Сегодня журналист Иннокентий разочаровался в профессии в очередной раз. Ему поручили написать статью о всероссийском конкурсе, который закончился скандалом. Это был детский конкурс, организаторы действительно оказались уродами, которых ничего не интересовало кроме денег.

Однако, 6000 детей в обиду никто не дал, государство отдувалось за этих пи.... Малахов бегал, ища скандала(это не утрировано, именно тот Малахов). Однако, не было скандала. Отдельные провокаторы из толпы подбивали людей к агрессивной реакции. А люди хоть и были недовольны, но понимали что главное праздник для детей. Агрессии не последовало, дети для родителей и педагогов дороже, чем собственные эмоции.

Иннокентий поговорил с ними. Результатом стала такая статья:

Трудолюбие и настрой на победу позволили юным хабаровчанам избежать проблем на конкурсе в Москве

Юные участники студии эстрадного вокала «Жемчужина» стали победителями и лауреатами конкурса мировой премии в области исполнительского искусства Art-Premium People Awards. Конкурс сопровождался скандалом, связанным с неудовлетворительной организацией. Однако, настрой на победу, трудолюбие и малочисленность хабаровчан позволили избежать неудобств.

Конкурс проходивший в Москве разочаровал многих участников коих собралось 6000 человек со всей страны. Участники и педагоги столкнулись с безответственным отношением организаторов. Были проблемы с проживанием, транспортом, питанием. Отменялись экскурсии для детей.

- Таких проблем, как у участников из многих регионов, у нас не возникло. Детей было всего десять, так что проблем с размещением в столице не было. Поселились в небольшой гостинице недалеко от места репетиций. Ребята у нас целеустремленные, потому посвящали все свободное время подготовке к финалу. Так что проблемы с экскурсиями также обошли стороной, - поделилась Татьяна Шикаренко, директор дворца детского творчества "Маленикий принц", где занимаются подростки.

Официального награждения участников победителей на сцене Кремля не состоялось, дипломы дети получали в гостиницах. Гала-концерт начался с значительным запозданием и не собрал обещанных звезд эстрады.

- Нашим ребятам все понравилось: ехали побеждать, а не ради поп-звезд. Вернулись довольными с дипломами. Двое ребят выступили на сцене Кремля, - сказала Татьяна Шикаренко.

На главной сцене страны блистала София Еремченко, финалистка среди конкурсантов 11-14 лет. Кампанию ей составила Яна Пак, победительница в категории до семи лет. В состав команды края, так же входили участники из Бикина, Комсомольска-на-Амура, посёлков Ванино и Чегдомын.

Иннокентий довольный собой пошел за пивом. По возвращению на почте его ждало письмо:

- Иннокентий, трудолюбие и настрой вообще никому не интересны, - отписался редактор.

Работа обязывает - парень подчинился, изменив заголовок: "Трудности на скандальном конкурсе в Москве не помешали юным хабаравчанам завоевать награды."

- Заголовок не корректен, исправьте! - ответил редактор.

- Объясняю свою позицию: новость высосана из пальца по вашей же просьбе. Инфоповод - отсутствует. Трудолюбие и жажда победы не интересны никому? - Это лишь ваше мнение, это вечные ценности - они интересны и достойны того, чтобы о них говорить, - скалился в письме Иннокентий.

- Инфоповод в том, что конкурс оказался липой, а не о трудолюбии и победе. Люди - циники и им нужно мясо, а не вечные ценности. Уже под мясом они будут рассуждать о морали и этике, - рапортовал собеседник.

Тут Иннокентий не выдержал и написал то, чего нельзя:

- Вашу позицию считаю ничтожной и недостойной журналиста. Если вы циник и жаждите мяса, нам не найти общего языка. Фантазируйте на эту тему без меня.

- Вы что себе позволяете? Я же вас уму разуму учу! Разъясните свою позицию, - редактор позвонил сам, редкая честь.

