DimaMarsh

В день годовщины окончания Священной Войны всё ещё шёл снег. Громов громко выматерился, открыв занавески и увидев за окном крупные, медленно падающие хлопья. Вдалеке он снова заметил тёмное облако. Но на этот раз, уже привыкнув к нему, он не стал его рассматривать и задаваться вопросом, что же это такое.

На сам парад Громов не поехал, хоть Начальник и предлагал. Он отправился в Комитет. Там, в холле каждого этажа повесили огромные плазмы, на которых будет транслироваться парад.

Громов достал шкафа скрученный триколлор. Несколько лет назад, по предложению Думы, Пахан обязал всех членов правительства, работников всех министерств и, особенно, сотрудников органов безопасности на праздники украшать свои автомобили государственными флагами. Он тогда же призвал и всех обычных граждан тоже принимать участие в празднике и наряжаться в цвета триколора. Многие, дабы угодить властям, пошли дальше и стали в дни государственных праздников надевать на себя форму, подобную той, в которой воевали их предки. По столице, по другим крупным и не очень городам, даже по совсем небольшим посёлкам и деревням гуляли целые семьи в военной форме. Не были исключением даже совсем маленькие дети: они тоже, как и старшие члены семьи, щеголяли по улицам, позвякивая маленьким медальками и держа в слабеньких ещё ручках игрушечные автоматы и пистолеты. По всем радиоканалам пели патриотические песни, а телеканалы транслировали исключительно программы, посвященные Священной Войне, перемежающиеся фильмами о войне и о воинах-героях. Время от времени на экранах появлялся министр культуры, и тогда сквозь запикивание непечатных, но таких любимых министром слов и выражений, изо всех телевизоров неслось: «Священная Война – эта величайшая и, вашу мать, наиглавнейшая часть нашей истории»; «тогда Бог снизошёл к нашему великому русскому народу и помог ему расх…ть врага сатанинского ко всем х… собачьим. Аминь»; «Русская Национальная Идея не могла бы быть сформирована без нашей победы в Священной Войне»; «те, кто не с нами, думает там что-то как-то ещё, будет н… уничтожен лично мной, с…»; «несмотря на то, что конкретной формулировки Русской Национальной Идеи во время войны ещё не было, люди душой её чувствовали. И боролись за неё. И боролись, б.., до ё...ого конца», «мы мир спасли, мы его и пох…им», «если кто-то и сейчас хочет проверить Русскую Национальную Идею на прочность, то получит в ё…ло ещё одну Священную Войну».

Стены основных государственных и правительственных зданий закрывали широкие баннеры с флагами страны и лицом Пахана с разными победными лозунгами или с идущими по грязи танками. Городские площади и улицы в эти дни заполняли пребывающие в прекрасном настроении бодрые ветераны, в сплошь увешанных медалями и орденами пиджаках. Они стояли, гордо расправив плечи, говорили чётко, без запинки, несмотря на свой уже почти вековой возраст. Фотографировались с детьми и долго рассказывали о своих бессмертных подвигах. На камеры благодарили Пахана за всё, что он для них сделал, и за то, что так много думает о них. Интервью с ними обычно шли после выступлений министра культуры. И мало кто обращал внимание на появляющиеся в интернете разоблачения либералов, утверждавших, что ветераны уж очень похожи на вышедших недавно на пенсию работников спецслужб, которые по заданию мэрии принимают участие в празднике под видом ветеранов Священной Войны.

Громов закрепил триколор в специальном гнезде на капоте своего «кадиллака». Утром, по пути в Комитет, он долго стоял в пробках среди украшенных лозунгами и разрисованных, как танки, автомобилей. «Кадиллак» двигался рывками, вместе с потоком других машин. Когда удавалось прибавлять скорость, ветер трепал флаг и иногда его срывал. Тогда полотнище заслоняло всё лобовое стекло, и Громову приходилось останавливаться посреди дороги и снова укреплять его на капоте.

Не первый год погода сильно подводила участников празднования окончания Священной Войны. Но, не смотря на холодную погоду и снег, на очень многих участниках праздника была полевая форма военных лет. Прекрасно понимая, чем грозит им такое лёгкое обмундирование, люди, тем не менее, надевали эти эпохальные костюмы и, конечно, простужались. Во всяком случае, количество заболевших после праздников сильно увеличивалось, многие даже попадали в больницы. Но гордость за своё великое прошлое каждый раз оказывалась сильнее заботы о здоровье и, вопреки погоде, никто не отказывался от праздника.

Громов подошёл к монитору, вокруг которого собрались работники Комитета, как раз в тот момент, как Патриарх начинал произносить молитву о Священной Войне. Все работники органов безопасности учили эту пятнадцатиминутную молитву наизусть при поступлении на должность. Но Громов с трудом вспоминал куски. Кто-то из коллег Громова шептал молитву вместе с Патриархом. Громов бросил на одного из них презрительный взгляд.

Пахан стоял на мавзолее. Сквозь расстёгнутое чёрное пальто виден был пиджак с висящими на нём медалями и красный галстук. Пахан, чуть нахмурившись, смотрел перед собой. Щёки на свежем лице играли румянцем. Молодцы, всё-таки, телевизионщики, не зря им столько бабок отваливают, знают, как снимать. С одного боку от Пахана, переминался с ноги на ногу замёрзший мальчик – премьер-министр. Он старался выглядеть, как можно взрослее: и хмурился, как Пахан, и пальто надел точь-в-точь такое же, как у него. С другого боку от Пахана стоял сосредоточенный, хмурый Начальник. Камера отдалилась, показывая Трясогузку, Кислова и нескольких генералов, стоящих по ту же сторону от Пахана, что и Начальник. Рядом с мальчиком-премьером кутались в тёплые пальто напуганные министры, которых Пахан ещё не успел уволить. Все они выглядели весьма жалко, покрытые тонким слоем снега.

Первыми по брусчатке Красной Площади проехали байкеры. Возглавлял колонну Главный Байкер. Он ехал с каменным лицом; казалось, что он не вполне понимает, где он и что с ним происходит – настолько отрешённым было выражение его лица. За ним, громко гудя клаксонами, – человек сорок на чёрных, дорогих мотоциклах с прикрученными к рулям флагами страны и портретами Пахана. В середине колонны ехал мотоцикл на трёх колёсах, на котором был установлен огромный шит с иконой.

За байкерами шла пехота: шеренги абсолютно одинаковых солдат, в отличие от граждан, одетых в современную форму, и смотрящих строго на трибуны. Каждый – с автоматом Калашникова. За ними медленно, кряхтя и покачиваясь, со страшным скрежетом, ехала тяжёлая техника; её гусеницы скребли брусчатку. Камера переключалась с трибун на громоздкие армейские машины. На некоторых из них была отчётливо видна свежезакрашенная ржавчина, на других – недавно приваренные металлические пластины, по цвету отличающиеся от основной части корпуса. «Нет, не так хорошо они работают, – подумал Громов, – это могли бы и не показывать, все деньги на Пахана потратили».

Оркестр под красными кирпичными стенами Кремля играл Священную Войну, марш Прощание Славянки, иногда старые военные марши.

После старой техники пошла новая, по виду мало чем отличающаяся от старой. Её оказалось в разы меньше.

Громов заметил, как в углу экрана один из генералов проталкивается через Кислова, Трясогузку и Начальника к Пахану, и что-то шепчет ему на ухо, показывая на проезжающий по площади новый танк. Пахан одобрительно кивает, а Начальник сверлит его злобным взглядом. Но, к несчастью генерала, танк внезапно глохнет. Генерал опешил. Выражение лица Пахана не меняется, он продолжает, как ни в чём не бывало, смотреть на площадь. Придя в себя, генерал в панике ищет сотрудника службы охраны, найдя его в толпе министров, выхватывает рацию и начинает что-то орать. Телекамера спешно отворачивается от трибуны и переключается на играющий оркестр. Диктор, с упоением рассказывающий о технических характеристиках нового танка, сбивается. Оркестр заиграл громче. Вот его показывают с другого ракурса; видно, как заволновался дирижёр. Телекамера снова показывает трибуны, генерала на них уже нет. Все остальные смотрят на площадь, как будто ничего не произошло. «Всё как всегда, – подумал Громов, – даже не стоит расспрашивать у Начальника, что там у них случилось».

В кадре опять появилась площадь. Теперь по ней, медленно крутя огромными колёсами, ползли четыре новые ракетные установки. В какой-то момент установки остановились, и цилиндрические, почти фаллические ракеты начали медленно устремляться вверх, показывая всю красу красных полукруглых боеголовок. Как утверждал диктор, прямо сейчас они наведены на западные столицы. Но тут неожиданно одна из установок заглохла, гидравлический механизм заел и эректально взведённая ракета начала медленно сползать вниз. Слушать, что там произошло, у Громова не было никакого желания. Он даже слегка расстроился от вида этой постоянной халтуры: «столько денег выделяют, неужели нет профессионалов? Ну как так можно? Ничего не работает», – думал он.

Засунув руки в карманы брюк, он прошёл в свой кабинет. «Погода – дерьмо, парад – дерьмо». Хорошо, что он туда не поехал. С каждым годом всё хуже. Ещё и Начальник приедет взбешённый. Когда разберётся с министрами и чиновниками, точно, возьмётся за генералов. Громов стоял у окна и смотрел на падающий снег. «Когда же он, блядь, закончится, такого же вообще не бывает», – думал он.

В селекторе послышался голос секретарши. К нему снова рвалась Реверансова. «Вот сейчас она вовремя», – подумал Громов. Она впорхнула в кабинет, всё в той же короткой синей юбке и пиджаке с погонами.

– Ну, что, нашли? – Спросила она, подходя к его столу.

– Анастасия, – он пожал плечами и тепло на неё взглянул, – даже я не могу так быстро кого-то найти. Но я напал на его след.

– Не может быть! – Она по-детски удивилась, – как я рада, что обратилась прямо к вам.

– Я тоже рад, что вы обратились ко мне. – Он обошёл свой стол и подошёл к ней ближе, вдыхая аромат духов, теперь уже других, но так же дурманящих. – Вы, главное, не волнуйтесь, – он прикоснулся к её локтю. – Мы всех виновных найдём и очень-очень сильно накажем.

– Правда? – Наивно спросила она, оголяя в улыбке ровные белые зубы.

– Правда. – Он взглянул в её круглые большие зелёные глаза и лёгким движением повернул её к себе спиной и лицом к столу, чувствуя тепло кожи на шее. Рукой он надавил на её плечо, она покорно склонилась над столом и упёрлась в него руками.

– А что вы делаете? – Чуть смутившись, спросила она.

– Я тебе сейчас покажу, – сказал Громов, – как мы тут злодеев ищем. Хочешь посмотреть?

– Хочу, – улыбнулась Реверансова и, не отрывая рук от крышки стола, повернулась к нему так, что он видел её профиль. Сердце Громова билось всё быстрее, дикое желание встало комом в горле. Он провел руками по её талии, по ягодицам и, взявшись за подол юбки, медленно задрал её.

Вскоре Пахан подписал бумаги о назначении Громова на новый пост. Он должен был вступить в должность в течение следующих полутора месяцев. Начальник долго поздравлял Громова, когда сообщил ему эту новость.

Показания, данные против Просвина, не сыграли большой роли, и его статус обвиняемого поменялся на статус свидетеля. А Лизоньку приговорили к трём годам лишения свободы в колонии общего режима. Но уже на следующий день её заметили в одном из самых дорогих бутиков столицы.

В связи с внезапной отставкой Церберева все дела против сотрудников Комитета по Надзору были закрыты, задержанного Лейбмана отпустили. Возвращение конфискованных денег требовало чуть больше времени. Но Начальник и тут был уверен, что всё будет в порядке.

Место переведённого на новую должность Громова предложили Лейбману, и тот, конечно, сразу же согласился. Они втроём обсудили новые назначения и отметили их коньяком десятилетней выдержки.

Другой темой для обсуждения стал предстоящий парад, посвящённый победе в Священной Войне. Уже несколько дней шли репетиции. Начальник несколько раз ездил в Администрацию и помогал организовывать мероприятие: уточнял список приглашённых, давал советы по плану движения техники. А ещё к празднику готовилась ежегодная амнистия. Списку амнистированных Начальник уделял особенное внимание. В него вошли многие знакомые чиновники и бизнесмены. Так, в честь годовщины Священной Войны выпускали Евгения К., Лизоньку и нескольких работников Следственного Комитета, с кем Начальник, видимо, договорился о дальнейшей совместной работе.

На следующий день, войдя в свой кабинет, Громов застал ждущего его Лизогуба. Настроения общаться с ним у него не было, более того, Громов ещё больше запрезирал его после своей поездки на дачу к Просвину. Громов ещё до начала разговора не мог дождаться, пока тот уберётся из кабинета. Лизогуб же встретил Громова с распростёртыми объятьями.

– Ох, и заживём мы теперь, Сашка, – он широко улыбнулся. Громов выбрался из его объятий, обошёл стол и уселся в кресло.

– Да? – Хмыкнул он, – ну хорошо.

– Я слышал новости, – радостно сказал Лизогуб, – ты у нас теперь – глава Администрации Пахана.

«Чёрт, да откуда он узнал? – Подумал Громов, – что же за жопа такая?». Можно было бы попросить Лизогуба не распространяться на этот счёт, но он знал, что просить его о чём-либо было бесполезно. Тот действовал только так, как было выгодно ему, а значит расскажет эту новость всякому, если почувствует, что это в его интересах.

– Саша, у меня такие идеи! Такие планы! – Возбуждённо восклицал Лизогуб. Он, видимо, перебирал в уме эти свои идеи и от каждой следующей всё больше взвинчивался. – У нас же теперь столько возможностей!

Громов подумал, что надо как-то заставить замолчать гостя, а то его болтовня затянется на полдня.

– Сочувствую по поводу Лизоньки. Изменила, теперь её ещё и посадили. Но ты не переживай, мы ей поможем, – сказал он ледяным тоном.

– Ох, да, – вздохнул Лизогуб, – ведь девять лет женаты, детишек народили. А тут она.., ещё и с Просвиным... Кстати, – сказал он после небольшой паузы, – он же теперь – свидетель. Значит – свободен. Классно, что ты мне напомнил, надо будет к нему зайти. К нему тоже одно предложение интересное есть.

