Лея во все глаза разглядывала свою соперницу, не обращая внимания на то, что вокруг нее уже начинают шептаться, ни на то, что ей усиленно пытаются подлить вина, ни на песни приглашенных на пир музыкантов – ничего не было ей больше интересно, кроме этого ненавистного лица.

Соперница… Лея пыталась найти в ее чертах все самые худшие пороки человеческой сути, найти в ней исток зла, но чем больше смотрела, тем больше убеждалась с отвращением, что соперница ее – самая обычная женщина.

И от этого ей было еще более непонятно, почему граф Уриен не может отвести взор именно от нее, а не от Леи? Что есть в этой женщине такого, чего нет у нее?

Темные волосы, красиво очерченный рот, пронзительно глубокий и ясный взгляд, стройна фигура…Лея не могла найти себе места, отчаянно не понимая, где именно она проиграла, ведь и у нее были нежные и аккуратные черты лица, и такие же длинные темные волосы, и та же стройность, она еще и моложе на пару лет была, а взгляд не такой колючий, а теплее. Но где же, где она проиграла?!

***

в землях де Горр всегда подбирали сирот, брошенных детей, беспризорников с Тракта. Это было делом чести, делом высшей добродетели. И даже если приходилось уничтожить какую-то деревню, поднявшую мятеж, потом отправлялись специальные отряды, которые собирали уцелевших детей и этих детей привозили в замок и поручали чьим-то заботам, тщательно справляясь об их здоровье и благополучии.

Лея была слишком мала и ничего не помнила о своем доме. Лишь по ночам иногда ей казалось, что она вспоминает крепкие теплые объятия, которые никто не мог ей больше подарить и верилось ей, что это ее мама.

Лея была слишком мала, чтобы помнить, как восстал юг, на котором она жила. Самая мятежная часть земли де Горр, самая гордая, стихийная, она восставала стабильно и всегда заканчивала тем, что ее ломали и покоряли на какое-то время. Лея была слишком мала, чтобы помнить свой дом, который стерли с лица земли.

А на следующее утро в притихший, вновь покоренный край, въехал отряд, разыскивающий уцелевших детей.

И надо же было такому случиться, чтобы именно в тот день, принц де Горр разгневался на своего юного сына Мелеаганта за то, что тот предпочел в очередной раз не владение мечом, который принц де Горр предпочитал всему остальному, а чтение книг, и отправил его с поисковым отрядом. И сопровождать друга вызвался юный граф Уриен – единственный друг Мелеаганта, старше на несколько лет, но покорный воле будущего принца, тоже поехал с отрядом.

Лея не плакала. Она сидела где-то среди руин, и не понимала ничего. Этот момент к ней никогда не приходил во снах и мыслях. Она сидела, ничем не выдавая своего присутствия, но по какому-то роковому стечению обстоятельств, ее нашли. Именно в тот день.

Лею привезли ко двору. Она не плакала, лишь смотрела на всех и все. но будто бы ничего не видела. Девочка была совсем мала, чтобы понять, что случилось с ее жизнью, но уже понимала, что никогда больше не будет так, как прежде и так, как должно быть.

Позже Лея никогда не спросила о своих родителях, о своем доме, слепо принимая свою участь Найденыша.

Ее поручили заботам толстой и добродушной кухарке Агате, которая и назвала девочку Леей. Но будущий принц Мелеагант и граф Уриен, впервые столкнувшись с ответственностью за маленькое живое существо, проводившие с ней много времени, звали ее Найденышем.

***

Музыка звучала слишком громко. Но Лея не могла заставить себя пересесть в дальний угол или выйти вон, ведь тогда придется отвести взгляд от той соперницы, и от самого Уриена…

***

Граф Уриен и будущий принц Мелеагант пытались как-то учить Лею читать и писать. Она оказалась понятливой, юркой, сметливой и овладела всеми этими навыками. Бегло говорила на нескольких наречиях, ездила по-мужски на лошади и даже могла при необходимости немного орудовать кинжалом – всему этому ее научили друзья.

Она не воспринимала их так, как должна воспринимать. Она не видела их господами, и, хотя была покорной, мозгом понимая свое место, забывшись, могла сказать что-то неподобающее. но Мелеагант пожимал плечами:

-Найденыш, держи себя в руках и не повторяй такого при моем отце.

А Уриен хохотал, трепал Лею по волосам и говорил:

-Нашему Найденышу палец в рот не клади.

И все было просто. В хорошую погоду, в отсутствии принца де Горра, Мелеагант брал из библиотеки какую-нибудь книгу и устраивался у дерева, читая вслух истории о завоеваниях и дальних странах. Уриен сидел тут же, пристроившись рядом, и вырезал что-нибудь ножом из дерева, а Лея или плела венок из полевых стеблей, или просто слушала. Она многого не понимала и от этого ей было стыдно, но ей нравилось общество такой странной дружбы. А однажды Уриен ей сказал так:

-Найденыш, не переживай – я и половины не понимаю из книг нашего Мелеаганта – это все для высших кругов, для политики, для власти, да черт знает, для чего еще. А я – воин. Мне подавай турниры да битву…

И Лея просто продолжала свое маленькое счастье, свой странный уклад, оставаясь рядом с самыми близкими людьми. И ей не хотелось даже думать, кем они приходятся ей, а она им. Это означало бы что-то страшное. Без сомнений.

***

А Уриена, далеко от интриг и кокетства двора, действительно позвала война. Едва-едва дождавшись дозволения и возможности, он приготовился к походу. Узнав об этом, Лея не смогла скрыть слез. Она, забывшись, неловко обнимала Уриена и рыдала, не зная, как себя успокоить.

Сам Уриен был смущен. Он гладил ее по волосам и приговаривал:

-Найденыш, не плачь. Эй, слышишь? Лея? Я привезу тебе ожерелья из ракушек Озерных Берегов. Будешь первой красавицей де Горр.

Мелеагант хмурился, не желая расставаться с другом, но нужно было покориться. Однако и он был как-то смущен реакцией Леи и потому поспешил добавить:

-Уриен хороший воин, Лея. Он вернется к нам.

А Лея обнимала Уриена и не могла поверить, что он, в самом деле, вот так, завтра уйдет с рассветным лучом.

Утром она видела его отъезд в окно. Ночь не пришла к ней и утро Лея встретила именно так, наблюдая из окна.

Счастливый мирок пошатнулся.

***

Мелеагант был наследным принцем. Он пытался, конечно, не забывать Найденыша, но дела, планы, мечты, а главное – жаждущая власти и амбициозная натура Мелеаганта не позволяла ему так часто теперь отыскивать Лею, а сама она как-то отяготилась обществом почти всех людей и даже от кухарки Агаты выстроила в мыслях своих стену, оберегая одной ей ведомое чувство.

-Деточка, открой мне, что у тебя на душе, - не выдержала как-то Агата. – Я тебя не обижу, а сил видеть твои страдания нет.

Лея же качала головою, боясь признать это и для самой себя. Лея убегала от вопросов, а потом и от Агаты, стараясь не попадаться ей на глаза и не встречать ее взора.

А потом умер отец Мелеаганта. Затем Уриен, не успев заехать даже в земли де Горр, отбыл снова куда-то, и опять, и еще…

***

Однажды Мелеагант нашел её в закатных лучах и заговорил с нею необыкновенно ласково, как будто бы не принц, а друг:

-Ну что, Найденыш? Не надоело тебе при дворе?

-О чем ты говоришь? – спросила Лея. Она немного робела перед Мелеагантом, а в последнее время и вовсе сторонилась.

-Говорю, что ты можешь быть кем угодно, - улыбнулся Мелеагант, - кем хочешь.

Лея слабо улыбнулась. Принц вздохнул и заговорил осторожно:

-Агата говорит, что ты избегаешь ее. и я сам замечаю это же. Лея, скажи, что не так?

Лея взглянула в глаза Мелеаганту, и не смогла сдержать слез. Принц без труда прочел ответ в ее взоре, вздохнул опять:

-Я так и думал. Лея, Уриен вернется, но он вернется ко мне, к своему принцу, к тебе, как к Найденышу… ты и ему, и мне, как сестренка. Мы же тебя совсем маленькой помним. Лея, я знаю Уриена, и говорю, что он будет глубоко несчастен, если узнает о твоей любви к нему.

-Разве может быть несчастье от любви? – прошелестела убитая словами принца Лея.

-Можно, - легко отвтеил Мелеагант. Помолчав, добавил, - слушай, выбери любого, хоть графа, хоть герцога – я тебя выдам за него и с приданым. Но Уриен, нет, он не сможет относиться к тебе иначе.

Лея молчала. В эту минуту она ненавидела Мелеаганта. За то, что он так жестоко прав.

-Перед тобой все дороги, - продолжал Мелеагант, - ты можешь отправиться к королю с моей защитой, можешь выйти замуж за кого угодно и быть кем угодно. можешь хоть в леса уйти!

-Зачем…- Лея собрала все оставленное ей небесами мужество и спросила, - зачем вы меня нашли?

-Что? – лицо принца дрогнуло. Оно исказилось. Словно маска…

-Зачем вы меня нашли? – Лея выкрикнула это. Вопрос, прозвучавший обвинением.

-Ты погибла бы, - ответил Мелеагант и отвел глаза. – Не спрашивай меня, что стало с твоим краем, с твоим домом и семьей, не спрашивай меня почему так стало…

-Не спрашиваю, - она криво усмехнулась. – Не спрашиваю, Мелеагант! И не спрошу. Мой дом – это место. Моя мать – Агата. И мой мир…

Она задохнулась. Заплакала.

-Подумай, - предложил Мелеагант, коснувшись утешительно ее руки, - подумай о себе и об Уриене. Он тоже будет страдать, если узнает, что невольно сотворил с твоим сердцем.

***

А вернувшийся через три дня от этого разговора Уриен даже не сразу поверил, что длинноногая, стройная, полная молодости и здоровья красавица, встретившая его вместе с Мелеагантом – это Лея.

-Найденыш? – не поверил Уриен. – Какая ты стала красавица!

-И я о том же говорю, - заметил принц, пока Лея пыталась не выдать себя румянцем и лихорадочным стуком сердца. Битвы сделали из графа Уриена фигуру воинственную и величественную, они покрыли его имя славой. Лея видела, как смотрят на него воины, как благоговеют перед ним, и как робеют женщины. и ей нравилось идти рядом с ним, привлекая к себе и их внимание и зависть, пока…

Во взгляде его не увидела она спокойную заботливую нежность, не вязавшуюся в ее представлении об их встрече.

В грезах, приходящих в бессоннице, Лея думала, что Уриен, увидев ее, какой она стала, влюбится в нее мгновенно, но он даже своего насмешливого «Найденыш» не оставил. И если прежде это звучало ласково, то сейчас раздражало. Лея с трудом сдерживала свое разочарование и продолжала крутиться возле Уриена, надеясь, что вот сейчас он разглядит ее, что сейчас он поймет…

Но он вместо этого, оглядев ее, сказал:

-Замуж тебя пора выдавать, Найденыш! Мелеагант, как считаешь?

-Пора, - согласился принц, осторожно искоса бросив взгляд на Лею, которая обратилась мрамором. – Пусть выбирает.

-Навыбирает, - хмыкнул Уриен. – Я думаю, что мы должны сами решить, а то она влюбится еще, бедовая…а мы подберем достойного, славного!

-Приданым не обидим, - подтвердил Мелеагант, вглядываясь в окаменевшую Лею.

Она с трудом смогла взять себя в руки, выскочила из залы, извинившись и беззвучно зарыдала, зажимая в зубах рукав платья…

***

Лея решилась… устав от бесконечной муки, от томления, она положилась на милость богов и сказала Уриену, когда они прогуливались по саду:

-Уриен, я тебя люблю, и…

Договорить она не успела. Уриен перебил:

-И я тебя люблю, Найденыш! Ты и Мелеагант – моя семья. Ты сестренка, а он…старший брат.

-Нет, ты не понял…- в отчаянии Лея заломила руки. Уриен взглянул на нее с грустью:

-Я понял, Лея. Мелеагант мне рассказал.

Краска залила лицо девушки. Она закрылась ладонями. Вздрогнула, когда Уриен коснулся ее плеча:

-Так бывает, Найденыш. Но это сказка, которой не должно быть. Ты красива и молода, ты полна здоровья и все у тебя впереди, а я…я слишком много видел, чтобы жить дальше спокойно. Я был на войне и война осталась со мной. Я убивал и едва не был убит. Я совсем другой, понимаешь? к тому же…я видел, как ты росла, как училась читать. Я не могу воспринимать тебя как-то иначе. Мелеагант ведь был прав, зараза, когда говорил тебе об этом. Лея…

Как Лея нашла в себе силы улыбнуться в ту минуту? Как умудрилась не потерять сознание и даже кивнуть, соглашаясь? Лея сама не знала этого позже. Но она поняла, что все, чего она боялась, свершилось.

Она слегла на три дня в постель. Смогла встать с заботой Агаты, а вернее сказать, утомившись от ее беспокойного кудахтанья, и принялась жить, стараясь не выдавать себя никогда больше.

Ее утешало только то, что у Уриена не было постоянной женщины, и она надеялась еще, что он, может быть, одумается и придет к ней.

Но потом Уриен привез ЕЁ.

***

Лея не знала точно, откуда привез ЕЁ Уриен. Но едва она увидела эту фигуру в зале, то почувствовала странную враждебность. А позже, увидев, как смотрит на нее Уриен, как бережно он поддерживает ей руку, и вовсе возненавидела.

Лея окрестила женщину соперницей, а потом узнала ее имя. грубое, привезенное из каких-то чужих краев, оно резало ей сердце и слух – Марди.

Марди была остра на язык. При этом – остра очень злобно. Она легко говорила и с прислугой, и с Мелеагантом (и Лее чудилось, что Мелеагант ее очень хорошо знает), и с воинами и с рабами. Марди имела какие-то рваные движения, не отличалась грациозной плавностью Леи и была старше ее, но…

Но Уриен не смотрел на Лею так, как на эту Марди.

Когда Лея узнала о том, что Уриен хочет жениться на этой самой Марди, то бросилась к Мелеаганту с последней угасающей надеждой:

-Это политический брак?

-Хуже, - ответил принц, - это любовь. Поверь, Лея, я тоже хотел бы кандидатуру более мягкую, чем Марди, но… он выбрал именно ее.

-Откуда она вообще взялась? – негодовала Лея. – Откуда свалилась?

-Уриен нашел ее в одной из битв, как именно, уж извини, Найденыш, говорить не буду – не для нежных твоих ушей эта история, - промолвил Мелеагант. – Она не враг, конечно, но личность та еще, однако, Уриен счастлив с нею. нам остается принять это.

-Ты можешь ему запретить! – в бешенстве выдохнула Лея. – Запрети ему это!

-А смысл? – возразил принц. – Он покорится. Но я сделаю его несчастным. И он не будет твоим все равно. а еще я опасаюсь, что даже если я изгоню Марди ко всем чертям, Уриен последует за нею.

-Это ворожба…- прошипела Лея.

-Да если бы, - отмахнулся Мелеагант.

***

Подготовку к свадьбе Лея почти пропустила, проваливаясь в сонное забытье раз за разом. на самой свадьбе ее сердце казалось, предает ее и Лея мечтала о том, чтобы оно остановилось, пока правые руки Марди и Уриена обвязывали кроваво-красной лентой. А потом был пир. Лея, выпив, принялась разглядывать в очередной раз свою соперницу, пытаясь понять, где проиграла ей.

Мелеагант нарушил ее затворное метание и тихо подсел в середине пиршества, когда большая часть уже в изрядном хмелю и подобные перемещения не выглядят странно.

-А ты молодец, - тихо сказал он, отрывая Лею от разглядывания Марди. – Почти не убиваешь ее взглядом.

-Я не понимаю…

-И не надо, - заверил Мелеагант. – Я тоже не понимаю. Но он дорог мне. И я пытаюсь за него порадоваться. Выходит неубедительно, но как есть.

-Я сделала бы его счастливым!

-Несчастным, - возразил Мелеагант. – Он был на войнах. На многих. Он знает смерть и знает страдания. Он не захотел бы разделить их с тобою. А Марди… она недалеко ушла по своим ранам. Они и нашли друг друга.

