Псы войны
У войны есть свои «священнослужители», есть и свои преданные «прихожане». За последние двадцать с гаком лет в России накопился гумус будущих цветных революций, перегной, в котором зреет вооруженный мятеж. Этот «гексогеновый гумус» – тысячи «волонтеров» и наемников, называемых иногда «псами войны», которые в расчете на хороший заработок или «за идею» учились убивать в локальных войнах. Они воевали в Абхазии и на Балканах, в Карабахе и Приднестровье, когда их «прикинутые» сверстники развлекались в стриптиз-барах российских городов. Научившись убивать, они вернулись в Россию, чтобы ощутить свою ненужность и вопиющую несправедливость, осознать смехотворность любых идеалов в королевстве газовых и нефтяных труб. Одни пополнили ряды бандитских группировок и киллеров. Другие – которых большинство – ждут возмездия, и они могут пойти за любым демагогом с Болотной площади. В этой части книги рассказывается о судьбах таких людей, с которыми автор был хорошо знаком.
Исповедь боевика
Его я мог видеть и в Карабахе, и в Абхазии, и в Приднестровье, думал я, глядя на щуплую фигуру в камуфляже. Мы сидели за одним столом, и застольные разговоры, начавшиеся с традиционных сетований по поводу сумасшедших цен и продажности чиновников, как водится на кухнях, перебросились на политику. «Конституция, хоть и плохонькая, но все ж таки держала ворье из министерств в рамках». И я вдруг вспомнил: да, это именно он странно выделялся из шеренги бравых баркашовцев, выстроившихся осенью перед Белым домом. Выделялся явным своим желанием стать незаметным, ускользнуть за широкие спины чернорубашечников, чтобы не попасть в кадр фоторепортеров. И, словно угадав, что его узнали, Петр Малышев стал рассказывать, как оказался в те дни у Белого дома:
– Летом неподалеку от Сараево погиб командир нашего отряда русских добровольцев Миша Трофимов. Долго не могли отправить его тело на Родину, в Одессу, – собирали среди своих деньги на гроб и перевозку. В конце концов привезли, я вернулся в Москву. Думал, отдохну пару недель – и назад. Но пообщался с моими друзьями и понял, что назревают серьезные события, а тут указ Ельцина о роспуске парламента, Белый дом. Короче, закрутилось, я до сих пор в России.
Оказалось, мой знакомец почти год провоевал на стороне Сербии против боснийских мусульман. Он один из немногих русских, получивших за «боевые заслуги» сербское гражданство. До этого прошел школу войны в Приднестровье (кстати, как и он, я был весной 1992-го в Бендерах и вполне мог с ним столкнуться). К нему была уйма вопросов, но первый: как погиб его командир?»
…7 июня в штабе сербской армии, рассказывает Петр Малышев, нам приказали добыть «языка». Акцию (так сербы называют боевые операции) решили провести в небольшом селе, примерно в 20 километрах от Сараево. Мы уже знали, что в одном из домов есть солдаты с мусульманской передовой. Отправились на задание шесть русских и сорок-пятьдесят сербов. Дом стоял на небольшой горе. Пять русских и три серба поднялись наверх, остальные прикрывали снизу. Я – на углу, держал вход и окна; трое русских, включая командира, вошли в дом.
Через несколько минут в доме разорвалась граната, раздались автоматные очереди. Двое наших успели выскочить, Миша, командир, вышел, покачиваясь, сказал: «Конец акции, ребята, я готов» – и упал. (Как потом выяснилось, мусульманская семья – три женщины, двое детей и дед – приняла на ночь двух солдат. Русские, проходя по дому, в темноте не заметили двери, за которой находились солдаты. А когда шли назад, в коридор выкатилась граната, в спины им дали автоматную очередь). Вслед за Мишей выскочил мусульманин, я срезал его очередью, а дом закидал гранатами – прикончил всех, кто там был.
…Я пристально наблюдал за рассказчиком, пытаясь отыскать в его лице, манерах хоть какой-то намек на звериную жестокость, патологию закоренелого убийцы. Нет, он говорил тихим запинающимся голосом, руки – большие, красные, с распухшими суставами – неуверенно скользили по столу, словно не зная, куда спрятаться. «Миша Трофимов, командир, – говорил наемник, – кадровый офицер, капитан спецназа, в Одессе его хорошо знали, он не раз становился призером в соревнованиях по кикбоксингу».
