DimaMarsh

Следующий день выдался непростым. Проснувшись далеко за полдень, Громов лежал, не в состоянии даже перевернуться. Уставившись в белую стену, он ни о чём не думал. Належавшись вдоволь, он решил, что надо вставать. Застонав, он поднялся с постели, голова дико закружилась. Не переставая издавать звуки, какие издаёт раненное животное, он снова упал на постель. Промаявшись так ещё с полчаса, он наконец-то встал и дошёл до кухни.

Громов плохо помнил прошлую ночь: как доехал, с кем. Проверив всю квартиру, понял, что приехал один. На площадке перед домом его машины не было. Значит, кто-то довёз. На обеденном столе лежали ключи от квартиры, от «форда», мобильный телефон, кошелёк, ключи от вчера подаренного «кадиллака». Вспомнив про подарок, он обрадовался и полез в холодильник: помнится, там была банка из-под солёных огурцов. Сделав несколько живительных глотков, поставил банку на стол и взял телефон, позвонить Покрошину.

– Ну как? – Спросил Громов у перекошенного лица с рыжей бородкой в висящем синем экраноговорителе, – ты где?

– Дома, – с трудом произнёс Покрошин.

– Приезжай, – сказал Громов и громко рыгнул, – и пива привези.

– Может, водки, – промямлил Покрошин.

– И водки тоже, – сказал Громов. – Жду.

Экраноговоритель растаял в воздухе.

Громов открыл морозильник; там каталась наполовину наполненная бутылка дорогой водки, покрытая инеем.

Он приготовился к процессу употребления первых ста грамм с похмелья. Торжественно открутив крышку, он запустил её в угол. Крышка со свистом пролетела и, ударившись о стену, поскакала по полу и исчезла уже где-то в коридоре. Залив в рот рассол, он оставил совсем чуть-чуть места для водки, потом высосал полтора глотка из замерзшей бутылки и, разом проглотив всю смесь, начал жадно пить ледяную водку, колющую горло. Выпив, Громов пошёл в ванную.

Прохладная вода из душа подействовала освежающе: тело ожило, двигаться стало легче. Приехал Покрошин с двумя коричневыми пластмассовыми литровыми бутылками не очень дорогого, но хорошего разливного пива, бутылкой очень дорогой водки и закуской.

– Что пива так мало? – Спросил Громов.

– А ты пивом хочешь нажираться? – Спросил Покрошин.

Выпив по литру пива, они закусили чем-то из съестного, привезённого Покрошиным. Стало ещё легче. Покрошин сообщил, что Лизогуб всех зовёт к себе. На этот раз на дачу, в районе Фрязева, где на специальной кинологической станции он тренировал своих породистых собак.

– Поехали, – согласился Громов, пожав плечами и выковыривая из зубов остатки дорогой закуски.

Покрошин вытащил из кармана пакетик с белым порошком, чуть потряс им перед Громовым и кинул на стол.

– Это зачем? – Спросил Громов, глядя на пакетик.

– А вести ты как собрался? Я не поведу. – Покрошин достал кошелёк и вынул старую купюру в десять рублей, вышедшую из обихода уже как лет шесть.

– Да я не знаю, где тачка.

– У ресторана, должно быть, – Покрошин рассыпал порошок на столе и аккуратно сформировал его в восемь дорожек.

Он скрутил десятирублевую купюру и быстро, с шумом засосал по дорожке в каждую ноздрю.

– Спортсмен, – усмехнулся Громов, – сразу видно, часто практикуешься.

Покрошин замер. Он, закрыв глаза, держал купюру в пальцах, как сигарету. Потом вздрогнул, откашлялся и занюхал еще две.

– Ну, с добрым утром, – сказал он и передал купюру Громову.

Громов редко принимал наркотики. Но отказать другу в это хмурое тяжёлое утро он не мог, да и не хотел. Громову понадобилось несколько сильных вдохов, чтобы справиться с первой дорожкой. Он яростно и громко вдыхал воздух, не опустив свёрнутую в трубочку купюру достаточно низко, но потом, уперев её в поверхность стола под наклоном, занюхал первую дорожку. Вторая пошла уже легче. После ещё двух нёбо и ноздри онемели, Громов взбодрился.

– Червончик-то верни, – сказал Покрошин, – на счастье.

Громов отдал купюру.

– На какой тачке поедем? – Спросил Покрошин, сдвигая ещё две дорожки, на этот раз банковской карточкой.

– Да на старой пока. Найти бы, блин, её.

– Там она, где ты вчера её оставил, – сказал Покрошин и занюхал ещё дорожку.

Громов переоделся в чёрные джинсы и тёплый чёрный свитер; вещи на смену и бутылку водки, привезённую Покрошиным, бросил в спортивную сумку.

– Будешь ещё? – Спросил Покрошин, показывая на белую дорожку порошка на столе.

– Давай, – Громов поставил сумку на стол.

В такси ехали молча. Проехали по Ленинскому проспекту мимо Калужской площади; фирма Лизогуба там воздвигла свой первый памятник. По указанию Администрации Пахана. На том месте, где на высоком пьедестале когда-то стоял Владимир Ильич, уже несколько лет возвышался Пахан. Высокий и серьёзный, как всегда, смотрящий далёко вперёд – в светлое будущее, – руки сжаты в кулаки, губы крепко сомкнуты, брови нахмурены. А внизу, вместо солдат и призрака коммунизма, стоял народ – простой, рабочий, с прямыми спинами и выпяченными грудями, идущий вперёд, туда, куда смотрит и ведёт Пахан. Громов часто проезжал мимо этого символического памятника эпохе, неизменной частью которой он стал, но никогда не обращал на него особенного внимания. Вот и сейчас он лишь скользнул по нему взглядом и стал смотреть на пролетающие мимо здания, идущих куда-то людей. Они спешили на работу, по делам, а Громов ехал пить. Снова пить. Каждый раз, когда наутро после вчерашних возлияний ему предстояло пить снова, он испытывал странное чувство, как будто переходил в другой мир. Мир, где не было места обычным делам, выполняемым по необходимости, не было обязанностей, ответственности. Это был мир хаоса, провалов в памяти, незнакомых мест и людей. Он понимал, что люди трезвые будут коситься, проходя мимо него, ему это было ему безразлично. Он уходил в запой.

«Форд» стоял на парковке перед рестораном «Кроличья дыра» под тонким слоем серого московского снега. Громов открыл заднюю дверь и бросил сумку на заднее сидение. Покрошин бросил свою рядом и залез в сумку Громова – за водкой. «Кадиллак» стоял неподалеку под таким же слоем снега. Громов подошёл к нему и посмотрел в салон через окно, сам не зная зачем. Ему очень нравился новый автомобиль – большой, дорогой, свидетельствующий о статусе владельца. Он, хоть и говорил приятелям о своей привязанности к старому «форду», давно хотел сменить его, но никак не мог собраться. Да и столько эмоций связывали его со старой машиной!..

Громов вспомнил, как вчера Лизогуб что-то говорил о сюрпризе в багажнике. Забравшись в салон, он нажал на кнопку на приборной панели; дверь багажника с утробным шипением поднялась. Внутри, на бежевой обшивке лежал большой чёрный кожаный чемодан, какие Громов видел только в старых фильмах. Он осмотрелся: в его старом «форде» копошился Покрошин, сидевший на пассажирском сидении.

– Ты что делаешь? – Громко спросил Громов, – лучше бы очистил окна от снега.

– Пусть стоит, потом заберёшь, – прокричал Покрошин, высунувшись из окна и приложившись к бутылке водки.

– Фу, тёплая, блядь, – сказал он огорчённо. Открыв дверь, он вывалился из «форда» и засунул бутылку в обледенелый серый сугроб.

Громов, покачав головой, нажал большими пальцами сразу на две кнопки с каждой стороны чемодана. Замок щёлкнул, и крышка приоткрылась. Громов осторожно зацепил её пальцем и поднял. В чемодане аккуратно лежали стодолларовые купюры в банковских упаковках. Громов взял одну пачку: купюры совсем новые, свежие, приятные на ощупь, ещё пахнущие краской. На банковской бандерольке чёрной краской было пропечатано: один и четыре нуля. Громов не мог скрыть радости, расплылся в широкой улыбке. Может Михаил К. и воспитал поддонка и психопата, но свои дела он вёл хорошо, подумал Громов. Аккуратно положив купюры обратно в чемодан, он захлопнул его, накрыл валявшимся рядом пледом, видимо, специально для этого положенным.

– Хер ли ты там возишься? – Сказал он Покрошину и закрыл «кадиллак»; автомобиль дружелюбно мигнул оранжевыми поворотниками.

Покрошин сидел в грязном сугробе, рядом из снега торчало горлышко бутылки стоимостью в несколько тысяч рублей.

– Сигаретку дашь? – Спросил Покрошин.

Порывшись в карманах серого пальто, Громов достал бело-красную пачку и отдал её Покрошину. Тот, закурив, достал бутылку из сугроба и сделал несколько глотков. Громов протянул руку к бутылке.

– Тебе ещё машину вести, фраер, – усмехнулся Покрошин, но всё-таки протянул приятелю грязную, мокрую, но теперь уже холодную бутылку.

Остывшая водка потекла в рот и по подбородку.

– Ехать-то далеко? – Спросил Громов, отдавая бутылку Покрошину. Он достал себе сигарету, закурил.

– На восток, в область. Ща, долетим.

– Поднимайся, – Громов выдохнул дым, – жопа грязная, как на сиденье полезешь?

Мимо них на парковку медленно и грациозно заезжали дорогие чёрные автомобили – «мерседесы» и «БМВ». Из них выходили мужчины в дорогих костюмах, приехавших на обед. Они с удивлением смотрели на помятого Громова и сидящего в сугробе Покрошина.

На дачу к Лизогубу ехали долго, в основном, из-за вечных московских пробок. Пытаясь выехать из города, Громов несколько раз, отключив навигатор, сворачивал в какие-то незнакомые переулки, терялся, не понимал, куда едет. Покрошин пил водку, матерился, давал указания и выходил из себя, когда Громов им не следовал. Иногда давал Громову отпить. Снег, растаявший в грязную воду, стекал по бутылке.

Так и не выехав из города, остановились у небольшого магазинчика: купить сигарет. Громов ходил по торговому залу, жмурился от света ламп. Взял маленькую бутылочку коньяка и, зачем-то, килограмм маринованного шашлыка в пластмассовом ведре. «На дачу всё-таки едем», – подумал он. Покрошин прихватил с полки две бутылки водки и пачку самого дешёвого сока. Стоял-шатался в очереди к кассе. Охранник внимательно за ним следил, продавщица не русской национальности недовольно на него посмотрела. Покрошин достал удостоверение СК и показал его, перевернув вверх ногами. Пока он боролся с удостоверением, одна бутылка выскользнула из рук и упала на пол, разбившись вдребезги. Покрошин чуть отшатнулся и убрал удостоверение в карман. Подошёл охранник, выхватил у него вторую бутылку, поставил её на движущуюся ленту у кассы; крепко схватив Покрошина за руку, он потащил его к выходу. Покрошин вырывался и кричал какие-то угрозы. Бабульки и сильно накрашенные тётеньки, стоящие в очереди, возмущались. Одна даже что-то выкрикнула Покрошину, когда того уже выпихнули за дверь. Громов не вмешивался. Он уже держал в одной руке коньяк, в другой – ведёрко с шашлыком, как вдруг решил купить ещё и салата, грамм двести, нет, лучше двести пятьдесят. Развернувшись, он взял с прилавка небольшой лоток с густо заправленным майонезом салатом «оливье» и направился к кассе. Проходя мимо прилавка со спиртным, он захватил бутылку водки, вместо разбитой. На кассе, забрав вторую бутылку, сок и купив ещё две красно-белые пачки западных сигарет, Громов вышел на улицу, где Покрошин яростно кидал об тротуар перед магазином зелёную ржавую урну, поднимал её и кидал снова.

Громов, не глядя на приятеля, прошёл мимо и положил всё купленное на заднее сиденье. Он достал с переднего сиденья уже наполовину опустевшую бутылку водки и сделал несколько глотков.

– Давай в машину, заебал, – сказал он всё ещё бесившемуся Покрошину, обойдя машину, и, сев за руль, поставил бутылку водки в подстаканник.

Он достал последнюю сигарету из старой пачки, закурил и, опустив окно, выкинул. Уже темнело, синий цвет заливал улицы и снег.

Покрошин, всё ещё дико разозлённый, сел в машину на сидение рядом с Громовым. Мотор завёлся и, разбрызгивая снег из-под колёс, автомобиль понёсся за город.

Покрошин, чуть успокоившись, пил водку, курил, включил радио – из динамиков раздавался русский реп. Громов попросил достать с заднего сидения лоток с салатом (пластиковая вилочка прилагалась), начал есть, не переставая вести машину; маленький кубик морковки в майонезе упал на потёртый руль. Доев салат Громов опустил окно, выбросил пластмассовый лоток на улицу и поднял стекло. Снова закурил. Почти вся Покрошинская водка была выпита. Двадцать минут, как выехали за город, устремляясь всё дальше и дальше в область. Ещё двадцать минут постояли в Железнодорожном. Проехали мимо пацанов; рядом с ними – раздолбанные автомобили отечественного производства, стоящие под тусклыми фонарями. Потом ехали дальше по Носовихинсокому шоссе. Из магнитолы реперы пели про Москву и её улицы, про пацанов и дорогие машины, про девочек и деньги, про власть и бандитов. «Форд» бросал жёлтый свет на чёрное полотно асфальта через треснутые фары. Позвонил пьяный Лизогуб, спросил, где они едут. Покрошин, приложившись к бутылке, сказал, что скоро будут, потом закурил. За окном совсем стемнело. Покрошину приспичило в туалет. Не включая поворотники, под громкое гудение проезжающих мимо автомобилей, «форд» резко перестроился, перелетев из левого ряда на обочину, и затормозил.

– Маме своей погуди, – буркнул Громов.

Покрошин вывалился из машины и отправился куда-то к чёрному лесу. Постояв с минуту по щиколотку в снегу, он развернулся и поковылял обратно, споткнулся, грохнулся в снег, что-то промычал, еле встал на ноги, шатаясь, отряхнулся и, сильно матерясь, подошёл к машине.

– У тебя ещё есть? – Спросил Громов.

Пьяный Покрошин сделал вопросительное лицо.

– Порошок?

Лицо Покрошина засияло.

Забравшись в машину, он закрыл дверь, обернулся, и с минуту рылся в спортивной сумке. Потом он понял, что роется в сумке Громова. Нащупав в темноте свою, он шарил в ней ещё с минуту. В конце концов, достал пакетик с порошком.

