DimaMarsh

С мигалками на машинах они быстро доехали до посёлка, где Начальник отстроил себе шикарный особняк. Громову и раньше доводилось бывать у него в гостях, правда, сейчас он никак не мог вспомнить, когда приезжал сюда в последний раз.

На участке в несколько гектаров, который круглосуточно охраняли десять спецназовцев, был выстроен огромный замок с гаражом на восемь автомобилей, несколькими бассейнами, подвалом с элитным алкоголем, специальным залом, где хранилась коллекция стрелкового оружия.

Начальник сидел в большой гостиной за белым с золотыми узорами столом. Вообще всё в комнате было в золотых извивающихся узорах: белый диван, подушки на диване, небольшой старинный клавесин, колонны, подпиравшие потолок, несколько комодов, шкаф со старинной фарфоровой посудой, мягкие кресла. Потолок, стены и двери были украшены сценами в стиле эпохи Возрождения: вот молодые люди и девушки завтракают на природе, вот полуобнажённая женщина с тянущимися к ней ангелами, вот охотники настигают раненную лань. Для того чтобы окружить себя такой красотой, Начальник в своё время привез из Франции мастера-живописца и заплатил тому кучу денег.

Изящество интерьеров сочеталось в особняке Начальника с бронированными дверями и пуленепробиваемыми стёклами. Окна были закрыты тяжёлыми, почти театральными занавесями с вышитыми на них золотом растениями; на всех открытых поверхностях стояли фотографии в золотых рамках и коллекционные статуэтки; огромный плазменный телевизор на комоде тоже был в золотом обрамлении. Громов никогда не был во французском замке семнадцатого века, но представлял, что он выглядел бы примерно так. Почему Начальник захотел окружить себя интерьером именно средневекового французского замка? Видимо, это было его единственное представление о роскоши. Не хватало только свечей с канделябрами и дам в пышных бальных платьях.

Начальник сидел в красном спортивном костюме; седые волосы на груди вылезали из-под расстёгнутой молнии. Громов позвонил ему с полчаса назад, рассказав, что сложилась ситуация, требующая срочного разрешения.

– Ну, что у вас там? – Спросил Начальник, когда Громов с Покрошиным появились в гостиной, – Саша, ты снова бухал всю ночь? Ты куда вообще пропал? Тебя весь день искали…

– Алексей Алексеевич, очень плохо себя чувствовал, приболел, – Громов покашлял.

Начальник посмотрел на Покрошина. Тот выглядел вполне нормально. «Видимо, и, правда, приболел», – подумал Начальник.

– Ну, докладывайте.

– Фёдора Тварина убитым нашли, – сказал Громов.

– Где? – Металлическим голосом спросил Начальник.

– Да, тут, – Покрошин махнул рукой куда-то в сторону, – в Подмосковье.

– Твою мать.., – Начальник откинулся на спину стула, – а кого хера, он не на зоне? Приговор когда вынесли? А, Громов?

– Приговор-то вынесли, – кивнул головой Громов, – а вот с исполнением у них, видимо, затянулось.

– А ты что за этим не проследил? – Осуждающе спросил Начальник.

– Алексей Алексеевич, – начал оправдываться Громов, – дел уж очень много было…

– Знаю я твои дела, – махнул рукой Начальник. Он встал и прошёлся по гостиной.

Покрошин рассказал всё в деталях: как, кто и где нашли труп; поделился он и своими соображениями о предполагаемых мотивах убийства.

Начальник неодобрительно качал головой.

– Хули же он по Москве катался, время с дружками проводил. Громов, тебе бы за это по шее надавать надо.

– Алексей Алексеевич, да его бы в тюрьме тоже убили, – развел руками Громов.

– А вот этого мы наверняка знать не можем, – резко осадил его Начальник.

Покрошин и Громов стояли по стойке смирно, держа руки по швам.

– Твариным пусть мусора занимаются, – сказал Начальник. – Сейчас у нас есть дела поважнее.

– А если Сергей позвонит? – Спросил Громов.

– Ну и пусть звонит. Ты с ним поговори.

Громов не очень хотел общаться с Твариным-старшим. Он знал, тот именно его будет обвинять в случившемся, ведь это по его наводке сынку вынесли такой приговор. Но, видно, придётся. И тут же Громов решил, что будет отстаивать своё решения, доказывать, если потребуется, что оно было единственно правильным.

– Покрошин, – сказал Начальник. Тот поднял брови. – Ты посматривай, что там происходит, иногда Громову давай знать.

Покрошин кивнул.

Вскорости Покрошин с Громовым собрались уезжать, дело шло к утру. Но Начальник попросил Громова задержаться.

Было что обсудить. После отставки Церберева и всей его команды место руководителя Следственного Комитета было свободным. Начальник предложил назначить Покрошина исполняющим обязанности, но Громов уже наметил того на должность заместителя руководителя Администрации.

– Что думаешь, Громов, – спросил Начальник, – как тебе майор Митенин.

– Тот, который главный по шпионажу? – Уточнил Громов. – Амбициозный парень.

– Все они там амбициозные. Ничего, мы его сдержим, если что.

Так и решили. Громову очень нравилось принимать участие в подобных обсуждениях. По каждому вопросу у него было своё мнение, и он не стеснялся его высказывать. Многих людей он недолюбливал, и новости об их отставке радовали его. Многим он не доверял и не советовал их Начальнику. Хотя и понимал, что советовать что-либо Начальнику бесполезно, он сам всё знал и поступал всегда так, как сам считал нужным. Но, всё-таки, давал Громову возможность высказаться.

Ранним утром Громов с Начальником стояли в кабинете на седьмом этаже перед широким повисшим в воздухе экраном. Алексею Алексеевичу звонил Сергей Тварин. Его крупное лицо появилось на середине экрана. Громову показалось, что Тварин сильно постарел с момента их последней встречи. Кожа на лице стала ещё более дряблой, складок появилось больше. Надтреснутым голосом он поздоровался. Начальник и Громов выразили ему свои соболезнования.

– Спасибо, ребята, спасибо. – Выдохнул Тварин. – Я, в общем-то, всё уже знаю. Звоню с просьбой. Алексей, найди тех, кто это сделал. У меня есть основание думать, что это могут быть знакомые мне люди, – он сделал паузу и глубоко вздохнул, из горла раздался сип. – Ситуация в Москве отражается и на регионах.

– Сергей, – серьезно начал Начальник, – я боюсь, с этим сложно. Ты же знаешь, Комитет сейчас переживает не лучшие времена. На жизни наших сотрудников покушаются, на людей заводят дела, к тому же там, наверху.., – он кивнул на потолок.

– Алексей, – прервал его Тварин, – пожалуйста, не рассказывай мне про верхи. Я понимаю, что ситуация сейчас не простая. Уж кто-кто, а я-то знаю.., Я прошу…

– Сергей, – вмешался в разговор Громов, – понимаете, это уже не в наших силах. Этим занимается Следственный Комитет. Чтобы этим занялись мы, дело должны опять передать в Комитет. Да и откуда вы можете знать, кто убил вашего сына? А если знаете, то звоните в Следственный Комитет. Я уверен, что они приложат все силы для поимки виновных.

– Да, что же вы?! – Разозлился Сергей. – Не рассказывайте мне про все эти ваши игры! Не вешайте мне лапшу на уши! До людей, о которых я говорю, никакие следаки не дотянутся. А ты, Алексей, точно можешь.

– Сергей, я тебе уже сказал, – наставительно говорил Начальник, – у нас сейчас нет ресурсов, чтобы перебирать твоих подозреваемых. К тому же, твой сын был приговорен к сроку. Почему он тусовался на свободе, да ещё и в Москве?

Сергей напрягся.

– На самом деле, – продолжал Начальник, – что мы могли бы сделать, так это начать расследование против местных исполнительных органов. Как могло получиться, что приговорённый за тяжкие преступления мог так долго оставаться на свободе, да ещё и уехать в другой город!? Но мы, Сергей, прекрасно понимаем, что тебе и так плохо, да и нам не до этого. Так что не советовал бы тебе на нас злиться.

– Да что ты говоришь про тяжкие преступления? – Разозлился Сергей Тварин, – не ты ли в одиннадцатом сбил того парня, после юбилея. Что-то я не помню….

– Время было другое, Сергей, – высокомерно перебил его Начальник. – Сам всё помнишь. Я тебе сказал, нет у нас сейчас ресурсов для решения твоих личных проблем.

– Не говори мне про другое время, Алексей, – Сергей задыхался, но продолжал спор, – ничего не изменилось, если мы с тобой на своих местах. И проблемы решаются так же, как и всегда. И всегда так решаться будут. Ты тут берега не путай.

Начальника охватывала тихая ярость. Продолжать диалог не было смысла.

– Я всё сказал, Сергей. – Начальник нажал на кнопку, экран с лицом Тварина испарился в воздухе. Начальник прекрасно понимал, что, вполне возможно, это был последний раз, когда он разговаривал с Твариным.

– Может, его жизни и правда угрожают? – Задумчиво спросил Громов.

– Может быть, хотя не уверен. Тварин – ещё тот хитрец. – Сказал Начальник. – Нашел ещё один повод, чтобы убрать своих конкурентов. Может ему повезёт, и их имена окажутся в наших списках, но я что-то не припомню. В любом случае, если его сына и, правда, замочили его враги, то ему самому недолго осталось. Такую борзость сложно остановить на полпути.

Громов обдумывал ситуацию.

– Тварин – старая школа, своё он уже отпахал. Он жаден, и себя изжил. – Начальник сел в кожаное кресло. – Тот, кто будет после него, будет лучше. А если нет, то мы сами всех замочим. С К-ом потом разберёмся, когда в столице кипиш уляжется.

– Как скажете, – кивнул Громов.

– А ты, Саша, – предложил Начальник, – езжай-ка лучше к Просвину. Через пару дней оформим дело. Начнешь его официально разбирать. Обсуди там с ним, что да как. Только никому на глаза особенно не попадайся. Он всё-таки под домашним арестом.

– За Валентина я ручаюсь. Но вот любовница его.., – задумался Громов,– истеричка она какая-то. Того и гляди, ещё психанёт...

– С ней сам разберись, – махнул рукой Начальник. – С Валей посоветуйся. И отнесись к ситуации серьёзно. – Он посмотрел на Громова. – Это – твоё последнее дело перед повышением. – Начальник опустил голову к бумагам, но Громов заметил быструю улыбку, пробежавшую по его губам.

В груди у Громова что-то ёкнуло: значит всё решено. Он улыбнулся. Значит он – глава Администрации Пахана. Осталось совсем недолго.

Разбираться в деле Просвина для Громова будет одним удовольствием. Сильно напрягаться не нужно. Можно посидеть и повспоминать старые времена. К тому же, Просвин был таким же любителем выпить, как и Громов.

Громов не стал возвращаться в Комитет после поездки к Лизоньке. Он сильно злился. «Почему бы ей не позвонить Лизогубу, раз она в таком дерьме? – думал он. – Пусть сама с Просвиным решает, как выкручиваться». Да и, в конце концов, какое право она имеет что-либо от него требовать?! Да ещё и в таком тоне! Кто она вообще такая?! Жёнушка какого-то назойливого лоха, любовница проворовавшегося бизнесмена-чиновника? Единственное, что она сделала правильно в своей жизни, это выбрала, кому давать. Если бы не это, то кем бы она вообще была?! Раздвинутые ноги не дают ей никаких особых прав. Никто не обязан сломя голову бросаться на её защиту. Пусть Лизогуб этим сам занимается. Кем она себя возомнила?! Если бы она хоть нормально попросила, то ладно, можно было бы вписаться. Но вот так набрасываться, в истерике? Пусть сначала успокоится. Все эти мысли сменялись всё быстрее и быстрее, пока Громов не почувствовал сильную усталость.

Пока он ехал домой, злоба куда-то ушла. В конце концов, Громов был гораздо ближе к эпицентру конфликта, чем Лизонька или даже Просвин. Мысли в голове путались. С одной стороны, он понимал, что, если не вытащить их, то через какое-то время могут прийти и за ним. Но, с другой – ему совсем не хотелось помогать лично ей. Если бы делом занимался Комитет и Начальник поручил его Громову, то он бы им и занялся. Валентина он жалел, но ответственности за Лизоньку не чувствовал.

Громов позвонил Покрошину; его мобильный телефон был недоступен. Он позвонил на домашний. Ответила жена Покрошина, Женя. Очень недовольным тоном дала понять Громову, что нормальные люди на неделе работают, а не набухиваются до свинского состояния. У Покрошина – куча работы, и, вообще, он проводит больше времени с Громовым, чем с детьми. Она повесила трубку. «Ну, вот, блядь», – подумал Громов. Злоба снова начала распирать его. Он схватил ключи от машины и серое пальто.

Чёрный «кадиллак» нёсся по ночной столице, подрезая колымаги обывателей. Всё вокруг такое знакомое: грязный снег под оранжевыми фонарями, капли на лобовом стекле и размытые в них фары встречных машин, звук мотора, ор радио и почти бросающиеся под колёса пешеходы.

А ещё через три часа езды по городу голова у Громова раскалывалась от боли, руки не слушались. Громов смешал алкоголь и бутиратом, который он принимал второй раз в жизни. Мчащийся «кадиллак» носило из стороны в сторону, болтало по колеям. Громов хотел было сбавить скорость, но выпитое спиртное, перемешанное с наркотиком, мешало вспомнить, как это сделать. Правая нога онемела на педали газа, всё тело ныло. Он только успевал объезжать машины в потоке, избегая столкновения. Сознание затуманилось. Глаза закрывались. Ему приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы голова не упала на руль, и сознание не отключилось. Громов снова дёрнул руль, и машина резко метнулась влево. Громов замотал головой, стараясь не отключиться. «Надо бы съехать с четырехполосного проспекта во дворы, где меньше шансов разъебаться к хуям собачим», – промелькнуло где-то в подсознании. Вдалеке, на следующем перекрёстке, мигал зелёный круг светофора. Приблизившись к повороту, он перестроился из левого ряда через весь поток, свернул направо, не обращая внимания на гудки и визг тормозов подрезаемых машин. «Кадиллак» занесло. Громов надавил на газ, автомобиль устремился вперёд по узенькой улочке. Он усмехнулся, подумав, что это он – хозяин жизни, этого мира, этой дороги. К этому моменту он перестал понимать, в какой части Москвы находится. Громов попытался осмотреться, но онемевшая шея плохо слушалась: в одну сторону голова, вроде бы, поворачивалась, а вот в другую – отказывалась. В глазах всё плыло: фонари, чёрное небо, фары машин, огни в окнах панельных хрущёвок. «Когда же всё это закончится?» Наконец, справившись с непослушной шеей, Громов увидел впереди два тусклых огня. Они быстро приближались. Казалось, что есть ещё достаточно времени перестроиться. Но вдруг, помимо его воли, как бы на автомате, правая нога вдруг дернулась и ударила в педаль тормоза. «Кадиллак» завизжал покрышками по холодному асфальту и проскользил несколько метров вперёд, легко ударив в багажник тёмно-зелёного старенького «москвича».

Громов почувствовал толчок; отдало в руки. Подушки безопасности, на счастье, не сработали. «Как он меня, блядина, не увидел», – подумал Громов. Он почти вывалился из автомобиля и, не закрыв дверь, подошёл к капоту. Бампер немного помялся прямо посередине, обломок хромированной решетки радиатора лежал на мостовой. Яркие фары «кадиллака» освещали разбитую заднюю часть «москвича». Из него вылез дед – потрёпанный, как и его машина. Он обхватил руками седую голову.

– Ах ты, поганец! – Он начал вопить и грозить кулаком.

Только этого Громову сейчас не хватало. Будь он в другом состоянии, и будь это в другое время, он просто бы заплатил деду. Но сейчас подобное даже не пришло Громову в голову.

– Ты, что, блядь, не видел, что я ехал? Хули ты так медленно пёрся? – Проорал Громов.

Он, как мог, проковылял к деду. Тот начал что-то кричать в ответ, махать руками. Пьяному и обдолбанному Громову показалось, что дед хочет его ударить, и он решил напасть первым. Он схватил дедка за ворот куртки и ударил кулаком в нос. Лицо старика залила кровь.

Глядя на его разбитое лицо, Громов начал понемногу приходить в себя. «Высокопоставленный работник КНОПБа, будучи в состоянии наркотического опьянения, избил пенсионера до смерти», – представил себе Громов заголовок завтрашней статьи на неподконтрольном властям сайте в интернете. Он ещё ударил деда, на этот раз в живот, и запихнул его в салон «москвича». Дед, крехтя и охая, обнял руками живот и упал на переднее сиденье. Держась за открытую дверь и стараясь не упасть, Громов несколько раз пнул деда по голове каблуком. Проезжающие мимо автомобили замедляли ход, кто-то что-то выкрикнул из окна. Громов добрался до «кадиллака», сел за руль и ударил по газам. На экране приборной панели высветилась стрелочка с маршрутом. Спать хотелось всё сильнее. К счастью, ехать до дома Громову оставалось меньше получаса. С трудом себя контролируя, он, как мог, доехал до чёрных ворот жилого комплекса.

* * *

Около двух утра сон внезапно прервался звонком на мобильный. Громов резко открыл глаза и долго соображал, откуда идёт звук. Наконец, поняв, что происходит, он потянулся за телефоном.

– Да, – прохрипел он в трубку. Во рту был отвратительный вкус табака и рвоты. Казалось, опьянение его ещё не отпустило.

– Простите, что беспокою вас в такой неурочный час, Александр Сергеевич, – заговорил неуверенный незнакомый голос, – но тут такое дело...

– Какое? – Резко перебил его Громов. Он взял стакан с водой, стоявший на тумбочке, и сделал три больших глотка.

– Помните то ДТП? Автомобиль сбил троих девушек, вы им занимались... – С каждым словом голос становился всё тоньше.

У Громова появилось плохое предчувствие.

– Так вот, его нашли мёртвым, – почти прошептал голос.

– Как – мёртвым?! – Переспросил Громов. – С кем я говорю, кто это?

В трубке послышался шум, позвонивший явно передавал её кому-то другому. Через несколько быстрых вздохов Громов узнал знакомый голос.

– Бля, Громов, ты куда пропал? Тебя весь день все искали! – Вскричал Покрошин.

– Весь день? – Переспросил Громов.

– Это ты вчера ночью гонял? Чёрный «кадиллак» пол-Москвы на уши поставил. Если узнают, что это ты, то тебе пиздец.

Громов ничего не соображал. Он уронил голову на подушку. Вчера ночью? Он толком и не помнил, где был вчера ночью.

– Ничего я не гонял, – сказал он лениво.

– Я даже не хочу знать, где ты был весь день. Короче, вставай, давай. Тварина убили. – Быстро говорил Покрошин, – пиздец какой-то.

