Первый раз Громов полетел на самолёте с матерью за границу еще в 92-ом году. Тогда же он страшно невзлюбил полёты – очень испугался, когда перед взлётом весь самолёт затрясся. Ему казалось, что вот-вот корпус самолёта развалится и раздавит сидящих в креслах людей. С набором скорости становилось всё хуже: тряска усиливалась и превращалась в какой-то яростный треск, Саша вцепился в поручни кресел; непонятная ему сила вдавливала его в спинку.

Со временем страх прошёл, но неприязнь к полётам осталась. Его раздражали стюардессы, которые руководили его действиями: пристёгиваться, отстёгиваться, поднять спинку кресла, убрать столики. Но особенно не любил он, когда ему, как ребёнку, объясняли, что делать в экстренных случаях – об экстренных случаях он даже думать не хотел.

Громов понимал, что всё происходящее во время полёта – вне его контроля; что самолёт – это не то место, где он может диктовать свои правила. От этой мысли ему было очень некомфортно. Громов вообще не понимал, кто контролирует происходящее, когда самолёт летит на высоте десяти километров, – Господь Бог, наверное. А потому начинал яростно молиться, если самолёт попадал в зону турбулентности. И успокаивался, только когда он спокойно продолжал полёт. Тогда Громов смотрел через иллюминатор вниз, на землю, которой, впрочем, почти никогда не было видно сквозь пелену облаков. Самый любимый момент – снижение самолёта: уже можно было рассмотреть отдельные дома и даже автомобили, казавшиеся игрушечными; казалось, до них можно дотянуться, поднять и развернуть, и они, как заводные, послушно покатятся в другую сторону.

Выпив шесть рюмок джина, Александр Сергеевич мало-помалу начал приходить в себя, полёт уже перестал приносить ему дискомфорт. Он хотел попросить седьмую, но самолёт плюхнулся об землю на посадочной полосе аэропорта Х…о. В иллюминаторе, на фоне чёрного леса, проносились белые самолеты, цистерны. Объявили посадку. Он пропустил свой любимый момент снижения воздушного судна. В зале ожидания заболела голова. К нему подошёл мужчина в чёрной куртке, слега тронул за плечо.

– Александр Сергеевич, – он сказал тихо.

Громов посмотрел на него, впрочем, без особого интереса.

– Вас машина ожидает, пройдёмте.

«Как вовремя», – подумал Громов. Человек в куртке взял его кожаную сумку и провёл через служебный выход.

По дороге человек в куртке представился: Владимир, сотрудник офиса в компании Сергея Тварина.

– Как долетели? – спросил он, когда они вышли на улицу. Чуть прохладный воздух взбодрил Грома, он достал сигареты, закурил.

Владимир подошёл к чёрному «мерседесу», открыл багажник, положил кожаную сумку Александра Сергеевича; потом, раскрыв заднюю дверь лимузина, пригласил в салон Громова. Поодаль от «мерседеса» стояла небольшая полицейская машина, двое полных полицейских в синих куртках с интересом таращились на Громова. Он бросил окурок на землю, залез в уютный салон.

Завернувшись, как в плед, в серое пальто и с комфортом устроившись на чёрном кожаном сидении, Громов без особого интереса смотрел сквозь тонированное окно. До города добрались быстро – недаром оглушительно ревела сирена полицейской машины. Подъехали к высокому стеклянному зданию, которое было хорошо видно, пожалуй, с любой мало-мальски высокой точки в городе, – офису принадлежащей Сергею Тварину компании по производству автозапчастей. Безучастно глядя куда-то вдаль, Громов поинтересовался у Владимира, сидящего справа от водителя, как развивается ситуация. Из нескольких предложений, сказанных Владимиром, стало ясно, что ситуация «не очень». Центр города патрулировало в два раза больше полицейских, чем обычно, а всю последнюю неделю полиция ещё и обеспечивала охрану офисов всех компаний Тварина. Бизнесмен сомневался, что его служба безопасности сможет справиться с многочисленными простыми горожанами, недовольными ходом рассмотрения дела и требующими справедливого наказания для его сына.

