Оксана Владимировна, оторвавшись от чтения, взглянула на меня. Наглость из глаз исчезла, уступив место усталости.

— Это имеет для вас какое-то значение?

Я хотел ответить резкостью, но передумал и лишь кивнул.

— Нет, следов сексуального насилия не обнаружено. Это всё?

— Да.

— Тогда, до свидания.

— До свидания.

Отключив телефон, она всё же писал разговор с этим парнем, Оксана утопила кнопку электрического чайника и подошла к окну. Она устала и собиралась выпить кофе, чтобы не заснуть, а то дежурить ещё до утра, да и разговор стоит расшифровать. Ей, конечно, не дадут вести это дело, не её уровень, но... Интересно же.

Она видела, как из дверей управления вышел этот здоровяк в обнимку с какой-то девчонкой. Симпатичной и молоденькой, лет девятнадцати, вряд ли больше. Отойдя от здания, они остановились, о чём-то говоря.

Оксана рассеянно наблюдала за парочкой. Парень что-то сказал девушке, чмокнул её в нос и, подняв руку, громко свистнул. Взревев мотором, с противоположной стороны улицы, к ним медленно покатило такси.

Парень снова обнял девушку за плечи.

Оксана скривилась – до чего же хозяйским вышел жест. Он ей сразу не понравился, этот самоуверенный и здоровый, как лось, жлоб. От нахлынувших чувств Оксана задышала чаще.

— Что ты врёшь себе, Ксанка, — губы её беззвучно шевелились, — он тебе сразу понравился. Вот именно – понравился, а не наоборот, как ты хотела показать во время разговора.

Сейчас, глядя, как он обнимает девушку, Оксана чувствовала зависть. Зависть к этой соплячке. Почему не её, Оксану, обнимают сильные и заботливые руки? Чем она хуже? Что такого есть у девчонки, чего нет у неё? Молодость? Так это пройдёт. Не успеешь оглянуться, как из весёлой стрекозы превратишься в усталую пчёлку. Внешность? Так и она – далеко не Баба-яга. Вон, как он на её грудь пялился. Ум? Обаяние? Что такого есть у этой девчонки, чего нет у неё?!

Она поразмышляла над этим.

Время и место – в них вся проблема.

Нет, у неё времени искать сильного и умного мужчину, с работой бы справится, да за дочкой уследить... Надо, кстати, домой позвонить, узнать, как там Настюшка, дочка с утра температурила.

Да и не ходит она туда, где такие встречаются. А где, кстати, такие встречаются? В спортзалах? В местах скопления программистов? Она улыбнулась. Тоже мне, программист.

Но точно не в коридорах управления. Нет, сильных и умных, здесь хоть отбавляй. Но все либо женаты, либо женаты на работе. Что, в принципе, ещё хуже.

Оксана снова вздохнула: хватит с неё служебных романов.

Парень заботливо усадил девушку на заднее сиденье, и, прежде чем последовать за ней, неожиданно обернулся. Он смотрел прямо в окна её кабинета. Так, словно видел её за давно не мытыми окнами и сеткой жалюзи. Даже с такого расстояния Оксана видела, как он широко улыбнулся, и, вскинув руку в прощальном жесте, помахал ей.

Вот подлец, – она улыбнулась в ответ, хоть и знала: он этого не увидит. Никакой он не убийца. За семь лет работы она насмотрелась на людское отребье. Этот, не из таких. Несмотря на угрожающую внешность и внушительные габариты, он не был душегубом. Глаза ясные и умные, без серой поволоки, характерной для убийц.

Она снова вздохнула, глядя на удаляющееся такси, и вернулась к столу. Работу ещё никто не отменял.

4

В такси я обнял Нику и поймал себя на мысли, что от прикосновения к ней, мне становится спокойней. Словно боюсь – отпусти я её, и она исчезнет. А вся наша жизнь окажется сном или мороком, навеянным закладкой. Той, что не успели вытащить из меня. Что закладка растворилась, и я сейчас валяюсь на больничной койке в глубокой коме. От этих мыслей холод ледяными пальцами прошёлся по спине, а в груди нехорошо заныло. Я усилием воли отогнал от себя эти мысли. К дьяволу! Это всего лишь мнительность. Я никогда не страдал ей, а значит, не поддамся и сейчас. Я сильнее прижал к себе Нику. Она доверчиво положила голову мне на плечо, и я успокоился. Это реальность, а не бред впавшего в маразм ходока.

А всё-таки она, девочка моя, умница, ни о чём не спросила, знала – сам всё расскажу, когда решу, что можно, секретов у нас не было. По крайней мере, у меня, тем более что с Никиной способностью ходока, кормить её враньём было совершенно бессмысленно.

