AstrayLin

Эту историю рассказала мне почти что случайная знакомая, кратковременная подружка, небескорыстно проведшая со мной буквально несколько часов. Все это время мы почти беспрерывно разговаривали, и я услышал от нее эту историю… Отнестись к ней однозначно мне непросто, и я отдаю ее на суд читателю такой, какой я ее услышал.
Наташа (назовем эту девушку так) трудилась медицинской сестрой в не очень веселом учреждении — в детской реанимации. То есть реанимация — вообще заведение далеко не оптимистическое, а уж детская…
Привозят детей — по большей части никому не нужных, брошенных, доведенных до последней стадии истощения. Лежат эти дети под капельницей и на аппаратах искусственного дыхания — авось оклемаются и смогут дальше жить… ну, хотя бы немного пожить. Законы по этой части очень суровы — пока не будут соблюдены сложные правила, пока не пролежат дети определенное число дней и часов под капельницей, на дышащих за них аппаратах, отключить эти аппараты нельзя. Дело это дорогое, даже и очень дорогое, и тем более дороги препараты, которые вводятся в вену заведомым трупам, но государство идет на этот расход. Не дай бог, реаниматологи нарушат инструкции! Если нарушат, их могут обвинить чуть ли не в убийстве, и себе дешевле строго следовать даже самым идиотским инструкциям.
Так вот и лежат в реанимации рядом с живыми детьми существа, из ран которых давно не сочится кровь, на коже которых проступают трупные пятна, а в пробитых головках видно, во что превратился мозг… Не буду описывать подробно, но вещество это становится зеленого цвета… уже достаточно?
Так что, как правило, «на лестницу» относят уже заведомые трупы, даже и с соответствующим запахом. Почему «на лестницу»? А потому, что именно лестницу приспособили под эдакий промежуточный филиал морга: до самого морга далековато, и когда наступает время «снять с аппарата» давнего и заведомого покойничка, ребенку связывают ручки и ножки и относят на лестницу. Там очень холодно, место вполне подходит под морг. А утром создание, которому так не повезло, уносят в настоящий морг.
А с другой стороны, иногда «на лестницу» попадает и живой ребеночек. Бывает, и случайно — приняли за покойника и отнесли, не соблюдая всех инструкций, ведь препараты и аппараты все-таки очень уж дороги.
А бывает и совсем иначе… Скажем, привозят чудовищно истощенного ребенка, девочку трех месяцев от роду. На всем тельце — чудовищные язвы, потому что пьяная мать таскала ребенка попрошайничать, а вот перепеленать не считала необходимым — всякий раз находились у нее более важные занятия. Да и подавали побольше, если ребенок плачет жалобнее и видно искалеченное тельце. Добрые люди ведь не очень понимают, куда пойдут их сердобольные подаяния.
А тут не убереглась мамаша, и даже в тихом городке с населением меньше 100 тысяч человек, где и транспорта мало, и ездят машины небыстро, ухитрилась стать жертвой дорожно-транспортного происшествия. Ее саму, мамашу, грузовик вдавил в стену дома и превратил в груду мяса и костей (Жалеть ли о ней? Если не лицемерить, то вряд ли), а ребенок со страшными травмами угодил все-таки не сразу в морг, а в детскую реанимацию. И через несколько часов ребенок умер, что (опять же — если не лицемерить) тоже к лучшему. Нарушая все и всяческие инструкции, врачи стали снимать младенца с аппарата, убирать капельницу… и вот тут-то послышался слабый плач, ребенок слабо засучил ножками.
А теперь давайте оценим ситуацию: глухая ночь, никто и ничего проверять никогда не будет. Ребенок, зачатый в пьяном виде, неизвестно зачем родившийся на свет; ребенок, который в любом случае не вырос бы психически нормальным; девочка, которой, если она и выживет, придется ампутировать обе раздавленные ручки.