- Я не попугай, чтобы для тупорылых дважды объяснять. Не хотите печатать - не надо. За 500 рублей(стоимость статьи) моя совесть не продается!

- То есть вы отказываетесь от публикации? - гневный голос в трубке.

- Да! - собеседник Иннокентия положил трубку.

П.С. Завтра меня ждут разборки в редакции... Возможно я поступил опрометчиво. Pikabu - скажи свое мнение. Читатель - циник? Вам нужно мясо? Или правда и вечные ценности?

Может я и дурак тупой, приму любое мнение.

бонус внутри

Косари навсегда в наших сердцах! Слава косарям!

От ТС:

История двух любящих,  мужчины и женщины на фоне социального апокалипсиса. Разруха, война, голод, агонизирующий мегаполис, любовь, предательство и беспощадная правда. Все это здесь. Исторический фон, многие из описываемых событий взяты из личных дневниковых записей писателя и газет того времени.

Прекрасный русский язык, удивительно современное звучание и подача.

Почему может быть признан виновным историк, верно следующий мельчайшим подробностям рассказа, находящегося в его распоряжении? Его ли вина, если действующие лица, соблазненные страстями, которых он не разделяет, к несчастью для него совершают действия глубоко безнравственные.
Стендаль

Вы очень наблюдательны, Глафира Васильевна. Это все очень верно, но не сами ли вы говорили, что, чтобы угодить на общий вкус, надо себя «безобразить» . Согласитесь, это очень большая жертва, для которой нужно своего рода геройство.
Лесков

1918

1

— Очень хорошо, что вы являетесь ко мне с цветами. Все мужчины, высуня язык, бегают по Сухаревке и закупают муку и пшено. Своим возлюбленным они тоже тащат муку и пшено. Под кроватями из карельской березы, как трупы, лежат мешки.

Она поставила астры в вазу. Ваза серебристая, высокая, формы — женской руки с обрубленной кистью.

Под окнами проехала тяжелая грузовая машина. Сосредоточенные солдаты перевозили каких-то людей, похожих на поломанную старую дачную мебель.

— Знаете, Ольга…

Я коснулся ее пальцев.

— …после нашего «социалистического» переворота я пришел к выводу, что русский народ не окончательно лишен юмора.

Ольга подошла к округлому зеркалу в кружевах позолоченной рамы.

— А как вы думаете, Владимир…

Она взглянула в зеркало.

— …может случиться, что в Москве нельзя будет достать французской краски для губ?

Она взяла со столика золотой герленовский карандашик:

— Как же тогда жить?

2

После четырехдневной забастовки собрание рабочих тульского оружейно-патронного завода постановило:

"…по первому призывному гудку выйти на работу, т.к. забастовка могла быть объявленной только в силу временного помешательства рабочих, страдающих от общей хозяйственной разрухи".

3

Чехословаки взяли Самару.

4

В Петербурге хоронили Володарского. За гробом под проливным дождем шло больше двухсот тысяч человек.

5

ВЧК сделала тщательный обыск в кофейной французского гражданина Лефенберга по Столешникову переулку, дом 8, и в кофейной словака Цумбурга тоже по Столешникову переулку, дом 6. Обнаружены пирожные и около 30 фунтов меда.

6

Вооруженный тряпкой времен Гомера, я стою на легонькой передвижной лесенке и в совершеннейшем упоении глотаю книжную пыль.

Внизу Ольга щиплет перчатку цвета крысиных лапок.

— Нет, Ольга, этого вы не можете от меня требовать!

Она продолжает отдирать с левой руки свою вторую кожу.

— Итак, вы хотите, чтобы я поделился с прислугой этим ни с чем не сравнимым наслаждением? Вы хотите, чтобы я позволил моей прислуге раз в неделю перетирать мои книги? Да?…

— Именно.

— Ни за что в жизни! Она и без того получает слишком большое жалованье.

— Марфуша!

