DimaMarsh

– Ладно. Далеко до Димитрия ехать?

Аникей убирал со стола грязную посуду.

– Да какой тут ехать, – он махнул рукой, – тут пешком, на другой конец посёлка. Я с вами пройдусь.

На улице темнело. Серое небо медленно заливалось тёмно-синим светом. Громов достал отвратительные отечественные сигареты и закурил.

– Курение – страшный грех, – нахмурился Аникей и покачал головой. Он брёл рядом с Громовом, волоча штанины по асфальту. Все асфальтированные, чистые от снега улицы посёлка, имели свои названия. Они были аккуратно написаны белым на синих табличках, прикреплены на заборах и столбах и создавали ощущение небольшого, но ухоженного городка.

– Бросали бы вы это бесовское занятие. Ну, ничего. Я уверен: когда вы поговорите с архиереем Димитрием, сразу бросите. Вы знаете, он людей исцеляет. К нему со всей страны приезжают, иногда даже из-за границы. По телевизору показывали... Вы бы видели, как он службу ведёт…

Громов молча выдыхал клубы дыма. После домашнего самогона, сигареты не казались такими отвратительными, и холодный воздух не действовал на нервы.

Аникей продолжал бубнить об архиерее, к дому которого они подходили.

Архиерею Димитрию принадлежал огромный участок на окраине посёлка с видом на спокойное озеро через дорогу. Вода отражала голые стволы деревьев и темнеющее небо. Участок был огорожен высоким забором из красного кирпича; по периметру располагались камеры наружного наблюдения. У металлических автоматических ворот стоял огромный чёрный автомобиль, напоминающий бункер на колёсах или броневик – таких Громов никогда не видел.

– А это что? – Спросил Громов.

– О-о-о, – на лице Аникея появилась по-детски наивная улыбка, – это архиерейский вездеход. Ещё тот зверь.

Громов встал на подножку и посмотрел через толстые стёкла окон: на приборной панели – ряды кнопок, под ней – рычажки, посередине – большой экран, руль и сиденья обтянуты натуральной кожей.

Громов обошёл зверя вокруг. Кузов состоял из толстых металлических листов, две большие круглые фары немного утоплены в передние крылья, на радиаторной решётке красовалась небольшая круглая эмблема с двуглавым орлом.

Аникей нажал кнопку на маленькой коробочке висевшего у калитки домофона. Глухой голос начал задавать вопросы. Аникей что-то бубнил в ответ. Раздался негромкий писк автоматического замка, и калитка открылась. Переключив внимание на участок, Громов забыл о машине.

На участке стояли три дома: один напротив входа на участок, два – по сторонам от него. Все намного больше Аникеевских; многоэтажные, из красного кирпича, чёрные решётки на окнах, камеры по углам.

Как позже узнал Громов, во всех окнах были пуленепробиваемые стёкла. Ещё ходили слухи, что архиерей построил между своим и гостевыми домами отапливаемый туннель, достаточно глубокий, чтобы спрятаться в нём даже при угрозе ядерной войны. Построил, якобы, чтобы не выходить на холод зимой, переходя из одного дома в другой. Между тремя домами был разбит сад. Даже сейчас, когда листьев на деревьях и кустах не было, а на газонах лежал снег, территория выглядела ухоженной.

– Пойдёмте-пойдёмте, – вел Громова Аникей по выложенной плиткой дорожке, окружающей сад и ведущей к крыльцу каждого дома.

Высокий лысый мужчина в тельняшке и в синих штанах с камуфляжным рисунком долго открывал три замка тяжёлой бронированной двери. Он поздоровался с Аникеем. Тот, старательно вытерев подошвы о коврик, прошёл внутрь дома. Громов пожал мужчине-охраннику крепкую руку с кривыми пальцами. Войдя в прихожую, он заметил, что у него почти детское лицо с маленьким подбородком и оттопыренными ушами, левое деформировано сильными кулачными ударами.

– Главнокомандующий Гвардии Пахана в губернии, Сюськин Иван Иваныч. – Представился тот, глупо улыбаясь. – Он встал по стойке смирно и отдал честь.

– Как мы рады приветствовать вас здесь, у нас тут. Очень надеемся, что вам очень понравится. Как главнокомандующий Гвардии в губернии, я отношусь с большой честью к Комитету. Мы работаем бок о бок, – он говорил, как будто выступал перед телекамерами, – против внешних врагов, против внутренних врагов…

– Мне тоже очень приятно, – перебил его Громов. Он уже понял, что, если давать местным начальникам говорить столько, сколько им хочется, не перебивая, то они могут толкать свои заученные речи часами.

Осмотрев огромный холл, Громов, к своему неудовольствию, заметил красный угол. Вспомнив, насколько набожны здешние жители, он, слегка отодвинув Ивана Ивановича, не снимая ботинок и оставляя за собой грязные следы на ковре, направился прямо туда. Низко поклонившись иконам, он проделал тот же обряд, что и в доме Аникея. Ему начало казаться, что все эти ритуалы придуманы только для того, чтобы поиздеваться над ним. Но нет, всё было серьёзно.

– Пройдемте, – пригласил его Иван Иванович.

Архиерей Димитрий восседал в роскошном кабинете на золочёном троне за огромным столом. На стене за ним висел искусно написанный портрет Пахана. Поза Пахана и весь антураж картины были не обычными: Пахан сидел в золочёном одеянии на таком же троне, как и архиерей, и грозно смотрел вперёд перед собой; на его голове, как корона, возвышалась шапка Мономаха.

Архиерею так понравился трон на картине, что он заказал себе такой же. Однако, ввиду его тучности, трон пришлось сделать очень широким, намного шире, чем на картине с Паханом. Именно сидя на этом троне он и принимал сейчас столичного гостя: круглый, бегемотоподобный живот, облачённый в чёрную рясу, слегка колыхался, из него росли руки и голова, шеи, как таковой, не было, зато узкие, заплывшие жиром глазки с интересом, почти с жадностью, осматривали Громова; круглые щёки покрывала аккуратно подстриженная седая бородка; пухлые губы медленно изогнулись в улыбку. На груди висел тяжёлый золотой крест, весь усыпанный драгоценными камнями.

Аникей подошел к Димитрию и, упав на колени, поцеловал кольцо, плотно сковывающее мясо на пальце. Димитрий не обратил на него внимания. Он поднял руку, Аникей за неё схватился, чтобы помочь туше подняться.

– Очень приятно, – сказал Димитрий мягким глубоким голосом, с трудом переваливаясь с ноги на ногу.

Громову очень не хотелось повторять телодвижения Аникея, и он притворился, что внимательно осматривает хоромы. Слегка прищурившись, он разглядывал картины на стенах, перевёл взгляд на кофейный столик с антикварными книгами, аккуратно сложенными в стопку. Потом стал долго рассматривать богатую люстру на потолке, хрусталь которой весело отражал яркий свет в кабинете. От выпитого самогона внутри разливалось тепло.

– Как доехали? – Спросил Димитрий; улыбка не сходила с его лица.

– О, прекрасно, прекрасно! – Сказал Громов, оторвав глаза от люстры. – Кстати, освящена? – Спросил он, кивнув на картину с Паханом.

– Конечно, конечно, – ещё шире улыбнулся Димитрий, – сам лично освящал. Аникей, ты свободен. – Улыбка на секунду исчезла с его лица и снова появилась, когда он вернул взгляд на Громова.

Аникей низко поклонился Димитрию, потом – Громову и, так и не разогнувшись, попятился, как рак, вон из комнаты.

Сюськин сидел в одном из кожаных кресел рядом с кофейным столиком и с улыбкой следил за каждым движением Громова.

– Не плохо у вас тут, даже очень, – сказал Громов, усаживаясь в кресло рядом с Иваном Ивановичем.

– Спасибо, спасибо, – с трудом покивал отец Димитрий.

– Только вот в магазинах у вас как-то пустовато. – Громов порылся в карманах и достал пачку сигарет. – Сигареты нормальные нигде найти не могу. – Он показал пачку Архиерею.

Иван Иванович шустро достал серебряный портсигар и предложил Громову сигареты явно нероссийского производства. Громов взял одну.

– Должно быть, поставки задерживают, – сказал Архиерей, не переставая улыбаться. – Вот в моём магазине – все прекрасно. Я там и сам часто бываю, продукты местного производства, лучшего качества.

– Даже так.., – Протянул Громов, закурив сигарету. – Вы ведь не возражаете? – Спросил он, выдыхая дым.

Димитрий, прикрыв глаза, отрицательно покачал головой.

– Я тут, собственно, вот зачем… Да вы садитесь, садитесь, – сказал он Архиерею, – зачем же стоять…

Архиерей с трудом уселся в кресло, туго натянутая кожа кресла заскрипела под весом его туши.

– Церковь вот вы хорошую отстроили, красивую, – продолжал Громов. – Долго строили?

– Не очень, – ответил пока ничего не понимающий архиерей.

– Аникей в такой же служит?

– Нет, чуть меньше. Простите меня. Но вы вроде бы хотели объяснить цель вашего визита? Насколько я и Иван Иванович осведомлены, – он кивнул на внимательно слушающего Сюськина, – особенных причин для появления в нашей губернии работника КНОПБа нет. Если только вы не приехали отдохнуть или сходить в церковь, – он усмехнулся. – Тогда – милости просим. Конечно, мы не идеальны, но особенных проколов нет. Прихожане довольны.

– Владыко, я же не только к вам приехал. Вот, в УВД заехал вчера, к Свиридьянову. Мы с ним долго разговаривали, много интересного рассказал.

Громов заметил, как Димитрий на несколько секунд перевёл взгляд на Ивана Ивановича, у того на мгновение исчезла улыбка, он ничего не понимающим взглядом посмотрел на архиерея.

– Я думаю ещё к губернатору заехать, как его там, Жизнеляк, Жизнелов…

– Жизнелев, – вставил Сюськин.

– Точно, он.

– Ну, он вам много не расскажет, – вздохнул Димитрий.

Громов докурил сигарету. Держа бычок в руке, он на секунду замер, думая, куда его деть.

– Давайте-давайте, – заботливо сказал Иван Иванович. Он забрал бычок и вышел в коридор. Послышался звук открываемой и снова закрываемой двери.

– Это ещё почему?

– Алкоголик он. Совсем допился. Я старался ему помочь. Но, к сожалению, этого человека уже не наставить на путь истинный.

Иван Иванович вернулся, сел и продолжил вникать в беседу.

– Что же, Бог ему судья. – Продолжил Димитрий, – Если хотите, конечно, съездите. Иван Иванович даже вас проводит. Хотя, лучше бы съездили к Ивану Ивановичу в отделение. Он бы вам там всё показал. – Иван Иванович охотно закивал, уши его чуть зашевелились.

– Всё бы показал, – подтвердил он.

– Посмотрели бы на учения, – продолжал Архиерей, – потом бы с Аникеем по местным церквям проехались, посмотрели бы, как мы тут постарались. На службу бы сходили. У нас, знаете какая служба, ни в какой другой губернии такой нет.

– Ни в какой, – подхватил Иван Иванович.

«Ну да, конечно, ни в какой», – ехидно повторил про себя Громов.

– Ведь это очень важно для стражей порядка, – продолжал разъяснять архиерей. – Особенно сейчас, в такое сложное время. Шага ведь нельзя ступить, что бы не наткнуться на западных шпионов. Так и думают, как бы нам палки в колёса ставить, – он перекрестился. – А служба, знаете ли, духовно возвышает. Из церкви, как новый выходишь.

– Как новый, – согласно кивнул Иван Иванович. Он вспомнил свою последнюю «службу» и широкая детская улыбка засияла на его лице.

– Насчёт стражей порядка.., – начал говорить Громов.

– Да-да, – Димитрий не дал ему даже начать, – понимаете ли, наша губерния – одна из опор нашей великой страны. Мы постоянно выявляем попытки дестабилизации, ловим вредителей, шпионов и другую шваль. Я уверен, что Иван Иванович очень много может вам об этом рассказать.

Иван Иванович снова закивал, уши опять зашевелись.

– Нам просто необходима постоянная поддержка Гвардии.

– Как я полагаю, поддержки Бога вам недостаточно? – Надменно спросил Громов.

Лицо Димитрия переменилось, стало хмурым и серьёзным, голос приобрёл стальные нотки.

– Это не шутки, Александр Сергеевич. Вам, как человеку высокопоставленному, должно быть известно, в какое время мы живём. Иван Иванович очень серьёзно относится к вопросам государственной безопасности, борьбе с антиправительственной пропагандой среди нашей молодёжи. Церковь делает всё возможное, чтобы не дать смутить молодые неопытные умы и осквернить души. Наши священники тщательно прорабатывают программы защиты чувств и разума в местных школах. Мы учим детей молиться, учим их истории православия – величайшей религии в мире.

Димитрий тяжело встал с кресла, начал медленно вышагивать по комнате, держа руки за спиной.

– Мог ли я когда-нибудь подумать, – рассуждал он, – будучи молодым дьяконом, что ситуация дойдёт до такой точки кипения. Церковь плечом к плечу с правительством и армией, вынуждена бросаться на борьбу с внешними врагами. Врагами с чёрными душами. Врагами, одурманенными сатаной, сбитыми с пути Господнего.

– Послушайте, владыко, – серьезно сказал Громов, – я, если честно, не люблю уезжать далеко от столицы. И очень хотел бы туда вернуться, как можно быстрее. Я тут объезжу всё, осмотрю. А вы поймите, плохо будет для епархии, если Комитет явится с официальным визитом. Это чревато последствиями.

– Это вы поймите, – Димитрий продолжал, как ему казалось, втолковывать Громову прописные истины, – здесь идёт борьба. Её не видно, её не слышно. Но она идёт. В душах, в сердцах прихожан. Борьба между добром и злом. Я её чувствую. Каждую службу я чувствую негативную энергию, которая исходит от людей.

Громов потёр лицо руками. Как же ему не хотелось всё это выслушивать!

«Почему они нихера не слышат? – Думал Громов. – Сказали же: будь тише, осторожней. Никто же не запрещает. Но нет...».

Архиерей Димитрий тем временем продолжал свой монолог.

– Но мы боремся. Мы восстаём против сатаны, как всегда это делали. Как в древние времена, как во времена Священной Войны. Всю свою историю наш народ борется. Русский рождён, чтобы бороться.