Громов понял, что избавиться от Лизогуба будет сложнее, чем показалось сначала. А если вовремя его не поставить на место, то Лизогуб может взять за привычку являться в новый кабинет Громова с всякими глупыми просьбами и предложениями.

– Витя, – строго сказал Громов, – я очень занят, что тебе нужно?

– А разве нужен повод, чтобы одному старому другу зайти проведать второго старого друга? – Кривлялся Лизогуб. – Я понимаю, перед переводом на новую должность столько дел! Но ты всё равно, не забывай про нас, старых друзей. – Громов не понял, кого ещё имел в виду Лизогуб, но уточнять не стал. – У меня к тебе есть пара интересных предложений, – он подмигнул Громову, – ты не откажешься. Это начало нового партнёрства! – Воскликнул он.

– Так-с, Вить, давай, выметайся! – Громов уже нервничал. – Ты мне дико надоел.

– Уже иду, – вскочил Лизогуб, – ты прав, засиделся я, – он поклонился, как актёр на сцене. – Но я ещё зайду. Знай. Столько дел впереди!

После ухода Лизогуба Громов откинулся в кресле: он думал о Лизоньке. Ему хотелось ей позвонить, но он не представлял, что ей скажет. Просто спрашивать, как дела, было бы, учитывая ситуацию, не уместно. К тому же Громов так ничего и не сделал, чтобы ей помочь. Хотелось бы ещё раз её увидеть, в первый раз за последние дни... Только вот зачем ему всё это? Да и не время сейчас думать обо всех этих глупостях. Сейчас на повестке дня совсем другое. Новая должность руководителя Администрации Пахана давала ему несравнимо больше авторитета, влияния, власти. И на телеэкранах он будет появляться намного чаще, чем раньше. Внезапно промелькнула совсем уж неожиданная мысль: а что сделает Оксана, когда узнает о его назначении? Что она подумает? Может быть, даже попробует связаться с ним?

Но его размышления вдруг прервал селектор голоском секретарши Машеньки.

– Александр Сергеевич, к вам тут Анастасия Реверансова.

«Ну, а она-то что может хотеть?» – Подумал Громов. Хотя перспектива увидеть молодую интересную блондинку в своём кабинете подняла ему настроение. Сейчас они останутся наедине, и никто не сможет отвлечь её внимание от него. А уж он-то постарается быть на высоте и сумеет привлечь её и своей харизматичностью, и своим чувством юмора.

В кабинет впорхнула блондинка: рост – выше среднего, волосы чуть касались узких плеч, синяя форменная юбка выгодно подчёркивала узкую талию и небольшие, но крутые бёдра и не скрывала длинных стройных ног; на погонах синего форменного пиджака блестели по одной золотой звезде. Она всё ещё иногда носила свой прокурорский пиджак. В руках у неё был маленький портфельчик, она положила его на стол переговоров.

– Здрасте, здрасте, – пропела блондинка милым тоненьким голоском. Вертя головой, она быстро осмотрела кабинет.

– Здравствуйте, – ответил на приветствие Громов, вставая с кресла.

Блондинка изящными пальцами тонких аристократических рук с детским любопытством трогала всё, что лежали на столе хозяина кабинета: ручки, фотографии в рамках, настольные часы. Она брала привлекший её внимание предмет, вертела его и небрежно ставила на место. От неё исходил аромат дорогих духов. Громов, жадно его вдыхая, смотрел на её прямой нос и узкие губы.

– Чем могу вам помочь? – Спросил Громов, он хотел выглядеть учтивым и доброжелательным.

Громову показалось, что их знакомство пару дней назад прямо связано с её сегодняшним визитом. Реверансовой, видимо, тоже что-то срочно понадобилось. Громов всё ещё был обижен на неё за то, что она тогда, на ежегодном приёме у Пахана, столько внимания уделила какому-то глупому Льезгину, а не ему. «Что она делает у меня в кабинете, пусть отправляется к Льезгину», – вдруг промелькнула мысль в голове расстроенного Громова. Но он быстро себя перебил и решил сначала выслушать, что ей нужно. Может даже появиться шанс узнать её ближе?..

– Я последние несколько дней думала о нашей встрече. – Как же Громову нравился её детский звенящий голосок! Это признание приятно удивило его. Значит, она всё-таки его заметила и даже и думала о нём.

– Вы могли бы мне помочь? – Она отошла от стола и стала рассматривать бумаги, лежащие на столе переговоров, как ребёнок, которому всё интересно в незнакомом месте, и который не понимает, что трогать что бы то ни было без разрешения хозяина, по меньшей мере, неприлично.

– Ну-у-у, – протянул Громов, – может и могу. Подайте заявку в Комитет, и её рассмотрят. Если дело серьёзное, то я им с удовольствием займусь. – Он говорил мягко и спокойно.

Но это была неправда. Не смотря на симпатию к Реверансовой, Громов не хотел ничем заниматься. А то ещё дело могло затянуться и придётся его расследовать вплоть до перехода на новую должность.

– В какой Комитет? – С откровенным удивлением спросила она, – мне сказали, что вы поможете.

– Кто сказал? – Насторожившись, спросил Громов.

– Федька Покрошин, – легко ответила она.

Громов посмотрел в её большие густо накрашенные глаза и сел в кресло. «Тьфу, ты, блядь! Она ещё и с Покрошиным общается! И, наверное, уже давно, раз называет его Федькой». Ревность, уколовшая где-то в груди, быстро переросла в откровенную злость. Если она так панибратски разговаривала с Льезгиным, то как же она общается с Покрошиным? В воображении Громова вдруг всплыло улыбающиеся лицо Покрошина, его рыжая бородка и сузившиеся от улыбки глазки. «И что такая женщина нашла в этих уродах?» – Подумалось ему.

– Фёдор Покрошин, – повторил он. – Вы знаете, я очень занят сейчас, – добавив в голос металлических ноток, начал Громов, – я не думаю, что смогу вам помочь… – Пусть нахер идёт, обратно к Федьке или в соседний кабинет, к Льезгину.

– Ну, пожалуйста, – захныкала Реверансова. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – она скакнула к столу и села на корточки, положив руки на стол, а подбородок – на руки. – Ну, пожалуйста, – она просительно улыбалась, чуть наклонив голову в сторону.

Громов не знал, как реагировать. С одной стороны, он хотел без разговоров отправить её подальше. С другой – он не мог игнорировать то удовольствие, которое он испытывал от её прихода. Он решил попробовать отмазаться ещё раз.

– Послушайте, Анастасия, – сказал он спокойно, – в Комитете много сотрудников, возьмите хотя бы Михаила Льезгина. Прекрасный работник. Вы ведь с ним тоже знакомы? А я, правда, очень занят. К тому же, я скоро ухожу с этой должности.

Реверансова вскочила.

– Я не уйду, пока вы не согласитесь мне помочь, – она топнула ножкой в изящной остроносой туфельке. – Я, вообще-то, бывший прокурор и очень важный человек в правительстве. – Сказала она уже с напором.

Громов потёр лицо ладонью. Он понял, что спорить с ней абсолютно бесполезно. Может, и правда, пусть выскажет свою просьбу. Реверансова стояла, скрестив руки на небольшой груди, и дулась. Выглядела она лет на восемнадцать, вела себя – на все четырнадцать.

– Ну, хорошо, Анастасия, – сказал Громов, откидываясь в кресле, – давайте посмотрим, что у вас.

Она тут же изменилась в лице, радостно засияла. Легко порхнула к портфелю на столе, достала из него несколько бумаг.

– Я хочу, чтобы вы мне помогли найти писателя, который написал вот это. – Она положила лист на стол перед Громовым.

На бумаге напечатан следующий отрывок текста: «У нас в России и рушиться нечему, сравнительно говоря. Упадут у нас не камни, а всё расплывётся в грязь. Святая Русь менее всего на свете может дать отпор чему-нибудь. Простой народ ещё держится кое-как русским богом; но русский бог, по последним сведениям, весьма неблагонадёжен и даже против крестьянской реформы едва устоял, по крайней мере, сильно покачнулся… Уж в русского-то бога, я совсем не верую».

– А зачем он вам? – Спросил Громов, особенно не задумываясь о смысле текста. Он решил, что это просто один из нынешних графоманов-либералов написал какую-то херню на злобу дня. Не бегать же теперь его ловить? И уж точно, не ему. Надзор – надзором, но не за этим же писакой-неудачником. Такими, как он, пусть министр культуры занимается, или то страшилище трехголовое, ну, или попы.

– Его надо посадить. – Реверансова стала серьёзной. – Он не может и не должен такое писать. Это подрывает веру. Люди ко мне пришли и попросили разобраться. Много людей. Это обижает, – она запнулась, – обижает чувства верующих. Православных верующих, – выговорила она с пафосом. – Не надо их обижать. А они обиделись. – Всё это, – продолжала выдавать она, –противоречит Русской Национальной Идеи. Это против неё. Это против нас всех. Зачем же писать такие гадости? Сделать такое может только озлобленный маленький человечишка. – Последнее предложение прозвучало из её уст как лозунг на многотысячном митинге.

Громов сидел, скрестив руки и глядя куда-то сквозь неё.

– Понимаю, – кивнул он.

– Нельзя такое писать. Это плохо. Очень-очень, – сказала она, теперь уже держа руки за спиной и вертясь, не переставая.

– Вы можете стоять спокойно? – Попросил Громов.

– Простите, – сказала она и опустила голову, сверкнув исподлобья на Громова весёлым игривым взглядом.

– Тьфу, блядь, – сказал Громов растерянно.

– Не ругайся, – обидчиво сказала она.

– Ладно, – сказал Громов, – я вам помогу его найти.

– Точно? – Наивные интонации опять зазвучали в её голосе. – Точно-точно?

– Да, точно, – отрезал Громов.

– Хорошо. – Она широко улыбнулась. – Спасибо.

Забрав свой портфельчик, она быстро и легко выпорхнула из кабинета. «Что это было, – Громов толком не понял. – Кого и зачем он должен искать? Неужели всем этим сейчас занимаются бывшие прокуроры? Неужто Трясогузка не смог им найти нормального применения?», – думал Громов.

Он встал и прошёл через кабинет в приёмную.

– Маша, ты какого хера сюда пускаешь всех подряд? – Воскликнул он. – Здесь не проходной, блядь, двор. Чтобы такого больше не повторялось. – Он хлопнул дверью.

Они направились к столу с кувертными картами Комитета – небольшими табличками с именами приглашённых сотрудников. Громов ещё какое-то время думал о внезапно появившейся знакомой Льезгина. Потом решил выпить. Налив себе в рюмку, он осмотрелся в поисках Начальника. Тот маячил где-то на другом конце зала рядом с мужчиной, которого Громов не узнал.

– Это ещё кто? – Спросил он у Льезгина, кивая в сторону Начальника и незнакомца, впрочем, не ожидая ответа. Льезгин присмотрелся.

– Похож на Дмитрия Афанасьевича, – ответил Льезгин, показав неожиданную осведомлённость, он отодвинул стул и сел за стол.

– Что ещё за Дмитрий Афанасьевич? – Спросил Громов и тут же сам себя перебил. – Тот самый?

– Да, вроде.

Громов прищурился, рассматривая плохо знакомого ему Дмитрия Афанасьевича. Он был возраста Начальника или, может, даже на пару лет старше, хотя и выглядел моложе. Громов заметил, что в отличие от всех остальных присутствующих, Дмитрий Афанасьевич был весьма сдержан и даже немного напряжён. Он стоит прямо, сложив руки за спиной, и спокойно слушает, что говорит ему Начальник, только иногда кивая и слегка улыбаясь, отвечая односложно, но подчёркнуто уважительно.

– А что там с ним было-то? – Спросил Громов, наконец, усевшись за стол. Он потянулся к графину с водкой; налил себе и Льезгину.

– Да, нет, спасибо, – решил было отказаться Льезгин.

– Да, да, пожалуйста, – ответил в тон ему Громов.

– Ну, ладно, – согласился Льезгин. Он поднял рюмку, шумно выдохнул и залил в рот содержимое рюмки. Капля водки потекла по подбородку.

– Эх, ты, – укоризненно произнёс Громов и потянулся за закусками: мясными деликатесами и сырами; наполнил свою тарелку.

– У него в середине десятых, – сказал, откашлявшись Льезгин, – была какая-то лаборатория, фармацевтическая, вроде. Хотя точно, чем он там занимался, никто не знал. Но потом всё сгорело.

– Всё? – Уточнил Громов.

– Там у него, вроде, один над какими-то таблетками работал, по заказу кого-то сверху. А потом сам, то ли случайно принял, то ли перепутал что-то. И вроде как с ума сошёл. После этого всё полетело.

Громов хмыкнул и снова налил себе.

– Помнишь, когда Баруков в аварию попал? – Спросил Льезгин, подвигая свою рюмку к графину с водкой.

– Да, что-то помню. Он потом в кому, что ли, впал. Мне тогда вообще не до него было. Что там случилось-то?

– Да я сам толком не знаю. Этим как раз ФСБ занималось. Но когда Баруков разбился, тогда вся эта история с Дмитрием Афанасьевичем и началась. После этого он со многими людьми поссорился. Снова уехал из страны. У него был какой-то крупный бизнес за границей, ещё до этой фармацевтики. Он до этого тут лет двадцать не появлялся. Да и после неё он в России появляться почти перестал, его многие не любят. Не представляю, что он тут делает. Может, снова что-то начать хочет?

– О ком это вы? – Спросил Начальник басом. Он отодвинул стул и сел за стол.

– Да, так, Алексей Алексеевич, – ответил Громов.

– Ты, что, опять нажираешься? – Осуждающе спросил его Начальник.