-Но что мне делать? – спросила Лея, запирая это невысказанное неисполненное чувство в глубокую тюрьму внутри себя.

-Пить, - ответил принц. – Пить, пока не сможешь порадоваться за них.

***

Лея пыталась. Постепенно страдания вняли ее усердию. Она увидела, что Марди, может быть, и лишена грациозностью, но очень весела, и Уриен, в самом деле, никогда на ее памяти не был таким счастливым.

В хмельном бреду, оставляя долгие годы страданий внутри себя и перечеркивая резким росчерком пера часть своей сути, Лея поднялась.

Сердце буйствовало. Кровь требовала обрушиться куда-то. на что-то. но разум был странно чист.

-Долгой жизни графу Уриену! Долгой жизни Марди!

Лея не узнала своего голоса. Не поверила в то, что это ее пожелание, но оно сорвалось с ее губ. И утонуло в потоке восторга, подхваченном залой и еще стоящими на ногах гостями. Лея видела сквозь туманность взора, как улыбнулся ей в другом конце залы Мелеагант, как Марди нежно коснулась Уриена.

И услышала, как сам Уриен крикнул:

-Спасибо, Найденыш!

Лея опустилась на свое место, прикрывая глаза. ей было еще больно и будет еще больно долго, но сердце знало, что она совершила правильный поступок. А что до боли…Лея верила и знала, что справится. Она теперь со всем справится.

Невольно Лея улыбнулась.

-Нашлась…- прошептала она, ни к кому не обращаясь.

Маленький король ещё не вошёл в свою силу, и не знает всей власти, что легла на его хрупкие плечи. Маленький король – просто дитя одиннадцати лет, потерявший вслед за матерью и венценосного отца, оставшийся один, без братьев и сестер, на попечении советников. маленький король должен быстро повзрослеть, и забыть о том, что он был когда-то ребенком, он должен беспрестанно учиться и слушать свой Совет, принимать весь положенный церемониал. И никто больше не обращается к нему по имени, это его «Джонатан» - не больше, чем просто пережиток какого-то сказочного прошлого.

Теперь он «Ваше величество», «Господин» и «Милорд».

И, конечно, маленький король знал, что так будет когда-то, но не хотел допустить даже в мыслях, что это свершиться так рано и он будет так напуган и одинок.

А ближайшему советнику почившего короля-Отца не так много лет, как может показаться на первый взгляд, стоит только увидеть уже выцветающий взор да сутулость. Но нет, это обманность, все придворная жизнь и бесконечные тревоги за дела королевства. Незадолго до болезни короля-Отца этот ближайший советник хотел отойти уже от дела, но помедлил на пару дней, а потом был призван в строжайшей секретности в покои к больному владыке.

-Ты был мне долгие годы верным слугою, Миран, но что важнее – ты оставался мне другом, - так начал слегший король свою речь и у ближайшего советника пересохло мгновенно во рту от горького предвкушения продолжения этой речи. – И если что-то случится, я прошу тебя остаться таким же верным слугою моему сыну и другом ему. Мои советники без меня станут стервятниками, но ты единственный, кому ничего не было нужно, кроме блага для нашей земли. И я верю тебе, потому что мне некому больше верить.

Миран кивнул, склонился к руке больного короля и поцеловал ее: чутье не подвело его, услышав, как начал владыка, советник уже предугадал конец этой страшной речи.

А потом наступил самый холодный день осени, задули протяжно ветра, застонало небо, словно бы тоже оплакивая неминуемое, и король действительно умер, окруженный многими людьми двора, целителями и держа за руку своего любимого сына Джонатана.

И Джонатан, маленький и отважный, смотрел в навсегда застывшие глаза отца со слезами, когда Миран коснулся его плеча и провозгласил:

-Да будет вечный покой нашему любимому королю. Славься же, новый король, да будут дни твои долги!

И присутствующие громогласно подхватили это, и сам Джонатан тогда оглянулся на них – затравленно и бледно, боясь признать для самого себя, что он теперь король. В эту минуту он, еще не осознавший произошедшего до конца, подумал, что никак не может быть королем, ведь в полдень у него урок географии, а он еще не готов, но потом Джонатан увидел все эти лица, глядевшие с одинаковой скорбью на него, и ощутил присутствие смерти в комнате.

А затем отчаяние сковало его. он заплакал. По-детски надрывно.

-Ваше величество, - голос Мирана дрогнул, когда он обратился впервые к этому мальчику по новому теперь титулу. Пусть еще не было присяги, пусть следующие годы правление будет под руководством советников, но он король – этот мальчик. И должен уже вести себя как король. Бедное дитя!

-Ваше величество, мы скорбим вместе с вами, - Миран знал, что король не должен плакать среди своих приближенных. Это слабость. Отец бы его не одобрил, но у него язык не сразу повернулся призвать Джонатана покинуть эту навсегда скорбную спальню, где скончался король, чтобы родился новый владыка.

А Совет…Он всегда был разным, полным жизни, интриг, волнений, затишья, ссор, перемирия – всего самого грязного и добродетельного. Здесь процветало казнокрадство, прощаемое министру Финансов за то лишь, что всякий, близкий к казне, все равно стал бы воровать. Здесь была добродетель, рождаемая министром Дознания, добродетель странная, как и всякое орудие, что, охраняя закон, служит смерти. здесь была и наивная глупость от министерства Благоденствия, призванного следить за благосостоянием народа и входившего в совет министра обманывали подчиненные, заявляя, что народ всем доволен, а тот наивно верил и докладывал королю об этом, сияя своей бесконечной улыбкой.

Но хмурился министр Дознания и спрашивал с иронией:

-Что же тогда третьего дня народ на площадях собирался, призывая идти к королю за хлебом?

-Да-а? – удивлялся министр Благоденствия и, хлопая глазами, смотрел то на одного советника, то на другого, - а мне не доложили.

-А вчера, - продолжал неутомимый в борьбе за справедливость министр Дознания, - пойман заговорщик против королевской власти.

-Его пытали? – с любопытством спрашивал министр над Дипломатией.

-А как же! – министр Дознания даже, казалось, обиделся, а глава Благоденствия едва не лишался чувств…

Совет не был сборищем стервятников, он был, скорее, зверинцем, где соседствовали между собою ящерицы (готовые спрятаться при любой угрозе под камень), змеями (что жалили, боясь быть ужаленными), львами (которые не могли и мысли допустить о своей неправоте), ослами (что были упрямы, но трудолюбивы), лисами (обходительными и хитрыми), драконами (разорвать и сжечь!), да еще, пожалуй, свиньями (нет, кто-то определенно втихомолку ел на совещаниях, не убирая потом ни огрызки, ни кожуру от фруктов и оставлял все под столом).

В целом, в Совете были неплохие люди, имевшие свои убеждения или способы притворства к наличию убеждений, редко попадался среди этих людей кто-то по-настоящему грозный и опасный, желавший занять место под солнцем, залезть по выше и пройтись по головам. Но все эти советники стали бы тянуть внимание Маленького Короля на себя, а Миран, как правильно угадал почивший король, такого не допустил бы и научил Джонатана всему, что нужно уметь королю, а самое главное: слушать рассудок, не отступая от сердца, находить ту опасную грань между всеми переплетениями интриг и волнений, мук совести и долгом, ведь известно, что путь короля, как и всякий путь власти – это отсутствие однозначности и прямолинейности, это спор на каждом шагу, то с приближенным, то со своими мыслями и душой.

И Миран оставался учить Джонатана тому, что удается постичь и не всякому взрослому. Но Миран был предан короне, а больше того – народу и оставался, и как чувствовал уже, до конца своих дней, понимая, что не оставит этого мальчика на растерзание реальности и под присмотр зверинца даже тогда, когда мальчик вырастет.

***

Еще не прошло три дня с похорон короля-Отца и двух дней от присяги Джонатану, как на Совете начали всплывать дальние разногласия, которые всегда бывают, когда несколько разных людей по уму, характеру и происхождению начинают вдруг вспоминать старые обиды, надеясь получить какие-то блага и убедиться в собственной правоте какого-то давнего дела.

А началось все просто. Осторожно было замечено, что Джонатану нужно будет жениться сразу же, при достижении возраста.

Джонатан, присутствовавший здесь же, сидевший в большом для него кресле отца и смущающийся каждого слова, заспанный, причесанный и прилизанный многими своими старательными слугами, вздрогнул и взглянул на Мирана с мольбою. Тот, преисполненный справедливого чувства, возразил, что Джонатану еще рано, и думать об этом можно лишь через три-четыре года, прикидывать, присматривать невесту, ведь тогда явно измениться расстановка политических союзов и лучше сейчас не обижать и не обнадеживать ни один дом, чтобы ни случилось потом разочарования.

-Но какие-то наметки должны быть, - не согласился министр Торговли. – Я считаю, что это должен быть союз с домом за Морем, ведь тогда наши торговые порты…

-Вам лишь бы о торговле думать! – гневливо возразил мастер над Военным делом. – Армии из-за морей будут добираться сюда, в случае чего, неделю, не меньше! Надо укреплять оборону, на юге неспокойно. На западе лихие племена, на востоке…

-Нет, торговля обогащает казну! – встал на сторону Торговца министр над Финансами. – Я согласен здесь. Нужен союз с богатым Заморьем.

-Рано предполагать! – вспылил Миран. – Его Величество еще не в том возрасте.

-Господин Миран прав, - заметил министр над Дипломатией, - Его величество, не слушайте нас, мы лишь болтаем.

-Вечно вы так стелите! – всколыхнулся с недовольством министр Дознания. – Двоякий, неоднозначный смысл вкладываете в…

-Вы бы вообще молчали, - зашипел на наго в ответ министр Торговли, - ваши дознаватели не дают моим кораблям торговать спокойно, вечно досматриваете, задерживаете, как будто бы мы контрабандисты, а не слуги Его Величества!

-Я еще доберусь до ваших дел с казною…- министр Дознания прищурился. От гнева у министра Финансов перехватило дыхание:

-Да я…да вас…да вы! вы!

А потом последовала безобразная сцена, которая не должна быть свойственная совещаниям лучших людей королевства, но все-таки произошло (и происходила с переменой лиц) в одной из зал замка.

Проклятия летели от одного советника к другому. Самые дипломатичные и спокойные попытались кого-то разнимать, призывать к миру всех подряд, отвешивали подзатыльники и пинки всем, кто оказывался под рукою…

А маленький король юркнул за кресло своего отца, перепуганный этим безобразием и шумом и попытался превратиться в невидимку.

Миран прикрикнул на советников, извлек короля и повел его за руку прочь из залы, сердитый и яростный, грозный и раздосадованный. И досада его была на совет, что ведет себя так, как не должен вести, на маленького Джонатана, что слишком нежен для трона, на отца Джонатана, что не позаботился о сыне, и не научил его шуму двора и дурным привычкам своего же совета, и даже на себя самого досадовал Миран – все-таки стоило подать в отставку раньше.

***

-Я буду плохим королем, да? – Джонатан доверял Мирану и эту тайну своих мыслей был готов доверить только ему.

-С чего ты взял? – Миран удивился по-настоящему.

Джонатан отложил книгу, которую изучал до прихода советника и вздохнул:

-Я плох в мече, в стрельбе из лука. Всадник из меня тоже никакой. Я люблю книги, но король должен уметь сражаться.

-Ну…- тут трудно было спорить, поскольку Миран знал из большого опыта своей жизни, что короли часто присутствовали среди военного лагеря, чтобы поднимать боевой дух солдат. – Ваше Величество, это необязательное условие. Ваш прадед, к примеру, был плох в мече, но присутствовал среди всех военных компаний, наблюдая за ходом сражения, к тому же, вы, откровенно говоря, еще очень молоды и вам еще рано делать выводы о своих…

-Военных компаний? – Джонатан вообще отличался вежливостью и не перебивал никого, но здесь перебил, видимо, слишком сильно был изумлен.

-Войн, ваше величество, - уточнил смущенный Миран.

-Но я не хочу войн!

-Их никто не хочет, мой король, но они приходят.

-Я верю в силу договоров, союзов и здравомыслия. Война – это только средство чьего-то обогащения, чьих-то амбиций и чьего-то желания доказать свою правоту. Но гибнут люди, настоящие, живые люди. Домой не возвращаются мужья, сыновья, братья. А сколько гибнет случайного мирного населения? Сколько теряет земля матерей и дочерей? Сколько жен и сестер? – Джонатан впервые на памяти Мирана так разошелся, до этого ни о какой пылкости речей не было и намека, а тут! И это не было словами воинственного отца Джонатана и ничьими словами совета, это, выходит, было собственное мнение маленького короля.

Странное ощущение.

-Война – это порок всего разумного, всего добродетельного и священного. Мы теряем людей и льем кровей не из-за чего. Мы должны быть умереннее в своих желаниях. В своих деяниях. Я отменяю войну!

-Мой король, - Миран тяжело вздохнул, когда Джонатан, щеки которого пылали от волнения, замолк. – Я понимаю ваши мысли, но война приходит не всегда по воле одного человека. И иногда она нужна. Война объединяет народ. война обогащает. Война не позволяет разойтись мыслям и памфлетам, в которых высмеивается власть трона, идущая, как вам известно, от небесного провидения!

-Нет, Миран, - Джонатан заговорил слишком серьезно для своего возраста, - война – это слабость. Союзы – наше оружие. Ни одна армия не может быть самой сильной. И я не верю в силу оружия. Я верю в силу слова.

-Вы еще молоды!

-Вы все твердите мне это! Вы все! не лезь в это, Джонатан, ты еще молод. не мешайся, Джонатан…- король передразнил советников. – Но вы подписываете приказы моим именем и провозглашаете их народу от моего голоса! И я…король!

Миран вздохнул, признавая правоту. На самом деле, как бы он ни старался, ни выбивался из сил, постоянные стычки между советниками, проблемы в народе, проблемы в дипломатических отношениях и угроза нападений, восстаний, и тысяча и еще одно дело, в которое вкладывалось отдельным блоком и обучение короля, все это не позволяло Мирану уследить за тем, чтобы все законопроекты были согласованы с ним. Порою он узнавал о принятом декрете уже после его объявления и Джонатан только скорбно отмалчивался, отказываясь признаваться, как уговорили его и как убедили принять тот или иной декрет.

В конце концов Миран понял, что подпись короля нередко подделывали…

***

-Однажды я разгоню этот поганый совет! – Джонатан все еще был ребенком, но теперь в нем не было ничего прежнего, того очаровательного и наивного, что было еще так недавно. Миран, который пытался уберечь его юную душу от таких радикальных перемен, только с трудом удерживался от слез, глядя на ожесточенные черты маленького короля.

-И что ты сделаешь вместо него? – спросил Миран, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей.

-Я создам новый. Из тех, кто мыслит вперед. А не одной минутой, из тех, кто готов жертвовать собою во имя блага земли.

-Мой король, - осторожно заметил Миран, - в Совет входит двадцать девять советников во главе с королем, который тридцатый. Двадцать девять людей, одинаково преданных…

-Между нами, - теперь у Джонатана вошло это в привычку, перебивать, - мой отец, мир его праху, развел слишком много ненужных должностей и включил в совет тех, кто не должен там быть. Зачем, к примеру, он ввел в Совет отдельного министра над Финансами и Казначея? А зачем разбил ответственность за следствие между Дознанием и Судом? Они друг друга не выносят. Дознание ловит преступника, но не может его наказать, зато может пытать. А Суд выносит приговор на основании того, что предоставляет Дознание! Почему бы не создать, например, Трибунал, который будет дознавать, выносить приговор и исполнять его? это уберет многие должности, на которые идет расход государственной казны!

-Дознание – это просто орудие на страже закона!

-Время меняется и надо орудие совершенствовать. Суд тоже орудие закона. А закон – король, - возразил Джонатан с ясностью и твердостью, из которой следовало, что он действительно много думал об этом.

-Но повесить все функции на Трибунал! Это и следствие и розыск, и пытка, и суд, и исполнение приговора… это сложно, сложно вынести все это!

-А слабые и не нужны, - фыркнул Джонатан. – Сильные должны править. В Совет входят лучшие. Лучшие должны уметь справляться с возложенными на них обязанностями.

