Начало здесь - https://pikabu.ru/story/bolnichka_prodolzheniestikhi_5314141
...Мое лето на больничке подошло уже к концу, ночи становились холоднее, темнело раньше, и через решетку окна я видела, как далеко, за забором тюрьмы, деревья все больше и больше желтеют, и начинают терять листву....
Лечение было закончено, анализы сданы, и вскоре мне предстояло вернуться в общую камеру. Ждала я этого события не потому, что очень хотелось опять вернуться в помещение с 18 девчонками в соседях, а потому, что приближался срок условно-досрочного освобождения. Воспитательница, иногда посещавшая меня, четко дала понять, что, находясь на больничке, не стоит даже писать - документы не выйдут из стен тюрьмы(хотя это противоречит закону). И я была вся на нервах.
После получения всех результатов анализов, продержали на больничке еще дней десять.Но я уже не задавала вопросов - бесполезно. Сидела молча и ждала, хотя внутри все кипело от нетерпения. И, наконец, сообщили о переводе.Собрав свои нехитрые пожитки, я покинула больничный корпус, спустя почти три месяца нахождения в нем.
В день перевода Альгис, как будто, сошел с ума. С самого утра доставал "дорожников", чтоб они перекинули мне маляву. Ему сначала отказали(днем дорога не работает - мешают мусора), потом, все-таки,перекинули маляву, которую я еле успела прочитать и спрятать. Позже все передавал сообщения по голосовой почте - как я там, увели уже или нет? Вообщем, было видно, что очень расстроен и переживает.
Повели меня только в обед. По длинным серым коридорам, мимо железных дверей, одна из которых была дверью в камеру Альгиса. Я знала, что мы там пройдем и не торопилась - заговаривала зубы конвойной, делала вид, что у меня очень тяжелая сумка, шла медленно. Ближе к его камере и вовсе остановилась, как-будто, отдохнуть. Кормяк оказался открыт, и у нас было несколько секунд, чтобы увидеть друг друга. Я-только лишь лицо в маленьком окошке, а он - мог видеть меня полностью.В этом плане Альгису всегда везло больше. Я же, к тому моменту, близко его ни разу не видела, только издалека на прогулках, да на фотографиях.
Конечно же, мы не успели сказать и двух слов друг другу. Чуть зазевавшаяся дубачка, быстро среагировала, с криком подбежала и закрыла кормяк. Но я еще несколько минут, уходя дальше по продолу, слышала его чуть хриплый голос, говорящий по-литовски:"Дейманте, аш таве милю! Аш лаукю таво лайшко, Дейманте."
Нагоняй я получила хороший. Моя конвойная всю оставшуюся дорогу материла меня и Альгиса за нашу наглость. Больше всего её взбесило, что мы говорим на непонятном ей языке(мало-ли о чем разговор был). Я же шла молча и счастливо улыбалась, ведь я
тогда уже понимала, что он мне сказал:"Алмазик, я люблю тебя, я жду твоего письма..." Эти слова грели душу, и дальнейшая жизнь уже не представлялась в таких серых красках, как раньше...
....Вернувшись в родную хату, я опять вышла на работу в административный корпус. Все по-прежнему - подъемы в 4 утра, работа до 8-9 часов, и весь день вынужденного безделья. Но было одно важное отличие - я ждала срока УДО, который подошел примерно через две недели после моей "выписки". Ждала с волнением и надеждой, что мне не откажут.И вот нужная дата настала, я подошла к воспитателю с вопросом, как и что мне писать и куда отдавать, чтобы документы ушли в суд на рассмотрение. На это я получила удивленные взгляды и ответ:"Ты что, с ума сошла? Три месяца на больничке, ни хера не работала, и хочешь освободиться? Да у нас люди по три раза подают - и отказ получают." Как я поняла - "заворачивают" арестантов еще на внутритюремной комиссии.Если администрация по каким-то своим причинам решает, что заключенному "еще рано" выходить - то он и не выйдет. Просто документы его не отправляют за пределы тюрьмы - вот и всё.
Причины этому могут быть разные - нарушения режима и "плохое поведение", личная неприязнь кого-то из оперов или воспитателей. А могло быть и проще - нехватка количества людей в рабочем отряде или людей с определенной, нужной в тюрьме, профессией. У нас вот, например, медсестер и хороших поваров с неохотой отпускали.В моем же случае отказ мотивировали так -"мало посидела". Вот, не смейтесь, так и говорили:"Ты че? Срок маленький, сидишь меньше года, на больничке три месяца загорала - и хочешь выйти? Совсем, что-ли обнаглела?" Наша оперша, без комплексов, сказала по русски матом :"Ты ебанулась, что-ли, Ололошкина?Рот не открывай, сиди!"
Спустя три дня таких разговоров, я окончательно поняла, что возможности выйти мне не дадут. Советовалась с девками в камере, те успокаивали, конечно, но относились к ситуации более чем филосовски:" Юлька, ну, чего-ты? Ну, посидишь до весны, еще полгодика, подумаешь.... Срок у тебя ж и так маленький, считай - и не сидела, на одной ножке простояла. Не связывайся с ментами. Если решили так - то не сделаешь ты ничего, бесполезно."