Громов вывалился из постели на пол. Держась одной рукой за голову, другой опираясь об пол, он поднялся на ноги и начал ходить по комнате, стараясь не потерять равновесия.

– Да. В одном дворе на помойке валяется. На самом деле, всё очень плохо, – говорил Покрошин.

– Выезжаю, – сказал Громов и повесил трубку.

Покрошин прислал ему сообщение с адресом.

Долго не раздумывая, Громов оделся в помятую, зловонную, валяющуюся по всей комнате одежду; он не помнил, как раздевался, ложась спать, какое сегодня число и сколько времени он проспал. Натянув брюки, он потёр ладонью лицо. «Сраные бутираты», – подумал он. Выпив четверть банки рассола, он вышел из подъезда. Холодный ночной воздух ударил в голову. Громов остановился, пытаясь прийти в себя. Пошарив по карманам, найдя помятую пачку сигарет, он поспешно вытащил одну. Она оказалась сломанной. Так же, как и вторая. Громов зашагал в сторону автостоянки. Нервно покопавшись в почти разорванной пачке, он, наконец, смог достать сигарету, не сломав её. Закурив, он понял, что не очень отчетливо помнит, где оставил машину. Покрутив головой, он заметил свой «кадиллак». Его автомобиль стоял чуть дальше, вскарабкавшись на заснеженную клумбу, где летом разбивали аккуратный газон. Память потихоньку стала возвращаться. Громов вспомнил, что, когда он въехал на парковку, свободных мест не было, и он загнал свой «кадиллак» на одну из клумб, ругая соседей, которые заняли его место. Сейчас, подойдя к автомобилю, он заметил сломанную решетку радиатора и поцарапанный бампер. Откуда были эти повреждения, он не помнил. Сердце на секунду замерло: вдруг он кого-то сбил? Подошёл ближе и осмотрел кузов. Пятен крови не было. Только несколько зелёных царапин чужой краски. Он немного успокоился: хорошо, что только помял чужую машину, а не сбил кого-то. Но решил сейчас об этом не думать; были проблемы и посерьёзней. Кое-как забравшись на сиденье, Громов завёл двигатель.

Сорокатрёхлетнего сынка Тварина нашёл на помойке бомж Семён, когда проходя мимо мусорных баков, он заметил лакированный ботинок, торчащий из-за пакетов с мусором. Полиция огородила место происшествия, срочно приехали следователи из Следственного Комитета и Покрошин.

Громов припарковал свой «кадиллак» рядом с чёрной «БМВ» пятой серии с синей мигалкой на крыше и красной полосой по всему кузову. Он подошёл к группе людей, стоявших вокруг помойки. Место происшествия было освещено прожекторами и отгорожено полицейскими машинами от любопытных местных жителей.

– Здравия желаю, Громов, – уныло произнес Покрошин, держа руки в карманах куртки.

– Здравия, – бросил ему Громов и засунул голову поглубже в воротник пальто. – Рассказывайте.

– Да что рассказывать, – Покрошин пожал плечами, – пиздец тут полнейший. Вот познакомься, – он кивнул на молодого полицейского куртке с папкой в руках, – это Павел.

Тот протянул Александру руку. Однако Громов её не пожал, ограничившись кивком головы.

– Это он тебе звонил.

– Ну, что, Павел, – сказал Громов, – тогда ты рассказывай.

Павел начал рассказывать, кто и как обнаружил покойника. Громов очень быстро перестал его слушать. Он смотрел на то, что когда-то было Фёдором Твариным. Его труп лежал среди мусорных пакетов, мешков, ящиков и прочего хлама. Лица было не узнать, оно всё распухло от многочисленных ударов чем-то тяжёлым и покрыто запёкшейся кровью. Глаза превратились в два вспухших фиолетовых бугра. В открытом рту зубов не было, вместо них виднелось что-то синее. Все пальцы на руках переломаны. На лбу маркером написано: «сука». Фёдор был в чёрном свитере и серых брюках. Всё – грязное. На шее поблескивала толстая золотая цепь, её не сняли, значит – не ограбление.

– У него ещё все кости сломали, – сказал Павел под конец своего нудного описания произошедшего.

– Да, уж, – тихо сказал Покрошин, осматривая тело.

– Голов полетит… Потом, как ягоды, собирать будем. Я такой обработки с девяностых не видел, – сказал подошедший тучный полицейский. – Профессиональная работа. Били его долго, со знанием дела. Скорее всего, арматурой и битами. Пальцы и зубы выдирали щипцами.

– Протокол составили? – Спросил у него Покрошин. Тот утвердительно кивнул в ответ.

– А что у него во рту? – Присматриваясь, спросил Громов.

– Яйца, – спокойно ответил полицейский. – Их, кстати, лучше вытащить, пока народ не узнал.

– А то потом свои прятать придется, – усмехнулся другой полицейский.

Покрошин презрительно посмотрел на него.

– У вас хоть какая-нибудь информация по делу есть? – Зло спросил он.

Первый полицейский, широко зевая, кивнул головой.

– Есть.., – Протянул он. – Он ехал от друзей, на этот раз, на удивление, особо пьяным не был, – он усмехнулся, но быстро спрятал улыбку, заметив, что и Громов, и Покрошин злобно на него взглянули.

– На друзей ничего нет. От них он уехал давно. Соответственно, мотивов немного. Мне кажется, месть.

– Машину его нашли в лесу сожжённой. – Добавил Павел. – Судя по количеству и разной силе ударов, били несколько человек. Банда. В машине нашли обгоревший телефон и бумажник. Цепь, опять же на шее. Значит, не разбой и не грабёж.

– А чем тут так воняет? – Вдруг спросил его Покрошин.

В воздухе отвратительно воняло помойкой. Чувствовался и перегар, исходивший от Громова. Но вдруг в нос Покрошину ударил ещё и третий резкий запах, принесённый с помойки резким порывом ветра.

– А, да, его ещё и обоссали, – сказал тучный полицейский.

– Саша, – осторожно спросил Громова Покрошин, – мне казалось, ты его посадил.

– Блядь, мне тоже так казалось. – Ответил Громов, протирая глаза.

– А почему он тогда тут? – Спросил Покрошин.

– А я знаю? Я, по-твоему, должен был его лично в тюрьму отвести и до камеры проводить? Моё дело расследование проводить. Исполнением другие люди занимаются.

– Вот, видимо, эти другие со своей работой и не поспешили.

– Сколько же говна одновременно! – Изрыгнул Громов. – Теперь ещё и этим заниматься…

– Так-с, – серьезно сказал Покрошин полицейским, – пока я не дам команду, его бате не звонить. Что делать-то? – Спросил он Громова.

– Я смотрю, ты тут команды раздаешь. Может ты и знаешь?

Покрошин не ответил.

– К Начальнику ехать нужно. – Сказал Громов. – Он Тварина лично знает. Я, правда, не представляю, как можно разрулить смерть сына.

– Когда? – Спросил Покрошин.

– Да прямо сейчас и поеду.

Покрошин кивнул.

– Чтобы тут ни одного репортера! – Приказал он полицейским. – Всё оформите, тело отвезите в морг, а мы – по делам.

Валентин Аркадьевич Просвин вылил на горячие чёрные камни воду из деревянного ковша. Вода громко зашипела, превращаясь в клубы горячего пара. Чем жарче, тем лучше – так любил Валентин Аркадьевич. Он мог просиживать в парилке минут по двадцать за раз. Всё его лысое тело покрылось крупными каплями пота. Ртуть на градуснике на деревянной стене поднялась выше отметки в «девяносто». Валентин Аркадьевич поправил налезшую на лоб банную шапку и вытер пот со лба пухлой ладонью. «Пора выходить», – подумал он. Это был уже его четвёртый заход за вечер. Открыв тяжёлую дверь, он вышел в душевую, снял шапку и повесил её на крючок. Подняв ведро с ледяной водой, опрокинул на себя; громко вскрикнув, он взял полотенце с полки, вытерся. Всё-таки хорошую баню он себе отстроил, двухэтажную, на втором этаже – бильярд и бар. В просторном предбаннике было прохладно и спокойно. На деревянном столике стояла большая кружка с пивом с плотной белой пеной, ещё не тронутая. Рядом – миска с варёными горячими креветками, блюдце с нарезанной тонкими ломтиками селёдкой и маленький, покрытый инеем графинчик со ста пятьюдесятью граммами водки. Всё только что приготовленное и принесённое. Валентин Аркадьевич натянул белый банный халат и сделал несколько жадных глотков.

– Ох, как хорошо, – прокряхтел он и сел на диван у столика.

Выбирая по одной креветке из миски, он отрывал ей голову и высасывал сок, потом выедал икру на брюшке, отрывал лапки и снимал панцирь со спины. Отломив хвостик, он отправлял в рот мягкое мясо и с удовольствием его пережёвывал. Валентин Аркадьевич расслабился; тело размякло, руки стали тяжёлыми, дышалось легко. Съев все креветки из миски и допив пиво, он налил себе ещё пятьдесят грамм ледяной водки, выпил, закусив кусочком аппетитно лоснящейся маслом селёдки. «Надо бы покурить», – подумал он. Вставая с дивана, он нащупал в кармане халата пачку сигарет и зажигалку. Выйдя на хорошо освещённую веранду, он смотрел в холодную темноту, воцарившуюся на участке. Мягкий снег лежал на газоне, поблескивая под светом фонаря. Чуть вдали, на другом конце участка, на первом этаже огромного дома работал телевизор, за занавесками в зажжённых окнах мелькал силуэт жены.

Пар смешивался с дымом сигареты и растворялся в чёрной темноте. Валентин Аркадьевич медленно курил, думая о своей жене, любовнице Лизоньке и о жизни в целом. «Надо бы в церковь в воскресенье сходить», – подумал он. Подул ветер, шевеля голые ветки кустов. Валентин Аркадьевич закрыл глаза, вдыхая ароматный сигаретный дым. Послышался шорох. Валентин Аркадьевич не обратил внимание. Шорох повторился, уже громче. Казалось, что кто-то бежит по асфальту, стараясь ступать так, чтобы его не услышали. Валентин Аркадьевич затянулся, снова воцарилась тишина, только тихо шипела догорающая сигарета. Вдруг послышался рёв двигателя, через забор хлынул поток света. На другом конце участка заскрежетал гнущийся металл. Всё пространство быстро заполнили люди в чёрном с автоматами и лицами, спрятанными за балаклавами; на касках отчётливо виднелись эмблемы гвардии Пахана. Они быстро передвигались несколькими змейками. Первая направилась прямо к дому. Входная дверь вылетела, с громким стуком ударившись о каменное крыльцо; из дома послышались крики жены и ор гвардейцев. Вторая змейка из десяти человек направилась к бане.

Первый гвардеец, вбежав на веранду, наступил на непотушенный бычок и прижался к стене у плотно закрытой входной двери. Второй выбил ногой входную дверь. Дерево с треском сломалось. Рукой он вырвал сломанную дверь из рамы, пропуская третьего, четвёртого и пятого. Те, на полусогнутых ногах, держа автоматы наизготовку, вбежали в прихожую. Четверо, один за другим, побежали на второй этаж. «Всё чисто», – вскоре раздался оттуда голос одного из гвардейцев. Тогда остальные стали осматривать пространство внизу. В первого же гвардейца, который повернул из прихожей налево, в предбанник, полетел маленький графинчик с водкой. Графинчик разбился о каску, водка быстро впиталась в балаклаву, потекла по форменной куртке. Облитого водкой гвардейца оттолкнул с пути следующий за ним и направился прямо к Просвину. В его лицо отправилась миска с потрохами креветок.

Просвину повезло, что гвардейцам была отдана команда «не стрелять», а все автоматы были заряжены холостыми – на всякий случай...

Валентин Аркадьевич ринулся к выходу сквозь не ожидавших от него такой прыти гвардейцев. Будучи человеком размеров, больше среднего, он смог повалить нескольких и пробраться в прихожую. Там по лестнице со второго этажа спускались ещё четверо. Просвин метнулся на улицу, гвардейцы, опешившие от такого отпора, за ним. Валентин бежал быстро, через весь участок. Но силы были явно не равными, и уже скоро его нагнали. Втроём гвардейцы повалили распаренную тушу Просвина в снег, заломили руки за спину. Просвин орал и дико матерился. Его подняли и повели к джипу, проломившему металлические ворота.

– Вы арестованы за превышение полномочий и хищения в особенно крупных размерах. – Сказал командир гвардейцев, ожидавший его у джипа.

– Опять, ёб твою мать, – вырвалось изо рта Просвина вместе с набившимся в него снегом.

* * *

В это самое время пьяный Фёдор Покрошин тряс официанта в караоке-баре дорогого ресторана ”Poy-Pey”. Он, после очередного полулитра водки настаивал, что его очередь петь прошла три песни назад. Официант этого не отрицал; только он, официант, за караоке не отвечал. За караоке отвечает другой сотрудник ресторана, который ставил заказанные песни, и Покрошину нужно говорить с ним, а не с официантом. Но до Фёдора это никак не доходило.

– Хорошо, хорошо. Вы – следующий, сказал напуганный до смерти официант. Покрошин его отпустил, и тот метнулся в сторону.

– Нет, ну что за херня, – сказал Покрошин, разливая водку в рюмки и проливая на стол. – Я, бля, спеть хочу, ну. Моя же очередь...

Покрошина, и, правда, уже три раза звали к микрофону, но у него, пьяного, включалось удивительное умение блокировать определённые окружавшие его шумы и поэтому он уже трижды пропускал свою очередь.

– Твоя, твоя, – соглашался с ним Громов, заталкивая в рот сочный солёный помидор, – никто не отрицает.

Стройная, даже худая молодая женщина в длинном платье истошно завывала про любовь пьяным голосом, не попадая в ноты и путая слова.

– Бля, если я не следующий, я, сука, удавлю кого-нибудь, – возмущался Покрошин, опрокидывая очередную рюмку.

В караоке-баре было полно народу: компании хорошо одетых молодых людей, был даже кто-то из шоу бизнеса. Место дорогое, элитное. Громов не очень любил караоке, не умел петь, но не мог упустить возможность провести время с другом. В этот раз Покрошин предложил встретиться, чтобы обсудить, как идёт расследование обстоятельств, связанных с взрывом машины Громова. И вот они уже заказывали второй литр водки на двоих в одном из самых престижных ресторанов столицы.

– Блядь, да я их найду, – Покрошин говорил, должно быть, уже в одиннадцатый раз.

Громову надоело отвечать, и он просто кивал, продолжая жевать.

– Вот увидишь, – продолжал Покрошин, – мы их повяжем.

– Я уверен, – отрезал Громов.

Обсуждение происшествия перешло в дикую попойку в тот момент, когда Громов стал рассказывать Покрошину о перестановках в аппарате управления страной и о возможном переводе Покрошина, если, конечно, тот захочет. На какую должность рассчитывает сам Громов, Покрошин ещё не знал.

– Блядь, ты не волнуйся. Тебе вообще ничто больше не угрожает, – продолжал неугомонный Покрошин. – И Церберев тебе не угрожает. Я не знаю, что на него нашло, честно, – он развёл руками.

Девять человек, сидящие за длинным столом, зааплодировали и засвистели. Покрошин резко на них обернулся, выматерился. За общим шумом в зале никто ничего не услышал. Покрошин обернулся опять к Громову, разливавшему водку.

– С Церберевым, считай, покончено. На пенсию его отправят, да и всё.

Они снова выпили. Заиграла музыка. Покрошин посмотрел на место в зале между двумя колонками, куда выходили петь. Он замер в оцепенении. В приглушённом разноцветном свете стоял опрятный, гладко выбритый мужчина в синем пиджаке с чёрными уложенными волосами и что-то пел, весело поглядывая в зал узкими глазами, выдававшими его нерусское происхождение.

– Блядь, ну я же следующий, – процедил Покрошин сквозь зубы, – я же просил…

– Ты – следующий, – заверил его Громов.

– Нет, я сейчас. После той бляди пьяной. Я же, блядь, попросил. – Он завертел головой в поисках официанта. – Я же сейчас должен был, ну что за нахер.

– Хули ты ноешь, – пропел в микрофон мужчина, широко улыбаясь, отчего его глаза сузились ещё больше.

Покрошин в момент перестал вертеть головой и тупым, яростным, злобным взглядом уставился на сцену. В зале послышался смех.

– Хули ты ноешь, а? – Пропел ещё раз мужчина.

Громову показалось, что тот смотрит и обращается прямо к Покрошину. Тот побелел. В зале начали громко смеяться, кто-то зааплодировал. Громов не успел понять, что происходит, как Покрошин заорал.

– Ты, чё, сука, охуел?! – Он бросился прямо к мужчине. В прыжке повалив его, он ухватился за шею и крепко её сдавил.

Пение прекратилось, музыка ещё продолжалась.

– Узкоглазая тварь, – орал Покрошин. Первый удар он нанёс мужчине по носу. Не смотря на то, что Покрошин был уже сильно пьян, кулак попал прямо в цель и разбил нос. Кровь хлынула на пиджак, закапала на пол. Люди повскакивали со своих мест. Мужчины что-то кричали, женщины визжали.

– Это я, хули, ною! Чурка ёбанная! Это ты – мне?!

К Покрошину бросились несколько мужчин, видимо друзья певца. До того, как они к нему подскочили, Покрошин вторым ударом выбил певцу челюсть. Его с трудом оттащили, начали бить ногами. Громов спокойно встал, музыка перестала играть. Из внутреннего кармана чёрного пиджака он достал удостоверение сотрудника Комитета. Грубо растолкал всех дерущихся. Одного из мужчин, избивающих Покрошина, Громов сильным боксёрским ударом, с правой руки в челюсть, уложил на пол. Второй, оторвавшись от Покрошина, толкнул Громова. Тот раскрыл красную книжечку удостоверения и показал, держа её прямо перед глазами обидчика. Пока тот, прищурившись, рассматривал удостоверение, Громов сделал резкое движение головой и лбом сломал ему нос. Мужчина упал, держась за лицо обеими руками; сквозь пальцы потекла кровь. Третий, всё ещё избивавший Покрошина, замер. Покрошин вскочил. В потасовке он, как ни странно, совсем не пострадал, только его белая рубашка немного помялась и испачкалась: на ней кое-где были видны следы грязных подошв. Покрошин, видимо, решив, что последний удар должен быть за ним, дал последнему нападавшему в живот; тот сложился пополам.

– Чё, кто тут ещё хочет сказать мне, что я ною?! – Заорал он на весь ресторан. В зале воцарилась полная тишина. Все гости замерли, официанты не двигались, даже охранники не решались подойти к Покрошину с Громовым.

– Я так и думал, – громко сказал Покрошин.

Он вернулся к столику.