Приятное ощущение головы на плече, лёгкие касания волос, тепло маленькой ладошки в руке, мягкость прижатого к ноге бедра, чуть слышная мелодия, льющаяся из магнитолы:

She smiled at me on the subway.

She was with another man.

But I won't lose no sleep on that,

Cause I've got a plan.

You're beautiful. You're beautiful.

You're beautiful, it's true.

I saw your face in a crowded place,

And I don't know what to do,

Cause I'll never be with you...[1]

Я смотрел на стриженый затылок водилы, молодого крепкого парня, покачивающийся в такт мелодии, и слышал, как он тихо, на грани слышимости, подпевал певцу. Делая это, на русском, причём довольно мелодично.

Она улыбнулась мне в метро,

С ней был другой мужчина.

Но сна от этого я не потеряю,

Потому что план есть у меня.

Ты прекрасна, ты прекрасна,

Ты прекрасна, это правда.

Твоё лицо я  увидел в толпе,

Я не знаю, как быть,

Ведь никогда я не буду с тобой.

О да – ты поймала мой взгляд,

Ведь шли мы навстречу друг другу.

На моём лице ты прочла –

Я окрылён.

Я знаю – вновь не увижу тебя,

Но мы разделим этот момент,

Он с нами будет всегда...[2]

Вот ведь полиглоты, какие кругом, в момент, с забугорного на наш переталмачивают. Или он перевод в сети скачал, чтобы перед девчонками хвост распускать? Или Ника приглянулась? Ну, пускай, пускай помечтает, она моя и только моя.

Я откинул голову на подголовник.

Вот ведь какая ерунда в голову лезет. Психология, будь она не ладна, не любят наши мозги размышлять над проблемами, им развлекаться хочется, и доминантность свою перед другими самцами показывать.

А подумать есть над чем.

Смерть Таши, это раз. Много неясного, и уж совсем непонятно, как это отразится на моей жизни. Может, никак, а может, очень даже и как.

Над этим я подумаю чуть позже, когда немного успокоюсь. До сих пор ярость накатывает, как подумаю о том, что с ней какая-то мразь сотворила.

Способность моя, только что открывшаяся. Это два.

Интересно, это способность ходока проявляется или та, первая, не до конца вынутая подсадка, так внезапно дала о себе знать?

Первое – вряд ли. За время работы на Аркадия Петровича, в роли ходока я выступал всего четыре раз, а так всё больше в прикрытии. Да и переносил мелочь всякую.

Значит, подсадочка шалить начала.

Сколько, интересно, просмотр времени занимает? По ощущениям, так столько же, сколько и реальный эпизод, если не увеличивать скорость просмотра. А если судить по реакции следачки, так, сущую мелочь.

Эксперимент?

Эксперимент.

Тем более что Ника, кажется, задремала. Она задышала ровнее и тише, обмякла, и сильней навалилось на меня.

Я осторожно, так чтобы не потревожить Нику, достал из кармана мобилку. Открыл секундомер.

Что вспомнить?

Хороший вопрос.

Пересмотреть разговор со следачкой? Нет, пожалуй, что нет.

Я прикрыл глаза, вызывая в памяти воспоминание. Перед глазами возникло чёрное поле, похожее на скин флешплеера, ползунок внизу экрана дёрнулся и пополз, оранжевые цифры начали отсчёт времени. В первый раз этого не было. Я не заметил? Или начал прогрессировать? На экране появилась Ника, спешившая ко мне. Пора. Я утопил кнопку мобильника.

При виде Ники, как обычно, в голову пришли строчки Саши Васильева:

Ты хороша, как узор в прямоугольной бумаге –

Вечнозелёный цветок и порошок в зеркалах,

Ты так хороша: длинные пальцы, узкие джинсы, шея и плечи...[3]

Она и впрямь была хороша. Лёгкая маечка, подчёркивающая маленькую, аккуратную грудь; узкие джинсы, обтягивающие соблазнительные бёдра; лёгкие босоножки, открывающие так понравившиеся мне ступни. Слегка растрёпанные вьющиеся волосы, придерживаемые надо лбом тёмными очками, минимум косметики и очаровательная, едва заметная, россыпь веснушек.

Увидев Нику, я оробел. Что не случалось со мной класса эдак с десятого. А уж тем более, я никогда не трусил перед девчонками. Да что с тобой, Фил? Влюбился? По-настоящему? Почему бы и нет. Должно же это когда-то произойти. Так почему не в этот раз?