От волнения я теряю равновесие. Мне приходится, чтобы не упасть, выпустить из рук тряпку времен Гомера и уцепиться за шкаф. Тряпка несколько мгновений парит в воздухе, потом плавно опускается на Ольгину шляпу из жемчужных перышек чайки.

О, ужас, античная реликвия черной чадрой закрывает ей лицо!

Ольга давится пылью, кашляет, чихает.

Со своего «неба» я бормочу какие-то извинения. Все погибло. С земли до меня доносится:

— Марфуша!

Входит девушка, вместительная и широкая, как медный таз, в котором мама варила варенье.

— Будьте добры, Марфуша, возьмите на себя стирание пыли с книг. У Владимира Васильевича на это уходит три часа времени, а у вас это займет не больше двадцати минут.

У меня сжимается сердце.

— Спускайтесь, Владимир. Мы пойдем гулять.

Спускаюсь.

— Ваша физиономия татуирована грязью.

Моя физиономия действительно «татуирована грязью».

— Вам необходимо вымыться. Работает ли в вашем доме водопровод? Иначе я понапрасну отсчитала шестьдесят четыре ступеньки.

— Час тому назад водопровод действовал. Но ведь вы знаете, Ольга, что в революции самое приятное — ее неожиданности

7

Мы идем по Страстному бульвару. Клены вроде старинных модниц в больших соломенных шляпах с пунцовыми, оранжевыми и желтыми лентами.

Ольга берет меня под руку.

— Мои предки соизволили бежать за границу. Вчера от дражайшего папаши получили письмецо с предписанием «сторожить квартиру». Для этого он рекомендует мне выйти замуж за большевика. А там, говорит, видно будет.

По небу раскинуты подушечки в белоснежных наволочках. Из некоторых высыпался пух.

У Ольги лицо ровное и белое, как игральная карта высшего сорта из новой колоды. А рот — туз червей.

— Хочу мороженого.

Я отвечаю, что Московский Совет издал декрет о полном воспрещении «продажи и производства»:

…яства, к которому вы неравнодушны.

Ольга разводит плечи:

— Странная какая-то революция.

И говорит с грустью:

— Я думала, они первым долгом поставят гильотину на Лобном месте.

С тонких круглоголовых лип падают желтые волосы.

— А наш конвент, или как он там называется, вместо этого запрещает продавать мороженое.

Через город перекинулась радуга. Веселенькими разноцветными подтяжками. Ветер насвистывает знакомую мелодию из венской оперетки. О какой-то чепухе болтают воробьи.

8

В Казани раскрыли контрреволюционный офицерский заговор. Начались обыски и аресты. Замешанные офицеры бежали в Райвскую пустынь. Казанская ЦК направила туда следственную комиссию под охраной четырех красногвардейцев. А монахи взяли да и сожгли на кострах всю комиссию вместе с охраной.

Причем жгли, говорят, по древним русским обычаям: сначала перевязывали поперек бечевкой и бросали в реку, когда поверхность воды переставала пузыриться, тащили наружу и принимались «сушить на кострах».

История в Ольгином духе.

9

— Я пришел к тебе, Ольга, проститься.

— Проститься? Гога, не пугай меня.

И Ольга трагически ломает бровь над смеющимся глазом.

— Куда же ты отбываешь?

— На Дон.

— В армию генерала Алексеева.

Ольга смотрит на своего брата почти с благоговением:

— Гога, да ты…

И вдруг — ни село, ни пало — задирает кверху ноги и начинает хохотать ими, как собака хвостом.

Гога — милый и красивый мальчик. Ему девятнадцать лет. У него всегда обиженные розовые губы, голова в золоте топленых сливок от степных коров и большие зеленые несчастливые глаза.

— Пойми, Ольга, я люблю свою родину.

Ольга перестает дрыгать ногами, поворачивает к нему лицо и говорит серьезно:

— Это все оттого, Гога, что ты не кончил гимназию.

Гогины обиженные губы обижаются еще больше.

