Работал я как-то в микрокредитах. Да-да, знаю, что там с людей в три шкуры дерут, плохо это и вообще, я не человек. Но оправдания ради, скажу, что отработал там недолго. Но был один случай, который я помню до сих пор.
Пришла мне заявка на клиента, к которому надо было ехать и оформлять кредит. Сумма небольшая, всего тридцать тысяч. Проценты как всегда бешеные, но не в этом суть.
Приехал я к ней, долго стучался в дверь, прежде чем открыли. Хозяйка, женщина в возрасте, поприветствовала меня и впустила в квартиру.
Обычная такая квартира, советская мебель вперемешку с Икеевской. Чисто, аккуратно. В общем, ничего примечательного.
Я попросил ксерокопию ее паспорта. Она принесла.
Помню, когда оформлял ее, смотрел на ксерокопию паспорта и она там так молодо выглядела. Сорок два года, как сейчас помню. Квадратное немного лицо, широко посаженные глаза и ровные до плеч волосы.
Разговор завязался как-то случайно, как это часто и бывает. Я отдавал ей карточку на которую приходят деньги и брал у нее первый платеж. Когда она давал мне тысячу двести, то тряслась вся. Всё боялась, чтоб ее не обманули. Я без лишней суеты рассказал ей повторно условия, она задумалась. И вроде как неудобно ей было спрашивать, но она все равно говорила-говорила и нет, да спросит, точно все честно и точно не обманут? Так слово за слово, она начла рассказывать, как ее выгнали с собственной комнаты.
Жила она в коммуналке. Однажды пришли два человека и купили комнату у соседей, затем начали создавать условия, чтобы остальные соседи оттуда съехали. Отрезали трубы отопления, сломали газовую плиту, сломали общий холодильник, канализацию, туалет, ванную. В общем сломали все до чего дотягивались руки. Полиция молчала, так как не было преступления. Вы там живете, вам там и договариваться, - говорили они, - а пока лично вашего не сломали, то и дело завести не можем.
В итоге все соседи съехали, одна она осталась с дочкой. Затем умер ее отец и, как бы абсурдно это не звучало, смерть отца была ей на руку. В общем она переезжает в квартиру отца так как с соседями этими, дело доходило уже до рукоприкладство. Они ей выходить запрещали и насильно заталкивали обратно в комнату.
Только вот историю мне эту рассказывала старуха. Старуха, которая три года назад выглядела как тридцатипятилетняя. Тогда я лично убедился, во что  тяжелая жизнь может превратить человека. Лицо ее все покрылось морщинами, особенно возле глаз. Миллионы маленьких морщинок. Нет ни одного нижнего зуба и волосы как солома – сухи, редкие и седые. Да и сама она выглядела не ахти… сутулая, плечи постоянно к груди прижимает, взгляд подозрительный и очень испуганный. И мне так не хотелось, чтобы она расплакалась. Я, можно сказать, боялся этого.
Короче перебралась она в квартиру отца, так они ее и там нашли. Порезали ей дверь ножом, а потом в звонок звонили и в квартиру ломились и это в четыре часа ночи. Я тогда представил воочию, как ей было страшно. У нее никого нет. Родственников нет, друзья разъехались, она одна с дочкой. В четыре часа ночи раздается стук в дверь и крики. Дочь просыпается и в слезы, ей около шести примерно. Женщина подходит к двери, а оттуда мужской голос басом: «Ты чего это комнату бросила тварь? А продавать ее нам кто будет? Мы тебе дверь порезали, можем и по горлышку пройтись. Поэтому подумай. Мы вернемся».