Вскоре «форд» снова мчался по трассе. Громов зажимал пальцем то одну ноздрю, то другую, и сильно вдыхал, издавая громкие звуки.

– Так-с, бля, – Покрошин достал навигатор, – долго нам ещё?

Свет от потёртого экрана освещал его пьяное лицо. Он долго соображал, куда им ехать.

– Ну, что? – Спросил Громов.

– На следующем повороте направо.

– Капец, и часто он сюда мотается? – спросил Громов.

– Да тут не далеко. Это мы просто очень долго едем, – невнятно пробурчал Покрошин.

Свернули направо. Как раз позвонил Лизогуб, спросил, где едут. Сказал, чтобы остановились на следующем перекрестке. Подъедут люди, встретят. Через десять минут показался условленный перекресток. Громов остановил машину, заглушил мотор. Через несколько минут вдалеке появились два ярких фонаря. Чёрный квадратный немецкий внедорожник, ревя двигателем и оглушая орущим из окна шансоном, резко остановился рядом с «фордом», во всех окнах опустились стёкла. Внутри сидели четверо пьяных мужчин; двоих из них Громов встречал раньше, узнал Громов и водителя, да и четвёртый был ему знаком – он видел его вчера на застолье, кажется тот, что торгует металлом.

– Вы к Лизогубу? – Пассажир попытался перекричать шансон.

– Да, – кивнул головой Покрошин.

– Давайте за нами, – опять прокричал пассажир.

Квадратный монстр взревел и, оставляя клубы выхлопных газов, понёсся по дороге в темноту. Громов рванул «форд» и погнал следом. Старенькому «форду» было сложно угнаться за борзым немцем; Громов вжимал педаль газа в пол изо всех сил. В немце заметили, что «форд» за ними не поспевает, снизили скорость; поехали почти вровень. Свернули в лес, поехали по гравию, покрытому слоем тающего снега. Показался высокий, в четыре метра, забор, кованые ворота. Остановились. Ворота открылись, и оба автомобиля въехали на стоянку перед открытым гаражом. Впереди был хорошо виден огромный четырёхэтажный загородный дом, во всех окнах свет. Возле открытого гаража видны силуэты троих мужчин, они что-то оживлённо обсуждали. В гараже стоял лимузин Лизогуба и красный спортивный седан его жены Лизоньки. Откуда-то с участка доносилась громкая музыка.

Мужчины, сопроводившие Громова и Покрошина, высадились и направились в дом. Покрошин с Громовом тоже вышли.

Через минуту к ним подбежал пьяный Лизогуб в охотничьем костюме, в обеих руках – по бутылке с алкоголем; сильный запах дыма от костра клубом нёсся за ним.

– Ну, что вы так долго ехали? – Прокричал он. – А что привезли? – Спросил он, заметив сумки на заднем сиденье «форда».

– Вот, держи, – сказал Громов – и передал бутылку водки Лизогубу.

– А у меня уже есть, – кривляясь, он показал Громову две бутылки в руках.

– Ну, и отлично, – сказал Покрошин и выдернул бутылку из руки Громова. Открутив крышку и стукнув своей бутылкой о бутылку в руке Лизогуба, он начал жадно пить. Лизогуб со взглядом, полным энтузиазма, присосался к одной из своих. Громов, глядя то на одного, то на другого, выдернул свободную бутылку из руки Лизогуба и тоже отпил.

– Ой, хорошо, мужики, – прохрюкал Лизогуб.

Его красное лоснящееся лицо скривилось.

– Ну, пойдем, – пригласил он.

Громов прихватил ведро с шашлыком и последовал за Лизогубом, Покрошин поковылял рядом.

За домом с террасой под навесом открывалась заснеженная опушка; вдалеке виднелся замёрзший пруд; на опушке – просторная беседка с дорогим газовым мангалом. Слегка окосевший дядька в белом колпаке с опахалом жарил далеко не первый килограмм мяса, жарил хорошо, умело. В беседке под пледом на одном из шезлонгов сидела Лизонька и кокетничала с бизнесменом – владельцем автосалонов. Она подняла глаза на Громова, когда он с Покрошиным вышли из-за дома, и тут же отвела взгляд, притворившись, что не заметила, и громко чему-то засмеялась. Бизнесмен – худощавый и лысый, рассказывал анекдоты и истории из жизни.

Лизогуб провёл гостей в беседку, вежливо освобождая проход, в котором стояли другие гости. Подошли к столу, уставленному тарелками с недоеденным мясом, остатками закусок, залитому водкой и ещё чем-то красным и сладким, засыпанному золой от мангала, с опрокинутыми стаканами. В гостях у Лизогуба почему-то всегда было так: грязь на столе, бардак вокруг – у него все переставали следить за собой и вскоре превращались в животных.

Покрошин поздоровался с кем-то знакомым из Следственного Комитета, и тут же куда-то пропал. «Обидно», – подумал Громов, он хотел ещё понюхать порошка.

Народу собралось много. В беседке все говорили громче, чем обычно. Сигаретный дым бился в потолок под лучами света от ламп. Малознакомый мужик, тоже, как и хозяин дачи, в охотничьем костюме, что-то спрашивал у Громова. Потом они вместе пили водку.

К половине второго ночи сильно похолодало. Громов выпил залпом грамм сто, откусил от остывшего куска мяса. Обходя дом по дорожке, выложенной розовой плиткой и направляясь к гаражу, он наткнулся на Лизоньку, которая сначала попыталась его не заметить, а потом изобразила удивление.

– И ты тут, привет, – с притворной радостью сказала она. Свет от фонаря на углу дома освещал её широко открытые, нетрезвые, сильно накрашенные глаза.

Чуть покачавшись, Громов кивнул. Он хотел сказать что-нибудь умное, может даже пошутить, но ничего подходящего ему в голову не пришло.

– Красивая беседка, – неожиданно даже для самого себя выдал он, икнув и кивая в сторону, противоположную от беседки.

Пьяный Громов размяк, у него появилось тёплое, доброе чувство к Лизоньке, почти, как к сестре. Ему хотелось о чём-нибудь с ней поговорить, рассказать, как ему живётся. Он искренне хотел, чтобы она проявила к нему такой же интерес, какой он к ней.

– Ты развлекайся, не скучай, – сказала она, чуть презрительно улыбнулась и ушла.

– Ладно, не фартит, значит, – сказал он вслух сам себе, достал пачку сигарет и, пошатываясь, закурил. Дым смешивался с паром изо рта.

Как почти у большинства российских бизнесменов, у Вити Лизогуба было много жён, любовниц, детей, много денег и много фирм. И ещё много хобби. Он увлекался собаководством, коллекционным огнестрельным оружием, антиквариатом; участвовал в модных сейчас исторических реконструкциях, хотя сам ни разу не влезал в доспехи. Под стать увлечениям был и рацион питания: ел он, в основном, различные деликатесы, запивая их элитным алкоголем. Бизнес у него был тоже, что называется, элитный: он являлся учредителем компаний, тесно работающих с мэрией Москвы. Одна из них была создана для установки и реставрации памятников, вторая – строительная фирма, специализирующаяся на строительстве храмов. В последние пять-шесть лет этот бизнес особенно расцвёл. Были у Лизогуба ещё несколько бизнесов: в мясопереработке, автомобильной промышленности, в торговле. Кроме того, он несколько раз избирался в Московскую городскую думу, где и сейчас бывал частенько, используя многочисленные связи.

Но дела не мешали Лизогубу жить в своё удовольствие: время он проводил дома и на различных увеселительных мероприятиях, в офисах появлялся чрезвычайно редко. Чаще всего его замечали в дорогих ресторанах, с женой на тусовках или же вообще где-то за границей на пляже.

Громов познакомился с Витей Лизогубом лет семь-девять назад, ещё до того, как начал работать в Комитете; когда точно это случилось, он не помнил. А дело было так. Лизогуб где-то накосячил, и с ним одно время разбирался тогда ещё совсем юный Покрошин. Когда Лизогуба выпустили на свободу, мягко предупредив, чтобы тот больше не повторял ошибок, он уже закорешился с Покрошиным. Через него Лизогуб и познакомился с Громовым, а когда Александр перешел в КНОПБ, Лизогуб стал ещё больше навязывать тому своё общество.

После вынесения приговоров Евгению и Михаилу К., Лизогуб опять ввалился в кабинет к Громову, и, весело похрюкивая, начал теребить его ладонь в своей мягкой пухлой руке, благодаря и по-детски радуясь. Он выказывал своё уважение, и Александр, хоть и не ответил, но жест оценил. Лизогуб плюхнулся в кресло.

– Хочешь, Сань, мы тебя учредителем сделаем? – Хитро улыбнулся Лизогуб.

– Ну, я подумаю, может, и хочу, – улыбнулся Громов и достал сигарету из красно-белой пачки, лежащей на столе.

– Ты собирайся и подтягивайся.

– Сейчас, посижу ещё и поедем.

– Да какой, посижу, – возмутился Лизогуб, – у нас же такой повод, даже два.

– А второй? – Спросил Громов, закуривая.

– Ты, что? Не знаешь? – Удивился Лизогуб.

Громов помотал головой, выдыхая дым.

– Ефимыч вышел! Вчера вечером!

Сей факт вылетел у Громова из головы. Ефимыч, по кличке Старый Альберт или Мика Таран отбывал срок сразу по нескольким статьям и вот после семи лет отсидки выходил на свободу.

– Народу соберется – охренеть! – Воскликнул Лизогуб, раскачиваясь в кресле.

Громов обрадовался. Это был хороший повод выпить. Но сдержался, не показал своей радости Лизогубу.

– Мы ему подарок приготовили, – придвинулся Лизогуб к столу, – будет главным учредителем в нашем новом предприятии, – Лизогуб подмигнул, – а там бабок – немерено!

– Я думаю, что уж кто-то, а он-то без денег не останется, – улыбнулся Громов.

Лизогуб громко засмеялся. Отсмеявшись, он встал.

– И для тебя, Саш, у нас есть сюрприз. Давай, подтягивайся, – повторил он, – а я пойду, надо в гордуму заехать по делам, – он подмигнул. – Надо им сказать, что бы йогурты в квадратных пластмассовых коробочках запретили, только в круглых, а то я вчера заебался его из углов выковыривать.

Громов выдохнул дым, кивнул Лизогубу и потушил бычок в стеклянной пепельнице.

«Ну и выдастся пара следующих деньков», – подумал Громов.

* * *

В столице опять испортилась погода: небо заволокли серые тяжёлые тучи, повалил снег.

Громов ехал в один из элитных московских ресторанов, где уже все собрались отпраздновать удачную операцию с недвижимостью Михаила К. и выход на волю Ефимыча.

«Ефимыч – добрый дядька, – вспоминал Громов по дороге, – добрый, но справедливый, даже жёсткий». Громов прокручивал в голове тот инцидент, в ходе которого он и познакомился с ним. Ефимыч тогда руководил одной из московских ОПГ. Та, как потом выяснилось, имела тесные связи с двумя полковниками из Следственного Комитета. Церберев, конечно же, был в курсе всего. Более того, оказалось, что Церберев Виктор Павлович получал очень неплохие деньги от Ефимыча. Говорили даже, что и сам Пахан тоже был в курсе их общих дел.

Но однажды что-то пошло не так. Очередная афера Ефимыча стала, что называется, достоянием общественности, все его связи в СК вскрылись. У Виктора Павловича не осталось выбора: чтобы сохранить свою должность, ему надо было самому найти решение. И он его нашёл. Полковников с позором уволил, Ефимыча – посадил. Правда, чтобы осуществить задуманное пришлось на два дня превратить столицу в поле боёв, но Церберев удержался. А теперь вот и вышел старик.

Громов двигался в сторону «Кроличьей Дыры» – одного из самых дорогих и престижных ресторанов Москвы.

* * *

На парковке у ресторана остановился чёрный лимузин «БМВ». Водитель открыл дверь, нога в чёрной туфле ступила на снег. Вышедший из автомобиля сделал глубокий вдох. Ефимыч – невысокий пожилой мужичок с добрым лицом, покрытым морщинами, маленьким носом, пышными бровями, белыми прямыми волосами и бойкими тёмно-зелёными глазами. Его худощавое тело, скрытое сейчас под несколькими слоями тёплой одежды и курткой-дублёнкой, только что приобретённой в ЦУМе, было сплошь покрыто синими тюремными наколками: звёзды на плечах, тигр – на груди и прочие отличительные знаки уважаемого в криминальном мире человека.

– Сигаретки не будет? – Прохрипел Ефимыч своему водителю, выпускавшему клубы дыма изо рта.

Водитель пошарил по карманам, достал белую пачку, предложил Ефимычу сигарету. Однако тот, достав одну сигарету, засунул пачку в карман дублёнки. Прикурил.

– Не возражаешь? – Усмехнулся он, выдыхая дым.

Водитель, чуть замешкавшись, отрицательно покачал головой.

– Вот и хорошо.

На парковку, по свежевыпавшему снегу, въехал тёмно-зелёный «форд» Громова. Увидев выходящего из автомобиля Александра Сергеевича, старик разразился хриплым смехом и широко раскинул руки. Они обнялись.

– А ты всё на этой рухляди ездишь? – Улыбнулся Ефимыч, показывая кривым пальцем на «форд» Громова.

– Да он коллекционный, – Громов похлопал собеседника по плечу.

– Ну, пошли, Сашок, расскажешь мне, как тут у вас дела, – сказал Ефимыч, взяв Громова за локоть и кинув бычок на землю.

Они вошли в холл ресторана, швейцар помог раздеться. Прошли в просторный и светлый зал с бесконечным количеством столов, накрытых дорогими скатертями кофейного цвета. На потолке – шикарные люстры, тут и там – мраморные скульптуры, копии греческих статуй эпохи Возрождения.

Оба не спеша шли по красному ковру, что-то оживлённо обсуждая. Через широкие высокие окна, выходившие на медленно текущую тёмно-синюю Москву-реку, зал наполнялся неярким, спокойным светом. По правой стене зала тянулась длинная барная стойка, за ней – полки, уставленные бутылками с дорогим алкоголем.

– Хорошо, Саша, – вздохнул Ефимыч. – А над Виктором ты неплохо пошутил, это я ценю, – усмехнулся он.

– Уже рассказали?

– Как вышел, первым делом рассказали, – кивнул головой Ефимыч. – Я, когда там сидел, – он мотнул головой куда-то в сторону, – за новостями не хотел особенно следить. Но кое-что слышал. Ты вот, я смотрю, неплохо поднялся. – Он остановился и подошёл к окну: по Москве-реке медленно плыло белое судно, носом раздвигая пласты льда.

– Да, стараюсь, – сказал Громов.