— Только подлецы, Ольга, во время войны могли решать задачки по алгебре. Прощай.

— Прощай, цыпленок.

Он протягивает мне руку с нежными женскими пальцами. Даже не пальцами, а пальчиками. Я крепко сжимаю их:

— До свидания, Гога.

Он качает головой, расплескивая золото топленых сливок:

— Нет, прощайте.

И выпячивает розовые, как у девочки, обиженные губы. Мы целуемся.

— До свидания, мой милый друг.

— Для чего вы меня огорчаете, Владимир Васильевич? Я был бы так счастлив умереть за Россию.

Бедный ангел! Его непременно подстрелят, как куропатку.

— Прощайте, Гога.

10

На Кузнецком Мосту обдирают вывески с магазинов. Обнажаются грязные, прыщавые, покрытые лишаями стены.

С крыш прозрачными потоками стекает желтое солнце. Мне кажется, что я слышу его журчание в водосточных трубах.

— При Петре Великом, Ольга, тут была Кузнецкая слобода. Коптили небо. Как суп, варили железо. Дубасили молотами по наковальням. Интересно знать, что собираются сделать большевики из Кузнецкого Моста?

Рабочий в шапчонке, похожей на плевок, весело осклабился:

— А вот, граждане, к примеру сказать, в Альшванговом магазине буржуйских роскошей будем махру выдавать по карточкам.

И, глянув прищуренными глазами на Ольгины губы, добавил:

Трудящемуся населению.

Предвечернее солнце растекается по панелям. Там, где тротуар образовал ямки и выбоины, стоят большие, колеблемые ветром солнечные лужи.

— Подождите меня, Владимир.

— Слушаюсь.

— В тридцать седьмой квартире живет знакомый ювелир. Надо забросить ему камушек. А то совсем осталась без гроша.

— У меня та же история. Завтра отправляюсь к букинистам сплавлять «прижизненного Пушкина».

Ольга легкими шагами взбегает по ступенькам.

Я жду.

Старенький действительный статский советник, «одетый в пенсне», торгует в подъезде харьковскими ирисками.

Мне делается грустно. Я думаю об улочке, на которой еще теснятся книжные лавчонки.

Когда-то ее назвали Моховой. Она тянулась по тихому безлюдному берегу болотистой речки Неглинной. Не встречая помехи, на мягкой илистой земле бессуразно пышно рос мох.

Вышла Ольга.

— Теперь можем кутить.

Она покупает у действительного статского советника ириски.

Рыжее солнце вихрястой веселой собачонкой путается в ногах.

11

Мой старший брат Сергей — большевик. Он живет в «Метрополе»; управляет водным транспортом (будучи археологом); ездит в шестиместном автомобиле на вздувшихся, точно от водянки, шинах и обедает двумя картофелинами, поджаренными на воображении повара.

У Сергея веселые синие глаза и по-ребячьи оттопыренные уши. Того гляди, он по-птичьи взмахнет ими, и голова с синими глазами полетит.

Во всю правую щеку у него розовое пятно. С раннего детства Сергея почти ежегодно клали на операционный стол, чтобы, облюбовав на теле место, которого еще не касался хирургический нож, выкроить кровавый кусок кожи.

Вырезанную здоровую ткань накладывали заплатой на больную щеку. Всякий раз волчанка съедала заплату.

— Я пришел к тебе по делу. Напиши, пожалуйста, записку, чтобы мне выдали охранную грамоту на библиотеку.

— Для чего тебе библиотека?

— Чтобы стирать с нее пыль.

— Ходи в Румянцевку и стирай там.

— Ладно… не надо.

Сергей садится к столу и пишет записку.

Я завожу разговор о только что подавленном в Москве восстании левых эсеров; о судьбе чернобородого семнадцатилетнего мальчика, который, чтобы «спасти честь России», бросил бомбу в немецкое посольство; о смерти Мирбаха; о желании эсеров во что бы то ни стало затеять смертоносную катавасию с Германией.