Она тут же отбежала от двери и начла успокаивать дочку. Хотя саму трясло как в лихорадке.
После этого случая, она естественно пошла в прокуратуру, точнее она уже не раз туда ходила, где ей и объяснили, как происходит отжим квартир.
Подыскивается коммуналка. Все жильцы проверяются на родственников и, если нет серьезных людей, то они абсолютно чисто, с юридической стороны, приобретают одну из комнат. После чего начинается своего рода геноцид местного населения. Местного, в смысле соседей. Таким образом, все бегут как с тонущего корабля крысы. Продают им же по дешевке и бегут оттуда. А по дешевке продают, потому, что никто у них дороже-то и не купят, с такими-то соседями.
 Но сделать власти ничего не могут.
Женщина эта, еще про свою подругу говорила, которая посоветовала обратиться на телевидение, дабы придать огласке этот произвол и попытаться всколыхнуть общественность.
 - Но куда я с таким профилем? – сказала она мне, показывая на лицо. – Ходила уже я по Петровкам 38 и на НТВ звонила и в Чрезвычайные Происшествия, но там тоже ничего толкового не сказали.
Я лишь слушал и редко отвечал. Мне было искренне жаль ее.
Одна, с ребенком.
Я никуда не спешил, но целый час проговорить, а точнее выслушать человека, которого видишь впервые в жизни, довольно странно. И я не хотел уходить, потому как знал, что ей больше не кому это высказать. Дочке своей? Кому?
Она боялась, что они вернутся, и в тот момент, я понял, почему она так долго не открывала дверь.
Я почувствовал, что она вцепилась в меня как в последний островок надежды. Вряд ли она думала, что я ей чем-то смогу помочь. Ей просто хотелось выговориться.
И она это сделала.
В ее глазах я видел настоящее лицо паники. Это, пожалуй, самое сильное чувство, которое читалось в ее поведении.
Честно признаться, мне был неприятен рассказ. Какой-то осадок даже сейчас, спустя столько лет, поднимается внутри. Но все-таки приятно от того, что я ей хоть чем-то помог. Может и незначительно, но все же…
Черт, до сих пор так отчетливо помню ее испуганное лицо. До встречи с этой женщиной, мне казалось, что подобные истории начинаются и заканчиваются в телевизоре. А тут, передо мной стоит реальный человек.
Она была много раз близка к настоящим слезам, но все сдерживала себя. Я видел, как увлажнялись ее глаза и видел, как они начинали блестеть, после чего она, прерывала речь, отворачивалась и что-то бубнила, типа: Ну ладно, было и было! Хватит об этом. Особенно тебе выслушивать это незачем, - говорила она мне, - ты вон, молодой, у тебя все будет хорошо. И после таких фраз, снова возвращалась к рассказу.
В итоге она получила займ, я взял первый платеж и ушел по своим делам, а она осталась в отцовской квартире, наедине с дочкой, дожидаться своих «соседей».
Так как я говорил, что отработал недолго, то и окончания истории не будет. Честно, я не знаю что случилось дальше, но случай этот я помню до сих пор.

