DimaMarsh

На следующий день Громов провалялся в постели аж до одиннадцати: поскольку Начальник должен был всё утро провести на совещании у Пахана, Громов не видел смысла рано появляться на службе. К тому же, нового серьёзного задания он пока не получил, а всякой мелочью можно было и потом заняться.

В это утро Александр Сергеевич делал всё очень медленно, как бы нехотя. Не спеша позавтракал, широко зевая, шатался по комнатам, пытаясь собраться на работу. Несколько раз, забывая ключи от входной двери на одной и той же полке, он, наконец, покинул квартиру.

Добравшись до здания Комитета по Надзору, Громов отправился прямиком в кабинет Начальника. Тот, как сказала секретарша, ещё не возвращался с совещания. «Значит, поехал прямо в «Ставрополь», – подумал Громов.

Роскошный ресторан «Ставрополь» располагался в одном из переулков, прилегавших к Тверской. Там часто обедали работники Комитета и прочих силовых структур.

Громов остановил свой «форд» на тесной парковке перед рестораном. В стороне стоял бронированный лимузин «майбах» Начальника с синими мигалками и два больших чёрных «ауди» из его сопровождения. Около автомобилей стояла группа мужчин – все одинаковые, как на подбор: невысокие, крепкого телосложения, в неброских серых костюмах. Они здоровались с Громовым, тот отвечал кивком головы.

– Давно приехали? – Громов спросил одного из телохранителей на входе.

– Да минут двадцать, Александр Сергеевич, – ответил тот.

Громову открыли дверь, в грудь ударила волна теплого воздуха.

Сдав пальто в гардероб, он прошёл через большой зал на первом этаже с круглыми столами, накрытыми белыми скатертями. Громов кивнул нескольким обедавшем в чёрных костюмах и поднялся на второй этаж. Там, в зале чуть меньше, в одиночестве обедал Начальник.

Он сидел за большим столом, уставленным тарелками с едой. Не обращая внимания на всевозможные салаты и закуски, он уплетал огромный мясной стейк, расплескивая с тарелки на белоснежную скатерть тёплую телячью кровь. Перед ним стояли пустой графин и наполненная водкой рюмка. Начальник оторвался от куска мяса и осушил рюмку. Потом снова жадно вцепился жёлтыми зубами в молодое, розовое мясо.

– Я так и знал, – громко сказал Громов, проходя мимо барной стойки.

Он подошёл к столу, и Начальник, не вставая, пожал его руку.

– Ну, как? – Громов сел за стол.

– Жень, – Начальник окликнул официантку.

Молодая симпатичная девушка в униформе принесла меню и, развернув его, положила перед Громовым.

Начальник попросил ещё триста грамм водки.

– Шестьсот, – поправил его Громов, не поднимая головы от меню. Он вытащил красно-белую пачку сигарет.

Начальник с осуждением на него взглянул, но ничего не сказал.

– Простите, но тут нельзя курить, – робко попыталась заметить официантка.

– Жень, права тут не качай, лучше принеси водки, а? – Басом сказал Начальник.

– И пепельницу, – добавил Громов, раскуривая сигарету.

Официантка посмотрела в сторону барной стойки, где навытяжку, как солдаты на плацу, стояли метрдотель и бармен. Метрдотель одобрительно кивнул.

– Как вам угодно, – так же робко сказала официантка и удалилась.

– Избаловал я вас, – сказал Начальник и снова принялся за еду. – Курите в неположенных местах, пьёте на работе, да ещё потом, с пьяных глаз, за руль садитесь. – Он говорил с набитым ртом, и маленькие кусочки мяса то и дело падали на белую скатерть.

Громов внимательно перечитывал меню, выдыхая седые клубы дыма.

Официантка принесла серебряный поднос с графином водки, рюмкой и пепельницей. Поставив всё это перед Громовым, она спросила, готов ли тот сделать заказ.

– Под водку мне что-нибудь принеси, – сказал Громов и небрежно отбросил меню на белую скатерть.

– У нас сегодня очень вкусная селёдочка с картошкой или…, – начала она.

– Давай её, давай, – Громов стряхнул пепел сигареты в пепельницу.

Официантка неслышно удалилась, а Громов начал разливать водку по рюмкам.

Чокнулись, выпили.

– Ну, так что? – Повторил свой вопрос Громов.

– Ну, что-что, – Начальник развёл руками в воздухе, держа нож и вилку. – Как всегда. Есть замечания. Но, в общем, работой доволен. Как-то так.

– А сказал-то что? – Громов вжал бычок в стеклянную пепельницу.

– Саш, – Начальник поднял глаза на Громова, – да нихера я не понял. Я же говорю, вроде доволен, но не без проколов.

– Алексей Алексеич, – Громов потянулся за графином, – ты там три часа сидел.

– Тебе нажраться, что ли неймётся, – спросил Начальник. Громов проигнорировал вопрос и опять разлил водку по рюмкам.

Официантка принесла овальное блюдо и бережно поставила перед Громовым. На одной стороне белой фарфоровой поверхности лежала нарезная селёдочка, на другой – отварная холодная картошечка, нарезанная аккуратными кругляшками. Все это было присыпано мелко порубленной свежей зеленью и полукольцами белого лука. Масло блестело в лучах дневного света.

Громов насадил на вилку кусок картошки с селёдкой, поднял рюмку, и опрокинул её в рот. Потом он несколько секунд жевал.

– Саш, ну ты что, не знаешь разве, – сказал Начальник. – С ним можно и шесть часов сидеть, и девять. Все равно же нихера не ясно будет. Никто же не понимает, – Начальник развёл руками, – какого хера он говорит. Он после того удара сраного, как пацан шестилетний. А порой вообще, непонятно, то ли он здесь ещё, а то ли уже там, в лучшем из миров.

Громов не видел Пахана после случившегося с ним семь месяцев назад инсульта. Но слышал об этом достаточно от людей осведомленных, каковых, включая Громова, насчитывалось человек двадцать. Все понимали, что Пахан пребывает не в лучшей физической форме.

В ту тревожную ночь, чуть больше полугода назад, вся верхушка встала на уши. Всех охватила тихая, но почти смертельная паника. Начальник не вылезал из Администрации Пахана, запретил кого-либо подпускать к больному, сам проверял всех прибывавших врачей и потом по долгу с ними говорил о неразглашении информации. Благо, Пахан быстро поправлялся. «Он спортивный, ещё нас переживёт», – говорили в Администрации. Начальник тогда быстро сориентировался: он решил использовать представившуюся возможность и под предлогом угрозы переворота во время болезни Пахана продемонстрировать свою силу в госаппарате. Собрав команду сотрудников Комитете и поставив над ними Стычкина, он накопал компромат на нескольких высокопоставленных чиновников и топ-менеджеров госкорпораций. Двоих арестовали, напугали и отпустили; других – заменили на более покладистых. Подобные действия немного подпортили отношения Начальника с главами других силовых структур. Но Алексей Алексеевич снова доказал, кто в доме хозяин.

– Сидит он, значится, – продолжал Начальник, – смотрит на доклад этот, ссаный, который этот молодец накалякал, – он кивнул куда-то в сторону. – Ну и я сижу, молчу, жду. Он переворачивает страницы, облизывает губы. Потом смотрит на меня своим холодным взглядом. – Начальник чуть зажмурился, – и начинается: «Мол, вы, дорогой Алексей Алексеевич, не первый год на службе, да и опыт у вас богатый»… Рассказывает он мне мою собственную биографию. А ведь всё это на камеры записывают! По телевизору покажут! Он-то, старый маразматик, всё ещё пытается изобразить талантливого чекиста, который видит всё и вся насквозь. А у самого, один глаз открыт, а второй медленно закрывается, и он ничего не может с этим поделать. И продолжает, уверенно, причём продолжает мне рассказывать про меня же самого. К чему он всё это, – Начальник поднял брови, – не имею представления. Так он минут двадцать мне мои же мемуары читал. Я с ним соглашаюсь, киваю. И вдруг говорит: «Работа у вас идет хорошо, налажено. Управляете вы грамотно. Но есть и неувязки». «Где?» – я спрашиваю, – «укажите». А он снова начинает: «Алексей Алексеевич, мы всё решим. Будем думать, там и тут подправим, но, в общем, я работой вашей доволен. Но всё же, давайте признаем, что работать ещё есть над чем». Ты бы его видел…

– Плох? – спросил Громов, жуя картошку.

– Да, – протянул Начальник, – мог бы быть и лучше. Разливай. – Он махнул рукой.

Громов разлил водку.

– Дальше-то что? Планы-то какие? – Спросил он, поднимая полную до краев рюмку.

– За старину Пахана. За тяжкую его службу и усердную работу. – Съязвил Начальник и выпил.

– Аминь, – подтвердил Громов и тоже опрокинул рюмку.

– Всему своё время, Саша, – Начальник закусил водку ломтиком помидора. Сок потёк по гладковыбритому подбородку. – Поживём – увидим.

– Да, уж, – протянул Громов, достав ещё одну сигарету из пачки.

– Организация – это дело тонкое, требующее постоянного внимания. – Сказал Начальник.

– Это ты к чему? – Спросил Громов, закуривая.

– Не обращай внимания. Хорошо хоть анекдоты не начал рассказывать. Опять свои эти, ссаные. А то бы смеяться пришлось.

Начальник доедал стейк. Громов немного помолчал, наслаждаясь тёплым чувством – удовольствием, которое приносил ранний момент опьянения и вкус закуски. Он заговорил, как бы продолжая невысказанную мысль.

– Я вот что сказать хотел: Льезгин снова не справляется. – Он стряхнул пепел о толстое стекло пепельницы.

– Что? – Начальник поднял глаза от тарелки. – Снова? Снова вопросы глупые задает? Не догоняет?

Не вынимая сигарету изо рта, Громов снова разлил водку.

– Ну, да. Вечно, то интеллигента, то святого врубает. Не место ему у нас. Что с ним делать?

Начальник с минуту подумал.

– Это – проблема, однозначно. Я с ним поговорю. А там посмотрим. А для тебя, – он указал на Громова вилкой, – у меня новое дело. Хорошее дело. – Он широко улыбнулся и пару раз хихикнул, оголяя жёлтые зубы.

– Ладно, будем разбираться. – Громов попытался изобразить заинтересованность.

Допив водку и расплатившись, оба, пошатываясь, долго одевались в гардеробе; вышли на холодную улицу.

– А ты всё на этом хламе разъезжаешь? – Спросил Начальник, кивнув на «форд» Громова. Телохранитель открыл перед Начальником тяжелую бронированную дверь лимузина.

– Так он же коллекционный, – усмехнулся Громов, ища ключи по карманам.

– Саша, – Начальник поставил одну ногу в салон. Он хотел что-то сказать, но лишь усмехнулся и махнул рукой. Он залез в тёплое уютное нутро машины. Дверь тихо закрылась. Телохранители расселись по машинам сопровождения, синие огни на крышах заиграли, кортеж тронулся. Громов проводил их взглядом. Через минуту его старый «форд» уже вёз своего хозяина домой.

Начальник четыре раза в год встречался с Паханом и лично отчитывался ему о работе Комитета. Перед этим, обычно дня за два-три, в кабинете Начальника на седьмом этаже собирались все руководители поднадзорных Комитету министерств и ведомств с отчётами. Этот день в Комитете был не приёмным, никого из посетителей сюда не пускали, а число охранников утраивалось. Даже многим сотрудникам, чей статус был пониже, давали отгулы – чтобы не мешали заседать начальникам. Парковку освобождали для четырёх кортежей, в чьих сопровождениях приезжали главы Следственного Комитета, Министерства Внутренних Дел, Федеральной Службы Безопасности и Прокуратуры.

И только шестой этаж в такой день работал в обычном режиме. Громов, сидя за рабочим столом, лениво листал страницы новостей на ноутбуке.

… Молодая девушка, пропавшая в Подмосковье три недели назад, так и не найдена. После интенсивных поисковых работ волонтёрами, не давших результата, расследование передано в КНОПБ…

… В ближайшее время будет вынесен приговор убийце-водителю из К. Фёдору Тварину…

… Заведено уголовное дело на руководителей так называемого благотворительного фонда «Помощь»…

… В культурной столице второй раз за месяц была сожжена полицейская машина. Подозреваемые в акте вандализма разыскиваются…

Громов оторвался от новостей, когда ожила маленькая чёрная коробочка у него на столе. Он нажал на кнопку, и на синем экранчике, повисшем в воздухе, появилась элегантная секретарша Начальника, пригласившая Громова в кабинет.

Громов чуть напрягся. Совещание глав силовых структур почти никогда не прерывалось. Бывало, конечно, что Начальник вызывал кого-нибудь из подчинённых для уточнений по какому-то конкретному делу. Но такое случалось чрезвычайно редко и не предвещало ничего хорошего.

Осмотрев себя в зеркале, висевшем на стене, Александр Сергеевич одёрнул чёрный пиджак, пригладил волосы. Уже меньше, чем через минуту, он входил в начальственную приёмную.

Высокая миловидная секретарша в белой блузке и чёрной юбке уже ждала его.

– Он не в очень хорошем настроении, – предупредила она шёпотом Громова, – и вообще, там что-то странное. Иногда крики какие-то слышатся, а минуты три назад, такой резкий шум был, как будто шкаф упал.

«Что бы это могло значить?», – подумал Громов.

– А какой у него был тон, когда он меня позвал? – Тоже шепотом спросил Громов.

– Да резкий, как обычно, – пожала плечами секретарша.

Александр Сергеевич собрался с духом. Секретарша включила стоявший на её столе аппарат селекторной связи и доложила Начальнику:

– Александр Сергеевич прибыл.

Громов быстро зашёл в кабинет, дверь за ним закрылась.