Но Громов не успел ответить. Зазвучали фанфары. Все вскочили со своих мест и встали по обе стороны красного ковра, постеленного через весь зал. Пахан должен был вот-вот появиться и, пройдя зал насквозь, сесть за один из столов, стоящих недалеко от их стола. Фанфары смолкли, и из высоких широко раскрытых дверей появились двое. Высокая женщина лет тридцати пяти, в обтягивающей длинной чёрной юбке и белой блузке, вела под руку старого скрюченного мужичка. Громов прищурился, чтобы получше рассмотреть Пахана. Его трясущаяся голова была почти лысой, если не считать нескольких волосков, причёсанных по обеим сторонам черепа, за оттопыренными ушами. Когда-то голубые, а теперь бесцветные глаза улыбались и медленно скользили по присутствующим. Было непонятно, узнавали ли они кого-нибудь или просто безумно кружили с лица на лицо. Лоб его покрылся морщинами, ненатурально круглые, выступающие щеки всё ещё блестели, тонкие губы были растянуты в улыбке. Он медленно передвигался, шаркая по ковру. Чёрном костюм с ярко-красным галстуком висел на высохшем старом теле. На пиджаке брякали три медали – За заслуги перед Отечеством, За вклад в историю России первой степени и Героя России. Подняв трясущуюся руку, он сделал несколько движений, приглашая всех садиться. Все быстро разошлись по своим местам. Громов тоже сел. Его поразило, насколько сильно Пахан постарел за последние несколько месяцев. Женщина поднесла Пахану микрофон. Тот взял его в тонкую, подрагивающую руку.

– Дорогие мои, – проскрипел он, – хочу вас всех поздравить. Очень рад, что все вы тут собрались. – Зал взорвался овациями. Громов тоже несколько раз хлопнул в ладоши. – Этот год выдался очень сложным. Но мы преодолели почти все трудности. Но работать нужно ещё. Я надеюсь, что вы прекрасно справитесь с поставленными мною задачами. – Зал снова зааплодировал. Громову показалось, что Пахан перепутал свою сегодняшнюю речь с Новогодней, которую пару месяцев назад он так бодро произнёс с экранов телевизоров, где выглядел свежо и уверенно.

– Мы тут все старые, верные друзья. Давно друг друга знаем, не первый год вместе работаем. Берегите друг друга, заботьтесь друг о друге.

После этого предложения раздались неуверенные аплодисменты. Принятый алкоголь начал действовать, в голове у Громова поплыл туман. Он вдруг подумал, что Пахан на старости лет совсем не понимает, что происходит у него под носом и просто подписывает каждую бумажку, положенную ему на стол Начальником, надеясь на его благонадёжность. Но потом быстро откинул эту мысль: Пахан, всё-таки, всё знает, не может быть иначе.

– Но пока, можете отдохнуть. Разрешаю. – Он широко улыбнулся и рассмеялся.

Девушка, стоящая рядом и держащая Пахана под локоть, нежно улыбнулась, забрала у него микрофон и отдала одному из подбежавших охранников. В зале опять захлопали. Пахан вытянул губы и, выпучив глаза, потянулся к щеке женщины, чтобы прикоснуться в поцелуе. Она сначала этого не заметила, и Пахан провёл в таком положении несколько секунд. Потом, обернувшись на него и выдавив улыбку, она подставила щёку под его высохшие старческие губы. Эту женщину Начальник сам познакомил с Паханом. Зная его вкусы, Начальник был уверен, что новая знакомая прекрасно подойдёт Пахану. Так и получилось. В том, что Пахан подойдёт женщине, сомнений у Начальника не было. Глядя на эту странную пару, Громов пропустил момент, когда надо было хлопать, одобряя недолгую речь Пахана, и только, когда Начальник несильно ткнул его локтем в бок, Громов зааплодировал вместе со всеми в зале.

Все расселись по местам, начали разливать напитки, воодушевившись словами Пахана. Его речи всегда, что бы он не говорил, производили на слушателей такое впечатление. Наверное, потому, что каждый искал и находил в них что-то важное для себя.

Пахана подвели к одному из столов, Громов его хорошо видел. Вот к нему подошёл переводчик с португальского и шепнул что-то на ухо. «Наверное, денег попросил», – подумал Громов. Пахан широко улыбнулся и несколько раз утвердительно кивнул. Громов чуть ткнул Начальника локтем и показал на переводчика. Начальник махнул на него вилкой и вернулся к закускам. Громов дотянулся до графина с водкой, налил себе. Бокалы звенели, в зале стало шумно. Друзья Пахана пили, смеялись, ели, оставив все распри за высокими стенами из красного кирпича, стенами, которым они были стольким обязаны.

После ещё нескольких рюмок Громов вышел покурить. Когда он вернулся, в зале уже воцарилась непринуждённая, свободная обстановка: многие вставали со своих мест, переходили от стола к столу, общаясь друг с другом. Подойдя к своему месту, он увидел Дмитрия Афанасьевича, сидевшего напротив Начальника.

– Саша, познакомься, – сказал Начальник, откашлявшись, – простите. Познакомься, Дмитрий Афанасьевич.

Дмитрий Афанасьевич поднялся и протянул руку. Был он широкоплечий, ростом чуть выше Громова. Лицо молодое, почти без морщин, белозубая улыбка, пышная шевелюра, живые глаза, озорная улыбка – на всём его облике сказывалась жизнь за границей. Он крепко пожал Громову руку.

– Надеюсь, вы не испортите свою репутацию знакомством со мной, – пошутил он по-доброму, но, в то же время, сдержано, без панибратства.

– Ну, это мы посмотрим, – сказал опьяневший Громов.

– Саша, сядь, – приказал Начальник, – что ты, как ребёнок...

– Ничего страшного, Алексей, – спокойно сказал Дмитрий Афанасьевич, тоже присаживаясь, – я не обижаюсь. В это, может быть, сложно поверить, Александр Сергеевич, но мы с Алексеем – старые друзья. – Он откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу.

– И, правда, сложно, – буркнул Громов.

– Я рад, что ты приехал, – сказал Начальник, поднимая рюмку. Дмитрий Афанасьевич поднял бокал сухого белого вина.

– Я тоже рад, Алексей, – сказал он, улыбнувшись, и отпил из бокала. – Я бы хотел почаще возвращаться в эту страну. Несмотря на всё, это – дом моей семьи, моего рода.

– На «всё», это на что? – Недовольно спросил Громов.

– Ну, как же, – Дмитрий Афанасьевич вызывающе улыбнулся, – вы, Александр Сергеевич, могу представить, всем довольны. Но ведь есть и остальные, которым может что-то не нравиться, и их мнения тоже надо учитывать. Я боюсь, что…

– Это кому же тут что-то не нравится? – Перебил его Громов, нахмурившись, – только всяким интеллигентишкам и либералам этим сраным. Да они тут и не нужны никому. Им тут делать нечего.

– Тут, – Дмитрий Афанасьевич обвел взглядом Георгиевский зал, – им делать точно нечего.

– Ну, так и вот. Все они тунеядцы и шпионы, а многие, кстати, работают на Запад, – продолжал Громов. – Они – лжецы и воры. У них нет никаких принципов, морали. Они только жизнь всем портят. Люди, которые приглашены на подобные мероприятия, не должны испытывать никаких симпатий к этим пиздюкам, – опьяневший Громов и сам не понимал, зачем увёл разговор в это русло. Видимо, он посчитал, что Дмитрий Афанасьевич – чужой, человек не их круга. А со всеми чужими полагалось говорить именно так. К тому же Дмитрий Афанасьевич Громову совсем не нравился.

– Саша, успокойся, – наставительно сказал Начальник.

– Александр Сергеевич, страна же не делится на вас и либералов. Есть ведь и другие люди.

– Не рассказывайте мне про других людей, – огрызнулся Александр, – я их проблемами не первый год занимаюсь.

– Тогда вы, как никто другой, – Дмитрий Афанасьевич подвинулся к столу, – должны знать, – он посмотрел на него в упор, – как всё есть на самом деле. И что это «есть», оно далеко не лучшее «есть», которое может быть.

– Всегда может быть лучше, чем есть, – буркнул Громов, толком не зная, что ответить. Он налил себе ещё.

– Знаешь, Алексей, – продолжил Дмитрий Афанасьевич, – вы живете в удивительной стране. Такой другой нет. Поэтому я и продолжаю сюда возвращаться. Знаешь, что я замечаю?

– Что же? – Спросил Начальник.

– Что тут, – Дмитрий Афанасьевич смотрел куда-то перед собой, полностью погрузившись в рассуждения, – здесь место, где реальность играет второстепенную роль. Здесь стирается граница воображаемого и реального.

Громов что-то буркнул себе под нос. Но на это никто не обратил внимания.

– Это сложно заметить, когда постоянно тут живешь. – Продолжал Дмитрий Афанасьевич. – Но стоит уехать, посмотреть со стороны. И ты начинаешь замечать, что в России, местами, реальность в общем, словарном понимании, пропадает. Она отключается, как плохая мобильная связь, что ли. – Он улыбнулся неуместному сравнению. – И это удивительно. Но это и страшно, поскольку там, где не работают законы логики, реальности, ничего не может работать. Не говоря уже о конституционных законах. И эти дыры, как порталы, открываются и закрываются ежедневно во многих местах по всей стране. И когда я узнаю, что происходит, когда эта реальность на время пропадает, мне становится по-настоящему страшно и очень-очень обидно. – Он усмехнулся.

– Да? – Начальник поднял глаза от тарелки. Всё это время он ел, но внимательно слушал, что говорит его друг. – У нас для этого даже название есть.

– Да-да, – подхватил Дмитрий Афанасьевич, – я тут краем уха слышал слова некоторых спецов, – он произнес слово «спецы» с явным пренебрежением, – так вот, они в дискуссиях о нашей великой стране, – он точно так же выделил слово «великой», – упоминали о каком-то там особом пути. Контекст не вспомню, но что-то о том, что у страны особый, священный путь.

– Ну-у-у, – Начальник разрезал только что принесенный второй кусок горячего, истекающего кровью мяса, и жадно жевал.

– Так вот, в чём-то они правы. – Продолжал рассуждать Дмитрий Афанасьевич. – Россия, и правда, движется по особенному пути. Только особенность эта не в каком-то героизме или величии. Особенность русского пути в том, что он цикличен. Страна наша ходит по кругу. Из столетия в столетие. И любая другая на её месте, просто бы самоуничтожилась. Вот в чём особый путь: Россия находится в постоянном процессе самоуничтожения и никак не умрёт. Чтобы прекратить эти мучения, нужно прервать этот путь, а значит, нужны не просто реформы в правительстве, в экономике и где там ещё? Нужна реформация в умах. В умах простых русских людей. А это займёт десятки лет.

– Вы так думаете? – Спросил Громов тоном человека, нарывающегося на драку. – А я вот с вами не согласен!

– Очень интересная мысль, Дмитрий, – спокойно ответил ему Начальник, пережёвывая мясо, – но давай подобные разговоры оставим на потом. Не сегодня.

– Я считаю, – с фарсом начал Громов, – что мы – великая страна и народ наш – великий. Она прошла, – он икнул, – совершила столько подвигов! И все мы – герои. А вот такие люди как вы, только и можете, что причитать, как у нас тут всё плохо. Особенно из-за границы. Оттуда ведь это намного проще? Никто пинка под зад не даст. Вы поливаете нас дерьмом там, а потом приезжаете сюда, и поливаете нас дерьмом тут.

Дмитрий Афанасьевич смотрел на Громова с холодной улыбкой, не отводя от него взгляда. Он не принимал всерьёз абсолютно ничего из только что услышанного.

– Особенно ты, Саша, – сказал Начальник, вытирая рот салфеткой. – Ты у нас тут – главный герой. Кстати, – Начальник, чуть понизив голос, обратился к Дмитрию Афанасьевичу, – Александр Сергеевич без пяти минут глава Администрации Пахана.

– Не может быть! – Дмитрий Афанасьевич поднял брови и сверкнул глазами, – ну, я вас поздравляю.

– Спасибо, – процедил Громов сквозь зубы.

– Прости нас, Дмитрий, – сказал Начальник, – мы пойдём с Паханом поздороваемся.

– Да, конечно, – сказал Дмитрий Афанасьевич, вставая. – Я, наверное, уже надоел вам своими монологами.

– Мы ещё обязательно поговорим, – сказал Начальник.

– Конечно-конечно, – Дмитрий Афанасьевич слегка наклонил голову.

Начальник повернулся к Громову, который разливал водку по всей скатерти, пытаясь попасть в рюмку.

– Саша, – сказал Начальник, – перестань пить, пошли, с Паханом поздороваемся.

Громов глубоко вздохнул и осторожно поставил графин на стол. Встав со стула, он понял, что сильно опьянел. Изо всех сил он старался собраться, держаться ровно, идти, не качаясь. Кажется, получилось. Пахан сидел, медленно осматривая гостей, многих не узнавая. Он улыбался. Начать расспрашивать, кто есть кто, значит признаться в том, что уже впал в старческий маразм. Но он ведь ещё кое-что помнит! Хотя память о людях и событиях постепенно стиралась, он впадал в безмятежное детство, напоминая тех старичков, которые, выйдя во двор погулять, тут же забывают, где они и как тут оказались. Начальник подошёл к Пахану, и, нагнувшись, положил руку ему на плечо.

– Ах, Алёша, – узнав его, обрадовался Пахан и поднял подрагивающую голову. У него был сиплый голос и широкая старческая улыбка. – Как ты? Как тебе мой приём? Где же ты был? Я думал, ты не смог приехать...

– Всё просто замечательно. – Начальник говорил не громко, добрым заботливым тоном. – Простите, что не подошёл раньше. Нужно было кое с кем переговорить. Работа никогда не заканчивается. Я хочу вам кое-кого представить.

Начальник слегка отодвинулся, чтобы Пахан смог разглядеть Громова. Александр, не зная, как себя вести, учтиво склонил голову и вытянул прямую руку.

– Это будущий глава вашей Администрации, один из лучших работников Комитета по Надзору, – представил Громова Начальник.

– О-о-о, – слабо протянул Пахан, – очень приятно. – Он дотронулся своей сухой, ледяной, мелко дрожащей ладошкой до руки Громова.

– Я считаю, – гордо сказал Начальник, – что он – лучшая кандидатура.

Громов ещё раз неуклюже поклонился.

– Я видел, – Начальник снова нагнул голову, – что к вам подходил Иван Игоревич, – Начальник спрашивал про переводчика с португальского. – Он что-то хотел у вас узнать?

– Ох, да, – сказал Пахан, – я давно Ваню не видел. Он здоровья подходил пожелать.

– И всё? – С натянутой доброжелательностью спросил Начальник.

Пахан сложил руки на коленях и задумался.

– Ещё поблагодарил за обед, – заметив тень неудовольствия на лице Начальника, Пахан смутился, – ой, Алёша, ну... забыл я, что он ещё хотел. – На его лице появилась искренняя обида на то, что он забыл произошедшее всего час назад. – Он мне что-то так быстро протараторил, про свои дела какие-то, про предложения. Я ничего не понял. – Пахан покрутил головой.

