Въезжаю в съемную квартиру. Однушка в сталинке: потолки 3.5 метра, огромные окна, с аэродромоподобными подоконниками и нишами под батареи, в которых отдельную комнату можно было бы замутить.
Хозяйка квартиры – точнее наследница усопшей хозяйки – знакомая. Проживать впустили не абы кого, а аж меня, потому, что чистоту и порядочность умею, и гарантирую, а мне, за то, разрешили квартиру полностью под себя модернизировать: ненужное выбросить, обои переклеить и даже на стенах рисовать (была задумка забубенить дерево в углу – для пятилетки дщери).
В комнате стояла древняя «стенка» страшно популярная в девяностых и навевающая тоску (по той же причине), заваленная богатством прошлого века – хрусталем, керамическими статуэтками, кассетами, творчеством Донцовой и прочей, абсолютно мне ненужной, чепухой. Всё, включая стенку, разрешили выбросить/отдать.
И вот дело близится к финалу, я молодец – стенку снесла, обои поклеила/покрасила. Пора заканчивать, тем более что на всё про всё чуть больше суток – отпуск закончился. Суечусь я значит,конь у меня если и валяется, то край не продуктивно, а время уже к закату - скоро стемнеет, освещения нет (люстру скрутили). В общем - не проблема: когда разбирали стенку, нашлась настольная лампа – прищепка (такой, знаете, советский шедевр, который, при желании, может целый район светом обеспечить).
Ищу. Не могу найти. Ищу час, в комнате сумрак, мне уже жутко: что за мистика, блеать, я же точно помню, что она была!
Еще через полчаса совсем отчаялась – нет нигде. В комнате почти темно.
И тут меня, барышню, старательно не верующую в загробную жизнь, духов и всякое такое, настигла страшная догадка, а следом жало стыда.
Жил человек, добро наживал, хранил значимое, сердцу дорогое. Умер человек. Увезли далеко от родной обители, значимое обрекли на выброс и забвение. Пришла какая-то пизда иванна, разворотила тут все, переделала.
И смотрит на меня сейчас человек, в уголочке незаметно сидя, как я с энтузиазмом разрушаю по кусочкам всё что строилось. Денно разрушаю, и нощно теперь тоже.
И горько ему.
Горько ему, совестно мне. До слёз. Встала я, бестолковая, посреди комнаты и говорю: Татьяна Петровна, милая моя, простите великодушно! Видит Бог - не со зла творю, не из-за малодушия вандалю! Так получается. Простите.
И вдруг слышу звук, напоминающий тереньканье придверной подвески-гирлянды – брлаааам. Поворачиваю голову на звук – под подоконником, в глубине ниши, стоит лампа. "Музыкой ветра" оказались, висящие на трубе батареи, пластиковые вешалки от детской одежды (штук десять). Только с чего им бремчать? Никакого сквозняка в комнате не должно было быть – окна и двери закрыты, обои же клеила же.
Судя по тому, как затихло сердце, я почти присоединилась к бабушке Тане...
Развязка.
На подоконнике стояла высоченная стопка книг. На них, сверху, лежала льняная салфетка. Точнее не лежала, а почти висела, зацепившись за «заусенец» обложки. И когда я, в полупустой огромной комнате, начала вещать свое покаяние, эхо таки избавило тряпочку от единственного, слабенького препятствия и та брякнулась вниз, задев вешалки.
А вот если бы я не навела разведку, родилась бы баечка про справедливую барабашку.
Но перед Татьяной Петровной все равно немножко стыдно, хоть и не живу уже там.
