Многоликий (ч. 1 "Речной закон")⁠⁠

Сотр отлично помнил апрельский день, когда его старший брат Микув заявил, что уходит на Лысый остров. Тогда вся семья — мать Урнэ и отец Кучам, проживший четырнадцать зим Сотр и брат, родившийся двумя снегостоями раньше него, - сидели в доме, ужиная тайменем.

-Сегодня ночью я уйду к Многоликому, - объявил Микув.

Мать всхлипнула и закрыла себе рот руками. Отец отодвинул в сторону берестяную тарелку и, хмуро поглядев некоторое время на старшего сына, охрипшим голосом спросил:

-Когда ты услышал зов?

-Сложно сказать, - немного подумав, ответил Микув. -Я уже давно начал замечать, что начинаю видеть работу богов. А сегодня днем, когда я пошел в лес за дровами, Урманный старик так громко поздоровался со мной, что с окрестных деревьев остатки липкого снега слетели.

Сотр мог примерно понять, о чем говорит его брат. Всем лесным жителям было известно, что способность камлать — то есть общаться с богами, - передается не по праву рода, а достается спонтанно. Кто-то говорил, что сам Нуми-Торум выбирает тех, кто будет понимать его самого и его родню, в то время как другие утверждали, что этим мелким для Верховного делом занимается его брат Мир-Суснэ-хум, кующий души в Мировой кузнице. Однако все сходились во мнении, что когда ты начинаешь в пении птиц слышать человеческую речь, а в россыпи листьев видеть будущее — тебе пора собираться и уходить на Лысый остров, что макушкой торчит посреди Холат нюр, мертвого болота.

Там, на куске неверной почвы, что высилась посреди тухлой воды, жил Многоликий шаман, считавшийся проводником между богами и людьми, начавшими слышать обрывки их разговоров. Он помогал своим новым соратникам понять, чего от них хотят боги и направлял туда, где новоиспеченные шаманы пособляли им в поддержании мироздания. Кого-то посылал в далекие урманы злобных кулей таежных увещевать, к людям не подпуская; кого-то - на заросший уремой берег ледяного Песера следить, чтобы Луи-вот-ойка не увел всю рыбу к себе в Полуночное море, засасывая реку через устье; ну а в редких случаях снаряжал новоиспеченных шаманов в какой-нибудь гибнущий от неудовольствия родни Нуми-Торума павыл, подсказывать жителям, как себя правильно вести, погибель на себя не навлекая.

Сам же Многоликий почитался в Сайрыне как полубог. Ведь он не только в сохранении творения Верховного участие принимал, но и более незначительных, по сравнению с этим великим делом, забот не чурался. И вытяжкой из кедра с кусочком желтого металла новорожденных кормил, помогая им душу обретать; и с умершими мог говорить, радуя родственников общением с близким. Поэтому каждый визит одетой в волчью шкуру фигуры с огромной маской из лиственницы на всю голову, на лице, затылке и по бокам которой были изображены личины, воспринимался как праздник, а семьи тех, кто ушел к нему на Лысый остров, поздравляли и вручали подарки.

Микув наскоро собрался, мягко, но настойчиво отстраняясь от стремившейся заключить его в крепкие объятия рыдающей матери, пожал руку отцу, потрепал брата по голове и ушел в ночь.

И потянулась жизнь размеренно, как речной плес. Соседи не изменили давней традиции, одарив семью Сотра подарками: старая Евья, известная своими руками, которые шила достойные древних сыпырцев одежды, подарила главе семейства лузан, а его супруге ягу из перьев гагарьих шеек; ловкий Кантыха, что славился уменьем зверя даже среди густого сосняка в глаз бить, принес чучело рыси, что на дом удачу привлекала; удачливый Нярох сплел сети для ловли рыбы из тончайших веток лиственничного менква, стоящего омертвевшим деревом после лесного пожара. Казалось бы, живи и наслаждайся жизнью, что, собственно, и делал Сотр, немного завидуя брату, ткавшему, где-то в спрятанных от человеческих ног месте кружево Срединного мира, как Евья юбки из волчьих шкур. Он собирал грибы да ягоды в удобном лузане, вылавливал богатую добычу из студеного Тагта с помощью сетей из сгоревшего менква, горделиво выпирал грудь при виде девчонок, начинавших перешептываться с друг другом, едва завидев брата ушедшего к Многоликому. Но было кое-что, отравлявшее его радость.