– Ну, ничего страшного, – улыбнулся Начальник. – Но в следующий раз посылайте его лучше ко мне. Я во всём разберусь.

– Ох, Алёша, что бы я без тебя делал? – Всплеснул руками Пахан и с детской доброй улыбкой взглянул на него. – Спасибо тебе большое.

– Да не за что, – Начальник слегка поклонился.

– Алёша, мы ведь поедем? Ты не забыл? – Пахан слабой дрожащей рукой вцепился в рукав Начальника.

– Конечно же поедем. Но только после парада. До парада никак нельзя.

– Хорошо, хорошо, – Пахан отпустил рукав Начальника. – Ну, идите, отдыхайте.

Всё время беседы Громов сильно нервничал. Его немного огорчило, что Пахан его не узнал. Но под общим впечатлением от встречи, он не придал этому факту особого значения, он ведь общался с самим Паханом! С отцом страны и всего народа, её населяющего. Огорчило его и состояние Пахана, но лишь чуть-чуть, проскользнув тенью по подсознанию.

– А куда он хочет поехать? – Спросил Громов Начальника, когда они вернулись за свой стол.

– Да всё туда же, время подходит.– Нервно ответил Начальник. – Только о поездке и талдычит, уже не первый раз. Не может вспомнить, что ему час назад говорили, но про поездку будет тебе каждый раз говорить.

Алкоголь плыл по венам, согревая тело. Свет от роскошных люстр казался ярче, играл бликами на беломраморных стенах. Громову стало спокойно, он перестал злиться и расслабился.

– …И это твой лучший галстук? – Спросил Начальник.

Они ехали в бронированном лимузине Начальника по Большому Каменному мосту, за ними неслись два джипа сопровождения с мигающими красно-синими огнями на крыше. Справа, на фоне кромешной ночной темноты, видны были ярко освещённые красные кирпичные стены Кремля. Внизу чёрная Москва-река медленно несла ещё не растаявшие пласты снега.

– Да, Алексей Алексеевич, – ответил Громов.

– И пиджак это твой лучший? – Спросил Начальник.

– Лучший. А твой? – Он кивнул на его чёрный пиджак, – лучший?

– Не передёргивай, – осадил его Начальник, поправляя галстук, – и не нажирайся. По крайней мере, до поросячьего визга.

Машина притормозила, резко свернула и остановилась у Боровицких ворот. Охранники кивнули водителю и, взглянув на номера автомобиля Начальника, открыли огромные тяжёлые ворота.

Раз в год Пахан давал шикарный приём, на который приглашал всех своих самых близких друзей – в благодарность за верную службу.

В этот вечер в стенах Главного Здания страны собирались бизнесмены, чиновники, главы госкорпораций, губернаторы, а ещё известные и самые уважаемые деятели науки, искусства, звёзды эстрады.

За кортежем Начальника ворота закрылись. Джипы с охраной поехали на отдельную парковку; лимузин Начальника торжественно покатился по кремлёвской брусчатке, свернув в узкий проезд, подъехал к Большому Кремлёвскому Дворцу, к входу, у которого из нескольких автомобилей класса «люкс» уже высаживались высокопоставленные гости.

– Жалко, тебя на прошлогоднем приёме не было. На мой взгляд – один из лучших, – сказал Начальник.

– Сам же знаешь, что не мог. – Спокойно ответил Громов. – Думаешь, он меня вспомнит?

– Может быть, – пожал плечами Начальник – может и притвориться, что вспомнил, или перепутает с кем-нибудь. Он последнее время вообще всё путает. Вплоть до «право-лево»; хер знает, что у него в башке происходит. Ты главное, не волнуйся. Он, когда подойдёт, поменьше говори и побольше кивай.

Охранники открыли двери машины, и Громов с Начальником вышли на брусчатку.

– Когда же уже холод этот грёбанный закончится, – пробурчал Начальник.

Они вошли. В фойе Большого Кремлёвского Дворца всё было из мрамора: пол, белые стены, чёрные колонны. Среди гостей, там и тут мелькали знакомые лица. Начальник с Громовым взошли по ступеням, застеленным красной ковровой дорожкой, в аванзал с бело-зелёными стенами; с высокого потолка свисала шикарная люстра. Всю стену напротив лестницы занимала хорошо знакомая Громову картина Куликовской битвы. В последний раз, два года назад, когда он был здесь под сильным кайфом, он рассматривал её около часа, пока не подошёл Начальник и, взяв его за локоть, буквально не оттащил от произведения известного русского живописца. От этих воспоминаний он даже чуть вздрогнул, проходя мимо.

Гости собирались в самом богато украшенном зале дворца – Георгиевском. В зале, перпендикулярно красному ковру, тянущемуся через всё пространство, расположились длинные столы. На белых скатертях стояли украшенные вензелями тарелки для горячих блюд и закусок, рядом – бокалы, рюмки, фужеры и стаканы; посредине столов живописными группами высились бутылки с коньяком, графины с водкой, соками и морсами. Накануне приёма в Кремль доставили лучшие французские вина и коньяки; шампанское, стоимостью больше чем в сорок тысяч рублей за бутылку. Одной чёрной икры было закуплено больше, чем на миллион рублей, а сыр – закуску под вино – был импортирован с лучших швейцарских и французских ферм. На каждом столе красовался букет из свежих роз.

Начальник с Громовым прошли через инкрустированные золотом высокие двери в ярко освещённый зал с белыми стенами; на каждой – белая мраморная доска с начертанными на ней золотом именами Георгиевских кавалеров. Стены тянулись вверх и смыкались, образуя сводчатый потолок. В конце зала, по обе стороны от дверей, ведущих в следующий зал, гордо стояли два развёрнутых полотнища флага страны.

Гости всё собирались. Начальник внимательно осматривал вновь пришедших. Войдя в зал, некоторые подходили к Начальнику и Громову, здоровались. Иногда начинали говорить о делах, делая это негромко, как-то особенно настороженно. Уже все были в курсе разгоревшегося конфликта между Следственным Комитетом и Комитетом по Надзору. Начальник кивал сочувственно: да, не получится у Валентина Просвина насладиться этим прекрасным вечером в их дружеской кампании. Так же, как и у Церберева и Глухового; Церберев на днях отправился в качестве заместителя губернатора в одну очень далекую область.

Появились Трясогузка и Картечь. Оба – в синих мундирах, при погонах. За ними – два сына Трясогузки, уважаемые и талантливые бизнесмены: старший – невысокий, в очках, как отец, с тонкими усиками; младший – огромных размеров гороподобный детина с по-детски наивным лицом и озорными маленькими глазками, тоже в очках. Эта живописная группа подошла к Начальнику с Громовым, обменялась с ними короткими приветствиями, прилюдно не демонстрируя свои дружеские отношения. Громов незаметно указал на маленький кусочек торта в уголке рта у младшего сына. Тот стушевался и вытер рот рукавом костюма. Отец его одёрнул – не гоже вытирать рот рукавом. Трясогузка с сыновьями и невозмутимый Картечь удалились.

Через несколько минут в зал вошел Здорин. Вид у него был явно не здоровый: некогда пухлые щёки обвисли, глаза провалились, под ними образовались мешки. Здорин нервно осмотрел зал. Заметив Начальника, он направился прямо к нему.

– Алексей Алексеевич, дорогой, – шёпотом забубнил он, – прости, бес попутал, правда, прошу тебя, – он не отрывал взгляд от лица Начальника. Тот почти не реагировал. – Я сколько раз хотел приехать, обсудить. Но просто выбраться не мог... У нас тоже такое происходит... Ну, зачем ты всё это начал?.. Я, правда, ну не специально... Это всё Церберев, сам… Я даже и не знал...

– Не здесь. – Холодно отрезал Начальник. – Не будь идиотом, Ваня. Отойди от меня. – Несколько из проходящих мимо мужчин в костюмах бросили взгляд на расстроенного Здорина. Тот, замешкавшись, почесал макушку и отошёл.

Вместо него, как из-под земли, вырос Лизогуб с широченной улыбкой. «Тьфу ты, блядь, и он тут», – подумал Громов. Лизогуб любил такие мероприятия и никогда не упускал возможности побывать на них: тут он находил новые связи, которые потом использовал для собственной выгоды.

– Привет, Саня, – кивнул он Громову. – Алексей Алексеевич, – он крепко пожал руку Начальнику, – прекрасный вечер намечается. Какая атмосфера! – Он решил сделать широкий жест рукой, но не рассчитал и случайно задел спешащего к столам официанта. – Ой, прости, – сказал он и похлопал его по плечу.

– Что-то ты больно весёлый, – презрительно хмыкнул Громов, имея в виду недавний скандал с его женой и Просвиным.

– О, да, – на секунду Лизогуб погрустнел, – что поделать, я так её любил. – Он замолчал, демонстрируя сожаление. Но очень скоро опять повеселел. – Ну, что же, я побежал, столько друзей собралось, – он широко улыбнулся и исчез.

Чтобы понять, какие люди были приглашены на приём, нужно хоть немного знать Пахана. Начальник долго с ним спорил, утверждая список гостей, Пахан настаивал на своём. Не смотря на свой жёсткий характер и частые разногласия с либералами, порой переходящие в открытую конфронтацию, Пахан любил интеллигентную публику и интеллектуальную атмосферу, а потому окружал себя людьми разных, на первый взгляд удивительных родов занятий. Среди его ближайших друзей оказывались люди многосторонне одарённые и незаурядные: виртуозы-виолончелисты, знатоки экзотических языков, спортсмены. Именно к таковым можно было отнести и группу пожилых мужчин. В узких кругах их называли «старшими». Это были старинные друзья Пахана. Со многими он сблизился ещё со времени их работы в дачном кооперативе «Лужа», где у молодого Пахана строилась дача. «Старшие» из «Лужи» недолюбливали Начальника. Особенно после его назначения главой Комитета по Надзору. Начальник тогда перешёл им всем дорогу, когда влез в Администрацию и ограничил контакты с Паханом. В конце десятых многие из «Лужи» по тем или иным причинам начали терять своё влияние. А когда органы госбезопасности перешли под контроль нового Комитета по Надзору, члены кооператива «Лужа» утратили практически всё своё влияния, за что возненавидели Начальника. Могла бы разразиться настоящая кровавая бойня, если бы не умение Начальника договариваться с Паханом. К тому же, у членов «Лужи» всё ещё оставались связи в верхних эшелонах власти, и постепенно они сумели монополизировать все сферы бизнеса в стране.

У всех вошедших «старших» на груди висела медаль героя России – Золотая звезда. Так высоко был отмечен вклад каждого из них в развитие страны. Вклад, оцененный лично Паханом, и лично для него весьма важный.

Из этой группы особенно выделялся старейший из друзей Пахана, в прошлом – переводчик с португальского, а сейчас монополизировавший добычу, переработку и транспортировку нефти во всей стране. На его груди красовалась не одна Звезда. Его бледное морщинистое лицо скривилось при виде Начальника. Впившись в него маленькими кровожадными глазками, он скривил тёмно-фиолетовые губы в тонкую улыбку, пожал Начальнику руку, обмениваясь с ним формальными приветствиями. Со стороны могло бы даже показаться, что встретились два давних приятеля. Остальные друзья Пахана и, одновременно, члены кооператива «Лужа» прошли мимо, предпочитая не здороваться с Начальником. Начальник проводил их холодным взглядом.

– Придёт и их время, помяни мое слово, – он прошипел Громову.

Вошло грузное существо с тремя головами, растущими из круглого тела, напоминающее Змея Горыныча. Существо отвечало за охрану нравственности и морали, а ещё оберегало семьи, защищало детей и пеклось о незыблемости Русской Национальной Идеи. Три головы сидели на высоких шеях, каждая извивалась как змея, рассматривая всё по сторонам. Средняя голова – мужская, круглолицая, с рыжей бородкой, рыжими волосами и в очках, сидящих на коротком носу. Голова справа могла бы принадлежать противной пожилой даме с седыми волосами, стянутыми сзади в пучок, из числа тех, кому не дано понять, что их время ушло, и средневековая идеология больше не применима в современном мире. Эта голова, имеющая своё непререкаемое мнение по всем вопросам, постоянно его высказывала. Левая голова – тоже женская, но моложе правой, олицетворяла собой современную плохо образованную и не умную блондинку; все её достоинства – это ярко накрашенные красные губы и длинные волосы, свисающие локонами по обеим сторонам лица.

При желании, каждая голова могла вытягивать шею настолько далеко, насколько простирались границы великой огромной страны. Противная бабка с пучком на затылке днём вытягивала шею в театры, кино и галереи. Проверяла, то ли, что надо, смотрит население? Она же решала, как тот или иной вид искусства отразится на населении, и чем он может быть опасен для психики граждан. Считалось, что таким образом она защищает психологию молодёжи, предотвращает суициды и разного рода извращения. По ночам она проникала через открытые форточки и залезала в постели к молодым парам, контролируя, чем те занимаются. Советовала, с какой стороны лучше, где нужно медленнее, а где быстрее, во что можно, а во что нельзя. Населению вообще и молодёжи, в частности, это далеко не нравилось, но бабку приходилось терпеть. Средняя, рыжая голова с толстым подбородком больше всего любила бороться с нетрадиционной сексуальной ориентацией и рукоблудством, защищая Великое Русское Православие и Русскую Национальную Идею. Однако пару раз она была замечена с бегающими глазами и стекающий слюной в клубах, где собирались мужчины этой самой нетрадиционной ориентации. А в ответ на упрёки оправдывалась, что оказалась там исключительно для надзора и контроля, проверки и последующего закрытия заведения. Многие недолюбливали среднюю голову, требовали её отрубить за безалаберность, бредовые идеи и абсурдность всего, что в неё время от времени приходит. Но эти требования разбивались о её высоких покровителей, и голова продолжала сладострастно облизываться при виде маленьких мальчиков и кричать на мужчин, которые слишком близко друг с другом шли по улице. Левая голова тоже нашла себе занятие. Большую часть времени она тратила на битьё лбом о включенные компьютерные мониторы, пытаясь таким образом отключить ворлд вайд веб – это сатанинское западное изобретение, нацеленное на совращение молодых российских умов и направленное на уничтожение Святой Русской Национальной Идеи. Разбив один монитор, она тут же принималась за другой. Так в день у неё получалось разбить от ста до ста двадцати мониторов. Пахан даже как-то наградил её медалью за тяжёлую службу.