Стычек с молодыми людьми пока не было, хотя ситуация всё больше накалялась.

Между чёрными высокими воротами, загораживающими въезд на парковку, и длинным капотом лимузина образовалась толпа людей. Нижние части их лиц закрывали шарфы разных цветов, в руках они держали плакаты с лозунгами. Громов даже не потрудился прочитать, что на них было написано. При виде подъезжающего экипажа толпа зашумела. Из-за закрытых окон автомобиля до Громова доносились восклицания, рёв сирены остановившейся сзади полицейской машины; через тонированное стекло он видел угрожающе поднятые кулаки. Выпитое в самолёте начинало действовать: усилилась головная боль, во рту стало сухо. Кто-то сильно ударил кулаком по багажнику – Громов спиной почувствовал силу удара. Как будто из ниоткуда около машины появились люди в камуфляже и чёрных балаклавах. Они принялись сдерживать толпу, оттесняя демонстрантов от автомобиля, что вызвало ещё большее их негодование. Но Громов уже не увидел, чем закончилась стычка, – чёрные ворота закрылись, машина въехала на территорию.

Владимир открыл дверь Громову.

– Указания применять силу пока не поступало, – сказал он, усмехнувшись. Громов расправил плечи перед роскошным фасадом здания. Мраморные ступеньки вели к высоким стеклянным дверям, по обе стороны от которых стояли охранники в тёмных комбинезонах с золотыми эмблемами компании на груди. В стороне трое мужчин в деловых костюмах курили и что-то весело обсуждали.

Громова проводили прямо в кабинет Тварина на последнем этаже, откуда открывалась панорама всего города.

Сергей Тварин чем-то походил на большое старое кожаное кресло, потёртое и помятое – одутловатое лицо с заплывшими жиром глазками не отошло ещё от неспокойного сна. Он был в тёмно-красном халате и мягких тапочках.

Медленно передвигая ноги, качаясь, как маятник, он сделал несколько шагов навстречу Громову. Обхватив его ладонь своей огромной рукой, он сильно сжал её.

– Здравствуйте, мы вас ждали, – прокряхтел Сергей, – очень рады видеть. Посмотрите только, что у нас тут происходит, – он подошёл к окну и поглядел вниз, где уже завязалась потасовка. Люди – маленькие точки – быстро двигались из стороны в сторону, вились по кругу, сцепляясь и снова расцепляясь.

Громов, молча, встал рядом с ним и тоже посмотрел вниз. Полицейские заламывали руки и вели кого-то к тёмно-серому прямоугольнику – полицейскому грузовику. У него было одно желание: побыстрее всё решить и улететь обратно, в Москву, желательно, этим же вечером. Он думал о чём-то постороннем, отрешённо глядя в окно.

Сергей Тварин говорил медленно, как будто повторяя заученный текст. Имени он не называл, но и так было понятно, что речь идёт о Фёдоре: «хорошее воспитание», «любящая семья», «отличный парень». Все эти слова Громов уже слышал, когда встречался со старшим Твариным раньше. Но сейчас он их совершенно не слушал, думая о чём-то своём. Заставив себя сконцентрироваться, он резко перебил бубнящего оправдания отца.

– Вы предложили какую-нибудь более весомую компенсацию?

Тот чуть растерялся, но, немного подумав, ответил, что двум семьям пострадавших предложил по квартире и автомобилю, на что те согласились и забрали заявления на Фёдора, осталось только подписать бумаги о собственности. Так что суд перенесли, дата пока не известна.

Но отец одной из погибших на контакт никак не идёт, даже звонит родителям двух других пострадавших и призывает их «опомниться». Именно по его наущению проходят все эти митинги и демонстрации, участники которых требуют тюремного срока для пьяного водителя; именно с его подачи дело получило столь серьёзный оборот.