Итак, передо мной сидел Петр Малышев, двадцати шести лет, уроженец Москвы, ныне – гражданин Сербской Республики. Мать – до пенсии работала инженером, отец – главный инженер холодильных установок ГосНИИ ГА («папу в свое время выгнали из школы за то, что учительницу обозвал «жидовкой» – полгода нигде не учился»). Москвичи во втором-третьем поколениях (под Великими Луками до сих пор есть несколько деревень, сплошь заселенных Малышевыми).
Рос Петя тщедушным, болезненным мальчиком. Такие обычно становятся объектом для издевок одноклассников. Успеваемость никакая, перешел в следующий класс – и слава Богу. Связался с дворовой шпаной, едва дотянул до окончания восьмилетки. После поступил в медучилище, но как-то справил с компанией сверстников праздник 9 Мая, взломав отдел заказов – «икорочка, коньячок, шампанское», – и пришлось уйти в профессионально-техническое училище на курсы автослесарей. И вскоре произошел случай, когда в обычном подростке, пусть и трудном, впервые явственно проступили черты будущего «солдата удачи».
Однажды получил стипендию, вспоминает Малышев, купил бутылочку винца, выпил с ребятами и пошел погулять в парк (на дворе была весна). Там ребята ездили на велосипеде, попросил их дать покататься. Меня послали подальше, и когда я сбросил пацана с велосипеда, все – а их было больше десяти – набросились, избили. Я пришел домой, умылся, подумал и вернулся в парк. По дороге прихватил металлический прут. С ходу приложил одного этим прутом, а всем остальным приказал лечь на землю. Сказал: «Считаю до трех, не успеете встать, буду бить». Сначала считал медленно, потом все быстрее и быстрее: мне нужно было сильно их побить, очень сильно, чтобы не смогли меня догнать. И, наверное, перестраховался: когда уходил, ни один и не пытался подняться с земли.
Состоялся суд, на котором присутствовали все двенадцать пострадавших от побоев подростков. Малышев прошел судебно-психиатрическую экспертизу, признан вменяемым и приговорен к трем годам лишения свободы и двум – отсрочки. Через два года сочли, что осужденный «встал на путь исправления», ибо к административной ответственности ни разу не привлекался, – и судимость с него сняли.
Жизнь поехала по накатанной колее. В 1988-м окончил ПТУ. Армии успешно избежал – судимость помогла. На общественных началах работал инструктором верховой езды. В 1989-м женился, с будущей женой познакомился случайно, на конюшне – она любила лошадей. Как и многие в те перестроечные годы, интересовался политикой, недолго числился в «Демократическом союзе», но в конце концов примкнул к националистическим группировкам. «Я – русский и старался найти русских, национальную основу».
Жена Малышева была дочерью журналиста-международника Алексея Батогова, издававшего антисемитскую газету «Воскресенье». Малышев жил в доме тестя, в котором частыми гостями были многие лидеры националистических движений Москвы. Так судьба свела его с председателем одного из ответвлений «Памяти» Константином Смирновым-Осташвили. Вместе ходили на «патриотические тусовки», устраивали митинги, распространяли пропагандистскую литературу. Вместе грозили «жидовствующим борзописцам» на скандально известном вечере в Центральном доме литераторов. Разразившийся затем скандал, как помните, завершился для Осташвили тюремными нарами и за несколько месяцев до его освобождения – петлей.
«Я был уверен, – говорит Малышев, – что Осташвили намеренно убили, и решил: пора кончать с тусовками и обычной патриотической говорильней, надо заниматься делом». К этому времени его семейная жизнь дала трещину – «женой она была хорошей, но не сложилось». В один из апрельских дней 1992-го Малышев, как обычно, утром ушел из дома. Но по дороге на работу вдруг свернул на вокзал и купил билет до Одессы. Жене позвонил: «Уезжаю воевать в Приднестровье».
В Тирасполе Малышева сначала включили в отряд коммунистов, который дислоцировался в городе. Напросился на «передовую» – месяц охранял мост через Днестр в Бендерах. С конца июня – уже в составе спецподразделения территориально-спасательного отряда Приднестровья – находился в Дубоссарах. Был дважды контужен взрывами мин.