— Привет. — Я, словно веник, протянул ей букет роз.

Это была первая, после начала моей работы на Аркадия Петровича, наша встреча в неофициальной обстановке. Три, практически одна за одной, ходки в качестве прикрытия. Все три в компании Кая. Только в первых двух, ходоком была Ника, в третьей – нескладный и нервный парень в очках, отзывающийся на не подходящее его внешности имя Лев. Минимум общения, практически никаких разговоров – только дело.

Я всё хотел пригласить её куда-нибудь, но... Но странно киксовал. Пока не поймал осуждающий взгляд Кая.

— Привет. — Она осторожно приняла у меня цветы, явно не зная, что с ними делать. Помедлив, прижала букет к груди и робко улыбнулась.

О Боже! Какая пошлость – девять алых, большеголовых и толстостебельных роз на фоне белой футболки.

Я решительно забрал букет у неё из рук, и метким броском отправил его в урну.

— Зачем ты это сделал? — Она даже не посмотрела в его сторону.

— Он тебе не понравился.

— Почему ты так решил?

Я пожал плечами:

— Потому что он тебе не понравился. Я прав?

Ника улыбнулась.

— Прав. Мне вообще не нравятся розы.

Мы стояли на остановке, мимо нас неспешно двигался людской поток. Прохожие обходили нас, задевая локтями, сумками, плечами. Кто-то извинялся, кто-то бурчал что-то недовольное, кто-то просто шёл дальше. Я стоял и смотрел на Нику, как влюблённый в молоденькую учительницу мальчишка, и не знал, что говорить и что делать.

— Ты... — Начала Ника.

От звука её голоса я очнулся. Наваждение, клочьями разорванного ветром тумана, слетело с меня. Я сморгнул и посмотрел ей в глаза и прочёл в них ожидание и... И то, что светилось сейчас в моих глазах. Любовь, нежность, желание? Всё это. Я шагнул к ней и прикоснулся к локтю. Скользнул пальцами по тёплой коже вниз, к ладони, и сжал пальцы, ожидая ответа. Пальцы Ники дрогнули, переплетаясь с моими.

Чёрт, возьми! Я счастлив.

— Спорим, я угадаю, что ты любишь?

— На что? — Не колеблясь, поддержала она меня.

— На поцелуй.

— Угадывай.

Глаз Ники искрились смехом.

— Ты любишь кофе.

Теперь улыбались не только глаза, но и губы.

Она приподнялась на цыпочки, и на секунду коснулась губами моих губ.

— Значит, я выиграл?

— Да. А если бы проиграл?

— Тогда бы я поцеловал тебя.

Она тряхнула головой и засмеялась, легко и радостно.

— Значит, в любом случае, ты остался бы в выигрыше?

— Да. Только... Только он не был бы таким целомудренным.

— Ты куда-то торопишься?

Она чуть отодвинулась от меня, но руки не выпустила.

— Тороплюсь.

Я притянул Нику к себе и обнял за плечи.

— Тороплюсь в кофейню. Тут недалеко есть одна – маленькая и уютная. Там варят очень правильный кофе. Вот туда я и тороплюсь, пока все места не заняли. Ты со мной?

— С тобой.

Она обняла меня за талию.

— Показывай, где здесь варят правильный кофе.

Капельные кофейные чашки источали аромат крепкого кофе. Мы сидели, соприкасаясь коленями и взявшись за руки, похожие на влюблённых студентов, за маленьким, примостившемся в углу, за портьерами, дубовым столиком на двоих.

— Это правда?

Она не переспросила, поняв, о чём я спрашиваю.

— Не совсем. Я не могу отличить правду ото лжи, скорее...

Пауза, заполненная нашими взглядами.

— Я чувствую истинные чувства людей, отличные от тех, что они хотят транслировать миру, или от тех, что они хотят показать сами себе. Ну вот, например...

— Я понял, — я погладил Нику по щеке, — если я буду клясться тебе в вечной любви, а сам ненавидеть, то ты будешь... Видеть, чувствовать, ощущать, слышать... – ненависть?

— Да. — Ника высвободила пальцы из моей ладони, взяла чашку двумя пальцами, и смешно оттопырив мизинчик, отпила маленький глоток.

Я поймал её лукавый взгляд – играет со мной. Мне нравилась такая игра.

Поставив чашку на столик, она продолжила:

— Да, я буду чувствовать то, что ты на самом деле испытываешь ко мне, а не то, что пытаешься показать, как бы хорошо ты это не маскировал.