– Ты же петь хотел? – Спросил Громов.

– Да не хочу я уже ничего, – отмахнулся Покрошин. Он взял со стола бутылку водки, достал несколько купюр, бросил их на стол и направился к выходу.

На улице было совсем не холодно. На Саввинской набережной на фоне оранжевого света от фонарей шёл снег. Падая на чёрный тротуар, он моментально таял. Громов натянул серое пальто; Покрошин – чёрную меховую куртку.

– Вот, сука, всего-то спеть хотел. Никогда сюда больше не пойду. – Сказал он и сделал глоток из бутылки. – Дерьмо, а не ресторан.

Они медленно брели по набережной. Снег падал на плечи и волосы, таял, стекая холодными струйками за воротник. Громов закурил и протянул руку Покрошину – за бутылкой. Тот передал её приятелю. Громов запрокинул голову и стал выливать содержимое бутылки себе в рот.

– Мне-то оставь, – попросил Покрошин.

Громов передал ему бутылку. Вдруг зазвонил телефон. Громов долго смотрел на широкий экран, раскачиваясь и прищурив один глаз. Наконец, ответив на вызов, он стал слушать. Пока Громов боролся с телефонной трубкой, Покрошин прошёл несколько шагов вперёд. Он остановился, только заметив, что Громова рядом с ним нет.

– Хуёво, – серьезно сказал Громов, – очень хуёво. – Он некоторое время молча слушал. – Нет, сейчас не надо. Завтра сам позвоню. – Сказал он ещё через некоторое время и нажал кнопку отбоя.

– Что случилось? – Спросил Покрошин, медленно моргая.

– А то, Феденька, – злобно сказал Громов – что Следственный Комитет совместно с Гвардией Пахана только что арестовали уважаемого бизнесмена и государственного деятеля Валентина Аркадьевича Просвина по обвинению в хищениях в особенно крупных размерах и злоупотреблениях полномочиями.

Лицо Покрошина резко поменялось. Он насторожился и нахмурился.

– Ты, что, думал. Я не узнаю? – спросил Громов свистящим шёпотом, медленно подходя к нему.

– Саня, я не причём, – Покрошин всполошился, – честно.

– Ты, что, меня сюда специально вытащил? – Громов подходил всё ближе и ближе.

– Да, Сань, какой специально, я же не знал.., – Покрошин попятился, – это, должно быть, Церберев, он в конец рехнулся… Я, правда, не знаю…

– Ты же сказал, что он в отставку подал?

– Ну, подал, да… Но ещё ведь не ушёл. Я не знаю Сань.., – отнекивался Покрошин.

–Это что же, Следственный Комитет теперь и моих друзей сажает?

– Сань, да он и не знал, что вы друзья…

Громов обозлился. Он толкнул Покрошина, тот чуть не потерял равновесие, но устоял на ногах, не упал.

– Сань, да я не при делах, вообще… Церберев со мной не общается… Он знает, что мы с тобой кореша. Я завтра всё устрою, честно…

Громов перестал на него надвигаться.

– Не дай Бог, если я узнаю, что ты в этом замешан, Покрошин, – сказал Громов. – Дай водку, – он протянул руку.

Громов допил водку из протянутой Покрошиным бутылки.

– Я.., хер знает, что происходит, честно.., – жалобно скулил Покрошин.

* * *

– Что… – сказал Начальник, рассевшись в кресле у себя в кабинете. Несмотря на сильнейшее похмелье, Громов приехал в Комитет рано. – Обиделся он. – Начальник говорил спокойно, уверенно. – Решил силу показать. Землю за собой выжигает. Хочет как можно больше людей с собой утащить.

Похмелье и недосып давали о себе знать. Громов потел, руки дрожали, стеклянные испитые глаза пялились на Начальника, но толком ничего не видели. «Приступ паранойи?» – подумал Громов.

– А что, если он и меня за собой утащит? – Дрожь перешла на всё тело.

– Ты вчера много выбухал? – Недовольно спросил Начальник.

– Покрошин не нашел тех, что машину мою взорвали, – промямлил Громов.

– И не найдет, – спокойно сказал Начальник.

Громов ничего не ответил. Он очень плохо соображал и абсолютно не понимал, почему так спокоен Начальник. Ему сейчас хотелось одного: вернуться к себе в кабинет и лечь на диван.

– Сомневаюсь, что он тебе что-то может сделать. – Продолжал Начальник. – Денег ведь у тебя нет? Нет. Вот видишь, как хорошо. – Он развёл руками. – А вот некоторым нашим знакомым.., – он сделал паузу, – вот им надо будет позвонить.

– Знакомым? – Переспросил Громов.

– Вот Просвина Валентина Аркадьевича, – сказал Начальник задумчиво, – не получится в Администрацию пропихнуть.

– Я хочу в Администрацию, – выдавил из себя Громов.

– Это ты вчера придумал? – Начальник нахмурился. – Пока водярой заливался?

Громов снова ничего не ответил.

– Ладно, – сказал Начальник, хлопнув ладонями о стол, и встал, – об этом мы позже поговорим. Сейчас у меня есть срочные дела. После Вали наш совсем оборзевший Церберев может ещё дров наломать. Ты, Сашенька, не волнуйся. Ну и пей поменьше, – он сказал заботливо, – ладно? А то, ну какая тебе Администрация, когда ты такой синий. А я поеду к Пахану, приведём во исполнение отставку Церберева, так сказать.

Громов кивнул.

У себя в кабинете он сбросил ботинки и свернулся калачиком на кожаном диване.

* * *

Тем временем все федеральные информационные каналы трубили об аресте известного бизнесмена и чиновника. Церберев не разочаровал обывателя, и поставил качественное шоу. Заголовки трубили: «Проворовавшийся чиновник-бизнесмен убегал от правосудия в банном халате», «Связан ли коррупционер Просвин с сумками денег, найденными в квартире сотрудника КНОПБа?», «Гвардия Пахана схватила коррупционера «горяченьким» «Твёрдая рука Пахана выносит мусор» и прочее в таком же роде. Корреспонденты брали интервью у экспертов-политологов. Те долго рассуждали на тему: что всё это может значить, кого арестуют следующим и почему вдруг Пахан отвернулся от своего старого знакомого. Все пришли к выводу, что мудрость Пахана невозможно понять и что это – один из его очередных великих и сложных планов.

К середине дня, Начальник доехал до Пахана. Громов как раз перевернулся на другой бок на диване в своём кабинете.

Ну а следующую, как и предсказывал Начальник, арестовали Лизоньку, которая ещё не была в курсе ареста своего любовника Просвина. Она вообще не любила читать или смотреть новости. И так уж вышло, что никто не позвонил, не предупредил. К ней бойцы Гвардии Пахана явились в тот момент, когда она, полная творческих замыслов, рисовала на занятии в художественной студии. Гвардейцы, осторожно ступая, окружили здание. Красной и розовой гуашью Лизонька по-детски тщательно выводила лепестки цветка, поставленного в сине-зелёную, чуть кривоватую вазу, и, так же по-детски, радовалась своему творению. Через полминуты тюбики с краской полетели в гвардейцев, за тюбиками – кисточки, палитра. Немного дав ей побегать, Гвардейцы поймали её, как курицу для бульона. Она брыкалась, кричала. Но когда её вывели из здания под вспышки телекамер, она быстро успокоилась и даже улыбалась, правда, как-то растеряно. А репортёры с удовольствием снимали со всех возможных ракурсов гвардейцев, перепачканных красной и розовой гуашью. «Второй громкий арест за день», – трубили в новостях, «Виктор Церберев выполняет годовой план по арестам за один день в преддверии отставки с поста руководителя СК», «Дело Елизаветы Буровой часто упоминается в связи с именем Валентина Просвина, задержанного этим утром», «Роман коррупционеров»… И снова эксперты-политологи по всем каналам.

Громов проснулся в четвёртом часу. Он чувствовал себя намного лучше, чем утром: голова не болела, руки не дрожали. Он взял со стола переговоров графин с водой и жадно выпил не меньше половины. Усевшись в кресло, он связался с секретаршей: четырнадцать пропущенных звонков. Страх опять сжал все внутренности: что-то снова случилось, пока он спал. Больше половины звонков – от Просвина. Что хотел – примерно можно представить. Несколько раз от Лизоньки. Громов понял, что её тоже арестовали. Но почему она звонила ему? «Пусть в СК звонит», – подумал он. Побродив минут пятнадцать по кабинету и убеждая себя, что самому звонить ей не стоит, он всё-таки не выдержал и набрал её номер.

Теперь он не мог до неё дозвониться потому, что в это самое время она уже сидела в зале суда и выслушивала принятую меру пресечения. Лизоньку посадили под домашней арест; пока она проходила как соучастница преступления по делу Просвина.

«Вот же блядь», – подумал Громов. Вдруг телефон снова зазвонил. Взволнованный голос её адвоката тараторил что-то о возбуждённом деле, уголовной ответственности и сроках, просил срочно приехать.

Через час Громов стоял посередине просторной гостиной в десятикомнатной квартире, и рассматривал коряво нарисованную сине-зелёную вазу с розово-красными цветами. В соседней комнате уже не первый час рыдала Лизонька. Когда Громов ехал сюда, он хотел быть резким и неприклонным: он ничего сделать не может, и, даже если смог бы, то не будет, на уступки не пойдёт. Долго говорить не хотел, планировал всё ей высказать и удалиться. Если сказал – нет, значит – нет.

В комнату влетела Лизонька, с глазами, запачканными потёкшей тушью. И красным от слёз лицом. Одета она была по-домашнему, в розовом спортивном костюме. За ней вошёл сотрудник ФСБ, Громов где-то его видел пару раз, вроде, даже на даче у Лизогуба; следом ещё двое молодых людей. Молодые люди представились юристами, ФСБ-шник кивнул и пожал Громову руку.

– Саша, ты обязан что-нибудь сделать, – сказала она сквозь слёзы.

Для Громова такой приём был неожиданным, он почему-то не думал, что она сразу перейдёт к делу.

– Обязан? – Переспросил он.

– Саша, а по чьей вине всё это? – Она подошла к нему, уперев руки в бёдра.

– Секундочку, – одёрнул её он, – какого хера я должен всё это разгребать?

Все присутствующие опустили головы. Громов понял, что перед тем, как начать предъявлять претензии ему, она уже успела перессориться со всеми присутствующими.

– А какого хера, – она повысила голос, – я должна сидеть за ваши с Алексеем проёбы?

– Ты и Валя, – пошел на конфронтацию Громов, – прекрасно знали, чем занимаетесь. Вы этим, блядь, всю жизнь занимались.

– Значит так, Громов, – перебила она его, – мне всё равно, что ты там себе думаешь. Но ты сделаешь всё, чтобы меня никто и пальцем не тронул. И Валю тоже, – добавила она.

– Не буду я ничего делать, – злобно сказал Громов. – Я тебе что, блядь, золотая рыбка? Или щука? Нет уж. Ко мне твои проблемы не относятся. – Он понял, что сказал всё это слишком злобно, – даже если бы и захотел, не смог бы, – добавил он чуть мягче.

– Громов, ты что думаешь? Я тупая? – Спросила она. – Я что, не знаю, чем вы там, в Комитете занимаетесь? Да для вас законов вообще нет, опричники ёбанные. Под вами же все ходят. Ты что цену себе набиваешь? – Она уже билась в истерике. – Если, блядь, меня посадят, я вас всех, сволочей, за собой потяну. И тебя, сука, и начальника твоего. Всех, вообще всех.

Громов смотрел на неё холодным взглядом, не говоря ни слова.

– Лиз, – тихо сказал ФСБ-шник, он подошёл и взял её за локоть.

– Не трогай, блин, меня, – она дернула руку и повернула к нему распухшее от слёз лицо. – Ты тоже бесполезный.

Она отошла и села на диван, закрыв лицо руками. Все молчали. Двое молодых людей, те, что представились юристами, переглянулись. Никто не хотел первым возобновлять разговор. Наконец один заговорил.

– Есть несколько вариантов. Теоретически через какое-то время можно передать дело в Комитет, и тогда Александр Сергеевич, – он робко перевёл взгляд на Громова, – может взять его под свой контроль.

– Может.., я не знаю, – сказал она, убирая руки от лица, – берите денег, сколько хотите, и собирайте команду. Делайте, что считаете нужным. Только чтобы был результат. Когда же Валя позвонит? – Она потёрла ладонью шею.

* * *

Валя в это время, переливисто храпя, спал у себя дома на диване. После его задержания на даче случилось следующее.

Через час после ареста Просвин, всё ещё в халате, оказался в кабинете заместителя Церберева, Аркадия Вениаминовича Глухового, который следил за операцией и, несмотря на поздний час, всё ещё сидел на рабочем месте. Просвин не понимал, что происходит, но решил не обнаруживать своего сильного замешательства. Глуховой передал ему стакан коньяку, чтобы тот согрелся. Просвин залпом выпил.

– Ну, Валечка,– сказал Глуховой, – разговор есть.

– Начинай тогда, мне тут в халате, вообще-то, не охуенно. – Просвин сам налил себе в стакан ещё коньяку. – Я тут, вообще, какого хера?

– Ты бы не очень увлекался, – сказал Глуховой, садясь в кресло. – Тебе в таком виде ещё в суд идти.

Просвин замер, не донеся стакана до рта. Он старался держаться. Дрожащие руки или голос ему совсем не нужны. Всё это как-нибудь да попало бы в новостные сводки. Видеть себя в виде дрожащего от страха проворовавшегося бизнесмена, да ещё и в халате, ему не хотелось. И так унизили.

– Ты что, издеваешься? – Серьезно спросил Просвин.

– Ничуть, – улыбнулся Глуховой. – Мы тут с тобой поговорим немного, а с утра в суд.

Просвин помотал головой, выпил коньяк, налил ещё.

До последнего времени он неплохо относился к Цербереву. Они даже когда-то, много лет назад, дружили, работы какие-то совместные проводили. Но сейчас это уже не имело значения. Просвину было абсолютно всё равно, кто затеял этот конфликт, но ему было чрезвычайно важно занять правильную позицию.

– Тебе немного осталось, – сказал Глуховой. – Мы про тебя всё знаем. И про тех, с кем ты работаешь. И про Алексея Алексеевича всё знаем. – Он сделал сильное ударение на «тех», давая понять Просвину, что этот конфликт уже захватил в свою орбиту самых высоких чинов.

Просвин, на удивление Глухового, оставался спокойным. Ему казалось, нет, ему очень хотелось, чтобы Просвин опешил, смутился, испугался. Но тот был невозмутим. Он уже выучил: жизнь так уж устроена, что в ней все про всех всё знали. Вопрос, когда использовать информацию против соперника, являлся только вопросом времени.

– Вот так, из бани вырвать, – сказал Просвин, – прям в халате. Подло даже как-то. Виктор Павлович сам всё придумал? Или вы ему помогли?

Глуховой сидел молча, с натянутой улыбкой. Часы подбирались к двум ночи. Уж очень ему хотелось домой, а тут ещё Просвин шутит.

– Аркадий Вениаминович, – продолжил Просвин, – я не знаю, что вы там затеяли, но вам Начальника не скинуть. Это я тебе точно говорю. Заканчивали бы вы ерундой-то маяться. Вы как себе вообще всё это себе представляете?

– А ты идиота не включай. Всё ты прекрасно знаешь. Снова пришло время. Как семь лет назад. Ты же помнишь. – Просвин помнил, – Это же бизнес, ничего личного. Вот лучше, посмотри, – продолжая улыбаться и не моргая, он достал из ящика стола несколько листов бумаги и протянул их Просвину. Несколько бывших коллег Просвина давали против него показания. Только одного не хватало на этих бумагах – даты, её можно вписать в любой момент.

– Это всё против тебя. У нас ещё и распечаточки всякие есть. Всё вместе лет на пятнадцать точно хватит. Но у тебя есть шанс: напиши такую же против Алексея Алексеевича, и отправляйся с Богом.

Просвин понял, что операция разрабатывалась давно, раз уж и распечатки прослушки есть. И операция направлена совсем не против него самого. К нему интереса нет. Видимо, показания дали за несколько недель до ареста. Капнули глубоко, готовились долго. Будут действовать холодно и расчётливо. Все хреново. Надо выбирать, на чью сторону вставать.

– Ну что? – Глуховой злобно улыбнулся.

– Ничего, – нахмурившись, ответил Просвин, – когда там суд, ты сказал?

– Утром, – холодно сказал Глуховой и посмотрел на Просвина с издевательской ухмылкой, – в девять.

– Прекрасно, – сказал Просвин и резко встал, бросив бумажки на стол Глуховому. – Вот пусть там и решают, виновен я или нет.

Подобное поведение Глуховой принял за глупость. Неужто Просвин думает, что из этой ситуации для него может быть хоть какой-то нормальный выход? «Ну да ладно, чище воздух будет», – подумал он.

На следующее утро, без нескольких минут девять, перед зданием суда остановился чёрный минивэн. В десятке метров, за забором, стояла толпа журналистов с камерами и фотоаппаратами. Они запечатлевали Просвина в халате (ему даже не дали переодеться и привезли в суд прямо из кабинета Глухового), сопровождаемого двумя сотрудниками СК. Журналистов не пустили в здание, и они послушно ждали у выхода, поминутно отряхивая с камер падающий снег. Просвина не стали сажать в стеклянную клетку. Он сидел на первом ряду стульев, предназначенных для публики, спиной к немногочисленным участникам процесса. После трёх часов заседания судья вынесла меру пресечения: два месяца домашнего ареста с запрещением пользоваться мобильным телефоном, компьютером. Выходить на улицу тоже нельзя, никаких прогулок. После вынесения приговора он ни с кем не общался и отправился прямо домой. Его адвокат пытался дозвониться Лизоньке. Выяснив, что она тоже задержана, он начал названивать Громову, но Громов спал в кабинете.

Больше всего Просвину хотелось переодеться. Он больше никогда не наденет этот дурацкий банный халат! После душа он, как и Громов, вырубился на диване.

Просвин проснулся через пять часов. Его адвокат уже связался с адвокатом Лизоньки. На тот момент ей уже вынесли меру пресечения. Он долго думал, что ему делать. Его успокаивало, что, по крайней мере, пока она в безопасности. Домой к Просвину наведались адвокаты, обсуждали возможную стратегию поведения. Просвин попросил одного из них набрать Начальника, потом вырвал у него трубку. Он быстро рассказал всё, что надумал после того, как проснулся; он говорил, не подбирая слов – телефоны адвокатов не прослушивались. Начальник, как всегда, был спокоен. Просвина он заверил, что ситуация разворачивается так, как должна, и что он всё держит под контролем. Слушая монолог Просвина, Начальник взглянул на свой список лиц, подлежащих отставке. Как и предполагалось, имена всех, кто дал показания против Просвина, красовались этом списке.