– Тяжело?

– Когда как. Я, если честно, даже не вспомнил, что ты вчера вышел. Оплошал.

– Да ничего, Сашок. Вокруг меня планета не крутится, – он похлопал Громова по плечу. – А как там Михайло Скоробойников? – Через паузу спросил Ефимыч.

– В земле уж три года, – грустно ответил Громов.

– Вот как? – Явно расстроился стырик. Он приложил правую руку к виску и начал медленно его массировать.

– Кинуть решил ребят, а ребята под федералами ходили. Вот и не доехал однажды до дома.

– Ай, жалко, – сказал Ефимыч, – в шахматы хорошо играл, а в жизни решения всегда левые принимал. А Вася Полярник?

– А Вася вообще в животное превратился. Нашел ещё двух каких-то отморозков, они начали в людей чуть ли не на улице палить, где-то глубоко в провинции. Некоторых даже не грабили, просто убивали. Потом скрывались у какого-то прокурорского подполковника на даче. В результате вышли на Юру Трясогузку. Кипиш был нереальный. Потом пошли дальше и наткнулись на сынков Трясогузки. КНОПБ на уши встал, Начальник орал на Юру – пиздец. Я разбирался, со мной – ещё пара людей. Какое-то время у нас с Юрой отношения были не очень. Но сейчас, вроде, ничего. Да и хер с ним. Они всё равно все под нами ходят.

– А дальше что? – Спросил Ефимыч, оглядывая московские крыши и медленно текущие серые облака над ними.

– Что? Мы их посадили. Надолго. Там они и сгинули. Один сам умер от инфаркта, двоих забили.

Ефимыч вздохнул, покачал головой.

– Про сынков-то я слышал. Совсем они не осторожные, – прохрипел он.

– Это пока Пахан на них пальцем не указал.

К ним подошёл официант в белом фартуке и чёрной жилетке.

– Господа, вас ожидают, просят поспешить, – вежливо сказал он.

– Уйди, – отмахнулся Ефимыч, – не видишь, идём. Дай старым друзьям поговорить.

– Передай, сейчас будем.

– А твой Филя сейчас большой дядя, – сказал Громов, когда официант скрылся из виду, – управляющий банка, дом в Ницце, машины с охраной.

– Знаю-знаю, – гордо сказал Ефимыч, – он со мной связь поддерживал, против не пошёл, когда кипиш начался. Он, кстати, приедет сегодня, подарки привезёт.

– А ты что думаешь делать? – Спросил Громов.

– Посмотрю. Вот в Ниццу я бы съездил. А то на снег семь лет смотрел, солнца не видел. Алёша-то подъедет?

– Должен, по идее, – пожал плечами Громов, – поздороваться-то точно. Ты если что надумаешь, с ним, на всякий случай, поговори, – посоветовал Громов, – а то начнется всё по новой, времена сейчас другие.

Ефимыч сверкнул глазами:

– Не рассказывай мне про времена, – строго сказал он.

– Да я и не собирался, – спокойно ответил Громов. С минуту они оба молча смотрели на столицу.

– Ладно, – мягко сказал Ефимыч, – пошли. С Лизогубом пить.

Через общий зал официант проводил их в отдельный, отгороженный плотной шторой. Банкетный стол во всю длину зала был уставлен разными закусками на больших круглых и овальных блюдах, в глубоких салатниках, графинами с водкой, затейливыми бутылками с коньяком, кувшинами с соками.

За столом уже собралось немало людей. Среди них – Лизогуб. Рядом с ним его друзья, депутаты или бизнесмены, все в дорогих офисных костюмах. Напротив них – Покрошин и ещё несколько работников Следственного Комитета: невысокий Козлов, полный бородатый Маклаев, наглый Бизиненгоев. В стороне – несколько давних приятелей Ефимыча, их Громов не знал. Они не громко обсуждали что-то своё, посматривая то на Лизогуба и его друзей, то на Покрошина и его спутников.

Лизогуб, уже в подпитии, покрасневший и оживлённый, вскочил и, громко поприветствовав вошедших, направился к Ефимычу. Они обнялись. Больше двадцати пяти лет назад, когда Лизогуб открывал своё первое предприятие, а зачёсанные назад волосы на голове Ефимыча были прямыми и чёрными, их представил друг другу общий, но уже давно умерший знакомый. Молодой, наглый, болтливый Лизогуб, абсолютно ничего не боялся – на удивление криминальному авторитету Ефимычу. Он пришёл к нему, признанному авторитету, принёс целый портфель денег, попросил пособить. Ефимыч пособил. Так они ещё несколько лет проработали вместе, помогая друг другу «решать проблемы». Что стало потом, Громов был не в курсе, да и не очень интересовался. Но отношения у этих двоих остались дружественными и тёплыми.

– Ну, здравствуй, Витя, – прохрипел Ефимыч. – Здорово, братва, – сказал он четырём мужикам в чёрном. Те встали и уважительно пожали руку старику. Один что-то начал шептать ему на ухо.

– Ладно, ладно, – тихо ответил Ефимыч, – давайте потом, завтра всё приносите, а сегодня – праздник. – Мужик в чёрном кивнул. – Садитесь, угощайтесь, – уже громче сказал он, показывая на стол. Те кивнули и расселись по местам.

Громов подошёл к Покрошину, тот встал и пожал ему руку.

– Саша, разговор есть, – прошептал он Громову на ухо.

Громов кивнул и ткнул пальцем в толстого Маклаева. Тот поднял голову от салата; на бороде осталась тоненькая дорожка соуса.

– Подвинься, – негромко приказал Громов.

Тот, ничего не сказав, пересел на стул рядом, забрав с собой тарелку с недоеденным салатом и кусками холодного ростбифа.

Громов отодвинул от себя рюмку Маклаева с остатками водки, сел рядом с Покрошиным.

– Потом поговорим, – также негромко сказал Громов Покрошину и потянулся за графином с водкой. Налив себе и Покрошину, он поискал глазами Ефимыча, тот уже сидел и разговаривал со своими приятелями; он решил его пока не тревожить.

Из динамиков, спрятанных где-то под потолком, зазвучал шансон. Официанты приносили на стол всё новые блюда, салатники, графины и бутылки. Люди подходили и подходили: банкиры, бизнесмены, чиновники. Вот в зал вошёл Филёнов, он привлёк внимание своим оранжевым галстуком; вот рыжий Мамлоев; хромающий Зюзиков. Многочисленные высокопоставленные лица, знакомые Громову по службе в СК полковники, многие уже седые и морщинистые. Вот в компании оказались двое с наколками на тыльной стороне ладони: восходящее солнце – авторитеты. Они обнимались с Ефимычем, выпивали по рюмке-две. Кто-то оставался ненадолго, кто-то задерживался. Лизогуб был в ударе: он громко говорил, всех развлекал, рассказывал анекдоты, сыпал шутками и историями. Многие из вновь пришедших подходили поздороваться и с Громовым; с кем-то он вёл дела раньше, но большую часть знал по различным ситуациям, которые ему приходилось разрешать. Ефимыч, развеселившись и чуть опьянев, общался с двумя дядьками – майором МВД и каким-то чиновником. Четверо мужиков в чёрном, из братвы, не пили и почти не принимали участия в веселье. Как позже узнал Громов, это была охрана Ефимыча.

Оживление среди присутствующих нарастало. Всё чаще гости вставали из стола с яствами и, пошатываясь, выходили покурить. Громов пообщался с полковником, потом несколько друзей Лизогуба подошли с другого края стола – выпить с ним и поблагодарить его за помощь в деле Михаила К. Громов кивал, пил, несколько раз ходил курить.

Вдруг раздался громкий, почти оглушительный бас. Все вмиг замолчали и обернулись на вход. Раздвинув тяжёлые шторы на всю ширину прохода, стоял Начальник Комитета по Надзору за Органами Порядка и Безопасности в своём чёрном пальто и тёмно-синем костюме. Он казался ещё больше, чем был на самом деле, почти гигантом по сравнению со стоящим рядом, подобострастно склонившимся испуганным официантом.

– Ну что, празднуете? – Прогремел он.

Ефимыч засмеялся и медленно трижды хлопнул в ладоши. Все отошли от испуга, загалдели. Совсем уже пьяный Лизогуб подбежал к нему и, в шутку, хотел обнять.

– Отойди от меня нахер, Витя, – оттолкнул его Начальник.

Витя развёл руками и изобразил обиду.

– Ладно, перестань, – похлопал его по плечу Начальник, – потом покривляешься.

Начальник прошёл в зал. За ним молча вошли Стычкин и Здычкин. Начальник подошёл к Ефимычу, тот встал и раскрыл объятия.

– Ну, здравствуй, дорогой, – они крепко обнялись. – Рад видеть.

Громов встал, он понял, что уже совсем нетрезв, чуть подержавшись за спинку стула, восстанавливая равновесие, он направился к Начальнику поздороваться.

– Ты посмотри только, – сказал Начальник Ефимычу, кивая на Громова, – уже нажрался.

– Да ладно тебе. – старик добродушно рассмеялся.

– Добрый день, Алексей Алексеевич, – сказал Громов, собравшись с силами.

– Ну, здравствуй, Саша, – Начальник похлопал Громова по плечу.

Они обменялись приветствиями, и Громов вернулся к столу. Он выпил рюмку водки, заел долькой апельсина, апельсин прыснул соком.

Народ веселился и пил. Один из бизнесменов уронил стакан на пол, и тот разлетелся вдребезги. Майор испачкал рукав пиджака в пролитом на скатерть морсе, который официант в спешке наливал в стакан, чтобы протянуть чиновнику Филёнову – ему срочно надо было запить рвущуюся из желудка наружу водку. Маклаев решил сам положить себе салат, подцепил ложкой изрядную порцию, но не донёс до тарелки; салат звонким шлепком ударился о скатерть. Маклаев очень расстроился. Бизнесмен – хозяин сети автомастерских и бензозаправок, в пьяном угаре страстно что-то объяснял одному из четырёх мужиков из братвы. Те терпели и слушали; у них был строгий приказ: кипиш не наводить, не драться, не стрелять, а охранять Ефимыча. Покрошин спорил со Стычкиным о том, как нужно вести следствие, не забывая при этом запихивать себе в рот вперемешку салаты, колбасу, зелень. Полковник Яроскин порывался достать пистолет и начать палить в потолок, но бизнесмен – владелец предприятий по торговле металлами, крепко сжав его руку, убеждал, что ни Ефимыч, ни Начальник не оценят такой шутки; тот тут же успокоился.

Ещё через какое-то время к Громову, сильно качаясь, подошёл пьяный Покрошин и предложил выйти на крыльцо, поговорить. Громов согласился.

– Сигареты не будет? – Спросил Покрошин, стоя на ступеньках.

– На, – пьяный Громов достал сигарету себе, протянул пачку Покрошину.

Закурили.

– Да, Церберев-то на взводе последние несколько дней. – Покрошин выдохнул дым. – Ходит по кабинету, матерится. Мне кажется, он на тебя зуб точит. Я не знаю, – Покрошин развёл руками, – что он хочет, и ещё меньше знаю, что он может, но вдруг…

– Ну и что? – Громов закрыл один глаз, пытаясь сконцентрироваться.

– Ну и то, – уже серьёзней сказал Покрошин, – будь осторожней, следи за собой.

– Я за собой и так слежу, – сказал Громов и сплюнул. – Мне вообще похер, кто там, чего да как. – Громов опьянел до состояния, когда ему было море по колено.

– Да я знаю, что тебе всё похер. Только вот всё-таки. Вдруг там…

– Пошёл он нахер, – отрезал Громов.

– Как знаешь. Я предупредил.

Они докурили и поднялись обратно в зал. Выпили по рюмке водки, потом ещё по одной. Громов моментально забыл про то, о чём его только что предупреждал Покрошин, и тут же влез в разговор двух сидящих рядом с ним человек.

Вдруг откуда ни возьмись снова появился Лизогуб и начал интенсивно махать на всех руками, призывая к тишине. Те, кто обратили на него внимание, засмеялись, остальные стали оглядываться, не понимая причины смеха. Вскорости все замолчали.

– Господа! – Почти проорал пьяный Лизогуб.

– Да не кричи ты, Витя, мы тебя слышим, – сказал кто-то из-за стола.

Лизогуб махнул на него рукой и продолжал.

– Господа! Мы тут собрались по двум очень важным поводам! – Его обычное похрюкивание как будто бы испарилось.

Из-за стола послышался свист. Лизогуб снова махнул рукой.

– Первый – это наш друг, наш.., – тут он запнулся, снова послышался смех, – наставник, – снова проорал Лизогуб, – соратник, можно сказать. Он к нам вернулся! На свободу! Ефимыч! – Он поднял рюмку, проливая водку на уже испачканную скатерть, – за тебя, дорогой!

Стол взорвался овациями. Ефимыч встал с рюмкой. Даже уже прилично выпивший, он не казался пьяным. Осушив рюмку, он поклонился аплодировавшему столу.

– Ефимыч! – снова заорал Лизогуб, – у нас для тебя подарок! – Лизогуб начал трясти за плечо одного из пьяных мужичков, сидящих рядом с ним; тот последние полчаса то засыпал, то снова просыпался. Резко подняв голову, мужичок посмотрел на Лизогуба, не понимая, чего тот хочет.

– Папка, где папка? – Спрашивал Лизогуб.

Тот улыбнулся, кивнул, и полез куда-то под стол. Он достал дорогой кожаный коричневый портфель, а оттуда – чёрную кожаную папку. С той же пьяной глупой улыбкой он передал её Лизогубу. Тот её взял и торжественно пошёл к старику.

– Ефимыч! Это тебе, от нас! За всё, дорогой, за всё! – Он передал папку Ефимычу.

Тот встал и раскрыл молнию. В папке лежало несколько бумаг.

– Очки, – прохрипел он, – очки принеси, они в дублёнке. – Он обратился к одному из четырёх сопровождавших его мужиков. Тот вскочил, через несколько секунд принес очки. Старик читал бумаги медленно, видимо, по нескольку раз перечитывал каждую. За столом все замерли в ожидании.

Ефимыч широко улыбнулся, снял очки и вытер глаза тыльной стороной ладони – той, с наколкой восходящего солнца.

– Ну, спасибо тебе, Витя, порадовал старика, – сказал он и обнял Лизогуба.

Все снова захлопали. Потом синхронно разлили водку, но всем её не хватило. Громко стали звать официантов, те в спешке носились туда-сюда с полными и пустыми графинами. Снова разлили и подняли рюмки за здоровье Ефимыча и за его будущее.