-Верни его, верни, - заклинала на Божьей поляне деревянную статую Нуми-Торума мать Сотра.

Ее старший сын покинул павыл всего полгода назад, но внешне она постарела на десяток зим, как будто бы жила в своем мире, где время бежало во множество раз быстрее.

-Неужто не обойтись без него? Неужели нет никого, кто лучше справится? Ты скажи, что принести тебе, я принесу. Но только верни Микува, верни…

В ту ночь Сотр стоял в тени разлапистой ели и недоумевающе смотрел на мать. Когда освещавшая единственную комнатуизбы свеча потухла, он не уснул, как это обычно бывало после целого дня, проведенного на реке. Была этому весомая причина — расцветшая к своей шестнадцатой зиме Энтель, которую он увидел на берегу пока собирал сети, куда девушка пришла набрать воды. Думая о чернокосой красавице, Сотр пролежал в углу за медленно остывающим чувалом на подстилке из оленьих шкур целых два шага бледного Этпос-ойки по звездной кузнице Мир-Суснэ-хума, когда услышал, как пол тихо скрипнул под легкой ногой — он безошибочно узнал поступь матери.

Поначалу Сотр не обратил на это особого внимания, решив, что та собралась в отхожее место. Но затем, увидев, как Урнэ накидывает на плечи малицу и натягивает на ноги утепленные лисицей кожаные поршни, понял, что мать собралась в намного более дальний путь, чем на задний двор дома. Когда мягко захлопнулась входная дверь, он подскочил к затянутому рыбьим пузырем небольшому оконцу и, сквозь искажавшую изображение поверхность, увидел, как мутный силуэт, освещенный лунным светом, разматывает лиственничную сеть для ловли рыбы, повешенную для просушки Сотром на вешала.

«Она что, рыбу решила в ночи половить?» - мысль заставила Сотра поперхнуться от нервного смешка.

Оглянувшись на отца, который спал так же крепко, как и прежде, юный вогул скользнул на улицу, бодрящую стылым октябрьским воздухом. К его удивлению, мать направилась не к начинавшему по утрам стягиваться льдом у берегов Тагту, а по натоптанной тропе, ведущей через косматый лес к Божьей поляне. Когда Сотр понял, куда идет Урнэ, его охватили недобрые предчувствия.

И вот он наблюдал, как тонкая фигура стоит в окружении деревянных изваяний, будто бы наклонившихся к ней в попытке получше расслышать просьбу к самому могущественному из них — Нуми-Торуму. Когда женщина решила, что слов достаточно, она сбросила в яму для даров, вырытую у основания высоченного, ростом с дерево, идола лиственничную сеть. Сотр еле сдержал крик ужаса, ведь этой сетью выуживал из реки столько рыбы, сколько иной рыбак и за неделю не мог наловить. А теперь тонкая паутинка из веток лежала возле «ног» Верховного, и никто не смог бы ее забрать.

Мать прошла мимо спрятавшегося в тень лесного заплота Сотра, а он, придя в себя, в обход нее рванул к дому, чтобы успеть первым. Убегая прочь от поляны, он хорошо услышал в ночной тиши, как в жертвенной яме что-то заворочалось, зашуршало обваливающейся землей, забирая принесенный дар.