– Алексей Алексеевич, да пусть себе лежат, – говорил Громов, сидя у себя в кабинете.

– Нет, Саша, не пусть, – отрезал Начальник, стоя перед ним в пальто с тёмно-синим шарфом.

– Да, ничего не будет, не найдут.

– Найдут – не найдут, – не твоя проблема, а моя.

– И кому вы их отдадите? – Умоляюще спросил Громов.

– Саша, давай-давай, – поторопил его Начальник, – хватит тут сопли жевать, ты всё прекрасно знаешь. Давай, поехали.

Громов встал из-за стола и, бурча что-то недовольное себе под нос, надел пальто.

В тоннелях гаражного комплекса на улице Волгина лампы слабо освещали стены. Темно было, как в шахте. За «кадиллаком» Громова проследовал «майбах» Начальника. Машины недолго покружили по лабиринту комплекса и остановились в одном из тоннелей. С каждой стороны виднелись ряды тёмно-красных железных дверей с белыми цифрами. Начальник и Громов вышли из автомобилей.

– Давай быстрее, Саш, – торопил его Начальник, укутываясь в пальто; пар шёл изо рта.

Громов достал ключи, открыл небольшой замок на одной из дверей и со скрежетом её отодвинул. Пыль забилась в ноздри. Он отряхнул руки, стараясь ладонями не касаться пальто, чтобы его не испачкать. Рядом с дверью, на кирпичной стене Громов нащупал выключатель. Раздался щелчок, и блёклый жёлтый свет упал на длинный чёрный кузов стоявшего в боксе автомобиля. Слой коричневой пыли покрывал старые пласты металла, когда-то изящную решётку радиатора, хромированный бампер. На решётке радиатора красовалась хромированная широкая галка. Две круглые фары на протяжении вот уже двух десятков лет смотрели на металлические ворота из-под арок передних крыльев. Перед Громовом стоял экипаж с ещё чёрными советскими номерами, когда-то он был украшением гаража особого назначения. Осмотрев автомобиль, Громов прижался к стене и протиснулся к водительской двери. Открыв дверь машины ключом, он залез на мягкое водительское сиденье, взялся за тонкое чёрное рулевое колесо. Пыльный салон казался почти новым. В бардачке, под документами лежал ещё один ключ, от багажника. Громов с трудом вылез из салона в тесное пространство между кузовом и стеной. Не смотря на длину автомобиля, сзади места было больше. Громов вставил ключ в замок в крышке багажника, она плавно открылась. В багажнике лежали две большие кожаные сумки одного дорогого итальянского бренда. Громов сначала расстегнул молнию на одной, убедился, что там лежат пачки иностранной валюты, закрыл. Расстегнул молнию на другой. Там пачек было ещё больше. Всё верно. Он взял обе сумки в руку, захлопнул крышку багажника, закрыл его на замок.

– Всё на месте? – Спросил Начальник.

Громов кивнул и передал сумки Начальнику.

– Не переживай, Громов, всё утрясется, снова положим.

Машины выехали из гаража и разъехались в разные стороны. Через какое-то время в «кадиллаке» раздался телефонный звонок. Чтобы не отвлекаться от дороги, Громов включил громкую связь.

– Ну, Саш, новостей мало, – раздался в салоне голос Покрошина. Громов закурил в машине. – На заказчика хрен выйдешь. Это был не просто акт вандализма. Очень неплохо продумано и организованно.

– А самого-то парня нашли? – Спросил Громов, начиная злиться.

– Ну-у-у, – протянул Покрошин, – нет.

– Тьфу, бля, а чем ты занимался?

– Саш, дел-то много, – отмахнулся Покрошин. – Лучше расскажи, как сгонял?

– Куда? – Громов выкинул бычок в окно.

– Ты же сваливал на пару дней.

– Ты мне лучше расскажи – раздражаясь, начал Громов, – что у вас там Виктор Палыч вытворяет? Это же пиздец.

– Да-а-а, – снова протянул Покрошин, – ну там непонятная ситуация. Он сразу после арестов в отставку подал. В общем, я не знаю. Главное, что я остаюсь.

– Вот раз остаешься, то найди, пожалуйста, ублюдков, которые мне машину подожгли, – грозно сказал Громов и повесил трубку.

Перспектива должности главы Федеральный Службы Безопасности Громову очень нравилась. Высокая должность с большими возможностями. Дадут водителя, машины сопровождения с охраной, мигалки, привилегии. Нужно только, чтобы Покрошин, как можно быстрее отыскал вандалов, а то не дело, ещё попробуют убрать.

Громов вывернул на широкий Ленинский проспект.

Но в следующий момент в сознании гордого КНОПБовца появилась другая мысль. «А зачем мне ФСБ? – Подумал он, – снова со всякими дебилами разбираться, Кто, где напакостил…». Конечно, у главы ФСБ было огромное преимущество: контроль невероятных потоков денег. Но деньги у Громова уже были. После вступления в новую высокую должность Начальник бы выплатил Громову намного больше, чем лежало в тех кожаных сумках. Но хотелось-то чего-то нового. Новых ощущений? Больше полномочий? Хотелось быть ближе к Пахану? Он знал, чего ему хотелось меньше всего – разъездов. Громов вспоминал все должности из списка Начальника. И вдруг он подумал: почему бы не попробовать должность руководителя Администрации Пахана? «Это же прекрасная идея», – подумал он. Нафиг Просвина, он может ещё куда-нибудь отправиться. У него и так уже любовница не плохая, куда ещё такую должность. Из Администрации не нужно будет ездить по этим затхлым квартиркам c отвратительным запахом, общаться с вечно недовольным скотом – так называемым простым людом.

Как же они все надоели Громову! Никаких больше начальников милиции и их проблем. Никаких вообще больше чужих проблем. За время работы в Комитете Громов испытывал много разных эмоций. От жалости ко всем обедневшим людям и их, порой не решаемым проблемам, до полного к ним безразличия. В последний год он старался как можно реже выезжать из столицы. Везде была разруха и нищета. В каждом провинциальном городке – одно и то же. Он бы с радостью пересажал всех губернаторов, но тогда бы началась настоящая война. Иногда он думал: «как же они сами не видят, что происходит у них под носом?». Сначала Громов даже пытался им как-то намекать, что-то подсказывать. Но потом, столкнувшись с людом, который бедствовал и даже как-то не возражал против этого, стал к ним абсолютно равнодушен. Он подумал, что виноваты не только губернаторы, но и сам народ, который ничего не хотел менять в своей жизни. Он старался, по возможности, избегать любых контактов с так называемым народом. Но по роду своей работы избегать встреч с простыми людьми бывало чрезвычайно сложно. А на должности руководителя Администрации сталкиваться с низами вообще не придётся. Сиди себе в огромном кабинете, и решай оттуда все проблемы.

Проезжая мимо памятника Гагарину на высоченной стеле, Громов улыбнулся от одной мысли о том, как он прекрасно подходит на роль руководителя Администрации Пахана. Он был уверен, что Начальник его поддержит. Администрация очень тесно работала с Комитетом.

На следующее утро Громов вошёл в кабинет Начальника и прямиком направился к его столу. Начальник, не поднимая головы, изучал несколько разложенных перед ним листов с текстом.

– Сколько времени? – Поинтересовался он у Громова.

Громов посмотрел на запястье.

– Без двадцати девять, – ответил Громов.

Начальник оторвался от листов.

– Рано ты сегодня. Не бухой? – Спросил он.

– Никак нет, – уверенно ответил Громов.

– Значит, так, – сказал Начальник, – задание есть для тебя. В одиннадцать утра памятник открывают. Там народу соберётся, Лизогуб, министр, куча телевизионщиков. Значит, езжай туда.

– Зачем? – Удивился Громов. – К памятникам-то я какое отношение имею?

– Громов, – сказал Начальник, – езжай. Для улучшения имиджа. Твоё рыло по телеку появлялось, пусть и там помаячит. Мол, мы в культуре шарим и всё такое. Интервью не давай – начнут спрашивать про Лейбмана. Про него вообще ничего не говори. Потом возвращайся. – Начальник снова опустил голову в бумаги.

– Как скажете, – недовольно буркнул Громов и вышел из кабинета.

Задание Начальника Громову не понравилось. Комитет по Надзору предпочитал вести политику более скрытную, чем другие структуры, и Громова это устраивало. Несмотря на то, что громкие дела передавались в Комитет после общественного резонанса, происходящее в самом Комитете от широкой публики скрывалось. Члены Комитета очень редко появлялись на публичных мероприятиях. В некоторых случаях Начальник одобрял общение с журналистами, но только определенным людям; Громов входил в этот избранный круг.

В столице было теплее, чем в N-ской губернии, откуда вернулся Громов; да и снега было меньше. Он активно таял, открывая на газонах, по склонам чёрную мокрую землю. Улицы заливали грязные ручьи, местами на тротуарах и мостовых образовались лужи. В центре столицы шёл не прекращающийся ремонт. Громов подумал, что не удивится, если как-нибудь придётся решать вопросы по массовым хищениям в мэрии столицы. Болезнь, которой болели все губернии, заразила и столицу. Огромный город заполнялся закрытыми за ненадобностью торговыми центрами, вновь построенными церквями. Москвичи бурно протестовали, писали жалобы в мэрию и в Комитет с требованиями не застраивать любимые парки и скверы, но почти всегда проигрывали.

«Кадиллак» Громова подрезал белый немецкий внедорожник «Порше» со спортивными обвесами; номер машины указывал на его принадлежность к одному из кавказских регионов. Громов хотел было возмутиться, но быстро решил, что того не стоит, да и инцидент между крутым кавказцем и сотрудником Комитета мог бы затянуться надолго.

Громов недолюбливал кавказцев, как и многие работники силовых структур. Но что поделаешь, сам Пахан приказал их не трогать. Обогнав несколько автомобилей и создавая многочисленные аварийные ситуации на дороге, белый «Порше» исчез из вида. Сидел бы рядом Покрошин, снова подумал Громов, точно началась бы драка. Кавказцев Покрошин ненавидел до дрожи, особенно борзых. Его моментально охватывала ярость, и отключались все инстинкты самосохранения; он полностью переставал отдавать себе отчёт в происходящем.

Громов остановился на пешеходном переходе. Люди в столице казались живее, чем в провинции. Среди спешащих работяг мелькнула женщина; простая, ничем не примечательная женщина. На поводках она вела трёх милых собачек с короткими лапами. Их лапки и брюшки были сплошь запачканы в московской грязи. Бедняжкам приходилось почти переплывать столичные лужи. Громов далеко не в первый раз встречал в городской сутолоке таких вот собачек, весьма, кстати, недешёвых. Они стали особенно популярными после инцидента с одним высокопоставленным чиновником. Тогда выяснилось, что у него аж двенадцать пёсиков этой дорогой английской породы, и ему приходилось фрахтовать отдельный самолёт для их транспортировки. Некоторые пришли в бурное негодование, узнав о пёсиках, летающих за государственный счёт. Это были те, кто имел обыкновение приходить в негодования по любому поводу, лишь бы он был связан с членами правительства и Паханом. Все остальные обратили внимание на милейших существ и, не смотря на непростое финансовое положение, стали заводить их, отдавая последние гроши. Вот и эти бедные собачки перебирали короткими лапками по грязным холодным лужам, окуркам, битому стеклу и проваливавшимся влажным доскам, которые лежали вместо тротуаров в местах дорожного ремонта, то есть, почти везде. «Странные всё-таки люди», – подумал Громов. А корреспондент, уличивший того чиновника в странном пристрастии к этим милым существам, как доложили Громову, сейчас занимается подсчётом количества носков в гардеробе одного из друзей-олигархов Пахана и их общей стоимости. Обещает, что расследование будет сенсационным.

Громов подошёл к большой группе собравшихся для открытия памятника деятелей культуры, представителей бизнеса и духовенства. Сам министр культуры открывал памятник, возведенный конторой Лизогуба по заказу Администрации Пахана. Памятник герою легенд, выдающемуся русскому гражданину.

Лизогуб, в тёплой синей куртке, маячил перед репортёрами и телекамерами. Рядом с ним стояли несколько прогрессивных писателей и кивали каждому его слову; всем писателям – далеко за шестьдесят. В стороне стояла группа байкеров с мотоциклами.

Громов достал пачку импортных сигарет (таких, как он любил, а не той отечественной гадости, что пришлось курить в N-ской губернии) и закурил.

Министра культуры, невысокого человека в очках и с каштановыми волосами в коротком чёрном пальто Громов лично не знал, но часто о нём слышал. Министр был весьма мидийной личностью и часто появлялся в новостях и разных ток-шоу, страстно высказывая своё мнение по самым разным вопросам. Говорили, что ещё десять лет назад министр торговал в ларьке сигаретами. Но странный вихрь судьбы занёс его на столь высокий пост.

Бросив сигарету на мраморную плитку, Громов обошёл толпу и встал рядом с высокими мужчинами в одинаковых куртках – охраной министра. Мимо пробежал Лизогуб, кивнул Громову. Громов кивнул в ответ. Вдруг из ниоткуда появился министр.

– Чё-то я тут подзаебался уже, бля, – сказал он своим охранникам, растирая руки, чтобы их разогреть. – Где тут сральник, бля, поссать хочу, аж не могу. – Он стал осматриваться вокруг, – вы тут пошироёбьтесь, я ща вернусь.

Он отошёл и встал между двумя чёрными джипами – его машины и машины сопровождения. Клубы пара поднялись из-за машин. Министр вышел, застегивая ширинку.

– Блядь, ну ёпть, – он осмотрел брюки и ботинки. – Опять на туфлю нассал. Веня, бля, поди, – он махнул одному из охранников, – подотри ботинок. Ёпть, сколько он бабок стоил.

Подошёл лысый мужчина, на полторы головы выше министра, вынул из внутреннего кармана белый платок, встал на колено и аккуратно вытер ботинок министра. Вокруг ширинки и на одной штанине виднелись чёрные капли.

– Где этот жополиз, блюдолиз, как там его, блядь. – Спрашивал министр, осматривая толпу.

– Лизогуб, – сказал охранник, поднимаясь с колена и убирая платок.

– Ну да, он. Где он, ёпть.

– Сейчас найдём, – сказал другой охранник.

Через минуту министр уже держал большие ножницы, они с Лизогубом разрезали красную ленточку. С памятника упало покрывало. Защёлкали камеры, и репортеры потянулись к министру. Памятник Ивану Дураку представлял собой молодого человека, отлитого из бронзы, лежащего на бронзовой печи, весело, немного глупо, улыбающегося, держащего в руке автомат Калашникова. Громов пытался понять: почему Иван Дурак держит автомат Калашникова? Может потому, что в последнее время автомат стал одним из главных символов страны? Его даже пририсовали на гербы нескольких городов.

В прошлом году министр культуры представил свой трёхлетний труд: доказательства существования Ивана Дурака и его роль в развитии России. Не смотря на абсурдность события и возражения исторического общества, министр культуры страстно защищал свои работы от критики и приводил сотни доказательств важности своего труда. Сегодня открытие памятника было приурочено к трехсотлетию смерти героя.

Разрезав ленточку, он передал её кусок охраннику.

– А чё мне с ней делать? – Спросил охранник.

– Вокруг хуя обвяжи, чтобы не замерз, – сказал министр и повернулся к репортёрам.

Рядом встал байкер. Это был мужчина огромных размеров с накрашенными ресницами; длинная чёрной коса лежала на кожной жилетке, макушку укрывала чёрная вязаная шапочка. На его огромных волосатых руках росли ухоженные ногти, покрытые чёрным лаком. Громов несколько раз видел этого байкера по телевизору и, не смотря на грубость голоса, никогда не замечал кадыка на шее. С некоторых ракурсов лицо мужчины казалось женственным, но очень некрасивым.

Какой-то журналист спросил министра, какие материалы он использовал, чтобы доказать: Иван Дурак не только реальный, но и близкий к царю человек; более того, его советник по многим вопросам. Второй репортёр, стоявший чуть дальше от министра, не выдержал и спросил, какое отношение всё это вообще имеет к реальной истории страны.

– Да, бля, прямое, ёпть, – сказал министр в своей манере, – я же написал, бля, почитай ёпть, хули вам всем всё разъяснять надо. Совсем упоротые что ли?

– Мы почитали, почитали, – сказал первый, – но, всё-таки, поясните, пожалуйста.

– Короче, неучи, блядь. Так уж и быть, пособлю вам, идиотам. – Смилостивился над журналистами министр. – Иван Дурак был очень важный деятель в русской истории. Я за это уже разъяснил и нехуй тут полемику разводить. Иван лежал на печи в деревни, смотрел за всеми. Высоко лежал, всех видел. Кто чё там творит. Помогал Царю найти неверных, шпионов, экстремистов и прочую шваль. Советовал царю и, типа, говорил: так-то и так-то – тот шпион, а тот революционер. Это вкратце, бля. Чё теперь не ясно?

– А царь приходил сам к печи Ивана или же Иван ходил к царю и докладывал о своих наблюдениях? – Серьезным тоном спросил не по годам смелый молодой репортёр.

– Бля, ну, иногда люди Государя приходили, иногда Иван на печи гонял до царя. Элементарно же.

– То есть он был доносчиком? – Осторожно спросил другой репортёр.

– Бля, да какой доносчик, ёпть. Он, бля, страну свою любил, и всё, бля.

– А почему Иван Дурак держит автомат Калашникова? – Спросила девушка-корреспондент.

– Блядь, ну это метафория такая. Ты чё, совсем необразованная? Знаешь чё такое метафория, вообще? – Возмутился министр.

– Может вы имеете в виду метафору? – Спросил ещё один корреспондент.

– Блядь, ещё одно слово от тебя, я те, бля буду, за себя не отвечаю! – Заорал он репортёру, несмотря на то, что тот задал вопрос в первый раз.

– Простите, но… – начал снова первый репортёр.

– Не прощу, иди на хуй. Бля, у нас документы исторические, всякие дневники там, письма, всякая эта ёбала. Чё, блядь не ясно я повторяю?

– Но автомат-то зачем? – Тихо спросил испуганный журналист.

– Ну, бля, это, типа, чтобы, ну он им как бы,… ну, бля, я знаю, что тогда не было автоматов. Что я, на хуй, тупой, по-вашему? – Повысил тон министр. – Метафоритип это такой, сказал же. Типа, он на страже был. Типа, очищать там помогал. Бля, какие же вы все тупые! – Министр разозлился.

Вдруг явно заготовленный заранее вопрос задал репортёр с федерального канала, контролируемого Паханом.

– Насколько, по-вашему, важна персона Ивана Дурака в формировании современной Русской Национальной Идеи?

