х мы шли в школу, обременённые, помимо портфелей и мешков со сменкой, связками макулатуры. И ревниво прикидывали, у кого связки больше. Самые удачливые из нас гордо шагали налегке, а за ними, подобно покорным рабам, брели несчастные родители, сгибающиеся под тяжестью непосильной для ребёнка ноши. Таким завидовали – дополнительный десяток килограмм макулатуры уверенно выводил класс счастливчиков в лидеры.

Мы были похожи на трудолюбивых муравьёв, хлопотливо несущих драгоценную добычу в родной муравейник.

С торца школы находился железный сарайчик, в котором хранились железные весы, наподобие тех, которые на колхозных рынках использовались для оптового взвешивания мешков с картошкой, свёклой, капустой и прочими дарами полей и огородов. Страшные, проржавевшие, они, тем не менее, исправно выполняли свою функцию, бесстрастно фиксируя желанные максимумы и огорчительные минимумы. В определённый день весы торжественно извлекались из сарайчика, и возле них выстраивалась очередь из желающих внести свою лепту в процветание родной страны. Ведь как сказано – убей бобра, спаси дерево! Ой, нет: собирая макулатуру, ты спасаешь леса от вырубания. Ну, как-то так. Короче, это была серьёзная государственная заморочка, увильнуть от которой не было никакой возможности. Да мы и не пытались особо.

Каждый класс загружал результат своих объединённых титанических усилий на весы, трудовик (по совместительству и завхоз) в черном халате и в чёрном берете с трогательным хвостиком сверху, записывал показания весов в специальную тетрадь, потом лениво перекидывал кипы макулатуры в сарайчик и приглашал следующий класс.

Кстати говоря, существовали разные способы мошенничества, чтобы увеличить вес собранной бумаги, но об этом позже.

Помню, очередь нашего класса еще не подошла, и одноклассники толпились вокруг невеликой кучки макулатуры, спасая её от разграбления ушлыми представителями конкурирующих племён. Внеся свою скромную лепту, мы с Диной отправились за сарайчик, который примыкал к школьному садику. Был конец мая, повсюду бурно пёрла зелень, в том числе и конский щавель – бесплатное лакомство советской детворы. Нежные кисленькие стволики этого сорняка уже летом становились дубово-волокнистыми и начинали горчить, поэтому мы пользовались моментом и активно пополняли истощившийся запас витаминов на дармовщинку.

Сидя в прохладных зарослях и объедаясь немытой вкусняшкой, мы вдруг обратили внимание, что задняя стенка сарайчика вроде бы отогнута снизу. Неуёмное детское любопытство подтолкнуло нас исследовать это явление, и мы обнаружили, что правый нижний край стенки действительно слегка отошёл от боковой стойки, и там, в глубине, что-то заманчиво белеется. Две пары слабых детских ручонок вцепились в кусок ржавой жести, две пары ножек в сандаликах поверх трогательных белых гольфиков покрепче упёрлись в землю, и металл, не выдержав неравной борьбы, с жалобным стоном согнулся под прямым углом, образовав приличных размеров дыру, в которую запросто пролезла бы собака. А там, в этой дыре… Ну, понятно что – уже сданная и учтённая макулатура.

Не сговариваясь, мы крепко ухватились за ближайшую связку, поднатужились и – опа! – выдернули её на свет божий. Мы переглянулись; одна и та же идея осенила нас обоих, и мы поволокли увесистую связку к месту сбора нашего класса.

- Так вы же уже сдали,- удивилась наша классная, которая скрупулёзно отмечала всех участников мероприятия.

- Ага, - пропыхтели мы. – Сейчас ещё принесём.

И принесли. И ещё раз. И ещё. То, что мы, по сути, занимаемся хищением государственной собственности, своим скудным умишком мы понять не могли; меры не знали. И, наверное, в азарте перетаскали бы полсарайчика, но судьба была благосклонна к нам в тот день и уберегла от грандиозного позора. Отправившись в очередной рейд, мы обнаружили на нашем месте старшеклассников, тайком курящих на задворках школы. Разочарованию нашему не было предела, но мы, скрепя сердце, прекратили свою преступную деятельность. А там и для нашего класса очередь на весы пришла.

Не знаю, сколько точно мы сдали макулатуры в тот раз, но по итогам наш класс занял первое место, за что удостоился почётной грамоты и скупой похвалы директрисы. А наша классная, завидя нас с Диной, еще долгое время впадала в глубокую задумчивость.

Долгое время моя мамуля работала в государственном банке. Не в отделении сбербанка, которые тогда назывались сберкассой, а именно в банке, где вели расчёты на уровне госпредприятий. Человек она была ответственный, трудолюбивый, так что её заметили и стали продвигать по карьерной лестнице. Но речь не об этом.

В те годы СССР частенько выпускал памятные монеты к разным историческим событиям, в основном рублёвого достоинства. Народ их так и называл «юбилейный рубль». Найти их в живом обороте было практически невозможно – они мгновенно изымались нумизматами. Но в банк они поступали регулярно.