Это был последний разговор перед роковой ночью, и в этот разговор Миран пришел в неистовый ужас, не ожидавший от ребенка разумных и жестких речей.

Которые признавал для себя правильными и разумными.

Но потом пробил ночной час, занялась над землей темнота, но сну не дано было свершиться. В половине второго в двери к Мирану лихорадочно постучали. Стук был нервным, резким. Слуга Мирана, отчаянно бранясь, поднялся с постели и прошел до дверей, чтобы спросить, какой ночной черт не дает сна в этот час, когда всякий добродетельный и не очень человек уже спит?

Но через минуту слуга уже сам тряс за плечо своего господина, а когда Миран открыл глаза, сообщил тревожно:

-Король болен!

И Мирана мгновенно оставил сон.

***

Миран замечал много раз, что Джонатан носит переживания в себе, прячет их в глубине своей души. Все метания и стычки хоронит в какой-то внутренней тюрьме, запирает на самый крепкий замок и никого к тому замку не пускает.

И это отозвалось для юного короля сейчас болью в груди, тяжелым дыханием, которое отдавалось где-то в левом боку, колючим ежом в желудке…

Призванный Целитель бодрыми пинками и не менее бодрою бранью выгнал столпившихся подле постели короля, который совсем потерялся в подушках, из комнаты и принялся осматривать больного.

А среди советников царило напряжение.

-А если он умрет? – задал роковой вопрос министр над Войной. – Наследников нет.

-Может, его отравили? – размышлял Дознаватель.

-Никто не умрет, никого не отравили. Король съел за ужин что-то не то, - увещевал всех Дипломат, но и сам нервничал и бледнел, кусал губы, волнуясь.

-Если что, править будем советом…- заявил осторожно министр над Финансами.

-Как равные? – ехидно осведомился Дознаватель.

И началась новая безобразная сцена, в которой не участвовал только Миран, предпочитая ходить взад-вперед перед покоями короля, словно это могло чем-то помочь. его сейчас не тревожила власть, передел ее у трона, в случае смерти короля. Он думал о ребенке, который не вынес всего напряжения, скопившегося подле него и слег с болезнью.

Он видел только ребенка. Ему было плевать на все остальное.

Появление Целителя произвело такое же оживление, как и дождь в засушливый сезон. Миран, не видя никого, растолкал всех советников локтями и спросил, хватая за руки Целителя:

-Ну?!

Целитель молча вывернулся и вздохнул:

-Это несправедливо, когда на человека сваливается такая ответственность.

-Говори! – прорычал Миран.

-Я не бог, - покачал головою Целитель, - я не на все способен. Понимаете, сердце здорового человека…

Он что-то говорил, изображал руками, но Миран понял только одно – конец.

-Конец династии! - выдохнули слева.

-Конец короне, - прошелестело справа.

-Править будет совет…

Это конец ребенку – так решил для себя Миран. Не помня себя, он оттолкнул Целителя так, что тот упал, потеряв равновесие и так и остался сидеть, сломленный несчастной своей долей и всей той виной, что привычно возлагают люди, испытывающие горе на тех, кто не сумел излечить.

Но не всякая хворь отступает от лекарств. Горю, конечно, этого не объяснишь, но…все же!

***

-Ты не плачь, я уже все знаю…- дыхание Джонатана было хриплым, но когда он увидел вломившегося в его покои Мирана, то даже попытался улыбнуться. Но голос все равно оставался тихим, лицо серым, а из груди рвалось странное хриплое дыхание, как будто бы ропот неизвестного существа, хищного и жестокого.

-Знаешь? – Миран сполз в кресло подле постели, а затем из кресла на пол, приложился лбом к руке Джонатана, моля небеса о чуде.

Но чудо не пришло – оно не слышало обращений из каменных стен замка: оглохло под старость лет.

-Конечно, - серьезно промолвил маленький король. – Но ты не плачь, ладно? Лучше…лучше послушай. Я сам сказал, что в моей земле должны быть сильные люди. Но я слаб.

Он выдохнул, судорога прошла по его телу, и потребовалась бесконечная минута, чтобы джонатан снова сумел заговорить.

-И я ухожу. Это закономерно. Но Совет…не должен править. Это крах.

Миран не выдержал томившего его изумления: в минуту, предшествующую кончине, этот мальчик думал не о себе, а о земле, которую покидал!

-Я…я немного боюсь, но там ведь мама и папа, - Джонатан облизнул растресканные белые губы. – Я скажу им, что ты был мне…другом. и слугою. Я скажу. Скажу…

-Мой король! – Миран взвыл раненым зверем и схватился крепче за тонкую руку маленького короля.

-Но, - продолжал Джонатан, не позволяя себе сдаться и не давая послабления, - я не отпускаю…понимаешь? совет не…не должен. Я узнал, Миран. Узнал все. у моего отца есть бастард, ты…отыщи его, ладно?

Джонатан мог приказать, но просил. Он еще не привык приказывать. От этого было гораздо больнее.

-Ты…отыщи. В нем кровь отца. Моя кровь. Пусть трон будет цел. Не плачь, молю тебя!

Джонатан стал заговариваться, повторял бесконечно про трон и про то, что плакать не нужно, твердил про маму и папу и про то, что Миран был верным слугой. А Миран ничего не мог сделать, лишь стоял без сил, пока уходил маленький король.

***

Ветра запели еще более надрывно и протяжно, когда Миран очнулся от горя, когда похоронен был маленький король и когда объявлен был поиск бастарда, единокровного брата Джона.

Совет был в ярости и облегчении. Каждый хотел власти, но понимал борьбу и кровавость. Препятствий не было.

Была только бесконечная усталость в природе и скорбь Мирана, непроходящая, тлетворная и разъедающая. И мысль – едкая, колючая, одна единственная мысль о том, что отставки Мирану не видать.

-А ты когда-нибудь мечтала, Алейне? – Алейне, погруженная в свои тяжелые мысли, вздрагивает, когда слышит рядом с собою звонкий молодой голос и выныривает из размышлений, не забыв при этом нацепить на лицо маску самого теплого дружелюбия.

Ей очень хотелось побыть один на один с собою, со своими чувствами и раз и навсегда разобраться в них, что-то решить, о чем-то договориться со своим сердцем и совестью, но нет! надо было появиться этой…

Алейне, не переставая улыбаться, обернулась, чтобы увидеть усаживающуюся рядом с нею на резной скамье девушку – совсем молодая, высокая, тонкая, звонкая, веселая. Но в глазах уже блеск хищницы, улыбка уже порочна – молодость быстро выдает себя в пределах двора, а у Алейне наметанный глаз.

К тому же, она столько раз видела Ливию из рода Гэлада – древнего и знатного, дружного с родом ее мужа, примиренного с родом самой Алейне, а потому прекрасно уже знала суть этой своей неожиданной собеседницы.

-Доброго дня, Ливия, - Алейне, все с той же улыбкой указала на бестактность девушки, ведь та даже не поздоровалась с абсолютной хозяйкой дома, которой Алейне в отсутствие мужа была. Впрочем, это не давало ей права выгнать Ливию вместе с ее служанками прочь: ее отец и муж Алейне – Голиард отбыли вместе и неожиданно, вызванные королем, и Алейне уже обещала присмотреть до их возвращения за Ливией. А сколько был бы этот отъезд – никто не знал, может быть, день или два, а может быть и пара недель…

Месяцев?

Алейне не знала положения дел при дворе и об общем положении дел в королевстве знала лишь в общих чертах – устала, да и мысли, те самые, в которые она погружалась, надеясь побыть в одиночестве и решить для себя то самое, сокровенное, не давали ей возможности и желания углубиться в изучение политических хитросплетений.

-Ах да, -Ливия глупо хихикнула, прикидываясь дурочкой-кокеткой – пик женского поведения в этом сезоне, не иначе – Алейне заметила уже в редких своих выездах из дома, что очень многие дамы и девицы ведут себя нарочито-наивно, хихикают, прикидываются непонимающими и просят разъяснить суть элементарных вещей!

И это все так фальшиво. До тошноты.

-Как спала, Ливия? – Алейне хотелось больше всего, чтобы Ливия убралась куда-нибудь подальше, но маски, множественные маски, обязывающие ее положение, взращенные в закоулках души с самого детства, ложились на лицо инстинктивно.

-Благодарю тебя, очень хорошо, - Ливия ответила как примерная и добродетельная дочь древнего рода, но в глазах Алейне уловила тот самый огонек раздражения, который Ливия либо еще не научилась скрывать насовсем, либо не хотела даже скрывать.

-Кажется, - ровный голосом, словно само понятие «мечты» ничего для нее не значит, заговорила Алейне, - ты что-то спросила у меня?

-Да, - Ливия заметно оживилась и даже заерзала слегка на скамье, что тоже краем сознания отметила хозяйка, - ты когда-нибудь мечтала?

-Мечтала? – Алейне поджала губы, вроде бы припоминая, но на деле, только так она могла справиться с непрошенными мыслями и воспоминаниями, обрушившимися на нее после этого невинного, казалось бы, вопроса.

***

Алейне родилась от красивых людей, и красота их внешних черт перешла к ней сразу же, не позволяя родителям томиться и тревожно выглядывать: можно ли удачно пристроить дочь?

Нет, Алейне боги отметили красивыми чертами, правильными, тонкими, изящными. Они вложили какое-то искреннее сияние в ее голубые глаза, наделили ее волосы природным блеском и шелковистостью, кожу – бархатной мягкостью, приятным голосом и всей легкостью и грацией, как только могли.

Алейне пророчили представление ко двору, удачный брак (а иначе и быть не могло, родовитая и красавица!), и долгую жизнь, полную размеренности и добродетели.

***

-Мечтала о победах нашего короля на юге, - Алейне сделала вид, что вопрос принес ей удовольствие.

-А для себя? – Ливия не поверила. Она не была глупа, к несчастью для Алейне.

-Победа короля – это благо для всех…

-Абсурд! – Ливия даже захохотала – грубо и вульгарно. Совсем не так, как это надлежало ей по долгу крови. – Все чего-то хотят для себя, мечтают!

***

Алейне тоже мечтала. Конечно, как идущая от рода обеспеченного и важного, она не мечтала о деньгах и славе. Она мечтала о том одном, что нельзя было купить за деньги и что в высших кругах не расценивалось как что-то важное – о любви!

Она видела по своим родителям, что это возможно, даже для тех, кто рожден под знатным гербом.

-К нам любовь не сразу пришла, - сказала как-то мать, угадав мысли дочери, - и к тебе придет. Ты, главное, сохраняй веру мужу и добродетель. Ты будь ему опорой, но не будь навязчивой… я была такой и мне боги послали привязанность в сердце твоего отца.

Отец выражался короче:

-Выйдешь замуж за того, кто обеспечит тебе жизнь, в этом счастье. А там и до любви недалеко.

-А если…

-Алейне! Ты идешь от древней крови, и тебе нужно делать то, что тебе велю я.

Но то, что подходило матери, не подходило для Алейне. Ее душа, томимая нетронутостью чувств, рвалась куда-то, может быть, в какое-то безумие, а может быть, просто в свободу от родительской опеки?

***

-Я вот мечтаю о том, чтобы стать любовницей принца, - доверительно поделилась Ливия. Алейне снова вздрогнула и воззрилась на девушку с удивлением.

-Любовницей? Даже не женой?

Мечта приближения к принцу – это уже было чем-то невозможным, тут все зависело удачи: повезет? Нет? но стать любовницей?..

-Нет, - Ливия, кажется, была рада поделиться мыслями, и у Алейне проскользнуло подозрение, что эта девушка, как и она сама, очень одинока и не имеет возможности освободить свою душу от чувств.

Подумав, Алейне укрепилась в своих подозрениях. Никого к Ливии не подпускали, кроме слуг, девушек ее возраста, строго отобранных отцом. А на выездах в свет за нею, должно быть, следили чище, чем за самим королем, ведь отец так боялся, что его своенравная дочь вытворит что-то неприличное.

-Принцам жен навязывает трон, долг, кровь и политика, а любовниц они выбирают сами. То, что навязано – ярмо для них, а то, что выбрано – любимо, - Ливия улыбнулась, ожидая реакции Алейне.

Та молчала, представляя, как расскажет это отцу Ливии, и какой гнев вызовет в нем эти слова, вернее – эта откровенность.

-А ты ему зачем? – спросила Алейне, чтобы хоть как-то отреагировать – еще одна маска и еще один долг.

-А я буду его любить, - просто ответила Ливия, - мне неважно, что у него с двором, с войной.

-А почему не король?

-Принц однажды станет королем, - снова легко отозвалась девушка.

Алейне только поежилась. Этот расчетливый молодой цинизм и уже такая жестокость резанули по ее когда-то благородному сердцу.

***

Вскоре у Алейне осталось два главных претендента на ее руку – герцог Боде и граф Голиард. Голиард проигрывал своему сопернику в деньгах, титулах, военных заслугах и любви короля, но брал молодостью, энергичностью и…взаимным чувством с Алейне.

Однако Алейне понимала, что победа Голиарда – событие маловероятное. Она упрашивала родителей об этом браке, но те не могли взять в толк, чем ей не угодил более знатный герцог? Почему она так просит за какого-то там графа?

-Я люблю его! – выпалила Алейне в отчаянии.

Отец с матерью переглянулись и одинаково, не сговариваясь, нахмурились. В тот же вечер, опасаясь побега Алейне или еще чего-нибудь с ее стороны, они усилили охрану, и не впускали в свою землю никого, кто казался им подозрительным. Также было решено ускорить подготовку свадьбы Алейне и Боде.

Мать уговаривала:

-Алейне, любовь это на пару дней, а власть и слава – это надолго. Даже если он будет нищ, у него есть заслуги и имя. А что есть у твоего графа? Он беднее, он слабее, он не был так заметен. Мы дали ему шанс только благодаря его упорству, да для того, чтобы Боде не медлил, но ты…ох, глупая ты гусыня! Гордячка!

Алейне безучастно смотрела в муть зеркала.

-Мы желаем тебе добра. Я и твой отец не любим друг друга, но уважаем. Однако мы оба любим тебя и желаем тебе счастья, - с другой стороны заводила мать и сама, отодвинув железной рукою служанок, принималась вдруг расчесывать шелковые волосы Алейне.

***

-Я расскажу о твоих мыслях отцу, он должен знать о том, что в душе его дочери, - Алейне поднялась со скамьи. – Это будет ударом для него.

-За кого ты держишь меня, о, добродетельная госпожа? – расхохоталась Ливия, поднимаясь с места. Алейне, которая уже повернулась к ней спиной и хотела идти в дом, с гордо поднятой головой, остановилась и обернулась:

-Что тебя так веселит, девочка?

Ей очень хотелось унизить Ливию, но неожиданно голос подвел, дрогнул, как будто бы повеяло в лицо Алейне каким-то смрадом.

-Если ты расскажешь моему отцу о моих мыслях, я расскажу твоему мужу о том, что ты сделала, - Ливия выплюнула это со злостью и, наслаждаясь побледневшим лицом Алейне, села обратно на скамью, вежливо предлагая самой Алейне сесть.

В ее же собственном доме.

-Я не понимаю, о чем ты говоришь! – Алейне попыталась быть яростной, но маска, лежавшая, казалось, плотно, растрескалась, и проступил бледностью на лицо страх, выдавая правоту Ливии. Алейне не ожидала нападения.

-Ты сядь, сядь…- предложила Ливия.

Молча, изображая кипящее в ней негодование, Алейне покорилась.

***

Тот, кто ищет путь, обретет его.

Алейне искала путь к тому, чтобы быть с человеком, которого любит, по-настоящему любит и для этого ей нужно было избавиться от герцога Боде.

Причем в короткий срок.

Порою ярость Алейне и обида так затмевали ей взор, что она хотела, не помня себя, схватить столовый нож и ударить герцога им в шею, навсегда обрывая его жизнь.

И неизвестно, до какой крайности дошли бы ее метания, если бы от нервов и метаний своих, она не слегла бы в постель за пару дней до назначенного свадебного торжества. К ней тут же пригласили почтенного седого лекаря, который дал ей капель и наблюдал ее внимательно.