Громов пристально следил за телодвижениями архиерея. Он заметил, что под рясой Димитрия, на боках, что-то шевелится.

– С молоком матери ребёнок всасывает неизбежность такой борьбы, он с рождения обороняется. На нас всё время кто-то нападает, всё время покушается на нас. А что же мы такого сделали? Мы просто развиваемся. Мы – великая страна, великие люди, и никто не может с этим смириться. А правда – с нами. Мы – народ богоносец. Они – жалкие завистники.

Громов присмотрелся, под рясой точно что-то шевелилось, всё сильнее и сильнее. С каждой стороны круглого пуза.

– Только с Божьей помощью можно остановить этот поток лжи и неверия. Бог – на нашей стороне, он покарает всех, кто против нас! Он испепелит их тела и отправит их души в пламя ада!

Рясу медленно пронзили тонкие чёрные конечности с острыми концами, по четыре с каждой стороны. Они медленно вылезали наружу, рвя материю. Сначала Громову показалось, что это когти, но выйдя полностью, каждая согнулась пополам. Две верхние уперлись в пол, две задние – в стену и, чуть оттолкнувшись, все восемь конечностей подняли туловище в воздух.

Громов вскочил с кресла, уставясь на архиерея, превращавшегося в какое-то странное и страшное существо.

– Всех, кто пойдёт против нас, – голос головы сменился шипением, – Господь покарает! Всем несдобровать! Их души будут гореть в гиене огненной.

Два передних зуба архиерея заострились и, выступив вперёд, превратились в клыки, сдвигая в гармошку остальные зубы. По левому клыку стекала ярко-зелёная жидкость; дойдя до конца клыка, капля упала на стол и оставила чёрный кружок на лакированной поверхности, над ним появилась струйка чёрного дыма. Громов проследил за ней глазами: она поднялась к высокому потолку и, извиваясь, исчезла в воздухе.

– Все против нас. Понимаете, Александр Сергеевич? – Заключило свой монолог существо.

На Громова смотрело десять ядовито-зелёных глаз с чёрными тонкими полосками зрачков: два некогда человеческих и по четыре поменьше, расположенных ниже, на щеках.

Существо медленно перебирало тонкими конечностями, передвинулось по стене и остановилось в правом верхнем углу кабинета. Золочёный крест свисал с толстой шеи.

– Понимаю, владыко, – с тенью злобы сказал Громов, не отводя глаз от существа. Длинными чёрными конечностями оно вытягивало из-под рясы белую нить и плело из неё узор размером в половину человеческого роста.

– Я же вам говорю: просто будьте осторожней.

– Это всё ложь, – продолжало шипеть существо, – это всё клевета. Мы – праведные. Мы единственные, кто прав. За нами – сила. Вы что? Не с нами? Вы не праведный?

– Да я, блядь, праведнее всех! – Обозлился Громов. – Какие, нахер, притоны в церквях? Что вы тут устроили? До столицы уже дошло! – Он не выдержал и уже почти кричал.

– Всё во имя… Всё во имя.. Опорочить нас… Опорочить нас... – голос существа начал слабеть.

– Всё во имя, – раздался влажный чавкающий голос из-за спины Громова.

Он обернулся. На месте Ивана Ивановича в кожаном кресле сидела толстая жаба в тельняшке и с портсигаром. По телу жабы, а потом – вниз по креслу стекала липкая слизь, становясь лужей на полу. От жабы несло тиной и болотом.

– И ты туда же, – прошипел Громов.

– Сигарету? – Предложила жаба, протянув открытый заляпанный портсигар в трехпалой зелёной лапе. Все сигареты, мокрые и пропитанные слизью, разложились, превратившись в кашу из бумаги и табака.

– Нет уж, спасибо, я потерплю. – Сказал он жабе и повернулся обратно к Архиерею, продолжавшему бубнить и усердно плести паутину. – Значит так, – громко сказал он.

Архиерей оторвался от своего паучьего занятия и обратил всё своё внимание на Громова.

– Я во второй раз сюда приезжать, как вы можете догадаться, не хочу. – Несмотря на происходящее, он говорил уверенно. – Что б тихо было. Что б всё успокоилось. И никаких жалоб!

Архиерей прыснул ядом в сторону Громова. Две струи попали на пол в шаге от его туфли. В ответ Александр достал из-под пиджака «глок», снял с предохранителя, заслан патрон в патронник, затвор тихо щелкнул.

– Я тут тоже могу предупредительные начать шмалять, – сказал он, тыча в архиерея дулом.

– Не попадёшь, – проскрипела позади него жаба, издавая горловые звуки.

– Это я не попаду? – изумился Громов наглости Ивана Ивановича. – Иди-ка ты, трясину жри. Ладно, твари. – Он обратился к обоим присутствующим. – В последний раз повторяю: успокойтесь, и мы больше не увидимся.

Он разрядил «глок» и спрятал его обратно, под пиджак. Архиерей пристально глядел на него всеми десятью глазами, не отводя ни один.

– Спокойной ночи и с Богом. – Громов отправился вон из кабинета.

– С Богом, – прошипел архиерей из своего угла.

Выйдя на улицу, Громов захлопнул дверь и поспешил с архиерейского участка. На улице совсем стемнело, зажглись жёлтые фонари, освещая высокие заборы. Холод пробирал до костей, заболела голова. Он достал сигарету, закурил. Выдыхая дым в синеву ночи, он думал, что говорить Начальнику. Видимо, придётся сообщить, что ситуация перешла границу, за которой нет возврата, что губерния загнулась, и нужна тщательная кадровая чистка.

Аникей оставил дверь открытой. Громов зашёл в дом, прошёл на кухню, зажёг свет. От белого кирпича печи, где Громову предстояло спать, исходило тепло. Угли тихо потрескивали в топке. Сняв пальто, Громов заметил на столе графин с самогоном накрытый салфеткой. Пошарив по шкафам, Громов нашёл чистую рюмку. Он выпил залпом сразу две. Ему стало намного теплее, он расстегнул верхние пуговицы рубашки и открыл холодильник. В трёхлитровой банке, в мутном зеленоватом рассоле плавали домашние солёные огурцы. Выловил пару рукой, он надкусил один, огурец брызнул во рту соком и захрустел под натиском зубов. Громов налил себе ещё.

На следующий день, как только до местной епархии дошла новость о появлении в губернии работника Комитета по Надзору, в дверях гостиничного номера появился неопрятный мужчина среднего роста, с длинными до плеч тёмно-серыми тонкими волосами и чёрной короткой бородкой. Его глазки бегали по комнате. Он держал ручонки вместе, не зная, куда их деть. На плечах висел поношенный ватник. На груди, под свитером виднелся большой позолоченный крест на цепи. Грязные штанины, мелькавшие из-под рясы, шелестели при каждом шаге.

– Александр Сергеевич, – промолвил он.

Громов стоял босиком в незастёгнутых, натянутых впопыхах брюках.

– Меня зовут Аникей, я…

– Заходите, – прервал его Громов.

После ночи, проведенной Громовым в номере, здесь царил полный бардак: тут и там валялись разбросанные вещи, пустые пластмассовые коробки с огрызками сэндвичей, бутылки из-под пива. Он начал медленно собираться, застегнул брюки и натянул чёрную рубашку.

– Я так полагаю, вы от архиерея, – он широко зевнул.

– Да, я из местной епархии. Я отвезу вас к Димитрию. Он вас ждёт.

– Не надо меня везти, – Громов застегивал пуговицы, – я на своей машине.

– Ну, тогда провожу, – Аникей развёл руками.

– Аникей, – Громов прошёлся глазами по пустым пивным бутылкам, надеясь найти хоть что-то на донышках. – Как вам архиерей Димитрий? Я полагаю, вы его хорошо знаете, раз он именно вас прислал? – Не найдя ничего в бутылках, Громов перевёл вопросительный взгляд на священника.

– О, я его хорошо знаю. – Говорил он, сгибаясь и, как бы кланяясь собеседнику. «Привычка, наверное», – подумал Громов.

– Прекрасный человек. Справедливый, богобоязненный. Наизусть знает библию, к нему на проповеди ходит много прихожан. Его любят, уважают. Он очень правильный, держит всё под жёстким контролем. Такие люди делают нашу страну лучше, охраняя её от сил зла. В нашей губернии нет ни шпионов, ни предателей, ни иноверцев, люди ведут праведный образ жизни. – Аникей сложил свою маленькую ручонку в кулачок и неуклюже потряс им в воздухе.

Громов отметил про себя, что, несмотря на его нелепый вид, выдавить из священника какую-то информацию, как из Свиридьянова, не удастся.

– А ехать-то далеко? – Громов натянул чёрный пиджак и пошарил в карманах в поисках сигарет.

– Не очень. Но дорога очень красивая, Александр Сергеевич, живописная. Проедем мимо новой церкви, большой, красивой. Недавно отстроили.

– Прихожане не скупятся на подаяния? – Съязвил Громов.

– И подаяний достаточно, и власти местные, Александр Сергеевич, нас не оставляют своим вниманием. – Ответил Аникей, не заметив язвительности Громова.

«А, может, и нечего из него выдавливать?», – подумал Громов.

– Вы к нам надолго? – Спросил Аникей.

– Посмотрим. Туда съезжу, сюда съезжу. Посмотрю.

– Вы бы переехали к нам. Всяко ближе ездить будет, – предложил Аникей.

– К вам? – переспросил Громов, в надежде съехать из уже надоевшего ему номера. – А куда это к вам?

– Да хоть ко мне, – развел руками, как бы приглашая гостя, Аникей. – У меня дом гостиничный имеется, там тепло, хорошо, все условия. Рукой подать до архиерея Димитрия.

Громов увидел почти полную пачку сигарет на углу столика.

– Так и курить бросишь, – буркнул он себе под нос, открывая её. – У вас где купить можно нормальные сигареты?

– Курение – страшный грех, Александр Сергеевич, – искренне изумился Аникей. – Нет у нас сигарет, боремся мы с этим. И вы не курите, лучше помолитесь. Курение – это способ сатаны поработить человека, склонить его к…

– Аникей, – перебил его Громов, подозревая, что придётся курить по минимуму до возвращения в Москву. – Поехали. Хотя, нет, подожди две минуты.

Громов прошёлся по комнате, собрав несколько из своих разбросанных вещей, он швырнул их в сумку.

– Вот я и собрался, – сказал Громов, осмотрев комнату.

Через пятнадцать минут Аникей забрался в огромный внедорожник «мерседес», размерами напоминающий микроавтобус. Модель была совсем новая. Но грязный кузов был уже поцарапан и местами даже помят. Громов сел в свой «кадиллак» выпил коньяк, достав одну бутылочку из бардачка. Машины взревели и тронулись с гостиничной парковки.

Еле поспевая за Аникеем, Громов гнал свой «кадиллак» за город. Аникей водил ещё опасней полицейских, что и объясняло помятый вид его новой машины. Если полицейские лишь иногда проезжали на красный свет, и то, включая мигалки, то Аникей на красный свет не останавливался вообще, и под громкую многоголосицу клаксонов ехал, как хотел.

В момент, когда они выехали на двухполосную трассу, ведущую из города, Аникей, не увидев встречных машин, дёрнул руль и погнал по встречной полосе. Громов поднажал и поравнялся с чёрным «мерседесом» священника. Он ожидал увидеть искорёженное от переизбытка адреналина лицо, горящие глаза и волчий оскал человека, любящего быструю езду. Но, к своему удивлению, Громов увидел до смерти напуганного человека. Крепко вцепившись в руль и выпучив глаза, Аникей целиком сконцентрировался на дороге. Его дрожащие губы двигались – что-то бубнили, может быть, молитву. На чёрной приборной панели были приклеены с дюжину икон. Эта картина вызывала странную жалость. Но не успел Громов до конца понять, что происходит, как «мерседес» священника затормозил и резко свернул с трассы на просёлочную дорогу. Громов дал по тормозам и повернул руль, благо не было встречных машин. «Что у них тут за сраные гонки», – подумал Громов.

По узкой асфальтовой дороге машины, одна за другой, ехали через сосновый лес. Начали показываться дачные посёлки за высокими заборами.

Вдалеке Громов увидел высокую колокольню со сверкающим золотом куполом. Сквозь окна колокольни виднелись колокола. Подъехав ближе, увидели ещё три золотых купола – один большой в центре трёхэтажного здания храма и два поменьше, сидящих по углам. На каждом куполе стоял золотой крест, на большом куполе главного здания он был в человеческий рост. Всё здание было недавно оштукатурено и сияло бледно-розовыми стенами с белыми углами, нарядную картину дополняли дугообразные узорчатые наличники на окнах.

К церкви вела аккуратная плиточная дорожка с заборчиком, идущим через весь ухоженный газон. На этой дорожке Громов увидел троих людей. Один, поп с длиной чёрной бородой, крепко держал какого-то мужичонку, не высокого, в легкой куртке и потёртых джинсах. Второй поп, тоже бородатый, но постарше, что-то злобно орал и бил мужичка по голове тяжёлым крестом, видимо, сорванным с декорации одного из залов церкви. Лицо мужичка был сильно разбито, по кресту стекала кровь, капая на дорожку. Мужичок пытался вырваться, убежать. Громов не поверил своим глазам: «бредятина какая-то», – подумал он, проезжая мимо.

Его «кадиллак» не отставал от «мерседеса» Аникея. Вскоре слева от них появился высокий шестиметровый бетонный забор. За ним выглядывали крыши дачных особняков. Автомобили снизили скорость. Аникей остановился у высоких чёрных ворот со сторожевой будкой, что-то сказал охраннику; ворота бесшумно распахнулись. По асфальтированной дороге машины въехали в посёлок и через пару поворотов остановились у высокого тёмно-вишнёвого металлического забора.

Аникей неуклюже вывалился из автомобиля, слишком большого для его комплекции. Чуть трясясь, он нажал кнопку на чёрном брелке, и машина приветливо мигнула поворотниками.

Громов достал из бардачка бутылочку с коньяком и «глок»: пистолет засунул за пояс под пиджак, а всё содержимое бутылочки выпил.

– Ну-с, пройдёмте, – дружелюбно пригласил его Аникей, открывая калитку. Громов забрал сумку из машины.

На большом участке Аникея рядом стояли два дома: оба из толстых брёвен, в несколько этажей. Аникей провёл Громова в гостевой дом, уже протопленный. Холодильник был полон еды.