Еще не все улеглось. Еще останавливают на окраинах автомобили и держат, согласно ленинскому приказу, «до тройной проверки»; еще опущены шлагбаумы на шоссе и вооруженные отряды рабочих жгут возле них по ночам костры.

Чтобы раздразнить Сергея, я говорю про эсеров:

— А знаешь, мне искренно нравятся эти «скифы» с рыжими зонтиками и в продранных калошах. Бомбы весьма романтически отягчают карманы их ватных обтрепанных салопов.

Ольга про эсеров неплохо сказала: «они похожи на нашего Гогу — будто тоже не кончили гимназию».

Сергей трется сухой переносицей о край письменного стола. Он вроде лохматого большого пса, о котором можно подумать, что состоит в дружбе даже с черными кошками.

— Тут, видишь ли, не романтика, а фарс. Впрочем, в политике это одно и то же.

Мягкими серыми хлопьями падает темнота на Театральную площадь.

— Ихний главнокомандующий — Муравьев — третьего дня сбежал в Симбирск и оттуда соизволил ни больше ни меньше как «объявить войну Германии». Глупо, а расстреливать надо.

Садик, скамейки, тоненькие деревца и редкие человеческие фигурки внизу завалены осенними сумерками. Будто несколько часов кряду падал теплый серый снег.

Я упираюсь в мечтательные глаза Сергея своими — тверезыми, равнодушными, прохладными, как зеленоватая, сентябрьская, подернутая ржавчиной вода.

Мне непереносимо хочется взбесить его, разозлить, вывести из себя.

— Эсеры, Муравьев, немцы, война, революция — все это чепуха…

Сергей таращит пушистые ресницы:

— А что же не чепуха?

— Моя любовь.

Внизу на Театральной редкие фонари раскуривают свои папироски.

— Предположим, что ваша социалистическая пролетарская революция кончается, а я любим…

Среди облаков вспыхивает толстая немецкая сигара.

— …трагический конец!… а я?… я купаюсь в своем счастье, плаваю по брюхо, фыркаю в розовой водичке и пускаю пузырики всеми местами.

Сергей вытаскивает из портфеля бумаги:

— Ну, брат, с тобой водиться — все равно что в крапиву с… садиться.

И подтягивается:

Иди домой. Мне работать надо.

12

Большевики, как умеют, успокаивают двухмиллионное население Белокаменной.

В газетах даже появились новые отделы:

«Борьба с голодом».

«Прибытие продовольственных гpузов в Москву».

Hа нынешний день два радостных сообщения.

Пеpвое:

«Из Рязани отправлено в Москву 48 вагонов жмыхов».

Второе:

«Сегодня пpибыло 52 пуда муки пшеничной и 1 пуд муки pжаной».

Продолжение следует...

(с) А.Мариенгоф

Журналисты — все циники, это я как журналист заявляю. Да это вы и без нас знаете. Мне всю жизнь это выговаривают друзья и родственники, и выговаривают всем моим коллегам. Почему-то никто даже не допускает мысль, что это не из ряда вон выходящее поведение, а норма для данной профессии. Аналогичная штука с цинизмом обсуждалась на Пикабу в постах про врачей. Они тоже циники, но не потому, что хамы, скоты и сволочи, а потому, что это — вынужденная фишка профессии.

Каждая работа накладывает на человека свой отпечаток. Стилисты все мааанееерные. Уличные продавщицы — хрипатые хабалки. Водители маршруток — матерщинники и любители шансона. Консультанты в салонах — с приторной улыбкой. А врачи и журналисты — циники. Попытаюсь объяснить, почему.

Трагедии. Почти каждый день мы пишем о трагедиях, смотрим незамазанные фото с места происшествия — это как минимум, как максимум сами выезжаем на место ЧП, снимаем фото, видео, а потом на компе все просматриваем, заштриховывая оторванные головы, выпученные глаза, обгоревшие трупы детей, синие языки самоубийц и так далее. «Как можно не принимать это близко к сердцу??», - часто спрашивают меня люди, далекие от журналистики.