Громов сделал всего один шаг от двери и обомлел. Он стоял, не очень понимая, что делать и как реагировать на происходящее. А удивляться было чему. В полнейшей тишине перед своим столом, пригнувшись, как партизан в окопе, стоял Начальник. В поднятой, вытянутой вперёд руке он держал лакированную туфлю. Иван Здорин – широколобый узкоплечий мужчина – глава Федеральной Службы Безопасности – стоял рядом. Босиком. Он, как и непосредственный начальник Громова, уставился на поверхность стола, вооружившись двумя ботинками, видимо, стоящими немалую сумму заграничной валюты. На длинном столе, предназначенном для ведения высоких переговоров, чуть согнув ноги в коленях, будто приготовившись прыгнуть, стоял Юрий Трясогузка – главный прокурор страны; невысокий, седеющий, хмурый мужичок в очках. Его ноги в белоснежных носках бесшумно топтались на лакированном покрытии. В левой вытянутой руке он держал синий китель с золотыми звёздами на погонах. Китель, как бы тоже притаившись, повис над столом. В правой руке Трясогузка держал ботинок; второй лежал на столе неподалеку.

Рядом с Начальником стоял и резко вертел головой из стороны в строну, пытаясь поймать что-то взглядом, высокий лысеющий мужчина в чёрном пиджаке – Виктор Церберев, глава Следственного Комитета.

И, наконец, сидя на стуле, и, облокотясь на длинный стол, сидел, потирая ушибленный лоб, полный мужчина – Игорь Семёнович Кислов, начальник Главного Управления Министерства Внутренних Дел.

Громов хотел спросить, что же тут происходит. Но Начальник опередил его:

– Громов! – Рявкнул он басом, продолжая всматриваться куда-то прямо перед собой.

– Да, Алексей Алексеевич, – сказал Громов, делая шаг в сторону собравшихся.

– Тихо-тихо, – вдруг остановил его Начальник.

В это время все пятеро присутствовавших в кабинете больших начальников вдруг начали судорожно оглядываться. Со стороны они походили на группу вышедших из транса не вполне здоровых людей, которые безуспешно пытаются понять, где же они находятся и что с ними произошло.

– Громов, – прошептал Начальник, – у тебя в кабинете, – он вдруг сделал паузу, как бы прислушиваясь.

Громов тоже прислушался.

– У тебя в кабинете, – продолжил он, – моль есть?

Громов сразу не понял, правильно ли он расслышал вопрос.

– Алексей Алексеевич, – он хотел переспросить, но Начальник снова его перебил.

– Моль у тебя в кабинете есть, я спрашиваю?! – Вскричал Начальник и со всей силы махнул в воздухе туфлёй.

– Я не думаю, – неуверенно промямлил Громов, – я не видел...

– Вот она, блядь, вот!!! – Взвизгнул Юрий Трясогузка и замахал ботинком в воздухе.

– Я её вижу! – Заорал Здорин и метнул оба ботинка в сторону, противоположную той, куда махал Трясогузка. Ботинки с силой ударились о стену каблуками, оставив на ней две маленькие чёрные точки.

– Промазал, блин, – выдохнул Здорин.

– Может, уже хватит, а?! – Нервно спросил Кислов замахав руками. – Я уже оттуда грохнулся, ты тоже хочешь? – спросил он, повернув голову к Трясогузге. Тот снова замер, держа китель в вытянутой руке.

– Юра, и впрямь, – Начальник разогнулся, – тебе китель не жалко, а?

– А она его не тронет, – ответил тот язвительно, – она сядет, а её оп… – Сказал он и резко мотнул головой, чтобы все поняли, что он с ней сделает.

– Юра, слазь со стола, – сказал Начальник, – операция окончена, ты мне весь стол загадишь.

– Так я ж в носках, – сказал Трясогузка, надевая прокурорский китель и слезая со стола. – Они у меня знаешь какие? Белейшие.

– Вон, полюбуйся, – сказал Начальник Громову, указывая туфлёй на раскрытый шкаф.

Там висело длинное шикарное чёрное пальто, справа на груди виднелась крошечная дырочка.

– Ведь только купил, а? – Покачал головой Начальник. Он бросил туфлю на пол и вдел в неё ногу.

Громов внимательно осмотрелся. В углу на потолке он заметил маленькое серое похожее на мотылька насекомое. Оно сложило крошечные крылышки и замерло. «И ведь, правда, – подумал Громов, – моль».

– Эта тварь, как появится, её потом хер выгонишь. – Сказал Церберев. – Она так у моего знакомого за одно лето все шубы пожрала. Все! – Он махнул рукой. – Только дай этой суке волю.

Начальник осмотрел кабинет.

– Да.., – протянул он, – и ведь дезинфекцию сюда хер вызовешь, полгода всех проверять.

– Пусть тебе Сашка Громов поможет, – усмехнулся Кислов и хлопнул Громова по плечу, – за пару дней управитесь.

– Ой, шутник ты, Игорёк, – сказал Начальник, усевшись в кресло. – Ладно, идите, – он махнул рукой, – не буду вас держать.

Все распрощались и вышли, Громов сел на своё обычное место за длинным столом.

– Я так понимаю, вы меня только из-за моли вызывали? – Спросил он.

– Раз понимаешь, тогда что уселся? – Начальник уставился в один из мониторов, стоявших на столе.

– Как прошло совещание? – Всё-таки решился спросить Громов Начальника, развалившись в кресле и уставившись в потолок.

– Громов, ты опять от работы отлыниваешь? Или ты всё ещё не просох после вчерашнего?

Громов заелозил в кресле.

– Скоро к Пахану? – Спросил он.

– А ты как думаешь? Ты, кстати, дело Тварина закрыл? – Начальник нахмурился.

– Закрыл, – соврал Громов, не отрывая взгляда от потолка.

– И сколько ты ему дал? – Начальник поднял брови.

– Ну.., – протянул Громов. – А встреча с Паханом завтра? Льезгин принес вам отчёт, – он на секунду замолчал, – или доклад? Я не помню...

– Так, всё, – сказал Начальник, – хорош моё время тратить. Саша, иди отсюда. Поработай для разнообразия, – он сказал с укором.

– Алексей Алексеевич, – постарался разрядить обстановку Громов, – вы же знаете, как я усердно работаю. Вот дело закрыл. – Он выпрямился за столом, изображая возмущение несправедливыми упрёками в свой адрес. – Кстати, вы же знаете, какое это сложное было дело. Столько разных факторов, столько людей… Я, правда, в какой-то момент думал, что не справлюсь. Но вы же меня знаете... Если я что-то начал, то…

– Так, всё, Громов, – Начальник махнул на него рукой, – давай, чеши отсюда.

Громов встал.

– Завтра, как всегда?

– Давай-давай, – повторил Начальник, не отрываясь от экрана.

– Вот и отлично, – попрощался Громов. Засунув руку в карман брюк, он вышел из кабинета.

Вернувшись на своё рабочее место, он все-таки решил, что настало время покончить с делом Тварина.

Громову очень нравились эти моменты, когда он объявлял своё решение. Громов позвонил прокурору города К.

– Добрый день, Александр Сергеевич, – над столом Громова на синем экранчике появился молодой человек в кителе с погонами – главный прокурор города.

Громов откинулся в кресле.

– Здравствуйте-здравствуйте. Как ваши дела? – Спросил он высокомерно.

– Да, вроде всё хорошо, – неуверенно ответил прокурор.

– Как раскрываемость, всех поймали? – Съязвил Громов.

Прокурор чуть смутился.

– В процессе, Александр Сергеевич.

– Ну, и хорошо. Я вот что звоню-то. После разбирательства тваринского дела в Комитете, я и мои коллеги пришли к вердикту. Комитет считает правильным вынести Фёдору Тварину приговор: два года и восемь месяцев колонии общего режима.

– Как колонии? – Молодой прокурор не верил своим ушам, – но там же всё, вроде..? А как же Сергей Тварин?

Громов придвинулся к экрану и положил руки на стол.

– Что будет с Сергеем Тварином, это не вашего ума дело, – сказал он серьезно. – Ваше дело – это выполнять мои указания, – он вдруг осёкся, – указания Комитета. Мы тут лучше знаем...

– Да, Александр Сергеевич, – покорно согласился прокурор. – Всё-таки мрачно всё очень, мы такого не ожидали.

– Вам ваша должность нравится? – Спросил Громов.

Молодой прокурор испугано смотрел с экрана.

– Нравится, – еле слышно прошептал он.

– Вот и хорошо. А что вы там ожидали, меня не касается, мы вашими ожиданиями не руководствуемся.

Тот ничего не ответил.

– Всего хорошего, – Громов нажал кнопку на коробочке. Экран моментально исчез.

Он прекрасно знал, что Тварин не скоро окажется в тюрьме. В таких случаях приговор приводили в исполнение очень долго; если же поднятый недовольными шум затихал, то и вовсе не исполняли. Тогда человек, который по бумагам числился отбывающим наказание, на самом деле продолжал обычную жизнь в другом городе или даже в другой стране.

Громов потянулся и снова развалился в кресле.

На следующий день Громов провёл несколько часов в кабинете Начальника, без финальной отмашки которого окончательное решение, всё-таки, не могло быть принято.

После дежурных фраз о полёте и самочувствии, Громов начал объяснять, какой он видит ситуацию, как тщательно он всё обдумывал, находя всё новые варианты решения и, в который раз, их отвергая.

Он сидел на своём обычном месте – в кресле за длинным столом справа от стола Начальника. Снова не выспавшись, он чувствовал усталость. В какой-то момент он даже одёрнул себя: чуть не начал рассказывать то, что уже говорил ранее. Начальник невнимательно слушал, глядя в один из мониторов, стоящих на его рабочем столе.

– Саша, – вдруг перебил его Начальник, не отрывая взгляд от экрана, – болтать кончай, а то какой-то ты больно разговорчивый сегодня. Ты все ещё бухой, что ли? – Он нахмурился и повернулся к Громову. Тот постарался придать взгляду живость.

– Да уж, – протянул Начальник и снова уставился в экран. Пауза в несколько секунд показалась Громову вечностью. Начальник отвернул от себя монитор.

– Ты с прокурорскими не говорил, я так понимаю? – Спросил он Громова.

Громов понял свой промах.

– Да я думал им звонить. Но…

Начальник не дал ему возможности начать оправдываться.

– А мне вот сегодня уже звонили. Спрашивали, что делать. – Сказал он спокойно. – Они ждут нашего решения.

– Алексей Алексеич, – Громов сделал глубокий вдох, обдумывая то, что намеривался сказать. – Пусть его годика на три осудят. – Громов хотел назвать больший срок, чем у него вырвалось; это позволило бы поторговаться, но цифра уже была названа. – Деду этому не долго осталось. Да и молодёжь эта сраная. Можно, правда, пару успокоить, по хулиганке, но там же постоянно новые появляются. Хотя, Сергей и так справится. Да и отсидит Фёдор годик-два, не больше, ничего с ним не случится. – Громов старался обосновать своё предложение до того, как Начальник его прервёт, – плюс пока вынесут приговор, пока приведут в действие. Народ, за одно, и подуспокоится. Когда он выйдет, все уже всё забудут.

– Саш, а..? – Начальник явно начинал злиться. – Ну, ты, блин, как себе всё это представляешь? Ты, что, блин.., – Начальник начал махать руками, а это было дурным знаком, – ты, ... вообще?

– Алексеич, а Сергей себе народ представляет, который ему чуть ворота перед комплексом не снёс? – Попытался возмутиться Громов. – У него выбора как раз мало. Хорошо, он хоть остальных утихомирил, а то бы, и правда, нормальный срок выписывать пришлось.

Начальник отмахнулся и посмотрел в сторону, обдумывая предложение Громова.

– Пусть он хоть новости почитает. – Продолжал Громов, – там такое творится! Нам этих успокаивать надо, и на следующих переключаться. У нас времени не много.

– Саша, вот ты летал только что. Чё ты ему сам всё это не сказал? – Спросил Начальник. Дел, и правда было не мало.

– Ладно, – согласился он с Громовым через паузу. – Звони тогда, кто там разбирается, обговаривай с ними сам. Делай всё сам, даю тебе карт-бланш.

Этого, команды самому принимать решение, Громов и ждал.

– А если Сергей начнёт звонить? – Всё-таки позволил себе уточнить он.

– Тут уж ты тоже сам, Саша, – поднял ладони вверх Начальник.

– Я Льезгину тогда скажу, чтобы записал, – Громов встал с кресла, – как закрытое дело.

– Говори-говори, – согласился Начальник.

Через час после встречи с Начальником, Громов разговаривал с прокурором К…а. Рассевшись в кресле, он долго морочил ему голову разными, исключающими друг друга указаниями. Он то говорил, чтобы они ждали его последующих указаний, то настаивал, что бы они немедленно действовали; то велел посадить Тварина-младшего в СИЗО, но, перед этим, переговорить с Твариным-старшим, что окончательно запутало прокурора и даже привело его в некоторое негодование. Под конец этого бессвязного и противоречивого монолога Громов призвал своего собеседника быть осторожным, внимательным и пообещал позвонить в ближайшее время с окончательным указанием. Пока он морочил голову прокурорскому начальнику К…а, он всё-таки решил посадить Фёдора Тварина на четыре года и два месяца в колонию общего режима, но всё-таки дать прокурору об этом знать как-нибудь в другой раз. Он посчитал, что этот срок сможет более-менее всех успокоить.

Из чёрной коробочки на столе Громова выплыл маленький синий экран и повис в воздухе перед ним: это был экраноговоритель – последнее достижение российских технологий. На нём показался овал лица секретарши Марии.

– К вам Михаил Льезгин, Александр Сергеевич.

– Как вовремя, – обрадовался Громов и хлопнул в ладоши. – Запускай его.

Льезгин – длинный и тощий молодой человек с гладко зачёсанными волосами всегда одной длины, как будто они и не росли вовсе у него на голове, и массивными очками в чёрной оправе; одевался он не дешёво, но и неброско. На его узких плечах почти висел тёмно-синий клетчатый свитер, из выреза показывался воротник белой рубашки. Чёрные брюки и чёрные ботинки на толстой подошве дополняли образ человека, больше заботящегося о практичности одежды, чем о её стильности.