Отцу Сотр ничего не рассказал. Во-первых, стыдно было признаться в том, что он следил за матерью, словно злобный куль, а во-вторых, не хотел рассказывать хоть кому-то о том позоре, что навлекала на их род Урнэ, упрашивавшая богов изменить их замыслы только лишь потому, что скучала по старшему сыну. Надеялся, что та одумается и смирится с полотном судьбы, но тщетно: поначалу с частотой раз в месяц, а потом чуть ли не каждую неделю, из дома начали пропадать какие-нибудь ценные вещи. То часть улова, замороженного на предстоящую, суровую по всем приметам зиму пропадет, то оленя из стойбища по утру Кучам не досчитается, то свежевыструганные лыжи без хозяина «уедут». Сотр все гадал, когда же отец догадается, чьих это рук дело, но тот легко брал на веру незатейливое объяснение Урнэ, что это забирают кули — злые лесные духи, точащие зуб на Микува из-за его работы на богов. Когда же из-под крыльца исчезло чучело рыси, а оба родителя сделали вид, будто ничего необычного не произошло, Сотр понял, что Кучам если и не потакает жене в ее кощунстве, то, как минимум, отлично о нем знает.

В день, когда женщина принесла самую большую жертву, стояла морозная, но солнечная погода. Зима была в самом разгаре и всем своим видом пыталась показать, что уж в этом-то году весна точно не сможет растопить ее ледяную хватку, превратив в капель. Урнэ ушла еще затемно, накануне предупредив близких, что собралась к Евье, которая должна была научить ее искусству превращения животных «одежд» в человеческие.

«Шубу хочет сшить, чтобы в яму кинуть», - презрительно подумал Сотр.

Отец и сын молча ели возле нодьи, составленной на берегу скованного льдом Тагта, где они с самого утра вычерпывали сачками рыбу, изредка подплывавшую подышать кислородом к вырубленной майне. С тех пор, как сеть из менква исчезла в жертвенной яме, рыба будто начала избегать Сотра с Кучамом, предпочитая не «жульничавших» рыбаков, а потому в деревянном ведре для улова было лишь несколько подлещиков.

-Кучам! - послышалось со стороны леса. -Ты где, Кучам?

Отец с сыном обернулись и увидели спешащего к ним со всех ног Няроха.

-Где твоя жена, Кучам? - задыхаясь, спросил тот, подбегая. -Она дома?

-Нет, - нахмурился отец Сотра. -Уходила к Евье одежды шить. А что?

-Кажется, случилась беда, - выдохнул Нярох. -Я приходил на Божью поляну, возложить дары Полум-Торуму, когда заметил возле жертвенной ямы Верховного тамгу вашего рода!

-Нашу тамгу? - переспросил Кучам. -Неужели Урнэ обронила ее там?

-Боюсь, все гораздо хуже, - покачал головой вогул, принесший тревожную весть. -Тебе стоит самому сходить и посмотреть. Боюсь, случилась беда, - повторил он. Было в его тоне нечто такое, что заставило Кучама вместе с Сотром рвануть на Божью поляну, оставив на берегу свой небогатый улов, сачки и медленно горящую нодью.

Пока они бежали по тропе, стелившейся между косматых елей, укутанных в снежные коконы, откуда-то набежали тучи, заполонив собой всю небесную скатерть до горизонта, заставив солнечный свет померкнуть. По пути к поляне Кучам отстал, не поспевая за молодым и полным сил сыном, а потому Сотр забежал в круг грозных идолов один и сразу поспешил к самой большой деревянной фигуре, еще издалека заметив пугающий знак, заставивший Няроха рвануть на поиски близких Урнэ.

Возле жертвенной ямы лежал оберег их рода: круглый плоский камень размером со шляпку июльского мухомора, на котором были нацарапаны три волнистые линии, а над ними овальная фигурка с треугольником на задней части — Тагт и священный таймень, много зим назад выловленный предком Сотра. Тамга лежала на подстилке из еловой веточки, словно ее прежний носитель позаботился о том, чтобы камешек, внутри которого жила крошечная «родовая» душа — лили, имеющая вид кедровки, - не замерзла, лежа на окровавленном снегу.