«Зачем, – спрашиваю его, – тебе нужно было участвовать в боях? Ведь ты в армии не служил, даже с оружием обращаться не умел».
Да, до Приднестровья, говорит Малышев, я держал автомат лишь один раз – на школьном уроке по начальной военной подготовке. Но профессиональным военным стать несложно. Большого ума не надо – нажимать курок, почти любой через два месяца может стать хорошим солдатом. Только чтобы выжить на войне, не надо сразу лезть в пекло. Первый раз я брал «языка» так. Наша спецгруппа переправилась на правый берег Днестра, где проходила передовая румын (так Малышев окрестил молдаван). Солнце уже зашло, мы ползли вдоль невысокой изгороди, за которой горел костер, а вокруг него сидели молдавские полицейские. У кого-то из наших не выдержали нервы – бросил гранату.
т взрыва кострище разметало, стало темно. Исход решали секунды: «быков» гораздо больше, опомнятся и перестреляют нас, как баранов. Пришлось, не раздумывая, браться за нож. До сих пор в ушах стоит хруст, с которым вошел штык в грудь моего первого врага…
В Москву Малышев, сам о том не подозревая, приехал профессиональным наемником. Попытка вернуться к прежней жизни не удалась. На 4-й день по возвращении устроился на работу, а на 6-й узнал: жены у него больше нет – суд расторг их брак, пока он воевал. В его доме остановились приятели из Санкт-Петербурга, с которыми он познакомился в Приднестровье. Их профессия «защитников интересов славян» на этот раз понадобилась в раздираемой междоусобными войнами Югославии. Перед отъездом его познакомили с неким Ястребовым, занимавшимся отправкой
Исповедь боевика
Его я мог видеть и в Карабахе, и в Абхазии, и в Приднестровье, думал я, глядя на щуплую фигуру в камуфляже. Мы сидели за одним столом, и застольные разговоры, начавшиеся с традиционных сетований по поводу сумасшедших цен и продажности чиновников, как водится на кухнях, перебросились на политику. «Конституция, хоть и плохонькая, но все ж таки держала ворье из министерств в рамках». И я вдруг вспомнил: да, это именно он странно выделялся из шеренги бравых баркашовцев, выстроившихся осенью перед Белым домом. Выделялся явным своим желанием стать незаметным, ускользнуть за широкие спины чернорубашечников, чтобы не попасть в кадр фоторепортеров. И, словно угадав, что его узнали, Петр Малышев стал рассказывать, как оказался в те дни у Белого дома:
– Летом неподалеку от Сараево погиб командир нашего отряда русских добровольцев Миша Трофимов. Долго не могли отправить его тело на Родину, в Одессу, – собирали среди своих деньги на гроб и перевозку. В конце концов привезли, я вернулся в Москву. Думал, отдохну пару недель – и назад. Но пообщался с моими друзьями и понял, что назревают серьезные события, а тут указ Ельцина о роспуске парламента, Белый дом. Короче, закрутилось, я до сих пор в России.
Оказалось, мой знакомец почти год провоевал на стороне Сербии против боснийских мусульман. Он один из немногих русских, получивших за «боевые заслуги» сербское гражданство. До этого прошел школу войны в Приднестровье (кстати, как и он, я был весной 1992-го в Бендерах и вполне мог с ним столкнуться). К нему была уйма вопросов, но первый: как погиб его командир?»
…7 июня в штабе сербской армии, рассказывает Петр Малышев, нам приказали добыть «языка». Акцию (так сербы называют боевые операции) решили провести в небольшом селе, примерно в 20 километрах от Сараево. Мы уже знали, что в одном из домов есть солдаты с мусульманской передовой. Отправились на задание шесть русских и сорок-пятьдесят сербов. Дом стоял на небольшой горе. Пять русских и три серба поднялись наверх, остальные прикрывали снизу. Я – на углу, держал вход и окна; трое русских, включая командира, вошли в дом.
Через несколько минут в доме разорвалась граната, раздались автоматные очереди. Двое наших успели выскочить, Миша, командир, вышел, покачиваясь, сказал: «Конец акции, ребята, я готов» – и упал. (Как потом выяснилось, мусульманская семья – три женщины, двое детей и дед – приняла на ночь двух солдат. Русские, проходя по дому, в темноте не заметили двери, за которой находились солдаты. А когда шли назад, в коридор выкатилась граната, в спины им дали автоматную очередь). Вслед за Мишей выскочил мусульманин, я срезал его очередью, а дом закидал гранатами – прикончил всех, кто там был.