Читатель вправе иметь собственное мнение по этому поводу, но я уверен — врачи приняли правильное решение, связав ручки и ножки еще шевелившемуся созданию и отнеся его на лестницу. Это жестоко?! Не в большей степени, чем жестока жизнь. И не в большей степени жестоко, чем обречь ребенка на дальнейшее существование — почти дебилку, наследственную алкоголичку без обеих рук. Это безнравственно?! Наверное. Но ведь вязали существу ручки-ножки и несли его на ледяную лестницу женщины, у большинства которых есть свои дети. Я не берусь быть нравственнее матерей, если они решают, что этому трехмесячному существу лучше не оставаться в этом мире.
Наташа, повествуя об этом эпизоде своей трудовой деятельности, сказала:
— Говорят, все реаниматологи после смерти сразу пойдут в ад…
Может быть, так и говорят, но я в этом не очень уверен. Ведь это бог допустил, чтобы дети рождались, жили и умирали так, как эта трехмесячная девочка без имени (если мать как-то и назвала — она уже не скажет, как). А люди живут и действуют в мире, который не они создавали и правила жизни в котором не они устанавливали.
А еще дежурящие в реанимации по ночам часто употребляют спиртные напитки, и я подозреваю, что дело тут вовсе не только в маленьком удовольствии, в развлечении на скучном дежурстве, и не только в «сугреве»…
Дело в том, что в реанимационный зал ведет длинный сводчатый коридор, в который не выходят никакие окна и двери. Надо так и идти метров пятнадцать по этому длинному, ночью ничем не освещенному коридору, соединяющему реанимацию и остальную клинику. И вот в этом коридоре порой раздаются шаги…
— Может, это главный врач вас проверяет? Хочет узнать, пьете вы на рабочем месте или ведете себя нравственно?
Наташа кокетливо смеется.
— Бывает, заходит врач… Его сразу слышно, как только он ступит в коридор, поэтому его проверки и не страшны: пусть себе проверяет. Пока он идет, мы сто раз бутылку уберем…
Нет, это совсем другие шаги. Они глухие, тихие, иногда даже думаешь — а может, мне это мерещится?
— А может, и правда мерещится?
— Нет, эти шаги слышат сразу несколько человек. Даже, бывает, говоришь кому-нибудь: мол, слышишь шаги?! А подружка и сама слышит, независимо от тебя. Так что вот…
И эти шаги не только тихие, глухие… Понимаете, они бывают разные. Иногда — топ-топ-топ! Как будто малыш бежит, годиков трех. Иногда — как будто семилетний.
— В общем, как побывавшие у вас… Так сказать клиенты.
— Да… Как побывавшие. Но связи прямой нет сразу скажу! Нельзя сказать, что вот кто побывал, того и шаги слышны.
— Шаги ведут к реанимации?
— Ну-у… Вести-то ведут, но никогда не бывает, чтобы привели. Так и затихают шаги в коридоре; все тише… тише… И конец, совсем их не слышно!
— С шагами врача, как я понимаю, эти шаги никогда не соединяются?
— Правильно понимаете. Врач врачом, а шаги эти… шагами. Появляются шаги… Кончаются шаги… сами по себе. Врач тут ни при чем, и если мы несем кого-то… ну, на лестницу выносим… это тоже другие шаги.
— И неужели никто ни разу не пытался в коридор выглянуть?
— Хе-хе-е…
Наташа уже изрядно приложилась к белому мартини, это начинает сказываться и на ее поведении. Вот сейчас она подпирает руками растрепанную голову, утыкается зрачками в мои зрачки, расплывается в откровенно нетрезвой улыбке.
— Вот вы поезжайте к нам и выходите в коридор… Погуляйте навстречу шагам.
— Нет, но звуки-то звуками, а неужели ничего так и не видели?!
— Не-а… Нам и шагов вполне достаточно.
Я потом еще раз вернулся к этим «шагам на лестнице», когда мы уже расставались, но не узнал ничего нового. То ли Наташа не хотела говорить, то ли сама не знала ничего, кроме рассказанного.
А ее настоящего имени и города, в котором раздаются шаги в коридоре, уж простите, я сообщать не буду. Но подозреваю, что нечто подобное можно отыскать и в реанимациях других городов, и не только сибирских, конечно.