– Господа! – Снова прокричал Лизогуб, капли пота текли по его лбу и щекам. Мокрые пятна показались из подмышек на синей рубашке. – Не забывайте, что у нас две причины, по которым мы собрались. – Он растопырил два пальца и повертел их перед лицом. – Вторая, не менее важная, чем первая. Александр Сергеевич Громов, – он указал на Громова, – спасибо вам. Без Саши мы не смогли бы сделать такой прекрасный подарок Ефимычу. Да и сами, – он вскинул плечами, – кто бы мы без тебя были? – Несколько людей за столом закивали, кто-то рассмеялся. Громов сидел, опьяневший и чуть усталый. Он смотрел на Лизогуба.

– От нас, – Лизогуб достал из кармана чёрную бархатную коробочку с какой-то эмблемой на крышке. Обойдя стол, он остановился около сидящего Громова. Тот встал, чуть шатаясь. Лизогуб торжественно вручил ему коробочку. Несколько человек уже поднялись из-за стола с полными рюмками.

– Что это? – Спросил Громов еле слышно.

– Пойдём, – сказал Лизогуб, увлекая за собой Громова. Тот улыбнулся, но с места не сдвинулся.

– Ну, пошли, пошли. Да не обижу же я тебя, – засмеялся Лизогуб. – Пойдемте все, – он махнул рукой, приглашая всех присутствующих проследовать за ним.

Он повёл Громова из ресторана. Кто-то, кто потрезвее, помоложе и полюбопытней, пошли за ними. Для других, кто остался, открыли окна. Свежий, даже холодный воздух ворвался в помещение, ударил по лицам. Начальник и Ефимыч стояли у окна и смотрели вниз. Ефимыч закурил.

– Витя, что за херня? – Сказал Громов, выходя на улицу; он чуть не поскользнулся на мраморных ступеньках. За ним вышли остальные. Многие достали сигареты, закурили. Лизогуб взял Громова за плечо и развернул чуть вправо.

– Смотри, – он показал пальцем на парковку.

Там, в пятнадцати метрах от Громова, в темноте, размешанной оранжевым светом парковочных фонарей, стоял огромный чёрный внедорожник. Совсем новый (видимо, его только пригнали), даже ещё не покрытый грязным московским снегом. Большие серые колеса, в полированных чёрных панелях отражаются фонари, длинные вертикальные фары, уходящие на передние крылья, большая хромированная решётка между ними, красно-жёлтая эмблема, высокая посадка, КНОПБовские номера.

– Знаешь, что это? – Негромко спросил Лизогуб, залюбовавшись машиной.

– Догадываюсь, – сказал Громов, роясь в карманах в поиске сигарет и не отрывая взгляд от автомобиля.

– Это «ка-дил-лак эс-ка-лейд». Новый. – Лизогуб чуть покачнулся, – и он – твой.

Громов держа во рту сигарету, посмотрел на коробочку в руке.

– Ну, поздравляю, Саша, – сказал Начальник, глядя из окна.

– Спасибо, – промычал Громов, не вынимая изо рта незажжённой сигареты, и помахал Начальнику.

Те, кто вышли с Александром на улицу, подошли поздравить. Кто-то дал ему прикурить. Громов с удовольствием вдохнул дым. Все окружили «кадиллак», начали его рассматривать, обсуждать. Громов достал ключи и нажал на маленькую чёрную кнопку. Огромный чёрный внедорожник сверкнул оранжевыми поворотниками. Он открыл дверь автомобиля, из-под дверей тихо появилась подножка. Громов сел на высокое сидение. Подошёл Лизогуб. Громов вставил ключ, приборная панель загорелась, мотор завёлся, и Громов пару раз нажал на газ. Машина взревела.

– Кстати, – сказал Лизогуб, подойдя к нему поближе, – там, в багажнике ещё подарок.

– И что же там? – Спросил Громов, выдыхая дым.

– Маленький подгон от пацанов, благодарность. – Лизогуб подмигнул.

– Ладно, я потом посмотрю.

Ефимыч и Начальник смотрели на людей, собравшихся у открытого «кадиллака». Старик докурил и выбросил сигарету в открытое окно. Они вернулись к столу. Кто-то ещё стоял у других окон и что-то кричал собравшимся внизу. Пошёл снег.

– Виктор жалко не подъехал, давно не виделись, – прохрипел Ефимыч, – мог хотя бы поздороваться.

– Виктор Павлович – занятой человек, – басом ответил Начальник, совершенно трезвый, как будто бы и не пил.

– Друзей по тюрьмам рассаживает? – Огрызнулся тот.

– Не волнуйся, Виктором Павловичем мы скоро займёмся, – серьёзно сказал Начальник.

– Александр Сергеевич, к вам Льезгин, – раздался в селекторе голос секретарши.

Громов выматерился про себя. Визит Льезгина означал потерянное время. Витя как-то нарочито медленно открыл дверь, бочком протиснулся в кабинет. «Что-то просить пришёл», – подумал Громов. Откинувшись в кресле, Александр надменно взглянул на своего коллегу.

– Александр Сергеевич, – обратился Льезгин к хозяину кабинета, – я тут дело разбираю…

– Льезгин, – Громов перебил его, – столько раз тебе говорил, не трать моё и своё время, сам делай свою работу.

– Нет, нет, я не об этом, – начал оправдываться Льезгин, – ну, не совсем об этом. – Он сел в кресло перед столом Громова, – слушай, в культурной столице задержали троих молодых людей. Достаточно громкое дело. Слышал?

– Слышал, вроде…

На самом деле Громов и действительно, только слышал, какими изощренными методами полицейские заставляли этих задержанных признаваться. В чём конкретно, его не очень волновало.

– Ну, так вот, – продолжил Льезгин. – Они кидали камни в какой-то чиновничий кортеж. Такой, своего рода протест. Кидали дважды: три и четыре недели назад.

– Льезгин, у меня дел полно. Ты что, этих хулиганов оправдываешь? Нахер они людей пугали, имущество государственное портили.

– Да там всего пара треснутых стёкол. Этих троих потом поймали. По наводкам. Ну, не суть. Суть в том, что никто из них ничего не кидал.

– Господи, – взмолился Громов, потирая лицо ладонью, – ну, что ты, опять?

– Ты послушай сначала, – пытался всё-таки заинтересовать его Льезгин.

Громов устало посмотрел на него.

– Так вот, никто из задержанных ничего не бросал. Но, то ли следакам просто повезло, то ли они, и, правда, не такие тупые.

Громов удивленно усмехнулся, сложив руки на груди.

– Словом, один из задержанных оказался причастен к той компании, из которой были эти метатели. Двоих всё-таки отпустили; с ушибами и синяками, но отпустили. А третий начал рассказывать. Оказывается, их целая группа. Это они машины полицейские сжигали, баннеры с Паханом срывали.

– Это, конечно очень опасно, – усмехнулся Громов, – но это проблема северной столицы. Вот если такие же у нас появятся, то и будем разбираться. А пока там хулиганят, пусть местные и поработают.

Но Льезгина этот ответ не удовлетворял. В интернете он наткнулся на информацию о группе молодых людей, появившейся в конце десятых годов. Поначалу, численность её членов не превышала десятка человек. Первые акции приравнивались к хулиганству, и не привлекли внимания правоохранительных органов. Сначала молодые люди объявили себя националистами, потом – социал-националистами и радикалами; иногда их называли сепаратистами. Привлекали к себе общественное внимание они не часто, два-три раза в год. Но их акции были всегда громкими, вызывающими общественный резонанс: они нападали на активистов партии Пахана, писали краской из баллончиков на автомобилях мелких чиновников различные оскорбления в их адрес, поджигали двери проправительственных СМИ. Но в последнее время количество акций возросло, а сами акции становились всё более угрожающими – стали гореть полицейские автомобили. Их поимкой занялась даже Гвардия Пахана! Но безуспешно, ни один из поджигателей пойман не был.

– Льезгин, а суть-то в чём? – Недовольно спросил Громов.

– Суть в том, что следить за ними надо. Саша, всё, чем они пока занимаются, это – ерунда. Их намного больше, чем кажется. И они организованные, очень организованные. И вообще. Всё это похоже на провокацию. Ты как думаешь?

– Пусть менты этим занимаются, – перебил его Громов и громко зевнул.

– Я поговорил с одним из тех задержанных. Саш, он мне показался опасным.

– Тебе и пацанёнок с водяным пистолетом покажется опасным, – усмехнулся Громов.

– Ты не понял. Он был уверен в своей правоте. Уверен в себе. Он не боялся тюрьмы. Его упекают надолго, на шесть лет. Но он, как будто, не боялся срока. Это очень странное поведение.

– Бывают и такие, для кого тюрьма – дом родной, – попытался отшутиться Громов.

– Он совсем молодой, младше меня, но совсем не боится загубить всю свою жизнь из-за какой-то глупой выходки. – Продолжал Льезгин, как будто не замечая попытки Громова свести разговор к шутке. – Он ведь знает, чем у нас чреваты такие акции…

– Ты что, его жалеешь? – Удивился Громов. – Посидит, выйдет. Тебе-то какая печаль?

– Ты ещё кому-нибудь об этом говорил? – спросил Громов, подумав пару секунд.

– Да, – Льезгин чуть смутился.

– И тебя послали? – Язвительно улыбнулся Громов.

Льезгин промолчал.

– Понимаешь, Миша – начал Громов, – другие у людей сейчас заботы. Предатели, террористы, маньяки, коррупционеры. Шпионы во все окна лезут. Антигосударственная деятельность цветёт. Нам с тобой нужно вставать на защиту Русской Национальной Идеи, Родины-матери нашей. А то, о чём ты говоришь – это хулиганство. Ну, кинули они камень, ну, разбили стекло. Ну, напугали они какого-то чиновничка, он увеличит охрану в два раза. И всё! Машину сожгли? Ещё закупят. Ты лучше делами своими занимайся.

– Знаешь, Саша, – Льезгин встал и немного постоял на месте в раздумье, – эти выходки ни к чему хорошему не приведут. За этими группами кто-то стоит, раз исполнителей найти не могут. Я просто тебе сказал.

– Я тебя понял. Спасибо за информацию. Буду иметь в виду. В Питере у них свои разборки. Может этот хер чиновничий что-то с кем-то не поделил, может, кому-то на хвост наступил. Это – их проблема. Если тебя эта история так беспокоит, иди с Начальником говори.

– Нет уж.

– А ко мне, значит, можно? – Громов встал, осматривая стол и всем своим видом показывая, что разговор окончен. – Устал я, поеду, – зевнул он.

Одевшись, он спустился в лифте на первый этаж, не спеша прошёл через полный народу холл. Кивнув охранникам, он вышел на холодную улицу. Уже темнело.

За окном моросил дождь. Николаю Владимировичу на прошлой неделе исполнилось шестьдесят шесть. Сидя в своём маленьком, без претензий обставленном кабинете с белой кое-где потрескавшейся штукатуркой на стенах, он вспоминал празднование. Вот его трое студентов, талантливые ребята. В глубине души он немного волновался за их будущее – в последнее время трудно стало найти хорошую работу. Сестра Нина и двоюродный брат Яков приехали с букетами и тортами. Вспоминал он и двух своих институтских друзей, вместе с которыми ещё проходил практику по клинической психологии в первом меде. Третий не приехал: из-за разыгравшейся подагры Илье Васильевичу пришлось лечь в больницу. Это была обычная районная больница, от которой было трудно ждать быстрого эффективного лечения и, уж тем более, тщательного ухода. А потому Николаю Владимировичу пришлось напрячь все свои силы и связи, чтобы помочь другу. Но – получилось. Илье Васильевичу нашли хорошего опытного врача.

«Вот и возраст даёт о себе знать», – все эти дни повторял про себя Николай Владимирович, тяжело вздыхая. Вспомнил он и пару своих, уже ушедших в мир иной друзей. Один из них, Вячеслав Никитич, был отличным хирургом, с красным дипломом закончил институт. Оперировал, хоть и за копейки, но в одной из лучших государственных клиник, имел связи, ездил за границу, был одним из руководителей Российского Общества Хирургов. В конце десятых годов он, возмущённый реформами в системе здравоохранения, разваливающими, как он считал, эту самую систему, написал гневное письмо в министерство. Потом ещё и ещё. Эта его принципиальная позиция, понятно, вызвала раздражение министерских работников. Сначала его просто критиковали на коллегиях в министерстве, потом – в отраслевой прессе, вскоре появились явно подстроенные жалобы от, якобы, не довольных лечением пациентов. Кончилось тем, что ему посоветовали уйти на пенсию, дабы «не допустить увольнения по статье такого уважаемого в прошлом врача». Через два месяца после увольнения Вячеслав Никитич умер от инфаркта.

Илья Васильевич, не стесняясь, рыдал на его похоронах, проклинал всех виновных, но признавал, что ничего не смог бы поделать. Николай Владимирович, хотя и не плакал, но был во всём согласен со старым другом и коллегой – он и сам часто негодовал, узнавая о некомпетентных решениях «начальников от медицины». Но идти против них он не мог – сил у него на старости лет осталось не так много.

Перед ним лежала папка с результатами судебно-психиатрической экспертизы молодого убийцы. За долгие годы работы в системе криминальной психиатрии Николай Васильевич многое повидал и, вроде бы, должен был бы привыкнуть, но мир не уставал поражать его своей жестокостью, с каждым поколением приобретавшей всё более драконовскую изощрённость. Ещё одна, уже третья по счёту судебно-психиатрическая экспертиза, которую он должен был провести, была назначена на завтра.

Рано утром перед кабинетом появился какой-то амбал, весь в чёрном. При виде его на Николая Васильевича сразу повеяло ужасом, какой он испытывал при просмотре телевизора и чтении газетных заголовков в девяностых годах. Амбал сообщил, что молодого человека, которого завтра приведут к Николаю Васильевичу на обследование, надлежит признать невменяемым, а потому не отдававшим отчёта в своих действиях в момент совершения преступления. В подтверждение сказанного амбал показал заключение психиатра из престижной Швейцарской клиники, куда убийцу и переведут на лечение – оригинал и заверенный нотариусом перевод. Как дополнительный и, по его мнению, решающий аргумент, он положил на стол пухлый конверт. Чуть дрожащей рукой Николай Владимирович приоткрыл его и увидел там столько иностранных купюр, сколько, наверное, не видел за всю свою жизнь. Амбал настоятельно посоветовал не отказываться. Он, как бы невзначай, расстегнул пиджак; из-под него показалась кобура – свидетельство серьёзности его намерений. Николай Владимирович понял, чем ему может грозить отказ признать юного убийцу психически нездоровым. Амбал вышел.