– Ближе к вечеру я растоплю вам печь, на ней можно и спать, и еду разогреть. – Сказал Аникей, старательно вытирая ботинки о коврик в прихожей. – Вот, наденьте, – предложил он Громову вязаные тапочки.

– А вы со мной разве не пойдете к отцу Димитрию? – Спросил Громов, обувая ноги в тёплые уютные тапки.

– Я вас провожу. Дел много. По хозяйству. В церковь надо сходить. И там дела есть.

Громов прошёл через прихожую в просторную гостиную. Вдруг Аникей встал, как вкопанный, испуганно следя за каждым движением Громова. Громов, заметив это странное поведение священнослужителя, попытался понять его причину: осмотрелся – с ним, вроде, всё в норме. Оглянулся: может быть за спиной что-то не так? Но нет, и там всё было в порядке. Громов нахмурился, в голове мелькнуло: «что вообще тут происходит?». Вдруг он догадался. Устало вздохнув, Громов ещё раз осмотрелся. Действительно, один из углов гостиной был красным. В нём весели пять икон: три большие и две поменьше. Он направился туда, пробубнив что-то неопределенное, добавил в конце «спаси и сохрани, аминь», низко поклонился и трижды перекрестился.

Обернувшись Громов увидел поменявшегося в лице Аникея. Он широко улыбался. Довольный увиденным, он прошёл в кухню, открыл холодильник, зашуршал в шкафчиках. Кухня была аккуратная, просторная, чисто прибранная. Свет на все её отполированные до зеркального блеска поверхности падал через окна с металлическими решётками. У одной из стен стояла кирпичная русская печка с плитой для приготовления еды. В центре – широкий стол. Из современной бытовой техники был только холодильник.

– Это мы мимо вашей церкви проехали? – Спросил Громов, опершись о дверной косяк.

– Одной из. Но моя тут, чуть ближе, она и поменьше. Но в ней тоже всегда людно. – Сказал Аникей из-за дверцы холодильника. Он достал большую кастрюлю, накрытую крышкой.

– Много прихожан? – Уточнил Громов.

– Много-много, – ответил Аникей, – и простых много и Гвардейцев нашего дорогого отца-Пахана много. Они всегда хорошие пожертвования оставляют. Добрые они люди, щедрые, хорошо воспитанные.

– Когда мы проезжали, – держа руки в карманах пальто, Громов подошёл к столу, – я заметил двух служителей церкви, избивающих мужчину крестом.

– А-а-а, да это они, наверное, чёрта поймали, вот и решили избавиться, не обращайте внимания, – сказал Аникей, расставляя на столе тарелки.

– Чёрта? – Не понял Громов, – у вас тут что, черти водятся?

– Ну, иногда, – Аникей нарезал свежий хлеб, – но с ними мы боремся. Губерния же чистая. Православная. Вот черти сюда и лезут, – он положил хлеб в корзинку, поставил её к тарелкам, – хотят народ испоганить, в гиену огненную утянуть. Но мы им не даёмся.

Громова насторожило то, с какой уверенностью Аникей рассуждает о чертях и их изгнании.

– Их намного меньше стало, – продолжал Аникей, – как все магазины с этими экранами сатанинскими гипнотизирующими разгромили. Они наших людей православных в эту сеть тёмную втягивали. Архиерей Димитрий сильно молился, и Бог его услышал, а народ повиновался, все и позакрывали.

Аникей поставил на стол два графина, один с мутной беловатой жидкостью, второй – с морсом.

– Всё местное, наше, никакой этой импортовщины. Садитесь, отведайте. – Пригласил он.

Помолившись, Аникей разлил самогон по стаканам. Ели в тишине. Громов давно не притрагивался к настоящей домашней еде, а ресторанные яства уже не лезли в рот. Приняв на грудь пару стаканов домашнего Аникеевского самогона, Громов повеселел.

– Это тоже наш, домашний. Один умелец гонит. Большой друг наш, кстати. С Димитрием давно знаком. Напиток отменный, пользуется огромной популярностью. – Рассказывал Аникей. – Все местные его пьют, никто не жалуется. Даже заведения некоторые заказывают; к себе, в ассортимент, – пояснил Аникей, подняв вверх указательный палец. – Я слышал, – он понизил голос, – что даже архиерей Димитрий иногда им не брезгует. Он очень редко пьёт, но от чекушки нашего не отказывается.

– Даже так?.. – Громов покачал головой: самогон был, и правда, отменный.

Громов чуть расслабился. О религии, о вере в Бога он думал редко и особо сильно верующим никогда себя не считал. И только иногда ему казалось, что кто-то смотрит на него, следит за каждым его движением. Но, скорее он мог допустить, что то зоркий глаз Пахана контролирует каждого. Особенно – работников силовых органов.

Мысли вернулись в прежнее русло: «домашняя еда – это хорошо, но больше тут делать нечего». Громову очень хотелось скорее вернуться в Москву, в привычный уклад жизни, в знакомый рабочий ритм. Да и гостеприимство Аникея стало раздражать: «хорошо бы уехать уже сегодня, а то совсем тут одичаешь». Стали Громову понятны и причины, по которым ему пришлось сюда ехать; осталось только серьёзно поговорить с Димитрием, и можно ехать домой. Он налил себе ещё на дно стакана и выпил.

– Алексей Алексеевич, может всё-таки пусть Стычкин едет, – говорил Громов по телефону Начальнику, – ну или Здычкин, или оба пусть едут.

– Саша, – грозно сказал Начальник, – тебя уже ждут. Хватить хер пинать, в конце концов.

– Опять эта провинция сраная, – негромко простонал Громов, – с этими идиотами попами. Они же вообще бушуют. Причём, в каждой губернии.

– Теперь в одной губернии будут меньше бушевать. Могу с тобой послать машину сопровождения, если хочешь.

Громов посмотрел в окно. Заметил там что-то странное. В небе над московскими домами висела длинная чёрная туча. Такая же, какую он первый раз заметил из окна квартиры Михаила К. Теперь она казалась ещё больше, длиннее.

– Что это там висит всё время в небе? – Спросил Громов вслух самого себя.

– Ты это о чём? – Удивился резкой смене темы разговора Начальник.

– Да второй раз уже эту хрень вижу. Вроде облако, чёрное, как ночь.

– Выхлопы какие-нибудь. Не отвлекайся, а?

Громов немного помолчал, снова задумавшись о задании Начальника. Он боролся с собой, чтобы снова не начать сопротивляться.

– Ну? Саша, у меня весь день расписан, и уговаривать тебя работать не входит в мои планы.

– И не надо, – резко и с чуть заметной обидой сказал Громов. – Если захотят, кого убрать, то никто не поможет, – вдруг заметил он.

– С каких это пор ты стал фаталистом, Громов? В любом случае, Покрошин над этим работает. К тому же у меня тоже есть пара мыслей.

– Какие?

– Потом поделюсь. А теперь езжай к священникам. Они там крестами людей по головам бьют.

– Ну-ну. Помолюсь и поеду, – недовольно буркнул Громов.

– Не богохульствуй! Все мы под ним ходим.

– Мы под Паханом ходим, Алексей Алексеевич, – сказал Громов с напускной серьезностью.

– Очень смешно... Езжай, с Богом. Отзвонись потом. Отбой. – Начальник повесил трубку.

– Тьфу, блин, – сказал Громов Пахану, что-то рассказывающему в телевизоре. – Ну, ладненько. Поехали, прокатимся по угодьям.

Он прошёл в свою, давно не проветривавшуюся спальню, где царил полный бардак: не застеленная постель, толстый слой пыли на всех поверхностях.

В шкафу, за пиджаками, рубашками и брюками, в глубине стоял сейф. Введя пинкод, Громов открыл его. Там лежал чемодан с деньгами, подаренный Лизогубом, ещё несколько пачек денег, папки с документами, чёрный «глок» в кожаной кобуре, рядом – отцовский «токарев» и несколько магазинов к каждому пистолету. Громов взял свой уже заряженный «глок», ещё один магазин к нему – на всякий случай. Из папки достал разрешение на огнестрельное оружие.

Не спеша вышел из дома, завёл «кадиллак», положил в бардачок разрешение на оружие и пистолет. Навигатор показывал: дорога до места назначения должна занять девять часов.

Ещё вчера, ложась спать, Громов хотел выехать ранним утром и завёл будильник (вариант с самолётом он отверг сразу), но в четыре утра, отключив будильник, он перевернулся на другой бок и снова заснул. Встав в девять, он выехал в десять.

Через несколько часов мимо уже пролетали одинокие деревни с покосившимися хибарами, голые чёрные деревья, тающие и разливающиеся грязными ручьями серые сугробы на обочинах шоссе. Безостановочно куря, Громов ехал не девять, а все двенадцать часов.

Яркий свет гостиничного холла ударил ему по глазам. Поднявшись в дорогой номер, он упал на кровать и отключился.

Утром его разбудил телефонный звонок.

– Доброе утро, Александр Сергеевич, – неуверенно поприветствовал его голос. – Старший лейтенант Свиридьянов с вами говорит, глава УМВД N-ской губернии.

Громов громко зевнул и перевернулся на спину.

– Здрасте-здрасте, – сказал он.

– Как вам гостиница?

Громов поднял голову и осмотрел номер. Его взгляд остановился на маленьком холодильнике.

– Бывают и лучше, – сказал Громов. Он скинул одеяло и встал.

– Как вы доехали? Как дорога?

Громов ещё раз громко зевнул. В маленьком холодильнике лежали несколько сэндвичей, небольшая пачка молока, шесть бутылок пива, две стограммовые бутылочки столичной и две такие же с коньяком. Настроение улучшилось.

– Прекрасно доехал, – обрадовался Громов. – А вы собственно, что хотите?

Он достал бутылку пива.

– Я бы хотел попросить вас заехать. Я в курсе, по какому поводу к нам приехал Комитет, – он старательно сдерживал нервную дрожь.

Зажав трубку плечом, Громов открутил крышку.

– А раз знаете, что же ничего не делаете? – Он взял телефон в обратно в руку и начал жадно пить.

– Вот об этом я и хотел бы поговорить, Александр Сергеевич, – замялся Свиридьянов, – но не по телефону. – Он слышал, как Громов жадно глотал пиво.

– Заеду, так уж и быть, поговорим. – Громов прикончил содержимое бутылки.

– За вами прислать машину сопровождения? – Спросил Свиридьянов. – Хотя, я вас уверяю, у нас очень безопасно.

– Давай, давай, присылай. Скоро буду. – Громов нажал на красную кнопку на экране телефона и достал ещё одно пиво.

В душе он долго ждал, пока потечёт горячая вода. Потекла. Но после пяти минут горячий поток начал ослабевать. Громов решил открыть третью.

Позвонил гостиничный телефон, звонили с ресепшена, сообщили: машина сопровождения ждёт. Громов залпом допил пиво. Надев чёрный пиджак и свежую чёрную рубашку, он достал все стограммовые бутылочки из холодильника и сложил их во внутренние карманы серого пальто; туда же отправился и один из сэндвичей. Шагая по гостиничному коридору к лифту, Громов с удовольствием прислушивался к тихому побрякиванию бутылочек в кармане.

На улице было холоднее, чем в столице. Громов укутался в пальто и осмотрел парковку. Подъехала полицейская машина. Вышел сотрудник, представился.

– Вон мой чёрный «кадиллак». – Громов показал на свой огромный внедорожник на парковке. – За ним поедете.

– Лучше вы за нами езжайте, мы мигалки включим, в два раза быстрее долетим, – уважительно предложил полицейский.

– Ну, или так, – пожал плечами Громов.

Он убрал две бутылочки коньяка в бардачок рядом с «глоком», завёл мотор.

Остановившись рядом с полицейской машиной, он опустил окно и высунулся.

– Где у вас тут магазин, за сигаретами надо заехать.

– Следуйте за нами, Александр Сергеевич, – сказал полицейский.

Мигалки на машине заиграли красным и синим цветами. Полицейские быстро тронулись и погнали по улицам города. Проезжая на красный свет, объезжая машины по встречной полосе, постоянно крякая гудком, они летели по улицам города. Громов подумал, что тут, наверное, всегда так ездят. Он старался не отставать. Привычки к новой машине ещё не было, а потому ему приходилось сильнее концентрироваться за рулём.

Магазин показался Громову каким-то странным, он даже сначала подумал, что он не работает, просто забыли закрыть дверь. Но нет, продавщица сидела за кассой. Прямо в торговом зале лежали мешки с картошкой, в контейнерах – наполовину сгнившие помидоры и огурцы. На полках – пачки отечественных макарон разной длины и формы. На полках напротив – стопки приправ в пакетиках, банки с тушёнкой и пятилитровые бутыли воды. Все остальные полки пустые.

– Это что у вас тут, вообще? Война что ли? Блокада? – Спросил Громов сопровождавшего его полицейского.

– Вот так у нас тут, – спокойно сказал тот, держа руки за спиной, – и не только тут.

– А где вы жрёте? – Нахмурился Громов.

Полицейский усмехнулся. Громов слышал о чёрных рынках продуктов в провинции, где еда продавалась втридорога или обменивалась на услуги и другие товары. Но он думал, что всё это – сказки либералов, демократов и прочих пидерастов. Мол, навыдумывали, чтобы подлизаться к америкосам обоссаным, распускают слухи, как у нас тут плохо. Громов пришёл в некоторое замешательство. Ну, ладно, подумал он, может этот магазин один такой.

На кассе выяснилось, что нет его любимых сигарет.

– А какие есть? – Спросил Громов в ещё большем замешательстве. Оказалось, что есть только отечественные. Продавщица показала на табачный прилавок. Так и не найдя ни одного знакомого бренда, он с разбитым сердцем, выбрал лучший, как ему казалось, из того, что было.

Выйдя на улицу, он медленно открыл пачку, до конца не веря, что ему сейчас придётся это закурить. Он был разочарован. Такое чувство испытывает ребенок, которому вместо ожидаемой на Новый год игрушки дарят резиновые кеды. Он пустым взглядом осмотрел торчащие оранжевые фильтры. Ему очень хотелось курить, но совсем не хотелось курить то, что было в этой пачке.

– А, может, есть в других магазинах? – Растерянным голосом спросил он у полицейского.

– Маловероятно. Я таких, какие вы любите, уже давно в магазинах не видел, – сказал он, облокотясь на крышу машины.

