Шуре повезло. В свои 17 она была замужем. И не просто за каким-нибудь мужиком, а за бригадиром – ладным, высоким, кучерявым, светловолосым и голубоглазым. Дом у них был крепкий, совсем новый. Муж выстроил его перед самой свадьбой, чтобы семейную жизнь начать на новом месте. Серьезной Шуре нравились еще не запачканная гарью белая печка, стройные ряды горшков, выскобленные полы. Она во всем любила порядок, говорила мало, постоянно была чем-то занята. С завистью смотрели соседки на ее дом и огород, да и не только на них. Шурин муж, Константин Петрович, был балагур и весельчак. Все у него в руках горело, все спорилось. Пил он редко, меру знал, грубым словом не злоупотреблял. Не мужик – клад. Все Литвиновские молодухи втайне мечтали оказаться на Шурином месте.
Любил Костя свою Шурочку крепко. Хотя и случалось ему свернуть на кривую дорожку, любил только ее одну. Подтрунивал над ее строгостью, над рассудительностью и невозмутимым спокойствием, нехарактерными для него самого, но любил. Жили они не совсем чтобы душа в душу, случалось Косте и увертываться от тяжелой чугунной сковородки (идеально чистой, натертой песком), но и не плохо. На двадцатом году жизни Шура родила первенца. Мальчугана назвали Иваном. Еще через два года в семье появился второй сын – Леня. Еще через два – дочка Лида. А в феврале1941 – Зина. Жизнь шла своим чередом. Подрастали детки, сыновья помогали в огороде, старшая дочка сидела с младшенькой. Но однажды муж пришел домой необычно серьезный. Сел на крепкую скамью у стола, молча посмотрел на жену. Дети притихли, предчувствуя недоброе. «Шурочка, война началась. Я ухожу на фронт».
Константин поступил в армию связистом, в звании рядового. После его ухода как будто ничего не изменилось. Конечно, и детям, и Шуре не хватало главы семьи, но хозяйство требовало труда, маленькая Зина – внимания. Всем находилось, чем заняться, заботы не оставляли времени на печальные мысли. Все деревенские мужики ушли на войну, дома остались только старики и мальчишки. Тяжело было бабам, но справлялись. Шура стала еще серьезней, еще молчаливей. Ни себе, ни детям спуску не давала. Работала, спины не разгибая, а сама все думала про мужа, как там Костенька, что с ним.
А в октябре 1941 пришли немцы. Захватили всю Орловскую губернию, в том числе и Литвиново, завели свои порядки. Угнали скотину, отобрали припасы. Детей, стариков, женщин заставляли работать, держали впроголодь. Шура работать на немцев отказывалась. Как, гнуть спину на врага, когда ее муж кровь свою проливает, с этим самым врагом сражаясь? Пряталась Шура с детьми с лесах, в шалашах да в подвалах. Но какой бы схрон ни придумала, всегда находили их полицаи, немецкие приспешники, из числа деревенских набранные. Шура не понимала, как ее соседи, с которыми столько лет бок о бок прожили, могли продаться врагу? Не отвечала она на их вопросы, стискивала зубы и молчала. А как узнали немецкие офицеры, что Шурин муж на фронте сражается, стали бить ее. Били жестоко, часто, так как не выдержать женщине. Думали покорить своенравную бабу, да не на ту напали. Она бы и дальше продолжала свое молчаливое сопротивление, но немцы решили уничтожить деревню, а женщин с детьми угнать в Германию.
Гнали пленных быстро, на отдых останавливались редко, есть давали мало. Детишкам приходилось совсем тяжело. Шура несла на руках то маленькую Зину, то выбившуюся из сил Лиду. Наконец дошли до Льгова, где у немцев был промежуточный концлагерь. Ночевали на земле, под колючей проволокой. В первую же ночь Шура столковалась с одной из плененных женщин, Марией. У той тоже были дети, и страшнее смерти казался ей плен. Порешили бежать. Руками рыли землю под проволочным забором, до крови обламывали ногти. Земля была твердая, слежавшаяся. Силы изменяли изголодавшимся женщинам, но невозможно было оставаться дольше в ненавистном плену. Вот – подкоп готов. Один за одним оказывались за забором дети, последней вылезла Шура. Оглянулась на проволочную клеть, проверяя, не заметил ли кто из дозорных движения, подхватила на руки младшую дочурку и опрометью кинулась прочь, шепотом подгоняя старших детей.