Министр только собрался отвечать, но влез тот, молодой и смелый репортер:

– Очищать что и от кого? Простите, но это всё походит на какой-то бред и абсурд.

Байкер, все это время стоявший у плеча министра, вдруг взорвался, даже к удивлению самого министра. Очень злой, весь красный и возбуждённый, он затараторил.

– Это всё провокация! Вы отрицаете Великую Русскую историю! Кто вам заплатил?! Русофобы, нацисты, фашисты, экстремисты, сепаратисты, пидерасты, шахматисты, сатанисты – пошли вон отсюда! Это священное место! Тут чтят и любят свою историю! Не сомневаются в великих подвигах своих прадедов! Здесь чтят их священные поступки! Мы носители Русской Национальной Идеи...

– Простите, но причём тут шахма…

– Да все они пидарасы, вам же сказали, чё вы, блядь, доёбываетесь? – Поддержал министр.

Девушка-репортёр обратился к Байкеру.

– А как вы прокомментируете тот факт, что выделенная вам на реставрацию сумма в сто миллионов рублей «потерялась» в банке, принадлежащих одному из членов вашего мотоклуба.

– Какой, нахуй, член? – Огрызнулся министр, – ты кого членом обозвала, тварь?

– Это всё от дьявола, – снова заговорил Байкер. – Все эти ваши догадки, неуверенность, всё от сатаны. По-настоящему православные люди ни в чём не сомневаются.

– Простите, – прервал его другой журналист, – но какое отношение байкеры имеют к русской православной церкви и, тем более, к истории России шестнадцатого века.

– Ну, всё мразь, ты огребёшь! – Взревел министр. Он сорвал с себя пальто с пиджаком, бросил их на землю и, закатывая рукава белой рубашки, полез на репортёра с кулаками, ударив его один раз в лицо. Полицейские, всё это время стоявшие неподалеку, медленно отвернулись к памятнику и стали его обсуждать.

К избиению репортёров тут же присоединились несколько крашенных байкеров. Громов смотрел на потасовку, стараясь не попасть в кадр. Он отошёл в сторону, достал сигареты.

Не смотря на воцарившийся хаос, Байкер продолжал свой монолог.

– Мы обязаны бороться с этой фашисткой нечистью! Мы обязаны перед нашими дедами! Все, кто всё это разжигают, они должны, обязаны перестать разжигать! – Он орал уже во всё горло, размахивал руками. – Вы хотите погубить страну! Вредители! Из-за вас все проблемы России! Из-за вас!

Громов докурил сигарету, бросил бычок на землю. Делать тут больше нечего. Он отправился к машине.

– Нахера я туда вообще поехал? – Через полчаса спросил Громов Начальника, садясь в кресло перед его рабочим столом.

– Ну, как всё прошло? – Поинтересовался тот, не отрывая взгляда от монитора.

– Да, как-как, – Громов зевнул, – как всегда. Министр этот пиздиться полез.

– С кем? – Нахмурился Начальник.

– С журналистами, с кем же ещё, – усмехнувшись, ответил Громов.

– А-а-а, – безучастно протянул тот.

– Так-с, – серьёзно продолжал Громов, – что тут вообще происходит? Ты мне скажешь или нет? Как-то ты уж очень спокоен.

– Ну, да, – согласился Начальник. Он оторвался от монитора. – Ладно, ты прав, – сказал он. – Я, в общем-то, всё разрулил. Можешь не благодарить. Вот, посмотри, – он взял со стола кожаную папку и подвинул её к Громову.

В папке лежали распечатки разговоров Виктора Церберева, Ивана Здорина и еще нескольких высокопоставленных сотрудников ФСБ и СК. С момента вступления Алексея Алексеевича в должность начальника Комитета, все телефонные разговоры высокопоставленных чиновников, глав силовых структур и богатейших российских олигархов прослушивались и, при необходимости, распечатывались. Конечно же, в целях безопасности Пахана.

Громов просматривал распечатки переговоров Церберева с его прихвостнями и со Здориным. Разговоры носили крайне анти-Паханский характер. Якобы, задержание высокопоставленных сотрудников Комитета – саботаж Паханской власти.

– Ну, что думаешь? – Спросил Начальник после того, как Громов закончил читать документы.

– Очень неплохо написано, Алексей Алексеевич, – сказал он и вернул распечатки в папочку. – Очень неплохо.

– Ты знаешь, – Начальник откинулся в кресле, – я сам там не много дописал. Эти ребята и сами наговорили немало.

– А что Пахан сказал? – Спросил Громов.

– Он не удивился. Да ничего, в общем-то, и не сказал. Спокойно всё принял.

– Поверил?

– Да хер его знает… Бумаги подпишет через пару дней.

– Этим двоим сообщили?

– Ага, – лениво сказал Начальник, – всем обо всём сообщили. Новости не смотрел?

Последний раз Громов смотрел телевизор на даче у Аникея, когда услышал об арестах в Комитете, в чём и признался Начальнику.

– Так вот, все только об этом и говорят. Заголовки знаешь какие? «Внезапные перестановки Пахана! Что это значит? Кто за этим стоит?» и прочая херня. А Пахан сам вообще еле соображает. Я, вообще, знаешь, о чём подумал, – начал Начальник.

– О чём? – Заинтересовался Громов.

– Да, на хер, полправительства поменять. Перезагрузить всё, на хер, для профилактики.

– А кто тебе не нравится? – Спросил Громов.

– Да не то, чтобы не нравится… Я тут список составил, посмотри.

Начальник протянул Громову лист, Громов начал внимательно читать.

Первый лист: губернаторы, потерявших доверие Пахана. В нём было аж десять человек, среди них и Жизнелев. Громов узнал ещё пару имён.

– Вот эти трое, – сказал Громов, указывая на губернаторов трёх восточных областей, – сами не уйдут. С одним из них я служил в Федеральной Службе Безопасности. Я вообще не представляю, как ты их сгонять собираешься.

Начальник встал с кресла, подошёл к шкафу с папками и достал бутылку коньяка и два стакана. В этом году Комитет должен был закупить для собственных нужд десять тысяч бутылок конька по три с половиной тысячи рублей за бутылку.

– А этот? – Громов указал на губернатора области, граничащей с Татарстаном. – У него вся область – семейный бизнес, ты как их выкуривать собрался?

Губернатор области, о которой шла речь, стал знаменитым после череды нелепых, глупых, неадекватных поступков. Так, он поделил все предприятия в области между своей родней. Все проблемы объяснял вмешательством западных спецслужб. А ещё купил немаленький участок земли рядом со столицей под роскошные дачи. В довершении всего он умудрился вконец рассориться со всей прессой.

– Саша, ты не переживай. Всем этим я займусь.

– А это кто? – Спросил Громов, указывая на губернатора, чьё имя он раньше не слышал.

Начальник разлил коньяк по стаканам.

– Это – вообще интересный случай. – Сказал он. – Ему восемнадцать лет, а кресло губернатора он на день рожденья от папаши получил. Такие вот детишки пошли, с запросами.

Сын Начальника своё восемнадцатилетние отмечал на семейной яхте в Монако, куда друзей сына доставили на частных вертолётах. Яхта – шестая по размеру в мире, третья – в России. Первые две принадлежали друзьям Пахана – олигархам.

– И как управляет? – Спросил Громов.

– Как? Да, никак. Пьяный всё время, гоняет на машине, губернаторскую резиденцию в клуб какой-то превратил. Деньги бюджетные просерает. Народ скоро на штурм пойдет, тогда тебе и туда придется ехать.

– Тьфу, блядь. Не поеду. Отправь Стычкина.

– Он занят, – усмехнулся Начальник.

– Тогда Здычкина.

– Он тоже занят.

– Да чем они заняты? – Возмутился Громов, – они же долбоёбы. Вот пусть по провинциям и катаются.

– Ладно-ладно, Громов. Не волнуйся. Мы его сменим быстрее, чем народ выйдет на улицы. Вообще, народ штурмовать-то не очень любит. Не его это занятие.

Прочитав ещё раз список губернаторов, Громов сказал.

– Ты понимаешь, сколько врагов наживёшь себе только после того, как уберёшь вот этих?

– Ну, почему же я, Саша. Их же Пахан убирает, они же потеряли его доверие, а не моё. Я только ему советую, чуть помогаю. Мне Трясогузка позвонил сразу после арестов. Клялся, что не имеет никакого отношения к арестам в Комитете, согласился во всём помогать. Хороший он дядька. – Начальник выпил коньяк. – Сынки, правда, долбоёбы. Ну, ничего. С Трясогузкой мы всё быстро поменяем.

– А на кого ты их менять собрался? – Спросил Громов.

– Ну, Саша, это же всё не в один день произойдет. На весь список уйдет месяцев шесть-восемь. Кого-нибудь с пятого этажа, того же Лейбмана можно. Можем и тебя. Хочешь губернатором стать?

– Ой, нет, спасибо, – отмахнулся Громов. – Надоела мне провинция.

Он посмотрел на второй лист: список чиновников – руководители министерств, ведомств, федеральных служб.

– А на них тебе сколько времени понадобится? – Спросил Громов.

– Ещё столько же, – ответил Начальник, – может, чуть меньше.

Второй список был обширнее, тут маячили знакомые имена. Работа в Федеральной Службе Безопасности позволила Громову прекрасно разбираться в кадровой структуре правительства страны. В списке, переданном ему Начальником были: Министр Обороны, Министр Внутренних Дел, Министр Национальной Идеи и его заместители, Руководитель Администрации Пахана и его первый заместитель, Министр Прав Человека, Глава Федеральной Службы Охраны (того, что на тот момент от неё осталось), Руководитель Федеральной Таможенной службы, Руководитель Федеральной Налоговой Службы, Министр Свободы Слова и с дюжину руководителей государственных корпораций.

– А ты, случаем, самого Пахана заменить не собираешься? – Усмехнулся Громов.

– Не смешно, Саша, – укоризненно сказал Начальник и налил себе ещё коньяку.

– И кого на все их места? – Спросил Громов, допив коньяк из своего стакана и поставив его рядом с бутылкой, чтобы Начальник налил ему тоже.

– Ну-у-у, ты знаешь, сколько желающих, – протянул Начальник и наполнил стакан Громова.

Начальник являлся бенефициаром многих крупных бизнесменов, которые были бы рады поработать на правительственных местах. Многие его друзья уже занимали высокие посты, многие – ещё только планировали. Сам же Начальник с удовольствием тасовал эту колоду: менял глав государственных корпораций на чины в правительстве и наоборот.

– Вообще-то, есть много молодых смышлёных ребят, – сказал Начальник. Они смогут.

– Вот молодые и смышленые всё и развалят, – сказал Громов, – сам же знаешь.

– Ну-у-у, не знаю – протянул он. – Вот ты, например. Куда хочешь? Можем тебя главой ФСБ сделать. Место в СК уже занято, прости.

– Я подумаю, – сказал он лукаво, – предложение заманчивое.

– А, если серьёзно, что думаешь? – Спросил Начальник.

– На место руководителя Администрации можно Валентина Просвина поставить. Я уверен, он справится. А в заместители, – Громов хмыкнул, – он захочет Лизоньку.

– Да, помню такую, – сказал Начальник. – Лизогуба можно куда-нибудь пристроить.

– Надоел он мне. – Громов поморщился. – Его куда не поставь, всё под себя подгребёт. Дай палец, откусит руку. Он и так неплохо справляется.

– А о Покрошине что думаешь? Следак он неплохой.

– Но на Министра Обороны не потянет. – Сказал Громов и выпил коньяк.

– Нет, на оборону я уже знаю, кого поставить, там всё схвачено.

– И когда ты только успеваешь такие махинации прокручивать? – Удивился и, одновременно, восхитился Громов.

– Так я давно уже планирую, в голове всё ношу. Там с парой людей пообщаюсь, тут с парой людей…

– И ты уверен, что люди надёжные?

– Надёжные, не надёжные – не это главное. Важно, чтобы их интересы совпадали с моими. А таких папочек, – он указал на ту, кожаную, с распечатками, – у меня знаешь сколько? На всех хватит. Только вот, чтобы Здорин в последний момент со своей порнухой не вылез.

– Ладно, – протянул Громов.

– Я за вас волнуюсь. – Начальник кивнул Громову. – Хер знает, что и где вы ебёте. У меня-то всё в порядке. На меня у него ничего нет.

– Да-а-а, – мечтательно произнёс Громов, допивая коньяк. – Глава Федеральной Службы Безопасности – это неплохо.

– Тоже будешь хоум видео снимать, – укоризненно сказал Начальник.

– Не буду. – Отрезал Громов.

– Будешь-будешь. По полномочиям положено.

– И что, мне тоже тебе отчитываться? – Спросил Громов.

– Да ты и так мне отчитываешься, – улыбнулся Начальник. – Ты только алкашей меньше по губерниям стреляй, и по лесам не бегай, не заяц, а так справишься.

Громов хотел спросить, откуда Начальник узнал про лес и алкашей, но не стал. Начальник имел связи везде, и знал обо всём, иначе бы не стал единолично реформировать правительство, рассаживая везде своих друзей.

– Думаешь, время подходящее? – Спросил Громов.

– Более подходящего уже не будет, Саша, – наставительно сказал Начальник.

– А чем ты будешь заниматься? – Спросил Громов.

– Я тут останусь. Мне и тут уютно.

Громов встал и поставил пустой стакан на стол.

– Кстати, Саша, – серьёзным тоном сказал Начальник, – деньги тебе придётся отдать мне. Об этом даже не спорь.

Громов кивнул, решил пока не сопротивляться. Он встал и вышел из кабинета.

Следующим вечером Громов сидел в кресле Свиридьянова. Тот нервно метался по кабинету и оправдывался.

– А как, по-вашему, я должен был поступить? Это же стандартная реакция. Вдруг что-то вышло бы из-под контроля? Ну, вы же знаете? – Жалобно говорил он.

– А сами вы почему там не были? – Громов закинул ноги на стол, каблуки ботинок стукнули о дерево.

– Александр Сергеевич, – молил Свиридьянов, – ну очень много дел вчера было. Я сам не мог… Тут бумаги разбирать, и потом ехать в…

– Ладно, ладно, – перебил его Громов, – так уж и быть, я сам разобрался. Часто у вас тут такое?

– Вообще-то, да, – признался Свиридьянов, – как Жизнелев спился, тут всё стало приходить в упадок. Сначала больницы, школы. Когда оттуда всё выдоили по максимуму, добрались и до заводов.

Свиридьянов проникнулся доверием к Громову и говорил всё открыто, надеясь на понимание.

– А что же ты тогда не вписался? – Спросил Громов.

– Жизнелев всё-таки мой друг. Он человек властный, не хотел никого лишнего впускать. Я с ним до конца стоял, – расправил плечи Свиридьянов.

– И далеко достоял? – С издевкой спросил Громов.

– Далеко, – не понял сарказма Свиридьянов. – Иногда даже кажется, что войны избежали. Гвардейцы Пахана тут уже потом появились. И всё стали контролировать. Сейчас им противостоять невозможно.

– Вижу, вижу, – сказал Громов, рассматривая ногти на левой руке. – Архиерей Димитрий – ещё тот фрукт, – задумчиво сказал он.

– Я с ним вообще стараюсь видеться как можно меньше, – признался Свиридьянов.

Он ещё немного походил по кабинету, теперь уже медленнее, – и вдруг кинулся к столу, стараясь как можно больше приблизиться к Громову. Громов чуть откинулся назад, не понимая, что означает этот бросок.

– Слушайте, ко мне вчера приходили священники, – он говорил нервно и быстро. – Тут есть двое местных, они как псы архиерея, агрессивные и бешенные. Один из них, огромный, людей крестом избивает. Тут один прихожанин уже второй месяц от этого креста в коме валяется.

– Хм-м-м, – задумался Громов. – И чего хотели? – Поведение Свиридьянова его неприятно удивило, ему только не хватало истерик и психических обострений

– Мне кажется, меня скоро уберут с поста. Я ещё не знаю как. Но у архиерея Димитрия свои возможности. Он до меня доберётся. И что потом мне делать? Куда идти? А вдруг вообще убьют? – Свиридьянов схватился за грудь, его дыхание участилось, стало прерывистым.

Громов убрал ноги со стола и подвинулся ближе к хозяину кабинета.

– Ты тут что, откинуться при мне решил? – Серьёзно спросил он. – Может, хватит, а? Ничего, пройдёт. Никто тебя никуда не уберёт. Ещё архиерея пересидишь.

Громов встал и, стуча каблуками о деревянные половицы, подошёл к вешалке, снял пальто. Засунув руки в рукава, он сказал:

– Ладно, ты тут держись, не унывай.

Свиридьянов поднялся и, не глядя на Громова, протянул ему руку. Громов её пожал.

– Не знаю, увидимся ли ещё. Я думаю, скоро уеду. Там, в Москве, дел много. Телевизор не смотришь? – Настороженно спросил Громов.

– Да времени нет, Александр Сергеевич, – сказал Свиридьянов, – вы заходите перед отъездом. Я тут буду.

– Ну, хорошо, хорошо, – пробормотал Громов и вышел из кабинета.

* * *

На улице темнело. Небо затянуло плотными облаками. Вдалеке виднелись вспышки молнии, освещавшие тёмные клубы туч. Не то снег, не то дождь падал на лицо Громова, вызывая отвратительные ощущения. Он залез в машину и поехал к Аникею.

Громову казалось, что вдали от столицы дни пролетают быстрее. О разговоре с Начальником он старался не думать. Сейчас он мало что мог изменить, поэтому лучше себя не накручивать. Как-нибудь всё само собой образуется: так всегда было и всегда будет.

Фары освещали чёрное полотно асфальта, тёмно-синие силуэты голых деревьев пролетали по обеим сторонам дороги. По радио играла отвратительная электронная музыка, заглушаемая сильными шумовыми помехами.

Дождь со снегом усиливался. Дворники соскребали потоки воды. Вспышки света показывались за кронами деревьев. В стороне в небе гремело. Свернув с шоссе на дорогу, ведущую к церкви, Громов заметил в темноте что-то движущееся перед машиной. Через десяток метров фары осветили трёх существ, с виду похожих на людей: двое стояли над третьим, лежащим на земле. Попав под яркий свет, двое схватили третьего и быстро поволокли его в сторону леса. Громов притормозил. В этот момент на дорогу выбежал ещё один и сильно ударился о капот машины. Громов резко нажал на тормоз, он был уверен, что сбил кого-то. Но тот резко выскочил из-под капота, вытаращенными, какими-то нечеловеческими глазами уставился на Громова и побежал за остальными в лес. Громов заметил обильную растительность на лице и жёлтые, бешенные зрачки. Из бардачка он достал «глок» и зарядил его. Две мыcли боролись в его голове: ехать дальше или выйти и проверить, что произошло и были ли это люди?