Тварин, покачиваясь и держа руки за спиной, подошёл к столу.

– Лет этак шесть-восемь назад, – говорил он громко и чётко, как будто кабинет был полон народу, – все бы сидели ровно и молчали. А десять назад вообще нашли бы этого персонажа в подъезде с пробитой головой.

– Но, увы, – продолжил он после паузы, – времена меняются, и, если у нас не получается направить народные эмоции в нужное нам русло, приходится, по мере возможности, возглавлять их. Я жду ваших предложений, Александр Сергеевич, – заключил он.

Громов чуть подумал.

– Проломленная голова в подъезде строго противопоказана. Когда дело приобретает такой резонанс, нечто подобное похоже «на удачную попытку суицида». Вас закопают вместе с ним. Вариантов остается немного. – Громов был серьёзен. – Я поговорю с отцом девки, посмотрю, что можно сделать. Ещё отложить дату суда мы точно сможем, но полностью оправдать… – Громов недоговорил. Ему уже надоел этот балаган, и он всерьёз подумывал дать отмашку на посадку Фёдора Тварина.

– Вы сами-то с отцом говорили? – Спросил он Сергея Тварина.

Тот слегка покачал головой.

– Владимир говорил, – он кивнул на помощника, всё это время послушно стоявшего у двери. – Он предоставит вам полную информацию о моих новых предложениях семье потерпевшей.

* * *

Громов в сопровождении Владимира вышел из кабинета. Помощник хозяина офиса предупредил Александра, что вместе с неунимавшимся отцом пострадавшей во встрече примут участие ещё несколько человек – местных активистов. Их мотивы были не вполне понятны, они всё время что-то требовали от властей, провоцировали органы правопорядка. Владимир предложил взять на встречу человека четыре из охраны Тварина, так, для острастки. Громов согласился, явиться вдвоём с Владимиром было бы не солидно и не серьёзно. Через час та же машина, что везла Громова из аэропорта, с трудом протискивалась сквозь плотно припаркованные автомобили, стоявшие во дворе панельной девятиэтажки недалеко от центра – облезлой, с давно не крашеными скамейками у подъездов, с допотопными домофонами и скрипучими дверями, с подъездом с застарелым запахом мочи в разболтанном лифте, со следами от окурков на облезлых стенах, шумом мусора, падающего в мусоропроводе.

Такие районы вызывали у Громов чувство брезгливости и отвращения; он считал, что в подобных условиях могут существовать только люди, не способные ни к чему, не желающие даже попробовать изменить себя, свою жизнь и выбраться из окружающего их ужаса. Люди, которых устраивает жизнь в подобных муравейниках и помойки вокруг. Низшие социальные классы были противны Александру Сергеевичу. Именно из-за неизбежных встреч с таким людьми и Громов не любил командировки.

За чёрным лимузином, привезшим Громова, остановился большой чёрный джип, в простонародьи именуемый Крузаком. Из него вылезли четверо мужчин в тёмных комбинезонах с золотыми эмблемами на груди – охрана Тварина. Из окна на первом этаже на всю эту кавалькаду пялилась бабка в синем сарафане с жёлтыми подсолнухами и в белом платке она что-то медленно пережёвывала беззубым ртом. Громов заметил её взгляд, и его пробрало от отвращения.

На третий этаж поднялись пешком, не рискнув заходить в провонявший лифт, хотя и на лестнице запах был не лучше: из банок с чёрной жижей в носы идущим бил «аромат» прокисающих бычков. На площадке третьего этажа толпились люди. Среди них были двое с компактными видеокамерами, которыми они лезли прямо в лицо Громова. Вдоволь наснимав столичного чиновника, они принялись за охранников.