-Что здесь произошло? - сдавленно прохрипел Кучам, подбежавший к яме.

-Неужели не понятно? - отрешенно спросил Сотр.

Тучи, хмурившиеся в бесплодных потугах, наконец разродились; с неба посыпались крупные, кружащие в загадочном танце под легким дыханием Северного старика снежинки. Полынью красного снега и заляпанный кровью каменный нож потихоньку накрывало белым одеялом, словно небо спешило залепить рану на Божьей поляне. Лишь яма, к которой вели широкие алые кляксы, не поддавалась снежному напору, растапливая пушинки, стоило им попасть в нее.

-Уходи, - Кучам взял Сотра за плечо и сильно сжал. -Мне нужно кое-что сделать.

Сотр знал, о чем говорит отец: узнай в павыле о том, что Урнэ пустила себе кровь и принесла себя в жертву, как их соседи решат, что семью за плохие поступки решил забрать себе в услужение заправляющий Нижним миром Куль-отыр и теперь будет морочить ее оставшимся членам разум до тех пор, пока они не погубят свои тела. А ведь злобный брат Верховного известен своей жадностью до новых слуг — стоит ему во вкус войти, как он уже не остановится, начнет и другие семьи к себе обманом забирать. Поэтому нужно было как можно быстрее уничтожить следы ужасного поступка, а остальным сказать, что Урнэ задрал лесной зверь.

Сотр побежал прочь, чувствуя как горячие слезы стремительно застывают на его лице, превращаясь в ледяные ручейки. Он услышал, как в яме возле Нуми-Торума что-то захлюпало, заворчало, силясь поглотить тамгу и каменный нож, еще не до конца «переварив» предыдущий, самый ценный дар из тех, что может принести человек.

В павыле его встретили встревоженные жители — весть разнеслась среди них со скоростью верхового пожара, искрой которого стал, судя по всему, слабый на язык Нярох. Толпа, замолкшая при виде Сотра, пожирала его глазами, надеясь, что он сам скажет, что же произошло на Божьей поляне. Его так и подмывало сказать правду.

-Шатун вышел к матери моей, - буркнул он, глядя себе под ноги. -В лес утащил.

Он говорил тихо, настолько, что его с трудом услышали лишь стоящие ближе всего к нему. На них тут же налетели, словно коршуны, те, кто не услышал объяснение Сотра. Слова, словно горячие пирожки, начали спешно передаваться от человека к человеку и каждый добавлял какую-то свою деталь, переиначивая случившееся с Урнэ на свой лад.

«Ее разодрали волки!».

«Идол Полум-Торума придавил нее, когда она попросила помочь Кучаму выловить священного тайменя!».

«Кучам за что-то на нее разозлился и ударил, случайно свалив в жертвенную яму...».

Не в силах слышать множащиеся версии исчезновения матери, Сотр кинулся в сторону дома, закрылся изнутри и завесил плотными холстинами окна.

***

Сотр сидел на берегу Тагта и кидал камешки в воду, не так давно освободившуюся ото льда. Два восхода назад минуло девятнадцать зим с того момента, как он появился на свет. Пронзившие душу раны — сначала потеря брата, а затем матери, - потихоньку затянулись, хоть на их месте и остались заросшие соединительной тканью рубцы. Однако куда больше его бестелесную сущность, выкованную в Звездной кузнице, уродовала ненависть к Многоликому.

«Он ведь меня Судьбы лишил» - размышлял Сотр, мысли которого растекались по сознанию, словно Тагт в половодье. «За Микувом ушла мать, а за матерью — мое будущее».