Не заглушая двигатель, Громов открыл дверь, ливень тут же накрыл его плотным потоком. Решив, что раз уж он вышел и намок, то терять уже нечего и действовать надо быстро, он побежал в сторону, где исчезли убегавшие. Удар молнии осветил голые стволы деревьев и поломанные ветки, подтверждавшие, что Громов на правильном пути. Снеговая каша, смешанная с дождём, хлюпала под ногами. Пару раз Громов поскальзывался, но, зацепившись за ближайший ствол, сохранял равновесие. Вскоре он услышал где-то впереди пронзительный крик. Очередная молния осветила три тёмные фигуры в нескольких десятках метров. Нагнувшись, они копошились над чем-то на земле. Подбегая ближе, Громов выстрелил в воздух, раздался негромкий хлопок, но существа его услышали и обернулись.

– Не двигаться, суки! – Закричал он.

Двое из них вскочили на обе ноги, третье продолжало сидеть, нагнувшись над чем-то, что напоминало человеческое тело. Громов остановился, как вкопанный. На него смотрели две пары жёлтых нечеловеческих глаз. Третье существо, не вставая, подняло голову и уставилось на Громова. До нитки промокший, он направил пистолет на одного из них.

– Вы чем там занимаетесь? – С угрозой в голосе громко спросил он.

Снова ударила молния и озарила весь лес ярким, каким-то неестественным светом. В этот момент время замедлилось, а все ощущения усилились. Громов почувствовал удар каждой капли, падающей на его лицо и мокрые волосы, каждую струю воды, текущую ему за шиворот. Он увидел каждое дерево с торчавшими в стороны голыми ветками, окружавшие его.

Под этой вспышкой молнии, а ему казалось, что она длится целую вечность, он успел рассмотреть тех, за кем гнался. Он увидел, что существа полностью покрыты мокрой, похожей на собачью, шерстью. Ноги существ, на которых шерсти было больше, чем на груди, заканчивались лошадиными копытами. Запах мокрой шерсти ударил Громову в нос. Страшными были и морды существ: жёлтые страшные глаза с узкими, как чёрточки, зрачками; над ними, прямо изо лбов извивались по два кривых рога, изо рта вылезали грязные клыки, а вместо носа торчали чёрные с двумя мокрыми ноздрями пятаки. За спинами, как змеи, извивались хвосты. Не снимая существ с мушки пистолета, Громов понял, что перед ним – черти. Ему никогда раньше не доводилось сталкиваться с чертями. И сейчас, под этой вспышкой света молнии, его пронзил страх. Громов отчетливо понимал, что эта вспышка дана всем, чтобы хорошенько продумать следующие действия. Как только молния погаснет, черти ринуться на него всей группой. Он направил пистолет на того, кто стоял ближе. Молния погасла. В момент, когда кромешная темнота ударила по глазам, Громов дважды нажал на курок, и «глок» выпустил два плевка в ринувшегося на него чёрта. Громову пришлось уворачиваться, чтобы тело со страшным воплем не сбило его с ног. Второй чёрт, с пронзительным свинячьим визгом накинулся на Громова и повалил на землю. Уставившись на него горящими жёлтыми зрачками, он раскрыл рот, и лицо Громова обдало влажной гнилью. Упершись локтем в волосатое горло, Громов приставил пистолет к животу и ещё два раза нажал на курок. Чёрт замолчал, жёлтые глаза потухли. Громов скинул с себя тело и быстро встал, приготовившись к обороне от последнего. Тот всё это время сидел, согнувшись над лежащим на земле телом. Он медленно поднялся, сверкнул на Громова жёлтыми глазами, и, развернувшись с таким же визгом, как и остальные, поскакал в сторону, сбивая ветки и маленькие деревья на своём пути. Раздался особенно громкий раскат грома. Громов опустил пистолет и осмотрелся. Два тела убитых им чертей растворились в темноте. Громов подошёл к лежащему на земле телу, нагнулся. Это был человек, он ещё дышал. Громов убрал пистолет и взвалил тело себе на плечо. Не видя почти ничего перед собой, Громов направился, как ему казалось, по направлению к дороге. После схватки стало темнее, и разбирать дорогу стало ещё сложнее. К тому же, тело оказалось тяжёлым и тянуло Громова вниз, на холодную, мокрую землю.

Громов шёл медленно, осторожно, стараясь не поскользнуться и не упасть. Неожиданно начавшаяся гроза закончилось, молнии уже не вспыхивали, озаряя светом землю, и Громову приходилось надеяться, что направление он выбрал правильное. Громов был уверен, что идёт уже больше часа и что ходит по кругу, когда между деревьями он заметил две светящиеся фары и услышал шелест работающих дворников.

Открыв дверь автомобиля, он усадил человека на пассажирское сиденье. Потом сам уселся за руль. Вода стекала по кожаной обивке кресел. Сидеть в холодных, мокрых брюках было неудобно и неприятно. Громов включил подогрев сидений, зажёг свет в салоне и посмотрел на человека. Это была пожилая женщина. Выбившиеся из пучка на макушке мокрые седые волосы прилипли ко лбу и щекам. По бледному лицу с синими губами стекали капли воды.

– Мать, а мать… – Тихо окликнул её Громов.

Женщина не отзывалась.

– Мать, очнись, – сказал Громов громче.

Женщина пришла в себя, открыла глаза и тут же зажмурилась от яркого света в салоне. Лицо её стало оживать, морщины медленно задвигались. Она опять приоткрыла глаза. Рассматривая Громова, она не понимала, что происходит и, на всякий случай, забилась в угол.

– Тише, тише, мать, – сказал Громов. Он весь промок, волосы прилипли ко лбу. – Всё в порядке.

– Ушли эти? – Дрожащим голосом спросила женщина.

– Ушли, ушли, – постарался успокоить её Громов, стараясь говорить как можно мягче.

– Слава Господу, – она быстро трижды перекрестилась. – А то я думала, что уже и не спасуся.

Громов завел машину и тронулся, сам толком не зная, куда едет. Ему хотелось начать двигаться как можно скорее.

– Куда тебя отвести, мать? – Спросил он, не выключая свет в салоне.

Женщина осматривалась вокруг, явно не понимая, ни где она, ни что только что произошло.

– Как я сюда попала? – Пробормотала она, вглядываясь в уходящую вдаль дорогу.

– Так я тебя принёс, – сказал Громов.

– Как принёс? Откуда? – Всполошилась она.

– Да ты не волнуйся, мать, я тебе зла не желаю. – Попытался успокоить её Громов. – Я по дороге ехал, к священнику Аникею. Знаешь такого?

– Знаю, знаю, – торопливо сказала женщина, – хороший священник, добрый. Он такие проповеди ведёт, заслушаешься. Каждое воскресенье к нему…

– Да, да, мать, так и есть, – прервал её Громов. – Я к нему и ехал. Смотрю, в темноте что-то шевелиться. Подъезжаю, освещаю фарами обочину. То ли люди, то ли не люди, никак не пойму. И тебя куда-то в лес тащат. Один чуть под колёса не бросился. Ну, я выбежал и за ними.

– Ой, ой, – испуганно воскликнула женщина. Она закрыла уши ладонями и что-то быстро-быстро зашептала. Громов чуть притормозил.

– Да что ты будешь делать, – сказал он тихо сам себе. – Мать успокойся, хватит.

Но женщина не останавливалась. Таращась на дорогу, она продолжала бубнить какие-то заклинания.

Громова это разозлило, схватив её руку, он с силой отдернул её от уха.

– Да успокойся же ты!

Она пришла в себя.

– Это всё черти, – с ужасом сказала она, – опасно ночью из церкви выходить. Ой, опасно. А я вышла, понадеялась, что пронесёт, дура. Сама уже не помню, зачем вышла, как в трансе каком-то была. А тут меня чёртики эти – хвать. Чуть не пропала. – Она покачала головой.

Громов не знал, что говорить, но точно понял одно: ему как можно быстрее надо выдвигаться в Москву. Разбираться, что тут происходит на самом деле, он совсем не хотел: кто знает, чем это всё может обернуться...

– Ох, мамочки, мамочки, – запричитала она. – Как же всё это плохо. Ведь эти черти… Они не первый раз… Батюшки наши их всё изгоняют, изгоняют, да никак изгнать-то и не могут. Те всё лезут...

Громов думал, как бы осторожно прервать женщину, чтобы её монолог не затянулся на всю дорогу.

– Но, ничего, голубчик. Скоро всё изменится. Старое закончится, начнётся новое. – Вздохнула она.

Громов насторожился.

– Мать, это что ещё значит? Ты о чём?

– Так ведь Он придёт. Придёт, и все исправит, наладит…

Громов подумал, что бабка совсем сумасшедшая, и заволновался, как бы ни начать сходить с ума вместе с ней.

– Кто Он? – Вполголоса спросил Громов. – Куда придёт?

Бабка странно засмеялась, её смех заставил Громова вздрогнуть, ему вдруг стало холодно.

– Как же кто? – удивилась она. – Он самый. К нам придёт, сюда. В страну нашу. Всё по-новому будет, – ласково сказала она.

Громов все больше чувствовал, что сходит с ума.

– Вот и церковь моя, чуть подальше. – Указала бабка в стекло корявым пальцем. – Я там и выйду. А звать-то тебя как?

– Александр я, – с неохотой ответил Громов.

– Буду молиться за тебя, Александр. А то чтобы со мной стало сегодня, если бы не ты, и Богу самому неизвестно…

Громов ничего не ответил.

«Кадиллак» подъехал к большой архиерейской церкви, построенной по дороге к дому Аникея. Дождь почти закончился. Только вдалеке всё ещё раздавались раскаты грома.

– Ну, всё мать, береги себя, – сказал Громов, открывая ей дверь.

– Спасибо тебе, сынок, – сказала женщина и трижды перекрестила Громова. Он закрыл дверь и поехал дальше.

Громов хотел избавиться от этой сумасшедшей как можно скорее. Есть такие люди, в присутствии которых думаешь, что реальность искажается, и ты сам сходишь с ума вместе с ними. Вот эта бабка – одна из них. Адреналин всё ещё играл в его жилах, и мысли в голове сбивались: что за черти, что за бабка?

Доехав до дачи Аникея, он вышел из машины. Передние сидения пропитались водой. «Как бы ни пришлось менять обивку», – подумал Громов. Идя через темноту дачного участка, Громов, на всякий случай, достал пистолет. Но, к счастью, ничего страшного не произошло, и он спокойно дошёл до дома. В коридоре он с полминуты стоял, уставившись в красный угол, не зная, что делать. Он сильно волновался, но все же решил подойти. Впервые он искренне поклонился и перекрестился трижды, на всякий случай. Потом прошёл на кухню, включил свет. Сняв мокрое пальто, он положил его на всё ещё тёплую печь. В коридоре послышался звук. Громов наставил дуло пистолета на дверной проём; свет из кухни освещал деревянный пол в коридоре. Громов был готов ко всему. Но из темноты появился всего лишь Аникей в тулупе. Увидев направленное на него дуло пистолета, он замер. Громов выдохнул и опустил оружие. Аникей вошёл на кухню.

– Дождик сильный? – Спросил он, осматривая мокрую одежду Громова. – Вот выпейте, чтобы не простудиться, – он достал графин с самогоном и налил Громову. – Вы какой-то весь грязный, взъерошенный.., – Громов осмотрел свои брюки, они и впрямь были все в грязи. – Страшно выглядите, как будто чёрта увидели, – с опаской сказал Аникей. – Не уж то ли наткнулись? Ох, ты, батюшки, – он покачал головой.

Громов посмотрел на него исподлобья и залпом выпил.

– Ну, ничего. Завтра жена постирает, – сказал Аникей.

– Не надо, – отрезал Громов – я утром уезжаю.

– Ну что же вы… Где же вы всё-таки так испачкались, мокрый весь, – покачал головой Аникей.

Громов на минуту задумался.

– Аникей, – обратился он к священнику, – ты разве грома не слышал? Гроза на улице была страшная…

– Разве? – Изумился Аникей, – не слышал. Глух стал на старости. Что уж поделать…

Громов выпил ещё. Он бы выпил всё содержимое графина, но наутро надо было ехать и, желательно, как можно раньше.

Громов попросил Аникея разбудить его. Аникей кивнул, пожелал спокойной ночи и, аккуратно прикрыв дверь, удалился. Громов разделся и залез на печь. Положив под подушку пистолет, он заснул крепким сном.

* * *

На следующее утро Громова разбудил Аникей. Он схватил его за руку и сильно затряс. Громов моментально проснулся и машинально схватил Аникея за шкирку, готовый напасть.

– Тише, тише, Александр Сергеевич, – Аникей поднял обе руки.

– Сколько времени? – Спросил гость, жмурясь от резкого света включенной лампы. На улице ещё было темно.

– Полседьмого, Александр Сергеевич.

Громов потёр глаза и начал слезать с печи, пока хозяин копошился на кухне, готовя завтрак.

– Такие новости… вы не представляете… только что узнал…

– Что? – Спросил Громов, доставая новую пару брюк из своей сумки, – ни свет ни заря же ещё.

– Да как же… У нас все рано встают, тут же все новости и разлетаются.

– Что за новости? – спросил он, широко зевая и продевая ногу в штанину.

– Два трупа в лесу нашли, тут недалеко. Местные мужики. Поговаривают, что один, вроде, из гвардии Пахана.

Громов замер. Он совсем забыл о вчерашнем происшествии в лесу. Стало трудно дышать.

– И что? – Голос Громова сорвался, он откашлялся и переспросил, – нашли убийцу?

– Никак нет, – Аникей не заметил вдруг изменившегося состояния Громова, – да и как их найдут? Вы же видели, какая у нас тут полиция, ничего же не могут.

– А они уже приехали на место? – КНОПБовец почувствовал, что ему становится нехорошо. Он прокручивал в голове всё, случившееся ночью. Значит, это были никакие не черти, а обычные люди. Но как же та бабка, которая валялась еле живая на земле? Она тоже видела чертей! Ему становилось всё хуже. С трудом застегнув молнию на брюках, он отодвинул от стола стул и осторожно, чтобы не потерять равновесие, сел. «А один ведь успел удрать», – вспомнил он. Если это всё-таки были не черти, а люди, то он уже бы сидел в кабинете Свиридьянова, или, ещё хуже у Димитрия. Ведь если Громов так хорошо рассмотрел их при вспышке молнии, то и они его наверняка тоже заметили. Но что они там делали, да ещё с той бабкой?..

Громов потёр ладонью лицо. «Не просто же так они там собрались, – думал он, – ведь чего-то хотели они от той женщины… Можно сказать, что я её защитил… Они сами под колеса бросились… И предупредительный выстрел в воздух, как надо, сделал... Да и вообще, двое из них на меня напали, это была самозащита... Нужно срочно ехать к Свиридьянову».

Громов побросал всю валявшуюся в комнате одежду в сумку, застегнул молнию.

– Я не буду завтракать, – сказал он, натягивая пиджак, – в Москве срочные дела. Надо как можно быстрее ехать.

– Ну, как же так, – развёл руками Аникей, – уже? Жалко, жалко. Будем по вас скучать. Я думал, может хоть, в полицию заедете, поможете им. Им любая помощь нужна.

– Не уверен, вряд ли, – отрезал Громов, – дел много, надо ехать.

Громов представил себе, как в один момент всё может рухнуть, развалиться, как детские куличики в песочнице под дождём. Как всплывут все конфликты со Следственным Комитетом, к ним добавятся все эти огромные суммы налички, найденные в квартирах работников Комитета, да ещё выяснится, что высокопоставленный работник КНОПБа, будучи на задании, по ночам бегает по лесу и стреляет в людей. Надо позвонить Начальнику.

Наспех попрощавшись с Аникеем, Громов забрался в машину и поспешил в город. Кожаные сиденья высохли и даже выглядели не так плохо, менять обивку не надо. Выехав из посёлка, Громов погнал, как ещё несколько дней назад гнал сюда Аникей. Он проехал мимо злосчастной огромной церкви, мимо нескольких полицейских машин и карет скорой помощи, стоявших у дороги на том месте, где вчера Громов подобрал бабку.

Набрав номер Начальника, он, нервничая, ждал ответа.

– Да, Громов, – ответил ему строгий голос.

– Алексей Алексеевич, говорить можете? – Спросил Громов.

– Могу.

– А я могу? – Спросил Громов.

– И ты можешь, Саша. Всё проверили – чисто.

– Тут пиздец, Алексей Алексеевич, полный. Если это всплывёт, то Комитет может попасть под реальный удар.

– Ну, не знаю, что ты там натворил, – сказал Начальник, – но Виктор Церберев больше не проблема, так же, как и Здорин.

– Как не проблема? – удивлённо спросил Громов. – А как же аресты?

Громов резко дёрнул руль и подрезал ржавые «жигули», «жигули» загудели и дёрнулись в сторону.

– Один отправляется замом губернатора X-ской области, второй – на должность уполномоченного Пахана по вопросам занятости в Б-скую. Оба занимают свои новые должности через два месяца. Пахан подпишет все бумаги о переводах на днях. Нехера им обоим было…

– А деньги? – Спросил Громов, не сбавляя скорости. – А как же Лейбман, он сядет?

– Да, помурыжат его немного. Ничего, утрясётся.

– Как ты всё это прокрутил? – Спросил Громов.

– Приедешь – расскажу. Это только начало. У меня планы большие... Кстати, что у тебя там? Пиздец-то какой?

– Да я тут, – начал Громов, запинаясь, – как бы сказать… Двух типов положил. Местных.

– Блядь, Громов, только этого нам не хватало. – Разозлился Начальник. – Кто об этом знает? Кто знает, что это ты их завалил?

– Пока, надеюсь, никто. Может быть, если только глава местного УВД, но он вряд ли что-то сделает. Совсем бесполезный тип.

– Блядь, да ты охуел?! Как глава местного УВД?! – Взревел Начальник. Но очень быстро замолчал. – А кто там глава, кстати? – Уже спокойнее спросил он.

– Вот именно, – сказал Громов. – Свиридьянов. Он совсем никакой, его этот архиерей местный задавил, как вошь. У них тут, кстати, полный пиздец. Если разбираться, то можно по подбородок в дерьме утонуть.

– Правильно, не просто же так мы тебя туда отправили. Но, на самом деле, то, что там происходит, нас не касается. Если дело в Комитет передадут, то тогда ладно. А пока убери там за собой всё, понял, а? А то, и правда, не нужно нам сейчас столько негатива в наш адрес. Всё, отбой. – Начальник повесил трубку.

Под гудки клаксонов встречных автомобилей, нарушая все возможные правила, Громов влетел в город и уже скоро остановился у здания полиции.

Пройдя по знакомому коридору, не обращая внимания на красный угол, он без стука вошел в кабинет Свиридьянова.