Льезгину, как самому молодому сотруднику на шестом этаже, всегда доставались дела попроще. Дела, не содержавшие эпизодов насилия и не касавшиеся высокопоставленных государственных чиновников или крупных бизнесменов. В его обязанности входило составление отчётов и архивирование дел с ограниченным доступом. Он обычно занимался тем, чем никто не хотел заниматься – бумажной рутиной. Спокойная служба в стенах собственного кабинета.

По образованию юрист, он какое-то время работал в прокуратуре. Когда создавался Комитет, многие из прокуратуры его рекомендовали и за него ручались. Особенно высокопоставленный в силовых структурах отец.

– Добрый день, Александр, – сказал Льезгин, входя в кабинет Громова и подходя к его столу. В руках он держал две увесистые папки.

Они пожали друг другу руки, Льезгин сел на кресло, стоящее перед рабочим столом хозяина кабинета.

– Вы ещё не прислали мне отчёт о деле Фёдора Тварина. Когда я могу его получить? – Нарочито серьёзно спросил он.

Громов широко зевнул.

– Послушай, – сказал он, потерев глаза, – ты ведь, когда отчёт пишешь, то ведь всего несколько фраз, так? Там просто номер дела, краткое описание, и статус: закрыто или в процессе, ведь так? – Громов одновременно спрашивал и объяснял.

– Так, – подтвердил Льезгин, уже догадываясь, к чему ведёт собеседник.

– Ну, вот и напиши, что дело Фёдора Тварина закрыто. Что суд вердикт вынес. Все довольны, и комедия закончилась, – заключил Громов.

– Тогда почему я ещё не получил отчёт? – Холодно спросил Льезгин.

– Потому что, Миша, – серьёзно, но с тенью сарказма начал Громов, – у меня много сложных дел первой, государственной важности. Писать отчёты – это далеко не приоритет в списке моих обязанностей. Так что я тебя по-человечески прошу: напиши, что дело закрыто.

– А если Пахан попросит заключение по этому конкретному делу? – Спросил Льезгин, – вы понимаете, что подставляете и меня, и Алексея Алексеевича.

– Никого я не подставляю, – Громов поморщился, – к тому же, не будет Пахан ничего просить. Ему что, других дел мало? Все эти отчёты – это пустая формальность.

– Однако же, – возразил Льезгин, – на прошлой встрече он попросил два конкретных отчёта. Благо, ни один из них не был вашим. Ваши кстати, Александр Сергеевич, по качеству уступают сочинению шестиклассницы.

– Какой ты сегодня, Миша, вредный. – Усмехнулся Громов. – Если тогда не просил моих, значит и в этот раз не попросит. А раз я так плохо и неряшливо пишу отчёты, то в этот раз вообще писать не буду.

– Александр, послушайте…

– Льезгин! – Рявкнул Громов.

Тот широко открыл глаза и замер, подобная форма общения всегда заставала его врасплох. А Громову нравилась такая реакция зависимых от него людей на любое проявление силы.

– Напиши, что закрыто, а? Не морочь мне мозги. – Уже спокойно и как-то по-дружески попросил он.

Льезгин с минуту подумал и согласился.

– Но при одном условии, – он положил папки на стол. Громов знал, что это будет за условие и что находится в этих папках. Каждый раз им обоим приходилось проходить этот путь взаимных уговоров и одолжений.

В первой папке, которую Льезгин показал Громову, было дело некоего Андрея. Столичный двадцативосьмилетний парень приговаривался судом к трём годам в колонии строгого режима. Три года назад на несанкционированном митинге с чем-то несогласных горожан он, как было написано «тяжёлым предметом нанёс тяжкие увечья сотруднику ОМОНа, майору полиции Ц.». Майора пришлось срочно госпитализировать. Громов взглянул на цветную фотографию. На ней был изображён крупный полицейский в тёмно-синем камуфляже и бронежилете. По лицу текла кровь. Под руки его вели двое: с одной стороны – женщина в белом халате, с другой – человек в таком же, как у раненного, камуфляже и в полностью закрывающем лицо чёрном шлеме. Громов много раз видел эту фотографию три года назад, когда и происходили события, на разных информационных сайтах; её вырвали из показанного по всем федеральным каналам видеоотчёта о том самом митинге. Тогда репортёры не уточняли, кто этот окровавленный человек, а видеоряд был показан для острастки – дабы другим было неповадно; чтобы лихая молодёжь и думать забыла смотреть в сторону «свободного Запада».

В документе, который Громов держал в руках, утверждалось, что на снимке – именно майор Ц., на которого напал Андрей, бросив в него тяжёлый предмет. Что это за предмет, майор не понял, так как был ранен. Однако следствие выяснило, что это была пластиковая бутылка. Как только этого Андрея задержали, предъявив ему обвинения, появились десятки свидетелей, готовых дать показания, и начали раздувать происшествие. Громов пробежал глазами по листку с показаниями одного из свидетелей – приятеля Андрея, пришедшего на митинг вместе с ним и не отходившего от него всё время, пока шёл митинг. Он утверждал:

«Андрей не наносил никаких увечий так называемому майору Ц. Все полицейские на митинге были в чёрных шлемах, и попасть чем бы то ни было в чьё-то лицо было невозможно. Это правда, что Андрей бросил пластиковую бутылку из-под газированной воды. Однако бутылка была пуста, и, ударившись о грудь полицейского в бронежилете, упала на землю, где и была навсегда потеряна».

Второй друг Андрея, который тоже присутствовал вместе с ним на митинге, писал:

«Мы покинули митинг в час тридцать минут дня, когда поняли, что может завязаться драка и начаться задержания. Мы взяли интервью у нескольких выступивших на митинге и не хотели их лишиться, если в потасовке будет поломано оборудование».

Громов посмотрел на отчёт полиции с места происшествия. Время прибытия группы сотрудников ОМОНа под командованием майора Ц.: два часа тринадцать минут дня.

Громов быстро просмотрел третий листок с показанием, данным каким-то прохожим, который заметил упавшего сотрудника ОМОНа с окровавленной головой. Как только он узнал с какого-то информационного сайта об обвинении Андрея, то добровольно пришёл и дал показания. Он писал:

«Я шёл к метро, когда увидел, как из полицейского грузовика выходят ОМОНовцы. Увидев, что ОМОН направился к толпе, я остановился, надеясь, что полицейские будут хватать бегущих и дерущихся и не станут трогать спокойно стоящих или идущих людей. Потом я отошёл чуть в сторону, откуда мне хорошо были видны раскрытые двери автобуса. Последним выходил тот самый мужчина без шлема, которого показали в новостях. На последней ступеньке он оступился, потерял равновесие и упал, ударившись незащищенной головой о серый металлический барьер, которые были расставлены, как я понимаю, для того, чтобы рассекать толпу. Из его лба пошла кровь. К нему тут же подбежал один полицейский и врач… Всё происходящее я заснял на телефон. Я всегда так делаю в подобных случаях».

К этому показанию прилагались несколько фотографий. На одной из них – мужчина, майор Ц., лежал на поваленном металлическом барьере, лица не было видно; на другой его, уже с окровавленной головой, держали под руки женщина в белом халате, и ОМОНовец в шлеме. Льезгин добавил, что есть ещё видео, снятое тем самым прохожим. Громов откинулся в кресле, рассматривая исписанные листы.

Льезгин решил уточнить обстоятельства дела, перед встречей с Александром полистав новости в интернете.

– Андрей этот, – начал Льезгин, – журналист. Ты новости вообще читаешь? – Спросил он Громова.

– Да так, – буркнул Громов, просматривая ещё одно показание, – иногда листаю.

– Так вот. Месяц назад, проведя какое-то своё расследование, Андрей написал большую статью и выложил её в свой блог. В статье разоблачались факты расхищения большой суммы, выделенной из федерального бюджета на реставрацию каких-то памятников в разных регионах. Так вот, в списке расхитителей были члены семьи Пахана, его дочь или её муж, ну, в общем, она там тоже фигурировала. И губернаторы, конечно же, самарской области, тульской; омский мэр там был. Так вот…

– Так вот, – перебил его Громов и небрежно бросил листы на стол, – когда этот Андрей увидел, что всё это как-то связано с семьёй Пахана, он должен был притормозить. Правда то, что он нарыл, или нет, – срока теперь ему не избежать. Ему повезло ещё, что всех его подельников не закрыли.

– Александр, – сказал Льезгин, – а ты знаешь, сколько людей на его процесс пришло, стояли там с плакатами. Что делать?

– Льезгин, да ничего не делать. Ху-ли-га-ны и са-бо-таж-ни-ки. – Произнёс Громов по слогам и снова провёл ладонью по лицу. – Понятно? Догоняешь? Если бы там только эти мэры и губернаторы сраные были, это другое дело. Даже, если министр какой! На это можно было бы глаза закрыть. А тут он на самого Пахана наехал и его семью задел. Это он вообще! Что ли он историю журналистики своей не знает?! Да Пахан еще лет шесть назад целую информационную компанию разнёс, когда те про дочь его что-то вякнули! Говорили мне, я помню: медиагигант, медиагигант… – Громов передразнивал тех, кто ему говорил, – их не тронут, слишком на виду. Ага, не тронут. – Он кивнул, – как миленьких, закрыли. А тут – этот один. Как пить дать, закроют.

Льезгин погрустнел, но ничего не сказал.

– Ты у нас ещё тот моральный компас. «Мистер дилемма». – Дружелюбно посетовал тому Громов. – Давай, что у тебя там дальше? Мне работать надо.

Льезгин поднялся и собрал все документы и фотографии со стола Громова в первую папку; положил её рядом с собой и передал Громову вторую. Тот взял её, раскрыл.

Громов припомнил, что совсем недавно, буквально пару дней назад, уже слышал где-то об этом инциденте. Молодой человек, студент Московского университета написал краской из баллончика на стене здания своего вуза: «Пахан – вор и лжец», «Пахана – под суд». Молодому человеку грозит до пяти лет строгого режима по статье за экстремизм и призыв к насилию.

– Ну, а тут-то ты с чем справиться не можешь? – Спросил Громов.

– Да ты внимательно почитай, – попросил Льезгин.

Нахмурившись, Громов сделал недовольное лицо и глазами пробежался по показаниям задержанного. Тот утверждал, что его вообще не было в Москве в ночь, когда надпись появилась на стене университета. Он был на даче с друзьями и вернулся в город только через два дня, когда надпись уже замазали серой краской. Там же, в деле были показания его одиннадцати друзей, которые вместе с ним отдыхали за городом.

– Ну, блядь, Льезгин, – Громов поднял глаза, – ты что, со вчера работаешь? Дело завели, виновных нашли.

– Так он же не виновен, – выдавил из себя Льезгин, зная, что может этим спровоцировать у Громова приступ агрессии.

Громов, как и большинство тех, кто, работал в высших эшелонах подобных структур, не любили признаваться в своих огрехах ни себе, ни окружающим. И тем более произносить такие признания вслух, да ещё и при коллегах. Признавшись всего однажды в подобном, человек сильно рисковал навсегда покинуть государственную службу со всеми возможностями и контактами, которые она давала.

Льезгин уже пару раз мямлил нечто подобное Громову, на что тот бурно реагировал, наорав на него и выгнав из кабинета. После таких признаний-извинений он говорил Начальнику, что Льезгин не справляется с обязанностями, что он не дотягивает до должности, многого не понимает. И неоднократно предлагал Начальнику избавиться от Льезгина. На что, к удивлению Громова, Начальник всегда отвечал с каким-то хладнокровным спокойствием. Иногда, как будто, даже и не слышал.

Поставив локоть на стол, Громов упёрся лбом в ладонь, зажав лист с показанием. Похмелье после вчерашней выпивки почти прошло, но усталость накрывала всё сильнее.

– Льезгин, собирай свои бумаги и иди из кабинета, а? – Громов сказал это со стальным спокойствием, не убирая ладони со лба, – разберись сам, ладно? – Тебе, смотри, сколько народу подчиняется: и комитеты, и службы, и даже министерство, а ты тут мне опять свою ерунду несёшь. Ты не мне всё это говори, – он, наконец, поднял голову и аккуратно положил лист к остальным, в папку, – а позвони следователю, или ещё кому, кто этим занимается, и ему расскажи. И, вообще, каждый раз звони человеку по статусу ниже тебя, который этим занимается. Скажи, мол, какого хера невиновных в тюрьму сажаете?..

– Я пытался, – попробовал объясниться Льезгин, – но они же не…

– Видишь, – спокойным тоном перебил его Громов, – им ты тоже надоел. Давай, – он махнул рукой в сторону двери. – Иди, решай. Наори, если сможешь, но ко мне с этой ерундой больше не приходи.

Льезгин собрал все свои листы и папки, и, молча, вышел. Громов откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, думая о том, что сегодня он уедет домой пораньше.

* * *

Приехав домой, Громов включил телевизор – как всегда, машинально, скорее, для фона, чем для того, чтобы узнать какую-то информацию. Он никогда серьёзно не воспринимал телевизионные новостные программы, понимая, как и для кого они делаются.

Когда Оксана жила у него, телевизор работал очень редко. Их обоих раздражали и бесконечные ток-шоу с орущими участниками, и так называемые новости – одни и те же по всем каналам, и сопливые сериалы. Что же касается Оксаны, то она с обворожительной улыбкой утверждала, что информация по телевизору – вся заказная, в ней – ни слова правды, а развлекательные программы – для идиотов. По её мнению, современное телевидение было пустой тратой времени. Своё время она предпочитала тратить на приёмах по приглашениям и частных вечеринках своих друзей. Александр не возражал и по поводу телепрограмм был с ней согласен.

Повесив серое пальто в шкаф в коридоре, он прошёл на кухню; стол был всё также заставлен грязной посудой. Он редко заставлял себя наводить в доме порядок. Среди пустых бутылок и грязных стаканов отыскался пульт. Нажал кнопку. Большой экран на стене засветился, появилась картинка, и комната наполнилась человеческими голосами. Прямо с пультом в руке Громов открыл холодильник. Там сиротливо стояли полбанки горчицы, заплесневелые остатки сметаны и бутылка водки. Он достал её и поставил на стол. В морозильнике нашлась пачка пельменей.