из слов моей бабушки

Моя бабушка была неграмотная, но это не мешало ей знать несколько языков: русский, украинский, молдавский, румынский, немецкий и немного польского. Жизнь заставила выучить. Жизнь, иногда и не на такое подпишет.
Родители отправили ее в школу, но не успела она закончить первый класс, как ее выгнали из этой школы. А получилось это, до глупости просто.
Для любого первоклашки, кажется, что школа открывает новые горизонты и теперь он уже, если не совсем взрослый, то близок к этому как никогда. Так было и для моей бабушки. Ее одели с иголочки, хотя семья жила небогато. Привязали два огромных банта к косичкам, сшили рюкзак, купили тетради и карандаши.
Так как дело происходило в очень религиозном селе, то и школы естественно были при церквях. Это село вообще было некоторым образом обособлено. Жители ее не были православными, все как один они были крещены в старообрядческой вере, еще иногда их называют липоване. Если вкратце, то в семнадцатом веке, после реформ в церкви, произошел раскол. Кто-то последовал и поддержал реформы, кто-то хотел оставить все как есть. Вот как раз те, кто не хотел ничего менять там и жили.
Так вот, все школы там были при церквях и детей обучали грамоте священнослужители. Обучали в основном азам и самым необходимым, чтение, письмо и математика. Естественно очень много из школьной программы было связано с Библией. По ней учились читать, ее переписывали, от туда же учили стихи и отрывки.
Как вспоминала бабушка, за неповиновение и неуважительное отношение к учебе или учителю, двоек не ставили и не вызывали родителей в школу. Поступали очень просто – сыпали крупный горох в угол, куда и ставили на голые колени провинившихся. Пороли розгами и очень часто били линейкой по рукам.
Били сильно.
- Линейка была не такая, какие щас делают. Этой линейкой я бы даже с удовольствием получала и не почувствовала. То была линейка, которая больше походила на указку. Хотя учителя ей и пользовались как указкой. Увесистая такая палка.
Много было пролито слез, прежде чем ученики научились читать по слогам и складывать простейшие числа. Но в то время это было нормально и никто не заявлял в ООН о правах ребенка. Что уж говорить, тогда-то и ООН не существовало. Все родители верили учителям и считали, если ребенок наказан и пришел домой с распухшими пальцами, с синяками на коленях и на заднице, значит он этого заслужил и так было надо.
Такие были времена.
Как говорилось выше, школа была при церкви и преподавали там были все те же священнослужители.
Моя бабушка пошла в первый класс и так как она была довольно упрямой, то ей часто доставалось. Такими темпами, с горем пополам, она проучилась до весны.
Теплое солнце роняло лучи на село и у всех сельчан настроение было приподнятым. Неудивительно, ведь скоро великий праздник Пасха. Праздник с которым оканчивается великий пост. И наконец-то можно вдоволь наесться сладостей, рыбы, мяса, курицы и прочего.
Для детей это всегда веселье.
На Пасху, во дворе церкви, накрывали огромный стол и каждый желающий мог спокойно заходить и кушать, что ему хочется. Никто не следил за тем кто сколько берет, следили лишь затем, хватает ли еды. Стоит отметить что эта традиция сохранилась и до наших дней.
Но сам праздник Пасхи еще не наступил. Шла последняя неделя перед окончанием Великого Поста.
После уроков, моя бабушка отправилась домой. Скинула вещи и вылетела на улицу, где ее ждали друзья и подруги. Обычно дети играли во дворах или же ходили на речку. Но только она хотела убежать, как ее позвала мать и сказала отнести отцу Сергию сверток. Она не заглядывала внутрь, ей лишь хотелось побыстрее избавиться от свертка и догнать своих друзей.
Она прибежала в церковный двор, где полномасштабно шли приготовления к празднику. Посреди двора сколачивали козлы, на них ставили настилы и устилали все это белоснежными скатертями. Рубили дрова для топки, украшали и облагораживали территорию.
Девочка заглянула в церковь, где никого не оказалось, тогда она решила пройти в келью, где обычно и собирались священники.
Никто из рабочих ее не замечал, все были заняты своим делом.
Она приоткрыла дверь и услышала чьи-то голоса. Один из которых, явно принадлежал отцу Сергию, которому и предназначался сверток. Она вошла в предбанник и увидела картину, которую не должен был видеть ни один человек. Даже сам Бог не должен был знать о том, что происходит под крышей кельи.
Но маленькая девочка, по стечении обстоятельств, увидела это. Нет, там не происходило ничего противозаконного или развратного. Просто за столом сидел отец Сергий, который за обе щеки уплетал мясо и куриные ножки, селедочку с картошкой обильно политую сливочным маслом.
Он вздрогнул и спросил:
- Чего тебе, дитя?
- Меня просили передать, - сказала девочка, отдала сверток и вылетела из греховного места.
И ничего бы не было. Бабушку не выгнали бы из школы и не били бы по рукам до такой степени, что она писалась. Но дети не знают запретов и правил, поэтому она рассказала друзьям. А спустя несколько дней, весть быстро разнеслась не только по школе, но и по всему селу.
По официальной версии ее перестали допускать до занятий из-за того, что она не держится и мочится. По неофициальной, выгнали ее из-за того, что она не умеет держать язык за зубами и рассказывает то, что не стоило бы рассказывать.
Читать и писать она научилась уже взрослая, так как дальнейшему образованию помешала Великая Отечественная Война. По вине которой, кстати говоря, она и выучила все языки. Опять же – жизнь заставила.