А Алейне не могла взгляда отвести от целого мира, возникавшего из торбы лекаря. Тут были какие-то трубки и стеклянные флакончики, он что-то толок, смешивал, рубил, поджигал, скручивал… миски, коренья, булькающие и исходящие пузырями средства всех мастей и плотностей.

И Алейне решилась.

Она валялась в ногах у лекаря, хваталась цепкими прекрасными пальцами за полы его пыльного плаща, рыдала и молила дать ей яду для того, кто намерен погубить ей жизнь и навсегда разлучить с тем, кто дорог ее сердцу.

Что подействовало на лекаря: тронули ли его мольбы прекрасной и несчастной девушки, или ее боль, а может быть, дрожащими пальцами выдвинутая из всех шкатулок горсть золотых монет на две ладони и в придачу пара дорогих серег?

Но он сдался и выдал Алейне флакон, объяснил, как действовать им, чтобы наверняка. И Алейне деловито только уточнила – имеет ли отрава вкус и сколько действует.

И ничего не стоило ей за последним ужином пред свадебным торжеством подлить яда. А на утро никто не приехал в дом Алейне, а та, узнав печальную весть, счастливо разрыдалась.

-Сами боги выбрали тебе мужа, - задумчиво протянул отец.

-Может быть. Стоит еще подождать? – попыталась робко возразить мать, которой не нравилось такое роковое совпадение, но что она могла предъявить?

-Это скандал, - скорбно заметил отец, - пусть выходит за Голиарда. Потом…посмотрим. Если что, разведем, коль будет партия лучше.

И счастье пришло.

***

-И ты отравила своего жениха, - спокойно закончила Ливия, глядя в лицо почти мертвой от страха Алейне.

***

Вообще, Боде дело не закончилось. Сначала все было хорошо, Алейне пылала счастьем, жила всем сердцем и любила всей душою своего графа Голиарда. Тот единственный флакон яда, выданный ей лекарем, хранила во втором дне любимой шкатулки. Почему-то у нее не поднималась рука выбросить этот флакон, тогда, казалось ей, что она останется вовсе без защиты и не сможет отбить у всякого горя свое выстраданное счастье.

От мук совести Алейне не страдала, напротив, возвращаясь мыслями в тот день, понимала, что поступила бы так снова, только раньше, гораздо раньше, чтобы выиграть для себя еще несколько дней с любимым Голиардом!

А потом она узнала, что ее брак для родителей ничего особенного не значит и они, имея связи при дворе, могут разорвать его, если найдут кого-то, кто будет лучше.

Алейне колебалась долго. Ровно до того дня, как узнала окольными путями, что дом Монтгомери рассматривает возможный союз.

И ей пришлось достать яд. На этот раз были муки совести, ведь она применила его для своих отца и матери, но утешила себя тем, что защитила то, чт должна была защитить и то, о чем ей мечталось.

А потом пришли годы блаженства!

***

-И я докажу это, - заверила Ливия.

У Алейне дрожали руки и губы. У Алейне тряслась вся душа. Ей стало холодно. Почудилась ей в глазах Ливии огненная пропасть.

А Ливия не умолкала:

-Но я буду молчать, если ты, вернее – твое имя даст мне протекцию при дворе и приближение к принцу.

-Что? – одними губами спросила Алейне.

-У меня есть свидетельство твоей старой служанки, ты выгнала ее, без жалования, за любопытство.

«Наина…да, наверное, Наина! Именно она вечно лазила по моим письмам!» - пронеслось в голове Алейне, но она не шелохнулась.

-И она видела на втором дне твоей шкатулки флакон, с датой изготовления и названием. Она неграмотна, но я, приезжая сюда, напросившись с отцом, готовилась к встрече с тобой.

«надо было убить эту дрянь»

-Этого, конечно, мало, чтобы доказать твою вину, особенно по исходу многих лет, - признала Ливия, - и я, пока не увидела твоей реакции, вовсе сомневалась в твоей причастности, сделала такой вывод лишь наугад и попала, когда ты побледнела, как смерть. Нет, я не докажу, конечно, твою вину, но я могу пустить слухи..ты знаешь лучше меня, чем заканчиваются слухи!

Алейне сразу же представила падение Голиарда, опустошение репутации своего рода и репутации их дома. Ее тело сотряслось от ужаса и Ливия довольно улыбнулась, а Алейне вдруг подумала, что это хорошо, что Ливия не знает про убийство родителей, а предположила только про Боде. Девчонка еще глупа. Значит…

-Я буду молчать, только порекомендуй меня в свиту! – теперь Ливия растеряла свой хищный оскал и снова стала молящей, молодой девицей. Это еще раз убедило Алейне в глупости Ливии и в том, что ситуация заметно выправляется. Она даже позволила себе ровнее дышать.

-Хорошо, Ливия, заключим с тобой сделку!

***

Еще дрожа всем телом, но слабо улыбаясь, Алейне вернулась в свои покои, довольная, в общем-то тем, что девушка, загнавшая ее в угол – еще дитя и не умеют обращаться с придворными делами. Ливия могла быть умнее, но нет, она повлеклась за сиюминутной выгодой и должна за это поплатиться.

Всё для Алейне разрешалось. Пребывая в раздумьях до появления Ливии, она еще колебалась, не зная, как поступить ей с тем делом, что нагнало ее много лет спустя: она встретила лекаря, давшего ей яд в одной из деревень своего теперь дома.

Конечно, Алейне не сомневалась, что ее изменили годы и опасаться нечего, но что-то тревожило ей сердце, не давая дышать. Однако теперь, когда Ливия так вовремя напомнила ей об осторожности, заговорив о том, что нельзя было поднимать из пепла лет, Алейне не колебалась: этот лекарь тоже должен был умереть и он умрет.

Но сначала…

Алейне привычно раздвинула дно шкатулки, обнажая тайник, извлекла из него маленький флакончик, с осадком на дне и с досадой поморщилась тому, что осталось так мало.

Если бы Ливия была умнее, она не стала бы так требовать. Если была бы чуть осторожнее, удалилась бы из этого дома, но…

Молодость сыграла против нее. Молодость и самонадеянность. Ливия упивалась приходящей к ней мечтой, не сомневаясь в том, что сможет очаровать принца. Надо лишь попасть в его поле зрения.

А потом она без сомнений принимала пищу в том же доме. И пока Ливии несли ее последний в жизни ужин, Алейне, отдав приказ о лекаре, сидела перед мутью зеркала. Готовясь рыдать:

-Так молода! Так молода! Боги, за что вы так жестоки?

Покривив лицо перед зеркалом, убедившись в том, что маска скорби и горя при ней, Алейне улыбнулась своему отражению: в конце концов, все, что она делала, было ради мечты – она просто хотела счастливо жить с человеком, которого так любила…

И любовь ее, к счастью, была слепа, иначе Алейне сошла бы с ума от горя, узнав о том, что ее мужа не вызывал король, а тот отбыл, прикрываясь знавшим все отцом Ливии и другом Голиарда к своему внебрачному сыну и той женщине, которая не душила его своими чувствами так, как Алейне.

-Я, дружище, попал в удушливые объятия змеи! – рассказывал Голиард отцу Ливии. – Она казалась мне самой прекрасной женщиной в мире, но я чувствую за ее красотой теперь чудовищность. И пусть моя Мари не так красива, не так грациозна, но она по-настоящему любит меня и не требует ничего взамен. А я… я просто с трудом удерживаюсь, чтобы не убить Алейне, и мне нужно удаляться от нее, словом, не можешь ли ты приехать за мною и сказать, что нас вызывает король? Алейне от двора далека, так что…

-Хорошо, только ты моей дочери дай потом протекцию к свите, а то ей надо жизнь устраивать.

-Легко! Сговорились!

Граф Уриен был одним из немногих людей, кто мог войти к принцу де Горру без его вызова и без доклада. Это, конечно, делало его фигуру еще более массивной и влиятельной в глазах двора, но Уриен этого будто бы не замечал. Для него было естественным явлением приходить в гости к Мелеаганту, когда он был ребенком и теперь ничего не изменилось. Само собой, что для некоторых личностей это вызывало раздражительное удивление и презрительное:

-Пригрелся!

Но Мелеагант был счастлив от того, что хотя бы для кого-то остается прежним. Ему нравилось думать, хотя бы представлять, что есть на свете человек, который знал его всю жизнь и теперь, несмотря ни на что, все-таки оставался подле него…

Уриен нашел Мелеаганта в типичном для принца состоянии: на столе куча бумаг, кувшин с вином и…два кубка.

-Я тебя ждал, - коротко вместо приветствия сообщил Мелеагант, когда Уриен протиснулся в дверь.

-А я говорил, что приеду? – попытался возмутиться Уриен.

-Нет, - легко отозвался принц де Горр, поднял глаза от бумаг, пергаментных свитков и каких-то обрывочных листов и указал ему напротив себя, - но я тебя ждал. И ты здесь.

-Ну тебя…- проворчал граф Мори и взял приготовленный для него кубок.

Мелеагант же сгреб несколько свитков в сторону и щелкнул пальцами. Тотчас, по какому-то предварительному договору, открылась дверь, и расторопный слуга внес в залу большое блюдо, поделенное с помощью хлебов на несколько секторов. В каждом секторе лежала закуска: холодные ломтики оленины, орехи в меду, хрустящие ломтики картофеля и тыквы, сырные дольки… Уриен невольно увлекся разглядыванием блюда, которое примостилось на освобожденном участке стола. Когда же слуга вышел, Мелеагант предложил:

-Не стесняйся, друг мой.

-Не повторяй, - кивнул Уриен и потянулся за ломтиком холодной оленины. Мясо оказалось нежным и почти натурально таяло во рту. Странное дело, у Мелеаганта даже самые простые блюда и закуски были гораздо сочнее, чем в Камелоте, в графстве Мори или в герцогстве Монтгомери.

-Дело в брусничном соусе, - сказал Мелеагант, - оленина прекрасно идет именно с ним!

-Да знаю, но мои повара не могут повторить…

-Брусника земель де Горр напитана духом земли де Горр, - Мелеагант улыбнулся и подлил Уриену вина.

-Другими словами: все у тебя не так, как у людей, - кивнул Уриен, - помню. Помню и понимаю.

-А я вот не всегда, - Мелеагант как-то странно взглянул на Уриена, - иногда, можешь мне не верить, я ничего не понимаю. И мне кажется, что и меня не понимают…

-А тебе не кажется, - Уриен отпил из кубка, - знаешь, Мелеагант, мы говорим с тобой на одном языке, но я не могу тебя понять! У тебя в уме творится что-то, чего не творится в уме у меня и…наверное, мало у кого вообще.

Лицо Мелеаганта болезненно исказилось. Он ужаснулся словам Уриена и дрожь прошла по его чертам.

-Тогда…- слова давались ему тяжело, - почему ты еще мой друг?

Уриен подавил в себе желание выругаться и сумел сложить приличный ответ без брани, за что похвалил себя мысленно:

-Мелеагант, я знаю тебя. Я не понимаю тебя, но последую за тобой. Моя жизнь, моя честь, честь моего дома – ничто по сравнению с твоей дружбой. Ты просто умнее меня, ты думаешь иначе, чем я. Даже если я не понимаю твоих планов, я выполню то, что от меня требуется…

-Я очень тронут, - тихо промолвил Мелеагант, слишком тихо, чтобы быть в эту минуту еще принцем. Уриен вздохнул:

-Я думаю, что Ланселот сталкивается с той же проблемой, что и я…и ты, и Моргана – уникальные люди, но вам нравится страдать и не верить в то, что вы действительно кому-то нужны. Вы оба умны в политике, в истории и дипломатии, но, честное слово, идиоты в реальной жизни!

Довольный своей речью, граф Мори откусил от пшеничного хлеба и запил вином, стараясь делать вид, что ему не привыкать к выступлениям перед де Горром.

-Ты говоришь, что я умен, - хмыкнул Мелеагант, слегка смущенный такими словами давнего друга, - а я, между тем, не могу решить дилемму!

-Так и черт с ней, - пожал плечами граф, - впрочем…что за дилемма?

-А вот, - Мелеагант притянул к себе один из свитков и принялся разглядывать его, - так… недавно в мои земли попал некий Мэтт Марсер.

-Кого? – недовольно протянул Уриен, - это кто?

-Вот это я и пытаюсь понять, Уриен! Мне про него рассказывала моя Лилиан. Рассказывала, что пока она скиталась по Тракту, ей довелось заночевать в одном трактире, где она познакомилась с Мэттом. Он был вежлив, оберегал ее от других и провел интересные беседы.

-Ну…бывает, - Мори пока не понимал, что именно не так.

-Недавно Лилиан встретила его в моих землях. Он теперь священник, женат на вдове с двумя детьми и имеет от нее третьего ребенка.

-Все еще не вижу проблемы, - честно признал граф.

-Теперь я перехожу к ней, - кивнул Мелеагант, - я поднял кое-какие связи на Тракте и выяснил, что такое Мэтт Марсер и…я на распутье! С одной стороны – это вор, начавший свой путь с того, что ограбил церквушку в свое деревне и бежал, жулик, пройдоха, сочинитель оскорбительных баллад, рыночный плут и мелкий мошенник, соблазнитель нескольких знатных дам…

-Кхм…

-С другой,- продолжал Мелеагант, переворачивая свиток, - защитник нищих Тракта, благодетель бедноты, пособник сирот, целитель и, наконец, священник. Как будто бы два человека… у меня есть свидетельство, еще давнее от герцога Кармелида…

-Леодогана Кармелида? – не поверил Уриен.

-От него, - подтвердил принц, - он просит справедливого суда за кражу неким Мэттом Марсером его кошелька на рынке, сочинения этим же Мэттом оскорбительной баллады про Кармелида. И есть свидетельство от женщины-крестьянки, которая в голодную осень отправилась из своего селения на поиски хоть какой-нибудь работы по дороге с двумя детьми. На пути встретила господина Марсера и он спокойно отдал ей все монеты до одной, что были при нем. Есть еще свидетельства, где Марсер нанялся рыбаком и плавал под удачными водами, а после всю рыбу раздал нищим. И свидетельство, где сказано, что этот же Марсер – жулик, что злодействовал на Тракте и мошенничал в играх. Особенно в кости.

-Интересно, - признал Уриен, - странная личность. Благо и злодейство…кстати, злодейство не самое худшее.

-Но теперь он священник. Священник на моей земле. И я не знаю, как поступить, - отозвался Мелеагант. – У меня весь стол в свидетельствах противоречивого рода. Одни говорят, что он мошенник, обманщик, шулер, фальшивомонетчик, вор…другие – что он спаситель сирых и убогих…

-Может, их правда двое? – Уриен почесал голову.

-Один, - Мелеагант отшвырнул один из свитков в сторону. – По закону – я должен его казнить. Он совершил множество преступлений. Да, они мелкие, но это преступления. Тракт – это дорога в никуда. Но с другой стороны… добродетельного много. И сейчас он священник. И на Тракте обитали и Моргана, и Ланселот и моя Лилиан…

-Что ты переживаешь? – Уриен не видел повода для сомнений. – Ты закон!

-Я не могу нарушать закон, который создал сам. Я должен следовать за ним всегда. Я должен быть самым ретивым его служителем! Иначе – это не закон, а сумасбродство.

-Слышал бы тебя Артур Пендрагон, - фыркнул Уриен. – Но закон говорит тебе о казни.

-Верно, - кивнул Мелеагант, - но я не хочу смерти этого человека. И даже не за Лилиан. Нет…судьба словно бы дала этому человеку двойную дорогу. Я, родившись наследным принцем, все равно имел определенные наметки своего пути. Ты, родившийся графом, тоже. Мы могли выбирать стороны и поступки, а этот…

Мелеагант махнул рукой.

-Подожди, - Уриену пришла в голову идея, - твои прислужники…демонические Тени недавно довели ведь священника твоего двора до самоубийства?

-Они просто неудачно пошутили, - Мелеагант поморщился, - поморгали желтыми глазами из стен, а он впечатлительным оказался…

-Ну так, - Уриен улыбнулся, - возьми этого Мэтта! У него должен быть уже закаленный характер. К тому же, он у тебя под носом будет, если вздумает опять стороны менять, то ты его сразу и казнишь.

-А ведь и верно, - Мелеагант растерянно улыбнулся, - я как-то не подумал об этом. Думаешь. Продержится?