…Я пристально наблюдал за рассказчиком, пытаясь отыскать в его лице, манерах хоть какой-то намек на звериную жестокость, патологию закоренелого убийцы. Нет, он говорил тихим запинающимся голосом, руки – большие, красные, с распухшими суставами – неуверенно скользили по столу, словно не зная, куда спрятаться. «Миша Трофимов, командир, – говорил наемник, – кадровый офицер, капитан спецназа, в Одессе его хорошо знали, он не раз становился призером в соревнованиях по кикбоксингу».
Итак, передо мной сидел Петр Малышев, двадцати шести лет, уроженец Москвы, ныне – гражданин Сербской Республики. Мать – до пенсии работала инженером, отец – главный инженер холодильных установок ГосНИИ ГА («папу в свое время выгнали из школы за то, что учительницу обозвал «жидовкой» – полгода нигде не учился»). Москвичи во втором-третьем поколениях (под Великими Луками до сих пор есть несколько деревень, сплошь заселенных Малышевыми).
Рос Петя тщедушным, болезненным мальчиком. Такие обычно становятся объектом для издевок одноклассников. Успеваемость никакая, перешел в следующий класс – и слава Богу. Связался с дворовой шпаной, едва дотянул до окончания восьмилетки. После поступил в медучилище, но как-то справил с компанией сверстников праздник 9 Мая, взломав отдел заказов – «икорочка, коньячок, шампанское», – и пришлось уйти в профессионально-техническое училище на курсы автослесарей. И вскоре произошел случай, когда в обычном подростке, пусть и трудном, впервые явственно проступили черты будущего «солдата удачи».
Однажды получил стипендию, вспоминает Малышев, купил бутылочку винца, выпил с ребятами и пошел погулять в парк (на дворе была весна). Там ребята ездили на велосипеде, попросил их дать покататься. Меня послали подальше, и когда я сбросил пацана с велосипеда, все – а их было больше десяти – набросились, избили. Я пришел домой, умылся, подумал и вернулся в парк. По дороге прихватил металлический прут. С ходу приложил одного этим прутом, а всем остальным приказал лечь на землю. Сказал: «Считаю до трех, не успеете встать, буду бить». Сначала считал медленно, потом все быстрее и быстрее: мне нужно было сильно их побить, очень сильно, чтобы не смогли меня догнать. И, наверное, перестраховался: когда уходил, ни один и не пытался подняться с земли.
Состоялся суд, на котором присутствовали все двенадцать пострадавших от побоев подростков. Малышев прошел судебно-психиатрическую экспертизу, признан вменяемым и приговорен к трем годам лишения свободы и двум – отсрочки. Через два года сочли, что осужденный «встал на путь исправления», ибо к административной ответственности ни разу не привлекался, – и судимость с него сняли.
Жизнь поехала по накатанной колее. В 1988-м окончил ПТУ. Армии успешно избежал – судимость помогла. На общественных началах работал инструктором верховой езды. В 1989-м женился, с будущей женой познакомился случайно, на конюшне – она любила лошадей. Как и многие в те перестроечные годы, интересовался политикой, недолго числился в «Демократическом союзе», но в конце концов примкнул к националистическим группировкам. «Я – русский и старался найти русских, национальную основу».
Жена Малышева была дочерью журналиста-международника Алексея Батогова, издававшего антисемитскую газету «Воскресенье». Малышев жил в доме тестя, в котором частыми гостями были многие лидеры националистических движений Москвы. Так судьба свела его с председателем одного из ответвлений «Памяти» Константином Смирновым-Осташвили. Вместе ходили на «патриотические тусовки», устраивали митинги, распространяли пропагандистскую литературу. Вместе грозили «жидовствующим борзописцам» на скандально известном вечере в Центральном доме литераторов. Разразившийся затем скандал, как помните, завершился для Осташвили тюремными нарами и за несколько месяцев до его освобождения – петлей.