«Ну, вот и отлично», – подумал Громов и захлопнул дверцу.

В телевизоре шёл телесериал. Сюжет – перевоспитавшийся бандит пытается завоевать сердце учительницы русского языка. Вроде бы, задумка не плохая. Человек, в душе которого оставили неизгладимый след кошмары постсоветской России, пытается найти своё место в мире, обрести нового себя, оставив ужасы прошлой жизни позади. Он влюбляется в красивую молодую учительницу, которая, разглядев его тонкую душу, отвечает ему взаимностью, помогая через это светлое чувство искупить прошлые грехи. Громов, откупорив бутылку, залил холодную водку себе в горло. Дальше было что-то ещё: про старых дружков-бандитов, про школу и каких-то учеников, про бизнес.

Лысый бандит в чёрной кожаной куртке и синих джинсах что-то бубнил с экрана. На его лице уж как-то очень неаккуратно был приклеен шрам; он, по-идиотски улыбнувшись (видимо, попытавшись сыграть вспыхнувшее чувство) и прищурившись, попытался облапать учительницу. Та ойкнула и нехотя стала его отталкивать.

Громов сделал ещё глоток прямо из бутылки, потом ещё один, одновременно нажимая подряд на все кнопки. Каналы показывали: серьезного Пахана, сидящего в кабинете и выслушивающего доклад очередного губернатора; священника на фоне икон, кричащих мужчин в дорогих костюмах, горячо обсуждающих, что Пахан делает эффективней: борется с внешними врагами или решает внутренние проблемы страны. А ещё были: ракеты, взмывающие в далёкий космос; новая церковь с золочёными куполами, построенная в каком-то глухом селе; опять Пахан, но уже улыбающийся и оседлавший велосипед на фоне природы; танк, стреляющий на каком-то полигоне. Листая каналы, Александр наткнулся на съёмку, видимо, сделанную скрытой камерой: молодая пара, парень и девушка, шумно ссорятся в окружении таких же молодых людей, которые с интересом смотрят на них, громко поддерживая или же, напротив, осуждая – Громов не понял. В правом нижнем углу экрана висел значок «life». Громов вернулся на канал, где бывший бандит и учительница полюбили друг друга. Пока он прыгал по каналам, сюжет там развивался: в новой сцене учительница уже сидела в старом чёрном седане бандита, и с наивной улыбкой покачивала головой в такт мелодии песни о тюремной доле, исполняемой известным российским шансонье. Этот сериал шёл уже семнадцать сезонов. И всё это время главный герой пытался обустроить свою жизнь и найти счастье, но в виду то ли своей откровенной тупости, то ли тупости сценаристов только и мог, что хлопать себя по яйцам. Ходили слухи, что он получает огромные гонорары за эту роль. Сериал, и правда, среди обывателей пользовался невероятной популярностью.

Громов налил себе водки в первый же попавшийся на столе стакан и выпил; теплая волна разлилась по всему телу. Он продолжал щёлкать кнопками пульта. Вот его Начальник стоял у входа в здание Министерства Внутренних Дел; его окружала толпа журналистов и с полдюжины охранников.

– Да, дело расследовано и закрыто. Все могут успокоиться, – отчеканил он.

Это была какая-то старая запись, так как Громов и не помнил, когда Начальник последний раз был у здания МВД. Наслушавшись Начальника еще днём, Громов поспешил перейти на другой канал, там хорошо одетый мужчина оправдывался, с трудом скрывая слёзы:

– Это огромная трагедия для обеих семей. Я надеюсь, что его ещё можно спасти. – Он начинал всхлипывать, – я не знаю, как так получилось...

Громов нажал на красную кнопку на пульте, телевизор замолк и экран погас.

Первый раз Громов полетел на самолёте с матерью за границу еще в 92-ом году. Тогда же он страшно невзлюбил полёты – очень испугался, когда перед взлётом весь самолёт затрясся. Ему казалось, что вот-вот корпус самолёта развалится и раздавит сидящих в креслах людей. С набором скорости становилось всё хуже: тряска усиливалась и превращалась в какой-то яростный треск, Саша вцепился в поручни кресел; непонятная ему сила вдавливала его в спинку.

Со временем страх прошёл, но неприязнь к полётам осталась. Его раздражали стюардессы, которые руководили его действиями: пристёгиваться, отстёгиваться, поднять спинку кресла, убрать столики. Но особенно не любил он, когда ему, как ребёнку, объясняли, что делать в экстренных случаях – об экстренных случаях он даже думать не хотел.

Громов понимал, что всё происходящее во время полёта – вне его контроля; что самолёт – это не то место, где он может диктовать свои правила. От этой мысли ему было очень некомфортно. Громов вообще не понимал, кто контролирует происходящее, когда самолёт летит на высоте десяти километров, – Господь Бог, наверное. А потому начинал яростно молиться, если самолёт попадал в зону турбулентности. И успокаивался, только когда он спокойно продолжал полёт. Тогда Громов смотрел через иллюминатор вниз, на землю, которой, впрочем, почти никогда не было видно сквозь пелену облаков. Самый любимый момент – снижение самолёта: уже можно было рассмотреть отдельные дома и даже автомобили, казавшиеся игрушечными; казалось, до них можно дотянуться, поднять и развернуть, и они, как заводные, послушно покатятся в другую сторону.

Выпив шесть рюмок джина, Александр Сергеевич мало-помалу начал приходить в себя, полёт уже перестал приносить ему дискомфорт. Он хотел попросить седьмую, но самолёт плюхнулся об землю на посадочной полосе аэропорта Х…о. В иллюминаторе, на фоне чёрного леса, проносились белые самолеты, цистерны. Объявили посадку. Он пропустил свой любимый момент снижения воздушного судна. В зале ожидания заболела голова. К нему подошёл мужчина в чёрной куртке, слега тронул за плечо.

– Александр Сергеевич, – он сказал тихо.

Громов посмотрел на него, впрочем, без особого интереса.

– Вас машина ожидает, пройдёмте.

«Как вовремя», – подумал Громов. Человек в куртке взял его кожаную сумку и провёл через служебный выход.

По дороге человек в куртке представился: Владимир, сотрудник офиса в компании Сергея Тварина.

– Как долетели? – спросил он, когда они вышли на улицу. Чуть прохладный воздух взбодрил Грома, он достал сигареты, закурил.

Владимир подошёл к чёрному «мерседесу», открыл багажник, положил кожаную сумку Александра Сергеевича; потом, раскрыв заднюю дверь лимузина, пригласил в салон Громова. Поодаль от «мерседеса» стояла небольшая полицейская машина, двое полных полицейских в синих куртках с интересом таращились на Громова. Он бросил окурок на землю, залез в уютный салон.

Завернувшись, как в плед, в серое пальто и с комфортом устроившись на чёрном кожаном сидении, Громов без особого интереса смотрел сквозь тонированное окно. До города добрались быстро – недаром оглушительно ревела сирена полицейской машины. Подъехали к высокому стеклянному зданию, которое было хорошо видно, пожалуй, с любой мало-мальски высокой точки в городе, – офису принадлежащей Сергею Тварину компании по производству автозапчастей. Безучастно глядя куда-то вдаль, Громов поинтересовался у Владимира, сидящего справа от водителя, как развивается ситуация. Из нескольких предложений, сказанных Владимиром, стало ясно, что ситуация «не очень». Центр города патрулировало в два раза больше полицейских, чем обычно, а всю последнюю неделю полиция ещё и обеспечивала охрану офисов всех компаний Тварина. Бизнесмен сомневался, что его служба безопасности сможет справиться с многочисленными простыми горожанами, недовольными ходом рассмотрения дела и требующими справедливого наказания для его сына.

Стычек с молодыми людьми пока не было, хотя ситуация всё больше накалялась.

Между чёрными высокими воротами, загораживающими въезд на парковку, и длинным капотом лимузина образовалась толпа людей. Нижние части их лиц закрывали шарфы разных цветов, в руках они держали плакаты с лозунгами. Громов даже не потрудился прочитать, что на них было написано. При виде подъезжающего экипажа толпа зашумела. Из-за закрытых окон автомобиля до Громова доносились восклицания, рёв сирены остановившейся сзади полицейской машины; через тонированное стекло он видел угрожающе поднятые кулаки. Выпитое в самолёте начинало действовать: усилилась головная боль, во рту стало сухо. Кто-то сильно ударил кулаком по багажнику – Громов спиной почувствовал силу удара. Как будто из ниоткуда около машины появились люди в камуфляже и чёрных балаклавах. Они принялись сдерживать толпу, оттесняя демонстрантов от автомобиля, что вызвало ещё большее их негодование. Но Громов уже не увидел, чем закончилась стычка, – чёрные ворота закрылись, машина въехала на территорию.

Владимир открыл дверь Громову.

– Указания применять силу пока не поступало, – сказал он, усмехнувшись. Громов расправил плечи перед роскошным фасадом здания. Мраморные ступеньки вели к высоким стеклянным дверям, по обе стороны от которых стояли охранники в тёмных комбинезонах с золотыми эмблемами компании на груди. В стороне трое мужчин в деловых костюмах курили и что-то весело обсуждали.

Громова проводили прямо в кабинет Тварина на последнем этаже, откуда открывалась панорама всего города.

Сергей Тварин чем-то походил на большое старое кожаное кресло, потёртое и помятое – одутловатое лицо с заплывшими жиром глазками не отошло ещё от неспокойного сна. Он был в тёмно-красном халате и мягких тапочках.

Медленно передвигая ноги, качаясь, как маятник, он сделал несколько шагов навстречу Громову. Обхватив его ладонь своей огромной рукой, он сильно сжал её.

– Здравствуйте, мы вас ждали, – прокряхтел Сергей, – очень рады видеть. Посмотрите только, что у нас тут происходит, – он подошёл к окну и поглядел вниз, где уже завязалась потасовка. Люди – маленькие точки – быстро двигались из стороны в сторону, вились по кругу, сцепляясь и снова расцепляясь.

Громов, молча, встал рядом с ним и тоже посмотрел вниз. Полицейские заламывали руки и вели кого-то к тёмно-серому прямоугольнику – полицейскому грузовику. У него было одно желание: побыстрее всё решить и улететь обратно, в Москву, желательно, этим же вечером. Он думал о чём-то постороннем, отрешённо глядя в окно.

Сергей Тварин говорил медленно, как будто повторяя заученный текст. Имени он не называл, но и так было понятно, что речь идёт о Фёдоре: «хорошее воспитание», «любящая семья», «отличный парень». Все эти слова Громов уже слышал, когда встречался со старшим Твариным раньше. Но сейчас он их совершенно не слушал, думая о чём-то своём. Заставив себя сконцентрироваться, он резко перебил бубнящего оправдания отца.

– Вы предложили какую-нибудь более весомую компенсацию?

Тот чуть растерялся, но, немного подумав, ответил, что двум семьям пострадавших предложил по квартире и автомобилю, на что те согласились и забрали заявления на Фёдора, осталось только подписать бумаги о собственности. Так что суд перенесли, дата пока не известна.

Но отец одной из погибших на контакт никак не идёт, даже звонит родителям двух других пострадавших и призывает их «опомниться». Именно по его наущению проходят все эти митинги и демонстрации, участники которых требуют тюремного срока для пьяного водителя; именно с его подачи дело получило столь серьёзный оборот.

Тварин, покачиваясь и держа руки за спиной, подошёл к столу.

– Лет этак шесть-восемь назад, – говорил он громко и чётко, как будто кабинет был полон народу, – все бы сидели ровно и молчали. А десять назад вообще нашли бы этого персонажа в подъезде с пробитой головой.

– Но, увы, – продолжил он после паузы, – времена меняются, и, если у нас не получается направить народные эмоции в нужное нам русло, приходится, по мере возможности, возглавлять их. Я жду ваших предложений, Александр Сергеевич, – заключил он.

Громов чуть подумал.

– Проломленная голова в подъезде строго противопоказана. Когда дело приобретает такой резонанс, нечто подобное похоже «на удачную попытку суицида». Вас закопают вместе с ним. Вариантов остается немного. – Громов был серьёзен. – Я поговорю с отцом девки, посмотрю, что можно сделать. Ещё отложить дату суда мы точно сможем, но полностью оправдать… – Громов недоговорил. Ему уже надоел этот балаган, и он всерьёз подумывал дать отмашку на посадку Фёдора Тварина.

– Вы сами-то с отцом говорили? – Спросил он Сергея Тварина.

Тот слегка покачал головой.

– Владимир говорил, – он кивнул на помощника, всё это время послушно стоявшего у двери. – Он предоставит вам полную информацию о моих новых предложениях семье потерпевшей.

* * *

Громов в сопровождении Владимира вышел из кабинета. Помощник хозяина офиса предупредил Александра, что вместе с неунимавшимся отцом пострадавшей во встрече примут участие ещё несколько человек – местных активистов. Их мотивы были не вполне понятны, они всё время что-то требовали от властей, провоцировали органы правопорядка. Владимир предложил взять на встречу человека четыре из охраны Тварина, так, для острастки. Громов согласился, явиться вдвоём с Владимиром было бы не солидно и не серьёзно. Через час та же машина, что везла Громова из аэропорта, с трудом протискивалась сквозь плотно припаркованные автомобили, стоявшие во дворе панельной девятиэтажки недалеко от центра – облезлой, с давно не крашеными скамейками у подъездов, с допотопными домофонами и скрипучими дверями, с подъездом с застарелым запахом мочи в разболтанном лифте, со следами от окурков на облезлых стенах, шумом мусора, падающего в мусоропроводе.

Такие районы вызывали у Громов чувство брезгливости и отвращения; он считал, что в подобных условиях могут существовать только люди, не способные ни к чему, не желающие даже попробовать изменить себя, свою жизнь и выбраться из окружающего их ужаса. Люди, которых устраивает жизнь в подобных муравейниках и помойки вокруг. Низшие социальные классы были противны Александру Сергеевичу. Именно из-за неизбежных встреч с таким людьми и Громов не любил командировки.