Утром он ходил свататься к Энтель, которая с каждым годом все больше и больше расцветала. Вокруг прекрасной девушки постоянно вились желающие получить ее в жены ребята, но, насколько было известно Сотру, она еще не дала никому согласия. Это заставило его считать, будто бы она ждет, пока он, наконец, наберется смелости и сделает ей предложение соединить их жизни, что он и сделал, стоило лишь рассвету мазнуть огнем по небосводу.

-Извини, но нет, - решительно заявила она, когда Сотр встретил возле дома Энтель, идущую к реке набрать воды.

-Почему? - изумился Сотр.

-Пойми, дело не в моем отношении к тебе, - смягчилась девушка. -Так распорядился отец. Причины его решения мне неизвестны…

-А мне известны, - перебил ее Сотр.

В деревне его с отцом после случая с Урнэ стали избегать и, несмотря на то, что прошло уже немало времени, потепления в отношениях с соседями не было. Сотр подозревал, что не уважай его род в павыле за прошлые заслуги, они были бы давно изгнаны, ведь в версию с гибелью Урнэ от шатуна никто не поверил — звери никогда не заходили на Божью поляну.

-Твой отец считает, что за нами следит Куль-отыр, - продолжал Сотр. -Не так ли?

-Ну что ты…

-Не ври мне! - вдруг разъярился Сотр. -Голова твоего отца с легкостью поверит в такую чушь!

-Да как ты смеешь! - задохнулась от возмущения девушка. -Не вздумай больше даже приближаться ко мне! - пылая от гнева, Энтель бросилась прочь.

Один из камешков, брошенных в воду, неожиданно отскочил от поверхности морщащегося волнами течения и, словно лягушка, прыгнул на несколько вершков вперед, утонув лишь со второго раза.

Сотр встрепенулся.

«Это знак!», - решил он. Вскочив на ноги, он понесся в павыл, забыв на берегу кусок покрытой мхом вареной бересты, который использовал в качестве подстилки.

Ворвавшись домой, он нашел отца лежащим возле пыхавшего жаром чувала. Кучам приготовился обманывать свой разум с помощью грибного отвара, к которому пристрастился после исчезновения жены в одной из ям на Божьей поляне. Он уже несколько месяцев не ходил на реку, бросив ремесло, прославившее их род. Добыче пропитания предпочитал сбор грибов в Мухоморной лощине, росших там круглый год — даже зимой из-под снега выглядывали широкие, красные в белую крапинку шляпки, налитые ядом. Место это считалось нехорошим, а потому вогулы избегали его, тем более, что съедобные грибы там и не росли почти. Зато для нескольких дурманщиков Сайрына, презираемых остальными жителями, злосчастная лощина была самым лучшим местом в тайге. В том числе и для Кучама.

-Отец! - Сотр выхватил туесок из рук Кучама, наполненный отвратительно пахнущим варевом. -Помнишь, ты говорил, что в молодости переплывал Тагт?

Кучам взглянул на сына выцветшими глазами. Лицо его осунулось, черты заострились; обманывая голову, он лишал себя аппетита и с трудом ел лишь раз в день, и то по настоянию Сотра. В душе Сотр презирал отца за любовь к грибному яду, но не мог запретить ему пить его — у лесных людей сын не мог препятствовать избранному родителем пути, даже если он вел к гибели.

-Помню, - с трудом произнес Кучам, протягивая исхудавшую руку-веточку. -Тогда я спорил с Пуркопом за твою мать…

Вогулы, несмотря на то, что старались выбирать места для своих жилищ подле рек, не умели плавать. Считалось, что раз не дали боги человеку жабры, значит и нечего делать ему в реке, только рыбу смущать своим присутствием. Однако изредка в воду они все же заходили — когда надо было разрешить важный, влияющий на дальнейшую жизнь того или иного рода спор, зашедший в тупик. В день, назначенный на решение грызни по «речному закону», на берег Тагта выходило два человека, каждый из которых представлял свой род. Они взывали к Полум-Торуму, прося открыть реку для того, на чьей стороне правда, после чего ныряли и плыли — кто как может, - до противоположной стороны. Поблизости от барахтающихся в воде людей держались лодки, готовые в каждую минуту вытащить того, кому «речной путь» не открылся. Кто проплыл дальше — тот и прав.