Знал я мужика одного - Матвея. Он егерем в лесничестве работал, а точнее жил там на постоянке. Ни семьи, ни детей нет, оттого он и пропадал там в своем домике в лесу. Жил себе один, проверял силки да капканы, считал деревья, собирал травы. Иногда выходил в люди, чтобы немного продать мяса, пушнины, трав и настоек, а вместо этого взять немного благ от цивилизации: батарейки, газеты, патроны, керосин и прочую мелочь. Так же он обязательно брал головку своего любимого сыра, коньячку с водочкой и табак. Сигареты не признавал, поэтому всегда крутил себе сам.
Я еще малый был и часто ходил с Матвеем в лес. Интересно мне было.
- А какой должен быть настоящий охотник?
- А я не настоящий? – улыбался он мне широким бородатым лицом.
- Я тоже хочу стать охотником.
- Не знаю, каким должен быть охотник, но скажу тебе каким он быть не должен. Хуже всех качеств в охотнике это жадность.
- Жадность!?
- Да-да, она самая. Охотник не должен брать больше того, что ему надо для жизни и выживания. Он должен забыть про наживу и думать меньше о себе и больше о животных.
- А ты мне дашь стрельнуть в кого-то?– Тут же я менял тему, забыв о его нравоучениях.
- Рано тебе в кого-то стрелять. Но в банку можешь два патрона высадить.
Радости моей не было предела.
Как часто случается, детские меты остаются там же – в детстве. Охотником я не стал, но связь с Матвеем не потерял и иногда навещал его. Для меня такой отпуск был лучше любого другого. Когда вокруг природа, лес. Связи с цивилизацией тоже нет, но это даже к лучшему.
Птицы поют кругом. Вот так вот выйдешь рано утром, когда еще туман плотный и вдохнёшь полной грудью эту слизь и так сразу приятно становится. А звуки какие там по утрам… опять же в туман. Какие-то они тяжелые, как будто прорываются через водную пыль. Хотя нет, даже не тяжелые, а жирные. Завоет где-то волк и вой этот как колокольный звон, долго еще блуждает по лесу, пугая животных.
Скучно стало Матвею, хотя для меня до сих пор вопрос открытый. Сорок лет не скучал, а тут, скучно ему стало. Короче говоря, взял он себе щеночка забавы ради. Ни родословной у него не было, ни паспорта, ни прививок. Подобрал он его на рынке, когда за продуктами ездил так и прижился он у него. И рядом с избушкой теперь стояла будка. Жили они вдвоем, охраняли лес.
А пес-то оказался не из хрупких. Явно в его родословной затесался то ли мастифф то ли овчарка какая-то, потому как Раф, так Матвей назвал своего друга, вымахал здоровенной собакой. Еще щенком он часто пытался лаять и рычать одновременно, отчего выдавал что-то типа: рфффф…. раф, раф… поэтому так Матвей и назвал его.
Сдружились они, а по-другому и быть не могло. Что касается меня, то по первой, Раф относился ко мне с некоторой настороженностью, и мои чувства были к нему взаимными. Сложно не относится с опаской к этому комку шерсти, у которого голова как твои две. Но после пары раз наша дружба наладилась. Сухой корм сделал свое дело и Раф всегда подбегал ко мне, заваливался и начинал облизывать и выпрашивать корм.
Так и жили Матвей да Раф. Куда Матвей, туда и пес.
На следующий год, когда я приехал к Матвею, ко мне никто не кинулся на грудь, не начал облизывать и не выпрашивал корм. Как сказал Матвей, Раф погиб трагической смертью, в бою с волком.