За чёрным лимузином, привезшим Громова, остановился большой чёрный джип, в простонародьи именуемый Крузаком. Из него вылезли четверо мужчин в тёмных комбинезонах с золотыми эмблемами на груди – охрана Тварина. Из окна на первом этаже на всю эту кавалькаду пялилась бабка в синем сарафане с жёлтыми подсолнухами и в белом платке она что-то медленно пережёвывала беззубым ртом. Громов заметил её взгляд, и его пробрало от отвращения.

На третий этаж поднялись пешком, не рискнув заходить в провонявший лифт, хотя и на лестнице запах был не лучше: из банок с чёрной жижей в носы идущим бил «аромат» прокисающих бычков. На площадке третьего этажа толпились люди. Среди них были двое с компактными видеокамерами, которыми они лезли прямо в лицо Громова. Вдоволь наснимав столичного чиновника, они принялись за охранников.

В крохотную квартирку Громов прошёл в сопровождении Владимира и одного из охранников, троих оставив на лестнице. В проёме двери, ведущей в комнату, показался адвокат потерпевшего – невысокий мужичок в очках; Громов видел его пару раз. Адвокат перекинулся парой слов с Владимиром, поздоровался с Громовым. Отец несчастной девушки сидел на старом продавленном диване. Напротив дивана – пыльное пианино, на нём – иконы и фотографии погибшей, повсюду много цветов в простых горшках, на стене – небольшой портрет Пахана в рамочке.

В комнате были ещё трое – два парня и девушка в разноцветных куртках. Адвокат представил их Громову, но тот прослушал имена; а даже если бы и не прослушал, всё равно моментально бы забыл. Один нагло попросил его показать удостоверение. Громов предъявил тёмно-красную корочку с гербом Комитета. Один из людей с камерой тут же подлетел к нему и начал снимать, что-то тараторя. Громов быстро спрятал корочку и повернулся к отцу, который тихо сидел, как бы вжавшись в диван. Он ещё ни разу не поднял головы на вошедших. В комнате бесшумно появился ещё один парень, Громов до этого его никогда не встречал. На вид ему было не больше двадцати двух, но, несмотря на его ещё детские черты, выражение лица было очень серьёзным и даже немного грозным. Протиснувшись между адвокатом и Владимиром, молодой человек подошёл вплотную к Громову, которого потешило его напущенное лицо. Но виду он не подал, понимая серьёзность момента. Молодой человек представился Егором, лидером группы, помогавшей отцу погибшей, и заверил Громова, что все они «будут бороться до конца, пока не добьются справедливости и наказания для убийцы».

– А ты, конкретно, чего хочешь, Егор? – Саркастически спросил Громов.

– Чего хочу? – Повторил вопрос молодой человек, – хочу, чтобы Фёдор Тварин сел в колонию строгого режима не меньше чем на десять лет за вождение автомобиля в пьяном состоянии, убийство двух человек и нанесение тяжких увечий третьему, – отчеканил Егор.

Громов не сдержался и усмехнулся. Адвокат влез между ними, чуть оттесняя Егора. Он забубнил, что встреча началась с неправильной ноты, что не нужно начинать сразу с конфликта. Потом перешёл на термины и шаблоны из юридических учебников. Тем не менее, это немного успокоило Егора. Он взял себя в руки настолько, что даже предложил Александру обсудить сложившуюся ситуацию на кухне «с глазу на глаз». Громов согласился. На выходе из комнаты Владимир остановил Егора.

– Мы знаем, вы тут парни шустрые, – улыбнулся Владимир, – ты бы из карманов всё вынул, телефоны там всякие, устройства. А потом иди. – Егор нехотя достал из карманов два чёрных телефона и отдал их охраннику.

– Что-то ещё? – Злобно спросил он.

Охранник ощупал молодого человека и освободил проход.

Громов уже ждал на кухне. Он сидел на табурете рядом со столом, опершись спиной о стену.

– Как вы вообще спите по ночам? – Вызывающе спросил Егор после того, как захлопнул дверь, – вы видели этого бедного старика? Его сердце разбито, а жизнь сломана.

– Именно поэтому, – с сарказмом начал Громов, – Сергей Тварин щедро предлагает ему новую большую квартиру в центре города и новую машину.

– Щедро? – Возмутился Егор. Он метался из угла в угол маленькой кухоньки.

– Если же новая квартира не привлекает отца потерпевшей, – продолжал Громов, осматривая кухню, не новую, но чистенькую и аккуратную, – то Тварин может выплатить солидную материальную компенсацию.

– Да как вы можете? – Сквозь зубы выдавил Егор, – никакая материальная компенсация не заменит дочь этому человеку.

– Ну, – сказал Громов, – остальные же как-то справились.

Егор остановился, его лицо побелело от злости. Но он ничего не смог ответить.

– А тебе-то тут что нужно? – уже чуть серьезней спросил Громов – а, шкет? Может ты шпион или саботажник? Тебе и твоим друзьям, – он кивнул на дверь, ведущую в коридор, – вообще повезло, что вы ещё не проходили ни по одному делу, например, о тунеядстве. Ты вот, чем занимаешься? Где работаешь? И работаешь ли вообще? Вы тут с компанией антигосударственную деятельность провоцируете? Ты видел, что у вас в центре города происходит? Знаешь, сколько за это могут дать? – Громов говорил зло, чеканя слова.

Он встал и совсем близко подошёл к Егору.

– Ты в эту тусовку каким местом вписываешься? Тебе какого хера надо?

– Я за справедливость, за бескомпромиссное и безжалостное правосудие. Хотя уверен, вы о таком никогда не слышали. – Краска вернулась на лицо Егора, но мальчишеская злоба не утихла.

– Какая нынче идеологически подкованная молодежь пошла, – усмехнулся Громов, – да тебе бы сидеть и в телефоне в стрелялки играть, а не такими словечками разбрасываться.

– Правда будет на нашей стороне, – сказал Егор.

– А закон – на нашей, – ответил Громов. – И вот кто из нас сильней? Ты меня совсем не услышал? – Он спросил снисходительно.

Егор хотел сказать ещё что-то резкое и, может быть даже обидное, но Громов не дал ему такой возможности.

– Я тебе, так уж и быть, по доброте душевной и хорошему настроению, распишу в двух словах, как тут всё будет развиваться. Ты и твои дружки с камерами, – он кивнул в сторону коридора, – можете тут снимать, всё что хотите. Но толку от этого будет мало. Федя Тварин, если и сядет, то максимум года на три. Это я повторяю, максимум. Так что я тебе и твоему деду предлагаю: взять компенсацию, пока дают, снять все обвинения, и сидеть не фыркать. Последовать примеру остальных.

Егор ничего не говорил.

– Я бы чаю выпил, – вдруг сказал Громов, осматривая стол, уставленный банками, тарелками и чашками, – настроение располагает. Да и ситуация тоже. Дерьмово у вас. Как вы тут вообще живёте? – Он двумя пальцами легко отодвинул белую занавеску и посмотрел на покрытый грязным снегом двор; специально навесил на лицо гримасу брезгливости и отвращения. Во рту усиливалось ощущение сухости, голова давила на плечи, но пока не болела. Надо было срочно выбираться отсюда.

– Вы бы лучше сходили с потерпевшим поговорить. Много нового бы узнали и увидели. – Собрался с мыслями Егор.

Громов резко повернулся к Егору и вдруг вспыхнул в злобе.

– Ты даже представить себе не можешь, – он толкнул Егора в грудь так сильно, что тому пришлось удержаться за раковину, чтобы не упасть, – что я видел и что я знаю. – Громов выдохнул эти слова с такой ненавистью, что на лице Егора появился страх и животная злоба.

– Мы всё равно победим, – Егор встал, опершись о раковину. – Наше время придёт.

Громов успокоился так же быстро, как и вспылил. На последние слова Егора он только едва заметно кивнул.

– Красиво говоришь, как в кино. Тебе бы, шкет, стихи писать, а не со мной на кухне ссориться. Со мной тебе бы дружить надо. А с пострадавшим я уже задолбался разговаривать.

Забыв про чай, Громов открыл дверь.

– Беседа окончена. – Он улыбнулся стоявшему с той стороны двери Владимиру. – Только после вас, – улыбнулся он Егору.

Тот, даже не взглянув на Александра Сергеевича, стремительно вышел из кухни.

Громов испытывал удовлетворение от ощущения своей власти над всеми, находящимися в квартире, и особенно над Егором. Над ним он чувствовал не только власть, но даже превосходство. Это чувство ласкало его каждый раз, когда он замечал, с каким страхом на него смотрят присутствующие. Ненависть во взглядах он игнорировал, считая её слабостью.

Но надо было, уже в которой раз, выслушивать отца убитой девушки. Попросив всех удалиться из комнаты, Громов взял стул, и расположился прямо перед ним. Напротив, утонув в стареньком диване, сидел начинавший дряхлеть старик с заплаканными глазами и проступающей щетиной, седые волосы падали на гладкий, почти без морщин лоб. Громов окликнул его по имени, и тот поднял красные от слёз глаза.

– Послушайте, – спокойно начал Громов, – ну, сколько же можно так вот тут сидеть? Надо жить дальше.

Старик, недолго рассматривал лицо Громова, снова опустил голову. Громов откинулся на спинку стула.

– Всё будет сделано в строгом соответствии с законом. Но, – Громов попытался изобразить сочувствие, – я бы на вашем месте согласился на компенсацию и забрал заявление.

– Её не вернуть, – проскулил отец, не поднимая головы.

Громов молчал. Он начал понимать, что толку от его сегодняшней поездки нет вообще. Старик сидел, не двигаясь.

– Она же просто шла домой, – прошептал он. Громов еле разбирал слова. – Как же так?

Александр глубоко вздохнул и посмотрел на ходики, тикающие на стене.

Старик начал дрожать. Он поднял лицо, и мокрыми глазами уставился на Громова.

– Она была моей жизнью… А он её, как собаку.., – мужчина сделал паузу. – Её нет, а он тут, всё ещё ходит по этой земле, в которую её же и уложил. Как так? – Слеза потекла из глаза по сухой шершавой коже.

– Она была моей опорой. – Он вытер рукой глаза. – Такая молодая, красивая. – Он посмотрел куда-то в сторону. – У неё же вся жизнь была впереди… Внуков бы мне родила, счастливой стала… А потом.., – его нижняя губа задрожала, – а теперь... Как муху…

Громов наклонился к нему, решив снова попытаться что-то сказать.

– Её не вернуть, – старик сильно зажмурился, и слёзы полились по его щекам. – Я хочу, чтобы этот мерзавец был наказан.

Громов передумал говорить.

– Чтобы он гнил в тюрьме. Там, где ему и место! – Несчастный отец начал повышать голос. – Где каждому убийце место! А он убийца! – Вскричал он. – А вы его хотите оправдать, – он показал костлявым пальцем с жёлтым ногтем на Громова. Тот медленно встал и попятился.

– И нет вам за это прощения! И никому нет!

В комнату вошли Егор и несколько парней с ним.

– Всё. Разговор окончен. – Зло сказал Егор, – мы не изменим наших требований. Уходите.

Громов с презрением посмотрел на Егора и вышел из квартиры на лестничную площадку, где курил Владимир в окружении охранников.

Громову мечтательно вздохнул: хорошо бы запретить любую непрофессиональную съёмку, оставить только такую, которую бы делали по специально выдаваемым Госкомнадзором лицензиям, а всех остальных – слать нахер. Тогда остались бы только федеральные телеканалы, интернет-сайты. А то ведь опять вывесят на незарегистрированные ресурсы.

Теперь надо снова обдумывать ситуацию. Отпустить Федьку Тварина на свободу, вообще не отдавать его под суд, скорее всего, не получится. Это выглядело бы, как плевок в лицо всем этим митингующим демонстрантам, тунеядцам. А таких становилось всё больше. Значит – риск. Риск раскрутить маховик всеобщего недовольства. Но и десять лет – это заоблачный срок. Если бы вдруг, по какому-то ужасному стечению обстоятельств суд на это пошёл (Громов даже подумать об этом боялся!) и дал бы Тварину-младшему подобный срок, то Громов первым вылетел бы из Комитета. Года три – максимум. Старику немного осталось, пусть умрёт в мире и спокойствии. А потом и Фёдора выпустим. Начальник же сказал решать, и как можно быстрее. А с Сергеем сам пусть разбирается, они давнишние кенты. Да и кто такой этот Сергей Тварин? Провинциальный бизнесмен, каких по всей стране – пачки. Против Комитета он точно не попрёт.

В таких мыслях Александр Сергеевич Громов пребывал до самого отлёта в Москву, прямо перед которым он снова крепко выпил.

Александр Сергеевич стоял на кухне своей просторной квартиры на двадцать втором этаже элитной высотки к югу от центра города. Опершись рукой о каменную столешницу большого обеденного стола, он говорил по телефону с Алексеем Фёдоровичем Покрошиным.

Эту престижную квартиру в начале десятых годов приобрёл отец Громова. Но долго в ней не прожил – за несколько лет до смерти переехал на дачу, уступив городское жильё сыну и его девушке Оксане.

Переехав в апартаменты, Оксана повела себя по-хозяйски: обновила старую мебель, убрав разномастные шкафчики, тумбочки, комоды; сделала евроремонт на кухне, объединив её с гостиной. Александр не возражал против изменений.

Вскоре квартира выглядела современнее. Теперь в обновлённой гостиной появились два дивана, низкий кофейный столик перед большим висящим на стене плазменным телевизором.

Раньше стены гостиной были сплошь увешаны старыми фотографиями – Сергей Васильевич Громов не хотел расставаться с друзьями юности, коллегами, членами своей семьи: фотографии были разбросаны по стенам, как бисер по полу. Оксана и тут навела порядок: почти все старые фото были сняты, им на замену было повешено несколько совместных портретов Александра и Оксаны. По обе стороны от плазмы появились две картины, за которые Оксана заплатила большие деньги. Александр, конечно, похвалил выбор, но сделал это скорее, чтобы угодить Оксане, чем потому, что они ему действительно понравились. Строго говоря, он даже не мог определить, что же на них было изображено. Потом на лоджии и на подоконниках стали появляться цветы в стильных горшках. После того, как Громов расстался с Оксаной, завяли и цветы. Так что пришлось их выбросить.