– Доброе утро, Александр Сергеевич, – Свиридьянов поднял голову от заполнения каких-то бланков.

– Доброе, – ответил Громов.

– Слышали, у нас тут двойное убийство, – сказал он как-то уж слишком спокойно. – В лесу два трупа нашли.

– Слышал, тут у вас новости быстро расходятся. Я приехал попрощаться.

– Всё-таки решили зайти напоследок? – Улыбнулся он, вставая с кресла. – Вот уж и не ожидал. Но раз вы зашли, позвольте мне задать пару вопросов. Тут дело складывается так, что вы можете стать одним из подозреваемых в убийстве. – Свиридьянов говорил спокойно и даже добродушно. Верил ли он в то, что это Громов вчера расстрелял двух местных жителей, Громов не мог сказать. Как ему показалось, Свиридьянову было абсолютно всё равно.

– А что, есть свидетели или какие-то улики против меня? – Так же спокойно спросил Громов.

– Да вот мужчина сегодня утром пришёл. Весь взъерошенный, – сказал Свиридьянов, указывая на бумаги, лежащие на столе. – Сказал, что вчера был при происшествии, когда убили двух его друзей. Свидетель он, значит. Ночью шёл дождь. Они гуляли по лесу. Появился мужчина с пистолетом. По описанию очень на вас похож.

– Раз они ночью по лесу ходили, – перебил его Громов – как он мог вообще увидеть, кто это стрелял?

– Говорит, молния сверкнула, вот он и увидел, – сказал Свиридьянов, садясь обратно в кресло. – Да вы присаживаетесь-присаживаетесь, – он показал на стул.

– Спасибо, спешу, – отрезал Громов. – И откуда он знал, как я выгляжу? – Он вспомнил, что ездил к заводоуправлению. Маловероятно, что это был кто-то из той толпы.

– Он и не знал, – вздохнув, сказал Свиридьянов, – я знаю. Описание – один в один вы. Странно, не правда ли?

– Очень странно, – сказал Громов. – Кто это вообще были, потерпевшие?

– Да трое местных алкашей. Один когда-то давно сидел за тунеядство, второй проходил недавно по статье за экстремизм, но был оправдан. В общем, не знаю, кому понадобилось в них стрелять? От того, который пришёл, такая вонь стояла… Весь кабинет провонял, пока он показания давал.

– Аникей сказал, что один из них, вроде бы, из Гвардии Пахана?

– Чепуха. Аникей и не такое может сказать.

Громову намного полегчало. Не хватало только влезть в драку с Гвардией! А так, оказывается, всё не так плохо.

– А ещё полицейский привез бабку, местную прихожанку. Она к нему сама подошла. Сказала, что видела кого-то. Рассказала, что с ней случилось. – Продолжал Свиридьянов.

«Вот же сука», – подумал Громов.

– Её поздно вечером подвёз мужчина на чёрной большой машине. Подобрал недалеко от места происшествия. Она долго вспоминала, и узнала место, где её подобрали. Оказалось, рядом с местом преступления. Имя водителя, правда, не смогла вспомнить. Но описание водителя точь-в-точь совпадает с тем, которое дал алкаш, то есть с вашим описанием. Хотя, вообще-то она плохо всё помнит. Говорит, как из церкви вышла, так память и отшибло. Только какие-то обрывки: лес, машина…

Свиридьянов говорил всё это так спокойно, даже немного устало, как будто подобное он уже слышал и говорил много раз. От его интонации Громову стало не по себе.

– Я не знаю, что произошло на самом деле, – продолжал Свиридьянов, – да и знать на самом деле не хочу. Но я вас предупреждал, Александр Сергеевич, чего бы вы тут не делали, не исправить. У нас своя реальность.

– Я не понимаю, – начал Громов.

– И не пытайтесь понять, – перебил его Свиридьянов, – вам повезло, что единственные, кто вас видел, это алкаш и местная сумасшедшая, и застрелили вы двух деревенских алкашей, а не ещё кого-нибудь.

– Деревенская сумасшедшая? – Переспросил Громов. Он вспомнил, как бабка несла какую-то ахинею.

– Ну, да, – сказал Свиридьянов, – она вообще больная. Её постоянно находят в разных местах губернии, и она никогда не может объяснить, ни что она там делает, ни как она туда попала. Постоянно про чертей рассказывает. Мол, они её крадут. Однажды местным дачникам пришлось её вытаскивать из болота. Все подумали, что та решила утопиться. Но нет, она всем трындела, как общалась с водяным, и тот зазывал её жить к себе. А что эти трое в лесу делали, я вообще не представляю. Их деревня-то далеко, а они у элитных дач ошивались. Налакались опять самогона. Свидетель этот, видно не первый день в запое.

– А вы этот самогон не пьёте? – Настороженно спросил Громов.

– Больше не пью, – ответил Свиридьянов, – когда-то пил. Его не понятно на чём гонят. На херне какой-то.

– Мне понравился, – буркнул себе под нос Громов.

– И всем нравится, – грустно сказал Свиридьянов, – и алкашам, даже Гвардейцы им глаза заливают. Всё-таки вам очень повезло, что это алкаши в лесу на вас наткнулись, а не Гвардейцы.

– Это правда, – признался Громов.

– Ехать бы вам, – сказал Свиридьянов. – До архиерея случившееся не дойдёт. Да и до таких мелочей ему дела нет. Об алкашах никто и не вспомнит. Третий недельку послоняется, а потом и сам куда-нибудь сгинет. А бабку эту никто слушать не будет.

– Тогда, до свиданья, – Громов протянул ему руку. – Всего хорошего.

Свиридьянов встал, и добродушно улыбаясь, ответил рукопожатием.

– Спасибо вам, – негромко сказал Громов, уже стоя у двери.

– Да чего уж там. Всё равно это же асоциальные кадры. Считайте, пользу принесли.

Свиридьянов выглядел очень усталым, у него впереди был длинный рабочий день. А у Громова – долгая дорога в столицу.

Плотно пообедав разносолами грузинской кухни, Громов решил, что всё не так уж и плохо. Деньги, хранящиеся у него, хорошо спрятаны. Конечно, по приезду в ситуации придётся разбираться. Но пока, можно положиться на Начальника. Всё равно другого выхода не было, в Москву ехать нельзя.

По адресу, присланному Начальником, он отправился прямо из ресторана. Первый раз за всё время пребывания в губернии Громов вёл машину спокойно, расслабленно.

«Кадиллак» Громова въехал в город. Старой его части, по сути, не было, её снесли под новое строительство. Кружа по центру города, он оказался на главной площади. Всё пространство вокруг было застроено торговыми центрами – их количество явно превышало потребности города, и многие ещё не открылись. Кое-где они перемежались с новыми, ещё не заселёнными жилыми домами. Территорию под неработающими торговыми центрами перепродавали, пустующие коробки сносили и на их местах возводили церкви. Так церкви и чередовались с торговыми центрами, заполняя всё свободное пространство.

Проезжая по городской площади, уложенной треснувшими во многих местах плитами, он взглянул на проходящих мимо людей. Они не спешили, просто брели. Но выглядели лучше и здоровее, чем те призраки, которых Громов видел из окна «тойоты» Просвина. В столице губернии призраков было не так много. Но стоит выехать в провинцию, и кроме них – никого.

Предприятие, куда надо ехать Громову, находилось в двух часах езды от грузинского ресторана, и он решил, не заезжая в дом Аникея, выдвинуться сегодня же, тем более, что дорога помогла бы отвлечься от неприятных мыслей.

Выехав из города, машина полетела мимо дачных посёлков. Они заставили Громова вспомнить детство, сейчас почти забытые моменты. Мысли витали где-то в стороне, в подсознании.

До подросткового возраста Громов каждое лето, все три месяца, проводил на небольшой даче в восьмидесяти километрах на восток от Москвы. Последний раз Громов провёл всё лето там лет в пятнадцать-шестнадцать, он уже точно и не помнил. В детстве это место ему казалось волшебным. Каждый май он не мог дождаться, когда мамин автомобиль понесёт его по так хорошо знакомому шоссе. Не мог дождаться, когда мимо начнут проноситься знакомые места: поля, перелески, навсегда врезавшиеся в память. Он всю дорогу смотрел в окно. Вот этот грязно-розовый дом с когда-то белыми ставнями с каждым годом всё больше заваливается на одну сторону. Если его только проехали, значит ехать ещё долго.

Вот большой гастроном рядом с шоссе, однажды там был пожар, но на следующий год его снова отстроили: значит – уже ближе. А те леса с обеих сторон трассы – это уже последний этап путешествия, и скоро слева, через встречку, будет поворот с большим знаком. Знак – металлический щит, где белым по синему было написано название городка, через который ведёт дорога на дачу. Будучи ребенком, Саша всегда радовался при въезде в этот городок: старые пятиэтажки, зелёные опушки, со временем обустроенные в парки, вокзал с большой стоянкой для автобусов... Слева – площадь, где по выходным открывался рынок, куда каждую субботу Саша с мамой ездили за продуктами. Стараясь не потеряться, он не отходил от матери, держа её за руку, протискиваясь между дачниками. Те оживлённо беседовали с продавцами: интересовались, сколько стоят овощи и фрукты, откуда их привезли, спелые ли.

Потом проезжали мимо высокой трубы, одиноко стоящей на территории огромной электростанции, вокруг которой и образовался город: значит ехать оставалось минут пятнадцать. Саша с замирающим сердцем узнавал за окном до боли знакомые картинки. Вот большой магазин стройматериалов, вот узкий проезд через кусты, а за ними озеро, куда Саша часто ездил с мамой купаться. Дорожное полотно ещё немного извивается и, наконец, упирается в длинную бетонку, машина пересекает её и едет дальше по гравию, в лес. Проехав через лес, мимо зелёных кудрявых берез и мачтовых сосен он уже мог разглядеть знакомые шиферные крыши домов их дачного посёлка.

В детстве Саша никогда не скучал на даче: ему с друзьями всегда было чем заняться. Они залезали в заброшенные дома и играли там в войну или в пиратов, гоняли мяч, ездили на велосипедах в дальние деревни или просто наматывали круги по посёлку.

Людей в дачном посёлке всегда было много, особенно в выходные. Среди его обитателей встречались самые разные персонажи, иногда весьма любопытные. Вот старик Иваныч, держа руки в карманах потрёпанных, изношенных брюк, жаловался одному своему соседу на другого. Он всегда на кого-то жаловался и никогда не упускал возможности упомянуть о своей карьере советского журналиста: «я, между прочим, объехал четверть Европы, треть Африки». Он поднимал палец и чуть выпучивал глаза: «Журналист-международник всё-таки, а он со мной так разговаривает!».

На соседнем участке, мужским, хриплым голосом орала Петровна, невысокая, пожилая женщина с коричневыми от постоянного курения зубами. Она громко материлась; её немудрёный мат был слышан даже на соседних улицах. Но к Саше она всегда относилась хорошо.

Какой-то высокий, лысый дедок в наколках катался на старом красном велосипеде; каждый день по одному и тому же маршруту, иногда насвистывая непонятные мелодии.

В местной палатке торговал дядя Валя. Немного ещё оставшихся длинных волос он зачёсывал набок, через лысую макушку. Саша с друзьями бегали туда покупать жвачки с разноцветными наклейками под обёртками.

Одно из самых ярких воспоминаний оставило происшествие, случившиеся, когда Саше исполнялось четырнадцать. После этого он с каждым годом появлялся на даче всё с меньшим удовольствием, а годам к семнадцати и вообще перестал там бывать.

Дело было так. Кроме компании Саши на даче проводили лето компании ребят постарше. С одной из них, осознавая всю бесполезность своего существования, таскался тридцатипятилетний Тёма. Никто не знал ни его фамилии, ни отчества; вообще о нём мало что было известно, кроме одного эпизода из жизни. Рассказывали, как однажды он в пылу конфликта схватил нож и несколько раз пырнул какого-то мужика. Было ли это самозащитой или нападением, каждый раз зависело от человека, рассказывающего эту историю. После этого происшествия Тёма отсидел – от восьми до двенадцати лет, срок отсидки тоже зависел от рассказчика. Саша с ним почти не общался, но иногда попадал в одну компанию. Его, как и каждого подростка, тянуло к старшим ребятам, с ними было интересней, чем со сверстниками. От мысли, что старшие ребята, почти взрослые, приняли его в свою компанию, Саша чувствовал себя важнее и сильнее. На самом же деле они просто не возражали, если он посидит рядом. До Саши им дела не было. Теперь-то Александр понимал, что в полном смысле слова общением это было назвать нельзя, он просто слушал их разговоры, иногда мог вставить слово, что-то спросить, но не более того.

Как-то вечером Саша с другом решили поехать на опушку леса, где собирались старшие ребята. Уже темнело, подпившая компания сидела на поваленных стволах деревьев, сложенных полукругом; в середине затухал костёр. Везде валялись кучи мусора – стеклянные бутылки, порванные пластиковые упаковки, пакеты. Рыжий парень перебирал аккорды на расстроенной гитаре, в темноте целовалась пара подростков, кто-то, видимо выпив лишнего, сидел, положа руки на коленки, голову – на руки и пьяно постанывал. В старом кресле, притащенным компанией с местной помойки, сидел Тёма – невысокий мужичок с бритой налысо головой, тюремными наколками на руках и хромой на левую ногу, после недавнего падения с мотоцикла, опять же в пьяном состоянии. Через очки с толстыми стёклами он полузакрытыми пьяными глазами смотрел на оранжевые угли и выскальзывавшие из них язычки пламени. Перемолвившись парой слов с ребятами, Саша и его друг сели на поваленную берёзу, как на скамейку.

Глядя в темноту перед собой, Тёма прокричал кому-то, чтобы принесли дров. Тёма редко говорил тихо, обычно он орал, обильно пересыпая речь затейливым матом, таким, какого в компании никогда не слышали.

Саша встал и, найдя рядом с собой пару палок, бросил их в костёр. Тёма немного успокоился. Двое парней завели разговор на интересную Саше тему, и он полностью погрузился в беседу. В этот момент пламя в костре снова стало затухать, и Тёма опять закричал в темноту. На этот раз никто не пошевелился, парни не прерывали свой разговор. Саша, увидев, что они не обращают на Тёму внимания, продолжал их слушать, не реагируя на тёмин ор. Тёма орал ещё и ещё, но никто так и не шелохнулся. Вдруг Тёма вскочил, опершись на ручки кресла, и проковылял на другую сторону костра, где сидели Александр с ребятами.

– Вам западло, что ли!? – Прокричал он.

Все замолчали и уставились на Тёму.

– Вам западло, что ли дров принести а!? Чё я тут ору!?

– Тём, это ты мне? – Удивился парень, начавший интересный Саше разговор.

– Не, не тебе, – пьяно мотнул головой Тёма.

– Мне? – Робко спросил Саша.

– Да! Тебе! – Неистово проорал Тёма.

Внутри у Саши что-то закололо. Только сейчас он заметил, какие у Тёмы кривые зубы и ненатурально выпученные глаза, пялившиеся на него через толстые стёкла очков, какой у него короткий нос и маленький скошенный подбородок.

– Чё те, сука, западло мне дров принести!? Ты чё тут, самый крутой, сука!? – Орал Тёма.

Саша вскочил, встал по стойке смирно, держа руки по швам. От страха он не мог выговорить ни слова.

– Ты чё молчишь!? Пшёл вон отсюда, падла, говно ёбанное! – продолжал орать Тёма.

– Тём, ты что? – Саша собрался и еле-еле выдавил из себя.

– Пшёл вон отсюда, говно, прям при мне встал и пошёл! – Всё орал Тема, – чё те, впадлу дров принести, палок набрать?!

Он поднял руку и указал в сторону тропинки, ведущей с опушки на дорогу.

С другой стороны костра к Тёме подошёл один из парней, положил руку ему на плечо.

– Тём ты что, чё те парень сделал? – Спросил он миролюбиво.

Тёма вырвал плечо.

– Да пшёл он на хуй. Чё ты стоишь, – обратился он к побелевшему от страха Саше, – пшёл вон, чтобы я прям видел, давай, пиздуй.

Саша чувствовал, как глаза наливаются слезами. Он дрожал от страха, от обиды, от невозможности что-то сделать, как-то ответить. Он вообще не знал, что ему делать, как поступить.

Саша машинально поднял свой велосипед. Еле усевшись и с трудом найдя педали, он медленно их закрутил, выезжая на тропинку. Вслед он слышал матерные крики пьяного Тёмы.

– Давай-давай, крути, говно ёбанное, чтобы я тебя тут больше не видел.

Выехав на дорогу, покрытую гравием, он всё быстрее крутил педали. Он хотел как можно скорее попасть домой, туда, где безопасно и спокойно, где мама. Саша уже не сдерживал слёзы, и они полились по щекам. Доехав до дома, он бросился через калитку на веранду, где его встретила мывшая посуду мать. Весь красный от слёз, дрожащий от обиды, он кинулся к ней и обхватил руками длинное, до пола, домашнее платье. Она стала его расспрашивать, потом присела, обняла. Саша уткнулся в её пахнущие чем-то родным плечи. Он ничего не мог ответить сквозь слёзы, но, постепенно успокаиваясь, он, сквозь одиночные всхлипывания, рассказал маме всю историю. Мама выслушала спокойно и уложила его спать. Что случилось дальше, Саша не знал. Только на следующее утро мама ушла, её не было дома около часа. Вернулась она гордая и спокойная, как человек, хорошо выполнивший свою работу.

Через несколько дней он немного успокоился и начал продумывать варианты: что должен был сделать, как поступить в той ситуации: может быть, тоже наорать, выматериться?.. «Не надо было уходить, особенно при всех, – ещё через какое-то время подумал он, – а если такая ситуация повторится, то можно так и поступить, ответить обидчику».

Больше Тёму он не видел. Только однажды встретил его, идущего по просёлочной дороге. Внутри Саши что-то кольнуло, и страх снова охватил его, как в тот раз. Он понял: все его фантазии безмерно далеки от реальности, и он не сможет сказать Тёме и четверти того, что тогда так удачно придумал. Тёма, увидев его, выматерился себе под нос, и поковылял в сторону.

Это происшествие навсегда отпечаталось в сознании Саши. Каждый раз он вспоминал об этом эпизоде с дрожью. Со временем он потускнел и уходил всё глубже в подсознание, но каждый раз при любом серьёзном конфликте Саша испытывал то отчётливое чувство животного страха, какое впервые испытал тогда, на даче. Только через пару лет Саша узнал, после этого происшествия Тёму снова арестовали. А тогда он не понимал, почему соседи по даче стали обходить его стороной, замолкали, когда он проезжал мимо них на велосипеде, и провожали его взглядом: кто испуганным, кто презрительным или даже злобным.