-Проверим? – предложил Мори. – давай так, если продержится месяц, ты мне ящик фландрийского вина.

-А если нет? – полюбопытствовал, оживая, де Горр.

-Ты мне ящик фландрийского, - Уриен фыркнул. – Ради интереса, а?

-Разбивай, - решил Мелеагант, протягивая ладонь другу.

Пари заключено.

***

В первый же день от назначения Мэтта Марсера на пост священника при дворе принца де Горр Мелеагант почувствовал, что может проиграть. Этот человек принял свое назначение не как милость и не как кару, а как явление истинно должное и смиренно явился в свои комнаты с небольшим грузом вещей.

Никакой роскоши. Никакого излишества. И, как казалось, эти излишества вообще ничего не значили для Мэтта.

Он поспешил познакомиться с кельями и садом, поговорил с послушниками и сам, без помощи слуг, разобрал весь свой багаж, убрался и застели постель.

Держал себя Мэтт просто, смиренно и вежливо со всеми. Не отвечал на резкости и колкости. Обедать предпочел с послушниками и вполне удовлетворился постным супом, кашей и ломтем хлеба. Отказался от крепкого вина и выпил стакан воды…

Обо всем этом донесли Мелеаганту и он немного занервничал, но успокоил себя тем, что Мэтт, наверняка, просто выслуживается пока и не готов расслабиться.

Но пошел второй день и третий…и неделя первая от отведенного срока, а Мэтт Марсер не вызывал никаких нареканий и оставался таким же, как в первый день.

Он принимал своих гостей, беседовал негромким успокаивающим голосом с каждым. При дворе не выделил никого и вежливо отстранил дружбы вечных интриганов земли де Горр.

Мелеагант не посещал священника – считал, что ему не положено этого по той силе, что жила в нем, но он внимательно слушал доклады о первых же службах Мэтта, которые он начал на второй день и жадно вчитывался в каждое слово из принесенных ему докладов.

Мэтт Марсер, в отличие от предыдущих служителей, говорил, что Бог – это сила, простирающаяся над всеми землями и никакую землю эта сила не выделяет и одинаково относится ко всем. Он не пытался запугать никого преисподней, не угрожал карами подземного мира и не предлагал всех обратить в церковь. Он говорил о том, что сила может принимать разные обличия и приходить к людям в виде духов природы, друидов и фей…что на свете есть чудеса и всякое уродство внешнее – это тоже чудо в глазах Господа.

Складывалось что-то странное. Двор, привыкший прежде, что прежние священники запугивали неправедный образ жизни карами, терялся, слушая все это. Казалось, что в мире существуют два бога: один, прежний – карающий за каждый нервный взгляд и непочтение, другой – пришедший, как бог, который прощает и дает шанс на полное изменение.

И второй оказался предпочтительнее. Он был мягок, он покровительствовал всем и не выделял правителей. Он укутывал под своей благодатью павших бок о бок врагов и вел их в свои чертоги рука об руку.

-Чудно! – вздыхали при дворе.

-Чудно, но обнадеживающе…

-Странный он, но видит нас!

Начались исповеди. Доверять Мэтту оказалось легко. Он мог приободрить и даже заплаканные женщины, входившие к нему со страхом, готовые каяться, выходили вдруг преображенными и глубоко задумчивыми.

При этом, Мэтт не скрывал своих прежних дней. Он говорил открыто:

-Я грешен, да. Я был грешником в глазах господа. Я ведал порок всякого вида, я прошел через многие дороги, но однажды я проснулся…и чисто было в сердце моем. Я понял, что рука Господа простирается над моим домом, погрязшим в пороке и грязи, и он любит меня, несмотря на каждое из моих зол. С той поры я живу с легким сердцем, отдавая себя на служение небу. Я делаю это не по принуждению, а по благу, что течет во мне. Я чувствую себя свободным, я обрел смысл, будучи обреченным…

Мелеагант вчитывался в доносы. Он понимал, что спор ему выходит поражением.

-Я рада, что ты взял Мэтта ко двору, - Лилиан обняла его за плечи, ткнулась носом в шею, - он заслуживает этого! Это необыкновенный человек.

-Вижу, - кротко отвечал Мелеагант, но думал совсем о другом.

Как-то не хотелось проигрывать и признавать, что человек может измениться настолько сильно.

***

Ко второй неделе Мелеагант обратился к Моргане. Моргана – человек, который водится с нечистой силой и являет немного ее часть в реальности, была ему очень близка по духу.

Казалось, что Моргана, в гостях у которой можно было бы, наверное, в удачный день встретить и Сатану, прекрасно понимает Мелеаганта и ход его мыслей.

-Ну проспоришь, - она пожала плечами, когда Мелеагант кончил говорить. – Проспоришь фландрийское Уриену…сам с ним же и выпьешь его.

-Дело не в вине, - Мелеагант покачал головою, - дело в том, что я не могу поверить в Мэтта. Он человек необыкновенный, но можно ли ему доверять? Может ли он быть священником?

-Проверяешь? – прищурилась коварная Моргана.

-Поможешь? – в тон ей отозвался Мелеагант.

-Легко, - она кивнула. – Направь на него своих теней. Заставь его пугаться каждого шороха, а я буду ходить и выводить его на исповеди.

Так и решили.

Тени – маленькие, ниже человеческого роста существа, желтоглазые демонические прислужники Мелеаганта, бойко вцепились в свою добычу.

Сначала они лишь немного шалили: цепляли за голую ногу спящего священника, роняли его книги и вещи, солили ему вино и моргали вдруг желтоватыми глазками из самых темных уголков церкви.

Но это оказалось бесполезным. Послушники дергались от каждого звука, вздрагивали, а двое, особенно пугливых, подали в отставку, а Мэтт…плевать хотел.

Когда Тени хватали его за ногу по ночам, он просто во сне, не просыпаясь, пинался. Тени, конечно, боли не чувствовали, но вполне живо обижались на такое пренебрежение к их стараниям.

Однажды одна из теней прокралась поближе и укусила Мэтта за руку, удобно свесившуюся с кровати. Рука тут же хватанула по воздуху и удачно отвесила обалдевшей от такого поворота демонической жизни Тень по затылку. Тень неуверенно мурькнула и испуганно нырнула в стену, пытаясь понять, что пошло не так…

Наверное, это был первый раз, когда Тень вообще задумалась о своем существовании и выборе дорог.

Другие Тени, конечно, обеспокоившись, притащили ей в утешении из кухни большую ватрушку, и Тень со временем отошла, но к Мэтту близко подходить опасалась.

Когда же Тени сваливали на голову священнику вещи, он просто, не глядя, поднимал их с пола и ставил обратно, грубо впихивая вещь на законное место. Так очередная из теней получила в желтый мертвенный глаз уголком Библии и глаз на полчаса стал красноватым…

А когда Мэтт Марсер открывал шкаф и видел два не мигающих желтых глаза на темной полке, то просто пожимал плечами, брал вещь и закрывал шкаф обратно. Однажды эти глаза стали, было приближаться, но Мэтт тихо пообещал:

-Вы-ко-лю…

И глаза остановились, ошарашено моргнули. А Марсер закрыл шкаф, и вдруг вспомнил, что не взял то, что хотел, открыл дверцу снова и не увидел никаких глаз.

Конечно, он догадывался, что это какая-то проверка от принца, а может быть – дурная наследственность земли де Горр, но реагировал на все спокойно, не слишком уж его пугали все эти трюки.

Потом Тени начали пугать прихожан. Однажды во время исповеди на второй неделе одна из теней мелькнула перед взором придворной дамы, явившейся за очередным покаянием за измену своему нелюбимому мужу и увидела Тень. Дама потеряла сознание, а Марсер разъярился.

Не помня себя от ярости, он выхватил из черного угла метлу и хлестанул по воздуху, и принялся бить Тень, которая, не ожидала подобной встречи и теперь улепетывала под скамьями. В конце концов, Тень забилась в дальний угол скамьи, но Мэтт не был человеком, который позволит себе остановиться на полпути. Он резво лег на пол и принялся тыкать метлою под скамью…Тень вырвалась, переломив древко и побежала, сшибая по пути множество предметов, надеясь, что это остановит священника.

Но священник ловко перепрыгивал через летевшие стулья, подсвечники и потрясал поломанной метлой:

-Стой, именем Господа! Стой, тварь божья! Стой, я тебя сейчас очищать буду…

Тень истошно заверещала и нырнула, наконец, в спасительную стену и мгновенно ушла в свой мирок, где свернулась колечком и принялась, жалобно поскуливая, рассказывать другим Теням, что с нею было.

А Марсер взял святой воды, несвятую тряпку, намочил тряпку и принялся протирать стену. Тут уже все Тени заскулили и забились подальше, понимая, что на некоторое время этот проход для них закрыт.

А Дама пришла в себя и испуганно воззрилась на Мэтта, тяжело дышавшего, но довольного собою.

-Что это было, святой отец?

-Демон блудливости, - отозвался Марсер. – Я слушаю вас…

-Нет, - дама, бледная и дрожащая, поднялась со скамьи и, пошатываясь, вышла из исповедальни, зарекаясь изменять мужу, ведь бедняжка решила, что демон пришел за нею. Через пару месяцев она даже смогла немного его полюбить, но про свою внезапную перемену никогда не рассказывала, вздрагивая всякий раз, когда раздавался странный шум…

Моргана, узнав о погоне, хохотала так громко и яростно, что чуть не перевернула кувшин с вином. Мелеагант мрачно гладил обиженных теней, который на все голоса, мурьками и шипением рассказывали ему про плохого священника.

-Лучше бы помогла! – огрызнулся Мелеагант.

-Завтра я к нему пойду на исповедь, - пообещала Моргана.

И ведь пришла.

Она начала свою исповедь доброжелательно принявшему ее Мэтту с рассказа об ужасах своего детства, о своих травмах и кошмарах. Увлекшись, рассказала ему о своих грехах на Тракте, об убийствах и преступлениях, о жизни в трактире Гайи, а потом добавила:

-А еще я любовница своего сводного брата, которого поклялась уничтожить, но больше не хочу.

Мэтт слушал и слушал, не выражая ничего, кроме сочувствия, а затем спросил:

-Скажи, Моргана, ты когда-нибудь говорила с кем-то так искренне, как со мной?

-Нет, - призналась Моргана, которая и не заметила, как в беседе они провели в исповедальне уже три часа. Ей легко было говорить… - Я всегда молчала обо всем. То есть, в целом…

Она вдруг смутилась.

-Жизнь человека не состоит из плохого и хорошего, - промолвил Марсер спокойно и ясно взглянул на фею, - она состоит из того, что он сам определяет для себя плохим и хорошим. Наши пути намечены до нашего рождения, но не определены до конца. Я грешил и я

добродетельствовал. ты грешила и добродетельствовала. Иногда я совершал неправедные вещи, которые казались мне верными и наоборот, уклонялся от того, что казалось мне неправедным… но Бог не держит на земле тех, в ком не нуждается, а ты миновала множество смертей и живешь, а значит – ты идешь по своему пути.

-Но ведь я буду гореть в аду? – она спросила это как-то странно. Так в первый и в последний раз она спросила у мамы, когда ей было пять лет и она случайно сломала медальон отца и вообразила себе на мгновение, что из-за этого ей гореть в аду, ведь мама говорила, что те, кто совершают зло, горят в нем.

Моргана даже не помнила этого. До последних секунд. А теперь – на нее нахлынуло. Какие-то слова оказались страшным ключом, который вломился в замаскированную под черствость скважину сердца и…

На Моргану пахнуло сиренью – белой, душистой. Моргане показалось, что кто-то знакомо коснулся ее волос и женский лучистый голос донесся до нее из пустоты:

-Пусть дороги берегут тебя от зла,

И судьба твоя будет светла,

Без слезы, муки и горя.

Запомни – в небе есть звезда,

Она будет вести тебя всегда

К твоему морю…

А в море тебя ждет судьба,

И вся земная суета

Слез твоих не стоит.

Осень и лето сплетут года,

Силой нальется твоя краса,

И на пути ждет тебя воин…

Все это хлестануло по Моргане. А финалом, добивая ее, донесся издалека, из детских лет смех – мужской, ясный и громкий.

«отец» - прошелестело в мыслях Морганы и она, не помня себя, бросилась прочь из исповедальни и, за первым же поворотом коридора разрыдалась.

Мелеагант нашел в себе силы промолчать и не ехидничать над ее провалом. Так кончилась вторая неделя.

***

Третья неделя заставила Уриена встревожиться. Он прознал от послушников и придворных слухов, что новый священник Мэтт Марсер не так просто и борется с какими-то чертями…

И Уриен клясться был готов, что знает этих чертей. Пришлось и ему заручаться союзником.

Лилиан – возлюбленная Мелеаганта, официальная его фаворитка, таящаяся от своей славы, пришла совершенно в нецелительскую ярость и взбесилась:

-Он с ума сошел? Издеваться над человеком?!

-Вот-вот, - не вовремя поддакнул Уриен и следующий поток обрушился на него:

-Что тебе «вот-вот»? ты поспорил на него!

Уриен с трудом уговорил Лилиан не скандалить с Мелеагантом. Вместо этого он попросил Мэтту дать понять, что всем издевкам Мелеаганта придет конец, надо подождать лишь немного и тогда…

Уриен не успел продумать, что «тогда», но помня о том, что Моргана в минуту, когда не знала, что сказать. Многозначительно смотрела, попытался посмотреть также. Лилиан воззрилась на него с подозрением, но кивнула:

-Поговорю.

И она поговорила. В тот же день, не откладывая. Выложила ему про пари принца и графа, про теней…

И испуганно вжала голову в плечи, боясь, что Мэтт рассердится на нее, на ее принца, на земли. На всех них, грешных.

Но Мэтт улыбнулся:

-Хвала Небесам, что это у вас только по случаю моего приезда!

Затем потрепал Лилиан по волосам и жестом разрешил ей идти. Лилиан озадаченно молчала.

А Мелеагант лишь задумчиво продолжал изучать отчеты о священнике. Вечером же спросил у Лилиан:

-Ты была у священника?

-Мне нужно быть у него вперед всех, - мрачно ответила она, - ты к нему не ходишь, Уриен тоже…вас отмаливать надо, ребята! И Ланселота…

-И как он? Ты считаешь его хорошим священником?

-Я считаю его лучшим, - все еще злая за пари, но искренняя, ответила Лилиан.

***

В четвертую неделю Тени потеряли страх. Они теперь бешено прыгали по кровати Мэтта, выливали на него ушаты ледяной воды, выпрыгивали перед ним…

Однажды одна Тень попыталась сорвать с него платье прямо во время богослужения, но получила лишь пинка под зад и уползла.

Теперь Марсер всегда носил с собою что-то, чем можно было бы ответить своим демонятам.

Он даже стал забавляться, поливая их святой водой и хлеща чертополохом. Однажды он раздобыл даже парочку листьев борщевика (украдкой срезал его на клумбах Лилиан), правда, в тот день он промазал по Тени, но зато хорошо попал по одному из прихожан, который не мог определиться в своих чувствах и преданностях и придумал служить сразу всем, начиная от Пендрагона и де Горр и заканчивая Кармелидом.

Под конец четвертой недели под покровом темноты и шелка плаща перед священником предстал принц де Горр. И Мэтт Марсер только спокойно взглянул на него:

-Ваше высочество?

-Вы не из пугливых, - кивнул Мелеагант, - это похвально.

-Служба такая и жизнь, - отозвался Марсер. – Не думаю, что вы стали бы бояться каких-то скрюченных уродов с желтыми глазами, если бы вам проламывали голову…или вы вынуждены были бы побираться. Или если бы обитали среди насильников, убийц и людоедов…

-Со мной не было ничего такого, но мне тоже сложно бояться их. А живых вы боитесь?

-Я боюсь не живых, а за них, - возразил Марсер. – Меня убивали, но я не был убит. Я менял имена и личности. Скрывался, но боялся, что женщина, которая дала мне постель и крышу – может убита за меня, что старец, в доме которого я нашел работу – может быть убит из-за меня. Вам, должно быть, плевать на себя? Но есть ведь те, кто вам дороже? И вам страшно лишь за них.

-Ты много позволяешь себе, священник! – напомнил Мелеагант, но без ярости. С холодной сдержанностью.