Длинный коридор вёл в три комнаты. Отцовский кабинет – большая комната с персидским ковром на полу, строгим тёмно-коричневым столом перед окном, откуда открывался вид на Москву: вдалеке, прямо впереди и по обеим сторонам, виднелись три сталинские высотки. На столе лежало стекло, под ним – чёрно-белые фотографии. Некоторые из них были знакомы Александру с самого детства. Отец много работал и редко видел сына. Поэтому мама часто показывала папу на фото: вот он среди других молодых офицеров Государственного Разведывательного Управления; вот они же, но уже в шортах перед мангалом; вот отец уже в солидном возрасте – в очках в чёрной массивной оправе и с причёской точь-в-точь такой, какую сейчас носил Александр. Ещё на одной фотографии – чуть пожелтевшей от времени – двое в пальто. Один из них – его отец: на заднем плане вывеска с надписью на немецком языке, в нижнем углу виднеется полукруг выцветшей красной печати с номерами из какого-то рассекреченного архива. Был и дедушка Василий, в офицерской форме на помятой карточке с подписью чернилами: «1918 год». Справа – две маленькие фотографии каких-то женщин, одна старше, другая – моложе. Видимо, тоже из архивов, с печатями. Девушки смотрели прямо в камеру: в глазах одной была заметна тень страха, другой – волнение и грусть. Кто они, Александр не знал, он никогда не спрашивал отца, а тот не рассказывал. Была и фотография матери Александра: молодая и красивая, она сидела на дачной веранде за книжкой. В момент съёмки она подняла глаза в камеру и широко, по-доброму, улыбнулась. Александр хорошо помнил эту улыбку. Грусть наполняла его сердце при каждом воспоминании о ней. Чуть выше – уже цветная фотография Сергея Васильевича, видимо, одна из последних. Он тоже на даче, в кресле-качалке; уже седой и сильно постаревший, но в хорошем настроении и с сияющими глазами. Здесь же была и любимая фотография Александра. На ней его молодой отец стоял рядом с белым купе «шевроле импала» пятьдесят восьмого года выпуска. Помнил он и историю этого фото: однажды Сергей увидел этот автомобиль, прогуливаясь по тогда ещё незастроенному Арбату. Он долго рассматривал его, а потом специально съездил домой за камерой, чтобы сфотографироваться на фоне этого красавца. Александру тоже нравились непривычные футуристические формы автомобиля, широкий хромированный бампер и круглые фары, придававшие ему вид инопланетного космического корабля.

У стен кабинета стояли массивные книжные шкафы. Они высокомерно смотрели сверху вниз на каждого подходившего к их стеклянным дверцам. В них, кроме множества старых чёрно-белых фотографий, хранились такие же старые немецкие словари, путеводители по разным странам, атласы Европы, России и уже несуществующего Советского Союза, энциклопедии по огнестрельному оружию, военному транспорту и другая подобная литература. После смерти отца дверцы этого шкафа открывались чрезвычайно редко и лишь для того, чтобы вытереть пыль на полках, которой, впрочем, почти не скапливалось. Место на другой стене занимала большая карта ещё советских времён, на ней были хорошо видны пометки, сделанные красным карандашом.

Вторая комната была комнатой Александра. Но Оксана, когда переделывала квартиру, обустроила в ней спальню: поставила широкую кровать, огромные платяные шкафы. На полочке современного трюмо всё ещё стоял её профессионально выполненный портрет. На её прямых чёрных волосах, собранных в хвост, играл свет, круглое личико с прямым носом освещала лёгкая улыбка, призывно смотрели большие круглые глаза с длинными ресницами. Этот взгляд поднимал настроение многим мужчинам и, конечно, Александру. Какие мысли появлялись в голове Громова и какие чувства – в его сердце, когда он проводил взглядом по этому портрету, не знал никто. Как никто, даже самые близкие друзья, не знал, часто ли он о ней вспоминал и вспоминал ли вообще. Большая кровать, раньше всегда опрятно застеленная, с уходом Оксаны не застилалась вообще, а бельё на ней менялось крайне редко. Квартира редко проветривалась, и тяжелый воздух, смешанный с устоявшимся запахом перегара, ударял в ноздри редких гостей.

Третья комната – спальня отца, в которой ничто не изменилось со дня его смерти и в которую почти никто никогда не входил.

Громов уже полчаса слушал телефонную болтовню Покрошина.

– Сань, да ты что? Слетаешь и вернёшься. Туда же всего два часа лететь, – говорил в трубку, видно, уже не в первый раз, Алексей Фёдорович, – к вечеру вернёшься.

– Не хочу я никуда лететь, – сетовал в телефон Громов, – и вообще, надо же было этому дебилу так нажраться, да и этим бездельникам до него доёбываться потом, – говорил он, заранее сожалея о потерянном времени, – идиоты, шкеты.

Громов взглянул на билет, лежащий среди немытых стаканов на столе: время вылета – шесть часов десять минут утра, аэропорт «Шереметьево». Рядом с билетом на столе, на пластиковой подставке стоял плоский экран, на нём – маршрут полёта, маленький анимационный самолётик летел из Москвы в Калининград, тонкие чёрточки вились за его хвостом.

Громову предстояло заняться одним из своих самых нелюбимых дел – читать новости из неофициальных, незарегистрированных источников информации. Как работнику Комитета, ему приходилось тратить немало времени на изучение «настоящих проблем», быть в курсе ситуации в провинции и возможных резонансных происшествий. Для этого ему, как и каждому работнику госструктур его ранга, выдали специальный ноутбук с неограниченным доступом ко всем отечественным и западным ресурсам.

С незарегистрированными сайтами шла настоящая война. С конца десятых годов Госкомнадзор увеличил свой штат втрое именно для того, чтобы справиться с этими «нелегалами»: бороться с распространителями некорректной, а то и откровенно лживой информации, всякого рода вражеской пропагандой и клеветой, вербовкой в шпионы. Для чего и блокировались все незарегистрированные через надзорное ведомство информационные ресурсы – блокировались в целях безопасности государства и обывателя. Однако даже такие радикальные меры не помогали – число сайтов и порталов неуклонно росло. Если вчера был заблокирован какой-нибудь неугодный сайт, то сегодня появлялся новый, а то и не один, часто с иностранными доменами. Громов не разбирался в информатике; курсы компьютерной грамотности особенных результатов не дали. Так же не получалось отлавливать администраторов ресурсов и их пользователей – всякие «Эхо Свободы», «Новая Столица», «Свободная Газета» и прочие «нелегалы» то и дело мозолили глаза людям из Госкомнадзора.

Громов время от времени просматривал статистику, публикуемую ведомством для работников органов безопасности. Несмотря на все старания государства отгородить своих граждан от подобной «дезинформации», аудитория у подобных ресурсов росла день ото дня.

Руководство Комитета решило, что оставлять без внимания подобные проблемы категорически нельзя и поручило своим работникам бороться с «вражескими агентами». Но только после множества тестов на устойчивость против любого рода пропаганды, которые Громов прошёл превосходно.

Громов включил громкую связь на телефоне и положил трубку на стол; Покрошин продолжал что-то рассказывать. Лениво тыча пальцем во всплывающие окна на экране ноутбука, Громов водил глазами по заголовкам:

… Кортеж губернатора О…а провалился под землю. Прохожие отказались оказывать ему какую-либо помощь. Служба скорой помощи и эвакуаторы стояли в пробке больше двух часов по дороге к происшествию. Ведется расследование.

… Жители посёлка С… оказались отрезанными от райцентра, в магазинах закончились продукты, прилавки пусты. Прямой репортаж.

… В Подмосковье обнаружена собственность на десять миллионов условных единиц, принадлежащая двадцатиоднолетнему сыну Церберева – председателя Следственного комитета страны.

… Шесть месяцев без зарплаты: как рабочие обувной фабрики питаются подошвами, а мебельной – сушёной древесиной.

«Всё, как всегда, никаких изменений», – подумал Громов.

… Полицейский беспредел: около тысячи человек собралось перед зданием полицейского участка в П…е, требуя у полковника ответить за своих подчиненных, обложивших данью весь малый бизнес городка.

Громов сделал глубокий вдох. Он не хотел лететь в Калининград, Стычкин и Здычкин не справлялись с поставленной задачей, а Покрошин в телефонной трубке всё жаловался.

Громов продолжил читать:

… Молодой активист жёлтой краской из баллончика написал на стене здания Московского университета: «Пахан – вор и лжец». «Пахана – под суд». Теперь суд грозит самому нарушителю всеобщего спокойствия. Прокурор намерен просить суд приговорить его к пяти годам заключения в колонии строгого режима. В поддержку активиста в субботу состоится митинг на улице В...

«А вот этот сядет, – подумал Громов, – хотя, если защитнички активиста это дело раздуют, то Льезгину будет работёнка».

Следующий заголовок привлек его внимание.

… Н…к: продолжается рассмотрение дела об убийстве шестнадцатилетней девочки своим сверстником в доме его отца – местного бизнесмена. Евгений К. в данный момент находится под домашним арестом. В Следственном Комитете утверждают, что дело близится к завершению. Петицию, требующую справедливого суда над подростком-насильником, подписали более 7500 человек.

– Слушай, – Громов прервал монолог Покрошина, – а что это за ситуация в Н…ске? Зарезал там один подросток свою подружку. По телеку ещё его батя выступал, со слезами-соплями.

– А…, – Покрошин сделал паузу, – да, как всегда. Шкет папкиными деньгами из ушей срёт. Что-то они там не поладили, то ли не дала она ему, то ли ещё что. Он её и зарезал.

– И что будет? – спросил Громов, читая статью.

– Да хер его знает, – сказал Покрошин, – до нас пока ничего не доходило. Я думаю, вряд ли его посадят. Папка вроде – серьёзный дядя.

– Похоже, мне разбираться придётся, – вздохнул Громов, закончив просматривать статью.

– Им вообще заняться нечем? – Он возмутился, читая абзац о молодых активистах, собравшихся на акцию в поддержку семьи убитой. – Ведь точно же, раздуют. Уже раздули! Сидели бы себе ровно. Да я в их возрасте…

– Всё мы знаем про твой возраст, – усмехнувшись, перебил его Покрошин.

В телефонной трубке послышался характерный звук: Покрошин вдыхал дорожку белого порошка с маленького стеклянного столика в гостиной. Потом последовало хрюканье и сморкание.

– Хочешь, приезжай ко мне, расслабимся, выпьем, – Покрошин почесал нос рукой, – а с утра я тебя отвезу.

Громов с минуту помолчал.

– Да нет, – выдохнул он, наконец, – я потом от тебя не уеду, а Алексеич голову оторвёт. Ты же слышал, у него встреча с Паханом на следующей неделе, так что надо лететь и решать.

– Да… Пахан, – это серьезно, – согласился Покрошин, – ну так, давай, лети. – Ты хоть нажрись перед вылетом, в конце-то концов. Если и не так, как мы с тобой обычно, то просто чтобы поспать два часа.

Громов вздохнул, посмотрел на четыре цифры в правом нижнем углу монитора – часы показывали, что день заканчивался.

– Ладно, посмотрю, – с грустью сказал он, – отбой.

2.

* * *

В час дня Громов сидел за длинным лакированным столом для переговоров на седьмом этаже, откинувшись на спинку стула. Во главе стола стоял Начальник, по привычке держа руки в карманах брюк. За его спиной висел большой портрет Пахана. Чуть повернув голову влево, Пахан смотрел куда-то вдаль. Строго насупив брови, он с непоколебимой, присущей ему уверенностью, глядел в светлое будущее или просто куда-то вперёд. На его чёрном пиджаке красовались три всем знакомые медали: За заслуги перед Отечеством, За вклад в историю России первой степени и Героя России. После вручения последней, Пахан объявил 17 июля днём Героев России и разрешил четыре выходных дня. А в голубом прозрачном небе за плечами Пахана летели три истребителя МИГ, за которыми тянулись три разноцветных хвоста – триколор.

За столом Начальника кроме Александра Сергеевича сидели ещё трое – коллеги Громова с шестого этажа. Слева от Громова расположился самый молодой из присутствующих – Михаил Льезгин, прилежный молодой человек в очках в чёрной оправе. Иногда он как-то подергивался и ёрзал в кресле, чем сильно раздражал Громова.

Двое мужчин напротив – Арсений Стычкин и Артемий Здычкин – сидели, сложив, как школьники-отличники, руки на столе. Не смотря на созвучность фамилий, Стычкин со Здычкиным внешне были совсем разные: первый – уже почти лысый, второй только начинал лысеть; первый – брюнет, у второго – каштановые волосы; у первого нос картошкой, у второго – чуть свёрнутый на бок. Да и одеты они были по-разному: Стычкин в сером пиджаке, Здычкин – в чёрном.

– Ну что? – Спросил Начальник громким басом, – начнем, пожалуй. А то у меня вон, телефон полдня названивает, – Начальник показал пальцем на один из трёх чёрных аппаратов на столе. – Приходиться трубку снимать и класть рядом. Какие у вас, господа, успехи?

В кабинете повисла напряжённая тишина, никто не хотел начинать первым.

– Громов, – обратился Начальник к Александру Сергеевичу, который уставился на своё отражение на лакированной поверхности деревянного стола, – что у нас там с этим дедом?

Громов поднял брови и с недоумением уставился на Начальника. Зная Громова достаточно долго, Начальник понял, что тот совершенно не настроен работать.

– Который против Феди, – Начальник подсказал тоном учителя, помогающего ученику ответить на поставленный вопрос, чтобы Громов соизволил побыстрее включиться в обсуждение дела. – Меня с самого утра перед воротами телевизионщики поджидали. Представляешь, какая неувязка? – добавил он с саркастической, пробирающей до костей вежливостью.

Громов отвел глаза.

– Значит, раздули, как могли, – пробурчал он себе под нос.

– Вы бы так работали, – Начальник осмотрел всех, – как они раздувают.