Громов вытащил одну сигарету и с брезгливостью осмотрел её, но прикурил. Сигарета тяжело тянулась. Плотный, вонючий дым слоями ложился в лёгкие. Рот наполнялся горечью. Горло саднило. На глазах выступили слёзы, Громов утёр их рукавом.

– Ну и говно, – сказал он; его лицо исказила гримаса.

Скурив пол сигареты, он кинул её в лужу. Забравшись в машину, он от отвращения и разочарования выпил водку из стограммовой бутылочки. Но лучше не стало: ощущение от вонючей сигареты перебивало удовольствие от выпитого.

Ещё после двадцати минут безумной езды по городу, Громов остановил «кадиллак» у здания управления МВД по N-ской губернии, небольшого, старинного особнячка.

В холле было прохладно. На стене – криво налепленные, отпечатанные на дешёвой бумаге, фото разыскиваемых, видимо, висевшие не первый месяц. Поцарапанный деревянный пол скрипел каждой половицей. Громов подумал, что лучше даже не думать о том, что творится в поселковых и деревенских полицейских участках, если так выглядит здание Главного Управления МВД.

Сразу в глаза бросился красный угол, на удивление в хорошем состоянии: шесть угловых полок; на них на вышитых салфетках – иконы и горящие свечи.

Полицейские, сопровождающие Громова, первым делом направились именно туда, низко кланялись и крестились. Громов прошёл мимо. Помолившись, полицейские встали, как вкопанные, уставившись тупыми взглядами на столичного чиновника. Громов осмотрелся. Хотел убедиться, что остолопы пялятся именно на него. Через мгновенье он понял причину таких пристальных взглядов. Пришлось подойти к углу и перекреститься. Сделал он это, перебарывая сильнейший внутренний протест.

– Второй лучший угол в губернии, – сказал один из сотрудников, глупо улыбаясь.

– А где первый? – Всё произошедшее немного испортило Громову настроение.

Они вошли в узкий, тускло освещённый коридор, ведущий в кабинет к Свиридьянову.

– В здании Гвардии Пахана. Там им чуть ли не храм отстроили, – ответил второй.

Далеко не каждая губерния могла позволить себе иметь отдел Гвардии Пахана. Только самые крупные и стратегически важные: пограничные, нефте- и газодобывающие, энергетически важные, машиностроительные, а ещё те, в которых производили оружие. Именно там гвардейцы занимались устранением угроз государственной и Паханской безопасности.

Громов знал, что в N-ской губернии был такой отдел. Он, как и другие КНОПБовцы, регулярно получал информацию о действиях Гвардии. Но, зная общую информацию о губернии, он не видел особой нужды в существовании здесь отдела Гвардии. Подавлять тут было некого, государственной важности объектов нет, есть пара-тройка заводов. Об угрозе антигосударственной деятельности или безопасности Пахана и речи быть не могло. С местным населением элементарно бы справился имеющийся ОМОН, в каком бы отвратительном состоянии он не был. Отдел Гвардии в этой губернии казался Громову явно лишним.

Весьма скудно обставленный кабинет Свиридьянова был в четыре раза меньше Громовского: похожий на учительский стол, одно пыльное окно с ржавой решёткой, сине-серые давно не крашеные стены. Над креслом Свиридьянова висел портрет Пахана.

Свиридьянов – невысокий, чуть полноватый и простоватый мужичок. Волос на макушке у него было заметно меньше, чем по сторонам, но лысины ещё не видно. Когда Громов появился в кабинете, он встал и, вытянув руку для рукопожатия направился к вошедшему.

– Добрый день, Александр Сергеевич, очень рад наконец-то с вами познакомится. Много о вас наслышан, – с широкой искренней улыбкой сказал он.

Громов молча пожал руку и скривился в улыбке. Один из вошедших за Александром полицейских взял у него пальто, повесил на вешалку. Свиридьянов отошёл чуть в сторону и пригласил Громова сесть за свой стол на потёртое офисное кресло. Сам он сел напротив, на деревянный стул, видимо, принесённый из местной школы.

– А что у вас с магазинами? – Спросил Громов, усаживаясь в кресло.

– В каком смысле? – Не вполне понимая смысла вопроса, улыбнулся он, сидя, как школьник перед завучем, – всё нормально.

– Так там же ничего нет, – нахмурился Громов.

– Нам хватает, – пискнул Свиридьянов.

Дружелюбная улыбка не сходила с его лица. Громов начал рассматривать папки и документы, лежащие на столе. Свиридьянов повернулся к стоящим у двери сотрудникам и сверкнул на них глазами с откровенной злостью, давая понять, что работника Комитета можно было бы и не таскать по местным магазинам, где ничего нет, – прокол с их стороны. Те стояли, понурившись, признавая вину.

– Знаете, – начал Свиридьянов, поняв, что его ответ не удовлетворил листающего бумаги Громова. – Перебои с поставками иногда у нас случаются, завтра утром завезут, я уверен.

Громов покивал.

– Красный угол у вас хороший, хвалю, – сказал он, не поднимая головы.

– Второй лучший в губернии, – просиял Свиридьянов.

Громов поднял голову.

– А первый в отделении Гвардии Пахана? – Спросил он, решив немного поиграть с начальником МВД.

– Да. Им всегда всё самое лучшее достается, – с лёгкой обидой вскинул плечами Свиридьянов.

Громов откинулся в кресле.

– Может, я чего-то не знаю, – начал он язвительным высокомерным тоном, – но я не вижу особенных причин для создания отдела Гвардии Пахана в вашей губернии. Чем они тут занимаются?

– Не могу знать, – отчеканил Свиридьянов.

– Начальник полиции губернии – человек, обременённый властью, – Громов говорил медленно, с расстановками, – по сути, обладающий информацией обо всём происходящем в губернии. Вы на него не похожи.

Свиридьянов вдруг замешкался, нахмурился, открыл рот, вроде бы приготовившись что-то сказать, но потом плотно сомкнул челюсти; его губы снова сложились в улыбку, но уже не дружелюбную, а жалкую.

– Народ счастлив, не митингует? Протестов нет? Как полиция работает? Шпионов много? Хулиганов? Безработных? – Громов задавал вопросы резко, чётко, как врач пациенту. – Или вы тоже не знаете?

– Знаю-знаю, – Свиридьянов даже чуть привстал, но потом опять сел на стул. – Поэтому я и хотел поговорить первым делом с вами. Просто сообщить. Всё у нас в полнейшем порядке, и вам совсем не стоит беспокоиться. Ради чего бы вы сюда не приехали, я уверен, что это совсем того не стоит.

Громов понял, что Свиридьянов знает намного больше, чем расскажет ему. И знает он, что в губернии что-то сильно не так, раз он кипишит настолько, что вытащил Громова первым делом к себе.

– А может я приехал просто отдохнуть? – Громов наклонился и положил руки на стол, соединив пальцы в замок.

– К нам? – Ненатурально усмехнулся Свиридьянов. – Из КНОПБа отдыхать к нам?

Громов посмотрел на него стальным взглядом.

– Вы в церковь ходите? – Спросил Громов жёстко.

– Каждое воскресенье и по всем праздникам, как указал Пахан, – быстро, без запинки ответил Свиридьянов.

– К архиерею Димитрию?

– К нему редко, только по праздникам. Обычно, в местный храм, тут недалеко, – он указал на правую стену.

– А к архиерею Димитрию кто ходит?

– Обычно все из Гвардии Пахана, некоторые начальники из соседних губерний.

– А вы с архиереем Димитрием хорошо знакомы?

Свиридьянов смутился. Он чуть наклонил голову и уставился в пол.

Громов планировал сначала навестить архиерея, а уже потом обрушиваться на местное УВД за их полное бездействие. Но, может быть, визит к местному полицейскому начальнику до встречи с архиереем не такая плохая идея. И дело, вообще, не в местном УВД.

– Идите-ка ребята, покурите, – сказал Громов двоим полицейским у двери.

Те переглянулись и, молча, вышли.

– Но ведь у нас не было никаких митингов или демонстраций, – негромко начал Свиридьянов, – всего-то один ролик был, и то после показа канал оштрафовали, даже в сеть не успел попасть. К нам приходят отдельные жалобы, но…

– Какой ролик? – Перебил его Громов.

– Вы не в курсе? – Спросил Свиридьянов чуть увереннее.

– Я в курсе определенных инцидентов, но не всех, – сказал Громов с тенью злобы.

– Священник Гурунов, – чуть помолчав, начал Свиридьянов, – попал в ДТП. Пьяный в жопу, врезался в машину в соседнем ряду. Угрожал огнестрельным оружием моим сотрудникам, а потом уснул при даче показаний. – Свиридьянов говорил таким тоном, каким говорит человек, понявший полную безнадёжность своего положения.

Громов вдруг вспомнил, что видел заметку об этом на одном из заблокированных информационных ресурсов. Но ему казалось, что это произошло в другой губернии.

– Дальше! – Поторопил он главного полицейского начальника области.

– А что дальше? – Свиридьянов пожал плечами, – заплатил штраф и через неделю забыл, как будто ничего и не было.

– И зачем вы говорите, что у вас тут всё в порядке? Быстро, однако раскололись. – Сказал Громов, доставая из пиджака пачку отечественных сигарет. – Сигареты у вас тут нормальные есть или только это дерьмо?

– Я не курю, – растерялся Свиридьянов.

– А если достать, то где? В магазины-то только зайти погреться можно, – Громов закурил сигарету.

– А вот поедете к архиерею Димитрию, у него и спросите. Он старый друг Патриарха. – Эти два предложения он произнёс с нарастающей злобой. Громов пристально посмотрел на него сквозь клубы дыма. Свиридьянов опешил: понял, что таким тоном со столичным гостем лучше не разговаривать.

«Как такой, как Свиридьянов, вообще мог стать главой областного Управления МВД», – подумал Громов, глядя на скрючившегося на стуле маленького человечка. Это ведь такая должность, почти безграничные возможности. Показав себя, можно и в столицу перебраться. Пахан всегда поощрял провинциальные кадры. С местной епархией всегда можно задружиться, даже с Гвардией Пахана можно. Они тоже люди. А у этого вон, побелка с потолка осыпается, Всё прохлопал.

– Признаться, я устал, – сказал Свиридьянов. Это была правда. Пожалуй, первая за всё время встречи его с Громовым.– Тут очень сложно работать.

– А вы как хотели? – Спросил Громов, машинально ища пепельницу на столе. Вспомнив, что Свиридьянов не курит, он отряхнул пепел на пол и размазал подошвой ботинка.

– Что вы ещё можете рассказать?

Свиридьянов посмотрел на него исподлобья.

– Да вы не бойтесь, не бойтесь. Я тут – порядок восстановить, – успокоил его Громов. – Мне не нужно, чтобы местный архиерей заказывал убийство начальника МВД губернии.

– А вы не восстановите порядок-то, – чуть помедлив, сказал Свиридьянов.

– Это ещё почему? – Насторожился Громов, не донеся сигарету до рта.

– Не получится. Тут зона какая-то, аномальная, как будто параллельный мир, совсем нереальный. Не будет здесь порядка, ни государственного, ни Господнего. Я пытался. Жизнелев всё слишком поздно заметил. Когда начал противостоять, то…

– Кстати, – перебил его Громов, – где этот ваш местный, Жизнелев? – Спросил он о губернаторе.

Потом встал, открыл форточку, приготовился выбросить бычок за окно. Но сквозняк сдул оставшийся на сигарете пепел прямо Громову в лицо. Он выматерился и захлопнул форточку.

– Спивается… Я его давно не видел, – грустно сказал Свиридьянов. – Он и решений-то толком не принимает. Большую часть управления города взяла на себя местная епархия. Вон восьмую церковь за год строят. И все за государственные деньги и на государственной земле. Это они ещё до частной не добрались.

От упоминания о спивающемся губернаторе Громов почувствовал сухость во рту от принятого утром алкоголя; он бы выпил ещё одну бутылочку, но нашёл это сейчас неуместным.

– Куда же столько церквей? Неужто, столько прихожан, – осведомился Громов.

– Да почти все под притоны, – монотонно сказал Свиридьянов.

Этого даже Громов не ожидал.

– Под притоны? – Переспросил он.

– Ну, сауны, стрипклубы, иногда казино, бордели, – пояснил Свиридьянов, видимо, решив, что терять ему уже нечего.

Теперь Громов увидел всю картину. Понял он и настоящую причину, по которой Патриарх попросил помощи у Начальника. Если бы всё открылось, скандал был бы безумный, неконтролируемый. Пришлось бы увольнять всех священников местной епархии, а особенно борзых – сажать. Тогда бы накрылся и отлично организованный бизнес. Видимо, всё стало выходить из-под контроля: местный архиерей не слушался, священники перегрызлись. И вот, по личной просьбе Патриарха, которого стало напрягать неповиновение местных священнослужителей, приезжает высокопоставленный сотрудник Комитета. Всё более или менее, успокаивается, священники притихают, никаких противостояний нет и в помине. Но только на время. Как только Громов уедет, всё вернётся на круги своя: губернатору всё так же будут помогать спиваться, решения за него будут принимать другие, местное УВД всё так же будет пребывать в разрухе. А прикрывать всё это станет опять Гвардия Пахана.

Громов с минуту сидел в полном молчании.

«Что-то не так», – подумал Свиридьянов.

– Да-а-а, – протянул Громов.

– Александр Сергеевич, вы только…

– Не переживай, – перебил его Громов и встал с кресла. – Мне пора, – сказал он. – Может, ещё заеду…

Он взял пальто и быстро вышел из кабинета.

Наутро Громов полчаса говорил по телефону с Покрошином, бродя по квартире в домашних штанах.

– Тут ещё один нюанс. За последние полгода сожгли три полицейских автомобиля в столице. В Питере – в два раза больше. Там вообще много всего. От обычного хулиганства до покушения. Слышал? – Спросил Покрошин.

– И ты туда же… Пересажали ведь там главных, – недовольно сказал Громов. – За мной Льезгин с этой хернёй бегал. Когда Гвардия всех остальных найдёт, на ремни порежет. Какая мне разница?