– О-о-о, – протянула голова бабки, – КНОПБовцы самые духовно стойкие люди в нашей великой стране, – она облизнулась и внимательно осмотрела Громова.

– Носители света и морали. Защитники Русской Национальной Идеи. – Прошамкала средняя рыжая голова, тоже присматриваясь к Громову, – богоизбранные, русские богатыри.

– Включая монитор, вы попадаете в сатанинские сети, – прошипела левая голова, сквозь красные губы стал виден раздвоенный длинный язык.

– Лоб-то не болит, голубушка? – Усмехнулся Начальник.

– Я считаю, – средняя голова на этот раз стала ещё и плеваться, – что надо обратить особенное внимание на поведение молодого мужского поколения. Не признавая Русской Национальной Идеи, они прогибаются под тлетворным западным влиянием. Причём, прогибаются в самом что ни на есть прямом смысле, изгибаясь друг вокруг друга, и трясь, входя и выходя, потея. – Шея, держащая рыжую голову, на секунду перестала извиваться, глаза прикрылись от удовольствия.

– Ладно, – сказал Начальник, – вы тут охраняйте и ограждайте, а мы пойдём, выпьем.

– А где Льезгин? – Спросил Начальник Громова, когда они отошли подальше от трёхголового страшилища.

– И Льезгина пригласили? – Возмутился Громов.

– Ну, да. Пусть мальчик посмотрит, как люди отдыхают.

– Он же идиот, Алексей Алексеевич. – Громов потёр лицо руками. – А что, если он вдруг снова начнет ныть? Ты же представляешь, что может начаться! Здесь вообще для этого не подходящая кампания!

– Саша, – наставительно сказал Начальник, – раз ты так волнуешься, то ты с ним и поговори. Иди, кстати, поищи его, не удивлюсь, если он потерялся где-нибудь. А мне всё равно надо кое с кем поздороваться. – Начальник отошёл в сторону стола, за которым рассаживались несколько губернаторов.

Громов пробурчал что-то себе под нос и пошёл через весь зал. Многие гости уже расселись, начали разливать напитки, громко смеялись, оголяя жёлтые зубы, и хватаясь за круглые животы.

Мимо Громова прошёл знаменитый деятель культуры – накаченный репер с длинной чёрной бородой. Его смуглая кожа была покрыта татуировками. Он шёл не спеша, держа за локоть одного из глав кавказских республик. Сам репер – турок по национальности, сначала работал под западную эстраду; был популярен среди определённой части молодежи. Сейчас – одумался и стал исполнять исключительно патриотические речитативы. На этой почве сдружился с главой одной кавказской республики, с кем и расхаживал сейчас по заполняющемуся гостями залу. Глава республики внешне напоминал небольшое, но очень хищное животное; в нём было что-то от бешеного пса с агрессивным взглядом. На лице длинная козлиная бородка. Оба что-то громко обсуждали, издавая непонятные горловые звуки. За парой следовали два огромных охранника с такими же длинными чёрными бородами. Если в главе ещё можно рассмотреть человека, то в его охране людей Громов не увидел вообще.

Пройдя дальше, Громов подошёл к одному из столов, за которым ещё никто не сидел. Он быстро налил водку из графина в первую попавшуюся рюмку, выпил. Поставив её на место, он повернулся и наткнулся на матерящегося министра культуры. Министр шёл, держа за руку байкера, обругавшего прессу на открытии памятника Ивану Дураку. Байкер явился в Кремль в полном обмундировании: в шапочке, из-под которой ложилась на плечо тщательно заплетенная чёрная коса, в кожаной жилетке с байкерскими знамёнами, с хромированными браслетами на руках и в тяжёлых ботинках. Громову показалось, что глаза байкера были накрашены ещё больше, чем в тот раз. Время от времени байкер бросал заинтересованный взгляд на министра, а потом, хихикнув, снова устремлял его вперёд перед собой. Министр громко рассуждал о важности Ивана Дурака в развитии русской истории и о его героических поступках. Громов отодвинулся, давая министру с байкером пройти. Сделав ещё несколько шагов, он наткнулся на старого еврея-клоуна с красным круглым носом, в длинноносых оранжевых ботинках, розововолосом парике и ярко-жёлтом пиджаке, из карманом которого торчали купюры. Клоун противным голосом громко выкрикивал лозунги, причём, каждый следующий по смыслу противоречил предыдущему. Выкрики сопровождались взмахами рук и тыканием указательным пальцем во всех проходящих мимо.

– Предатели, уроды! – Кричал он, указывая на Громова. – Это такие, как вы, страну разваливаете, выгнать вас всех надо! – Он облизнулся и вытер губы рукой. – Да если бы не они, нас тут не было бы! Война была бы страшная! Думаете, мы бы её пережили? Чёрта с два! – Продолжал он, отвернувшись и указывая на проходящего мимо мужчину в дорогом стильном костюме, который не обратил на него никакого внимания. – Помните, десять лет назад? Что бы мы без них делали? Пропали бы!

Громов прошёл дальше вперёд и уткнулся в лысого телеведущего воскресной новостной программы. Его голова сидела прямо на плечах, шея отсутствовала напрочь. Последний раз Громов видел его программу, когда тот рассказывал про писателя Рогатова. Ведущий выглядел точно так же, как и на экране, но вёл себя совсем по-другому: никаких непонятных движений руками. Он то и дело осматривался вокруг себя и что-то тихо обсуждал с рядом идущим человеком. Громов прошёл достаточно близко, чтобы услышать часть разговора.

– Предложите им больше денег. Как я не могу туда поехать? Что мне тут делать? Любыми способами добейтесь разрешения на въезд.

Телеведущий был, что называется, невыездным и давно мечтал выехать на яро проклинаемый им Запад.

Громову надоело искать Льезгина. Он осмотрелся. За тем столом, с которого он выпил водки, так никого и не было. Он подошёл и быстро налил себе ещё. Выпил. Закусил, зачерпнув ложкой чёрной икры из серебряной вазочки. Кто-то тронул его за локоть. Быстро проглотив икру, он обернулся. Перед ним стоял потерявшийся Льезгин в тёмно-синем костюме.

– Наконец-то я кого-то знакомого нашёл, – с облегчением вздохнул Льезгин, поправляя очки.

– Тьфу, это ты, – сказал Громов, – а я тебя везде ищу.

– А где Начальник? – Спросил Льезгин.

– Занят, – отрезал Громов, – пошли-ка, поговорим.

Они вышли из зала и прошли вниз в фойе.

– Куда ты меня тащишь? – Недовольно спросил Льезгин.

– Да покурю я. – Они вышли на крыльцо. Громов достал пачку сигарет, закурил.

– Я тебе вот что сказать хотел, – начал Громов выдыхая дым, – поскольку мне за тобой таскаться придётся, ты уж, будь добр, веди себя хорошо. Лучше от меня далеко не отходи. И поменьше с людьми разговаривай. – Он курил торопливо, делая частые затяжки.

– Это ещё почему? – Чуть смутившись, спросил Льезгин.

– А потому, Миша, – Громов явно злился,– что если ты там, – он показал пальцем на вход в здание, – начнёшь свои байки рассказывать, про группировки всякие, про то, как тебе кажется, работа неправильно идёт, то Комитет херово выставишь. Понял? – спросил он.

– Понял, понял, – торопливо сказал Льезгин и снова поправил очки, – да я, на самом деле, и не собирался. Я и так тебя понял, с первого раза.

– Ладно, – сказал Громов и бросил бычок на брусчатку. – Пошли обратно, скоро рассаживаться уже будем.

Громов с Льезгиным вернулись в зал. Громов заметил Патриарха, сидящего за одним столом с каким-то генералом. Патриарх в золотой рясе, тонкими пальцами с длинными ногтями ковырял в тарелке какую-то непонятную массу, зацеплял её и отправлял в широко открытый рот с жёлтыми зубами.

Перед Льезгиным вдруг появилась молодая блондинка. Миловидная, ростом чуть ниже Громова, она была в короткой тёмно-синей юбке и белой блузке; прямые волосы гладко зачёсаны назад.

Громов не знал её лично, но много слышал о ней. В середине десятых она довольно часто появлялась на телеэкране, когда работала прокурором в одной из новых областей России. Потом она переехала в столицу и заняла высокую должность в аппарате правительства. Кем она была сейчас, Громов точно не знал. Несмотря на свою внешнюю миловидность и даже наивность, она была человеком влиятельным и властным. Пара фактов из её биографии даже свидетельствовала о том, что она может быть опасной. Так, в начале своей карьеры она потратила немало сил и времени на расследования, направленные против нескольких крупных предпринимателей. Те, почти сразу после того, как оказывались в поле её зрения, попадали за решётку.

Она слегка дотронулась до плеча Льезгина, поздоровалась с ним, отчего тот смутился. Громова рассмешило то, как неуверенно себя вёл Льезгин.

– Как твои дела, Миша? Рада тебя видеть. Ты давно приехал? – Она говорила быстро, почти не делая пауз между предложениями.

Льезгин совсем растерялся, не зная, куда смотреть и что отвечать. Заметив, как недовольно на него смотрит Громов, он понял, что его надо представить.

– Александр Сергеевич Громов, – выдавил он, – мой коллега из Комитета.

– Очень приятно, – Громов протянул руку. Она слегка её пожала, вскользь взглянув на Александра, и тут же повернулась к Льезгину. Это привело Громова в некоторое замешательство. Ему показалось очень странным, что такая симпатичная женщина совершенно не обратила на него внимания, предпочтя ему Льезгина. Тот, в свою очередь, в конец растерялся. Он мямлил, оглядывался по сторонам, смотрел в пол или на потолок, делал странные движения руками, его голос то становился неслышно тихим, то усиливался почти до крика. Блондинка же ничего этого или не замечала, или игнорировала. Это ещё больше злило Громова. Она продолжала говорить с Льезгиным, о чём-то его расспрашивала, что-то рассказывала о себе, не обращая внимания ни на Громова, ни на отвечающего невпопад Льезгина. Громов попытался начать отвечать ей вместо Льезгина, иногда даже пробовал шутить. Но и тогда она даже не повернула голову в его сторону. Это его совершенно ошеломило, даже вывело из себя. Почему она проявляет такой живой интерес к этому жалкому Льезгину, не имеющему никакого представления о том, как надо общаться с женщинами? Почему она обращается к нему, а не к Громову, который открыт для любого разговора?

– Кто это такая? – Недовольно спросил Громов, когда она, попрощавшись, ушла. Он не отрывал взгляд от её удаляющейся стройной фигуры.

– Старая знакомая, – сказал Льезгин. – Анастасия Реверансова.

– И много у тебя таких знакомых? – Сказал он, разозлившись. – Странная она какая-то, не общительная. Что она вообще хотела?

– Да, вроде, поздороваться подошла, – поправил очки Льезгин.

Пока Громов пьянствовал и развлекался с Лизонькой в особняке Просвина, а потом спорил с Льезгиным, Начальник добился-таки отставки заместителя Церберева Глухового и всей верхушки Следственного Комитета. Следующие несколько недель Следственный Комитет хаотично, с болью, распрями и драками в его стенах, но перерождался. Виктор Павлович не привык сдаваться и пытался помешать Начальнику, привлекая каких-то, всё ещё оставшихся друзей. Начальнику порядком надоело упрямство Церебрева.

Ночью Начальник отправил свой лимузин «майбах» с охраной по своему домашнему адресу, а сам в чёрном служебном джипе отправился за город, к Ефимычу. Тот принял его с распростёртыми объятиями за богато накрытым столом. Немного выпив и слегка закусив, Ефимыч поинтересовался, чему он обязан столь неожиданным визитом старого друга, и остановил Начальника, стоило ему только упомянуть Церберева. У Ефимыча оставались крепкие связи во всех госорганах, и он, как оказалось, был прекрасно осведомлён о происходящем. Не будь он на пенсии, то точно бы пободался за такое место, как Следственный Комитет. Но, он пожал плечами, и возраст, и здоровье уже не те.

– Но ты же можешь на пару дней забыть, что ты на пенсии, – ухмыльнулся Начальник, – и помочь мне по старой дружбе?

Ефимыч не смог отказать. К тому же, с Церберевым у него были свои, ещё несведённые счёты. И, хотя с ним, как с главой СК, уже покончено, верхушка Сделственного Комитета, всё-таки остаётся преданной ему. Новому главе в таких условиях работать будет тяжело, непродуктивно. А значит надо менять и практически всю структуру, насаждая в ней своих людей. Ефимыч всё понял.

– Тогда уж, Алексей Алексеевич, – миролюбивым тоном сказал Ефимыч, куря сигарету через мунштук из слоновой кости, – помоги паре моих ребят, пристрой их в новую команду. Ребята хорошие, послушные, талантливые, – он медленно затянулся.

– Нет проблем, согласился Начальник. – Он понимал, что ребята Ефимыча – наименьшая из возможных жертв. – Только отчитываться они будут новому главе.

– И никак по-другому, – кивнул Ефимыч и протянул аристократическую руку с тонкими пальцами и синей татуировкой восходящего солнца. Начальник крепко её пожал.

План был такой. После того, как Ефимыча посадили, верхушка Следственного Комитета, а это были шесть-семь человек из его высшего руководства, успокоилась. Но ненадолго. Вскоре они возобновили свои махинации. Основной из них был контроль некоторых каналов поставки контрафактной техники, в том числе и различного радиооборудования для нужд Министерства Обороны. А отмывали они доходы, полученные таким преступным путём, через различные рестораны, гостиницы и прочие предприятия, у владельцев которых в любой момент могли появиться проблемы с законом. Всё это очень мешало жить парням Ефимыча. А парни у него были лихие, отмороженные, пострелять любили. Так что и старые «крыши», и уж тем более те, которые могли появиться в результате перестановок в СК, могли добавить проблем Ефимычу. Хорошо понимал это не только сам Ефимыч, но и Начальник. Потому и приехал.

– Убивать не обязательно, – подмигнул Ефимычу Начальник под конец разговора.