– Что с дедом? – пожал плечами Громов, придав своему тону чуть больше серьёзности, – деньги он брать не хочет, – рассуждал он вслух, – говорит, хочет суда, справедливости, тюремного срока Фёдору. Дочь – не вернёшь, на суде Господнем всем воздастся… Тра-ля-ля.

Начальник поморщился от таких слов.

– Да какой там суд, – он махнул рукой в сторону Громова, – сам подумай.

– Ну, вот я и думаю, – согласился Громов.

– Послушайте, – вдруг вступил в разговор Льезьгин. Всё это время он собирался с духом и вдруг решил, что именно сейчас может предложить свою идею, – а, может, и правда посадить его? Пусть, и правда, меньше пьют за рулём. Ну, посидит он. Полный срок ему всё равно не дадут, ну года два-три. За два-то убийства и вождение в пьяном виде.

– Может ты его и посадишь, Миша? – вдруг обозлился Начальник, – а то может ты сам, – он указал на него пальцем, –посидишь за него, годика два-три, а? Ты хоть знаешь кто его батя? Да мы с ним… – Начальник зачем-то показал пальцем на дверь, – тебя вообще кто спрашивал? Ты со своими делами справиться не можешь, а в чужие лезешь. Это дело чьё? Твоё?

Льезгин весь съёжился, но ничего не ответил, предположив, что Начальник задал риторический вопрос.

– Твоё, я спрашиваю? – Рявкнул Начальник.

– Нет, – еле слышно выдавил из себя Льезгин.

– Ну, вот и сиди тогда. Значит так, – Начальник снова обратился к Громову, – завтра опять вылетаешь в Калининград. Тебя там встретят. Поговори со всеми в последний раз, попробуй убедить.

Громов что-то буркнул в ответ, нахмурился. Он ненавидел командировки. Каждый раз работа не в столице доставляла неприятные эмоции. Люди там были слишком другие, нежели его окружение. Они по-другому общались, по-другому выглядели. Он никогда ни к кому из них не испытывал симпатии. Да и уж очень грязно было в тех, периферийных городках. Но из всех членов Комитета чаще всего в командировки посылали именно Громова.

– Да, Саша, – подтвердил Начальник, – вылетаешь завтра первым рейсом, – он опёрся кулаками о стол, – и не будешь отлынивать от работы, а будешь её чётко выполнять, – он повысил голос, – и решишь, наконец, этот вопрос. Как, бля, хочешь или, как можешь. Поговори с Серёжей, предложите ещё денег.

Громов ничего не ответил.

– Вот и отлично, – выдохнул Начальник. – Значит, на две трети дело сделано. Предложите этому деду квартиру; если квартира есть, то леченье какое-нибудь, если он здоров, то, блин, покалечьте его. – Он сделал паузу, успокоился. – Короче – действуй. Но главное, чтобы эти все идиоты, – он грозно указал на чёрный телефон, – перестали сюда названивать. И меня эти провинциалы больше не ждали у входа.

Он отодвинул кожаное коричневое кресло с высокой спинкой, уселся, положив локти на стол и медленно потерев ладони.

– А у вас двоих что? – Обратился Начальник к Артемию и Арсению.

– Да всё то же, Алексей Алексеевич, – начал Арсений.

– Менты поборами замучили, – вступил в разговор Артемий.

– Народ жалуется. Просит решить, – продолжил Арсений.

– Говорят, жить сложно, и так еле все выживают, – добавил Артемий.

– А менты требуют всё больше и больше. Сажают, избивают, если денег нет, – заключил Арсений.

– Ну а вы? – Устало спросил Начальник.

– А что мы? – Сказал Артемий, – менты-то платят. Своим наверх платят, всем платят. Они сами жалуются, что всем мало стало. Вот и приходиться собирать больше.

– Что же мне со всем этим делать? – Задал Начальник риторический вопрос, потерев лицо руками. – У меня через неделю с Паханом встреча, что мне ему докладывать? Не могу же я сидеть и так же ему мямлить, как вы мне тут.

– Алексей Алексеевич, – сказал Льезгин, наконец, придя в себя.

Начальник взглянул на него так, что тот чуть было, снова не заткнулся.

– Доклад почти готов. Я всё написал, дам ознакомиться через четыре рабочих дня. Есть прогресс, будет, о чём доложить.

– Иди ты со своим прогрессом, Миша, – отмахнулся Начальник и откинулся в кресле. Он сидел, обдумывая происходящее.

– Значится, так, – Начальник подводил итог недолгому заседанию. – Ты, – он кивнул на Громова, – решай вопрос с Твариным, и побыстрее. Как хочешь, но решай. Я бы его сажать не стал, и ты, знаю, тоже. Но времени в обрез. Если они уже и сюда добрались, значит всё совсем плохо.

– Вы, – он обратился к Арсению и Артемию, – решайте всё с ментами, поговорите с людьми наверху, ну, то есть, внизу, –поправился он, – не нужно нам русского беспощадного бунта из-за тупых жадных ментов. А ты, – он, наконец, обратился к Мише, – чтобы доклад был готов через два дня. И попробуй мне, – он погрозил ему пальцем, – чтобы не через два. – Теперь все свободны, – заключил он.

2.

Комитет по Надзору за Органами Порядка и Безопасности был организован в конце десятых годов по непосредственному указу Пахана. Доклады о разложениях в силовых ведомствах оказывались на его столе так часто, что он серьёзно задумался о ситуации. Проблема требовала немедленного решения.

Управление внутренней безопасности Министерства Внутренних Дел содрогалось от скандалов, связанных с многочисленными случаями коррупции, и всевозможных злоупотреблений, исчислявшихся десятками тысяч.

Федеральная Служба Безопасности по большей части занималась поиском и отловом шпионов. В последние два года было выявлено до пяти тысяч заподозренных в шпионаже. Верхушка Федеральной Службы Безопасности погрязла в междоусобице нескольких генералов и группки полковников, борющихся лишь за свои интересы и не подчинявшихся ни одному роду начальства. В это время бандитизм пестрел и, как тень, распространялся во все закоулки страны, уничтожая на своём пути всех сопротивлявшихся. Следственный Комитет и Прокуратура взяли борьбу на себя, но с минимальным количеством положительных результатов.

И лишь ещё не оставившая надежду молодёжь, в отличие от своих родителей, не желала мириться с разыгравшимся беспределом. Она не смотрела телевизор и не читала газет. Через социальные сети и интернет-форумы молодые люди разоблачали преступления тех или иных чиновников, купленных бандитами, обменивались информацией о случаях вопиющий халатности, уносивший жизни их сограждан, родных и близких, коррупции, разросшейся сверх всяких пределов, ставшей привычной, как небо над головой или земля под ногами.

Они дрались на улицах с милицией, сотрудниками частных охранных предприятий и, иногда, даже Гвардией Пахана, когда те приходили отнимать их собственность и собственность их соседей и друзей под невнятными предлогами или же вообще без каких-либо объяснений. Неравнодушные, они боролись за своих сверстников, которых под надуманными предлогами отправляли в места не столь отдалённые. Они были разъярены разгулом бандитизма и, как могли, боролись с ним. Молодое поколение с малых лет не доверяло ни одному органу правопорядка и, в отличие от старших, стояло друг за друга. Люди вместе росли и вместе смотрели широко открытыми глазами на абсурд и ужас, окружавший их. Они не боялись выйти на улицу и отстаивать своё будущее, утекающее как вода сквозь пальцы.

Развал властей всех уровней в стране и возрастающее недовольство молодого поколения требовали немедленного принятия мер. После раздумий Пахан решил, что нужен новый орган, который, стоя над всеми остальными структурами, будет следить за порядком в стране. Так появился специальный Комитет, который должен был заниматься контролем и надзором над Федеральной Службой Безопасности, Следственным Комитетом, Прокуратурой, Полицией, и даже иногда Гвардией Пахана – Комитет по Надзору за Органами Порядка и Безопасности, или сокращённо КНОПБ. Новый орган мог проверять и ставить под сомнение любые действия Прокуратуры, ФСБ, МВД и СКРФ и даже влиять на них. Но потом обязательно отчитывался лично Пахану, который уже на следующий после основания Комитета день грозно приказал срочно взять ситуацию под полный контроль.

В первую очередь новоиспечённый Комитет занялся разборкой стопок папок с десятками тысяч жалоб на нарушения в МВД. Сотни профессиональных юристов и следователей с десятилетиями службы и опыта за плечами работали день и ночь. Как позже доложили Пахану, все случаи были рассмотрены, в отношении нарушителей приняты меры. Некоторых и впрямь лишили свободы, правда, на совсем небольшие сроки, остальных же попросили быть поосторожнее. У кого-то конфисковали собственность – в залог последующего хорошего поведения. Генералов, воюющих с полковниками в Федеральной Службе Безопасности, посадили за один стол и попросили мирно, без шума разрешить все свои споры. Комитет даже нашёл прямые связи между двумя генералами, тремя полковниками и организованными преступными группировками. Очень вежливо на это намекнув, первый председатель Комитета Тимофей Иванович, который, надо заметить, был искренне предан своему делу, понадеялся, что такой пример отрезвит и примирит враждующие стороны. Но просчитался. Спустя неделю он был найден повешенным в душевой у себя в квартире. Полиция вынесла вердикт: Тимофей Иванович умер от перелома шейных позвонков при удачной попытке суицида. Проломленный череп, синяки, свидетельствовавшие о сопротивлении во время драки, и квартира, перевернутая вверх дном, были следствием проигнорированы, и в протоколе даже не упоминались.

Второй председатель, бывший начальник Службы Охраны Пахана и близкий ему человек – Алексей Алексеевич, недолюбливал многих и был недолюбливаем многими, принципиально не пил чай и никому не советовал его пить. Через несколько дней после получения должности, он направился прямо к Пахану в кабинет на закрытое собеседование, длившееся чуть более часа. После этого собеседования у Комитета по Надзору за Органами Порядка и Безопасности появилась ещё одна обязанность: личная охрана Пахана и контроль его безопасности. Видимо, собеседники сочли недостаточной ту маленькую армию численностью в несколько сотен человек, которой Пахан уже окружил себя. Ходило много слухов о том, что же Алексей Алексеевич наговорил Пахану. Сказал ли он, что против него в его ближайшем окружении готовится переворот, которого Пахан боялся больше смерти, так как такие попытки уже были. Или же что его хотят отравить, чего он тоже боялся. Или же что в Федеральной Службе Безопасности на самом деле окопались бандиты, а сами бандиты выполняют обязанности ФСБ. Всё это – лишь домыслы. Но факт остаётся фактом: после совещания Комитет получил задание следить за безопасностью на всём пути следования Пахана, куда бы тот не направлялся, а ещё контролировать все контакты Пахана с главами госучреждений и госорганов, частных компаний, при этом тесно сотрудничая с его Администрацией. А самое главное, Комитету было разрешено по своему усмотрению вести наблюдение и прослушивать любого из государственных чиновников, министров и управляющих госкомпаниями. Последний пункт стал одним из сильнейших аргументов. Всё для блага Пахана, в целях его безопасности – Алексей Алексеевич лично мог определять, когда и где главам служб безопасности, а по совместительству близким и старым друзьям Пахана с ним контактировать.

Как выяснилось позже, это была строго секретная договоренность. Пахан с возрастом стал осторожнее, даже пугливее, и на этом многие сделали себе карьеры.

Отрезав возможный контакт ссорящихся генералов и полковников с Паханом, Алексей Алексеевич начал устанавливать порядок. К тому времени, как он стал председателем Комитета, он был уже небедным человеком, и не был заинтересован лишь в собственном обогащении, а тем более в обогащении своего тщательно выбранного и преданного окружения. За первый же месяц председательства Алексея Алексеевича одного из уличённых в коррупции генералов посадили на внушительный срок «за всё хорошее и не очень» – как пошутил сам Алексей Алексеевич. Это сильно напугало всех остальных полковников. Двое из них уехали за границу: один в Ниццу, другой ещё куда-то. Одного из глав бандитских группировок нашли мёртвым в своём пентхаусе, сгоревшем дотла. Не смотря на прекрасное умение договариваться, Алексею Алексеевичу всё-таки пришлось избавиться от пары людей. Это ещё больше напугало оставшихся. Сильно облегчил процесс установления взаимопонимания и раздел активов разных бизнесов сгоревшего бедняги между его партнёрами и конкурентами. Так же, разделив собственность посаженного генерала между всеми заинтересованными лицами, Алексей Алексеевич навёл порядок.

В этом Комитете под чутким надзором легендарного Алексея Алексеевича верой и правдой (или просто, как мог) служил Александр Сергеевич Громов. Сам бывший полковник Федеральной Службы Безопасности, в своё время он мог дослужиться там до генерал-майора и даже до генерал-лейтенанта, но Алексей Алексеевич, как старому знакомому, предложил ему высокую должность в Комитете, на что Громов и согласился.

* * *

Отреставрированный особняк, в котором расположился Комитет по Надзору за Органами Порядка и Безопасности занимал большую территорию на улице N. По ширине – три ряда в каждую сторону – она могла бы называться проспектом. За высокой чёрной решётчатой оградой с золочёными острыми наконечниками располагался громоздкий семиэтажный комплекс бледно оранжевых строений с белыми оконными переплётами. Он состоял их трёх зданий; среднее как бы пряталось в углублении между двумя другими. Сразу после въезда находилась обширная парковка и несколько аккуратных ухоженных клумб. Главный вход со стеклянным фасадом на современный манер был укрыт под выступающим навесом, который поддерживали две мраморные колонны.

Громов остановил свой «форд» перед высокими воротами. Охранник в будке узнал знакомый автомобиль, ворота дёрнулись, въезд на территорию был открыт. Два автоматчика по каждую сторону от въезда отошли, дав машине проехать, и кивнули Громову. Он в ответ поднял четыре пальца, лежащих на руле, и «форд» заехал на стоянку. Ему отводилось второе, почти самое близкое к входу парковочное место; первое занимал Начальник. Чёрный бронированный лимузин «майбах» Алексея Алексеевича со спецномерами и мигалкой на крыше уже несколько часов был на стоянке. Большой высокий внедорожник «форд», снаружи напоминавший огромное, давно вымершее животное, тесно прижался к лимузину, и Громову пришлось очень аккуратно открывать дверь, чтобы не поцарапать машину Начальника.