Задрожав всем телом, доктор встал с кресла и посмотрел из окна своего кабинета на втором этаже Центра специальной и судебной психиатрии на площадку перед входом. Там стоял огромный чёрный джип, рядом – двое амбалов, под стать тому, что сейчас вышел из его кабинета. Автомобилям, кроме машин скорой помощи, обычно запрещалось подъезжать к входу в Центр, для них была огорожена парковка по ту сторону сплошного забора. Но, видимо, порядок распространялся не на всех. Николай Владимирович представил, как же должен был перепугаться старый охранник Тихон, что пропустил автомобиль на территорию. Амбалы сели в джип, тот вздрогнул, из выхлопной трубы повалили чёрные клубы дыма. Автомобиль рванул с места.

Николай Владимирович ещё постоял несколько минут в лёгком оцепенении, когда в дверь постучали. Внутри у него снова всё сжалось. Он поспешно схватил конверт с деньгами, медицинские справки и впихнул их в ящик стола. Захлопнув его, он дрогнувшим голосом попросил посетителя войти. Но это была всего лишь одна из молодых врачей-психиатров, её тоже насторожил вид гостей, и она поспешила узнать, всё ли в порядке.

– Всё хорошо, Машенька. Не волнуйся, – на выдохе сказал Николай Васильевич, и Машенька исчезла, закрыв за собой дверь.

Николай Владимирович вернулся на скрипучий коричневый стул и постарался как можно спокойнее обдумать всё произошедшее. Он знал, что подобные ситуации в последнее время перестали быть редкостью, но лично с ним такое происходило впервые. Достав заключение швейцарских психиатров, напечатанное на дорогой с водяными знаками бумаге, он ещё раз перечитал перевод, полистал медицинскую карту и какие-то справки из КНОПБа. В городе, в котором и произошло убийство, уже были проведены две экспертизы. Результаты первой утверждали, что психопат – и правда психопат: имеет садистские наклонности, склонен к насилию, немотивированной агрессии, суициду, патологический лжец, в некоторых случаях (в каких конкретно случаях, указано не было) не в состоянии контролировать свои поступки. Во второй экспертизе утверждалось, что намёки на сдвиг ума имеются, но вряд ли относятся к совершению преступления.

Белый телефон на столе вдруг зазвонил. Николай Владимирович оторвался от бумаг и снял трубку.

– Добрый день, Николай Владимирович, – прозвучал серьёзный голос в трубке.

– Здравствуйте, – он ответил неуверенно, не узнавая голос звонящего.

– Вас Александр Сергеевич Громов беспокоит, из Комитета по Надзору за Органами Порядка и Безопасности, – уточнил голос, – по одному делу.

– Да, добрый день! Здравствуйте! – Всполошился Николай Владимирович.

– Как дела?

– Да вы з-знаете, – Николай Владимирович судорожно соображал, почему КНОПБовец вдруг интересуется его делами, и связан ли его звонок с сегодняшним визитом амбала, – как-то так, потихоньку.

Громов услышал плохо скрываемую неуверенность в голосе врача.

– Всё в порядке? – Переспросил он, – экспертиза назначена на завтра?

– Да, на завтра.

Николай Владимировича растерялся, он не знал, что ему делать. С одной стороны, ему заплатили (хорошо заплатили!), да ещё и оружием пригрозили, с другой – в деле заинтересована высшая государственная инстанция. Надо отдать Николаю Владимировичу должное, он был честным человеком. Честным, каких мало. Он не любил неясности, ему была чужда скрытность. Но ему угрожали оружием! К кому же идти, как не к органам безопасности!? Да и ничего плохого он не сделал, чего ему бояться? Он собрался с духом и решил рассказать Громову всё, что случилось, даже про деньги.

– Александр Сергеевич, тут такое дело, – выдавил он, голос его задрожал. – Ко мне утром приходили. Какой-то мужчина. Незнакомый. Я его никогда раньше не видел.

Человек в трубке заинтересовался.

– И что он хотел?

– Понимаете, я ничего плохого не сделал, я даже не ожидал, растерялся… Он … Он дал мне деньги. Много денег, – Николаю Владимировичу всё труднее было говорить. Даже через трубку от человека в телефоне исходила угроза.

– Так что он хотел? – Повторил свой вопрос говорящий.

– Он п-принёс какие-то бумаги. Медицинские. В-выписки, заключения п-психиатров. Из швейцарской к-клиники. С переводом на р-русский.

Громова услышанное приятно удивило. «Отлично, – подумал он. Ну, этот Михаил и дурак... Он, что совсем не сечёт момент?..».

– С-сказал, что я должен признать Евгения невменяемым.

– Николай Владимирович, – тот замер, – спасибо за информацию. – Громова распирало от радости из-за очередного, на этот раз очень серьёзного прокола Михаила, но он сдерживался.

– Он мне угрожал. У него пистолет. Александр Сергеевич, что мне делать? Помогите! – Голос Николая Владимировича срывался.

– По этому поводу я вам и звоню, – тон Громова стал благожелательным, почти дружеским. – Значит, так. Проводите экспертизу, делайте всё по правилам – как вы там поступаете в таких случаях? Эксперименты ставьте или не ставьте. Мне лично, в общем-то, всё равно. Но вот в заключении вы напишите, что не нашли препятствий для привлечения обвиняемого к уголовной ответственности. Всё очень просто.

Николай Владимирович достал из кармана большой носовой платок и вытер лоб.

– Н-но… У него же пистолет… Он пригрозил… Если я не сделаю, как он сказал…

– Не волнуйтесь, – перебил его Громов, – им займемся мы. Вы его больше не увидите.

– Их было несколько, – уточнил врач, – на большом джипе, они въехали прямо на территорию Центра.

«Так этот дебил окружил себя такими же долбоёбами, как и сам», – рассмеялся про себя Громов.

– Это же прекрасно, – обрадовался он вслух.

Николай Владимирович был в замешательстве. Он не понимал, чему радуется Громов. Но тот продолжал.

– У вас ведь расставлены камеры при въезде на территорию и у входа в здание? – Спросил Громов.

– Д-да, я думаю, да, – Николай Владимирович никогда об этом не задумывался, но вдруг понял, что они обязательно должны быть.

– Ну, вот вы и не волнуйтесь. Вам даже никого описывать не придётся. Я пришлю к вам человека, повторите ему в двух словах, что вы мне сейчас сказали, он камеры посмотрит и всех зафиксирует.

– А как же деньги? – Спросил Николай Владимирович.

Это был интересный вопрос. Сколько могло быть в конверте? Вряд ли много. У Михаила много денег не могло остаться, да врачу этому, старому хрычу, много и не нужно. Он настоящих денег вообще в своей жизни не видел. Громов предположил: максимум, тысяч десять иностранной валюты. Для него это была смешная взятка, оскорбительно смешная, но для этого врачишки – деньги большие, пусть порадуется. Всё-таки не утаил, всё рассказал. Хотя и перепугался как мышь.

– Оставьте себе, – проявив щедрость, разрешил Громов – за сотрудничество. Но человеку, которого пришлю, о деньгах не говорите. Это будет наш с вами секрет.

– С-спасибо, – еле слышно выдохнул Николай Владимирович.

– Всего хорошего, – пожелал Громов, – помните, что мне обещали.

– Д-да, конечно.

Громов повесил трубку.

Разговор с врачом-психиатром его рассмешил. Михаил всё ещё пытается бороться и предпринимать какие-то шаги, даже сидя под домашним арестом, куда его, понятное дело, отправил суд после попытки нападения на Громова и Церберева. К нему даже приставили охрану и предоставили врача – кто знает, что он ещё может выкинуть. «Арестовать бы всю его банду, и дело с концом», – подумал Громов.

Прежде всего, он позвонил в один из кабинетов этажом ниже и приказал срочно направить кого-нибудь в Центр специальной и судебной психиатрии: проверить камеры наблюдения и поговорить с врачом. Но мягко, без нажима, а то он и так уже напуган изрядно. А ещё привезти все утренние записи камер в Комитет и, сделав копии с тех, на которых видны лица амбалов и номер машины, отправить оригиналы в Полицию и Следственный Комитет.

Вскоре выяснилось, что номера у джипа с амбалами того города, откуда приехал Михаил, и записана она на одну из его компаний. Двое из троих, приехавших в Центр с деликатным поручением от шефа уже имели судимости. Один работал в каком-то частном охранном предприятии, двое других – из личной охраны Михаила К.

К полудню следующего дня джип обнаружили припаркованным у коттеджа в престижном Подмосковье (кстати сказать, тоже записанного на компанию Михаила). Наряд полиции задержал всех визитёров в Центр специальной и судебной психиатрии и доставил в отделение на допрос. Все трое быстро раскололись.

Начальник похвалил Громова за проделанную работу.

Ещё через день судебно-психиатрическая экспертиза была закончена. Как и обещал старый психиатр Громову, специалисты не нашли никаких препятствий для привлечения обвиняемого к уголовной ответственности.

Суд шёл несколько дней. Здание привычно пикетировали активисты, десятки журналистов освещали ход процесса. Все требовали справедливого приговора. Евгения привозили на заседания под усиленной охраной – четверо полицейских должны были ограждать его от проявлений справедливого гнева общественности: люди кричали проклятья и угрозы, в Евгения из толпы летели комья грязи, пластиковые бутылки. Сам же Евгений продолжал демонстрировать свою невменяемость: озирая толпу своими зелёными глазами, он разевал свой необычайно большой рот, рычал и, клацая челюстями, показывал, как он перегрызёт горло каждому.

Громов присутствовал на всех заседаниях суда. На первом же он рассказал суду о проведённом Комитетом следствии. Он говорил уверенно, чётко, выказывая необходимое уважение к суду. Во время его речи, как, впрочем, и во время допроса других свидетелей и даже потерпевших – родителей несчастной девушки, подсудимый – Евгений К. – метался по своей стеклянной клетке, как редкий посаженный на цепь зверь. На какие-то слова судьи он реагировал рычанием, а когда родители несчастной, сквозь слёзы, давали показания, он впивался в них своими зелёными хищными глазами и злобно хихикал. Это зрелище даже Громова заставило не раз содрогнуться, не говоря уж о родителях девушки. Каждое заседание было для них мучительным. Впрочем, судья, хороший знакомый Громова, видя их состояние подолгу не допрашивал.

Свидетелей набралось немало: учителя обоих подростков, многочисленные одноклассники, родственники, полицейские, прибывшие на место преступления. Журналисты несколько раз подходили к Громову в надежде взять интервью. Александр охотно отвечал на вопросы и даже уточнял некоторые детали дела, не отрицая, впрочем, своего большого вклада в расследование этого бесчеловечного преступления и ратуя за справедливое наказание виновного.

В последний день слушаний он давал интервью каналу Пахана у дверей в здание суда:

– Конечно, это неслыханно, – говорил он на камеру, – я как сотрудник Комитета повидал много и, боюсь, что ещё немало увижу, но подобное… Я молюсь каждый день, чтобы такое не повторялось. Никогда. Это страшно, просто страшно.

Евгения Михайловича К. приговорили к шести годам лишения свободы за убийство с особой жестокостью.

Этому же судье через несколько дней предстояло судить его отца, Михаила К. Его должны были посадить на пять лет и шесть месяцев, наложить крупный штраф и лишить права заниматься бизнесом. Кроме того, его должны были объявить банкротом, а имущество, как незаконно нажитое, конфисковать и выставить на аукцион. Где его в скорости и купили бы по дешевке Лизогуб и несколько его приятелей.

Когда всё закончилось, Громов испытал чувство глубокого удовлетворения. Порадовала его и высказанная прилюдно, на большом совещании, похвала Начальника. Что бы там ни было, а Громову было свойственно некоторое самодовольство. Несколько следующих дней Громов смотрел телевизор больше, чем обычно, с удовольствием натыкаясь то по одному каналу, то по другому на свои интервью. Каждый раз, видя себя на экране, он всматривался в детали: как двигаются его губы, куда направлен взгляд, как падает тень на лицо, как лежат волосы. Он был явно доволен собой, это дело было одним из самых успешных в его карьере.

Следующие несколько дней Громов провел в суете. Много раз звонил Витя Лизогуб: говорил, объяснял, просил. Оно и понятно. Ведь Громов был сейчас нужен Вите. А в таких ситуациях тот прилипал, как пиявка. Тогда человек, даже до того мало знакомый, внезапно становился его лучшим другом. Правда, как только нужда в нём отпадала – он либо выполнял требуемое, либо не оправдывал Витиных надежд, – Лизогуб пропадал с горизонта и даже, бывало, не замечал его при случайной встрече. Зная его достаточно давно, Громов почти никогда не придавал значения трёпу Лизогуба и, не дослушивая до конца его сбивчивые монологи, вешал трубку.

Ещё Громов общался с судьями, кем-то из независимой экспертной криминально-психиатрической комиссии, парой людей из Следственного Комитета и, конечно же, с Церберевым. Звонок Громова Виктору Павловичу был, скорее формальностью, чем необходимостью: тот и без напоминания хорошо понимал, чего ждёт от него Комитет.

Дело было так.

Приехав на работу пораньше, Громов попросил секретаршу связать его с Виктором Павловичем. Откинувшись на спинку большого чёрного кожаного кресла, он слушал длинные гудки из селектора. Примерно через полминуты послышался шум снимаемой трубки, заговорил усталый мужской голос.

– Добрый день, Александр Сергеевич, – сказал Церберев с лёгким раздражением.

– День? – С напускным оживлением удивился Громов. – Утро ещё. Доброе утро!

– У кого ещё утро, а у кого уже день, – недовольно ответил Церберев. – Чему обязан?

– Да вот, звоню узнать, как у вас продвигаются дела?

– С переменным успехом, Александр Сергеевич, – Громов услышал неприязнь Церберева.

– А вы старайтесь, Виктор Павлович, старайтесь. Если что, Комитет всегда рад помочь, обращайтесь. – Громов говорил с саркастическим энтузиазмом.

– Премного благодарен.

– Однако, как бы я не любил с вами поболтать, – Громов бессовестно лгал, он общался с Церберевым крайне редко, – я всё-таки по делу.

– Слушаю вас.

– Да нет, Виктор Павлович, – в голосе Громова появились металлические нотки, – это я вас слушаю. Вы к встрече с Михаилом К. готовы?

Несколько секунд они молчали. Церберев не сразу нашёл, что сказать. Поборов в себе сильное желание послать Громова нахер – он всё-таки уже двенадцать лет был Председателем Следственного Комитета (иногда, правда, приписывал себе ещё годик-другой и говорил, что работает в этой должности уже тринадцать, а иногда – четырнадцать лет), он, тем не менее, сдержался. В конце концов, Громов согласился ему помочь.

– Да, Александр Сергеевич, мне доложили. Я поговорю с Михаилом.