Как-то раз в день зарплаты мамуля принесла такой рубль – новенький, блестящий… не помню на какую тему. Я буквально влюбилась в него и умоляла родительницу не тратить его, а отдать мне. Я клялась, что буду беречь его, как зеницу ока, хранить в отдельной коробке, и вообще – он для меня не деньги, а некая высшая ценность.

- Так он тебе нравится, что ли? – удивилась мамуля. – Знала бы, давно бы принесла. У нас юбилейные деньги никто брать не хочет.

И отдала мне вожделенный рубль. Клятву я сдержала, а мамуля, видя моё трепетное отношение к юбилейной монете, стала регулярно приносить их с работы.

Я была счастлива! Количество монет росло, так что я отвела под них большую жестянку из-под монпасье. Я очень любила разложить их на столе, разглядывать, изучать. Или трясти жестянку, наслаждаясь звучным грохотом. Да, нормальный нумизмат в обморок бы упал от такого способа хранения, но что я знала о нумизматике? Меньше, чем ничего, поскольку даже не подозревала о существовании такого хобби и термина такого не слышала.

Со временем я скопила приличную сумму – рублей что-то сто-сто двадцать. Некоторые монеты повторялись, но большинство были представлены в единственном экземпляре. Были там не только рубли, но и пятидесятикопеечные монеты, тоже памятные, но я их почему-то не слишком ценила. А больше всего мне нравились олимпийские, выпущенные после Московской олимпиады 1980 года.

В то время мы жили в коммуналке на Подмосковной улице и стояли в очереди на отдельную квартиру. Банк, в котором работала мамуля, составил ходатайство на свою ценную работницу, поэтому отдельная квартира маячила уже в ближайшем будущем. Мамуля потихоньку собирала коробки для перевозки вещей и записалась в мебельном магазине на кухонный гарнитур. Да, в те суровые времена нельзя было просто взять и купить нужную тебе мебель, нужно было встать пораньше, прийти к мебельному, отстоять огромную очередь и получить…нет, не мебель, а только лишь что-то вроде учётной карточки покупателя. После чего набраться терпения и ждать. Месяц, два, полгода, год. И на протяжении всего этого времени регулярно ходить в магазин и отмечаться, доказывая тем самым, что ты жив и по-прежнему желаешь обладать новым мебельным гарнитуром.

Я, в силу возраста, в этом участия не принимала, к переезду относилась равнодушно – мне нравилась наша комната, большая, светлая, а к соседям я привыкла, и мне они не мешали.

А потом случилось сразу два эпохальных события – мы получили смотровой ордер на квартиру, и подошла наша очередь на новую кухню. Квартира мамуле понравилась чрезвычайно, было решено переезжать. Да и кухонный гарнитур потрясал своим современным дизайном и функциональностью. Мамуля расписывала мне его достоинства, а я не возражала – конечно, приятно, когда в новой квартире стоит новая мебель. Я ничего не знала о коварных планах мамули.

Начала она издалека.

- Бабушка у нас уже старенькая, - вздыхала она, имея в виду свою маму, бабу Шуру.

- Старенькая, - соглашалась я.

- Денег-то у неё мало, - сетовала мамуля.

- Ага, - поддакивала я.

- А я и так уже заняла у неё сто рублей. И у Вали (сестры) заняла. Как отдавать будем?

Я молча пожимала плечами. А что я могла сказать, если к финансовой стороне жизни меня не допускали? Всё решала мамуля, а я не имела даже совещательного голоса.

Помню, она несколько дней ходила вокруг да около, а потом заявила в лоб, что всех накоплений и займов не хватит на обстановку и ремонт, так что не могла бы я одолжить ей мои юбилейные рубли? Я была в шоке – как? Лишиться такой ценности? И ради чего? Ради какого-то ремонта? кухонного гарнитура? переезда? Нет, мне не жалко было денег, мне было жалко именно юбилейных монет.

Я пыталась донести до мамули, что вся ценность этих монет заключается не в их номинале, а в их уникальности. А мамуля объясняла мне что-то про обои, люстры и плитку в ванную.

Сейчас, став взрослой, я до какой-то степени понимаю её – ей так хотелось сразу, одним махом, обустроить свою квартиру, превратив безликие квадратные метры в уютное гнёздышко. Но вот смогла бы я ради этого потратить юбилейные монеты, которые собирались годами… Не уверена. Даже так – уверена, что нет. Меня бы жаба задушила.

Сила, как говорится, солому ломит. И мне пришлось уступить. С тяжёлым сердцем я отдала свои сокровища, и хоть мамуля уверяла меня, что ещё притащит их сколько угодно, я ей не верила. Молчала, обижалась и не верила. Я сердцем чувствовала, что коллекция моя пропала навсегда, и восстановить её мне не удастся.

Так и случилось.

Нет, квартира оказалась отличная, комфортная, с двумя огромными лоджиями; мамуля была просто счастлива, обустраивая её по своему вкусу. Да и мне в ней жилось неплохо. Во всяком случае, в ванной можно было валяться, сколько хочешь. Но до сих пор я вспоминаю ту свою жестяную коробку со слегка потускневшими от времени юбилейными рублями.