На следующую ночь два чёрных джипа остановились у элитного ресторана, неподалёку от центра столицы. Из каждой машины вышли по четыре широкоплечих мужчины в чёрных куртках и, достав из багажников бейсбольные биты и куски арматуры, направились в здание. Двое нанесли удары двум охранникам, стоявшим при входе. Отталкивая официантов, которые падали и роняли подносы с едой, прошли внутрь. Шедший во главе группы достал пистолет, и несколько раз выстрелил в воздух и приказал покинуть помещение. Все безропотно повиновались. Приехавшие начали громить пустой ресторан. Действовали быстро, на всё ушло минут десять. Сильно досталось и кабинету управляющего: картину, за которой скрывался сейф, разодрали, но сам сейф не тронули. Так же оперативно, как начали это побоище, напавшие на ресторан расселись по машинам и уехали. Понятно, что никого не нашли, да, собственно и не искали.

За несколько часов до погрома Начальник сидел в кабинете Трясогузки, который прибывал в сильном возбуждении, переживая из-за происходящих перестановок кадров во всех госорганах, но старался этого не показывать. Он предложил Начальнику чаю или кофе, но получил отказ.

– Зря, – чуть расстроено сказал Трясогузка, – чай хороший, китайский, настоящий. В Москве такой сложно найти.

Несмотря на сыновей Трясогузки, вечно, как выражались некоторые, «палившихся в нефедеральных новостных каналах своими делами, домами и друзьями» и вызывавших сильное недовольство в обществе, у Начальника с Трясогузкой отношения были намного лучше, чем с остальными начальниками органов безопасности. Тем не менее, Юрий Трясогузка чувствовал себя чрезвычайно неуютно. Начальник говорил медленно, растягивая слова, и не предлагал и не требовал ничего определённого. «Если бы хотели арестовать, – слушая его, думал Трясогузка, – то давно бы арестовали». Ему очень не хотелось покидать свой пост. За долгие годы службы он построил громоздкую, но отлаженную, хорошо, без сбоев работающую машину. Если он вдруг покинет свой пост, то не только он сам, но и больше дюжины людей, включая двух его сынков, попадут под удар. Ему этого совсем не хотелось.

– Ты, Юра, не волнуйся, – спокойно говорил Начальник, вальяжно развалившись в кресле напротив стола Трясогузки. Тот сидел, выпрямив спину, как ученик-отличник за партой.

– То, как ты работаешь, меня устраивает. А вот Витя потерял хватку. Я к тебе с просьбой пришёл.

– С какой? – Насторожился Трясогузка.

– Сегодня вечером, – он посмотрел на свои дорогие швейцарские часы, – часа через три-четыре, произойдёт разбойное нападение на один ресторан. – Он произнёс название. Трясогузка понимающе кивнул. – Так вот, после нападения пошли туда кого-нибудь. Кого-нибудь не тупого, – уточнил он и сделал многозначительную паузу, – чтобы разобрался. – Трясогузка снова кивнул. – Ты сам прекрасно представляешь, что там найдут.

– Этим займутся мои ближайшие люди.

Трясогузка последнее две недели с волнением ждал визита или Церберева, или Начальника: первого – с жалобами, второго – с просьбой. Он выдохнул, только тогда, когда Начальник покинул здание Прокуратуры. Хорошо, что к нему явился Начальник. Трясогузка предпочитал занять его сторону. Как он и пообещал, разбирался с разбоем один из его самых доверенных сотрудников.

Заместитель Трясогузки Геннадий Семёнович Кортечь – высокий мужчина средних лет, с седыми волосами на висках и чёрными на макушке, с вечно удивлённо приподнятыми бровями, со злыми глазами за толстыми стёклами очков, маленьким ртом и узким подбородком. Геннадий Кортечь говорил мало и имел репутацию психопата и человека, не гнушающегося разбойными методами решения вопросов. Его имя пару раз появлялось на новостных лентах рядом с именем Васи Полярника, давнего знакомого Ефимыча. Потом он на какое-то время ушёл в тень. И вот опять всплыл из небытия.

Через два часа после нападения на ресторан, на месте происшествия появились работники Прокуратуры. Они внимательно отсмотрели все записи камер наблюдения, опросили официантов, оценили ущерб и вежливо попросили управляющего менеджера открыть сейф в кабинете. Тот, замявшись, промямлил, что без ведома владельцев сделать этого не имеет права. Работники Прокуратуры произнесли всего две-три фразы и сейф открыли. Оттуда вывалились пачки иностранной валюты. Следующие два с половиной часа полицейские и следователи потратили на пересчёт денег и проверку бухгалтерии ресторана. Следователи заключили, что за последнюю неделю в сейфе появилась сумма, равная сумме дохода ресторана подобного уровня за год. Второе уголовное дело возбудили по статье «отмывание денег» и, на удивление быстро, вышли на нескольких высокопоставленных работников Следственного Комитета. Об этом быстро доложили Кортечи, а тот – Трясогузке. Трясогузка позвонил Начальнику и с удовольствием доложил об успехе операции.

Таким образом, оставшиеся в руководстве СК поняли, что прежнее начальство, имевшее авторитет, сейчас теряло его на глазах, а потому решили не испытывать судьбу и смириться с происходящим.

На следующий день ресторан опечатали, деньги конфисковали, а управляющего и владельца задержали. Все те в СК, кто был так или иначе связаны с этим заведением и получаемыми им доходами, затаились, решив ждать, когда всё закончится и шум утихнет. Но наиболее сообразительные, поняв, откуда дует ветер, поспешили в здание Комитета по Надзору за Органами Порядка и Безопасности с визитами к Начальнику. Начальник никого из них не принимал, даже более того, им не давали даже подняться на этаж, где располагался его кабинет. С теми же, кто добивался приёма, говорил общими фразами, ничего не обещал, утверждая, что его не волнуют накалённые отношения между Следственным Комитетом и Комитетом по Надзору за Органами Порядка и Безопасности.

– Д-а-а, безумие какое-то, – протянул Громов после того, как выслушал план Начальника. Он сидел в его кабинете на следующий день после встречи с Льезгиным. За последние пять дней Громов ни разу не читал и не смотрел новости.

– Ну, что делать, – сказал Начальник. Он стоял у окна, сложив руки на груди, и смотрел вниз на проезжающие автомобили. – Как Просвин?

Громов ушёл в свои мысли и не слышал вопроса.

– Громов! Не спать! – Рявкнул Начальник. Громов встрепенулся и потёр глаза.

– Что, что? – Переспросил он.

– Просвин как? – Повторил вопрос Начальник.

– А-а-а, Просвин... Да ничего, вроде, держится...

– И хорошо. Просвин у нас такой, продержится. Ничего, скоро всё это закончится.

– А со Здориным что делать? – Спросил Громов и широко зевнул.

– Жду, когда он на коленях приползёт. Если не приползёт, посадим ко всем остальным. Но сейчас дела важнее есть. Приём скоро. – Он отошёл от окна и подошел к столу. – Ты тоже едешь. Особенно, если ты будешь главой Администрации.

Громов совсем забыл, что приближается приём у Пахана в Кремле. Каждый год Пахан приглашал своих ближайших коллег и друзей на приём. Получивший приглашение на него мог рассчитывать на личную поддержку Пахана. У Громова, не смотря на любовь к подобным важным мероприятиям, не всегда получалось присутствовать. В прошлом году его не было.

Следующие дни под предлогом работы превратились в запой. Просвин всё переживал о том, что не может уехать за границу. В какой-то момент, напившись до скотского состояния, чуть не бросился собирать чемоданы, и названивать в Шереметьево. Он орал в трубку, требуя срочно заправить свой самолёт. Приказал Лизоньке тоже собирать чемоданы, тут же передумал и объявил, что надо лететь налегке, оставляя прошлое за плечами. По прилёту на место обещал полностью обновить её гардероб. Но Громов успокоил его пыл. На следующий же после приезда день Громов, после очередного выпитого стакана, опять оставил на время Просвина перед телевизором в гостиной и отправился искать Лизоньку. Найдя её, он подкрался, застав врасплох. Такие отлучки стали случаться по нескольку раз в день. С каждым разом операция становилась опасней, поскольку занимала всё больше и больше времени. Громову очень нравилось набрасываться на неё, когда она не ждёт. Поначалу, она пугалась и вскрикивала. Вскоре – привыкла, а потом пьяные пацанские выходки Громова ей надоели. После очередного раза, когда Громов затащил её за барную стойку и завершил акт на ковре, она обвинила обоих своих любовников в полном бездействии. За два дня они не сделали ничего! Даже не обсудили детали судебного дела, в то время как она поддерживала постоянный контакт со своей командой юристов. И вообще, поскольку Просвин находится под строгим домашним арестом, то Громов должен заниматься разбором дела. Он, кстати сказать, согласно постановлению суда, не имеет права так долго находиться в доме Просвина. Оба, ничего вразумительного ей не ответив, снова впали в пьяный угар. После четырёх дней интенсивной работы (не столько с документами, сколько с общей теперь любовницей), алкоголь закончился, и Громов направился обратно в столицу; благо этот особняк Просвина находился в двадцати минут езды от МКАДа. Дома Громов, не раздеваясь и не разбирая постель, вырубился.

На следующий день позвонил Льезгин. Долго что-то мямлил, Громов не слушал. Потом, наконец, попросил встретиться вечером: есть очень важное дело. У Громова не было планов на вечер, а засиживаться в Комитете допоздна ему не хотелось. Договорились встретиться в небольшом ресторане рядом с Ленинским проспектом. Громов на всякий случай решил поехать на такси. Он не планировал напиваться. Но вдруг? А снова садиться за руль пьяным ему не хотелось.

По кожаному салону такси класса «люкс» витал аромат дорогого освежителя. Громов, откинув голову, смотрел на пролетающие в темноте дома. Москва ему порядком надоела, но за её пределами было ещё хуже, а за границу не впускали. Несмотря на заканчивающуюся зиму, холод никак не отпускал. Ленинский проспект двигался медленно, москвичи, образуя плотный поток, разъезжались с работы. Громов уже начал дремать, когда машина остановилось перед светящимся жёлтыми огнями входом в ресторан «Наполеон». У входа толпились люди. Курили. На небольшой парковке устало ждали своих хозяев дорогие автомобили. «Может, у Льезгина и не такой плохой вкус», – подумал Громов.

– Приехали? – Спросил он у водителя.

– Почти, – сказал тот. – Но тебе не сюда. Тебе во-о-он туда, – он указал на перпендикулярную проспекту улицу, заполненную машинами. – Тут буквально с минуту идти. Я могу подвезти, но там объезжать нужно, а это – снова в заторах стоять.

Громов переспросил дорогу и, заплатив, вышел. Тут же в лицо ударил сильный ветер. «Тьфу, твою мать, да когда эта зима закончится?», – подумал он. Достал пачку сигарет, зажигалки в кармане не оказалось. Он подошёл к группе куривших и громко разговаривающих мужчин в дорогих костюмах, они стояли вокруг чёрного лимузина.

– Мужики, зажигалки не будет? – Спросил Громов, укутываясь в пальто.

Они резко прервали разговор. Один из них, немолодой мужчина в синем костюме протянул зажигалку. Все вместе они неодобрительно посмотрели на Громова. Зажигалка сначала только чиркала и плевалась искрами. Пока сигарета раскуривалась, Громов осмотрел мужчин. Дорогая лакированная обувь, дорогие галстуки, мешки под глазами… «Не смотри на меня так, – подумал Громов, заметив особенно недоброжелательный взгляд одного из мужчин, – ты же не хочешь знать, кто я». Он отдал зажигалку и, криво улыбнувшись, поблагодарил.

Как и сказал таксист, идти пришлось меньше минуты, метров сорок-пятьдесят. Слева показалась светящаяся вывеска с названием ресторана. У входа тоже толпились курящие люди, из двери выходили семьи с маленькими детьми.

Докурив сигарету, Громов вошёл в ресторан. В гардероб стояла очередь. Мимо пробежала пара мальчишек лет восьми в чёрных пиджачках. На диване напротив гардероба сидели две женщины, укутавшись в палантины. Быстро осмотрев Громова, они продолжили общаться. Из зала в холл вышли двое черноволосых и длинноносых мужчин. Они что-то оживлённо обсуждали, смеялись, в такт шагам покачивая круглыми животами. Отстояв очередь в гардероб и сдав швейцару пальто, Громов отправился искать Льезгина в набитом людьми зале. Этот, как оказалось, ресторан грузинской кухни был любим местом отдыха Льезгина. Сюда, прельстившись относительно невысокими ценами, вкусной едой и уютной, какой-то домашней атмосферой, люди приходили большими компаниями, много ели, много пили, а значит оставляли немалые суммы. Громов прошёл по деревянным половицам мимо нескольких шумных компаний. Столы перед ними ломились от традиционных кавказских блюд: шашлыков, люля-кебабов, лобио, хачапури, различной зелени; между блюдами с едой возвышались бутылки с чачей и кувшины с домашним грузинским вином. Громов осмотрелся в поисках Льезгина. На секунду его взгляд остановился на компании из четырёх молодых парней. Вроде бы, ничего не обычного: сидят себе ребята за столом, пьют, закусывают, но один из них, в чёрном пиджаке, заметив Громова, тоже на мгновение остановил на нём свой взгляд. Так они смотрели друг на друга. Бывает такое, что встретишь человека очень на тебя похожего, но всё-таки не копию. И смотришь на него, как в кривое зеркало, никак не можешь найти отличия. Так чувствовал себя Громов, смотря на лицо с такими же, как у него, карими глазами, каштановыми вьющимися волосами, хмурым взглядом, чуть продолговатым носом, тонкими губами: он видел почти себя. Рядом сидящий налысо выбритый парень в очках, с расцарапанной щекой и разбитой губой, легко толкнул его в плечо большим кулаком с кольцом на безымянном пальце.

– Ты, чё, заснул? – Спросил он.

– Так мы едем сегодня или нет? – Спросил другой, стильно одетый парень с чёрными усиками и бородкой.

Громов почувствовал, как кто-то дотронулся до его локтя. Он резко обернулся и увидел Льезгина.

– Здорово, – весело сказал тот, – пошли, нам сюда. Я тебя уже полчаса жду. Не оглядываясь, Громов последовал за Льезгиным в соседний забитый людьми зал.

– Ну и времена настали, – сказал Льезгин, когда оба сели за стол. Громов взял меню и карту вин, остановившись на второй. Выпить хотелось больше, чем есть.

– Что у них там происходит, а? – Улыбнувшись, продолжал он, имея в виду Кремль. – Что ни день, то очередное громкое увольнение. А то и арест. Прям триллер какой-то, – произнёс он с детским интересом.