- Вон его могилка, - ткнул Матвей на небольшой холмик с крестом, под деревом.
Приличия ради и за ненадобностью я высыпал приготовленный корм на могилку.
И видел я, как тяжело Матвею было свыкнуться с мыслью, что Рафа больше нет. Наверное это может показаться глупым или нереальным, но именно из-за смерти Рафа, Матвей стал чаще прикладываться к горлышку.
- Ты бы завел себе кого-нибудь, - советовал я ему.
- Не могу, - отвечал Матвей, - нет больше такой собаки и не будет никогда.
И так странно было видеть слезы у взрослого мужика, которые он как мог пытался сдержать.
Я понимал и видел, что Матвей медленно и уверенно спивается. Поэтому, когда в следующий раз он выбрался в цивилизацию, я настоял на том, чтобы взять щенка.
- Что ты понимаешь, - говорил он мне, - это должно быть от сердца, вот здесь, - приложил он грубую ладно к груди. – Проходя мимо щенка, я почувствовал укол и поэтому взял его. Или ты думаешь я его от жалости взял? Что я малый какой-то. А вот так брать, да еще и покупать щенка я не могу. Вот пока не ёкнет, не могу ничего поделать.
В конце моего отпуска, когда Матвей провожал меня и снова оказался в городе, я снова настоял на том, чтобы он все-таки взял себе щенка. И, хотя он продолжал отпираться и разглагольствовать о том, что у него ничего не ёкает и не шаволится в груди, но щенка все-таки взял.
- Может у них и родство какое есть, - сказал Матвей, - Рафа я тут же на рынке подобрал.
И стал жить Матвей бок о бок с новым другом Громом. И вырос Гром ни чуть не меньше Рафа, правда расцветкой отличался. Раф-то яркий был, палевый, а Гром весь черный, кроме одного белого пятнышка на левой стороне груди. Матвей часто называл его цыган.
С самых первых дней жизнь у них не заладилась. Гром сожрал, весь запас его любимого сыра, а потом запутался и разгрыз рыболовную сеть. Получил он, правда тогда по первое число и долго потом в будке прятался.
- Ух… цыган, - прикрикивал Матвей проходя мимо будки. – Весь черный и душа твоя черна.
Не сошлись они характерами.
Матвей все сравнивал его с Рафом и жалел о том, что перед ним не сам Раф, а это жалкое подобие верного пса.
Заслышав вой волков, Гром прижимал уши и бежал к будке, а Матвей только презрительно смотрел ему в след.
Ушел однажды Матвей в лес и оставил Грома охранять хозяйство. А как вернулся, то увидел что те немногие птицы которые были в хозяйстве, все передавлены и мертвы. Разбросал их кто-то по двору. Так и не узнал Матвей кто это сделал. То ли лиса всех подавила, то ли сам Гром. Но как бы там ни было, взбесился Матвей на Грома.
Сильно разозлился он. Да в этот вечер еще и поддал чуть больше обычного.
Сидел он в своей избушке, чадил терпким табаком, а рядом Гром в ногах лежал.
- Что ж ты так поступил-то, черная твоя душа? – спросил он пса. – Что это ты не смотришь даже на меня, а? стыдно? Или боишься? А может, презираешь ты меня? А? – но Гром и на это никак не отреагировал.
Матвей тяжело встал, подошел и ногой ткнул его в бок, на что гром оскалился и остался лежать на месте.
- Это ты мне! – полукрикнул Матвей. – Мне!?
Он не поверил своим глазам. Ему и в голову не могло прийти, что бы его же собака на него скалилась.
- Ну, пшел от сюда, - и Матвей попытался сдвинуть пса, на что Гром согнулся и укусил Матвей за ногу. Хорошо так приложился.