– Вот и прекрасно. Только вы всё-таки с делом-то ознакомьтесь. Чтобы уж совсем в грязь лицом не ударить.

– Обязательно, – прошипел Церберев.

– Тогда до встречи, – закончил Громов неприятный разговор.

На другом конце Церберев положил трубку как-то нарочито аккуратно, потом, просидев в полной неподвижности около минуты, ударил кулаком по лакированному столу с такой силой, что боль прошла волной до локтя. Издав короткий стон, потёр его.

Громов поднялся на седьмой этаж – пообщаться с Начальником.

– Вы, как всегда, и так всё знаете, – пошутил Громов, – но я так, вкратце. – Он объяснил ему ситуацию, которая сложилась вокруг семьи К. Начальник холодно отнёсся к шутке Громова, но согласился, что Виктора Павловича можно проучить – для профилактики. Пусть сам объявит Михаилу их общую точку зрения и посмотрит на реакцию. А окончательное решение принимать всё равно Громову, сам Начальник вмешиваться не будет.

День встречи был таким же серым, как и все дни до него. Однако Громов был в приподнятом настроении. Он забрался в свой грязный от столичных дорог «форд» и направился к зданию Следственного Комитета.

Из радиоприёмника старый Кит Ричардс по очереди зажимал и разжимал три ноты на одной струне своей потёртой гитары, а не менее молодой Мик Джаггер кричал всем знакомый сатисфекшн. Рассекая по серым лужам столицы «форд» за пятнадцать минут довёз Громова до высокого бетонного здания с большими стеклянными окнами.

По просторному кабинету с бледно-жёлтыми стенами, расположившемуся на последнем этаже здания СК, стуча каблуками дорогих ботинок о пол, из угла в угол ходил Церберев, прибывая во взвинченном состоянии. За длинным, красного дерева столом для переговоров Покрошин читал какие-то документы.

Уже давно Цербереву не приходилось попадать в подобные ситуации. Ему нравилось руководить, отдавать команды и распоряжения, а не выполнять чужие указания. Как он считал, для этого есть другие, в том числе и ему подчинённые чиновники; вот они и должны исполнять принятые им решения.

«И надо же было влезть этому Громову?! Ему вдруг наскучило на своём месте, он решил поразвлечься. Почему нельзя всё сделать спокойно, соблюдая сложившийся порядок и субординацию?», – думал Церберев.

Зачем ему, Председателю СК, вписываться в это элементарное дело с арестом сына Михаила К.? Зачем тратить время на какую-то совершенно бессмысленную встречу с его отцом? Он в который раз прокручивал в голове схему действий всех субъектов, участвующих в этом спектакле: в КНОПБе разбирают инцидент с сыном, «покопавшись», выходят на отца. Сына, по любому, признают вменяемым, а значит ответственным за убийство, и сажают, а как бы случайно найденные в ходе следствия промахи отца КНОПБ возвращает в Следственный Комитет, который и доводит дело с бизнесом папаши до логического конца. В этом направлении всё и двигалось.

Но в дело вмешался Громов, вообразивший, что ему всё дозволено. А как беспардонно наехал на него, Церберева! Мол, скажи ему, Михаилу, всё сам. Что всё, что ещё недавно принадлежало ему, теперь больше не его, а самому ему дорога – в тюрьму. Отвратительно! Да и светиться Церберев не хотел – зачем, когда можно было бы всё это сделать чужими руками. Но тут этот Громов…

Все эти мысли проносились в голове Виктора Павловича, когда секретарша сообщила, что к зданию подъехал Громов. Несколько секунд спустя она же доложила, что Михаил К. тоже прибыл и уже поднимается на этаж. Это хорошо, подумал Церберев, не нужно никого ждать.

Вошёл Громов в своём обычном длинном сером пальто. Он снял его и, не спрося разрешения (хотя бы для приличия!), повесил в шкаф. «Как у себя дома», – с раздражением подумал Церберев. Следом в кабинете появился Михаил К.

Михаил К. выглядел плохо: помятое лицо, опухшие от многодневной бессонницы глаза под нависшими веками, заторможенная речь. Когда-то, мельком, Церберев с ним встречался, но он, сегодняшний, мало походил на того Михаила – уверенного в себе, громогласного, привыкшего к повиновению окружающих.

Церберев ответил на приветствия вошедших, пригласил за длинный стол, за которым Покрошин продолжал перебирать бумаги. Громов расположился рядом с ним; Михаил примостился на краешке стула в дальнем конце стола.

Первым заговорил Виктор Павлович. И сразу же попал впросак – он так и не удосужился прочитать или хотя бы просмотреть дело.

– Михаил, я хотел бы принести свои глубочайшие соболезнования. Потерять молодого сына, да ещё и таким образом…

Михаил и Покрошин одновременно в недоумении подняли глаза на Церберева. Громов пребывал в предвкушении представления.

Ситуацию спас Покрошин. Он перебил Церберева, не давая ему продолжить, и сказал, что поскольку у Виктора Павловича очень много дел, ему простительно перепутать происшествия – то, что случилось в семье Михаила, с другим, тоже очень громким и резонансным.

– Да-да, я что-то слышал, – грустно сказал Михаил.

Покрошин бросил взгляд в сторону Громова, тот одобрительно ему кивнул.

В разговор опять вступил Церберев с привычным, заученным набором слов. Он запинался, чувствовал себя очень неуверенно. Выходило крайне неуклюже: фразы без смысла и связи, формальные сожаления о случившемся вперемешку с нравоучениями и наставлениями. Иногда он даже пытался высказать сострадание, но, к концу предложения забывал, о чём говорил, и новое начинал на совсем других, осуждающих нотах. Промямлив так с минут десять и не сказав толком ничего, он понял, что нужно переходить к сути вопроса.

– Ситуация с вашим сыном очень серьёзная и тяжёлая, – сказал он. – Но мы определились с решением.

– Понимаете, у молодых так бывает, – с мольбой в голосе попытался вступить в разговор Михаил. – Ну не могут они найти своё место в жизни, мечутся, и, в конце концов, не найдя ответа…

– Послушайте, – перебил его Церберев, – хватит. Мы провели расследование. То, что вы говорите, неправда.

Как понял Громов, Виктор Павлович даже по заголовкам не пробежался, не говоря даже о деталях дела, и сейчас говорил просто наугад, надеясь, что можно будет отделаться общими фразами. Громову, как зрителю, это было интересно.

– Как же неправда, – попытался спасти положение Михаил, – я объясню… Он наидобрейший парень, такого не мог сделать… Понимаете, как всё было…

– Я знаю, как всё было, – уверенно перебил его Церберев.

– Ну как же тогда? – Взмолился Михаил.

– Да замолчите, вы, – Цербереву надоело, – у Следственного Комитета нет сомнений, что ваш сын понесёт полную ответственность за совершенное преступление, – серьёзно сказал он.

– Но ведь будет проведена ещё одна психиатрическая экспертиза, – выдавил из себя Михаил.

– Да, будет.

– А потом – суд. Вот суд и решит, – Михаил был на грани отчаяния.

Церберев решил перейти к главному вопросу, к тому, из-за чего, они, собственно, и собрались.

– Мы ещё кое-что выяснили, теперь уже о вас, – сказал он. Михаил взволнованно заёрзал на стуле.

– Следственный Комитет нашёл достаточно оснований открыть отдельное уголовное дело. Вам не сообщали?

– Нет, не сообщали. – Михаил понял: вот оно, главное, из-за чего он и оказался здесь.

– Вам предъявляются обвинения по следующим статьям: – Покрошин подвинул к Михаилу лист бумаги с напечатанным текстом.

– …Рэкет, бандитизм, – стальным голосом начал перечислять Церберев. Он сидел, держа руки на столе, – …вымогательство в особо крупных размерах, дача взяток высокопоставленным лицам, отмывание денег.

От беспощадного головореза девяностых не осталось ничего. Михаил взял лист кончиками трясущихся пальцев и несколько раз пробежал глазами. У него на лбу выступили капли пота, дыхание участилось.

– Следственный Комитет передал дело в суд, – продолжал Церберев. – В судебном заседании, дата его проведения указана на документе, который вы держите, было принято решение отправить вас под домашний арест, а также наложить арест на всю вашу собственность. Покрошин пододвинул к нему ещё два листка с текстом. – Первый – постановление суда, второй – список арестованного имущества.

Михаил чувствовал себя отвратительно. Он не мог поверить, что всё это происходит именно с ним: может быть, Церберев ошибся и весь этот кошмар был адресован кому-то другому? И как они вышли на его собственность? Это – подстава, решил он в следующее мгновение. Михаил, сквозь пелену угасающего сознания, посмотрел на Церберева, но не увидел там ни капли сочувствия, ни тени надежды. Свет в его глазах медленно гас, голова безвольно падала на грудь. Ему становилось всё хуже. Контуры предметов расплывались, комната поплыла, как во время сильной морской качки.

«Как бы не пришлось вызывать скорую», – подумал Покрошин.

Громов откинулся на спинку стула. На его лице играла нескрываемая злая усмешка. «Вот откуда ветер дует», – промелькнуло в отключающемся сознании Михаила. И уж совсем откуда-то издалека, как из-под земли, он услышал, нет, скорее, угадал, звук открываемой и сразу же захлопнувшейся двери. Это были двое полицейских; они направлялись прямо к Михаилу.

Как ни странно, их появление немного взбодрило его, вернуло к реальности. Увидев их, он подумал: «хуже уже не будет, бороться надо до последнего». Что же касается Громова и Церберева, то их довольный собой вид окончательно отрезвил Михаила. Закипев от ярости, он вскочил и бросился на них через весь стол. Насмешливая ухмылка нахального КНОПБовца особенно выводила его из себя.

Церберев, в панике, попытался отодвинуть массивное кресло, но оно, зацепившись колёсиками за ковёр, никак не поддавалось. С трудом справившись с непослушной мебелью, ошеломленный он уставился на Михаила. Громов резко вскочил, отодвинул свой стул и даже приготовился отражать нападение озверевшего Михаила. Однако тот не смог преодолеть длинный стол главы СК и застрял где-то посередине нарядной лакированной поверхности, лежа плашмя на животе и барахтаясь, как рыба, выброшенная на берег сильной волной прилива. Двое охранников подбежали к нему, схватили за руки, стянули со стола. Михаил – ноги более не держали тело – плюхнулся на красный ковер. Он не издавал никаких членораздельных звуков, только что-то мычал. В кабинет вбежали ещё двое полицейских. Все вместе, вчетвером они вынесли Михаила.

Громов, Церберов и Покрошин молча проводили их взглядами. Когда дверь захлопнулась, Церберев облегчённо выдохнул и, закрыв глаза, начал медленно массировать виски кончиками пальцев.

Громов почувствовал прилив сил, ему вдруг стало смешно. Сначала совсем чуть-чуть, он просто усмехнулся; потом лицо всё больше расплывалось в улыбке. И вот он уже смеялся во весь голос, опершись на тот самый стол, с которого так неуклюже на него пытался напасть Михаил К.

Церберев и Покрошин посмотрели на него с испугом.

– Ой, не могу, – Громов уже не сдерживал приступа смеха, – ну и цирк, ну и театр. – Он засмеялся ещё сильнее.

Церберев подошёл к своему столу.

– Заседание окончено, все свободны, – жёстко сказал он.

– Виктор Павлович, – сказал Громов, уже чуть успокоившись, – неужели вам не понравилось? Такая талантливая театральная постановка.

Церберев сильно сжал кулаки. Очень злился, когда ему в лицо говорили о театральном характере проводимых им операций. Тем более оскорбительно было слышать подобные намёки от Громова. И кому? Ему, профессионалу, опытному государственному служащему и, самое главное, верному соратнику Пахана. Никто никогда так не смеялся над ним! И где? В его же кабинете!

Покрошин не вполне понимая, что происходит и как на всё это реагировать, встал и начал машинально укладывать бумаги в чёрную папку. Церберев думал, что ему тоже станет плохо, если он и дальше продолжить сдерживать переполняющую его злобу. Он молча ждал, пока все выйдут.

– Вы не представляете, как эта история понравится Начальнику, – весёлым тоном сказал Громов, направляясь к выходу.

Церберев окаменел от этих слов. Меньше всего он хотел, чтобы хоть кто-то узнал об этом происшествии. К сожалению, просить Громова промолчать было бесполезно – не тот случай.

– Ну, я поехал. Не перетрудитесь тут, – усмехнувшись ещё раз, он вышел из кабинета. Покрошин юркнул за ним.

Дверь за ними захлопнулась, послышались удаляющиеся шаги. Через полминуты наступила тишина.

– Да пошёл ты вон, щенок поганый! – Заорал Церберев, его лицо налилось красным, яблочным оттенком. – Я тебе ещё покажу, хер ты КНОПБовский! И не таких жрали! Мразь, тварь, ублюдок! Расскажет он! Устрою! Всем вам устрою! – Орал он.

Громов сидел у себя в кабинете. Проведя шершавым языком по сухим дёснам, он налил себе в стакан воды из графина, залпом выпил. Головная боль, мучавшая с утра, чуть утихла. Громов уже хотел ехать на встречу с К., когда секретарша сообщила по громкой связи селектора, что к нему рвётся Витя Лизогуб. Не успел Громов что-либо ответить секретарше, как дверь в кабинет распахнулась, и вбежал Витя. Его свинячьи глазки возбуждённо бегали, надутый, как мяч, живот колыхался от нетерпения под белой сорочкой. Всем своим видом он показывал, что у него есть неотложная новость. Он пошаркал коротенькими ножками по ковру и уселся в кресло сбоку от стола Громова.

– Привет надзирателям над порядком, – весело прохрюкал Лизогуб.

– И тебе привет, Витя. – Громов отвечал холодно, надеясь, что Витя надолго не задержится. – Что случилось?

Толстые Витины губы искривились в улыбке. Он придвинулся прямо в кресле к столу и положил на него локти.

– Я к тебе прямо из Думы. Там такое было! Драка! Давно таких не было! – Глазки Лизогуба заблестели. – Идёт, значит-ся, заседание. Что-то там, – он на секунду остановился, – а, что-то об иностранных инвесторах, обязательные доклады опять какие-то, доходы, расходы, как всегда. Да не важно. Есть у нас один тип, Григорьев, слышал, может?

Громов отрицательно покачал головой.

– Так вот, залезает этот Григорьев на трибуну и начинает… Что же он там такое…

– А зачем ты ко мне пришел? – Перебил его Громов.

– Да, вот, вспомнил, – Витя хлопнул ладонью по лбу, – залезает он, значит-ся, достаёт какой-то мятый листок и начинает громко говорить в микрофон.