Шли беглецы в сумерки и ночью, днем старались прятаться или передвигались с большими предосторожностями. Они прошли пешком тридцать километров, прежде чем добрались до деревни Глинки. Женщины надеялись найти там помощь и приют, но наткнулись на ненавистных полицаев, которые тут же отправили их с конвоем обратно в лагерь во Льгове. Там Шуру снова жестоко избили, но с каждым ударом в ней только крепла решимость снова убежать. Несколько дней Шура вела себя тихо, она ждала, пока караульные перестанут следить за ней. И, как только надзор был ослаблен, вырыла новый подкоп и побежала, не давая передохнуть ни себе, ни детям. Шли всегда лесами, не выходя на открытую местность, не заходя в деревни. А однажды случилось переходить через широкое поле, прямо посередь которого петляла дорога. Пригибаясь, тихонько шли по полю мать с детьми, как вдруг раздалась немецкая речь. Резко замерла на месте Шура, остановились и ребята. Знаками приказала им мать схорониться в высокой траве. Разбуженная резкой остановкой Зина удивленно хлопала глазами, собираясь вот-вот разреветься. Что делать? Заплачет ребенок – тут же найдут их в открытом поле немцы, отправят обратно в лагерь, а может и убьют на месте. Зажать Зине рот рукой – пуще испугается, точно выдаст плачем или возней. Быстро нарвала Шура диких колосков, трав знакомых, цветов, что росли рядом, разжевала в пахучую зеленую кашицу и отправила малютке в рот. Девочка тут же успокоилась, почувствовав сладковатый вкус кашки. Все время пока маршировали по проселке немцы, Шурочка не переставая жевала траву для дочурки. Наконец, опасность миновала, и беглецы продолжили путь.
Теперь уж Шура не доверяла никому, везде ей мерещились предатели. Не сомневалась она только в одном человеке – в мужнином отце, Петре, который жил неподалеку от Литвиново. Туда и направились Шура с детьми. Не сможет он предать родных внучат, не повернется язык выдать их полицаям. Петр в это время прятался в шалаше недалеко от родной деревни, там он и укрыл Шуру с ребятами, а вскоре советские бойцы освободили Орловскую губернию от немцев.
Солдаты расположились в деревне. Шура стала помогать им по хозяйству: стряпала, частенько стирала солдатские вещи, чинила белье. И делала это как всегда, тихо, серьезно, старательно. В благодарность солдаты вырыли для нее в лесу землянку, дали кое-какие вещи из своего скудного скарба, с тем и ушли.
Шел сорок четвертый год. Шура продолжала жить в землянке недалеко от пепелища своего дома в Литвиново, где когда-то ее так радовали белая печка и пузатые горшки. Питалась семья чем приходилось. Не брезговали травой, съедобными корешками, а ягоды и грибы были настоящим лакомством. Частенько вместе с травой дети отправляли в рот и комочки грязи. Младший сын Леня приболел. Ему становилось все хуже, и вскоре Шура узнала признаки ужасной болезни, бича военного времени – брюшного тифа. Лекарств не то что не хватало, их не было и в помине. Лечить сына было нечем, Шуре было ясно, что если сына не спасет чудо, то долго ему не протянуть.
А Ленин отец в это время лежал в госпитале под Курском. За довольно короткое время своей храбростью Константин Петрович заслужил звание старшего лейтенанта. Он не страшился пуль, первым из связистов отправлялся налаживать порванную линию связи. В битве на Курской дуге потерял левую руку, был комиссован, направлен в госпиталь. Как только Константин немного оправился, сразу отправился в родную деревню, надеясь застать жену и детишек целыми и здоровыми. Родной дом, выстроенный собственными руками, о котором столько снов пригрезилось за время войны, оказался сожжен. Не мог поверить в это Константин, не мог понять, где же ему искать теперь свою семью… кто-то из деревенских указал ему на лесную землянку, где жила Шура.
Когда вернулся муж, Шура ухаживала за больным Леней. Мальчику стало совсем плохо, материнское сердце чувствовало близкий конец сыновней жизни. Боль от грядущей утраты затмила даже радость от возвращения любимого мужа. Ни слова не сказали друг другу супруги, и без слов было понятно, какая беда стучится в их двери. Костя протянул Шуре пакет с рафинадом, который вез в подарок детям как величайшее сокровище, мол, дай ребенку, порадуй сладким. Не раз он видел, как умирали от той же болезни его однополчане. Шурочка негнущимися пальцами пыталась развязать кулек, муж стоял за ее спиной.
– Мама, отойди, мне папу не видно! – прошептал Леня.
Шура вскинула голову, резко отошла. Мальчик взглянул на отца, тихо вздохнул. Это был последний вздох мальчика. Верно говорят, что некоторые больные держатся только для того, чтобы успеть со всеми попрощаться… Притихшие сидели дети, испуганно смотрела на умершего брата Зина. Она запомнит эту минуту на всю жизнь.
