DragonSpace

— Заидка, а за что тебя тогда взяли? — интересовался седой старик с недельной щетиной на лице, закусывая водку солёным огурцом, хрустящим при каждом движении беззубых челюстей.
Заид — старый пьяница, давно потерявший всякие жизненные ориентиры и просто доживавший остаток того времени, что отведён ему судьбой. Так уж сложилось у него: вся жизнь наперекосяк. Неудачный первый брак, затем второй, тюрьма, долги, увольнения — всё это пришлось ему пережить в свои 50 лет, 18 из которых он провёл в заточении. Как он там оказался, за что был наказан, никто не знал, а сам Заид никогда об этом не рассказывал.
— За убийство, — неожиданно прямо и резко, чуть ли не с гордостью выпалил уже весьма пьяный и оттого плохо артикулирующий Заид, помимо всего прочего, обладающий узбекским акцентом и глухим низким голосом.
От неосторожного движения пробка графина упала на пол и закатилась под стол — старик, взяв сосуд и наполнив в очередной раз рюмки, с заворожённостью смотрел на Заидку и ждал продолжения. Опрокинув стопку, тот начал.
«Было мне тогда 23 года, значит. С первой женой не сложилось: разошлись через 3 года. Ну я долго-то не переживал — нашёл вторую. Леной звали. Красивая была зараза до невозможности… Ревновал сильно. Иногда, конечно, приходилось и бить, чтобы знала, кто в доме хозяин. А куда без этого?.. Ну так вот. Устроил я однажды пьянку хорошую. Запой даже – недельный. Эх, времена-то тогда были: пей — не хочу! Ну и сгубила меня синька проклятая».
Взяв в руки стопку и с раздражённостью поглядев на пустое дно, Заид с какой-то особенной ноткой разочарования произнёс:
— Пуста… как жизнь моя.
— Да где ж она пуста-то, Надимыч? Воздухом наполнена: чай, не в космосе обитаем, — с хитрой улыбкой и морщинистым прищуром, беря в руки помутневший графин, сострил почтенных лет прожигатель.
Выпив залпом ещё одну рюмку и не найдя закуски, старче, встав из-за стола и сходив за шматком сала, тупым ножом, который был покрыт вековой ржавчиной, принялся отрезать полоски от промерзшего, покрывшегося инеем куска.
— Ну а дальше-то чего?
Надимыч продолжал.
«В какой-то момент так случилось, что мы с ней вдвоём остались. Разговаривали о том о сём. Пили (чего ж без дела-то сидеть?). И тут она говорит, что я-де изменяю ей. Понимаешь, Иваныч? Ну я разговор увёл, конечно, в сторону, чтобы скандала не разводить, но на душе осадочек остался. Ну, думаю, пущай балует: дурная ещё…»
Резкий глухой удар оглушил рассказчика: Иваныч, взяв небольшой топорик, чтобы не терять времени, рубанул по неподдающемуся ножу куску, да так, что во все стороны полетели ледышки сала.
— Иваныч, чего шумишь, блять?! Напугал же, ебёна мать!
— Ну всё, закуска есть! — восторженно провозгласил старик. — Жить можно.
— Спасибо. Пойду я.
— Куда? Мы ж только сели? — недоуменно вопрошал горе-повар.
— Штаны вытряхивать, Иваныч! Обсерился я.
Пьяный смех раскатился по всему дому и эхом отдался от голых стен. Собеседники налили ещё по одной.
— Давай выпьем за храбрость, Надимыч! – предложил старик.
— Ну, будем!
Стопки опустели в одно мгновение.
— Продолжай, Заид. Я слухаю.
— Ну вот, значит. Пили мы с Ленкой долго. И на третий, значитса, день она мне возьми да и скажи, чтобы я ей целый стакан налил. Ну, думаю, даёт баба! Мы с ней ещё полчасика водичкой глотку пополоскали, и тут, понимаешь, чертовщина какая-то произошла. Топор, которым я мясо рубил, со стола упал. И вроде лежал не на краю, а упал. Я ведь, — сука! — помню, что только что его к стенке ложил, а вон вишь, как вышло. Ну и тут его Ленка-то с пола подняла, да неловко так: порезалась немного. «Острый», — грит мне. А у меня руки-то хороши: уж что-что, а из точильщиков всегда в почёте ходил.
— Подтверждаю. Это тебе удаётся. Талант, что называется. Мне вон полгода тому назад топорик подточил, а до сих пор ходит как ни в чём не бывало. И сталь вроде паршивая, а заточка держится.
— Ну вот я и говорю. А Ленка-то топорик вертит и в глаза мне так хитро поглядывает, словно затевает чего. Ну я ещё по стопке налил. Выпили. И тут она мне выдаёт: «Заруби меня, Надимыч, не жалея!» Я спьяну понять не могу, о чём она. А Ленка продолжает: «Голову отруби!» А сама топорик мне в руки вкладывает да кулаки сжимает. Вышла из-за стола, легла на пол и кричит мне: «Бей! Я готова!» Ну я спьяну-то и отхуярил ей голову. Четыре удара. Бью-то я мощно. Лесорубом в своё время был. Голову отделил и на стол поставил, чтобы разговаривать, а тело так и осталось лежать. Угусь. Потом, когда протрезвел, к соседям побежал, чтобы милицию вызвали. Приехали. Спросили, кто убил. Ну тут-то до меня и дошло, что это я её отоварил. Эх… Вот так вот, Иваныч, бывает.
Тяжкое молчание повисло в комнате, словно умер кто, словно прямо здесь и сейчас всё, описанное Заидом, просходило. Немую сцену разрушил звонкий металлический звук: упал топорик.
— Да я подниму, Надимыч. Не надо. Вот сука же — порезался!
Тонкой извилистой струйкой по пальцу потекла кровь…