С того момента, как Льезгин предупреждал Громова о группировке, произошло несколько весьма знаменательных событий. Пополнив свои ряды в культурной столице, группировка вышла на новый уровень – в Москву, начав и там свои акции, в основном, по поджогу автомобилей. Здесь они расширили свой репертуар и внесли в него несколько новых номеров. Так, дважды митинги пропахановских активистов заканчивались потасовками, побеждали в которых физически хорошо подготовленные члены группировки, причём, буквально за десять минут. Льезгин оказался прав.

Следующий весьма громкий инцидент спровоцировал не очень умный чиновник. День и ночь переживая о благе народа (видимо, сравнивая его блага со своими), он решил высказать своё мнение о причинах деградации молодого поколения. И высказал, причём, публично. Более того, по мнению этого радетеля, само будущее страны оказалось под угрозой и всё из-за того, что эта самая молодёжь у нас непутёвая, не способная учиться, а ещё – плохо воспитанная сама и так же плохо воспитывающая своих детей. Нашёл он и способ решения этой общенациональной проблемы: обязать всех молодых родителей посещать специальные ежемесячные занятия по воспитанию. Он даже вышел с соответствующей законодательной инициативой. Кто-то, конечно, посмеялся. Но трое из числа именно такой молодёжи, потерявшей последний страх и остатки подобострастного преклонения перед власть имущими, подкараулили чиновника у выхода из министерства уже через день, после высказывания. Радетель о благе народа не дошёл до своего лимузина, припаркованного в нескольких десятках метров, и был побит тремя молодыми мужчинами вполне атлетического сложения. Охрана чиновника оказалась ещё непутёвее напавшей молодежи: двое бросились к чиновнику, распростёршемуся на тротуаре, двое, выхватив пистолеты, хотели было стрелять, несмотря на полную улицу народа, но пока доставали оружие, нападавшие скрылись. Один, особенно спортивный, бросился в погоню, но не догнал.

Кислов собрал группу из лучших следователей. Ходили слухи об очень тяжёлой и длительной работе по поиску обидчиков. Нападавших объявили в розыск. Через пару дней схватили кого-то и даже предъявили обвинение. По словам следователей, задержанные полностью признали свою вину и были осуждены на серьёзные тюремные сроки.

Все утихло, нападения прекратились. Полицейские гордились проделанной работой. Чиновники на какое-то время стали осторожнее. Но потом, усилив охрану, продолжили свои необдуманные, а подчас и провокационные высказывания.

– А вдруг это их рук дело? – Предположил Покрошин.

– Ты понимаешь, кем вообще нужно быть, чтобы против меня идти? Да и за что, в конце концов? – Недоумевал Громов. – И кто?

– Да, но того-то хрена они отпиздили.

– Отпиздили, да. Но ведь не взорвали? Да он, к тому же, мелькал, то там, то тут, подставлялся по-полной.

– Ну, а ты?

– Я-то, блядь, так не мелькаю, – возразил Покрошину Громов. Он разозлился за упрямство, с которым Покрошин держался за свою версию, – ты что, не понимаешь, пересажали же их.

– Мне всё равно кажется, что это могут быть они, – как бы дразня, говорил Покрошин. – Бомба-то была самодельная. Такую дома элементарно собрать. Глицерина туда набухали до хера, раза в два больше нужного.

– На хер им меня убивать?! – Взвыл Громов. – Они не убийцы. К тому же Кислов посадил главных.

– Это – не факт, – возразил ему Покрошин, – там же у Кислова из-за этих отморозков головы летели. Сделали, что смогли. Мне говорили, что они совсем левых ребят схватили, с улицы, просто для галочки.

– Кислов никогда ни хера сделать не может, это ясно. Но вся эта херня с камнями и пожарами прекратилась? Так ведь?

– Да не знаю я, – беспечно сказал Покрошин, – если мне поручат разбираться, я посмотрю. Но пока не поручали. Так что…

– Я вот что думаю: может это вы, а? – Наехал на него Громов, – может это Церберев?

В трубке воцарилась тишина. Громов сказал то, что подозревал и сам Покрошин, но не хотел произносить вслух.

– Я был бы в курсе. – Он, скорее, успокаивал себя, нежели Громова.

– Михаил К. – тоже подозреваемый, – добавил Покрошин более уверенно, – может это он тебе, на прощание? Ему ты всю жизнь испортил…

– Я? – возмутился Громов. – Сынок его дурной ему всё испортил. Думать надо было.

Разговор прервался короткими гудками – Начальник звонил по второй линии.

– Начальник на связи.

– Лады. Давай, до встречи, – сказал Покрошин.

Громов переключил каналы.

– Саша, давай в Комитет. – Голос Начальника был серьёзен, – я за тобой сейчас машину пришлю.

– Что случилось? – Спросил Громов.

– Патриарх решил наведаться. Вот ведь, блядь, только что позвонили, сказали, хочет приехать, какое-то у него дело к нам.

– Что это может быть за дело? – Спросил Громов, хотя, строго говоря, это было ему безразлично.

– Да хер его знает. Мне, блядь, – он сделал паузу, чтобы отдышаться, – все первые четыре этажа пришлось по домам распустить. Парковка нужна свободная, плюс охраны в два раза больше. Особенно после тебя. – Последнее он сказал так, как будто во взрыве обвинял самого Громова. – И будь, блядь, пожалуйста, трезвым, – добавил Начальник, – а то эти козлы богомольные ещё потом начнут предъявлять, что с ними не как со святыми обращаются.

Громов быстро собрался. Через двадцать минут прибыл бронированный лимузин с машиной сопровождения. Синие огни заиграли на крыше автомобилей и понесли Громова в Комитет.

– Давно ты с ним виделся? – Спросил Громов Начальника.

Они оба стояли у входа в здание Комитета; сообщили, что кортеж Патриарха уже близко.

– Да, видимся регулярно. – Начальник усмехнулся, – но последний раз разговаривали лет десять назад.

Громов и Начальник стояли в окружении восьми автоматчиков в бронежилетах. В холле первого этажа было ещё столько же, на седьмом этаже, где должна была состояться встреча, – ещё десять.

Громов медленно выдохнул изо рта пар в утренний морозный воздух.

– Я так понимаю, что зачем бы он сюда ни приехал, мне придётся этим заниматься? – Спросил он.

– Давай сначала посмотрим. Но, скорее всего…

– А что если Бог перестал выходить с ним на связь, и сейчас он потребует, чтобы мы его нашли? – Усмехнулся Громов.

Начальник недовольно на него взглянул.

– Ты какой-то слишком весёлый для человека, которого пытались убить. Я бы тебе посоветовал, быть посерьёзней, и тем более уж – внимательней.

Перед чёрными воротами показался полицейский «мерседес» седан.

– Ну и ну, – протянул Громов, с ухмылкой глядя на въезжающий кортеж.

За полицейским «мерседесом» следовал чёрный американский джип с чёрными номерами Министерства Обороны, за ним ехал «мерседес» пульман, потом – зелёный армейский Камаз и ещё один полицейский «мерседес» седан. Как только кортеж остановился перед входом в здание, из Камаза выпрыгнула группа людей в касках с автоматами. Они моментально окружили пульман, некоторые встав на колено; все держали автоматы наизготовку. Из чёрного джипа вышли четверо мужчин, двое – в армейской форме, двое – одетые в цивильные костюмы.

– Всё чисто. Давай! – Скомандовал один из облачённых в армейскую форму, тому, что был в костюме. Тот подошёл к чёрному пульману; оглядываясь по сторонам, он открыл тяжёлую бронированную дверь.

Внутри салона было темно. Казалось, что свет сюда не пробивается вообще. Из чёрного нутра автомобиля повеяло холодом. «Наверное¸ это просто ветер», – подумал Громов. В темноте что-то зашевелилось, появились два широко раскрытых маленьких глаза, неспешно осматривающих всё вокруг. Медленно высунулась сухая рука с бледной кожей, висящей на тонких костях, и синими венами, обвивающими кости, как змеи. Руку выше запястья окутывал рукав из белоснежной материи с вышитыми на ней золотыми крестами. Мужчина, открывший дверь автомобиля, подставил свой локоть руке, и она крепко схватилась за него – для опоры. Темнота медленно извергала из себя Патриарха. Показалась вторая рука, потом – длинная седая борода, крючковатый нос, морщинистый лоб и дряблые щёки. Если бы Патриарх предстал перед обычным обывателем, то, скорее всего, вселил бы ужас. Это был сутулый, узкоплечий, высокий, очень старый человек с длинными руками. Казалось, что он доживает последние дни. На голове у него была золотая митра – патриаршья шапка с крестом. Глубоко в глазницах сидели два маленьких глаза, они перебегали с Громова на Начальника и обратно. Когда он, наконец, выпрямился, выйдя из машины, резко пахнуло старостью: в нос ударил плотный запах не то мочи, не то пота.

– Да благословит вас Господь, – Патриарх не говорил, а гундел.

За шероховатыми тонкими губами виднелся кривой частокол жёлтых зубов.

– Здравствуй, Алексей, – обратился он к Начальнику, – да снизойдёт на вас Господня милость и убережёт Всемилостивый ваши души от гиенны огненной.

Начальник вдохнул полной грудью воздух, сделав вид, что не замечает отвратительного запаха.

– Здравствуй, Владимир, – сказал Начальник. – Это Александр Громов, – он представил Громова, – один из лучших работников Комитета. Если у тебя проблемы, то, скорее всего, я доверю решать их ему.

– Очень хорошо, – протянул Патриарх, уставившись на Громова. – Это на вас, я так понимаю, недавно было совершено это страшное покушение.

– На меня, святой отец, – Громов чуть склонил голову.

– Страшное время настаёт. Охваченные злом грешники совсем теряют страх, нападают на своих защитников, – прогундел Патриарх.

Громов вспомнил утренний разговор с Покрошиным.

Все не спеша прошли через холл; только военные остались около автомобилей. Ряса Патриарха с тихим шорохом касалась мраморных плит. Его шагов не было слышно. Он двигался так размеренно, как будто под рясой не было ног, и он парил над полом.

Начальник нажал на кнопку вызова лифта, металлическая дверь бесшумно открылась.

– Лифты – это сотворение сатаны, – прогундел Патриарх, входя в просторный лифт с зеркальными стенами. – Они потворствуют одному из семи грехов человека – лени. – За ним вошли Громов и Начальник; всех троих плотным кольцом окружили автоматчики.

Патриарх продолжал, как будто, читая проповедь.

– Лень – это страшный грех, она, как болезнь, распространяется с одного православного на другого. Ни один по-настоящему верующий человек никогда не поехал бы на лифте. Он бы пошёл пешком, хоть пять этажей, хоть двадцать пять. Верующий настолько силён и физически, и духовно, что ему не нужны никакие поблажки. Дьяволово изобретение. – Как бы подытожил он.

Последнее время Патриарх активно выступал за оказание братской помощи одному небольшому соседнему с Россией государству, а попросту – за военное вторжение на его территорию. Цель, казалось бы, самая благая: там де, находится рассадник зла, и Православная Россия просто обязана была спасти его граждан и обезопасить себя. Однако власти не вняли уговорам Патриарха и вторжения не произошло.

После этой «дипломатической» неудачи у Патриарха появилась новая цель. Он решил внедрить в сознание людей мысль о том, что чем больше человек пользуется различными гаджетами и механизмами, упрощающими жизнь, тем больше его бездуховность. Выступая с длинными проповедями против мобильных телефонов, лифтов, микроволновок, он искренне считал, что все эти приспособления высасывают душу из человека, загрязняют её, опорочивают, а самого человека делают безнравственным: микроволновки и холодильники поощряют чревоугодие, а телевизоры и мобильные телефоны – похоть. Без них русский человек будет духовно сильнее и сможет противостоять любым угрозам. Патриарх был одним из инициаторов закона о блокировке иностранных сайтов, слишком уж многие стали зависимыми от сети, как от наркотика. Не говоря уж о том, какую информацию они там находят и какие крамольные мысли могут там почерпнуть. Само название «сеть» ему очень не нравилось. Он называл её сетью сатаны, которой тот обвил всю Землю, чтобы контролировать думы слабых, перетягивать людей к себе, запугивать их и запутывать.

Его следующее предложение было не менее экстравагантным. Он увидел зло в фототехнике: «ибо снятие фотографий есть желание человека остановить время, контролировать его, исказить его, повернуть его вспять. Время подвластно только Господу». Его особо рьяные последователи разгромили несколько магазинов с фототехникой в Москве; а в Питере их остановили всё те же молодые люди, которые выступали против полицейского и прочего произвола, проще говоря, побили.

Двери лифта открылись, все трое вышли в коридор, ведущий к кабинету Начальника; за ними прошла охрана.

– А красный угол у вас здесь где? – Вдруг спросил Патриарх. – В органах безопасности он особенно нужен.

Начальник замялся.

– На этаже ниже.

– А почему не на каждом этаже? Вы что, Алексей, не молитесь?

– Мы обязательно сделаем и здесь.

– Вы ведь посещаете воскресную заутреню? – Прогундел Патриарх.

– Конечно же, – утвердительно сказал Начальник.

– А вы? – Строго спросил он Громова.

– Обязательно, святой отец, каждое воскресенье, – соврал Громов.

В начале двадцатых годов Пахан поддержал идею Патриарха и подписал указ о том, чтобы красный угол был на каждом этаже любого здания, занимаемого государственной структурой. Все государственные служащие должны были перед началом работы поклониться иконам и вознести специальную молитву госслужащего. Результатом этого стали чуть ли не часовые очереди у красного угла. Со временем только особо рьяно верующие продолжали совершать этот обряд.

Тем не менее, Церковь значительно увеличила производство икон и их поставку во все государственные организации. Вот и Начальнику выделили бюджет на их закупку и обустройство красного угла на всех семи этажах здания. Но деньги за иконы до церкви так и не дошли; а если и дошли, то сами иконы не были доставлены; или были доставлены, но лежали где-то в шкафу или в подсобке. В общем, где-то потерялись.

Патриарх внимательно осмотрел кабинет Начальника.

– А портрет освятили? – Строго спросил он, заметив портрет Пахана.

Портреты Пахана освящать было не обязательно, но очень желательно; особенно в органах безопасности.

– Освятили-освятили, – закивал Начальник, приглашая Патриарха сесть за стол переговоров.

Громов отодвинул стул для Патриарха; тот, кряхтя, медленно уселся.