В крохотную квартирку Громов прошёл в сопровождении Владимира и одного из охранников, троих оставив на лестнице. В проёме двери, ведущей в комнату, показался адвокат потерпевшего – невысокий мужичок в очках; Громов видел его пару раз. Адвокат перекинулся парой слов с Владимиром, поздоровался с Громовым. Отец несчастной девушки сидел на старом продавленном диване. Напротив дивана – пыльное пианино, на нём – иконы и фотографии погибшей, повсюду много цветов в простых горшках, на стене – небольшой портрет Пахана в рамочке.

В комнате были ещё трое – два парня и девушка в разноцветных куртках. Адвокат представил их Громову, но тот прослушал имена; а даже если бы и не прослушал, всё равно моментально бы забыл. Один нагло попросил его показать удостоверение. Громов предъявил тёмно-красную корочку с гербом Комитета. Один из людей с камерой тут же подлетел к нему и начал снимать, что-то тараторя. Громов быстро спрятал корочку и повернулся к отцу, который тихо сидел, как бы вжавшись в диван. Он ещё ни разу не поднял головы на вошедших. В комнате бесшумно появился ещё один парень, Громов до этого его никогда не встречал. На вид ему было не больше двадцати двух, но, несмотря на его ещё детские черты, выражение лица было очень серьёзным и даже немного грозным. Протиснувшись между адвокатом и Владимиром, молодой человек подошёл вплотную к Громову, которого потешило его напущенное лицо. Но виду он не подал, понимая серьёзность момента. Молодой человек представился Егором, лидером группы, помогавшей отцу погибшей, и заверил Громова, что все они «будут бороться до конца, пока не добьются справедливости и наказания для убийцы».

– А ты, конкретно, чего хочешь, Егор? – Саркастически спросил Громов.

– Чего хочу? – Повторил вопрос молодой человек, – хочу, чтобы Фёдор Тварин сел в колонию строгого режима не меньше чем на десять лет за вождение автомобиля в пьяном состоянии, убийство двух человек и нанесение тяжких увечий третьему, – отчеканил Егор.

Громов не сдержался и усмехнулся. Адвокат влез между ними, чуть оттесняя Егора. Он забубнил, что встреча началась с неправильной ноты, что не нужно начинать сразу с конфликта. Потом перешёл на термины и шаблоны из юридических учебников. Тем не менее, это немного успокоило Егора. Он взял себя в руки настолько, что даже предложил Александру обсудить сложившуюся ситуацию на кухне «с глазу на глаз». Громов согласился. На выходе из комнаты Владимир остановил Егора.

– Мы знаем, вы тут парни шустрые, – улыбнулся Владимир, – ты бы из карманов всё вынул, телефоны там всякие, устройства. А потом иди. – Егор нехотя достал из карманов два чёрных телефона и отдал их охраннику.

– Что-то ещё? – Злобно спросил он.

Охранник ощупал молодого человека и освободил проход.

Громов уже ждал на кухне. Он сидел на табурете рядом со столом, опершись спиной о стену.

– Как вы вообще спите по ночам? – Вызывающе спросил Егор после того, как захлопнул дверь, – вы видели этого бедного старика? Его сердце разбито, а жизнь сломана.

– Именно поэтому, – с сарказмом начал Громов, – Сергей Тварин щедро предлагает ему новую большую квартиру в центре города и новую машину.

– Щедро? – Возмутился Егор. Он метался из угла в угол маленькой кухоньки.

– Если же новая квартира не привлекает отца потерпевшей, – продолжал Громов, осматривая кухню, не новую, но чистенькую и аккуратную, – то Тварин может выплатить солидную материальную компенсацию.

– Да как вы можете? – Сквозь зубы выдавил Егор, – никакая материальная компенсация не заменит дочь этому человеку.

– Ну, – сказал Громов, – остальные же как-то справились.

Егор остановился, его лицо побелело от злости. Но он ничего не смог ответить.