-Но бог позволяет себе еще больше, - не испугался Марсер. – Долго ли будет эта проверка, ваше высочество?

-Завтра последний день…- Мелеагант поднялся, закутался в свой плащ и оставил этого странного человека.

***

А потом пришел последний день.

Уриен начал торжествовать с утра. Мелеагант оставался мрачен. Однако беспредельное удивление ожидало спорщиков – они получили записки с приглашением прийти вечером в исповедальню от Мэтта Марсера.

-Может, он хочет нас сжечь? – предположил Уриен вечером, стоя уже в исповедальне.

-Или подать в отставку, - солгал де Горр, зная, что этот человек не уйдет в отставку никогда и ни за что.

-И вы здесь? – Лилиан тихо ввинтилась в комнату и охнула, увидев принца и графа.

-А ты чего? – нахмурился Мелеагант и ревностно кольнуло ему сердце.

-Мэтт призвал.

-И тебя? – удивился Уриен.

-Какая компания…- ядовитый женский голос заставил Лилиан потесниться от дверей, и этот голос не обманул. Моргана в сопровождении рыцаря Ланселота появилась на пороге исповедальни. – Старые друзья!

-И ты? – удивился Мелеагант. – Мэтт прислал вам записку?

-Только Моргане, - Ланселот коротко кивнул Лилиан, - я просто сопровождаю.

-Телохранитель? – ревностно поинтересовался Уриен, которому хотелось провести с Морганой всю свою жизнь, но она вела издевательскую игру, уходя почти в отказ, но не отпуская его чувств.

-Я рад, что вы все…- мягкий голос Мэтта Марсера - плута и священника разрушил начавшуюся перепалку.

-По какому праву вы…- с гневом начал Мелеагант, но Мэтт поднял руку и миролюбиво попросил:

-Одну минуту, ваше высочество. Дайте мне лишь минуту!

Мелеагант кивнул, недовольно и хмуро.

-Вы, - заговорил Марсер, не давая никому перевести дух, - вы все…решили проверить меня. Испытать. Нет, не перебивайте! Граф Уриен Мори, ваше высочество – принц Мелеагант де Горр, вы вообразили себя людьми, которые могут определить судьбу человека? Вы решили испытать меня и развлечь свои умы?

-О чем вы…- попытался было солгать Уриен.

Мелеагант скрестил руки на груди и склонил голову набок, вглядываясь в лицо Марсера.

-Если бы я был слабее духом, вы могли бы сбить меня с моего пути своими спорами и любопытством, сколько я выдержу? А дальше я мог бы пасть…я, который видел грехи, который выбирался из них осознанно, мог отступить ради вашего спора! Вы – те, кто считает себя выше других, вы – те, кто считает себя в праве вершить судьбы людей, которые не принадлежат им…

Он осекся, улыбнулся, довольствуясь ошарашенным лицом Уриена и мрачностью Мелеаганта.

-Ты, леди Моргана Корнуэл, сестра Пендрагона…- Моргана вздрогнула, Ланселот бросил на нее быстрый взгляд, волнуясь, - ты даже не заключала со мной или с ним спора. Тебе просто стало скучно. Ты принялась испытывать мои возможности, мои силы…

Моргана отвела глаза…

-Ты, Лилиан – приемная дочь леди Озера, целительница…- Лилиан с опаской отступила, - ты должна исцелять людей, а не потакать их спорам на чужие души. Если тебе стало известно об этом споре, ты должна была прервать его, либо молчать и не говорить о нем мне. Ты должна была занять третью сторону или не занимать никакой вообще! Но ты, призванная исцелять, предпочла потакать этому испытанию души.

Лилиан стыдливо закрыла лицо руками. Уриен взглянул на Мелеаганта, но тот только приобнял Лилиан и не выказал больше ничего.

-Ты, Ланселот… - Мэтт взглянул на рыцаря и, подумав, сказал, - ты не ходишь в церковь! Так вот…- Мэтт обвел всех торжествующим взглядом, - вы все, знайте – я люблю вас! Я молюсь за вас. Я имею на это право. Я ощутил благодать, которой вы не знаете и обрел свое место. Я обрел покой. Вы можете испытывать меня- я выдержу. Но не испытывайте других, вы не боги и у вас нет такого права.

Мэтт еще раз обвел всех взглядом и уже тихо сказал:

-Доброй ночи, господа и дамы.

После чего, круто повернулся на каблуках и вышел. Уриен первым пришел в себя:

-Мелеагант, ты его казнишь?

-Хотел бы, - признался принц, поглаживая Лилиан, обомлевшую и растерянную по волосам, - но не могу. И могу…но не очень-то и хочу. Мне кажется, с ним наши земли будут в безопасности.

-Я его отравлю, - прошипела Моргана. – он не должен был…так!

-Есть предложение получше, - подал голос Уриен, - его высочество де Горр должен мне ящик фландрийского. Так если жизнь кажется нам сегодня такой странной и мы все одинаково оплеваны добродетелью…может, нам стоит заняться этим ящиком?..

Пепельный Город располагался на самом клочке Восточного континента. Сам восток был плодороден, но городок, примостившийся аккуратно между провалом всякого цивилизованного мира и холодной быстрой реки Ахерон, не имел даже установленного названия и был известен редким торговцам (не самым, к слову удачливым), разбойничьим шайкам под именем Пепельного Города.

В Пепельном Городе даже небо казалось каким-то серым и угасшим, болезненным. Редкие солнечные лучи лишь делали хмарь небес еще более заметной, ведь тогда люди поднимали голову вверх, чтобы увидеть проблеск солнца и видели, какие мрачные облака вечно висят над ними.

В Пепельном Городе когда-то пытались открыть шахту. Но сама земля оказалась там неуступчивой и самые богатые и лояльные купцы решили, что доходы от довольно скудных запасов шахт не покроют всех расходов и шахты забылись. При этом, даже не были закрыты и сильные ветра, что обдували весь Восточный континент без жалости, с хлестом, завывали особенно протяжно, проносясь над этими забытыми шахтами.

Пепельный Город жил за счет редких торговцев, странников, странных рынков, которые можно встретить только в нищем уголке, да тех же разбойничьих шаек, за которыми гонялись по всему континенту власти, но не заглядывали эти власти почему-то в этот же Пепельный Городок, словно бы он не существовал и для них.

Человек имеет диковатую и страшную особенность приспособления к любому условию, которое напрямую не уничтожает его. И здесь, в Пепельном Городе, жили люди… да, это были люди определенного качества, нашедшие свой последний приют. Люди эти были либо преследуемые законом, либо практикующие какую-то деятельность, которая законом разрешалась, но людьми осуждалась, либо те, кто вообще не мог найти себя, либо…

Словом, сюда не ехали специально. Никто не имел мечтой поселение в Пепельном Городе. А в самом Пепельном Городе люди словно бы и не мечтали. Они были заняты выживанием среди вечно делящих территорию и ссорящихся разбойничьих шаек, возделыванием скудной и строптивой земли, песнями, в которых был легкий напев и мелодия, годящаяся лишь для трактирных увеселений , да винным пойлом, которого в этом городе существовало аж семь видов, когда хлеб был лишь двух: свежий, то есть вчерашний, и старый…

Отсюда не уезжали. Странное дело, если кто-то из горожан узнал бы, что покинуть Пепельный Город можно, то… он бы не поверил в это. Или просто бы пожал плечами, мол, мне и здесь хорошо. А то, что где-то может быть лучше, так вы, господин, бредите!

Так как обитателей было мало, то и знали все друг друга в лицо. Новости от одной семьи до другой разносили дети, что босиком носились по Пепельному Городу, вроде бы просто играя, но на деле, лишь укореняясь сильнее в этом Городе.

Здесь царили нищета и тоска. здесь не за что было зацепиться свежему взгляду: дома что крошечные покосившееся лачуги, лужи, мрачное небо, разбитые где-то бутылки из-под пойла и пара тел, лежащих прямо на сероватой земле – не то пьяные, не то убитые в разборках.

Здесь и нос не мог уловить ничего изысканного, ничего уютно-домашнего, что неизменно кроется в аромате свежего супа с лапшой или в пироге с капустой, что только-только извлечен из печи. Нет. нос здесь мог уловить запах того же пойла, смрадного чего-то когда-то съестного, острый рыбный запах, смешанный со сладковато-гниющим запахом старости, запах старых вещей и пота.

Пришедший воротил нос, но обживаясь, не замечал дурного аромата, впитывая в себя – в кожу и волосы весь этот далеко не дивный букет как нечто нормальное и обыкновенное.

Развлекаться в Пепельном Городе было нечем, кроме пойла и однообразных песен, в которых воспевались легкие добычи, золото и все счастье сводилось к звону монет. Дети прибивались к взрослым, не деля особенно, где родители, а кто просто знакомые, слушали старые байки из разбойных жизней и подпевали своими тонкими голосами тем же песням о золотых монетках…

Разбойный уклад царил в этом городе. Здесь сходились как в гнезде шайки, здесь они прятались и здесь же вели свои переговоры, распределяя куски территорий. Шайки менялись, но тоже как-то лениво. Они пропадали, уходя на свои охотничьи участки, или, заполучив деньги, отправлялись в приличную часть континента, где разгульно кутили, пока не заканчивались монеты. Поймав же свой кошель на пустоте, они сбивались в Пепельном Городе и обдумывали свои дела…

Можно сказать, что Пепельный Город жил за один счет этих шаек. И не было в городе человека, который когда-то не предоставил угол в своем доме кому-нибудь из какой-нибудь шайки, не обратился за помощью и не выпил бы пойла с ним за одним столом.

И дети с восторгом слушали рассказы кого-нибудь из таких вот романтиков преступного пути, не понимая еще ни цены за этот путь, ни смысла.

Когда же не было этих баек, когда тишина воцарялась над сонной жизнью Пепельного Города, дети развлекали друг друга сказками и страшными историями, которые придумывали, подслушивали и переиначивали. И не всегда сказки эти были складными, и не всегда имели смысл, и даже не всегда сказитель доводил ее до конца, но они были.

И самой популярной и известной была сказка о Страннике. Когда эта сказка попала в народ? Когда эта история была рождена? Кем?

Когда речь идет о народных сказаниях, о городских (пусть город даже такой, как Пепельный), авторство и исток установить невозможно. Не стоит и пытаться.

***

Сказку эту рассказывали на разные лады и каждый по-разному. Вернее, даже правильно сказать, что каждый новый раз один и тот же человек мог рассказать ее по-новому. Возникали какие-то новые и обязательно кровавые детали.

Но суть сводилась к одному: на просторах всего Восточного континента есть такой Странник. Никто не знает его настоящего имени, никто не знает, сколько ему лет. Странник этот одет диковинно для этих мест: в серый плотный плащ, расшитый серебряными нитями, сложенными с особенной причудливостью. Лицо же Странник скрывает, носит широкополую шляпу такого же серого цвета, как и его плащ… уводит этот Странник за собою детей.

А дальше шли версии.

Самые популярные на вопрос «куда уводит?»: в лес, в загробный мир, в свое логово, в мир мертвых, в мир духов, в рабство демонической силе, в пламя.

На вопрос: «зачем?»: пожирает их плоть (как вариант-душу), чтобы продлить свою жизнь (как еще вариант – силу), использует в темных ритуалах, ищет себе слуг, обращает в зверей (тут уже не возникал вопрос – зачем, ибо сторонник этой версии был здоровенной детиной, и спорить с ним не стали).

Говорили, что Странник заглядывает в самую глубину души, чтобы определить, стоит ли ему забирать ребенка, а если все-таки не стоит, то Странник убивает ребенка на месте.

-Пропавших никто не видел! – завывала Зои – семилетняя девочка с вечно желтой кожей, ужасной болезненной худобой. И один только ее вой мог напугать детей.

Если бы только то не были дети Пепельного Города.

Но родители, а также всякие другие горожане, считавшие святым своим долгом вмешаться в жизнь ближнего, использовали Странника, чтобы воспитать детей.

-Не ходите играть в шахты, а то Странник выпустит вам кишки.

-Не смейте возвращаться после темноты, а то Странник пустит вас на фарш.

-Не покормишь свиней – Странник скормит свиньям тебя!

Тысячи ужастиков вращались по Городу, рождая образ Странника чем-то совершенно жутким и отвратительно тошнотворным. И, хотя, дети эти, росшие среди разборок местных шаек, нищеты и серости мало чего боялись, они не могли удержаться, особенно в одиноком блуждании по улицам от оглядки назад…

***

Эней был обыкновенным ребенком Пепельного Города. Одиннадцати лет отроду, босой, одетый в насквозь пыльные брюки, не прикрывавшие щиколотки, да в старую куртку отца. Отец его был также обычным представителем Пепельного Города – он работал на одну из шаек и не думал таиться. Не от кого было и незачем.

Отец Энея пил такое же пойло, как и другие. Бывало, что дрался или засыпал под забором местного трактира. Порою распускал руки и дома, отвешивая тумаки сыну (причиной могло быть что угодно) и оплеухи жене.

Жена, кстати, была такой же, как многие женщины Пепельного Города. Грубоватой, пьющей, защищающей своего мужа при любых обстоятельствах и терпеливо сносящая все его оплеухи.

Она считала, что так живут все и ей положено жить так. Более того, считала, что ей даже повезло, потому что в ее руках ткани и нити становились так послушны, что это приносило ей дополнительный доход. Правда, не деньгами, а молоком или луком, но все же!

Жили…как все живут. Из деликатесов – курица раз в месяц, в остальное время – овощная похлебка, пресные лепешки, иногда – мелкая рыбка, запеченная в масле и соли.

Спали на соломенных тюфяках, работали, пели, слушали байки и пугали Энея тем, что за его непослушание его заберет Странник.

Словом, ничем непримечательная семья.

***

Эней не мог назвать себя храбрецом или трусом, но он не мог поверить даже на минуту в существование какого-то Странника, что забирает детей. Мама, в редкую минуту, вызванную сентиментальностью (причиной которой стало внезапное осознание того, что зрение ее уже подводит и не так ровно ложится нитка, и, возможно, скоро она не сможет зарабатывать в дом молоко и лук, что значит, что ее сыну и мужу придется еще тяжелее), рассказала, что ее еще маленькой пугали этими рассказами.

Сколько же тогда должно быть этому Страннику лет? Эней не верил, что кто-то в течение долгого может забирать детей и не быть пойманным, и не потерять интерес к этому.

***

Весь тот день Эней провел на рыбалке вместе со всеми детьми. Зои не хотели брать, но она напросилась, и детвора сдалась. На рыбалке было весело, и Эней возвращался домой с целым ведерком мелкой рыбешки, надеясь, что мать приготовит вкусный ужин, а отец, может быть, даже похвалит его и скажет, что его сын – добытчик!

На самом деле Эней поймал больше, но так как Зои не поймала ничего, он тайком от своих друзей положил ей где-то четверть своего реального улова. При этом, ему стало стыдно, а когда Зои взглянула на него с недоумением, он, чтобы она не выдала ненароком его секрет, нарочно грубо заговорил с нею и даже оттолкнул после, когда Зои, улучив минутку, попыталась к нему подойти.

-Уйди, болезная! – рявкнул он и, подражая отцу, сплюнул на землю.

Зои была слабой. Она упала от его легкого толчка и, конечно, не удержала свою рыбу…стыд в груди Энея обжег его в несколько раз сильнее и он залился краской также. как Зои плачем, когда принялась собирать разваленную по дороге рыбу.

Но эта ситуация почти уже оставила Энея, когда он снова пошел по вечерним сумеречным дорогам Пепельного Города.

Но вот только домой ему было не суждено дойти. Вернее, он пришел в дом, а обнаружил пепелище.

***

Горожане, кто с сочувствием, а кто по долгу внутреннего чувства, кто-то же со злорадством, дождавшись Энея, сказали ему, что его дома и родителей больше нет.

Слова навалились со всех сторон и сдавили и без того серый мир мальчика. Он слышал, но не понимал, что слышит. А они говорили и говорили, нависали над ним, тормошили, теребили, пытались заставить его отвернуться от обожженной земли, на том месте, где раньше был их дом и той горе непонятного камня и чего-то еще черного и серого, твердого, что когда-то было его стенами.