Громов закатил глаза и громко вздохнул. Как любой человек, которому было не дано улавливать настроение собеседника по выражению его лица, Лизогуб не заметил абсолютного безразличия Громова к своей истории. Он продолжал.

– … И он начал, – Лизогуб понизил голос, передразнивая выступавшего. – «Да что же вы творите? Нам же эти инвестиции – как воздух; у нас же без них такие проблемы…». Все как-то сразу притихли, а он продолжает: «вы всё забыли? Зимой-то девяносто первого? Они страну от голода спасли! Кто зерно нам поставлял, когда у нас хлеб заканчивался? А деньги на реформы наши кто давал? Свиньи вы неблагодарные…». Тут все, понятно, завозмущались, закричали, начали гнать его с трибуны. Ты, прикинь, такое ляпнуть! Это же прямо против Русской Национальной Идеи! На днях могут ещё и за клевету задержать. Тут началось: шум, гам, крики. В общем, стащили его с трибуны, начали бить. Так ему и надо. Наверняка же заплатили. А если дознаются, что заплатили, ему ещё и антигосударственную деятельность припишут, – усмехнулся Лизогуб.

– Витя, – перебил его Громов. – Тебе что надо?

Лизогуб остановился, широкая улыбка снова появилась на его лице.

– Ты ведь ещё не ездил к Михаилу К.? – Спросил он.

Громов начал догадываться.

– Нет ещё. А ты откуда про это знаешь? – Спросил он с недоверием.

– Там, если его закроют, такие движения могут быть, тек-то-ни-чес-кие. Всё его добро должно перейти мне, – скривился в ухмылке Витя.

Громов хмыкнул, помолчал.

– Какое ты словцо выучил. – Громов покачал головой. – Хотя, я мог бы сам догадаться. Вы с Покрошиным оба до хера болтаете.

– Ну, Саш, – Лизогуб сменил тон на подобострастный, – ты ведь всё правильно сделаешь?

Он придвинулся почти вплотную к Громову.

– Это твой хлам там стоит? – Спросил он тихо, кивнув за окно, в сторону парковки. – Ты что, ещё на этом барахле ездишь? Саня, сколько лет прошло, а ты всё, как нищеброд, – Он откинулся на спинку стула и громко засмеялся каким-то квакающим смехом.

– Витя, ты сейчас пойдешь нахер, – зло сказал Громов. – Да что вы все к моей машине-то пристали?! – Возмутился он.

– Саша, – сказал Лизогуб, икнув, – мы ж тебя не оставим, не волнуйся, пособим. Свои же люди.

– Лизогуб, я вчера Покрошину сказал и тебе повторю…

– Ой, да всё я знаю, – замахал руками Лизогуб.

– Не удивлён, – ответил Громов.

– Ну, а мне-то что? – Пожал плечами Лизогуб, – ну и пусть. Если тебя устраивает, то – без проблем. Ты главное, Александр Сергеевич, не подведи.

Он встал и зачем-то отряхнулся.

– Вот ведь как получилось у этого Михаила, – усмехнулся Лизогуб. – А то лучше бы за дитём приглядывал, чем за бабками. Вот мы его и сцапали.

– Раз ты такой проницательный, то почему бы тебе самому с ним не встретиться, – недовольно пробурчал Громов.

Лизогуб рассмеялся и, придерживая колышащийся живот, вышел из кабинета.

* * *

Громов никогда не отказывался от сотрудничества со смежными структурами, в том числе и со Следственными Комитетом. С одной стороны, они делали одно общее дело, а потому надлежало друг другу помогать. С другой – у каждого в любом деле были свои собственные интересы, которые можно было использовать. Не говоря уж о том, что такие люди, как Михаил К., не были чужими в силовых структурах. А уж если кто-то допускал просчёт или оплошность, то грех было ими не воспользоваться. Что Громов с успехом и делал.

Предстоящее Громову дело, к тому же, предоставляло прекрасную возможность утереть нос Виктору Цербереву, хотя бы ненадолго лишив его привычного комфорта. Не сказать, чтобы Громов испытывал к нему особенную неприязнь или искал повода его уличить в некомпетентности, просто он никогда не упускал возможности поразвлечься, а тут был как раз такой вариант. Навлечь на себя гнев главы СК Громов не ждал, а потому и не боялся. Этому способствовал его достаточно высокий статус в системе правоохранительных органов. Да, собственно, чего он хотел от Церберева? Что бы тот переговорил с бизнесменом. Обычная деловая встреча.

Громов приехал по адресу шикарной столичной девятикомнатной квартиры семьи К., где Женя под тщательным присмотром родителей ожидал третьей и, наверное, последней психиатрической экспертизы.

У подъезда Громова встретили охранники и проводили до лифта. Поднявшись на восемнадцатый этаж, он столкнулся ещё с двумя охранниками, которые и довели его до массивной чёрной двери. Громов вошёл в просторный холл квартиры. Ему помогли снять пальто и проводили в кабинет хозяина.

Михаил К. оказался выше, чем казался на телеэкране. Чуть сутулый, но крепкий нестарый мужчина. Синяки под глазами свидетельствовали о бессоннице последних нескольких ночей – сказывался стресс от пережитого. Но теперь Михаил К. не был жалок, как несколько дней назад на телеэкране, когда его впервые увидел Громов. Он не плакал и ничего не просил. Напротив, стремительно вышагивая по просторному кабинету, он что-то быстро говорил: кого-то проклинал, кого-то порицал, матерился, обещал что-то; в общем, пребывал в сильно возбуждённом состоянии. Его жена – Владлена К., высокая худощавая женщина с бледным заплаканным лицом, стояла здесь же, опершись о стол одной рукой; в другой она держала бокал, в котором играл свет, падающий из огромного панорамного окна. На стуле сидел осунувшийся мужчина средних лет – немного старше Михаила. Опустив голову, он тупо смотрел себе под ноги. Привстав, он вяло пожал руку Громова. Это был полицейский, начальник уголовного розыска из К. – тот самый старый друг Михаила. От предложения Владлены выпить Громов с негодованием отказался – как можно, на службе?!

Поздоровавшись с Громовым, Михаил продолжил свой монолог, прерванный появлением Александра, но теперь уже обращаясь к вошедшему.

– Он же пытался себя убить! У меня на глазах! Представляете вы это или нет!?

Его глаза бегали из стороны в сторону, а руки постоянно делали какие-то судорожные движения.

– Я читал ваши показания, – железным голосом сказал Громов, – а где сам Евгений?

– Я вас проведу к нему,– предложила Владлена, допивая из бокала.

Выйдя из кабинета, она указала на комнату в конце коридора. Комната была какая-то слишком убранная, и, наверное, поэтому производила впечатление нежилой: у стены стояла аккуратно застеленная широкая кровать, рядом – большой шкаф-купе, два мягких удобных кресла. Оживлял обстановку лишь плазменный телевизор, стоящий на низком стеклянном столике. По экрану, на зелёном лугу, беззвучно бегал табун лошадей, фыркая и тряся головами. Их хвосты и гривы, как коричневое пламя, развивались на ветру; вдалеке виднелся густой лес. Между телевизором и креслами в позе лотоса сидел молодой худощавый парень, одетый в обычные джинсы и майку. На вошедшего Громова он не отреагировал, продолжая шумно и размеренно дышать. Даже когда Громов несколько раз обошёл просторную комнату, он не повернулся в его сторону.

– Лошадок любишь? – Язвительно спросил Громов, подойдя вплотную к Евгению.

Тот не отреагировал. Громов повторил свой вопрос, решив, что парень мог его не услышать, погрузившись в свои мысли. Евгений опять промолчал.

– Ты зачем девчонку зарезал?

После того, как Женя не ответил и на этот вопрос, Громов легко толкнул его в плечо. Голова Жени вдруг резко, как будто включили какой-то механизм, повернулась; он уставился на Громова.

Громов опешил. На него и впрямь смотрело лицо не человека, а какого-то почти животного существа. Ярко зелёные глаза с узкими длинными чёрными зрачками глядели зло, насквозь пронизывая Громова, замершего на месте. Под стать глазам был рот: он был открыт намного шире, чем обычно открывает рот нормальный человек: у Жени это была, скорее пасть – с острыми клыками. Из пасти дымом начала выходить тьма, окутывающая комнату и Громова, поглощающая свет. На мгновение стола темно, как ночью, и Громов видел только два зелёных светящихся глаза. Сквозь тьму пронёсся животный, глубокий рык. Даже привычному ко всему Александру стало не по себе.

– Да я бы и тебя, мент поганый, зарезал.

Изрыгнув из себя угрозу, пасть всосала тьму обратно и закрылась, сомкнув клыки. Голова так же резко и машинально отвернулась от Александра.

Громов глубоко вдохнул ставший вдруг спёртым воздух, с силой зажмурился, широко раскрыл глаза и вышел из комнаты.

Михаил уже успокоился и сидел за обеденным столом рядом со своим приятелем-полицейским. Владлена бросилась к Громову и быстро заговорила. Громов сначала не понял её путанную, сбивчивую речь, но потом, сконцентрировавшись, он разобрал слова.

– Ну что? Как? – Умоляюще спрашивала она, – он же хороший, правда? Вы ведь сами видите... Он никогда бы ничего подобного не сделал... Ведь в молодости, в отчаянии, многие пытаются наложить на себя руки?.. Ну, послушайте!

Громов, взяв её за руки, немного отодвинул от себя. Она закрыла лицо руками и зарыдала.

Молча пройдясь по кабинету, он подошёл к окну и начал всматриваться в панораму Москвы, открывающуюся с восемнадцатого этажа. Высокие жилые и офисные комплексы отсюда казались игрушечными домиками, а многочисленные девяти- и двенадцатиэтажки – маленькими кубиками. Виднелся шпиль одной из сталинских высоток; из трубы вдалеке слева шёл белый пар и растворялся в сером небе. Почти на горизонте выделялась скученная группка небоскрёбов бизнес центра. Внимание Громова привлекло что-то, чего он не замечал раньше. Совсем далеко, как казалось, за городом, на фоне серого неба появилась чёрная длинная туча. Вблизи оно бы укутывало всю землю под собой.

– Что это там, вдалеке? – Он спросил у присутствующих.

– А что там? – Лениво переспросил начальник уголовного розыска после паузы, не отрывая взгляда от стола.

– В небе что-то. Чёрное облако, вроде.

– Грозовые тучи, наверное, – неохотно ответил начальник розыска.

– Нет. Слишком чёрное. – Нахмурился Громов.

– Тогда опять какую-то грязь выпустили, загрязняют небо…

– Да скажите нам уже что-нибудь, – истеричным, с надрывом шёпотом выдавила из себя Владлена. – Что вы тянете? Что его ждёт?

Громов сел напротив Михаила.

– Вариантов у вас немного, – укоризненно сказал Громов. – Как же вы так воспитали ребёнка? – Произнёс Громов заученную фразу. – Почему не следили? Мало времени, значит, уделяли…

Владлена замерла, слёзы тихо текли по щекам. Она не решалась ответить на замечания Громова.

– Вот я на вас смотрю: семья вы, вроде, приличная, дружная, – сказал он наставительно, – а такое допустили. Недосмотрели… Ваша вина, целиком и полностью. Государство всё для вас делает, старается, а вам только-то и надо, что ребёнка своего человеком воспитать… – Он погрозил пальцем, как родители грозят нерадивому отпрыску, – а вы что? Думали, если власти о вас и ваших детях заботятся, то самим можно вообще обо всём забыть, только наслаждаться жизнью?..

– Но мы же.., – еле выдавила из себя Владлена. Михаил понурился; он воспринимал слова Громова молча, как провинившийся ученик. И только полицейский из К. не удивлялся нравоучительной речи Громова – как работник правоохранительных органов, он и сам не раз проводил такие душеспасительные беседы с родителями проштрафившихся подростков.

– Вот ведь, что получается, – продолжал Громов, – у Комитета столько дел. А тут приходится разбираться с проблемами воспитания, – он вздохнул, как бы сокрушаясь из-за зря потраченного времени. – Ну, да, ничего. Служба у нас такая. Всё для людей и их благополучия.

– А нам-то что делать? – Спросил Михаил, жалобно взглянув на Громова.

– Ну, такие вот, значит, дела, – серьезно подытожил он, – с вами встретится глава Следственного Комитета, он вам всё разъяснит.

– Александр Сергеевич, – Михаил пребывал в сильном замешательстве, – зачем? Решение же зависит полностью от КНОПБа? В чём смысл той встречи, с главой СК?

– Вы правильно понимаете ситуацию. – На лице Громова появилась усмешка, – даже не от КНОПБа, а лично от меня. – Он сделал ударение на последнем слове, – Но, я, всё-таки, очень вам советую с ним встретиться. Я даже считаю, что это необходимо. В конце концов, наш премногоуважаемый Виктор Павлович взял ваше дело под личный контроль, – соврал Громов. – Сам долго разбирался в деталях происшествия, хотел добиться правосудия. Будет очень обидно, если все его старания пресекутся инициативой Комитета, хоть и законной.

– Как под личный контроль? – Взволновался Михаил, – мне никто ни о чём таком не говорил.

Начальник уголовного розыска поднял голову и выпучил глаза.

– Никто не говорил? – Немного переигрывая, удивлённо переспросил Громов. И продолжил, чуть помедлив, – да, не говорили. Мы посчитали, что дело пойдет быстрее, если об этом никто не узнает. Тогда никто не сможет помешать следствию. – Громов заговорил штампами, не вкладывая в сказанное особенного смысла.

– А кто мог помешать следствию? – Удивлённо спросила Владлена.

– Понимаете, у Комитета – огромное количество дел. Предложенная помощь Виктора Павловича очень ценна, он ведь тоже без дела не сидит. Мы поручили ему довести это дело до конца. И оно уже почти завершено.

– Какая разница, сколько у Комитета дел? – Насторожилась Владлена, обратив внимание на некоторые нестыковки в словах Александра, – вы же сказали, что лично занимаетесь этим делом, и всё зависит от вас.

– Не лезь! – Цыкнул на неё ничего не понимающий пока Михаил.

– Да, – протянул Громов, – от меня зависит, да. Но и от вас тоже. От вас требуется доскональное понимание ситуации, а потому, я настоятельно советую увидеться Михаилу с Виктором Павловичем.

– Я согласен, – выдавил из себя Михаил. Он уже начинал понимать, что такое повышенное внимание в его сыну со стороны всех государственных правоохранителей – только предлог.

– Вот и славно. – Улыбнулся Громов. – Ваша встреча назначена на двадцать первое. И я лично советую вам согласиться со всеми предложениями Виктора Павловича.

– Со всеми? Какими это? – Насторожился Михаил.

«Тьфу, ну что он доебался. Ещё эта баба начнёт на мозги давить», – подумал Громов и бросил взгляд на Владлену.