-Расскажи, каково это — плыть, - попросил Сотр. -Я хочу доказать, что над нами не висит лапа Куль-отыра, как многие думают, пусть и не говорят этого в открытую.

-Нет смысла рисковать, - внимательно разглядывая Сотра произнес дурманщик. -За тобой в воду никто не полезет, убоявшись гибели — как ты правильно сказал, пусть в открытую никто нас проклятыми не называет, однако считает так большинство.

-Плевать! - горько воскликнул Сотр. -Мне не нужна их помощь! Я знаю, что наши беды произошли из-за Многоликого, а потому речной путь откроется!

-Давай хотя бы подождем лета, - попробовал облагоразумить сына Кучам. -Вода же ледяная и течение бурное! Да и разлилась сейчас река до ширины в две сосны, а летом там и до полутора не дотягивает.

-Нет, - злобно помахал головой Сотр. -Если не хочешь помогать, я справлюсь сам! Лежи себе, продолжай голову обманывать, воображая будто князь ты, а не бедовик!

-Ладно-ладно, - поспешил успокоить сына Кучам. -Завтра с утра приходи на берег, расскажу, что помню, - он немного помолчал. -Только туесок-то верни...

***

Сотр проснулся от какого-то гомона снаружи. Бегло обшарив взглядом избу, Сотр заметил, что отец уже куда-то ушел. Наспех одевшись, он вышел на крыльцо и увидел, как со всего павыла, еще утопавшего в предрассветных сумерках, в сторону Тагта стекаются людские ручейки, звонко журчащие от оживленных обсуждений. Пара мужчин проходивших подле дома Сотра, заметив юного вогула замолчали, многозначительно переглянувшись между собой.

-Что происходит? - попытался расспросить он опиравшегося на толстую палку старого Лосара, много лет занимавшегося плетением корзин из лозняка. Старик редко покидал свой дом — злые духи терзали его колени, заставляя мучаться от боли при ходьбе, и заставить его пойти дальше своего двора могло только из ряда вон выходящее событие.

-Будто ты не знаешь, - усмехнулся тот, подслеповато щурясь. -Смел твой отец, коли реке вызов бросает после всего произошедшего…

Сотр несколько мгновений растерянно смотрел вслед хромающей сутулой фигуре, а затем бросился в дом, натянул на ноги кисы, и побежал в сторону Тагта, огибая запруженный гомонящими людьми дощатый настил по весенней грязи, жадно облепляющей его обувь из оленьего камуса.

На берегу уже собралась большая часть павыла, от мала до велика. Из-за их спин Сотр видел торчащие кверху носы обласов — долбленых лодок, удобных для передвижения по таежным рекам. Протолкавшись к берегу, он увидел одетого в холщовую рубаху Кучама, который размахивал руками, разогревая мышцы.

-Отец! - воскликнул Сотр. -Ты что это задумал?!

-Все в порядке, - отозвался Кучам. -Пора им всем показать, - он обвел рукой собравшуюся толпу зрителей, - что над нашим родом не довлеет проклятье!

-Но…

-Никаких «но»! - перебил Сотра Кучам. -Однажды я уже плыл по Тагту, и речной бог меня знает. Уверен, он с гораздо большей охотой откроет водный путь тому, кто ему известен. Когда я выйду из воды на том берегу, твоя жизнь вновь вернется на верный путь, выплутав из чащобы, - добавил он в конце, улыбнувшись.