Говорили, что отец его разозлил кого-то из шайки, нанеся личное оскорбление. Оскорбленный же явился мстить с двумя, тремя или даже шестью ли людьми. Говорили, что крики были страшными, но успокаивали, что крики были недолгими.

А затем был пожар.

И никто не вмешался и не вступился за крик. Но когда начался пожар – горожане, что жили ближе, поторопились к нему с ведрами.

-Мы, конечно, сочувствуем тебе…- кашлянули справа, - но твой отец сам нарвался!

-Можешь пожить у меня, - тронули за плечо слева.

А Эней не слышал их.

Просто в один момент кусочек мира, оставленного на самом закутке настоящей жизни, вдруг разрушался. Он понял, что остался один в целом мире и так теперь будет не день или два, а вечность, что самые близкие люди его мертвы, а дом...

А дома нет.

И ничего больше у него нет. весь скарб наверняка или растащили, или сгубило пламя. И он остался сам у себя.

Эней еще не понял чувства, скользнувшего в его груди. Потом отстраненно, будто бы со стороны взглянув на себя – щуплого, нескладного, а главное, живого! – подумал, что ненавидит себя, ведь он не остался с родителями и не принял их участи.

Эней не знал, зачем он вдруг развернулся и, расталкивая всех, бросился к лесу, туда, куда не стоило ступать в полумраке. Там, где обитал, по слухам и сказам, Странник, но Эней хотел умереть, он полагал, что смерть – это сон, от которого не придется уже никогда проснуться.

Он бросился со всей юной отчаянности, бросился, надеясь убежать от горя.

И никто не остановил его.

Он бежал, царапая лицо, руки и ноги, обдирая куртку о ветви. А когда устал, обнаружил себя в страшном и незнакомом месте. И равнодушие ко всему, что с ним произойдет, охватило его. Он рухнул ничком в гниющую листву, вдохнул запах земляной сырости и решил, что именно так он и умрет.

Но вместо смерти, он просто уснул, не заметив даже, что во время всего бега, страшные рыдания сотрясали все его существо.

***

Эней проснулся от того, что кто-то был рядом. Это предчувствие, этот инстинкт, самый подлый и самый добродетельный инстинкт человека: жить, несмотря ни на что – жить, - разбудили его. Он сел и сразу увидел глубокую ночь, разрезанную костром и незнакомца, гревшегося у костра.

Облаченного в плащ и скрывающего лицо под шляпой.

Незнакомец, лицо которого поглощала темнота, явно видел мальчишку. Но мальчишке было глубоко все равно на свою жизнь или смерть, да и любопытство его все-таки не исчезло.

Эней подошел с осторожностью к костру. В эту минуту он напоминал больше взъерошенного воробушка.

-Ты…Странник? – Эней, горло которого пересохло от слез и страха. Но он не замечал этого, во все глаза разглядывая расшитый серебром серый плащ и шляпу, под которой можно было угадать теперь в блике костра молодое и усталое лицо, лукавую улыбку…и глаза. Нет. все-таки, он не молод. Нет такого взгляда в молодых годах.

-Я? – незнакомец не удивился вопросу Энея, он, скорее, заставил его подумать. – Да, пожалуй, что Странник.

-И ты…заберешь меня? – почему-то Энею не было страшно. Он вспомнил опять, что остался совершенно один и свинцовая тяжесть, которая покровительствовала в небесах Пепельному Городу, навалилась на него, лишая всякой возможности сопротивляться.

-А куда ты хочешь пойти? – Странник подвинулся, чтобы Эней мог сидеть у костра, необычайно яркого и разгорающегося с веселостью, удобнее.

-Я? – Эней вдруг понял, что не знает ничего о том, что он хочет. По-настоящему хочет. Прежде ему ничего особенно и не хотелось. Но оставаться здесь? зачем?

– Моих родителей убили, - зачем-то сказал Эней, словно это было ответом на вопрос Странника.

-Я знаю, - кивнул он. – И отца, и мать, и дом сожгли. Но я спросил о том, куда ты хочешь пойти.

Эней думал. Он думал о том, что хочет уйти в такое место, где…красиво. Но он осознавал, что не знает, где именно живет такая красота. И снова небо будто бы легло на его плечи и Эней, прижатый и лишенный всякой силы, вдруг сказал:

-Я хочу увидеть настоящее солнце и небо. Без туч. Без облаков.

Странник взглянул на него внимательно, из-за чего ему пришлось даже оттянуть шляпу назад.

-Только…не ешь меня, - попросил Эней и Странник расхохотался:

-Я не ем людей, мальчик!

-А зачем вы тогда забираете…- Эней сглотнул. – Для ритуалов?

-Люди…- со странной интонацией промолвил Странник. – Вечно придумают! Мальчик, я не ем детей, не пытаю и не продаю их в рабство. Я отвожу их в новую жизнь. В новый мир и оставляю их хозяевами своей судьбы.

-Ты Ангел? – Энею захотелось вдруг, чтобы это было так!

-Пожалуй, - с усмешкой заметил Странник. – Я могу увести тебя из Пепельного Города. Но надо идти сейчас. Пока не рассвело.

Но Эней еще колебался.

-Люди, что убили твоего отца, знают, что у него есть сын. Здесь ты пропадешь. И даже не попытаешься спастись… какая судьба тебя ждет?

«Вряд ли уж хуже…» - смутно подумалось Энею. И он кивнул:

-Пойдем.

-Тогда вставай, - и Странник поднялся с необычайной резвостью первым. – Утром здесь иначе, чем ночью и идти проще. Не отставай.

-Стой, - Эней бросился за уже зашагавшим Странником, а- кос…

Он обернулся. Костра не было. Такого яркого и горевшего не было. И даже дым не шел от земли.

-Тише, - попросил Странник, - дай мне руку, я поведу тебя тайными тропами.

-А как мне тебя называть? – прошелестел в такт листве Эней. – Я – Эней. А ты…Странник?

-можешь называть меня Харон, - отозвался ему голос из темноты, а дальше Эней подхватила дорога. Ему неожиданно стало легко дышать и идти. он оставлял за собою и Пепельный Город, и тела отца и матери, и сожженный дом, и смешную девчонку Зои, не знал, куда идет.

Но точно знал, что ему нужно идти.

Больше всего Мерлин любил заниматься с Мелеагантом, когда Багдамаг де Горр — отец будущего принца был в отъезде. В эти минуты мальчик как будто бы раскрывался и был смелее и все те мысли, что плодились в его рассудке, плели какую-то свою паутину, были доступны Мерлину для прочтения. Ну, или почти все.

-Мерлин! — Мелеагант де Горр встретил его радостно, по-мальчишески задорно и весело, что, в присутствии Багдамага мгновенно послужило бы причиной для замечания о том, что наследные принцы так себя не ведут, но для Мерлина поведение принцев не было главной задачей: он предчувствовал время, когда и король, и принц и весь двор будут вести себя много хуже и неприятней. А здесь…что плохого в радостном и живом чувстве от встречи?

-Здравствуй, Мелеагант! — Мерлин тепло приветствовал своего ученик и с горечью подумал о том, что уже очень скоро ему придется оставить этого способного ребенка. Причина в той силе, что есть в Мелеаганте и в том уме, который жадно пожирал знания, которые Мерлин рассчитывал вкладывать в течение пяти лет, всего за каких-то девять месяцев.

Дальше ему следовало получить опыт самому. Конечно, Мерлин хотел бы быть рядом, но Багдамаг строго возразил:

-Его раны будут его ранами, не вмешивайся…друид!

И это «друид» звучало оскорбительно.

-Мой друг, граф Уриен Мори хочет присутствовать на уроке, ты не против? — Мелеагант устроился уже за своим столом, когда открылась дверь, и появился юноша, немногим старше Мелеаганта.

-Друг? — Мерлин взглянул на вошедшего и кивнул, — пожалуйста. Ему полезно будет послушать…

-Да нет, Мерлин, я необучаемый, — фыркнул означенный друг и уселся с удобством, развалился в кресле, — просто хочу побыть немного в компании своего друга.

Мерлин пожал плечами: пожалуйста, он не против. Более того, рад, что у Мелеаганта есть друзья. Характер у принца четко сформированный, жесткий, хлесткий, беспощадный. Если у него есть сейчас друг — это очень хорошо, ведь самому Мерлину кажется, что наследник де Горр одинок.

-С чего желаешь начать? — спросил Мерлин, раскладывая пергаменты по столу.

-С этого, начнем с разминки, — Мелеагант уверенно ткнул пальцем в один из листов. Мерлин вздохнул — с легкого, ага… этому Мелеаганту удивительно просто дается обучение!

-Итак…поглощена смерть победою. Мы начнем с размышления о том, что такое исчисление логики.

-О, это я знаю! — Мелеагант закрыл глаза и ответил без запинки, — исчисление логики есть насилие разума над самим собою. Дай разуму волю, и он будет действовать лишь соединением, с помощью мысли мы можем идти лишь чрезвычайным усилием над собой, не сбиваясь с пути естественного. Человеческий разум есть отличительная черта.

-А, так вот как это действует! — подал голос из кресел Уриен, — берешь, говоришь всякие странные предложения и все понимающе кивают! Потому что, если нет…то все непонятно.

-Уриен, я вас прошу…- Мерлин обернулся на графа, но Мелеагант неожиданно не рассердился, хотя никогда Мерлин прежде не видел улыбки на лице наследного принца, когда ему кто-то мешал заниматься и обрывал мысль на полуслове.

-Уриен, это легко, — Мелеагант слегка развернулся к другу, — смотри, есть путь, который ведет тебя естеством. Есть путь логический. И, следуя пути логическому, разуму, ты борешься с естеством. Ну, вот например…

Мелеагант оглянулся по сторонам, затем кивнул, что-то вспомнив:

-Да, подойдет. Вот смотри. Ты должен продолжить свой род — это естественный путь твоего состояния. но с точки зрения разума ты не можешь заделать ребенка всякой встречной кухарке. Нет, можешь, конечно, но не признаешь — ведь тебе нужна равная кровь.

Уриен потрясенно молчал, затем выдал:

-Так и говорили бы по-человечески! Мол, есть то, что хочешь, а есть то, что надо…

-Скажи это грекам, граф! — напряжение Мерлина сняло рукой. Он видел своего ученика в новом воплощении — в роли Наставника и это было действительно интересно. — Мелеагант, хорошо, давай продолжим с другого…вот, с пятого отрывка.

Мелеагант бросил взгляд на пергамент и кивнул:

-Хорошо. Природа познается не только через наблюдение и опыт, но и через рассуждение. Сама природа внушает уму путь, которому следует познание и героизм добродетели, ровно, как вдохновение гения — это не вытекает из мысли отдельного человека, а является плодом мысли протекших веков…

Договорив, Мелеагант обернулся к Уриену, который просто пытался понять, с какого момента он перестал понимать и объяснил, не дожидаясь вопроса:

-Любое наше действие предопределено деяниями прошлых дней и прошлых кровей. Природа циклична. Но она идет не кругом, а спиралью, поднимаясь на опыте каждого нового поколения, как на костях, на подставках. Понимаешь?

-Нет, — честно ответил граф, — но очень интересно, правда!

Мелеагант улыбнулся и развернулся к пергаментам. Затем была история. Для Мерлина это была настоящая передышка — в истории говорил, в основном Мелеагант, который помимо всех заданий Мерлина, обязанностей наследного принца, тренировок с мечом и выездов умудрялся проглатывать многотомники по истории.

-А потом, — радостно вещал Мелеагант и глаза его горели настоящим азартом, — они говорили: «Где было правосудие, когда Тиберий пал под ударами убийц? Где были сенаторы, когда труп народного трибуна волокли через весь город?»

-Ты там что, был? — вмешался снова Уриен. — Откуда тебе знать, кто и что сказал?

-Так записано в пергаментах! — не обернулся даже Мелеагант и продолжил, — это был только предлог для борьбы с Гаем…

И вдруг осекся. Мерлин даже вынырнул из дремотной расслабленности и с испугом взглянул на ученика. И даже Уриен воззрился с удивлением.

-Тогда сенаторы прибегли к чрезвычайным…- подсказал Мерлин, полагая, что заминка, вообще-то очень странная, не больше, чем забывчивость, но Мелеагант одарил его тяжелым, совсем не мальчишеским взглядом, в глубине которого сверкнули желтые огоньки Теней…

-Они совершили ошибку, — глухо сказал Мелеагант, — им не следовало поступать так. Гай был любимцем толпы и всякое унижение его, всякая открытая борьба была ошибкой.

Мелеагант встал и прошел по комнате несколько раз, размышляя о чем-то, явно уже далеком от урока. Мерлин и Уриен переглянулись.

-Да, — продолжал наследный де Горр, — они совершили ошибку! чтобы свернуть голову титану, нужно действовать иначе. Нужно, чтобы толпа его возненавидела, прокляла и сама поддержала, а лучше — стала инициатором волнения…да, да. Именно так, да, именно так…

«А мальчик далеко пойдет!» — с горьким восхищением подумал Мерлин. — «Столько амбиций и ума… это либо сгубит его, либо возведет к пьедесталу. Довольствоваться средним он не станет, не сможет»

«Интересно, долго будет еще идти это занятие? Мелеагант, как обычно, зараза!» — подумалось уже Уриену, но ни он, привыкший к таким скачкам мыслей у друга, ни друид, не выразили никакого удивления и участия, ожидая, как поступит сам наследный принц.

Он вдруг замер, сообразил, что находится не один. Смутился, кажется, и сел обратно:

-Я устал от истории, Мерлин. Давай к следующему?

-Давай, — с облегчением кивнул Мерлин и вытащил другой пергамент. — Сегодня у нас отрывок про Аллекто.

Мелеагант кивнул и принялся за чтение:

-Дочь безбрачная Ночи, способная свести в поединке любящих братьев, дом наполняющая враждой и бедой, да так, что факел погребальный не гаснет, сотни имен, ликов и сторон принимающая, способ тысячи знающая к погибели, ты найди в душе своей щедрой средство разрушить союз и посеять преступную распрю, пусть союзники прежние возжажду войны и тотчас схватят оружие!

-О чем это говорит нам? — спросил Мерлин мягко. Ему отрывок этот не нравился, и он желал закончить его побыстрее. Мелеагант молчал, либо раздумывая, либо не присутствуя духом здесь.

-Все зло от женщин! — ввернул Уриен. — От тех женщин, что умны и хитры.

Мерлин возмутился:

-Причем здесь…так, ладно. Уриен, не мешайся!

-Нет, — возразил граф, — давайте честно. Она всего столько знает — значит, умна. Она столько всего может, значит еще и хитра. Так вот это вот все зло от нее…

-Ты что скажешь? — спросил Мерлин без особой надежды у Мелеаганта.

Но тот ответил:

-Тут проблема не в Аллекто, а в окружении ее. там есть выше строки, помнишь, Мерлин? Юнона призывает ее: «стала подстрекать такими речами Юнона». И дальше есть интересный момент, когда Аллекто принимает другой вид и спускается к юноше, чтобы молвить ему слово, а тот указывает ей место: «К правде бывает слепа побежденная немощью старость, вот и терзаешься ты напрасной тревогой!». То есть, вы понимаете? — он даже не воспринимает ее всерьез. И потом, когда Аллекто творит свои деяния, и поднимается, гордая к попросившей ее об этих деяниях Юноне, что она слышит?

-Что?— спросил Уриен почему-то шепотом. Он, равнодушный ко всяческой поэзии, вдруг проникся к этой неведомой Аллекто, которая рисовалась ему прекрасной и изможденной, темноволосой и худой, с пылающим взором…

Он не читал этого произведения и не знал, что облик Аллекто имела совсем другой: «часто изменяет она гнусный свой облик, свиреп ее вид и черны на челе ее змеи…», а потому он представил себе какую-то мистическую и темную красоту, обрамленную усталым величием и неприкаянностью и от этого зажглось в его сердце что-то непонятное, но такое желанное…

-А Юнона сказала ей так, — продолжал Мелеагант, не представляя, что творится с его другом, — она сказала: «Не дозволило небо, чтобы при свете дня носилась ты вольно — прочь уходи! И если нужны мне труды и несчастья, я справлюсь сама!». А знаете, как это следует понимать? сделала дело — пошла прочь, ненужная, как прежде. О какой благодарности может идти речь? Юнона сама призвала, потом сама же оскорбила, когда уж дело было свершено.