– В наше время, – наставительно сказал он, – Православие нуждается в активной поддержке. Мы ведь ведём постоянную борьбу. Россия – единственный остров надежды для этого мира, охваченного злом. Мы – народ богоносец, не можем и не должны смотреть, как сатана захватывает Землю. Мы обязаны помочь, даже если нас не просят. Когда простые люди подвержены злым силам, становятся шпионами, провоцируемыми на антигосударственную деятельность, они готовы идти против Православия и Русской Национальной Идеи. Этого нельзя допустить.

Громов подумал, что если Патриарха не остановить, то этот монолог затянется на часы.

– Владимир. Мы с тобой оба занятые люди, – всё-таки перебил его Начальник, – Я так понимаю, ты сюда приехал не просто посмотреть, как у меня дела.

Патриарх вдруг изменился. Как змея, сбросившая свою кожу, он сбросил свою дряхлость. Стан его распрямился, голос стал менее скрипучим, уверенным и даже звонким.

– Алексей, я бы хотел попросить тебя об одолжении. Мне на днях доложили: в N-ской губернии некоторые мои коллеги стали превышать свои полномочия, сошли с пути истинного, Господнего, так сказать. Это может вылиться в скандал. Мне этого не надо. Церкви этого не надо. Пошли туда кого-нибудь, верни их на путь праведный. Когда они увидят, что туда приехал уважаемый человек из самого Комитета, все успокоятся.

– Александр Сергеевич, – Начальник кивнул Громову, – вот вам и задание. Лично от Патриарха всея Руси.

– А какого рода там, – спросил Громов, – превышения полномочий? Кто эти грешники и как далеко они ушли с пути Господнего? – Громов сверкнул глазами, кончики его губ скривились в ухмылке. Но лишь на секунду.

Начальник с укором посмотрел на Громова.

– Далеко, сын мой, – Патриарх мгновенно вернулся в своё прежнее состояние дряхлого, еле живого старика. – Это были самые преданные Церкви православные, которых я только знал, с несгибаемым внутренним стержнем. – Вздохнул он с сожалением и тут же резко сменил тему, – молишься ли ты, сын мой? – Спросил он Громова.

– Молюсь, отец мой, – уверено ответил он, решив немного поиграть в эту игру.

– Помолись перед тем, как поедешь. Тебе предстоит тяжёлая работа. Отправляясь в логово сошедшего с пути истинного, обязательно нужно быть духовно чистым. Для безопасности – физической и духовной.

– Согласен, отец, – кивнул головой Громов.

– А Священной Войне молишься? Всем защитникам порядка нужно. Всем борцам с человеческим пороком нужно. Всем борцам с преступностью особенно нужно.

– Молюсь-молюсь.

– Каждый день?

– Каждый день, – утвердительно сказал Громов. – Как русские Православные воины в Священной Войне, которые ежедневно молились о помощи в борьбе с фашистскими злыми силами, сатанинскими захватчиками. Так же молюсь и я.

Начальник закатил глаза.

– Правильно, сын мой, молодец. Я вижу, ты справишься.

– С Божьей помощью, отец, справлюсь. Только с ней.

– Владимир, отпусти сына своего, – попросил Начальник, понимая, что этот театр двух актёров может затянуться на полдня, – у него сегодня ещё много работы.

– Правда, правда. Работа очищает душу, православный человек должен всё время работать, – медленно, прокряхтев, он встал.

Начальник и Громов провожали Патриарха так же, как и встречали, в сопровождении автоматчиков. Люди в армейской форме всё время встречи не покидали своих позиций.

Садясь в бронированный пульман Патриарх оглянулся и перекрестил Громова и Начальника, скороговоркой произнеся короткую молитву. Темнота салона поглотила его, охранники закрыли дверь. Военные, поставив автоматы на предохранители, по очереди, быстро залезли в заведённый Камаз. Кортеж выехал с парковки.

– И, правда, – тихо спросил Громов, – почему у нас нет красных углов?

– Ты веришь, что молитва спасёт тебя от пули? Или от бомбы? – спросил Начальник.

Громов промолчал.

– А я и не знал, что он теперь под армией ходит, – сказал один из комитетских охранников; они расслабились, когда автомобили патриаршьего кортежа исчезли из виду.

Церковь и армия, рясы и погоны, кадило и гранаты, посохи и автоматы – эти, на первый взгляд, противоположные вещи уже давно смешались воедино и не существовали друг без друга.

– Он под Богом ходит, – сказал Громов, не оборачиваясь на стоявших чуть позади него охранников.

– Не расслабляться! – Рявкнул Начальник. Все охранники, как один, встали по стойке смирно.

В банкетном зале на втором этаже ресторана «Ставрополь» готовили приём на двадцать персон. Длинный стол уже был накрыт белой скатертью, официанты суетились, расставляя блюда с закусками: салатами, мясными деликатесами, соленьями, свежими овощами; на графинах с водкой поблескивали капельки воды. Кухня работала в полном составе – на приготовление горячих блюд времени было очень мало, гости уже начинали собираться. По всему было ясно, что банкет будет нерядовым, да и гости не простые завсегдатаи ресторанов. Официанты принесли с первого этажа несколько плазменных панелей и расставили их вокруг накрытого стола, чтобы настроившимся на просмотр телевизионного действа гостям было удобно следить за трансляцией, не отрываясь от тарелок.

Нечто похожее происходило в это время и в некоторых других самых дорогих и на сегодня закрытых для обычных посетителей московских ресторанах – верхушка органов госбезопасности готовилась к просмотру телевизионной прямой линии с Паханом.

Церберев со своим заместителем – Аркадием Вениаминовичем Глуховым, Покрошиным и прочими «соратниками» расположились в «art belle vie» на северной стороне Кремля. Глуховой, невысокий человек с квадратным лицом и маленькими глазками, был ближайшим человеком Церберева. Последние четыре дня они просидели в кабинете, что-то тщательно прорабатывая. Что конкретно, не знал даже Покрошин.

На южной стороне Кремля, в «Mother Siberia», Трясогузка и Здорин весело обсуждали ставки – между подполковником Митениным и майором Метлухой намечалась нешуточная борьба за похвалу от Администрации Пахана. Начальник планировал встретиться с Кисловым в «Ставрополе» в одиннадцать утра.

Почти за час до назначенного времени начал собираться народ. Без двадцати одиннадцать, к моменту, когда прибыл Громов, зал уже наполовину заполнился КНОПБовцами, включая Стычкина и Здычкина, и сотрудниками Министерства Внутренних Дел.

Громов кивнул знакомым, с некоторыми перекинулся парой слов. «Снова жрать, ну да ладно», – подумал он, заметив мерцающее стекло наполненных графинов. К одиннадцати приехал Начальник с Игорем Ивановичем. Кислов с гладко зачёсанными волосами, прибывал в предвкушении банкета – прямая линия с Паханом его не интересовала.

Минут десять гости шумно рассаживались. Многие из них бывали здесь не раз и неплохо знали меню, а потому у официантов сбор заказов много времени не занял. Определившись с горячим, официанты начали разливать гостям водку, но руки в чёрных рукавах сами потянулись к графинам, чуть ли не вырывая их у официантов. Пролили немало, наполняя свои и соседские рюмки.

Вдруг молодой человек из МВД вскочил и замахал руками.

– Тише, начинается уже. Включайте.

– Пульты где? Пульты! – Раздалось с разных концов стола, снова поднялся гул.

Один из официантов прибежал, сжимая в руках сразу пять пультов, начал судорожно жать на кнопки, настраивая звук, направляя пульты не на те экраны. Наконец, на всех экранах одновременно показалась синяя заставка. Зазвучали фанфары, и собравшиеся за столом смолкли, вглядываясь в телевизоры. Там камера медленно обошла зал, показывая ряды людей. Как в классе, они сидели ровно, прямо держали спины. Перед ними располагалась невысокая сцена с высоким креслом за длинным белым столом.

На сцене, сбоку от основного, стоял ещё один стол, поменьше, за ним сидели двое ведущих – мужчина и женщина. На экране высветились крупные буквы: «Прямая Линия», на заднем плане появился развивающийся флаг страны.

Дальше всё развивалось по привычному шаблону: за многие годы проведения прямой линии её формат мало изменился. Началось то, что Громов называл канителью. Сначала ведущие назвали себя, представили своих коллег. Долго рассказывали, кто присутствует в зале: аграрии, актёры, бизнесмены, военные, врачи, рабочие, сотрудники правоохранительных органов, студенты, учителя, художники, журналисты. Потом пришло время статистике: сколько людей дозвонились (их, кстати, насчиталось более девяти миллионов!), сколько сообщений прислали, сколько писем получил колл центр прямой линии. Была информация и для тех, кто захотел дозвониться непосредственно в эфир.

Телеведущую, высокую блондинку в красном обтягивающем платье, Громов нашёл очень привлекательной, и, как только она появлялась на экране, концентрировался только на ней. Даже не слушая, что она говорит. Он следил за её жестами, изгибом спины, плечами и ярко накрашенными губами.

Под очередные фанфары, на этот раз сопровождаемые перезвоном церковных колоколов, Пахан в чёрном костюме и красном галстуке уверенной походкой вышел на сцену и приветственно помахал всем присутствующим и камерам. На его груди блестели всем хорошо известные три медали. Пахан улыбался. Он выглядел, как и всегда, весёлым и бодрым, готовым отвечать на любые вопросы. Все присутствующие в студии встали и зааплодировали. К ним присоединились несколько человек в ресторане, остальные разлили водку, выпили.

Громов смотрел трансляцию без особенного внимания, много пил, часто выходил курить. На улице дул сильный ветер, сигарета быстро тлела. Стрелка часов перешла за отметку в двенадцать. Ведущая в красном платье старательно привлекала к себе внимание камер. Пахан отвечал на вопросы длинными монологами.

На экране появилось небольшое скопление людей, стоящих на улице. В основном это были инвалиды и пенсионеры. Среди них – мужчина без обеих ног в коляске. Корреспондент передал ему микрофон:

– Дорогой Пахан, – волнуясь, громко сказал он.

– Можно не так громко, мы вас слышим, – улыбнулся Пахан, – это он, наверное, комплексует, – Пахан усмехнулся залу. Зал усмехнулся Пахану.

Инвалид чуть смутился. Он представился, рассказал кто он, как потерял ноги.

– Мне очень сложно выходить из дома, – пожаловался он, – вход в подъезд не приспособлен, нет пандуса. Я вот уже четыре года каждый месяц пишу в администрацию города, но получаю только отписки. Ничего не делается. Из-за невозможности выйти из квартиры я пять месяцев безвылазно просидел дома: без прогулок, без свежего воздуха. Прошу вас, сделайте что-нибудь.

Пахан широко улыбнулся, свет от прожекторов отражался на его ухоженном лице.

– А зачем вам прогулки, если у вас ног нет? – Пахан засмеялся. Зал поддержал.

Отсмеявшись, он насупил брови, полностью поменялся в лице, тон стал серьёзным:

– Ну, конечно, сделаем. Из какого вы города, говорите?

Инвалид ответил. Пахан сделал чёрной ручкой несколько пометок в блокноте.

– Сделаем, всё сделаем. – Заверил он инвалида и всех зрителей.

– Спасибо, – негромко сказал инвалид, отдал микрофон ведущему и откатил коляску в сторону.

Потом в роли молодого активиста отлично выступил Митлуха. Он был свеж, говорил уверенно и отчётливо, смотрел прямо на Пахана. Играл настоящего чекиста, каких Пахан любит. Молодого активиста волновали вопросы Русской Национальной Идеи. Как её защищать от западной пропаганды и правильно интерпретировать молодым поколениям. Пахан слушал его, откинувшись назад в кресле, чуть наклонив голову, на его губах показалась лёгкая ухмылка, но вопрос ему понравился. Он ответил длинным монологом, делая долгие паузы между каждыми тремя-четырьмя словами и вставляя многозначительное «Э-э-э».

В «Ставрополе» один из людей Кислова попросил внимания, решив произнести тост. Он встал и, чуть покачнувшись, поднял рюмку. Тост очень быстро перерос в пламенную речь, посвящённую Пахану и его ближайшему окружению. Громов быстро потерял смысл произносимого. Говоривший сочувствовал Пахану – ведь ему так тяжело на этом высоком посту, так много приходится работать ему и его ближайшему окружению! В порыве безудержного сочувствия, он призывал беречь и благодарить Пахана за каждую мелочь, сделанную для народа, поскольку тот – единственный глава государства в современном мире, кто ставит приоритеты людей на первое место. Потом, видимо подзабыв, что уже было сказано, он начал повторяться. Его одёрнули, и все, громко проскандировав: «За Пахана», выпили. Громов и Начальник были единственными, кто в пьяном угаре не присоединился к этому пьяному восхвалению.

Громов опьянел. Этот день был уже безнадёжно испорчен, и следующий, скорее всего, тоже. Ничего не оставалось, кроме как сильно напиться. Тем временем ведущая повернулась к Пахану, успевая при этом кокетничать с залом.

– У нас на прямой линии присутствует очень интересный гость, приехавший прямо из Британии. Это – журналист британского таблоида Британ Евери Дай – Андрю Джеймс. Он очень хотел задать вам вопрос.

– Дрон, по-нашему, – Пахан широко улыбнулся.

В зале засмеялись, некоторые даже зааплодировали. Ведущая тоже широко улыбнулась и, подождав, пока аплодисменты стихнут, передала микрофон Андрью Джеймсу. Британский журналист сидел, чуть сгорбившись, сильно сжав ноги. Было видно, как он сильно волнуется. На нём были те же серые брюки и серо-синий свитер, что и накануне, только теперь на свитере была приколота белая заламинированная визитная карточка с мелкими чёрными буквами. Андрью поправил очки в чёрной тяжёлой оправе и взял микрофон. Он еле сдерживал дрожь. Громов от неожиданности протёр глаза: он узнал Льезгина.

– Вот он, твоя звезда Бродвея, – засмеялся Кислов, набивая рот жаренным мясом.

– Помолчи, дай послушать, – с укором и тенью обиды сказал Начальник. Он налил себе водки и залпом выпил.

– Деар президент оф раш-ш-ш-н фед-д-дерешн, – чуть заикаясь начал Льезгин.

За кадром тут же заговорил металлический женский голос, переводящий слова британского журналиста.

– Дорогой мистер президент, – сказал голос.

– Ай алвэйс вонт ту кам ту раша. Раша ар гриит. – Льезгин не знал, куда смотреть, и пялился прямо перед собой, судорожно пытаясь не забыть долго учимый текст.