Почему-то отцовская улыбка испугала Сотра больше всего. Его отец всегда был серьезен, редко позволяя себе проявление каких-то чувств, будь то горестных, либо радостных. В последнее время, правда, Сотр часто видел, как на изможденном лице пребывающего во власти «грибного» морока отца прорезается похожая на открытую рану ухмылка, в которой на месте некоторых зубов остались лишь обломанные пеньки. Но насколько мог судить Сотр по уверенным движениям Кучама и его внятной речи, тот решил не испытывать судьбу перед заплывом, обманывая свою голову дурманом, а потому его улыбка еще больше пугала.

Решив, что его тело достаточно разогрето перед погружением в студеный Тагт, Кучам сбросил с себя рубаху, обнажив обтянутый кожей скелет, вид которого заставил нескольких особенно сердобольных женщин ахнуть, после чего начал уверенно спускаться по скорчившемуся в половодье до узенькой кромки берегу. Когда ледяная вода коснулась его ног, Кучам на мгновение остановился — у Сотра мелькнула надежда, что жгучий холод отрезвит отца, - а затем побрел дальше, все больше погружаясь в реку.

Когда над темно-синей морщащейся небольшими волнами толщей осталась лишь голова, Кучам оттолкнулся ногами от дна и поплыл, толчками бросая свое тело вперед. Конечно, посмотри на это подобие саженок умелый пловец, либо хотя бы тот, кто не относится к реке, как к священной стихии, у него бы это вызвало лишь смех, но для собравшихся сайрынцев перемещение человека в воде без лодки было настоящим чудом и доказательством того, что к нему благосклонны боги.

Толпа зароптала. Сотр оглянулся и увидел, что на него смотрит несколько человек, среди которых была и Энтель. Сделав вид, что он не заметил пристального внимания своих соседей, Сотр продолжил смотреть за отцом, в одной руке зажав тамгу, висевшую на груди.

Кучам был уже на середине реки, когда Сотр понял — что-то не так. До того успешно боровшегося с течением Кучама начало будто бы немного сносить в сторону, хоть он еще и продолжал упрямо плыть в сторону заросшего уремой берега.

-Хватит! - воскликнул Сотр, подбегая к одному из обласов. -Он уже все доказал! Плывите за ним!

-Нельзя, - сдержанно ответил гребец, удерживающий лодку одной рукой. -Не сунемся в воду, пока не переплывет...

-Либо пока не утонет, - горько закончил за него Сотр.

Одна из женщин вдруг заголосила. Сотр резко обернулся на Тагт и увидел, что голова отца больше не торчит над рекой. Грудь в левой части — там, где жила ласточка с жизненным огоньком Нуми-Торума в костяной клетке, - отчаянно защемило, а глаза зажгло. Но тут голова с разметавшимися по ней седыми волосами вдруг вынырнула из толщи воды — Кучам поплыл дальше. Ему оставалось проплыть расстояние с каких-нибудь полсосны, пусть и растущей с незапамятных времен, и Сотр победоносно оглянулся на своих соседей, зацепившись взглядом с улыбнувшейся ему Энтель.

«Уеду от этого дремучего народа к людям с крестом, забрав ее», - подумал Сотр, любуясь девушкой. «Вот так ведь начнут тебя опасаться, из-за совпавших несчастий и попробуй докажи им обратное».

Тут оба гребца, что стояли рядом, вдруг сорвались, плашмя опрокинули лодки в воду и заработали веслами, преодолевая сопротивление речной ряби. Подумав, что отец наконец оказался на противоположном берегу, Сотр попытался высмотреть его худое тело в тамошнем кустарнике. Но вместо этого увидел безвольно увлекаемое течением тело, которому не помогло знакомство с речным богом.

К его удивлению, костяная клетка с ласточкой не заходила ходуном, и глаза оказались сухи. Вместо горечи, нутро Сотра начала наполнять злость: злость на верования своего народа, на его легковерность и привычку искать смысл там, где его нет, не видя при этом то, что действительно важно. Он сорвал тамгу, бросил на землю и побежал прочь, решив больше никогда не возвращаться в родной павыл.

Продолжение следует.