Матвей закричал и отпрыгнул. Секундный шок и испуг тут же прошли, и глаза его начали пылать гневом. Не чувствуя боли от укуса, Матвей направился к грому. Подойдя вплотную он размахнулся и как следует вложился в удар. Кожаный сапог плотно пришелся по правому боку Грома.
Гром не ожидал удара, хотя и следил за хозяином. Он заскулил и отпрыгнул. Прижав уши, он кинулся к выходу, но дверь была заперта. После чего Гром несколько раз пробежал по дому, переворачивая стулья и разметая все вокруг себя. Затем он решил спрятаться под стол, откуда и продолжал следить за Матвеем.
- Не уйдешь? – крикнул Матвей и в два шага оказался возле стола.
Гром, почуяв беду, вновь оскалился.
- Ах ты ж цыган проклятый! – рык Грома еще больше разозлил Матвея, который начал бить его под столом.
Поначалу Гром пытался укусить или ударить лапой, но спустя минуту он лишь скулил и извивался на полу как уж на сковородке.
Удар следовал один за другим и лишь после того, как Гром не проронил ни звука, Матвей остановился.
В кромешной тишине было слышно лишь тяжелое дыхание Матвея. Он стоял над полумертвым Громом, крепко сжав кулаки. В глазах еще продолжала гореть ярость, но с каждой секундой, пелена с глаз спадала и Матвей начинал понимать, что же он натворил.
Он медленно выдохнул и решил выйти проветриться. Оставив дверь открытой, Матвей спустился и начал вытирать кровь с сапог о траву. Минут пять он оглядывал сапоги со всех сторон и лишь потом, скрутил самокрутку, присел на крыльце и закурил.
Когда уголек уже жег пальцы, Матвей услышал сзади шорох. Это Гром полз на передних лапах, царапая деревянный пол.
Стыдно стало Матвею, он отвернулся, а Гром немного полежав без движений, умудрился подняться на четыре лапы, прихрамывая и изгибаясь, побрел в будку.
- Там он? – спросил я указываю на одинокую будку.
- Да нет, же. Это еще месяц назад было. Дело в том, что на следующее утро я его так и не увидел. Ни на следующее, ни после он не появлялся. Свыкся я уже, что нет его, хотя где-то внутри все-таки надеялся, что не исдох и еще вернется. И вот вчера, пошел я в лес, грибов поискать после дождика. И не взял с собой ничего. Свободу и превосходство тут свое почуял. А это ведь лес. Тут так нельзя, тут всегда надо быть начеку. Наклонился я за белым, а боковым зрением серого заметил. Тут же дикий страх пробрал. Ну, все думаю, крышка мне. У меня всего-то, сумка была да ножик, вот, с мизинец, да еще и лезвие там тонкое, глядишь обломится. Медленно, чтоб не провоцировать, я встал в полный рост, повернулся к нему лицом и аккуратно так, шаг за шагом назад ухожу. Смотрю в его желтые бешенные глаза и как черепаха двигаюсь. А он на меня уставился, в полуприсядке такой смотрит и клыками светит. Рычит зараза. Один момент и он уже в шаге от меня. Я естественно отпрыгиваю, а сам справа слышу еще кто-то рычит. Выскакивает Гром и на полпути сбивает волка в сторону. Я сумку с ножом бросил, руки в ноги и бежать. И вот я здесь…
Матвей вздохнул и хлопнул себя по ногам, будто вставать собирается.
- А гром. Где он? Жив?
- Сдох он, - с болью в голосе сказал Матвей, - вчера же, поздним вечером приполз обратно. Вон там теперь он, - указал Матвей на свежую могилку рядом с Рафом, - там теперь оба они, - поправил он.