– Я всегда хотел посетить Россию, так как считаю её великой страной, – машинально произнёс голос.

– Ай вонт ту сиинг майселф, хау тру ор иснт тру вот еверибоди сэй абоут э-э-э-эр… ер кантри….зетс раша. – Это предложение почему-то далось ему особенно тяжело.

– Я хотел приехать и увидеть сам, насколько правдиво или не правдиво то, что говорят западные СМИ о вашей стране – России, – отшлифовал голос невнятное блеяние журналиста.

Пахан всё это время сидел с широкой и надменной улыбкой, развалившись в кресле и взирая на журналиста сверху вниз. Через каждые пару слов, Пахан еле заметно кивал и иногда медленно моргал, не сводя глаз с британского журналиста.

– Ну и что, увидели? – Сказал он жёстким голосом в микрофон.

Льезгин не знал, как реагировать, и окаменел.

В зале зааплодировали.

Когда аплодисменты стихли, он снова начал говорить. Но после нескольких слов понял, что перепутал предложения, и снова сделал паузу. Однако синхронист хорошо знал своё дело и бойко переводил. Только вот перевод показался слишком длинным по сравнению с текстом, произнесённым по-английски.

– Да, мне очень понравилось увиденное, я в восторге, – сказал голос не меняя интонации.

Вместо слов, Льезгин начал издавать непонятные звуки, только очень плохо слышащий мог принять их за слова.

Тем не менее, голос за кадром продолжал:

– Мой вопрос. Как вы думаете, почему западные СМИ показывают Россию в таком неприглядном свете…

Большие капли пота выступили на лбу Льезгина, очки начали сползать на кончик носа. Он продолжал мямлить, беспорядочно выдавая первые приходившие ему в голову английские слова из выученного текста:

– Куэстион…из…ай..шоу раша эс..уест…ху вонт ит….уай из ит…кантри биг…кантри рич…

Но голос монотонно продолжал:

– Ведь на самом деле это одна из, если не самая богатая и благоустроенная страна в мире. И второй вопрос, вытекающий из первого, кому это выгодно, так ложно компрометировать Россию?

– Да-а-а, – протянул кто-то из людей Кислова, – а парень не слабо шпарит по-английски.

– Сильный конкурент, – подтвердил кто-то с другой стороны стола.

Пахан нахмурил брови, приняв очень серьёзный вид, на его лбу показались несколько морщин. Он сел ближе к столу, положил на него руки. Облизав губы, Пахан начал.

– Это вы очень грамотный вопрос задали, – сказал он строгим тоном, – просто, вы понимаете, это тема такая, как бы вам объяснить, э-э-э, – Пахан ещё сильнее нахмурил брови, посмотрел куда-то в сторону, явно пытаясь поймать мысль, а потом снова взглянул на побледневшего Льезгина. Тот вцепился в микрофон, как утопающий хватается за борт лодки в последней надежде избежать смерти.

– Вот есть два брата. Один старший и умный, – начал объяснять Пахан таким наставительным, но добрым тоном, каким дядя милиционер учит ребёнка правильно переходить улицу, – а второй малой ещё. И идут они вместе по дорожке, через лес. Малой, он не плохой. Не-е-е-т, – протянул пахан, – но он ещё ма-а-аленький, – Пахан сделал паузу и поднял брови, – а значит какой? Не-о-пыт-ный, – он произнёс это слово по слогам, – ну, научится же он когда-нибудь. Вот ему старший говорит, показывает, как надо делать. А малой отмахивается, – тут Пахан сильно закашлялся, – и говорит, что, мол, и у тебя ничего не получается, и ты ничего не знаешь. А старший, ну не будет же он его бить! – Пахан усмехнулся, – он ему говорит, как надо, из своего опыта, по-доброму. А малой, ну совсем не слушает. Вот и как поступать в такой ситуации? – Пахан поднял плечи и сделал паузу.

Камера переключилась на вспотевшего Льезгина, который вдруг подумал, что вопрос адресован ему, и очень ненатурально кивнул не сгибая шею, а наклонившись всем телом.

– Вот и наши западные партнеры иногда так поступают, – сделал вывод Пахан и поднял указательный палец вверх, – как маленькие дети. Кидаются грязью, а докинуть не могут, и в результате сами все грязные. Ну, что тут поделать, – на его лице появилась умильная улыбка, и, подняв брови, он пожал плечами.

В студии раздались громкие аплодисменты.

Начальник и Кислов закивали, несколько сильно опьяневших людей за столом восторженно захлопали.

Громов снова вышел покурить. Ветер сдувал огонь из дешёвой зажигалки, купленной на кассе в магазине. Когда он вернулся в зал, на экранах телевизоров выступал майор Митлуха в роли молодого военного. Майору пришлось пожертвовать своей прекрасной шевелюрой для этой роли. Свой вопрос он начал с небольшого рассказа о службе. Было много похвал в адрес воинского начальства и совсем немного жалоб. Среди последних – пара замечаний о нехватки военной техники: служащим, мол, всего хватает, а вот вооружение, видимо, надо обновлять. Пахан согласился с таким мудрым замечанием. И, правда, времена сложные, надо модернизировать вооружение, чтобы спать спокойно. Пообещал, что техники к следующему году будет в два раза больше. Напоследок Митлуха спросил, что Пахан больше любит: борщ или щи. И по какому рецепту готовил бы своё любимое блюдо. Пахан оживился. Конечно же, он был ярым поборником борща!

– Сначала надо отварить мясо, чтобы бульон был, – Пахан показал кулак, – во! Потом нарезать свёклу и морковку тоненькой соломкой. Не забыть посолить бульон. Вынуть мясо и отварить в нем свёклу с морковкой. – Рассказ о любимом блюде Пахана затянулся минут на десять. Весь зал сидел и покорно слушал, многие кивали, представляя себе вкусный Пахановский красный борщ, некоторые записывали рецепт в блокноты.

Громов, немного помечтав, понял, что именно борща ему сейчас и не хватает, его срочно нужно заказать. Принимавший заказ официант был слегка удивлён, но обещал поторопиться с приготовлением блюда. Тут же оказалось, что не одного Громова вдохновил рецепт Пахана, и на борщ в ресторане уже выстроилась очередь. Громов согласился подождать. Хотя желание съесть наваристый красный борщ крепло с каждой минутой, полностью заместив собой желание выпить.

Вскоре принесли тарелку. Борщ был горячим с маленьким островком белой сметаны. Громов хлебал борщ, издавая громкие хлюпающие звуки.

Пахан говорил что-то своё на экране, иногда кряхтел и покашливал. Не обращая ни на кого внимания, Громов погрузился в свои мысли. Но внезапно был вырван из них оглушающим звуком, как громом, ударившим на улице. Всё вокруг затряслось, а в окна сверкнул ослепляющий свет, исходящий от столба огня. В следующий момент огненный столб сменился темнотой, клубы чёрного дыма закрыли дневной свет.

Те, кто не онемел от шока, бросились к окну. Под окнами ресторана на парковке громовский «форд» растворился в круглом шаре пламени, был виден только кончик зелёного передка машины. Пламя быстро разыгралось и перекинулось на два автомобиля, стоявших по обе стороны от «форда».

Внутри Громова что-то очень сильно кольнуло – смесь животного страха и неконтролируемой паники. Такое ощущение испытывает ребёнок, которого застали за каким-то постыдным занятием, но ещё не начали ругать. Хотелось убежать и спрятаться. Громов мгновенно протрезвел. Большая пожарная машина приехала очень быстро. Шустро выскочили пожарные и струями из толстых шлангов начали заливать горящие машины.

* * *

Пена расплывалась по чёрному асфальту, местами смешиваясь с грязным снегом. Громов долго смотрел на остов сгоревшего «форда». Остался только голый почерневший металл, от жара фары расплавились, а решётка радиатора обуглилась.

Вокруг того, что ещё недавно было автомобилем, как-то очень быстро появились сотрудники Следственного Комитета, огородили всю территорию вокруг машины. Появился Покрошин, который на удивление быстро протрезвел и принялся орать на работников рангом пониже.

– Не волнуйся, Саша, мы во всём разберёмся, – говорил он, то подходя к Громову, то возвращаясь к работающей команде.

Пожарным удалось спасти остальные машины на парковке. Две, стоявшие рядом с «фордом», принадлежали работникам Министерства Внутренних Дел. Их осматривали без особенного внимания.

Приехавшие спецы отсмотрели все камеры видеонаблюдения и выяснили, что машину не подожгли, а взорвали. В комнате охраны на мониторе компьютера было видно, как человек, весь в чёрном, подкравшись к «форду» и, осмотревшись, наклонился и подложил небольшую чёрную коробочку под днище автомобиля. Через три минуты его объял столб огня. Лицо человека прятал за чёрным шарфом.

Громов соображал с трудом. Что это? Покушение? Месть? Или фатальная ошибка и взрыв предназначался кому-то другому? Реакция начальства была предсказуемой – все они решили удвоить или даже утроить свою охрану – от греха подальше.

Покрошин довёз Громова до дома. Всю дорогу молчали. Громов был рассеян, весь в своих мыслях и догадках, не обращал внимания на окружающее.

– Сань, найдем уёбков, – сказал Покрошин, не выходя из машины, когда Громов встал у калитки, ведущей на территорию жилого комплекса.

– Да хер с ними, – он говорил монотонно, со стальным спокойствием, – что машина, вон ещё одна стоит.

– Может за тобой заехать? – спросил Покрошин.

– Спасибо. Начальник пришлёт завтра, с охраной. Ладно, – он как-то потерянно взглянул на Покрошина, – позже созвонимся.

Он вошел в калитку и побрёл к подъезду.

Не смотря на уже наступивший вечер, Громов решил взбодриться кофе. Он насыпал несколько ложек растворимого напитка в кружку и залил кипятком; потом уселся на диван и включил телевизор. «Кадиллак» стоял на парковке рядом с «фордом», чемодан из старого кино, полный денег, лежал в сейфе в шкафу. А на телеканале Пахана показывали многочасовую новостную воскресную программу. Громова не особенно волновало, что уже воскресенье, а он так и не появился на воскресной службе в Храме Христа Спасителя. Максимум, Начальник сделает выговор. Это не страшно, Начальник и сам не особенно серьёзно воспринимал навязанную религиозность. Громов отпил горячий крепкий кофе.

Воскресную новостную программу вёл известный корреспондент – невысокий лысый мужчина. Казалось, что у него совсем нет шеи, а голова сидит прямо на прямых широких плечах. Внешне он напоминал располневшую ящерицу в чёрном костюме с тёмно-красным галстуком. Любой телезритель сразу же узнавал его по саркастической и жёсткой интонации и не всегда понятным жестам, которыми он сопровождал каждое своё слово. Вот он на большом голубом экране анонсирует последние новости.

– На этой неделе, – говорит он серьезным тоном, соединив кончики пальцев на обеих руках, – доллары закончились.

– Американский президент и его школьные друзья разворовали все деньги страны и угробили экономику чередой преступных решений. Коррумпированная Америка разваливается на глазах.

– Главы европейских государств поседели от жёстких мер, принятых Паханом, и успешных действий российского правительства. Кремль еле справляется с организацией визитов лидеров стран развалившегося Европейского Союза.

– Свобода слов: все слова свободны. Но одни свободнее других. Западные СМИ контролируются властью. Журналистов либо убивают в подъездах, либо хватают на улице и бросают в тюрьму.

Подобная новостная программа идет от полутора до двух часов. Обязательная рубрика – расследование недели. Здесь обычно телеведущий разворачивается, и его показывают с нового ракурса.

– Наша программа получила эксклюзивную информацию – документы, подтверждающие связь между западными бизнесменами и российским писателем Рогатовым. Они свидетельствуют о его подрывной деятельности: его жалкая книжонка должна была деморализовать народ России, но лишь спровоцировала жёсткую критику и даже насмешки.

Последний анонс всегда посвящался новостям из далёкой провинции. Корреспондент рассказывал о счастливых жителях какой-нибудь деревни или маленького городка, о заводе или фабрике, расположенных рядом; о том, что продукции они производят в три раза больше, чем в прошлом году. На экране в это время шёл сюжет: опрятные и улыбающиеся жители деревни, работники предприятия в свежевыглаженных халатах, фермеры в сверкающих сапогах. На фоне стерильно чистых стен конвейер нёс пакеты и пачки произведённых продуктов. Большие новые тракторы рассекали по выкошенным полям, солнце ярко светило на ряды зелёных деревьев. Два счастливых пенсионера рассказывали, как хорошо они живут на пенсии, и как благодарят партию Пахана за все предоставленные им возможности. Один из любимых сюжетов был про какую-нибудь местную жительницу, например, бабу Зою, Зину, Люду и её корову Матрёну, которая (корова!) в этом сезоне даёт в три раза больше молока, чем в прошлом. Сама же баба Зоя (Зина, Люда) очень довольна своей жизнью и пенсией, за что благодарит власти, правительство и лично Пахана, желает ему долгих лет жизни, крепкого здоровья и приглашает в деревню отведать Матрёниного молока.

Громов пощёлкал пультом, задержался минут на пять на каком-то канале, отпил ещё кофе и переключил снова на воскресные новости.

Там Пахан, вальяжно развалившись в большом белом кресле, держа в руке микрофон, возмущённо говорил кому-то.

– Да как такое вообще возможно? – Он сердито нахмурился и поднял указательный палец, – чтобы в цивилизованной стране, так вот брали и бросали журналистов в кутузку? Вы у нас такое видели когда-нибудь? Да это же не слыхано! Без суда и следствия!? Схватить и посадить в тюрьму! Да не только журналиста, вообще кого угодно. У них там – он показал пальцем куда-то в сторону, – это – сплошь и рядом. Вышел на улицу, тебя хвать и всё, посадили. Вообще не представляю, как так, – он изумился, – ещё называют себя цивилизованными людьми.

Громов откинулся на спинку мягкого дивана и закрыл глаза, и незаметно для себя задремал. Через какое-то время он очнулся и осмотрелся. На экране шла всё та же программа.

– Вот я держу в руках, – сказал телеведущий, показывая оператору обложку книги, – не более чем дешёвое чтиво, – он высокомерно вскинул брови, – написанное жалким и обиженным человеком. – Он повернулся, и его показали с нового ракурса.