«Я был уверен, – говорит Малышев, – что Осташвили намеренно убили, и решил: пора кончать с тусовками и обычной патриотической говорильней, надо заниматься делом». К этому времени его семейная жизнь дала трещину – «женой она была хорошей, но не сложилось». В один из апрельских дней 1992-го Малышев, как обычно, утром ушел из дома. Но по дороге на работу вдруг свернул на вокзал и купил билет до Одессы. Жене позвонил: «Уезжаю воевать в Приднестровье».
В Тирасполе Малышева сначала включили в отряд коммунистов, который дислоцировался в городе. Напросился на «передовую» – месяц охранял мост через Днестр в Бендерах. С конца июня – уже в составе спецподразделения территориально-спасательного отряда Приднестровья – находился в Дубоссарах. Был дважды контужен взрывами мин.
«Зачем, – спрашиваю его, – тебе нужно было участвовать в боях? Ведь ты в армии не служил, даже с оружием обращаться не умел».
Да, до Приднестровья, говорит Малышев, я держал автомат лишь один раз – на школьном уроке по начальной военной подготовке. Но профессиональным военным стать несложно. Большого ума не надо – нажимать курок, почти любой через два месяца может стать хорошим солдатом. Только чтобы выжить на войне, не надо сразу лезть в пекло. Первый раз я брал «языка» так. Наша спецгруппа переправилась на правый берег Днестра, где проходила передовая румын (так Малышев окрестил молдаван). Солнце уже зашло, мы ползли вдоль невысокой изгороди, за которой горел костер, а вокруг него сидели молдавские полицейские. У кого-то из наших не выдержали нервы – бросил гранату.
т взрыва кострище разметало, стало темно. Исход решали секунды: «быков» гораздо больше, опомнятся и перестреляют нас, как баранов. Пришлось, не раздумывая, браться за нож. До сих пор в ушах стоит хруст, с которым вошел штык в грудь моего первого врага…
В Москву Малышев, сам о том не подозревая, приехал профессиональным наемником. Попытка вернуться к прежней жизни не удалась. На 4-й день по возвращении устроился на работу, а на 6-й узнал: жены у него больше нет – суд расторг их брак, пока он воевал. В его доме остановились приятели из Санкт-Петербурга, с которыми он познакомился в Приднестровье. Их профессия «защитников интересов славян» на этот раз понадобилась в раздираемой междоусобными войнами Югославии. Перед отъездом его познакомили с неким Ястребовым, занимавшимся отправкой
САПЕРЫ В ЧЕЧНЕ: КТО ИЩЕТ, ТОТ НАЙДЕТ
Ранним январским утром 1995 года моя группа инженерной разведки и разминирования двинулась на Грозный с военного аэродрома Моздока. Перво-наперво мы должны были выбрать место для дислокации нашей части, что пойдет на город за нами следом.
Мои ребята и я шли в колонне оперативного полка внутренних войск. Марш проходил весьма своеобразно: когда та или иная машина полка вставала, ее просто спихивали на обочину, чтобы не терять темп продвижения. В итоге мы, сначала двигавшиеся где-то в хвосте, постепенно начали перебираться ближе к середине колонны. Часов через пять я с довольно неприятным чувством обнаружил, что моя машина уже следует первой… и единственной. Позади никого не наблюдалось. Сначала я подумал, что мы отстали от головной части колонны, а потом понял, что просто перепутали дорогу. Перспектива ночевать посреди неизвестной местности нам не улыбалась, хотя в запасе был непочатый цинк патронов и мешок сухпая. Наконец мы разобрались с маршрутом и решили гнать что есть мочи. Повезло: без стрельбы и прочих дорожных приключений через пару часов мы все-таки нагнали ушедшую колону.
К перевалу Терского хребта подъехали, когда уже стемнело. Вереница машин с выключенным освещением медленно продвигалась по мерзлой горной дороге. Вскоре перед нашим взором предстал ночной Грозный. Бросался в глаза мощный факел огня на нефтебазе. Видимо, рванул один из нефтеналивных баков, пробитый снарядом. Небо города озарялось очередями трассеров, вспышками разрывов. Вокруг нас все тоже напоминало о войне: обломки самолетов на аэродроме Северном, остовы сгоревшей техники, чернеющие на снегу воронки от разрывов, запах пороха, гари, выхлопных газов… Вскоре прибавился еще один – запах трупов. Этот запах войны навсегда врезается в память, и потом его ни с чем не перепутаешь.