из слов моей бабушки

Гулящая баба никому не мешает, пока не начинает якшаться с женатыми мужиками.
Живет в селе девушка по имени Алла, у которой четверо детей и которую недавно бросил муж, оставив без помощи. Алименты не платятся, так как официально он нигде не трудоустроен. Муж ее, уже нашел себе новую пассию с которой и живет, благополучно позабыв об Алле и о своих четырех отпрысках.
Мать одиночка тянет лямку добросовестно. Себя не жалеет, работает на двух работах и едва перебивается с хлеба на соль. Спустя полгода в ее жизни появился мужчина. Пока что они не живут вместе, но он помогает ей справляться с хозяйством, иногда сидит с детьми. Грубо говоря, сейчас у них фаза притирки.
Но, как известно, на деревне слухи распространяются с молниеносной скоростью. Как говориться: не успел бзднуть, уже кричат обделался.
Так вышло и с Аллой.
Кто-то пронюхал, у кого-то чесался язык и понеслась по деревне слава о том, что не успела она расстаться со своим суженным, как тут же нашла себе новую жертву.
Старая бабка Женя, встретила как-то Аллу и давай мораль читать.
- Нехорошо ты поступаешь Алла. Не бережешь ты честь свою и водишь не пойми кого к себе. Какой ты пример подаешь детям? Чему ты их учишь? Так же менять мужей как перчатки? В кого они превратиться? – и пошла, пошла, пошла… язык-то без костей, а сама-то баба Женя ни мужа ни детей не имеет. – Вот я, - продолжала она, - своему Степану до сих пор верна. Как покинул он меня. Оставил одну на белом свете, так я больше и не ходила ни к кому. А ты.. эх… молодежь – ни чести, ни достоинства.
Отчитала ее баба Женя и пошла по своим делам, а бедная Алла осталась в раздумьях.
И знает ведь Алла, что не права бабка, а все равно на душе нехорошо стало. А вдруг и в самом деле, продается она. Вдруг дети и правда нахватаются да пойдут потом по миру.
Проболталась как-то Алла о своем разговоре другой бабке, ровеснице бабы Жени. И вот что та поведала.
- Не переживай ты так дочка. И не бери близко к сердцу. А все что наплела тебе бабка Женя, выплюнь и разотри. Да посильнее. Если бы ты знала какая она была в молодости, то плюнула бы ей в рожу еще при разговоре. Не раз она без подола ходила по селу, так что не томись и живи со своим, если он тебе мил.
- Без подола? – спросила Алла.
- Так и есть, без подола. Раньше, в старину, особенно после войны, тяжело было с мужиками и каждая держалась и берегла своего как зеница око. И как только на селе появлялась такая прошмандовка как вот эта бабка Женя, то остальные бабы, принимали свои меры. И ладно если бы она свободных трогала, так ведь нет. Вцепится в женатого мужика, как клещ в вымя и сосет его сосет, пока тот бедный со своей не разойдется. Промурыжит она его и бросит. Не пройдет недели, как она себе новую жертву исчет. И снова вцепится и мурыжит, сосет, тащит его на свою сторону. Заметив такую бабу на селе, остальные собирались в кучку, подкарауливали ее где-то за углом и наваливались всей кучей.
- Били?
- Нет, что ты. Бить не били… они ее без подола оставляли. А делали они это вот как. Схватят ее, задерут ей юбки, завяжут узлом на голове, руки свяжут и пустят по селу прохаживаться. Пусть светит своими прелестями не только женатым, но и всем остальным на радость. Детвора тут же собиралась, да и сельчане обступали кругом. И ни разу не было, чтобы хоть кто-то помог такой бабе.
- И так несколько раз?
- Ну что мы, изверги что ли?! – усмехнулась бабка, - просто у людей память короткая, а желания ого-го какие. Пройдет лет пять и все забывается. А если она не исправится, то снова начинает по женатым мужикам ходить. Приходиться снова ее учить и оставлять без подола. Вот так и бабка Женя, несколько раз без подола оставалась. Так что доча, не слушай ты ее сказки, а живи себе как живется.