Со временем желание ездить на дачу стало пропадать. В шестнадцать лет он последний раз провел там все три летних месяца, перессорился со многими из своих друзей из-за каких-то мальчишеских глупостей. В следующие годы он приезжал максимум на неделю и очень сильно там скучал, редко выходя за пределы участка.

Последний раз Громов там был с Оксаной.

Она посмотрела на старый, облезлый, вросший в землю дом. Казавшийся ему раньше таким родным и уютным, сейчас он больше походил на сарай; весь когда-то ухоженный участок порос высоченной травой. Она предложила его продать. Он не стал возражать. Иногда Громову самому приходила в голову мысль о продаже, но он гнал её от себя: ему просто не хотелось туда возвращаться, смотреть на разруху, видеться с соседями. Оксана дала ему столь необходимый толчок. Воспоминания о даче и детстве теперь всплывали чрезвычайно редко.

* * *

За поворотом показались три высокие красно-белые заводские трубы. Они одиноко упирались в низкое серое небо. Только из одной лениво выплывали клубы пара. За высоким бетонным забором стоял главный корпус завода – вместительный трёхэтажный ангар с производственными цехами тянулся почти на километр. Белая краска со стен облезла, многие из когда-то чисто вымытых окон были выбиты. Из ворот иногда выезжали старые проржавевшие «газели», редко – фуры. Сейчас завод еле-еле работал на треть своей мощности, но в своё время, как Громов узнал из присланных ему документов, он обеспечивал всю область.

Как утверждали сами работники завода, нынешнее бедственное положение стало результатом безалаберности и неэффективности решений пришедшего два года назад на смену прежнему нового совета директоров и верхушки управления. Громов не стал вдаваться в причины смены власти и в детали судебных рассмотрений. Пройдясь по строчкам, светившимся с экрана телефона, и выделив пару знакомых слов, он понял: или «отжали» или «подарили», а дальше – хоть синем пламенем. Вот на это синее пламя Громов и приехал смотреть.

Показав удостоверение Комитета по Надзору у въезда на территорию завода, Громов медленно объехал огромный цех по заасфальтированной дороге, всей в трещинах и ухабах. За бетонным забором виднелись ещё несколько зданий: бойлерные, отдельные цеха. Выйдя из машины, Громов осмотрел постройки. Не нужно быть специалистом и разбираться в технике безопасности чтобы увидеть, до какого состояния довели завод, по крайней мере, снаружи.

За всё время осмотра Громов не встретил ни единого рабочего, кроме охранника в будке при въезде. Что ему тут надо охранять? Он не понимал…

Только когда он объехал комплекс во второй раз, увидел непонятно откуда появившегося мужичка – невысокого, потрепанного, в поношенной, грязной одежде и нахлобученной на сальные волосы мятой кепке. Держа руки в карманах штанов, он грустно брёл незнамо куда. Громов затормозил и опустил окно. Салон автомобиля наполнился запахом палёного алкоголя, крепких дешёвых сигарет и автомобильного масла.

Мужичок остановился и повернул небритое морщинистое лицо. Он широко раскрыл заспанные глаза: то ли никогда не видел таких автомобилей, то ли, не понял, откуда он так внезапно появился за его спиной.

– Эй, ты, – окликнул его Громов, – где тут все: рабочие, начальство?

– Рабочие все разошлись, а начальства тут уже больше года не видать. – Сказал мужичок хриплым голосом, посмотрев по сторонам и пожав плечами

«И нахера я приехал?», – подумал Громов.

– Куда разошлись? Они же бастуют, вроде? Или надоело?

– Так они же в городе бастуют, у здания управления. Что им тут-то делать?..

Громов спросил, где находится здание управления; и мужичок объяснил ему дорогу; ехать, как оказалось, не более пятнадцати минут.

– Начальник, – сказал мужичок заискивающим тоном, – дай мелочи, а? Тут же платят через раз. – И на фоне кожаной кремовой обивки салона с полированными деревянными вставками протянулась грязная сухая ручонка, с обвисшей шершавой кожей, чёрной грязью под ногтями и седеющими волосками, вылезающими из-под замызганного рукава; повернулась к Громову мозолистой ладошкой. Громов сунул в неё пятьсот рублей. Глаза мужичка раскрылись ещё шире, он крепко сжал бумажку и быстро засунул её в карман.

– Спасибо, начальник, – с изумлением поблагодарил он.

– Не бери в голову, – ответил Громов и поднял окно.

Как и говорил мужичок, ехать пришлось не дольше пятнадцати минут. Небольшое трехэтажное здание управления выглядело намного лучше завода. У входа собралось много народу –примерно, больше двухсот человек рабочих. По обеим сторонам улицы стояли ОМОНовские серые «камазы» с будками вместо кузова и пара полицейских автобусов. Громов припарковал свой «кадиллак» между двумя «камазами», через дорогу, напротив здания. ОМОНовцы, ошивавшиеся около грузовиков, косо на него посмотрели, когда он вылез из машины и достал пачку сигарет. Однако разглядев номер «кадиллака», они переглянулись и отошли в сторону.

Громов не спеша пересёк улицу. Толпа бастующих шумела; иногда слышались выкрики, многие просто громко обсуждали что-то своё. Как он заметил, большую часть толпы составляли люди пенсионного возраста: простые, уставшие, седые – основная часть рабочих завода. Встречались в толпе и люди среднего возраста, и уж совсем немного было молодых. Как Громов и предполагал, не обошлось без активной молодежи с камерами и телефонами; они кричали громче всех. По сторонам толпы стояли, прижавшись друг к другу, сотрудники ОМОНа. Несколько полицейских, как позже выяснилось, присланных Свиридьяновым, пытались договориться с толпой по-хорошему: успокоить, разрешить конфликт, не прибегая к насилию. Представитель руководства – мужчина в чёрном костюме в окружении трёх крепких амбалов из охраны, тоже что-то кричал в толпу.

Громов остановился в десятке шагов от толпы и спокойно курил, прислушиваясь к переговорам.

– Это уже не первый месяц, что нам есть? – Громко возмущался мужчина средних лет, стоящий в первом ряду, – как мне кормить семью?

– Это не мои проблемы! – Рявкал на него мужчина в костюме, – экономьте! Сажать картошку летом надо было!

Передние ряды охнули, ОМОН передвинулся на шаг ближе. Толпа завозмущалась.

– Мы не выйдем на работу!

– Мы тоже люди!

– Есть нечего!

– Как жить?

– Уже полтора года!

Молодой парень с камерой в телефоне подобрался к мужчине в костюме.

– Да как вам не стыдно!? Это же ваши рабочие, вы отвечаете за их благополучие! А вы вместо этого!.. Вы специально обанкротили завод! Мы всё знаем! Это единственное крупное предприятие в городе, на нём всё держалось! А теперь работы больше нет! Вы бандит! Вас в тюрьму надо! Что вы стоите?! – Он орал на полицейских, – задержите же его! Вы продали свою совесть! Посмотрите на этих людей! Вы не защищаете их! Из-за таких, как вы…

Мужчина в костюме закипал от ярости.

– Да ты кто такой?! Уберите его сейчас же! Выключи камеру, сука! Я тебя достану! Как тебя зовут?! Падла! Сволочь!

Потом он рявкнул, отдавая приказ троим охранявшим его амбалам, те бросились на парня. Они вцепились в него и выхватили телефон. Один бросил телефон о землю, второй начал яростно его топтать, а третий со всей силы ударил парня в живот. Парень орал на полицейских:

– Беспредел! Бандитизм! Задержите их!

Те, в свою очередь, спокойно посмотрели на разыгравшуюся сцену и медленно отвели глаза в сторону.

Охранники заломали парня, провели мимо Громова через дорогу и бросили в снег. Докурив, Громов бросил окурок на тротуар. Возвращаясь, охранники отряхивали руки, как от прилипшей к ним грязи; встали на исходные места вокруг мужчины в костюме.

После этого инцидента толпа ещё сильнее зашумела, а сотрудники ОМОНа приблизились ещё на шаг. Теперь они стояли прямо напротив первого ряда, и толпа переключилась на них.

– И до вас черёд дойдет!

– Тут же одни старики!

– Как вы спите по ночам!?

– Кого вы собрались бить!?

После долгой поездки Громов захотел курить – он уже привык к отвратительным сигаретам, к тому же ситуация располагала. Он вынул пачку, достал еще одну сигарету, закурил.

Мужчина в пиджаке орал в ответ:

– Да я вас всех, шпионов, шантажистов, уродов посажу. Кто вам заплатил? Что вы тут стоите?

– Мы потому и стоим, что нам не платят.

– Все вы, вредители, – мужчина распалялся, – если так вести себя будете, ничего не получите!

В первом ряду толпы появился пожилой мужчина невысокого роста с седыми волосами и усами, в клетчатой рубашке и легкой серой куртке. Озлобленными, чуть сумасшедшими глазами он бегал по лицам стоявших перед ним ОМОНовцев. Неожиданно его взгляд остановился, и на мгновение даже потеплел, но только на мгновение. Он воскликнул в сторону одного из сотрудников ОМОНа. Громов затянулся сигаретой и шагнул вперёд.

– Ваня, да что же ты?! – Воскликнул старик. – Я же тебя вот таким ещё помню. – Он показал, каким маленьким был тот, вытянув руку вниз.

Как Громов выяснил позже, сегодняшний старик, а когда-то ещё совсем молодой Григорий Харитонович Лаптев жил за городом на небольшой даче с женой Галиной, и всю жизнь проработал на этом самом заводе, дослужился до заведующего цехом. На соседней даче, в доме побольше, жила семья Вавилевых. У Татьяны и Михаила с разницей в два года родились три сына, Первый сын, Алексей, – амбициозный парень. Он вырвался из провинции и поступил в хороший московский вуз. Средний – Семён – был трудолюбивым малым и любил путешествовать по России. Именно там, в далёком турпоходе, он, заразившись туберкулёзом, скоропостижно скончался. Младшего сына, названного простым русским именем Иван, ещё младенцем родители, уходя на работу, оставляли под присмотром соседки Галины – жены Григория Харитоновича. Супруги Лаптевы всегда мечтали о своих детях, но, к сожалению, как говорится, Бог не дал. Иван вырос добрым мальчуганом, много времени проводил на улице, гуляя с друзьями. Уважительно относился к супругам Лаптевым, по сути, вырастившим его, Галину звал и вовсе по-семейному «баба Галя». Да и Григорий Харитонович всегда интересовался успехами Вани, дарил ему разные подарки: игрушки, машинки, мячики. Только вот с успехами у Вани было сложно: в школе он не преуспел, поступать в вуз у него не было ни желания, ни возможности. Интереса к путешествиям он не проявлял. Так Ваня попал в армию. Не то чтобы ему очень там понравилось, но другого выбора он для себя не видел. И, отслужив срочную службу, подписал контракт. Со временем детская наивность, доброта куда-то пропали, и осталась только простота и тупость. После службы вихрь жизни занёс его в местный ОМОН, где он чувствовал себя, как рыба в воде. Родители не очень одобряли его выбор, но были рады, что Ваня хоть чем-то заинтересовался. Так Ваня нашёл себя. И вот он стоит с чёрной полицейской дубинкой напротив рвущей глотки толпы не самых молодых людей, среди которых был и муж покойной Галины, отдавшей столько времени и любви его воспитанию.

Громов затянулся и посмотрел на одного из полицейских, тот негромко разговаривал с командующим взвода ОМОНа.

– Да как же ты можешь? – Продолжал надрываться старик, – нас, как скот выгоняют, разве ты не видишь?

ОМОНовец стоял с каменным лицом и смотрел в сторону, абсолютно глухой к мольбам старика.

Начальник взвода что-то громко крикнул, ОМОНовцы начали наседать на толпу, тех, кто сопротивлялся, скручивали и тащили в автобусы.

Усатый старик упёрся руками в грудь того, кого он называл Ваней. Тот крепко схватил его за руку и ударил дубинкой по ноге. Громов затянулся сигаретой. Ноги старика подкосились. Падая, он кричал.

– Ты что же, ну!

ОМОНовец ударил его в живот. Громов выпустил струйку дыма; чуть закрутившись в воздухе, она растаяла, унесённая ветром. Старик согнулся пополам.

– Ваня! – Прохрипел он.

Ваня поднял его и поволок к серому автобусу. Громов бросил окурок на землю, вынул удостоверение Комитета и подошёл к командиру отряда ОМОНа. Тот злобно на него посмотрел и уже был готов сказать что-то резкое, но, увидев корочку, окаменел. Проведя дважды глазами по удостоверению, он убедился, что тот, кто перед ним предстал, и тот, чьё фото он видел на корочке, один и тот же человек. Он что-то громко закричал подчинённым. Большинство из них услышали окрик и встали, как вкопанные, но некоторые, особенно рьяные, продолжали крутить людям руки и таскать их в автобусы, остановившись только тогда, когда командир прокричал их фамилии. Всё замерло: ОМОНовцы остановились, толпа успокоилась и перестала кричать. Мужчина в пиджаке, окружённый своей охраной, неожиданно исчезнувший во время потасовки, вдруг так же неожиданно появился из ниоткуда.

– Ну, у вас тут и бардак, – сказал Громов мужчине в пиджаке.

– А вы кто такой? – Резко и неприязненно спросил тот.

Громов показал ему удостоверение, и мужчина медленно побелел. В толпе послышался шёпот. Люди гадали, кто же перед ними появился.

– Сотрудник Комитета по Надзору за Органами Порядка и Безопасности Александр Сергеевич Громов, – громко, с гордостью и с жёсткостью в голосе представился Громов.

Мужчина в пиджаке побелел ещё больше, а сотрудники ОМОНа, всё ещё удерживающие людей, тут же их отпустили. Толпа охнула. Мужчина в пиджаке бросил несколько озлобленных взглядов в толпу и, перешёптываясь с одним из своих охранников, пытался понять, кто и почему прислал сюда столь высокого гостя, и, главное, чем это грозит.

– Ну, вы уж тут.., – Громов сделал многозначительную паузу.

– Семён Михайлович, – выдавил из себя человек в костюме.

– Ну, вы уж тут, Семён Михайлович, наведите порядок, – с сарказмом сказал Громов, – а то мне ведь снова придётся сюда наведаться. А то, что я сегодня увидел, мне ой как не понравилось, – он покачал головой.

– Да, да, конечно, Алексей Сергеевич…

– Александр Сергеевич, – строго перебил его Громов.

– Ой, простите, Александр Сергеевич. Всё сделаем. А, собственно, вы тут как? Ну, в смысле, разве Комитет в курсе всего…

– Комитет всегда в курсе, Семён Михайлович. Мы пока просто справки наводим. Но ваша губерния особенно привлекла наше внимание.

– Это почему же наша? – С откровенным недоумением спросил командир ОМОНа и почесал макушку.

– А вот потому! – Рявкнул на него Громов. – Потому, что я так сказал! Потому, что Комитет решил!

Командир ОМОНа и Сёмен Михайлович замерли с широко открытыми глазами.

– Людей выпустите, – негромко сказал Громов.

Никто сначала не понял, к кому Громов обратился, к ОМОНу или Семёну Михайловичу. Но Семён Михайлович, опомнился первым. Он быстро повернулся к командиру взвода ОМОНа и потребовал, чтобы всех задержанных выпустили. Потом он, в расчёте на одобрение толпы, запричитал, что то, чем ОМОН тут занимается, это произвол, и он это ни в коем случае не одобряет и, вообще, это бесчеловечно, так нельзя. Командир ОМОНовцев смутился, приказал выпустить людей из автобусов. Явно нервничая, он делал замечания каждому, следил, чтобы с только что задержанными обращались осторожно; в порыве служебного рвения кто-то из ОМОНовцев даже попытались привести в порядок потрёпанные вещи демонстрантов.

Тем временем Громов отвел в сторону Семёна Михайловича и приказал незамедлительно выплатить зарплату всем бастующим.

– Но понимаете, – начал жалобно оправдываться вконец испугавшийся за свою шкуру Семён Михайлович. – Денег же нет… Я только управляющий… Мне тоже зарплату платят… Я платил им, как мог… Нужно общаться с советом директоров… Это же они всё потратили… Это они всё.., – он вдруг осёкся, пожалев, что проговорился.

– Вот ты с советом директоров и поговори. – Громов говорил медленно, надменно. – И скажи им, кто тут был, и что он видел, как вы тут со всем управляетесь. Ещё передай, что всё о них узнать мы можем, просто нажав на кнопку. И тогда мы будем в курсе всего: что и где у них есть, как это всё они получили, и сколько у них ещё осталось.

Ноги у Семёна Михайловича подкашивались. Он подозвал одного из своих охранников, тот подошёл и Семён Михайлович опёрся на его руку. Видя, какой эффект на него произвёл, Громов решил напугать управляющего ещё сильнее.

– Так что посоветуй своим директорам от чего-нибудь избавиться и поделиться вырученным со своими работниками, которые имеют на это право – заработали в поте лица. А то ведь мы начнём всё отбирать и делить сами, никого не спрашивая. – Громов по-дружески улыбнулся и хлопнул Семёна Михайловича по плечу. – А ты ведь этого не хочешь?

– Нет, – промямлил тот.

– Вот и хорошо.

Громов направился к машине, когда кто-то из толпы его окликнул.

– А что же будет с нами? Что нам делать?

– Всё будет хорошо, – громко успокоил собравшихся Громов. – Расходитесь.

Он повернулся и пошёл через дорогу к «кадиллаку». Заведя мотор и тронувшись, он заметил, что настроение резко улучшилось. Вот, ведь, сделал что-то полезное: людям помог, приструнил командира ОМОНа, нагнал страху на управляющего заводом. И всё это он – Александр Сергеевич Громов. Он ещё раз вспомнил момент, когда произнёс вслух перед толпой своё имя и место службы, и как одно только упоминание Комитета остановило потасовку. Всё-таки удивительный эффект производит упоминание Комитета на людей, особенно если ты один из его самых высокопоставленных сотрудников. Ведь если подумать, над Громовым только Начальник, а над Начальником – уже сам Пахан. А Пахан – это же всё! Это – безграничная, никем не контролируемая власть. Это – исполнение любого желания. Это –безмерное богатство. Это – уважение и страх. Это – преклонение и безоговорочное подчинение. Только потому, что ты близок к Пахану, что с ним у тебя налажена особая, не доступная другим связь, тебе никто не смеет перечить, спорить с тобой. С тобой ищут знакомства, перед тобой заискивают, ведь через тебя можно решить любые проблемы, ты можешь всё уладить, помирить старинных врагов и поссорить друзей детства, настроить брата против брата. Ты разрешаешь и запрещаешь. Потому что Пахан – вот он рядом, через одного: ты, Начальник и сам Пахан. А кто над Паханом? Над Паханом – Бог.