Я таких лечу экспериментом. Осуждаешь меня? Так садись рядом со мной. Мы не поедем никуда, всего лишь каждый день будем встречаться и по часу обрабатывать фотографии обгорелых трупов, утопленников. И описывать увиденное для новости. Каждый день. Как правило, всех хватает лишь на первый день, потом отказываются, приходят с вытаращенными глазами: «Я всю ночь сегодня не спал, как ты выдерживаешь?».

Больше у таких людей вопросов о цинизме не возникает. Друга недавно брал на ЧП на улицу Советскую. Там между вагонами трамвая попала молодая девушка. Части ее тела размазало на протяжении 20-25 метров. Друг блевал. Ну дерзай, на тебе фотик, делай кадры. Сделал? И куда ты пошел? Теперь снимаем видео. А теперь мы пойдем домой и будем полчаса пялиться в фотки, замазывая страшные участки и час монтировать видео. А теперь представь, что такое нужно делать каждый день, год за годом. И ты еще, Дима, удивлялся, почему я погибшую называл «тетка», рядом с трупом писал как ни в чем не бывало СМС-ки, а в итоге предложил по пивку? Это защитная реакция, иначе психика поедет. Вопрос про цинизм был снят в тот день сам собой.

Максимум эмоций. Каждый эмоциональный всплеск, который с тобой произошел, остается в тебе до конца дня. Многие после какого-либо события долго не могут уснуть. А вот представьте, что такое происходит каждый день. И что, не спать ночами? Я работал на ТВ, была у нас девушка Катя. В первый же день поехала в детский дом, приехала, расплакалась, работать не смогла. Уже потом очерствела, и из нее вышла прекрасная журналистка. Такое сплошь и рядом. Старушку выгнали на улицу, снимаешь про нее репортаж. Приходится абстрагироваться. Всех не пережалеешь, сердца не хватит, надорвешь. Общаешься с родственниками только что погибшего — выключаешь жалость, тебе нужно работать. Снимаешь приют бездомных животных — все кошечки кидаются к тебе, черствость поневоле включаешь, потому что всех 400 животных домой не заберешь, у тебя самого уже двое подобранных котят.

День сурка. Причина журналистского цинизма — масса впечатлений больших по амплитуде, но повторяющихся каждый день. В итоге чувства притупляются. Так же, как для шоуменов это работа, а не праздник, по этой же причине мы радуемся, увидев море, а те, кто живет в городах у моря на море не ходят. Как мне сказал один друг, проживающий в сухопутном городе, что, живи он на Волге, каждый день бы купаться ходил. Не ходил бы, уверяю! Так и в журналистике. Представьте, когда видят губернатора как обычно реагируют люди? Выхватывают сотовые, фотографируют, потом еще долго всем знакомым будут рассказывать, что видели самого главу региона. В памяти на многие годы останется этот факт. А теперь представьте нас. Мы видим великих мира сего каждый день. По нескольку раз на дню иногда. И уже не испытываем священный трепет после многочисленных интервью, подходов и лайфов. Недавно в одну библиотеку приехал наш губернатор, расфуфыренные библиотекарши, вставшие в 4 часа утра, чтобы сделать дорогую прическу и макияж, трясущимся кружком стоят у входа. Тут и мы. Приезжает губер. Мы глянули мельком, и снова трындим стоим. А чего им любоваться? Будет время его поснимать, записать его комментарии. К нам потом библиотекари подошли, мол, вы какие-то неправильные журналисты, незаинтересованные, приехал САМ, а вы стоите и разговариваете. А мы отвечаем: ну губернатор, ну и что? И снова непонимание. Вот оно, проявление цинизма. Дело не в характере человека, любого поставь на наше место, ну не будет никто из вас на протяжении многих лет каждый день перед съемкой чиновника-крупняка полночи не спать.