– Да, случается, – без желания развивать эту тему сказал Громов, выбирая себе алкоголь.

– Меня всё друзья спрашивают: мол, что это значит? А я ничего и не знаю. – Льезгин попытался всё-таки вывести Громова на разговор.

– Разберёмся со временем, – ответил Громов, выбирая водку. – Льезгин, а мы вообще где? – Вдруг недовольно спросил Громов и осмотрелся. Он хотел сменить тему, зная, что Льезгина в курс дела о перестановках не поставили. – Ты не мог место пореспектабельнее выбрать?

– А чем тебе тут не нравится? – Удивился Льезгин. – Тут вкусно, я сюда уже много лет хожу. К тому же, тут поговорить спокойно можно. Уверяю тебя, никаких знакомых ты тут не увидишь.

– Поговорить? – Переспросил Громов, – Льезгин, если это снова твоё нытье на тему невыполнения работы, то я прям сейчас…

– Нет-нет, – поспешно перебил его Льезгин, – с работой я справляюсь. Ну, как могу. Начальник сейчас очень много дел поручил.

– Правильно-правильно. – Недолго думая, Громов решил заказать самую дорогую из ассортимента водку, хотя она и не была настолько дорогой, насколько он привык заказывать себе в других заведениях.

– Ты куда-то пропадать стал последнее время. Давно я тебя в Комитете не видел. – Продолжил Льезгин, когда удалилась официантка. Уж очень он хотел вытащить из Громова хоть какую-нибудь информацию.

– Да всё по делам езжу, Миша, – протянул Громов.

– Понимаю. Спрашивать, куда – не буду. Слушай, я тебя всё-таки по делу вытащил, – понизив голос, сказал Льезгин. – Такая тема...

– Нет, Миша, перестань, – прервал его Громов. Злиться у него сил не было; он решил говорить с Льезгиным назидательно. – Я не хочу больше слушать обо всех твоих сомнениях. Я понимаю, тебе может казаться, что иногда ты поступаешь не по справедливости. Ну, что делать? Работа у нас такая. Понимаешь?

– Громов, я не об этом. – Льезгин заговорил серьёзно. – Тут другое. Ты ведь в курсе, что Федьку Тварина убили.

Громов на секунду замер. И, правда, Тварина же убили. Он абсолютно забыл об этом! Ему самому стало не по себе от того, как легко такая важная информация выветрилась у него из головы. Напоминание подействовало, как удар. С момента, как Громов въехал на участок Просвина, он забыл обо всём.

Он многозначительно кивнул, показывая, что находится в курсе событий.

– Я пару раз звонил в Следственный Комитет. – Продолжал Льезгин. – У них там полный бардак. Церберева отстранили от должности, ты ведь в курсе? – Он наклонился к столу и сказал ещё тише, – они с Алексеем Алексеевичем что-то не поделили.

– В курсе, в курсе, – задумчиво произнёс Громов, все ещё не понимая, как он мог забыть об убийстве Тварина.

Подошла официантка, принесла холодную, покрытую изморозью, бутылку водки и поставила на стол вместе с двумя рюмками. Она откупорила бутылку и стала наливать.

– Я не буду, – немного виновато улыбнулся ей Льезгин, – я за рулём. – Она недовольно забрала вторую рюмку и ушла.

Громов широко зевнул. Он подумал, что если так будет продолжаться дальше, то можно совсем спиться. Ну, ничего, завтрашний день он точно решил провести в трезвости.

– Так вот, – продолжал Льезгин, – я несколько раз звонил в Комитет…

– Зачем? – Снова перебил его Громов уже недовольным тоном, – наш Комитет убийством Тварина не занимается. Оставь это следакам. Что ты в это лезешь?

– Да подожди ты, Громов, – Льезгин хотел продолжать эту неприятную Громову тему. – Дай мне тебе объяснить...

– Ищешь приключений на свою жопу, – пробурчал Громов.

– Так вот, – вздохнул Льезгин, – там нашли записи камер, я попросил, мне прислали.

Громов потёр лицо ладонью. Этот разговор был ему не нужен, и он уже не старался скрывать своё недовольство.

– Тварин выходит из дома, на улице темень, одни силуэты видно: его, дверь, откуда он вышел, и джип. – Льезгин продолжал, как бы, не замечая реакции Громова. – Он подходит к автомобилю. Когда открывает дверь, из-за машины выходят несколько человек. Ни лиц, ни одежды не видно. Очень грамотно они его хватают, так что он даже и не пикнул, как-то вырубают и запихивают в машину, на заднее сидение.

Громов выпил водки.

Официантка принесла блюда: хинкали, хачапури по-аджарски, шашлык, блюдо с зеленью.

Громов налил себе ещё.

– Через час джип Тварина-младшего виден уже на других камерах, по дороге в область. Камеры отслеживают его довольно долго, потом машина сворачивает в лес. Там её и нашли потом, сожжённой. – Льезгин аккуратно развернул белую салфетку, постелил себе на колени.

– Отличное расследование, Льезгин, – сказал Громов, – вижу, ты внимательно просмотрел записи с камер. Слушай, а может тебе опером стать? – Ехидно спросил Громов, – будешь днями напролет кино с камер смотреть.

– Я это к тому, Громов, – серьезно сказал Льезгин, – что уж очень хорошо эти нападавшие всё рассчитали. Это прямо, как на заказ.

Громов ничего не ответил. Он принялся жадно запихивать себе в рот сочные горячие куски шашлыка, перемежая их листьями салата, кинзы и другой ароматной зелени. Только сейчас он сообразил, что последние несколько дней больше пил, чем ел.

– Вот к чему ты всё это затеял.., – протянул Громов с набитым ртом. Он потянулся к бутылке и налил себе водки.

– Вдруг это как-то с тобой связано? Они же выглядели точно так, как те твои взрывники.., – совсем тихо прошептал Льезгин, опасаясь реакции Громова. – Я бы на твоём месте волновался.

– На моём месте, ты Льезгин, – он указал на него вилкой, – давно бы лежал в земле.

Но в чём-то Льезгин был прав. Большая часть высокопоставленных работников органов безопасности сильно опасались за свои жизни. Тот же Начальник, например, ездит с двумя машинами сопровождения. Медленно пьянеющий Громов пытался обнаружить в душе хоть капельку страха. Но нет, страха не было. Отчасти потому, что он вообще не относился к Льезгину серьёзно. Ведь кто такой Михаил Льезгин? В общем-то, в их важных делах он ещё пацан, мальчишка. Что он понимает? Что знает? Он жизни ещё не попробовал, а уже лез делать выводы и говорить ему, Громову, опытному, матёрому сотруднику спецслужб, что и как делать и куда смотреть. Да Льезгин из-за чего угодно запсихует, мыши испугается. Пусть лучше сидит, доклады составляет.

– В любом случае, – Льезгин чуть обиделся, – мне кажется, что это – те самые группировки. Это – единственное объяснение, которое я могу дать происходящему.

– Посадили всех. – Громов недовольно вздохнул.

– Не всех, – отрезал Льезгин.

– Ну, допустим. – Громов положил приборы на стол, чтобы не отвлекаться. – Вот ещё шесть-восемь месяцев назад они поджигали полицейские машины, иногда, – он сделал ударение, – они сдирали баннеры с Паханом. Время от времени дрались со сторонниками партии Пахана на улице. Так что же, ты считаешь, – он говорил со злобной насмешкой, – теперь они вдруг начали покушаться на жизни высокопоставленных работников органов безопасности и жестоко убивать близких родственников крупных бизнесменов? Тебе не кажется, – с нотой сарказма спросил он, – что это уж слишком большой качественный скачок?

– Да, согласен, – настаивал Льезгин, – большой. Но может они там, я не знаю, готовились всё это время.

– К чему готовились? – Вскинул руки Громов. – Нахера им Фёдор Тварин? Вот именно, что ты не знаешь. Льезгин, никто не требует от тебя отвечать на все вопросы. Не выдумывай ответы.

– Мне всё равно кажется, что это они. Ну, вот смотри. Пока мы с тобой думаем, что они все уже сидят, они тайно продолжают свою деятельность и становятся опаснее, набирают больше людей в свои ряды.

– Для чего? – Устало спросил Громов и налил себе водки.

– Тварин – это просто тренировка. Так же, как и ты. Ведь не нашли тех, кто взорвал твою машину. Уверен, что и убийц Тварина не найдут. Ну, схватят на улице первых попавшихся. Но настоящих-то точно не найдут.

Громов выпил.

– Льезгин, – сказал он, оправляя в рот хрусткий лист салата, – есть большая вероятность, что Фёдора убили конкуренты Сергея. У них там какие-то свои замесы.

– Откуда знаешь? – Нахмурился Льезгин.

– Да оттуда! – Резко ответил Громов. – Какая тебе разница? Просто выбрось всю эту чушь из головы. Я понимаю, что тебе хочется тоже решить какую-нибудь серьёзную проблему. Но поверь, моя машина и последний инцидент никак не связаны.

Льезгин задумался. Подпившему Громову очень не нравились инициативы Льезгина. Ему казалось, что тот не только лезет не в своё дело, но ещё и не имеет никакого представления, о чём говорит. Льезгин – парень амбициозный, слов нет. Но все его разглагольствования были похожи на выпендрёж. Он напоминал ребёнка, который выучил несколько умных слов и вставлял их невпопад, когда говорил с взрослыми. Но если в случае с ребёнком это вызывало бы чувство умиления, то Льезгину – работнику Комитета – это было непростительно.

– Миша, – сказал Громов, – и твоё время настанет, я отвечаю. Только пока притормози. Я надеюсь, ты Начальнику всё это не говорил?

– Ещё нет.

– Вот и не говори. Сейчас, реально, не время. Комитет по уши в проблемах.

– Я думал ему намекнуть, – признался Льезгин, – но, наверное, ты прав, не буду.

– Молодец. – Громов на секунду зажмурился. Ему вдруг стало душно. – Вот и не надо.

Больше эти скользкие темы они не обсуждали. Чтобы не молчать, Громов задал дежурный вопрос: «как жизнь?». Льезгин принялся в самых мелких деталях рассказывать о своей жизни. Громов не слушал. Он допил водку и поспешил расплатиться. Льезгин предложил подвести до дома, но Громов вежливо отказался. Он заказал машину от проспекта, с того места, где высадил его таксист, с которым он приехал сюда. Недолго подождав в очереди в гардероб, он получил серое пальто. Вышел из ресторана. На крыльце курила пара, мужчина и женщина. Громов достал сигарету и попросил у них зажигалку. Стало совсем темно. Машины медленно продвигались к проспекту. Громов уже отходил от входной двери, когда услышал своё имя. Он повернулся. Группа из четырёх парней, мимо которой он прошел ранее, стояла у входа в ресторан, курила и что-то громко обсуждала, выдыхая дым в темноту.

– Да нет, Сань, это ж херня полнейшая, – весело сказал один из них, тот, в котором Громов увидел себя. Саня, накаченный, с овальным лицом и чёрными причёсанными волосами что-то ответил, Громов не разобрал что. Поняв, что обращаются не к нему, он повернулся и, куря, направился ко всё ещё забитому машинами Ленинскому проспекту.

Уже темнело. Громов остановил свой «кадиллак» перед высокими металлическими чёрными узорчатыми воротами, за которыми стоял один из множества принадлежавших Просвину домов. Гвардейцы до него не добрались, а потому и ворота, и забор были целы. Громов несколько раз погудел, опустил окно и высунул голову, пристально посмотрев в белую коробочку с камерой, приделанную к стене из красного кирпича. Ворота начали медленно и бесшумно раскрываться. За долгие годы Просвин заработал достаточно денег, чтобы построить себе настоящий дворец. Громов въехал на извилистую дорожку из розовых мраморных плит. Она виляла по застеленной тонким слоем снега земле к большому строению на холме. Строение состояло из двух комплексов, построенных буквой «Г». Три этажа заканчивались двускатной крышей; под ней была устроена мансарда с окнами и балконами. Всё вместе это напоминало Громову сказочную избушку.

Громов остановил машину перед высокими мраморными ступеньками, ведущими к высоким бронированным дверям. Просвин утверждал, что они могли выдержать даже выстрел из гранатомёта. Чуть в стороне, под навесом, рядом с машинами Просвина Громов заметил ярко красный спортивный седан Лизоньки. «Неужто она здесь, как не вовремя, – подумал Громов. Очередной скандал закатит». Громов потянул за ручку, массивная дверь легко открылась.

Откуда-то из дома доносился звук включенного телевизора и, иногда, голос Лизоньки. Громов заволновался, услышав его. Но не смог объяснить почему. Ему вдруг смертельно захотелось её увидеть; в месте, чуть ниже груди, сильно кольнуло.

Громов осмотрелся, хотя и неплохо знал этот дом старого знакомого. Большой холл с белыми стенами и полированным полом, вдалеке виднелись закрытые двери. По бокам холла, у стен – две винтовые лестницы, ведущие на балкон второго этажа, с которого открывался вид на весь просторный холл. На втором этаже было ещё пять комнат.

На этом балконе бесшумно появился Просвин в белой рубашке и брюках. Облокотившись на деревянные перила балкона, он улыбнулся и взглянул вниз, на Громова.

– Ты что встал, как не родной, поднимайся, – громко сказал он, эхо разнеслось по всему пространству первого и второго этажей. – Ты как? Пошли, что ли, выпьем.

Громов снял своё серое пальто, бросил его на диван, стоящий рядом с входной дверью.

Поднявшись по лестнице, Громов зашёл в гостиную, откуда и доносился звук работающего телевизора. Просвин полулежал на длинном бежевом диване, закинув одну ногу на низкий стеклянный столик, стоящий между диваном и телевизором. Он нажимал кнопки на пульте. Огромная плазма на стене мигала разными картинками и выдавала отрывистые звуки.

– Там, на столе виски, – Просвин чуть кивнул головой в сторону стола, не отводя взгляда от мелькающих картинок, – наливай.

За диваном стоял большой обеденный стол на изящно вырезанных ножках. За ним, вдоль стены, ещё одна лестница – на третий этаж. На столе невозмутимо возлежал серый пушистый кот-британец и шершавым языком вылизывал чёрную икру из маленькой стеклянной баночки. Неподалеку стояла высокая квадратная бутылка с тёмно-синей этикеткой, опоясывающей всю бутылку чуть наискось. На этикете был изображён силуэт шагающего мужчины в цилиндре и с тростью. Громов взял бутылку и два стакана; из одного уже пили.