Я даже не плакала эти дни. Я ходила в каком-то странном шоке и оцепенении, как будто, все происходящее было не со мной.В голове не укладывалось, что все мои мечты, все надежды на досрочное освобождение идут прахом. Не укладывалось в голове, что то, о чем я думала в течении долгих прошедших месяцев, мне просто не дадут даже ПОПЫТАТЬСЯ осуществить.Можно было воспринять ситуацию, как должную, если б для отказа была веская причина - но её не было. И на смену шоку и оцепенению пришло состояние какой-то решительности и смелости, не свойственной мне никогда. В один из последующих дней я попросилась в кабинет к воспитателю, и зайдя, сказала, чтоб мне дали нормальную бумагу - буду писать! Наша интеллигентная Елена Николаевна закудахтала и замахала руками:"Юля! Запретили же!" Я, трясясь вся внутри, спокойно ей сказала:" Мне не могут ничего
запретить, по закону я имею право." Взяла бумагу, образец, и ушла.В камере девки обступили меня кружком, писать помогали, но все хором сходились во мнении, что мне теперь настал пиздец. Вскоре ходатайство было составлено , я стукнула в кормяк и передала
его вздыхающей и закатывающей глаза воспитательнице.
На второй день о моем поступке узнали все. Первой прилетела оперша, выволокла меня на продол, орала так, что, казалось, стены обвалятся. Она трясла этим ходатайством у меня перед носом, уговаривала...НЕТ, не уговаривала - она принуждала прям сейчас его порвать, а иначе.... "Ты!!! Ты знаешь, что с тобой будет!!!! Я такой наглости тут еще не видала, что
вытворяешь???? В карцер пойдешь, думаешь, я причину не найду? Сгною там, до конца срока сидеть будешь!!!" Орала долго, и, учитывая её высокий рост, габариты, и грубый голос - все это выглядело очень даже устрашающе.Не буду врать, что я не боялась, внутренне вся сжалась в комок, руки тряслись. Стояла, смотря прямо перед собой и молчала. Устав кричать, оперша опять задала вопрос - порву я бумагу или нет. Дверь в мою камеру была приоткрыта, дежурная стояла рядом, я сказала:"Не порву" и ушла в хату. Девки сидевшие все это время с выпученными глазами, пришли к выводу, что уж теперь-то мне точно настанет полный пиздец. Я им верила, но отступать не собиралась.
Много пережить пришлось мне в те дни. И неприятный разговор с начальником отряда, и угрозы, что меня отправят на зону, и уж там-то я точно досижу до конца срока, и опять обещания "сладкой жизни" в карцере, и мягкие уговоры и упреки Елены Николаевны.
Вспоминаю, что начинала от этого уставать, сдавали нервы, подступали слезы. Я мало спала, много курила и пила кофе, почти не ела...
Писала малявы Альгису, в ответ он меня очень поддерживал и просил не сдаваться. Конечно, от его писем мне становилось гораздо легче, но, все равно, морально я была на пределе.Казалось, что ничего уже не получится, и моё заявление так и останется лежать на столе в кабинете оперчасти....
На работу в эти дни я продолжала ходить, как и прежде, делала все на автомате, не поднимая глаз. Пока в один из дней случайно не увидела начальника СИЗО, идущего по коридору.И в голове у меня, как будто что-то щелкнуло. Ребят, вот серьезно, вы не поверите - я осмелилась позвать его по имени:"Иван Петрович, Иван Петрович, можно к Вам зайти?" Он обернулся на мой голос, брови взлетели вверх от удивления, и по глазам я поняла, что он узнал меня:"Ну, зайди, Юля, поговорим" Сотрудники, случайно оказавшиеся рядом, с любопытством провожали нас глазами, пока мы входили в кабинет.
Он сел за свой рабочий стол, взглядом указал мне на стулья для посетителей и сказал:"Я думал, ты освободилась уже - всё лето не видел. Ну, рассказывай- что хотела?". И тут меня ПРОРВАЛО!!! Я сбивчиво, заикаясь на каждом слове, начала говорить ему обо всем, что произошло со мной с момента перевода в магазин. И про непонятно откуда взявшийся сифилис, и про одиночку на больничке, и про то, как держали в изоляции аж три месяца... И про семейницу Люсю, тоже внезапно "заболевшую".Во время своего монолога я, то срывалась на крик, то вставала и ходила по кабинету, то начинала плакать навзрыд.
Я говорила ему о своем освобождении, о том, как на меня кричат опера и начальники, о том, что угрожают зоной и карцером. Быть может, меня кто- то упрекнет в слабости, скажут - вот, побежала жаловаться. Поверьте, я такого заранее не планировала,но, начав тогда свой рассказ, я уже не могла остановиться, найдя слушателя в этом седом и хмуром полковнике, при котором все сотрудники и вздохнуть-то боялись....А он слушал,не перебивая, то снимал, то одевал фуражку, перебирал бумаги на столе. Спустя несколько минут, после начала моего монолога, когда я уже совсем не могла сдерживать истерику, рассказывая о заявлении по УДО, он встал из-за стола, сел рядом на стульях и продолжал слушать молча, в моменты рыданий обхватывал мою голову рукой и прижимал к своему плечу. А я царапала лицо о погоны, хваталась за его китель, плакала и говорила-говорила-говорила....пока не выговорилась вся, и внутри стало легко и пусто...
Хозяин встал, налил мне стакан воды и, дождавшись, когда выпью и успокоюсь, спросил:"Когда у тебя УДО должно было быть?" Я ответила. "Ты выйдешь отсюда, девочка. Это я тебе, как начальник тюрьмы, обещаю. Очень скоро выйдешь.Иди, и не плачь
больше." И я поверила ему. Поверила тем нескольким фразам, сказанным тихим, будто бы, без эмоций, голосом. Поверила, потому что видела в его глазах, что не обманет. Поверила, успокоилась - и шагнула из кабинета.
Продолжение следует.