– На этой встрече всё и узнаете. Я говорил с Виктором, он рассказал мне о ходе своего расследования. У него к вам есть несколько предложений. Вы не волнуйтесь, ситуация хоть и тяжёлая, но решаемая. Я уверен, Виктор Павлович сделает вам предложения, от которых вы не сможете отказаться.

– Не смогу? – Михаил откинулся на спинку стула. Он, кажется, начинал понимать, что визит Громова это – начало конца. Его конца. Он обречённо посмотрел на Громова.

– А может быть, мы с вами договоримся? – Спросил он без особой надежды. – Должно же быть решение?

Громов усмехнулся, покачал головой.

– Решение вынесет суд. И только после психиатрической экспертизы. Виктор всё объяснит.

Тяжёлое, напряжённое молчание повисло в кабинете.

– Не переживайте, я буду присутствовать на встрече.

Михаил снова опустил голову.

– Мне пора. – Громов встал. – Вам пришлют все детали встречи: где, когда. Всего хорошего и до встречи.

Михаил встал и неуверенно, не смотря ему в лицо, пожал руку.

– Кстати, у вас есть портрет Пахана? – Громов решил таким образом поставить точку в разговоре.

Хозяин престижной столичной квартиры растерялся.

– В гостиной, на почётном месте. – Неуверенно соврал Михаил, бросив испуганный взгляд на жену.

– Вот и хорошо, – наставительно сказал Громов. – Человеку вашего статуса обязательно нужно иметь такой портрет. А то как же. – Он улыбнулся. – Всего хорошего, – повторил он.

Громов вышел в холл. Его, наспех утерев слёзы, провожала Владлена. Она исчезла, как только в холле появился начальник уголовного розыска. Он, приблизившись к Громову почти вплотную, угрожающе прошептал.

– Вам это с рук не сойдёт. Вы понимаете, с кем вы сейчас говорили?

Громова удивился, но не виду подал. Надев серое пальто, спросил злым и холодным тоном:

– Ты-то кто такой? И откуда вы, такие защитнички, берётесь?

– Вы бы лучше не трогали эту семью. Я вам по опыту говорю.

Громов всмотрелся в глаза полицейского.

– Шёл бы ты … водку пить. – Сказал, как выплюнул, он и вышел из квартиры.

Если бы машин на дороге не было вообще, то Громов добрался бы от здания Комитета до ресторана «Ставрополь» минут за двадцать, но из-за пробок и дорожных работ имперского размаха Громов ехал больше часа.

Под вечер, когда Громов, наконец, вошёл в ресторан, здесь было тихо и спокойно, несмотря на то, что залы уже привычно заполнялись завсегдатаями. Негромко, не мешая разговорам гостей, играла музыка; свет не бил по глазам, но был достаточным для того, чтобы отчётливо видеть всё происходящее.

Накрытый белой скатертью столик на первом этаже к приезду Громова уже был уставлен разными закусками, в центре призывно возвышался графин с водкой, Покрошин ждал его, не приступая к трапезе. На огромной плазменной панели мелькали какие-то картинки. Они уже осушили полграфина, а Покрошин всё трещал с присущим ему и раздражающим окружающих энтузиазмом, рассказывая о своих подвигах на служебном поприще.

Он вёл следствие по делу фонда «Помощь», который на бумаге занимался поддержкой пенсионеров и инвалидов, а на деле – воровал выделяемые ему деньги. По крайне мере, к такому выводу пришёл Следственный Комитет. Фонд частично финансировался за счёт федерального бюджета, частично – привлекал средства заграничных инвесторов. Именно на западные счета и выводил фонд деньги отечественных налогоплательщиков. Всё это делалось через адвоката, которого вчера задержали: «Мы его чуть помяли, он пока не признаётся. Ну, ещё помнём», – поделился с Громовым своими планами в отношении Фонда и его адвоката Покрошин и выпил. «Меня даже по телеку показывали», – ухмыльнулся он.

И, правда: вдруг на экране плазменного телевизора на стене напротив, как по волшебству, появился повтор новостей. Покрошин, в форменном кителе, строгий и подтянутый, отвечал на вопросы корреспондентов, которые беспардонно лезли к нему со своими микрофонами. Отвечал чётко, размеренно, совсем не так, как в обычной жизни. Громов вспомнил, как он сам выглядел в новостной программе, когда у него последний раз брали интервью. Видеть себя на экране ему было приятно, это поднимало самооценку. Он не гнался за популярностью, но внимание федеральных каналов считал достойным завершением громких дел.

На огромной плазме, тем временем, показывали, как за спиной Покрошина по мраморным ступенькам два гвардейца Пахана в балаклавах и синем камуфляже выводили из здания, заломив ему руки за спину, мужчину в синей помятой рубашке. Он пытался что-то говорить, вскрикивать, брыкаться, но, конечно же, безуспешно.

Громов заметил, что всё время в нижней части экрана идут субтитры. Он чуть прищурился и прочитал слова Покрошина: «Этот, с позволения сказать, адвокат, получал деньги британского миллиардера Вильяма В., предназначенные для ведения антигосударственной деятельности».

«В чём эта антигосударственная деятельность выражалась?», – спросила репортер.

«В финансовом ослаблении мощи нашего государства и подрыве Русской Национальной Идеи», – последовал ответ.

Громов усмехнулся.

– Что тут смешного? – Спросил Покрошин, на минуту перестав жевать.

– Подрыв Русской Национальной Идеи, значит? – Лениво спросил Громов, – серьёзная статья.

– Ты что Сань, я об этом минут пять говорил, – удивился Покрошин, – опять не слушал?

Громов промычал в ответ что-то нечленораздельное, продолжая пялиться в экран. Там у мраморных ступенек стоял большой джип с открытыми дверьми, рядом с ним лежали ещё двое мужчин, держа руки за головой. Над ними ходили гвардейцы с автоматами. Один из лежащих попытался приподняться, что-то сказать, но тут же, получив сильный пинок от гвардейца, замолчал.

Появился текст: «За всеми махинациями Фонда уже несколько месяцев следил Следственный Комитет. Операцией руководил следователь Алексей Покрошин. Арест был произведён бойцами гвардии Пахана».

– Знаешь, сколько я бабок за это получил? – Покрошин съел зелёную оливку и разлил по рюмкам водку.

– Даже боюсь себе представить. – Громову была явно неинтересна вся эта возня. – У меня к тебе разговор есть, – серьёзно начал он тему, его живо интересовавшую. – У меня появилось новое дело; вы им тоже занимаетесь. Знаешь, о чём я?

Покрошин кивнул и поднял рюмку. Они выпили.

– У меня к тебе – тоже, – согласился Покрошин.

Стало понятно, что оба они говорят об одном и том же деле – малолетнего убийцы из города К.

– Ты знаешь, кто папаня этого ублюдка, Михаил К.? – Спросил Покрошин.

– Ювелир какой-то, я пока не разбирался, – Громов начал ковырять в зубах зубочисткой.

– У него в К. добыча, переработка, скупка, перепродажа золота. Словом, большой бизнес, несколько компаний. Он уже давно там заправляет, наши из Москвы им заинтересовались. Только думали, что ему предъявить, как разрулить: там дел много накопилось. А тут как раз сынок подвернулся, зарезал кого-то.

– А что за тип его сынок? – Спросил Громов.

– Да вконец мозгами поехавший, говноед полный, – охарактеризовал Евгения К. Покрошин, отправляя в рот маленький помидорчик, брызнувший красным соком на скатерть. – Я его даже видел – пару дней назад в Москву на обследование привезли. Ёбнутый в конец, сидел как-то боком, то щурился, то хихикал, даже заржал в один момент. Так что этого говнюка закрывать точно надо.

– Хорошо, – кивнул Громов, – а раз вам надо, что же вы всю семейку сразу не убрали? Местные с ним уже два месяца возятся, или даже больше. – Он выковырял что-то из зубов и сплюнул на ковёр.

– Так вот, – начал объяснять опьяневший Покрошин, делая паузы через каждые два-три слова, – у бати там – крыша. Он головорезом был диким в девяностые, а сейчас ему даже губернатор кланяться ходит. Половина ментов – старые друзья. Вот местный СК и начал тормозить. Но! – Он поднял указательный палец, – теперь от них ничего не зависит. Мы его сыночка в Москву на экспертизу вытащили, а дело вам, – он сделал паузу, – тебе передали. Меня Церберев попросил с тобой поговорить, мол, помоги-пособи.

– Я посмотрю, что можно сделать, – Громов потянулся за графином. Как только он до него дотронулся, Покрошин положил ладонь на запястье Громова, не давая разлить содержимое по рюмкам.

– Саня, ну ты что? Не волнуйся, мы тебя точно крайним не сделаем, сам знаешь.

Громов одобрительно кивнул.

– Ты пойми, – Покрошин чуть наклонился над столом и зашептал. – Фонд я решил. Если сейчас ещё и вопрос с этим К. решу, мне точно повышение светит.

– Да тебе и так его дадут, – сказал Громов, разливая водку по рюмкам.

– А так – быстрее. Так что, прошу, как друга. – Он приложил руку к груди и наклонил голову.

Громов несколько минут молчал, обдумывая предложение приятеля. Покрошин ждал ответа. Наконец, Громов улыбнулся.

– Хорошо. Но только у меня есть одно условие.

– Какое? – Спросил Покрошин, наполняя рюмки.

– Пусть Церберев сам встретился с Михаилом К. перед вынесением приговора, – неожиданно для Покрошина предложил Громов.

Покрошин замер с полной рюмкой, потом аккуратно и медленно поставил её на стол, не разлив ни капли.

– Это ещё зачем?

– Как зачем? – Притворно удивился Громов. – Виктор Павлович у нас такой актёр. Вот пусть и покажет своё мастерство.

Тут Громов не соврал. Виктору Павловичу Цербереву, председателю Следственного Комитета России, и, правда, был присущ какой-то особенный артистизм. Он числился в разных театральных сообществах и даже был членом Союза писателей. Часто и с удовольствием писал статьи с рассуждениями об истории России, о путях её развития, критиковал деятелей культуры, ему лично не симпатичных. Особенно Виктор Павлович любил рассуждать о Русской Национальной Идее и её неотъемлемой роли в развитии русского человека и в строе современной России.

Он даже стал председателем одного литературно-художественного совета, где его мнение стало ключевым. Всем прочим членам этого совета, а также журналистам и писателям, которые хотели в него войти, приходилось учитывать это, создавая свои опусы. Собственное мнение Виктор Павлович утверждал своеобразно: иногда доходило до того, что оппонентов вывозили в лес, где с ними проводили воспитательные беседы. Правда, до таких мер дело доходило редко.

Виктор Павлович обладал не только глубокими знаниями в сфере литературы, но также прекрасно разбирался в музыке. Правда, его музыкальные вкусы были какими-то однобокими: Церберев с молодости любил рок и блюз, не изменив с годами своих пристрастий. Став главой СК, он часто приглашал музыкантов к себе в рабочий кабинет.

Артистизм его натуры проявлялся в манере исполнения служебных обязанностей. Он, например, не мог организовать арест или даже простое задержание, не разыграв настоящую театральную постановку: недавно по его приказу арестовали какого-то провинциального чиновника в самом дорогом ресторане Москвы: под телекамеры, пометив предполагаемую взятку специальной краской, святящейся под инфракрасными лучами и отпечатавшейся на руках чиновника. Один раз он приказал установить подслушивающее устройство в самовар, а другой – даже в зубные щетки! Он переодевал работников своего ведомства в священнослужителей, которым исповедовались прихожане храмов. Иногда доходило даже до того, что людей арестовывали просто ради представления! Родится в голове Церберева изощренный план, а реального объекта-то и нет. Тогда начиналась постановка: за кем-то, кто даже не подозревал за собой никаких грехов, организовывалась слежка, его телефонные разговоры прослушивались, специально обученные люди подходили на улице и задавали провокационные вопросы, записывая ответы. В полном замешательстве ничего не подозревающая жертва театральных наклонностей Церберева начинала паниковать. Сцены почти никогда не повторялись, фантазии Церберову было не занимать, и хватало её абсолютно на всех.

Каждый из своих планов Церберев тщательно и долго обдумывал, просиживая ночи напролёт и просчитывая каждую деталь, долго выбирал подходящих следователей – актёров, писал за них наводящие вопросы для вопросов – диалоги. Он получал от этого процесса истинное удовольствие и видел в такой подготовке больше свой высокий уровень профессионализма, нежели склонность к театральности и внешним эффектам. Обвинения в свой адрес казались ему абсурдными и пошлыми, не имеющими ничего общего с реальностью.

Но не только журналистишки, которых Церберов откровенно презирал, находили его не профессиональным, но и Громов. Именно поэтому, чтобы ещё раз всласть посмеяться над ухищрениями руководителя СК, Александр и придумал свой план. «Вот пусть и покувыркается», – зло усмехнулся про себя Громов.

– А как ты ему это скажешь? – Ничего пока не понимая, протянул Покрошин.

– Я? – Удивлённо поднял брови Громов, – а я ему ничего говорить не буду. Он же знает, что мы с тобой обязательно увидимся перед тем, как мне встречаться с Михаилом. Ведь так?

– Так, – насторожился Покрошин.

– Вот ты ему и скажешь. Он тебя спросит, ну как всё прошло? А ты ему и отчитайся: мол, всё прошло, как по маслу, только встречаться с Михаилом придётся вам.

Покрошин молчал. Он плохо себе представлял, в какой форме донести эту новость до Церберева.

– Не волнуйся, – успокоил его Громов, – я тоже пойду, не оставлю вас двоих с этим монстро-родильцем. Посмотрю, как Виктор Павлович сам всё ему распишет.

– Саша. – Покрошин задумался, – ты же понимаешь, как это может обернуться?

– Как? – Усмехнулся Громов. – А мне-то он что сделает? И за что? Я не приступал закон. Это он в прямом эфире может посадить вертолёт на крышу моей едущей машины, чтобы меня остановить. А посидеть за одним столом с жертвой – кишка тонка? А то привык отдавать приказы, пусть теперь сам что-нибудь сделает. Я же не прошу его выныривать из сортира с автоматом и кричать, чтобы никто не двигался, – засмеялся Громов.

Настроение пьяного Покрошина окончательно испортилось. Он понял, наконец, что не сразу оценил громовскую выходку.

– Ладно, Саш, я скажу, – неохотно согласился он.

Громов разлил по рюмкам остатки водки из графина и резко сменил тему разговора.

– Как там твоя Вика?

– Что как, нормально. Я же содержу её и спиногрызов. Что ей возникать?

Изрядно напившись, они отправились по домам.