Ложь и изнанка. Четвертая причина, почему мы циники — потому что знаем чуть больше, чем другие. Нет, это не бахвальство, это факт — это вы видите полутораминутный сюжет про что-либо. А мы видим, как все это снимается. Мы слышим, о чем чиновники говорят между собой, как матерятся, как откровенно ржут над проблемами, про которые нам в камеру потом с серьезным видом говорят. Когда чиновник идет по выставке сельхозпродукции, пробует и нахваливает ее, а потом садится с нами в автобус и отплевывается: «какое говно!». Когда снимаешь знаменитого спортсмена, он тебе пытается что-то продемонстрировать, но у него получается лишь с десятого раза, а ты лжешь, у тебя в сюжете он олимпийский герой, который якобы делает свое дело шутя. Когда берешь интервью у известной актрисы или федерального политика (знающие поймут, про кого я), а они диктуют: так, меня снимайте с левой стороны в три четверти, я так лучше получаюсь. Потом устраивают перепалку и скандал, то свет их слепит, то фон им не нравится, кидаются микрофонами и выходят из студии. И куда девается священный трепет? Ему на смену приходит цинизм. Стоишь и абстрагированно делаешь свою работу. Когда ты приходишь к артисту в гримерку, а он оказывается настоящим хамом, капризулей, орет матом на всех, обзывает. Для кого-то это шок, а для нас это норма, потому что надо снимать сюжет, надо ему улыбаться и все это проглатывать.

Особенно новичков впечатляет реклама. Человек или организация платят тебе за то, чтобы ты писал не о правде, а о том, что они хотят. Ты видишь, что всё не так, что тебе приходится лгать. Так, ребят, скажите, что у нас не два станка, а целый цех. Так, ребят, забываем, что у нас на заводе эта трагедия произошла, мы договорились с вашим менеджером, пишите, что у нас все прекрасно. Так, ребят, неважно что мы десятки преступлений раскрыть не можем, снимайте, что мы герои. Не показывайте печатную машинку у участкового, нате вот вам на время ноутбук, поставьте перед ним. Региональный руководитель одной партии платил нам за то, чтобы мы освещали его визиты к старикам. По ветерану на сюжет. Нам - 3 000 руб за съемку, деду - пакетик продуктов стоимостью 100-200 рублей. И попробуй ему скажи, что он эти три тысячи мог бы этому старику отдать, ан нет. Ты молча это должен написать, какой он щедрый и хороший. И кто после этого не станет циником?

Почти 100% всех вас говорят: я бы на твоем месте не стал бы лебезить, врать, а послал бы подальше редактора и уволился бы, правда важнее. Да? Ну займет мое место другой, что изменится? А мне что, пойти плитку класть? А семью мою вы кормить будете, пока я там с мастерком за 10 тысяч принципиальничаю? Вся ваша честность из разряда заблуждений и фантазий. Вспомните свою работу, и у вас у каждого есть моменты, о которых бы вам не хотелось вспоминать, и не говорите, что нет. Все эти разводы клиентов, впаривания товаров и услуг под потоки вашей лжи, мелкие взятки преподавателям, если вы студент... Что-то никто из вас от этого не отказался и в тайгу не сбежал, простым дворником с принципами своими не устроился, потому что кушать надо, семью кормить надо. Однако, других вы осуждаете.

Подытоживая. Надеюсь, я смог убедить, что все не так просто. Журналистов называют сволочами бесчувственными, и это так, ничего нового не прозвучало, но не наша в том вина. Со стороны осуждать просто. Это как в «Поле чудес», пока сидим на диване игроков за идиотов считаем, а как попадаем на передачу куда наш ум девается. Поэтому если вы менеджер, домохозяйка, программист, студент, водитель... и при этом беретесь осуждать профессию журналиста, вспомните этот текст. Нам тоже нелегко.