На следующий день, осмотрев местность, мы выбрали наиболее подходящее место для размещения части – брошенную автобазу. Надо было произвести сплошное прочесывание территории базы. Все помещения, боксы, гаражи осматривали самым тщательным образом, и удача нам улыбнулась: в нишах стен и в подвалах обнаружили тайники с боеприпасами – несколько цинков с патронами, ящик с гранатами. В выгребной яме на окраине базы нашли засыпанные мусором боеприпасы к гранатомету. Еще один тайник был замаскирован в шахте колодца, там находились сами гранатометы. Прочесывание заняло почти день, все устали, но были довольны: задача выполнена. Теперь оставалось только ждать прихода основных сил, растягивая сухпай – его взяли с собой куда меньше, чем взрывчатки.
«Подарки» мародерам
Вскоре группа получила задание: очистить жилые кварталы района Катояма. Нужно было проверить жилые дома, технические сооружения, разведать подходы к ним и разминировать прилегающие полосы на расстоянии 25 метров от зданий. Мы уже почти прошли первую улицу, как по нам открыли огонь из окон ближайших домов. Группа прикрытия омоновцев довольно быстро подавила огневые точки, мы даже не прерывали своей работы.
В брошенном хозяевами доме нашли сейф. Решили его вскрыть. Саперы принялись готовить взрывную сеть на улице, в это время в доме прогремел взрыв. Боец из приданного нам ОМОНа не дождался и выстрелил по замку сейфа из СВД. Тот взорвался – сейф оказался минированным. Нетерпеливый омоновец отделался только царапинами.
Начали попадаться брошенные бытовые приборы, причем довольно ценные. По логике сам факт оставления хозяевами музыкального центра или видеомагнитофона должен был настораживать. Расслабляться при разминировании нельзя, но и на старуху бывает проруха: у меня в руках взорвался настольный калькулятор. Повезло, заряд в нем слишком мал, но все равно битых два часа из моего лица извлекали осколки. Позже в одном из брошенных домов обнаружили видеомагнитофон, который должен был взорваться при включении в сеть. Попадались и другие ловушки – «случайно» оставленные запасы спиртного очень низкого качества. Допускаю, что в этой водке присутствовал не только технический спирт, но и что-нибудь вроде мышьяка.
Приказ: триколор заминировать
Нам дали задание произвести минирование государственного флага России и Андреевского стяга, установленных на верхних этажах президентского дворца, чтобы нохчи не сдергивали их под покровом ночи.
Группа прибыла на центральную площадь Грозного. На восьмом и девятом этажах президентского дворца, изуродованного снарядами и ракетами, развевались государственные флаги России. На первом этаже здания проемы окон были забаррикадированы. Внутри еще не развеялся запах гари, пороха и трупов. Пробираясь по обломкам, наткнулись на полуразложившийся труп. Чей, определить невозможно – времени прошло уже слишком много. Миновав его, мы поднялись по чудом уцелевшим лестницам на восьмой этаж, где развевается российский триколор, прикрепленный к обломку металлической конструкции.
Быстро произвели расчет, сколько нужно минно-взрывных средств, тут же прикинули возможные пути подхода к стягу и приступили к минированию. В первую очередь поставили на неизвлекаемость само древко стяга, две ОЗМки разместили по маршевым площадкам, потом установили МОНки по коридорам этажа. В такой же последовательности произвели минирование площадки этажа, где был установлен Андреевский флаг. На лестничных маршах установили ручные гранаты на растяжках.
Также решили произвести подрыв лестничных маршей первого и второго этажей, чтобы вообще исключить проникновение наверх, к флагам. Рванули, но не сразу. Взрывчатки для этого дела потребовалось больше, чем мы вначале рассчитывали: железобетонные конструкции президентского дворца были в несколько раз прочнее обычных.
После проделанной работы у нас осталось время до возвращения на базу, и мы решили исследовать подвал здания. Далеко углубляться не стали, так как фонари были не у всех, можно было заблудиться. Побродив по полуразрушенным подвальным помещениям, обнаружили неиспользованные ручные гранатометы, боеприпасы к стрелковому оружию. Больше ничего интересного не нашли, стали возвращаться.