– С детства маленький Матвей Рогатов хотел иметь какого-нибудь рода талант. Но, за что бы он ни брался, у него ничего не получалось. Ни-че-го. И вот он решил попробовать себя в роли писателя. Написав пару книжонок, которые нельзя назвать ничем иным, как грязными пасквилями, он уехал за границу. Прожив там несколько лет, он растерял последние духовные связи с Россией, окончательно разуверился в Русской Национальной Идее. За границей на него обратили внимание западные политики и бизнесмены, заинтересованные в общей деморализации русского народа, в ослаблении нашего могущественного государства, разрушении Русской Национальной Идеи, высмеивании Православия. Потому что только так, – он поднял вверх указательный палец, – только и можно уничтожить великую Российскую державу. Вот документ, который попал к нашим корреспондентам от источника, пожелавшего остаться неизвестным.

На большом голубом экране появилось отсканированное письмо. Большая часть была затемнена, только одна строчка выделялась и увеличивалась. Там было написано по-английски: «I pay you money. A lot of money. Big money. So you write the book. The book where Russia does bad».

Внизу выделена и увеличена подпись: American Businessman.

В субтитрах показался перевод: «Мы готовы выделить вам определенную сумму на написание вашего романа-памфлета. Однако у нас есть условие: покажите Россию с негативной стороны».

Телеведущий продолжал:

– Это – прямое доказательство измены Родине этим книжным червём. – Он гневно повысил голос. – Была бы моя воля, он бы гнил в тюрьме за антигосударственную деятельность и разжигание межнациональной розни. Но, – он вдруг изменил тон, – Пахан посчитал так:..

Снова на экране Пахан в кресле, рядом пожилой, режиссёр в малиновом пиджаке с пышными усами и серьёзным видом.

– Они просто нашли дурака и неудачника, который бы сделал за них грязную работу. – Пахан держал в руке микрофон. – Он-то надеялся, что его сейчас поставят в один ряд с великими русскими писателями, премию международную дадут какую-нибудь, что у него, как в песне пелось, будет много женщин и машин, а оказалось-то, что? Да этой книжечкой, только подтираться, – все в зале засмеялись, – разрывать её, – Пахан сделал жест руками в воздухе, как будто рвёт лист бумаги пополам, – и подтираться. – Он широко улыбнулся.

Ведущий повернулся к залу.

– Уже завтра состоится ежегодная прямая линия с Паханом. Она будет транслироваться на нашем канале. – Внизу экрана высветилось время передачи и телефоны, по которым можно было звонить.

Громов подумал: «как же быстро летит время. Вот снова прямая линия...». Он чуть встрепенулся: вдруг Начальник хотел его туда отправить, а он отключил мобильный телефон, пока отдыхал на даче у Лизогуба. Так что в этот раз он на саму встречу Пахана с журналистами и представителями общественности не попадает.

* * *

Прямая линия с Паханом – большое общенародное мероприятие, проводимое Администрацией Пахана каждый год в одно и то же время, длилось оно обычно часа четыре. Каждый житель необъятной страны, да и те, кто находился за её пределами, мог позвонить на специальный телефонный номер и задать Пахану любой волнующий его вопрос и даже попросить о чём-нибудь. Причём, сделать это можно было не только непосредственно во время трансляции; специальный колл центр начинал работать в круглосуточном режиме ещё за несколько недель до прямой линии. Мероприятие разворачивалось неимоверных масштабов и пользовалось невероятной популярностью у публики.

Журналисты, предприниматели, чиновники, представители интеллигенции, деятели культуры со всей страны собирались в большом зале.

Пахан сидел за длинным столом напротив полного зала, за его спиной – большой экран с самыми разными сообщениями граждан: кто-то на радостях, что дозвонился, желал Пахану крепкого здоровья и долгих лет жизни; кто-то отчитывался о проделанной работе; кто-то просто передавал привет маме и всей стране. Время от времени включалась прямая трансляция из разных городов: прохожие на улицах, рабочие на заводах и фабриках, жители сёл и деревень, офисные служащие, студенты, пенсионеры – все с широкими улыбками просили Пахана не останавливать его борьбу с внешними врагами. От успешности этой борьбы, – заявляли они, прямо зависят и их успехи – на производстве, в учёбе, творчестве. На прямую линию иногда даже попадали иностранцы, плохо говорящие по-русски или же общающиеся через переводчиков-синхронистов. Хотя, как известно, и сам Пахан в совершенстве владел несколькими европейскими языками и мог сам перевести что угодно.

За несколько дней до очередной прямой линии, пока Громов напивался на Лизогубовской даче, у Начальника состоялось совещание с главами силовых структур. Каждый из них должен был направить по пять сотрудников своего ведомства на прямую линию, чтобы те задавали вопросы. Иногда случалось, что полковникам и майорам приходилось играть какую-нибудь роль. Например, благодарного врача, или заинтересованного иностранного журналиста, или даже негодующего пенсионера, но не на Пахана и его окружение, а на местных нерадивых чиновников или задерживающего зарплату рабочим кровопийцу-бизнесмена. За хорошую игру они получали премии или звания, а один из пяти отправленных от каждой силовой структуры даже удостаивался похвальной грамоты от Администрации Пахана, лично им подписанной. Авторитет ведомства от таких успехов его отдельных сотрудников не возрастал, финансирование со стороны правительства не увеличивалось. Но борьба всегда велась жёсткая и азартная. Это был определенного рода спорт.

В прошлом году майор Федеральной Службы Безопасности Митенин, один из главных борцов со шпионажем и шпионами, прекрасно сыграл молодого учителя московской школы номер 176, за что досрочно получил звание подполковника.

В этом году от ФСБ опять шёл Митенин, на этот раз, претендовавший на большую премию в иностранной валюте. От Прокуратуры в прямой линии должен был участвовать подающий, как утверждал Трясогузка, большие надежды, талантливый майор Митлуха. Церберев, Трясогузка и Здорин всегда очень тщательно отбирали из числа своих сотрудников тех, кто будет задавать вопросы самому Пахану. Впрочем, это мероприятие они использовали ещё и для собственного развлечения, стараясь получить от администрации Пахана какой-нибудь особо каверзный вопрос. И, как в любом азартном виде спорта, не обходилось без ставок. «Шпион по самой своей профессии обязан быть хорошим актёром», – утверждал Здорин. Алексей Алексеевич и Кислов не разделяли общего энтузиазма, но участие принимали и ставки делали. В отличие от Трясогузки с Церберевым, Кислов каждый год отбирал разных людей, чтобы всем дать возможность поучаствовать в этом спектакле. Алексей Алексеевич тоже старался отличиться. Но – своеобразно. Обычно тем, что умудрялся вообще забывать о прямой линии и о своей обязанности отправить на неё участника от Комитета. Об этом ему напоминали перед самым началом репетиций мероприятия. Так было и в этом году.

Был уже конец рабочего дня, без нескольких минут шесть. Совещание в кабинете Начальника закончилось. Алексей Алексеевич поставил на стол бутылку дорогого французского коньяка. Церберев на протяжении всего совещания смотрел на Начальника исподлобья, с тихой злобой. Здорин и Трясогузка, оба делая вид, что не замечают напряжения в комнате, начали хвастаться своими участниками в завтрашнем действе: каких де прекрасных актёров они подобрали и какие интересные роли им придётся сыграть. Тут-то Алексей Алексеевич и вспомнил, что никого ещё не озадачил участием в завтрашней (!) прямой линии.

– Тьфу ты, блядь, – тихо выругался Начальник.

– Видел бы ты, Алексей Алексеевич, моего Митенина, – начал Здорин, – он уже две недели репетирует, – Здорин улыбнулся и сверкнул глазами.

– А у тебя, Алексееч, кто пойдёт в этом году? – Язвительно спросил Трясогузка.

Начальник поднял брови и, ничего не сказав, наклонился к стакану с коньяком.

– Замаялся я, блядь, – он сказал негромко.

– Ты опять забыл? – Засмеялся Здорин.

– А где твой, этот? – Спросил Трясогузка, – который бухает постоянно? Отправь его.

– Громов. – Сказал Начальник. – Никуда я его не пущу, у него работы навалом. – Начальник отпил ароматный коньяк из стакана, задумался. Вид у него был усталый.

При упоминании Громова Церберев тихо сжал кулаки.

– Он у тебя не только бухает постоянно, у него ещё и чувство юмора отличное, – с сатанинской злобой, еле сдерживая ярость, процедил он сквозь зубы.

Начальник усмехнулся, вспомнив, как Громов посмеялся над Церберовым.

– Да этот шкет мне в сыновья годится! У тебя тут сильные провалы в дисциплине, Алексей Алексеевич. Как эта тварь со старшими разговаривает? – Уже не сдерживаясь, почти кричал Церберев.

Начальник постарался его успокоить:

– Виктор, – громко, чётко, но без крика, обратился Начальник к руководителю Следственного Комитета, – ты бы помнил своё место. Так-то ты перед ним отчитываешься. Не забывай, как всё работает. И продолжил спокойно, чтобы не провоцировать присутствующих. – И все вы перед ним отчитываетесь, так что спокойнее, господа.

Подобный цирк ему сейчас был совсем не нужен – ни это напряженное молчание самых опасных людей в стране, ни злобный Церберев, ни дурацкая прямая линия.

«Раз полагается – так полагается», – подумал он про прямую линию. – «Сам виноват. Надо быстро кого-то искать. А за Виктором последить».

– Так уж и быть, – сказал Трясогузка, меняя тему разговора. Он придвинулся к Начальнику и положил руки на стол, – я тебе помогу.

Здорин хотел что-то возразить, но Трясогузка рукой остановил его – не вмешивайся. Здорин, откинувшись в кресле, промолчал.

– У нас тут одна роль осталась, – начал Трясогузка, – Администрации в толпу ещё один нерусский нужен. Европеец, там какой-нибудь, что бы по-английски говорил. Сечёшь фишку?

Начальник сёк.

– Найди ботаника какого-нибудь, – подмигнул Трясогузка, – ему на листочке напишут, что сказать. Главное, чтобы произношение хорошее было.

Начальник думал недолго. Он придвинулся к столу и нажал на селекторе кнопку вызова секретарши.

– Наташа, проверь, Льезгин ещё здесь, – распорядился он по громкой связи.

– Минуту Алексей Алексеевич, – раздался тонкий женский голосок из динамика.

– Вот сейчас и посмотрим, – сказал Начальник сам себе.

Начальник разлил по стаканам ещё коньяку, Цербереву – двойную порцию.

– Ладно тебе, Витя, – Начальник дотронулся своим стаканом до стоящего на столе стакана Церберева, жидкость весело плескалась в стаканах, – не первый год вместе работаем.

Церберев, ничего не сказав, опустил голову и отвёл в сторону глаза.

Через минуту загорелся маленький красный огонёк на аппарате селекторной связи, Начальник нажал на кнопку. Льезгин начал нервно и неразборчиво говорить в трубку.

– Миша, мямлить хватит, ко мне явись, – перебил его Начальник. Он убрал палец с кнопки, динамик замолк.

– Это ты как же собираешься его посылать? – Саркастически ухмыляясь спросил Здорин, – если он по телефону так говорит, ты представляешь, как он на камеру при Пахане говорить будет?

Церберев усмехнулся. Выпив полстакана, он успокоился и вернулся к теме прямой линии.

«Если Льезгин будет так мямлить перед Паханом, то от Администрации точно придёт выговор», – подумал Начальник. Но делать уже нечего. Подыскивать кого-то ещё было уже поздно.

Дверь в кабинет открылась, и в проходе появился Льезгин в своём обычном сине-сером свитере. Он вошёл и, увидев всех собравшихся в кабинете, обомлел. Держа руки по швам, он старался не делать резких движений; как мышь перед стаей котов, смотревших на него с ухмылкой, он не знал, как себя вести. Он неуверенно поздоровался со всеми. Начальник медленно поднялся с кресла, чуть согнувшись, опёрся кулаками на стол. Церберев и Здорин со злой улыбкой следили за каждым движением Льезгина. Понимая, что такой кандидат на роль иностранца им на руку.

– Миша, я помню, ты в языках у нас силён. Вот нам как раз твои способности сейчас и понадобились.

– Как я могу помочь? – Не очень уверенно, но попытавшись собраться, спросил Льезгин.

– Ты по-английски говоришь?

– Ну, знаю я несколько выражений, – Льезгин разволновался ещё больше. Его решимости хватило только на одно предложение, – у меня в школе «четыре» было… Но потом я вытянул на «пять»… Но там нужно было дополнительные задания делать…

– Льезгин, инглиш спик, я тебя спрашиваю? – Рявкнул Начальник.

– Да, – тон Начальника его напугал, и он выдал ответ, которого от него хотели услышать, а не тот, который соответствовал действительности.

– Вот и отлично, – уже спокойно сказал Начальник. – Значит, завтра, в восемь, тебя из дома заберёт водитель. Отвезёт, куда надо. Ты у нас на трансляцию к Пахану поедешь. Очень важное задание, смотри не запори.

– На трансляцию.., – пропищал Льезгин. Вдруг задрожавшей рукой он поправил и так ровно сидевшие на его носу очки.

– Да, туда. Тебе всё объяснят и всё покажут: что говорить, куда говорить, куда смотреть. Ну, ты что? Никогда трансляцию не смотрел, что ли?

– С-с-смотрел, – ответил Льезгин. Ему как-то сразу перестало хватать воздуха.

– Значит, и сам всё знаешь. Не волнуйся. У тебя есть ночь, чтобы всё выучить и отрепетировать. Там совсем не много. Спасибо. Выручаешь лично меня. Все расходы будут покрыты. Плюс, если красиво выступишь, получишь премию.

– П-п-пре…

– Да-да, – не дал ему сказать Начальник. – Ладно. Езжай домой. Всё будет хорошо.

Льезгин постоял молча ещё несколько секунд, как-то неуверенно кивнул головой, повернулся, неестественно выпрямив спину, и вышел из кабинета, осторожно закрыв за собой дверь.

– Вот мы и посмотрим, что за шоу у нас будет, – вдруг выдал всё это время молчавший Кислов.

Начальник налил коньяку в свой стакан, аромат напитка снова разлился по кабинету, ударил в носы всем, тянущим стаканы к бутылке.

– Посмотрите ещё у меня. Этот паренёк – способный. – Сказал Начальник и разлил остатки коньяка по стаканам.