– А тебе-то тут что нужно? – уже чуть серьезней спросил Громов – а, шкет? Может ты шпион или саботажник? Тебе и твоим друзьям, – он кивнул на дверь, ведущую в коридор, – вообще повезло, что вы ещё не проходили ни по одному делу, например, о тунеядстве. Ты вот, чем занимаешься? Где работаешь? И работаешь ли вообще? Вы тут с компанией антигосударственную деятельность провоцируете? Ты видел, что у вас в центре города происходит? Знаешь, сколько за это могут дать? – Громов говорил зло, чеканя слова.

Он встал и совсем близко подошёл к Егору.

– Ты в эту тусовку каким местом вписываешься? Тебе какого хера надо?

– Я за справедливость, за бескомпромиссное и безжалостное правосудие. Хотя уверен, вы о таком никогда не слышали. – Краска вернулась на лицо Егора, но мальчишеская злоба не утихла.

– Какая нынче идеологически подкованная молодежь пошла, – усмехнулся Громов, – да тебе бы сидеть и в телефоне в стрелялки играть, а не такими словечками разбрасываться.

– Правда будет на нашей стороне, – сказал Егор.

– А закон – на нашей, – ответил Громов. – И вот кто из нас сильней? Ты меня совсем не услышал? – Он спросил снисходительно.

Егор хотел сказать ещё что-то резкое и, может быть даже обидное, но Громов не дал ему такой возможности.

– Я тебе, так уж и быть, по доброте душевной и хорошему настроению, распишу в двух словах, как тут всё будет развиваться. Ты и твои дружки с камерами, – он кивнул в сторону коридора, – можете тут снимать, всё что хотите. Но толку от этого будет мало. Федя Тварин, если и сядет, то максимум года на три. Это я повторяю, максимум. Так что я тебе и твоему деду предлагаю: взять компенсацию, пока дают, снять все обвинения, и сидеть не фыркать. Последовать примеру остальных.

Егор ничего не говорил.

– Я бы чаю выпил, – вдруг сказал Громов, осматривая стол, уставленный банками, тарелками и чашками, – настроение располагает. Да и ситуация тоже. Дерьмово у вас. Как вы тут вообще живёте? – Он двумя пальцами легко отодвинул белую занавеску и посмотрел на покрытый грязным снегом двор; специально навесил на лицо гримасу брезгливости и отвращения. Во рту усиливалось ощущение сухости, голова давила на плечи, но пока не болела. Надо было срочно выбираться отсюда.

– Вы бы лучше сходили с потерпевшим поговорить. Много нового бы узнали и увидели. – Собрался с мыслями Егор.

Громов резко повернулся к Егору и вдруг вспыхнул в злобе.

– Ты даже представить себе не можешь, – он толкнул Егора в грудь так сильно, что тому пришлось удержаться за раковину, чтобы не упасть, – что я видел и что я знаю. – Громов выдохнул эти слова с такой ненавистью, что на лице Егора появился страх и животная злоба.

– Мы всё равно победим, – Егор встал, опершись о раковину. – Наше время придёт.

Громов успокоился так же быстро, как и вспылил. На последние слова Егора он только едва заметно кивнул.

– Красиво говоришь, как в кино. Тебе бы, шкет, стихи писать, а не со мной на кухне ссориться. Со мной тебе бы дружить надо. А с пострадавшим я уже задолбался разговаривать.

Забыв про чай, Громов открыл дверь.

– Беседа окончена. – Он улыбнулся стоявшему с той стороны двери Владимиру. – Только после вас, – улыбнулся он Егору.

Тот, даже не взглянув на Александра Сергеевича, стремительно вышел из кухни.

Громов испытывал удовлетворение от ощущения своей власти над всеми, находящимися в квартире, и особенно над Егором. Над ним он чувствовал не только власть, но даже превосходство. Это чувство ласкало его каждый раз, когда он замечал, с каким страхом на него смотрят присутствующие. Ненависть во взглядах он игнорировал, считая её слабостью.

Но надо было, уже в которой раз, выслушивать отца убитой девушки. Попросив всех удалиться из комнаты, Громов взял стул, и расположился прямо перед ним. Напротив, утонув в стареньком диване, сидел начинавший дряхлеть старик с заплаканными глазами и проступающей щетиной, седые волосы падали на гладкий, почти без морщин лоб. Громов окликнул его по имени, и тот поднял красные от слёз глаза.