рассказ моей бабушки

Шли тяжелые послевоенные годы. Страна поднималась с колен и каждый колосок был на счету. К работам привлекались буквально все. Моей бабушке тогда уже было около двадцати и работала она дояркой.

В тот год выдался хороший урожай картофеля и сборщики не справлялись, отчего в помощь им привлекали со всего колхоза, в добровольно-принудительном порядке.

Как говорилось выше, еды было крайне мало. Едой платили людям зарплаты, но ее все равно не хватало, чтобы прокормит семьи. Каждый крутился как мог. Кто-то наливал молоко в грелку и прятал под подол. Кто-то комбикорм или зерновые зашивал в специальные мешки и там же – под подолом, уносили домой.

Естественно все это строго каралось и люди старались «заимствовать» у колхозов с максимальной осторожностью.

Собирая с полей картофель, рядом с ними всегда находился Прокоп - высокий, стройный мужчина лет под пятьдесят. С широким лбом, змеиными глазами и очень острым взглядом. Мужик, как говорила мне баба – толковый, но уж очень занудный и правильный. Среди баб его звали полицай, хотя им он никогда не был. А прозвали за то, что он всегда находил их тайники.

А делались эти тайники довольно просто.

Весь собранный картофель скидывался в одну большую кучу. А под вечер, приезжал трактор и забирал урожай. Но прежде чем они его отнесут к той самой куче, бабы копали ямки, куда и прятали некоторое количество картошки. После того как рабочий день заканчивался и поле никто не охранял, а самое главное рядом не было всевидящего полицая, бабы пробирались к закопанной картошке и растаскивали ее по домам.

Но Прокоп не дремал и почти каждая их яма была им лично проверенна.

Долго они гадали, как же он умудряется находить все тайники. Оказывается, Прокоп смотрел на землю. Если земля сырая, значит там что-то есть.

Он садился на корточки, разгребал землю рукой и вот она, спрятанная картошка тут же показывалась из-под земли.

Другие начальники тоже были строги, но все-таки закрывали глаза на некоторые вещи. Прокоп не был другим.

Решили бабы его проучить.

Долго они ломали голову над тем, что бы такое сделать. В итоге придумали.

Заметив, что каждый их тайник он проверяет лично и не абы как, а садится на корточки и руками разгребает сырую землю, к ним пришла незатейливая мысль.

В обеденное время, когда солнце жжет хуже всего и любая полевая работа превращается в ад, бабы обедать не пошли.

Вместо этого,они затаились в тени посадки и пристально следили за полицаем, который, высоко задрав голову прогуливался по вспаханному полю.

Широкий потный лоб Прокопа блестел на солнце. Змеиным взглядом он высматривал свежую землю и завидев такую, тут же шел, присаживался на корточки и широкой ладонью раскидывал землю по сторонам.

Уже три тайника он раскрыл за какие-то двадцать минут и настроение его стало чуть лучше, нежели утром.

Прогуливаясь, он заметил еще один тайник, который по своим размерам был больше всех предыдущих. Глаза его вспыхнули азартом. Он подошел и присел на корточки.

Бабы замерли.

Смахнув верхний слой земли, Прокоп, со всей своей педантичностью и ответственность начал выгребать землю руками. И каким же было его разочарование, когда рукой он наткнулась не на твердый картофель, а на что-то жидкое и довольно вонючее.

Вытащив руку из-под земли, Прокоп не мог поверить, но его пальцы до самой ладони были измазаны в го*не.

Бабы больше не могли тихо сидеть и взорвались хохотом.

Весь раскрасневшийся и пристыженный он вытер руку о землю и поспешно удалился с поля.

После этого случая, Прокоп перестал так тщательно высматривать тайники и для надежности, обзавелся палочкой.