Вдруг мое внимание привлек свет огонька в конце коридора. Это не мог быть кто-то из членов группы, я шел последним и всех считал. Значит, чужой. Вскинув оружие и притаившись, я стал дожидаться приближения «огонька». Им оказался парень лет семнадцати. Вытащив жителя подземелья наружу, мы узнали, что он находился в подвале уже два месяца, благо запасы продовольствия позволяли. Наши подрывы его напугали, и он решил наконец выбраться из своего укрытия. Парня отправили на фильтрационный пункт. Наша же миссия была закончена, и мы вернулись на базу.
«Пчелиный сапер»
Подразделение работало на разминировании в Черноречье перед вводом туда основных сил. После этого мы отправились в Шалинский район. Разминировали хлебозавод, больницу, водозаборные пункты, электростанцию. Затем начали работать в жилых кварталах города.
Обнаружили пчелиную пасеку, «обработанную» системой дистанционного минирования ПОМ-2. Пасечник показал место, где в грунте засела мина. По улью, находившемуся рядом, ползали потревоженные пчелы. Сержант, начавший было осторожно раскапывать место падения мины, не смог спокойно заниматься своим делом – пчелы уже летали кругом.
Пришлось лезть самому. До мины еще и не добрался, а пчелы уже облепили с ног до головы. Самые наглые залезали за ворот, под складки одежды, даже в обувь. Одна уже целилась заползти в ширинку. Согнать их я не пытался – мину приходилось вынимать со всеми предосторожностями. Но когда одна тварь все-таки ужалила в лицо, терпеть уже не мог и рывком выхватил корпус ПОМки из почвы. Мина была благополучно уничтожена, зато лицо распухло.
Мои коллеги-саперы в том же Шалинском районе уничтожали около двадцати единиц PC от «Града». Решили уложить сразу все снаряды и взрывчатку в большую воронку. Когда прогремел взрыв, маршевый двигатель одной из ракет заработал, и «карандаш» поднялся в воздух. Все члены группы подрывников с криком и матом повыбегали из укрытий и бросились кто куда. Однако «карандаш» пролетел над ними и устремился далеко в горы. Больше таких экспериментов решено было не проводить.
Почти в каждом дворе, в каждой усадьбе можно было обнаружить неразорвавшиеся минометные мины. После проведения зачисток жилых кварталов – целых районов населенных пунктов склад по приемке взрывоопасных предметов уже трещал по швам. Однажды уничтожали около 160 артиллерийских и реактивных снарядов. Заряда с собой было мало, и приняли решение взрывать все сразу. Но как?
Электрическим способом подрыв произвести не получится: оказалось, что нет ни катушки с проводами, ни подрывной машинки и электродетонаторов, ни огнепроводного шнура – только зажигательная трубка ЗТП-50. Когда личный состав группы и техника оказались в безопасном месте, я привел зажигательную трубку в действие. Она занялась тут же, но мне необходимо было еще выбраться из глубокой ямы, где находились боеприпасы… Никогда в жизни я так быстро не бегал! Движения стесняли бронезащита и полный разгрузочный жилет. Едва успел укрыться – и тут же прогремел взрыв.
Засада под Ножай-Юртом
Нашу основную базу в Грозном решили перекинуть в Ножай-Юртовский район.
Моя группа находилась в кузове ЗИЛа, шедшего первым в колонне. Я сидел в кабине вместе с офицером другой части. В машине вовсю орал магнитофон, и мы не слышали, как боевики уже щедро поливали колонну автоматным огнем. Только взрыв выстрела гранатомета прямо перед машиной вернул нас к реальности. Обстрел велся с правой стороны по ходу движения колонны – с высот Гудермесского хребта.
Выскакивали из кабины через дверь водителя. Оказавшись на обочине, я обернулся и с ужасом увидел, что наш ЗИЛ катится назад, прямо на следующую машину. Время на раздумья не было – я бросился к машине, вскочил на подножку, проник в кабину и поставил «зилок» на «ручник». Потом отвел группу к обочине.
У нас уже были потери: тяжело ранен сержант Сергей и легко ранены пятеро бойцов. Санитар был молод и находился в шоке, поэтому обезболивающее раненым колол я. Сержант получил два огнестрельных ранения: в печень и бедро. Подоспевшая группа разведки поделилась лромедолом. Но Се