– У тебя там кот чёрную икру жрёт, – сказал Громов и поставил бутылку со стаканами на столик перед диваном.

Просвин нехотя убрал ногу, не отрывая усталого взгляда от телевизора.

– Этот придурок ещё и маслины жрёт. И вообще, вкус у него будет похлеще, чем у нас с тобой. Если меньше, чем за сотню евро, жрать не будет. У него нюх на бабки знаешь какой…

Громов разлил виски по стаканам и передал Просвину тот, из которого уже пили.

Просвин взял стакан, отпил. Громов уселся на диван, положив одну руку на спинку, и уставился в экран.

– А нахера он тебе вообще нужен? – Громов сделал большой глоток.

– Да Лизонька привезла. Жить без него, блядь, не может, – перефразировал он слова Лизоньки.

– А-а-а, – протянул Громов, стараясь скрыть, что упоминание Лизоньки его взволновало, – она тут надолго?

– На пару дней, – сказал Просвин и допил виски. Он потянулся за бутылкой и налил себе ещё. Громов тоже допил свой, Просвин налил ему ещё. – Мозги ебёт, не представляешь. Я, блин, с ума сойду с ней.

– А Витя где? – Поинтересовался Громов. Просвин протянул ему стакан.

– Да хер его знает. – Просвин откинулся на диван. – Улетел куда-то, по делам.

С третьего этажа послышались звуки шагов.

– Вот как раз и поздороваешься, – с тоской сказал Просвин.

Звук становился всё громче; хозяйка кота спускалась вниз, стуча каблучками по ступеням. Она была в облегающем домашнем тёмно-красном велюровом костюме: мягкие штаны и лёгкая толстовка с капюшоном. На лице – толстый слой макияжа, на пухлых губах – ярко-розовая помада, на веках переливаются золотистые тени, ресницы густо накрашены, волосы убраны в аккуратный хвост. Она, всем своим видом демонстрируя неудовольствие, встала рядом с телевизором в своей любимой позе: одна рука на бедре. Громов взглянул на её ноги, обтянутые мягкой материей, и бледную полоску чуть выпирающего животика, виднеющуюся между резинкой толстовки и поясом штанов. Чуть ниже груди Громова укололо ещё сильнее Он быстро перевёл взгляд на экран, где полицейская собака нападала на мужчину в чёрном. Он не хотел сам начинать разговор и, вообще, решил притворится, что не заметил её прихода.

– Ну, что вы тут расселись? – Нервно спросила Лизонька.

Просвин не обратил не неё внимания.

– Что делать будете, защитнички? Когда работать начнём? Меня же посадят. И тебя, кстати, тоже.

– Ой, – поморщился Просвин, – никто тебя не тронет. Кому ты вообще нужна?

– Кому нужна? – Зло переспросила Лизонька. – Да эти уроды, – она ткнула куда-то в сторону палец с накрашенным ухоженным ногтем, – меня-то как раз сажать собираются. А если меня посадят, я вас всех, козлов, заложу. – Она бросила взгляд на Громова. – Вы у меня ещё поскачете! У вас всё отберут и по два пожизненных каждому дадут! И никаких больше шлюх, островов, джипов с мигалками и вертолётов! Будете на нарах почивать! – Всё это она выдала с таким количеством яда, что Громову стало не по себе.

Просвин на неё даже не взглянул.

– Саш, – он сказал, не отрываясь от экрана, – налей ещё.

Лизонька хмыкнула и поспешила уйти. Её каблучки стучали по ступеням с особой силой, как бы демонстрируя сильное неудовольствие. Поднявшись на третий этаж, она оттуда что-то крикнула, но Громов не разобрал что. Просвин взял пульт и сделал звук громче.

– … И как же мы его теперь найдем? – Спрашивал кого-то мужчина в телевизоре. Сидевшая рядом с ним собака громко гавкнула.

* * *

На третьем этажа сильно хлопнула дверь.

В груди у Громова стало успокаиваться. Но пришло странное волнение; с каждой минутой оно усиливалось. Он хотел подняться наверх, ему нужно было подняться наверх, иначе это чувство не уйдет и будет терзать его весь вечер. Если не сейчас, то когда? Такая ситуация может и не повториться. Недолго думая, он нашёл предлог, чтобы встать и подняться на третий этаж – надо бы посмотреть документы. О том, что за ним следом может подняться Просвин, Громов не думал; желание, овладевшее им, затмило разум. Он больше не мог и не хотел ждать. Да и чего ждать, в конце концов!

– А где все документы по делу? – Спросил он, вскочив с места.

– У меня в кабинете, наверху. Три папки на столе, – не отрываясь от телеэкрана, ответил Просвин.

– Я пойду, взгляну. – Громов поставил стакан на столик.

– Давай, – кивнул Просвин.

Кот, все ещё сидящий на столе, оторвавшись от банки с икрой и чуть наклонив голову, вопросительно посмотрел оранжевыми глазами на проходящего мимо Громова.

Время шло. С каждым шагом у Громова оставалось всё меньше возможности повернуть вспять. Сердце билось громко, где-то почти в горле. Он должен сделать все тихо. Если Просвин или кто-то ещё увидят его у Лизоньки, скандал будет грандиозный, сдуру, его могли бы даже пристрелить. Хотя, оружие, скорее всего, храниться в сейфе в кабинете, куда он, якобы, и собрался… Эта мысль его немного успокоила.

Громов поднялся на третий этаж и оказался в широком коридоре, ведущем к кабинету Просвина. По обе стороны коридора – по две двери. За одной из них Лизонька. Чуть ниже груди опять закололо: никакого страха, запылал азарт, как у охотника, преследующего добычу. Желание женской плоти полностью затмило разум.

Звук телевизора стал тише и ещё прерывистее; Просвин снова прыгал по каналам. Громов открыл первую дверь слева: гостевая спальня с большой аккуратно застеленной кроватью, и несколькими шкафами, занимающими собой всю стену. Свет выключен. Темно. Он плотно закрыл дверь, стараясь не шуметь, и осторожно открыл дверь в другую комнату, напротив первой. Всё это Громов проделывал тихо и надеялся, что Просвин не услышит шагов.

Ему повезло: комната была залита искусственным светом, бельё скомкано на кровати. Большой раскрытый чемодан лежал на полу, в нём – кое-как набросанные вещи: кто-то или собирал его, или разбирал. На экране включенного ноутбука, стоящего на столе в окружении разных тюбиков, баночек, баллончиков и кисточек, мелькало слайд шоу. Лизонька рылась в шкафу, раздвинув зеркальные двери. Как только Громов появился в комнате, она высунулась из шкафа и бросила на него вопросительный взгляд. На лице появилось злобное выражение. Громов быстро, стараясь не шуметь, закрыл дверь и метнулся к ней. Не отводя взгляда от лица Лизоньки, Громов схватил её обеими руками за талию, почти толкнул к стене. Она хотела что-то сказать, но не успела. Он прижал свои губы к её. Она начала судорожно его отталкивать и бить кулачками по плечам, пытаясь высвободиться. На Громова это не действовало. Даже наоборот, это больше возбуждало его, усиливало желание. Он начал целовать её щеку, зажав её голову между своим лицом и стеной. Руки он засунул под толстовку. Чувствуя теплую, гладкую кожу талии он всё сильнее придавливал её к стене. Она отталкивала его плечи, приложив всю силу, которую только могла, но безрезультатно.

– Громов, ты охренел, – прошипела она, когда он целовал её шею.

Это продолжалась с минуту. Она устала бороться и уже не старалась освободиться из его объятий, но всё-таки попробовала ударить его в живот. Расстояние для удара не было, и кулак просто упёрся в его бок.

Громов судорожно дышал, всё целуя и целуя её шею. Поняв, что она уже не сопротивляется его натиску, и, почувствовав её руки на своих бёдрах, Громов стал обнимать её уже без прежнего напора, нежнее.

– Саша, так нельзя, – произнесла она, наконец, еле слышно. Прикрыв глаза, она подняла голову, подставляя лицо для поцелуев. Она больше не сопротивлялась. Резко дернув молнию на толстовке, он порвал её.

– Саша, ну, осторожней.., – одной рукой она обнимала его и прижимала к себе, а второй – держала волосы. Она закинула на него ногу и прижалась к нему бедрами.

…Этажом ниже Просвин налил себе ещё виски. В телевизоре снова показывали Пахана. Это было одно из его недавних интервью. Он, в сером пиджаке и чёрной рубашке, развалясь, сидел в кресле; камера показывала его сбоку. Обсуждаемый вопрос касался ещё одного мирного вторжения наших войск на территорию какой-то соседней маленькой страны.

– Ну и что мы сделали? – С напускным непониманием, чуть игриво возмутился Пахан. – Что такого? Вошли в неё и сделали своей.

Просвин кивнул и залпом выпил виски.

В ответ на следующий вопрос корреспондента Пахан с серьёзным видом что-то объяснял на пальцах. Он загнул все пальцы на обеих руках, кроме указательных и средних. Он размахивал ими перед лицом репортёра.

– Вот, видите, два, – помахал он пальцами левой руки, – и ещё два, – он показал пальцы на правой руке, – получается четыре. Тут никакой магии нет. И никакого вранья нет, тут всё очень просто. А вот если к этим четырём, – он отогнул на левой руке вдобавок два пальца, безымянный и большой, – прибавить ещё три, – показал три пальца на правой, отогнув большой, – то получится семь. Мы тут никого обмануть не можем. Всё очень просто и понятно.

– Вот Пахан молодец, – обрадовался Просвин, – как всё просто объясняет. Не то что, все эти, остальные. Голову морочат.

Лизонька вытирала гладкую кожу ноги домашними штанами. Громов заправил рубашку в брюки, просунул руки в рукава пиджака. Ему стало очень спокойно, по всему телу прошла волна тепла. Отлегло. Он пригладил рукой волосы и спустился на второй этаж.

– Документов там – до завтра возиться. Работы немерено. Не плохо вы тут домашний арест отсиживаете. – Сказал Громов. Он взял полупустую бутылку со стола и налил виски в свой стакан.

Пьяный Просвин сделал глубокий вдох.

– Давай завтра будем думать, – предложил он.

Снова послышался шум на ступенях, и Лизонька спустилась к ним в точно таком же костюме, но уже оранжевого цвета.

– А ты что переоделась? – Спросил Просвин, взглянув на неё. – Перед Громовым своими шмотками понтуешься? – Он хихикнул.

– У меня молния порвалась, – сказала она недовольным, чуть обиженным тоном.

Она взяла на руки подбежавшего к ней кота, начала его тискать.

– Осторожнее надо быть. – Громов залпом выпил виски, внимательно глядя на неё.

– И что вы планируете делать? – Лизонька бросила на него взгляд, полный тихой злобы. Он ей улыбнулся и слегка подмигнул.

Громов сел рядом с Просвиным и уставился в телевизор.

– Да посмотрим, Лиз, – сказал Просвин, – пока не знаю.

– Ты понимаешь, что тебя могут лишить всего, – сказала она с нарастающей агрессией. Она отпустила кота и заслонила собой телевизор.

– Тьфу, ты! Да хватит уже истерить! – Возмутился Просвин. – Как ты мне надоела! Что ты хочешь постоянно?

– Громов, скажи ему, – она уставилась на Громова.

– Что ему сказать, – он пожал плечами, – ему виднее.

Лизонька еле сдерживалась, чтобы не взорваться от разрывающей её злобы. Обидевшись, она покинула комнату.

– Вообще-то, я знаешь, что думаю, – протянул Просвин через несколько минут тишины, – гори оно всё синим пламенем. Мне даже как-то всё равно.

– Что значит, всё равно? – Нахмурился Громов, – ты что?

– Ну, в смысле, – Просвин говорил медленно, растягивая слова, – понимаешь, ничего, в общем-то, страшного, если меня от всего отстранят. Денег у меня достаточно, можно отдохнуть.

– Окстись, – воскликнул Громов, – ты же знаешь, просто так никого не отпускают. Выйти нельзя, – он осушил стакан, – это невозможно. Но пока мы с Начальником на местах, ничего тебе не будет.

– Я с удовольствием продал бы половину всего и свалил куда-нибудь. Да, чёрт с ними, всё бы продал. Сидел бы где-нибудь на островах, пока в старика дряхлого не превратился. Только хер впустит кто-нибудь. – Сказал он задумчиво и грустно, – а так бы хотелось оставить эту вечную сраную мерзлоту, машины эти с мигалками заебали.

Громов ответил не сразу, он на секунду задумался.

– Хотя, может ты и прав. – Громов положил ему руку на плечо. – Отдыхать тоже надо. И, правда, всё это заебало уже. Вечные разъезды, разборки. Тебе, и, правда, надо отдохнуть.

Просвин широко улыбнулся, несколько раз моргнул.

– Ну ладно, не засыпай, – тихонько толкнул его Громов и налил себе ещё виски. – Тебе ещё? – Спросил он Просвина.

– Давай, – согласился почти засыпающий Просвин, – вообще, всё заебало, – пробурчал он.

Громов отпил из стакана и поднялся. Он направился в коридор, сигареты остались в пальто. Когда он вышел на ступеньки, автоматически зажёгся свет над головой. Лицо обдало холодом. Он достал сигарету и закурил. Неплохо всё-таки Просвин устроился. Будь кто-нибудь другой на месте Начальника и Громова, Просвина бы точно посадили. Долго бы мурыжили, а потом закрыли. Но только не Начальник с Громовым. Ведь они – его близкие друзья, своих не бросят, Громов понял, что опьянел. А с Лизонькой хорошо вышло, поздравил он себя. Первый раз был удачный, значит точно не последний. Надо будет её ещё раз… А когда? Может быть, этой ночью? Просвин все равно напился… Только вот она не на шутку разозлилась. Ну, ничего, завтра точно получится. Надо будет извертеться как-нибудь. Громов планировал остаться тут ещё на несколько дней. Нужно, всё-таки, и поработать. Но, вполне возможно, завтра придётся опохмеляться, а где-нибудь между дел ещё раз оприходовать хозяйку – чужую жену и любовницу. Громов кинул бычок на мраморную ступеньку, раздавил ботинком. Всё не так плохо. Он улыбался, глядя в темноту.