Громов выкарабкался из «форда» в узкое пространство между машинами и пошёл к стеклянным дверям.

Первое, что видел любой человек, пройдя через металлодетектор с тремя охранниками, грозно глядевшими на всех выходивших и входивших, и войдя в фойе Комитета – это огромный герб, растянутый на высоту двух этажей. Герб представлял собой серый щит с изображенным на нём золотым двуглавым орлом, внимательно уставившимся по сторонам, и двумя перекрещенными клинками позади. Над орлом висела золотая корона с православным крестом.

Напротив стеклянных дверей, под гербом, стоял длинный стол, за которым сидели несколько молодых опрятных девушек. Перед этим столом толпились люди, а девушки что-то искали в компьютерах, отвечали на телефонные звонки или звонили сами; объясняли, кому в какой кабинет пройти, или заученно повторяли текст, о том, что и как надо сделать, что бы подать жалобу в Комитет.

Громов вошёл в здание, кивнул одному из охранников, прошёл мимо стола, быстро окинув взглядом толпившихся людей, и стал подниматься по лестнице.

На втором и третьем этажах располагались приёмные, заполненные людьми, недовольными работой Министерства Внутренних Дел, Следственного Комитета или Прокуратуры. Любой гражданин мог обратиться в Комитет, рассказать о своей беде и записаться на встречу с его работником, если считал, что другие инстанции, куда он обращался прежде, плохо справляются с его проблемой. Второй и третий этажи по виду своему были одинаковые: длинные просторные коридоры с расставленными тут и там мягкими диванами, по два наполненных светом холла с высокими потолками и жёлтыми стенами. Почти всё рабочее время, с понедельника по пятницу, все проходы и коридоры были забиты десятками людей. Они ходили из кабинета в кабинет: кому-то понадобилось донести недостающие документы; кто-то принёс не те документы, которые были нужны для рассмотрения дела, и требовалось их заменить; кому-то нужно было озаботиться показаниями свидетелей и они приводили их в Комитет; кто-то сидел и плакал, отчаявшись найти виновников преступлений, их приходилось успокаивать и просить прийти другой раз; кто-то матерился на следователей и грозился увольнениями. Работники Комитета – юристы, клерки, следователи – уставшие и раздражённые нервно сновали из кабинета в кабинет. Благо коридоры были широкие, и они, нагруженные стопками папок и бумаг, свободно лавировали между раздражёнными посетителями.

На четвёртом и пятом этажах занимались делами, которые получили широкую огласку через социальные сети, в чём преуспели как раз те недовольные молодые люди. Такие дела, если вовремя не получали должного внимания со стороны властей, могли перерасти в антигосударственную деятельность: стычки с органами правопорядка, собрания групп людей без согласования с муниципальными властями или же, что считалось опаснее всего – в самосуд. Случаев последнего на тот момент было зарегистрировано немного, всего три-четыре. Это когда какой-нибудь вороватый предприниматель где-нибудь далеко на Севере не додавал зарплату своим работникам; те, в свою очередь, перед перспективой замёрзнуть в холодную русскую зиму вламывались к нему в дом; всё, что можно было украсть, – украли, что украсть не получилось, поломали. А самого бедалагу выбросили полуживого за городом, где его и нашли работники правоохранительных органов. Несмотря на то, что всех виновников жёстко наказали, такой случай мог воодушевить ещё кого-нибудь недовольного на повторение подобных действий. Пахана такие инциденты (если, конечно, он о них узнавал) особенно возмущали. Он строго-настрого приказал начальнику Комитета решать подобные проблемы любыми способами, дабы исключить саму возможность самосуда.

Громов почти никогда не останавливался на втором и третьем этажах. Его кабинет располагался на шестом, куда чрезвычайно редко направляли простых граждан. Туда они могли попасть только по особо важным делам. Для того чтобы дело было признано таковым, нужно было пройти серию проверок на всех предыдущих этажах. На шестой этаж попадали дела, вызвавшие массовое недовольство граждан, когда число возмущённых исчислялось не десятками и даже не сотнями людей, а районами городов, а то и целыми городами. Это – дела о страшных убийствах, конфликтах интересов, которые могли привести к расправам, незаконным захватам собственности и подобным тяжким преступлениям. Дела, с мирным разрешением которых не справлялось не только Министерство Внутренних Дел, но и все остальные инстанции; когда автобусы с гвардией Пахана уже стояли в полной готовности, в любую минуту ожидая приказа действовать. Только такие дела поручались Громову или одному из его трёх коллег, которые по обязанности своей должны были не допустить эскалации конфликта до антигосударственных выступлений. Именно о таких взрывоопасных ситуациях Громов докладывал Начальнику, а тот – Пахану.

В общем, жизнь в здании Комитета по Надзору за Органами Порядка и Безопасности никогда не была спокойной, и текла своим извилистым чередом.

Несмотря на наличие нескольких служебных лифтов, в то утро Громов решил подняться пешком.

На шестом этаже располагались четыре кабинета – просторных, с высокими окнами, диванами, коврами и длинными столами для переговоров. Их двери выходили в просторный холл. В отличие от холлов на втором и третьем этажах, посетителей здесь не было, даже прочие сотрудники Комитета поднимались сюда крайне редко.

Напротив глухой жёлтой стены этого просторного ярко освещённого холла стоял мужчина в чёрном костюме и громким, отдающимся звонким эхом басом, командовал двумя молодыми парнями, которые стояли на стремянках и держали большой, в две трети человеческого роста, портрет Пахана в тяжёлой золотой раме.

Громов, даже не пытаясь понять, чем Начальник так возмущён, не спеша подошёл к нему и пожал большую волосатую руку. Начальник – высокий немолодой мужчина, ему несколько лет как перевалило за шестьдесят. Его щёки свисали от глаз и тянули за собой веки, делая лицо похожим на морду бассет-хаунда. Над глазами нависали неухоженные брови, чёрные на концах и седые у корней. Над бровями – высокий лоб с несколькими поперечными морщинами, а на голове – копна белых мелко-кудрявых волос. Каждый раз, когда Начальник открывал рот, сложно было не заметить его жёлтые зубы. Он стоял ровно, держа руки в карманах брюк; его живот, как густая масса, сдерживаемая белой рубашкой, чтобы не вытечь на пол, свисал через ремень.

– Что у вас тут за тревога? – Спросил Громов.

– Да вот, – Начальник кивнул на картину, – Пахана вешаем. Ну, давайте-давайте, – прогремел его бас на весь холл.

– Хорошо, оттуда всем видно. Там ему самое и место, – сказал Громов, – правда, может только чуть левее.

– Саша, да куда тут левее, – возмутился Начальник, – мы уже полчаса пытаемся его повесить.

– Тяжёлый он очень, – проскулил один из парней, пытаясь чуть выше приподнять тяжёлую раму.

– Это не он тяжёлый, это ты слабый, – рявкнул Начальник на молодого парня.

Пахан с портрета смотрел на всех вниз с отеческой добротой, тёплым, почти ласковым взглядом. Его тонкие губы были чуть растянуты в едва заметной улыбке. Лицо с молодой, гладкой, здоровой кожей вызывало почти нежные чувства. Гладковыбритые щёки на круглом лице говорили о здоровом образе жизни. Неюный возраст выдавали лишь большие залысины, искусно скрытые, впрочем, короткой стрижкой прямых жёлто-седых волос. На плечах – привычный чёрный пиджак и белая сорочка с красным галстуком. На заднем фоне – всеми гражданами страны горячо любимый триколор.

– Ладно, вы тут вешайте, у меня дел полно, – сказал Громов.

– В час у меня, помнишь? – Спросил Начальник.

– Помню, – ответил Громов и прошёл через холл в свой кабинет.

По дороге с ним поздоровались насколько пробегавших мимо сотрудников, почти ни на кого из них Громов даже не обратил внимания, только одному лениво кивнул.

Обменявшись со своей секретаршей Марией парой слов, Громов вошёл в кабинет. Он снял серое пальто, повесил его в шкаф и, пройдя мимо стола для совещаний, сел за рабочий стол. Перед Громовым лежала коричневая папка с документами по делу, требовавшему разрешения в самое ближайшее время, и которым, как он был уверен, Начальник будет интересоваться в час дня. Дело это было связано с ДТП, случившимся около месяца назад в Калининграде.

Примерно за час до полуночи на улице, названной в честь видного революционера и советского партийно-политического деятеля, большой белый джип «лексус», разогнавшись до скорости больше ста километров, вылетел на тротуар и сбил троих девушек.

Громов раскрыл папку и прочитал первое попавшееся ему на глаза предложение. Он, кажется, уже помнил наизусть весь доклад, не раз перечитывая его. Всё те же сочетания слов, часто встречаемые в других делах, и которые ему наверняка придётся увидеть ещё не раз: «водитель автомобиля, находившийся в состоянии алкогольного опьянения», «неверно выбрал скоростной режим», «не справился с управлением», «вылетел на тротуар», «три пешехода».

Сорокалетний Фёдор Сергеевич Тварин, выпив больше полулитра водки в одну харю в будний день, залез в свой новый белый внедорожник «лексус». Двигатель в пять и семь десятых литра радостно заурчал и понёс автомобиль навстречу трагедии – смерти двух невинных девушек и долгому лечению в больнице третьей. После аварии Федя вылез из машины и, в пьяном угаре, бросился бежать. Не будь рядом свидетелей, которые услышали громкий звук удара машины о какое-то препятствие, Федя так бы и бежал, куда несли его пьяные кривые ноги, пока не вымотался и не упал бы под каким-нибудь кустом, где во сне и провёл бы всю ночь. Но очевидцы трагедии Федю поймали и приволокли к остаткам «лексуса», где и передали в руки полицейских.

Громов перевернул документ в папке и посмотрел на фотографии. На одной изображалось место ДТП: куски бампера, остатки фар и куча мелких деталей, уже ставшие просто мусором – всё это разбросано в радиусе трёх метров вокруг машины. Из-под моторного отсека, смяв белоснежный капот, торчал отбойник. Он вошёл внутрь автомобиля на удивление глубоко, где-то на метр. Как позже сообщат полицейские, разогнал бы Федя своего зверя километров на двадцать больше, и отбойник прошёл бы в салон и прорезал бы нижнюю полость Фединого живота, что, по мнению многих, было бы справедливо. Рядом с автомобилем, на чёрном мокром холодном асфальте лежало тело, покрытое белой окровавленной тканью. Ещё одно лежало метрах в четырёх от первого.

Так «лексус» и погрузили на эвакуатор – с торчащим из моторного отсека отбойником. Единственную ещё дышащую девушку увезли в реанимацию. Громов в который раз перечитывал содержимое папки: показания свидетелей, результаты теста на алкоголь, заявления родственников пострадавших. Громов потёр лицо руками.

Фёдор Тварин был сыном крупного областного бизнесмена – Сергея Тварина. Громов что-то слышал о нём – лет пятнадцать назад его имя мелькало рядом с именем Начальника. В памяти всплыли старые связи, какие-то заводы, но толком Громов ничего не знал, да и не особенно хотел.

На первых порах расследование шло очень медленно. Полиция никак не могла определиться с окончательными цифрами и фактами – то и дело обнаруживались всё новые, порой менявшие направление расследования. Об аварии пару раз упоминало местное телевидение, однако дело всё более тормозилось. Родители погибших девушек совсем отчаялись и подали жалобу в Комитет по Надзору. Через несколько проверок оно заглохло где-то на третьем этаже.

Однако вскорости вскрылся ещё один факт, сильно поменявший ситуацию. Журналисты местной небольшой газеты порылись в прошлом Феди и выяснили, что дестью годами ранее он уже участвовал в ДТП со смертельным исходом двух женщин, и что не только был оправдан, но даже не присутствовал на суде. Новую аварию снова придали огласке, взбудоражив местную общественность. Выяснилось так же, что только за этот год на его имя было выписано двенадцать штрафов за нарушение скоростного режима. Опасаясь, что Федьке всё снова может сойти с рук, к делу подключились активисты и инициативная молодежь. Обстановка накалялась. Независимые СМИ подхватили животрепещущую тему и стали освещать каждый этап расследования. Дошло до того, что группа каких-то людей в балахонах заблокировала выезд кортежа Сергея Тварина из ворот его загородного дома. Как утверждалось, друзья девушек пытались добиться от него хоть какого-то прямого контакта; они же требовали от следствия справедливого приговора. Люди с плакатами стояли у офиса Сергея, и охране периодически приходилось вызывать полицию, чтобы разогнать демонстрантов. Какие-то парни с телефонами и видеокамерами приходили в полицию, пытаясь добраться до кабинета местного начальника с вопросом: почему Фёдор Тварин не сидит в СИЗО и почему затягивается рассмотрение ДТП? Тогда папку с делом, пылившимся на третьем этаже здания Комитета, срочно откопали. Так она попала на стол Громова.

На тот момент Прокуратура просила для обвиняемого пять лет колонии общего режима. Однако адвокат настаивал на двух годах в колонии-поселении, руководствуясь тем, что Фёдор – человек легко исправимый, сильно верующий и уже осознавший свою вину и вставший на путь исправления.

Первым шагом стало предложенная Твариным и одобренная Комитетом компенсация всем пострадавшим семьям. Сергей Тварин был готов платить любые деньги, лишь бы сынок не попал в тюрьму. Через пару недель две семьи потерпевших согласились на компенсации. И только отец третьей девушки решил бороться за то, чтобы виновный получил реальный срок.

Его поддерживали активисты города – они с регулярностью пару раз в неделю звонили в Комитет и требовали немедленных действий. Громова это порядком злило. Но, скрывая эмоции, он вежливо повторял, что над разрешением ситуации работает не покладая рук, и что результатов можно будет ожидать уже в ближайшем времени.