– Послушайте, – спокойно начал Громов, – ну, сколько же можно так вот тут сидеть? Надо жить дальше.

Старик, недолго рассматривал лицо Громова, снова опустил голову. Громов откинулся на спинку стула.

– Всё будет сделано в строгом соответствии с законом. Но, – Громов попытался изобразить сочувствие, – я бы на вашем месте согласился на компенсацию и забрал заявление.

– Её не вернуть, – проскулил отец, не поднимая головы.

Громов молчал. Он начал понимать, что толку от его сегодняшней поездки нет вообще. Старик сидел, не двигаясь.

– Она же просто шла домой, – прошептал он. Громов еле разбирал слова. – Как же так?

Александр глубоко вздохнул и посмотрел на ходики, тикающие на стене.

Старик начал дрожать. Он поднял лицо, и мокрыми глазами уставился на Громова.

– Она была моей жизнью… А он её, как собаку.., – мужчина сделал паузу. – Её нет, а он тут, всё ещё ходит по этой земле, в которую её же и уложил. Как так? – Слеза потекла из глаза по сухой шершавой коже.

– Она была моей опорой. – Он вытер рукой глаза. – Такая молодая, красивая. – Он посмотрел куда-то в сторону. – У неё же вся жизнь была впереди… Внуков бы мне родила, счастливой стала… А потом.., – его нижняя губа задрожала, – а теперь... Как муху…

Громов наклонился к нему, решив снова попытаться что-то сказать.

– Её не вернуть, – старик сильно зажмурился, и слёзы полились по его щекам. – Я хочу, чтобы этот мерзавец был наказан.

Громов передумал говорить.

– Чтобы он гнил в тюрьме. Там, где ему и место! – Несчастный отец начал повышать голос. – Где каждому убийце место! А он убийца! – Вскричал он. – А вы его хотите оправдать, – он показал костлявым пальцем с жёлтым ногтем на Громова. Тот медленно встал и попятился.

– И нет вам за это прощения! И никому нет!

В комнату вошли Егор и несколько парней с ним.

– Всё. Разговор окончен. – Зло сказал Егор, – мы не изменим наших требований. Уходите.

Громов с презрением посмотрел на Егора и вышел из квартиры на лестничную площадку, где курил Владимир в окружении охранников.

Громову мечтательно вздохнул: хорошо бы запретить любую непрофессиональную съёмку, оставить только такую, которую бы делали по специально выдаваемым Госкомнадзором лицензиям, а всех остальных – слать нахер. Тогда остались бы только федеральные телеканалы, интернет-сайты. А то ведь опять вывесят на незарегистрированные ресурсы.

Теперь надо снова обдумывать ситуацию. Отпустить Федьку Тварина на свободу, вообще не отдавать его под суд, скорее всего, не получится. Это выглядело бы, как плевок в лицо всем этим митингующим демонстрантам, тунеядцам. А таких становилось всё больше. Значит – риск. Риск раскрутить маховик всеобщего недовольства. Но и десять лет – это заоблачный срок. Если бы вдруг, по какому-то ужасному стечению обстоятельств суд на это пошёл (Громов даже подумать об этом боялся!) и дал бы Тварину-младшему подобный срок, то Громов первым вылетел бы из Комитета. Года три – максимум. Старику немного осталось, пусть умрёт в мире и спокойствии. А потом и Фёдора выпустим. Начальник же сказал решать, и как можно быстрее. А с Сергеем сам пусть разбирается, они давнишние кенты. Да и кто такой этот Сергей Тварин? Провинциальный бизнесмен, каких по всей стране – пачки. Против Комитета он точно не попрёт.

В таких мыслях Александр Сергеевич Громов пребывал до самого отлёта в Москву, прямо перед которым он снова крепко выпил.