Мелеагант замолчал, переводя дух. Мерлин поспешно свернул пергамент:

-Вот на этой радостной ноте мы и закончим с тобой это произведение, пока ты не заставил нас еще и пожалеть эту Аллекто. Не забывай, что она творила злодеяния и несла смерть.

-Так это ее удел! — Мелеагант развел руками, — кто же создал ее такой? Она не явилась из пустоты. Ее сделали такой, значит, так было надо. Так какой смысл винить то, что несет зло, если это зло, во-первых, было необходимо, во-вторых, явлено твоей же собственной волей?

-моей? — испугался Мерлин и невольный укол совести за другое уже дело впился в его сердце.

-Да причем тут ты? — удивился наследный принц. — Я с позиции Бога — Сатурна говорю. На кой черт ты создал то, что будешь ненавидеть и презирать вместе со всеми своими дочерьми?

Мерлин открыл, было, рот, чтобы ответить, но закрыл рот, увидев, как на дне взгляда Мелеаганта нет желтых огоньков, а есть вся та сконцентрированная, загустевшая боль, имя которой: отец. А вернее — отношение отца к сыну.

То, что Багдамаг недолюбливает своего сына — не было секретом. Даже Утер Пендрагон, порою, одергивал своего друга:

-Угомонись, у тебя такой сын! За ним будущее.

А Багдамаг свирепел еще больше:

-Подлец убил своим рождением мать! Он ни на что не способен, кроме разрушения и уничтожения всего, что мне дорого. Как мечник он и вовсе — позор!

-Не в мече дело, — возражал ему Утер, — хорошим мечником быть и крестьянин может. А вот ум! Он либо есть, либо нет. Да и хитрость, ловкость…

-Я жалею лишь о том, что слишком любил его мать, чтобы не завести бастардов, — не слышал никого и ничего Багдамаг.

И лицо Утера мрачнело, но не от жестокосердечности друга, а от собственного укола совести. Где-то был ведь и его, Утера, бастард… свидетель слабости, похоти и ничтожества собственных чувств.

А может быть, уже не был?

Может, унесли его птицы смерти?

-Я не знаю, — медленно ответил Уриен, который тоже уловил это настроение Мелеаганта и знал о ней с другой стороны, чем Мерлин, — я не знаю, зачем он поступил так с Аллекто. Но я могу предположить, что…иногда люди так поступают, потому что не могут даже представить, что попало к ним и что создано ими. Это тяжело, но это воспитывает и делает лучше…

Уриен умолк. Мерлин взглянул на графа, потом на будущего принца. тот овладел собою, хмыкнул:

-Ты прав, Уриен! Мерлин, хватит занятий на сегодня. Расскажи нам что-нибудь о своих скитаниях, а?

Мерлин, довольный тем, что самообладание вернулось к Мелеаганту, но больше радуясь тому, что уроки закончены, поспешно начал рассказывать:

-Я рассказывал, как я скитался в одном зеленом краю?

-Нет, — покачал головою Уриен, чуть меняя позу, чтобы сидеть, развернувшись к Мерлину.

-Зеленый край? — нахмурился Мелеагант. — Нет, кажется, что нет.

-О, — Мерлин улыбнулся тем далеким дням, — там были реки, в которых вода течет лениво и сонно, в которых видно небо! И я был там, давно был. Деревья в том краю крепкие, стоят века и веер не может сбить их, лишить опоры… в том краю очень много разных чудных созданий.

-Единорогов? — хмыкнул граф Мори.

-А вот зря смеешься, — не одобрил Мерлин, — единороги существуют. Они, правда, не такие милые и добрые, как про них пишут, у них характер такой…противный. Они как бы снисходят до человека, когда дозволяют ему себя покормить, при условии даже, что сами умирают от голода. Гордые, строптивые! Выходят только под определенный мотив флейты. Вот что-то вроде такого…та-ра-тата-трат-тарата-та! — немузыкально пропел Мерлин.

Теперь переглянулись уже Уриен с Мелеагантом. Наследный принц спросил:

-И что с зеленым краем?

-Погодите! — возмутился Мерлин. — Тара-та-та-тататата-тарара! Вот. Как-то так. о чем вы спрашивали?

-Ты начал про зеленый край, — напомнил Мелеагант.

-А, — спохватился друид, — так вот, в зеленом краю такие реки, такие деревья и много-много разных волшебных существ. Одно время, пока кентавров не истребили, они тот край избрали местом своего, ну…

-Пастбища, — не удержался Уриен и Мелеагант, не ожидавший подобного замечания, не сдержал смешка. Мерлин с осуждением вздохнул:

-Что с вами не так? кентавры были хоть и лошадьми, но лишь наполовину. Не едят они траву.

-А бывали ли кентавры с головами лошадей и телом человека? — вслух принялся размышлять Мори, даже не пытаясь казаться серьезным.

-Тогда они щипали бы траву… — подхватил Мелеагант.

-Их можно было бы пасти.

-Ездить только на них было бы нельзя.

-Это тогда неразумно. Интересно, а мог ли родиться кентавр, который наполовину корова?

-На верхнюю или нижнюю половину? — спросил Мелеагант, в раздумьях.

-А какая разница? — пожал плечами Мори.

-Ну, в первом случае, можно покормить травой, во втором — подоить.

-Думаешь, кто-то будет доить кентавра-корову?

-Еще раз, — вконец обалдевший Мерлин потряс головой, разгоняя чудовищные образы, — что с вами не так? вы что несете?

-Да это просто размышления, — отозвался Мелеагант. — Мы прикидываем…

-Вы прикидываете не просто образы, а конкретные кошмары в мой сон! — но и Мерлин не удержался от улыбки. — Отстаньте от кентавров! В зеленом краю жили когда-то и дриады, что путали случайных путников, и разные фонарики…

-Кто? — в один голос спросили Уриен и Мелеагант.

-Фонарики, — Мерлин изобразил руками что-то вроде бочонка. — Они были живыми. Они плавали невысоко над травой, разного размера и разного цвета и освещали по ночам тропинки…

-Кому? — удивился Мелеагант.

-Что «кому»? — не понял Мерлин.

-Кому освещали? — разъяснил наследный принц. — Кентавры по ночам вроде в сон уходили, дриады все равно слепые…путников там не было.

-А…- Мерлин почесал в затылке. — Ну, они так, просто. Для красоты.

-И это с нами что-то не так? — возмутился Уриен. — У них тарелки плавают над травой и светятся!

-Плавали, -непонятно зачем поправил Мерлин. — Ну…я уже, может, и подзабыл их истинное назначение, признаю. Но самым диковинным был один зверек, который обитал на деревьях, из которых делали посохи для друидов. Да, мой тоже из него! на таких деревьях жил зверек: небольшой, пушистый, когтистый… медвесыч

-Чего? — хором переспросили друзья. — Кого?

-Медвесыч, — объяснил Мерлин, — это такая птица, которая похожа на медведя лицом. То есть — мордой. То есть…ну вот этой вот передней частью мишка-мишка. А так — крылья, лапы, хвост.

Уриен попытался изобразить. Он расставил руки в стороны на манер крыльев и широко-широко раскрыл глаза, принимая вид птицы, сидящей на ветке. Ну, во всяком случае, графу казалось, что именно так выглядит птица, сидящая на ветке. Мерлин был не согласен, но вмешиваться не стал.

-Похоже? — спросил Уриен.

-Угу! — по-совиному ухнул Мелеагант и оба друга залились громким хохотом, совершенно свободным и счастливым. Хохот, в котором не думаешь о то, что будет дальше, где нет места всяким Аллекто и безумным римлянам. Хохот без расчета, пойманный в миг единения дружбы.

Мерлин тоже не сдержал улыбки, но вдруг острое чувство тоски пробрало его до самой души:

«Какие же они дети!» — с ужасом подумал он, прекрасно зная, что легкой дороги ни тому, ни другому не предвидится и, жалея, что не может взять всю боль каждого из них на себя. Он поспешно уткнулся в свитки, и взгляд его встретил имя — Аллекто. И почему-то стало ему совсем паршиво, вспомнился, нежданно, образ одной девочки…ровесницы, примерной ровесницы этих болванов, которой уже выпала тяжелая дорога.

И в том была его, Мерлина, вина. А что хуже — боги обещали и плетение, и боль куда худшую…

Ты заглядываешь в лица, вглядываешься, пытаясь отыскать хоть немного поддержки, но находишь лишь мраморную холодность.

Сегодня у тебя нет друзей.

Сегодня у тебя враги.

Падение не происходит в один миг, оно подкрадывается незаметной тенью, что так легка, и будто бы пуглива, юркая эта тень, как змейка, а за нею следует холодный, но ещё тихий шелест, едва обрисовывается отчуждение…

Ты входишь в этот зал впервые несколько лет назад. Ты входишь как триумфатор, что победил какую-то злую силу, прошел через препятствия, поднялся до этой самой залы и тех, кто в ней стоит, видишь улыбки одобрения и слышишь о своем назначении, гордишься и веришь, что справишься со всем – ведь главное достигнуто: ты стал кем-то важным.

Но как ты шел сюда? Какими были твои ступени? Как ты уже черствел и как черствели те, что приветствуют тебя? Через что пришлось перешагнуть и от чего отказаться? Как пришлось ошибиться и огрубеть?

В минуту триумфа ты не думаешь об этом, и веришь лишь в то, что теперь всё будет хорошо до самой смерти.

Но это не так. И смерть уже не какая-то далекая абстракция, а вполне пожелавшая проявить себя как личность сила, что не кажется далекой, но постепенно принимает форму, а её рука вдруг касается твоего плеча, ее вкрадчивый голос оказывается звучащим в ушах.

И приходит осознание.

Ты – триумфатор, да, но только до тех пор, пока ты нужен и не опасен.

Подчинись и будь удобен – будешь в этой зале.

Выйдешь из-под контроля, поднимешь голову – будешь стёрт.

Приходит понимание, что тот покровитель, что однажды ввел тебя сюда, не имеет того могущества, что защитило бы тебя, а также не имеет он и желание к твоей защите. А может быть покровитель и вовсе слаб.

И есть гиганты борьбы. Они могут иметь безобидный вид и походить на друзей, но в их самом светлом взгляде иногда таится куда больше яростного расчета, чем в грубости, что сказана была открыто, чем в том снобизме, что был проявлен к тебе, поднявшемуся из ниоткуда, пришедшему с какого-то далекого, никому не нужного городка или местности, о которой мало кто и слышал.

Вот, например, та женщина, что стоит в черном строгом платье – ее черты милы, а взгляд печален и светел, она улыбается тихо и также тихо говорит, походит на безутешную вдову, но не стоит ей верить.

У нее целый штат отравителей и шпионов, что только не едят с ее рук, и с одинаковой светлостью в лице она может приветствовать тебя и клеветать на того, кому улыбалась. И будет убедительна настолько, что ты сам усомнишься в своей невиновности…

Впрочем, бывают ли невиновные? Чем больше ты идешь, чем выше, тем опаснее. Твои речи могут быть извращены так, как будет кому-нибудь нужно, твои письма не принадлежат одному тебе, и даже мысли будто бы под надзором. Панцирь не может быть надежным – нет такой защиты для всех этих змей, что заглядывают в окна и слушают разговоры на улицах, что ловят слухи и наблюдают.

Или еще один – бледный, худой. В обращении мягок и учтив. Он придумал отличную штуку – служить всем и никому. В его устах любая речь может быть трактована двояко. Если даже ты будешь рьяно соглашаться, он найдет лазейку, чтобы показать (и опять же – показать убедительно), что ты отказывался.

Или вот – низенький, смешливый, постоянно в шутках и добродушии…монстр. В глазах его лед и почти нечеловеческая жестокость – он главный палач, именно он один из тех гигантов, кто решает, кого пора свалить.

И так о каждом. Каждый – змей. Есть Драконы, что этих змей подминают под себя, периодически сжигая даже своих, чтобы выторговать для себя побольше места, но и Драконы ведут между собой борьбу.

И всем не угодить.

И однажды можно не угодить настолько кому-нибудь особенно, что падение, что всегда и без того не больше, чем вопрос времени – приближается с бешеной силой…

***

Нельзя быть умным – это риск, что в тебе разглядит кто-то конкурента. Нельзя быть глупым – не успеешь заметить ловушку.

Нельзя быть мстительным, потому что завтра тебе придется объединиться со вчерашним врагом, так как поодиночке вам не выстоять, но и отходчивостью нельзя страдать – ведь предательство имеет свойство повторяться.

Нельзя рисковать – можно погорячиться, но и медлить нельзя – легко потерять свои позиции, и довольствоваться лишь остатками.

Нельзя не знать ничего и нельзя знать слишком много, иначе в обоих случаях – ты только карта для размена, нет, ты и так карта для размена, но разменять можно крупно и мелко.

Нельзя лезть на рожон, нельзя и отмалчиваться. Тень не выгадает себе ничего, но может все потерять, сброшенная со счета.

Постоянно приходится лавировать между всеми «нельзя» и единственным «можно» - можно находиться в этом зале среди змей.

***

А потом ты понимаешь, что стал таким, как они. Еще не Дракон, не гигант, но уже змея. Уже знаешь, как приходит падение и приближал его для кого-то, и знаешь все тревожные знаки.

Сначала – мало поддержки к речам. Потом придирки и откровенное изменение фраз.

Подозрение, отчуждение и, наконец – откровенный шелест. На стадии шелеста можно считать, что песенка спета – все кончено.

Шелест означает, что они уже сговорились, а те, кто не согласен – промолчат. Клубок змей готов опутать тебя с ног до головы липкими сильными и холодными скользкими телами, задушить в блеске фальшивых надежд.

А всегда есть что вытащить на свет в последней капле. Всегда можно найти то, что ты прячешь в кладбище своего сердца, можно вытащить и продемонстрировать.

Особенно, если ты идешь к верхам долго, мучительно и с самых низов.

***

Иногда тебе хочется уйти, но это невозможно. Твоя жизнь не принадлежит тебе с момента входа в зал. Ты теперь уйдешь тогда, когда из тебя выжмут все, что можно и разменяют.

Пока ты потерян – тебя попросят помочь, по-дружески, мягко и радушно. Согласишься, не зная, что на второй раз с тебя помощь потребуют, напирая на то, что ты уже помог и теперь, если вытащить это – выкинут тебя прочь из этой залы с таким клеймом, что не отмыть.

Соглашаешься снова, от безысходности и увязаешь окончательно…

***

Клевещешь, совершаешь подлог, выворачиваешь фразы и учишься сам говорить так, чтобы перевернуть твои слова было невозможно. Прячешь личную жизнь, не боясь сколько встречи жены с любовницей, сколько любовницы со своими соратниками.

Не пишешь писем. Если и пишешь, то сухо:

«Жду в восемь, в зале собраний. Подпись»

Но проще сказать на словах. Слова – вода. В них можно утонуть и их можно иссушить, если успеть, конечно.

Учишься успевать. Не здороваешься с теми, чей конец уже близок, или максимально вероятен и становишься почти пророком, угадывая, чей черед придет сейчас, пока не понимаешь, что к твоим речам все меньше внимания…

***

А потом ты приходишь в зал и понимаешь, что в лицах твоих соратников – мрамор и лед. В глазах – пустота и равнодушие.

Так происходит финальный аккорд падения. Неизбежный итог великолепного возвышения. Хочется бороться, не верить и убеждать себя до обморока, что это не так и все лишь почудилось, показалось, и это не мрамор в глазах, а просто тусклый свет.

Но ход свершен и с трибуны обвинителя звучит твое имя, произнесенное с фальшиво-яростной ноткой.

И ты понимаешь, что падение произошло уже давно и только мрамор его свидетель. В глубинах сердца, там, где кладбище тайн и секретов, что-то тяжело обрывается и ноет, но ты не выдаешь этого – время отбирает сладкую возможность истинной демонстрации чувств.

Обвинения летят, скользят змеиные шелесты и рука смерти уже где-то на твоем горле. А ты стоишь…холодный, словно бы сам сделан из мрамора.

А в груди почему-то жар.