— А так, только по отношению к тебе?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты почувствуешь... Если я, допустим, признаюсь в любви официантке, той милой девушке, что принесла нам кофе, — я улыбнулся, показывая, что шучу, — на самом деле, будучи к ней совершенно равнодушен.

Ника улыбнулась в ответ, шутку она поняла и приняла. Это было очень хорошо. Таша терпеть не могла моих шуток.

— Если равнодушен, то нет, а вот если ты будешь искренне её ненавидеть, то да, при условии, что чувство будет достаточно сильным.

— А ты всегда это понимаешь?

— В смысле?

— Понимаешь, что люди чувствуют на самом деле, или только когда хочешь это понять?

— Если бы я постоянно это ощущала, это был бы не дар, а проклятье.

Я на миг представил, как это – постоянно чувствовать истинную подоплёку слов и поступков, и согласно кивнул:

— Я бы такого не хотел. Слушай, а как ты узнала моё имя?

Ника посерьёзнела.

— Этого я тебе не скажу.

— Почему? — Я был искренне удивлён такому ответу. — Это тайна?

— Не обижайся, но можно, я не буду отвечать?

Она замолчала, пристально глядя мне в глаза. И я никак не мог понять, что таит в себе серо-зелёный омут, в котором, только сейчас это окончательно осознав, я утонул, и, похоже, навсегда.

Тишину, окружившую нас, нарушил простужено-резкий гитарный аккорд. Прозвучав и не успев затихнуть, был подхвачен пронзительно-печальной скрипичной кодой:

Вплети меня в своё кружево

Незаметно и легко,

Может, только это нужно мне,

Да и больше ничего.

Голова моя закружится,

Так, глаза твои горят,

А лицо-то всё загадочней,

И прозрачнее наряд.

И опять от нетерпения

В кровь царапаем лицо,

За такие, за мгновения

Всё отдашь, в конце концов…[4]

Вслушиваясь в голос певца, я понял: на Нику я никогда не буду обижаться.

— Пикник. — Не ответив на вопрос, сказал я. — Любимая группа. И песня, одна из любимых.

— Я тоже её люблю. И группу, и песню.

Наши пальцы вновь переплелись.

— Потанцуем?

— Песня сейчас кончится.

Мелодия, в самом деле, затихала.

— Да и места мало.

— Это, не проблема.

Откинув портьеры, я вывел Нику в зал. Действительно маленький, но для медленного танца места вполне хватало.

— Джоржио, — я поднял руку вверх.

Бариста, прекратив шаманить над туркой, обернулся. И ослепительно улыбнулся.

— Фил?

— Повтори музыку, плиз.

— Конечно, — он отсалютовал мне двумя пальцами, и помещение вновь заполнила мелодия, — погромче сделать?

Я отрицательно качнул головой, оборачиваясь к Нике. Она подалась вперёд, прижимаясь ко мне всем телом, и мы медленно закружили по залу.

Я отстранился от происходящего. Оранжевые цифры внизу экрана в моей голове показывали час тридцать.

Мой палец дрогнул на кнопке, прерывая бег часов. Рука поднялась, поднося телефон к глазам. Губы дёрнулись, выплёвывая беззвучное ругательство. На дисплее были одни нули. А такого просто не могло быть. Человек не в силах так быстро прекратить отсчёт. Хоть какие-то доли секунды секундомер должен был отсчитать.

За окном цветные огни проспекта смешивались в причудливую цветовую карусель, с фарами проносящихся машин. Ехать нам было ещё долго, есть время поиграть с воспоминаниями. Не задумываясь ни на секунду, я нырнул в самое лучшее, что было у меня на данный момент. Экран в голове вспыхнул, выводя изображения, палец вдавил кнопку, начиная отсчёт секунд.

Я держал узкую ступню в ладонях. В правой – круглая пятка, левая поглаживает нежные пальчики. До сих пор, до самого этого момента, я помнил ощущение Никиной ноги в своих руках. То самое, которое возникло, когда я помог снять насквозь мокрые носки. Оно, это ощущение, как наваждение преследовало меня всё это время. Не взгляд серо-зелёных глаз, не ладони на лице и горько-сладкие слёзы на губах, а маленькая круглая пятка, холодная и мокрая, в ладони.

И вот сейчас она снова под моими пальцами, на этот раз тёплая, но всё такая же круглая и гладкая.

— На что ты там любуешься? — Пальцами другой ноги Ника нежно погладила меня по груди.

Падают небоскрёбы,

Горят телевышки и в Африке снег.

В отпуск уходят боги,

Важней твоей родинки ничего нет.

Кому доброе утро,

А кому в добрый путь.

Существует порядок,

Про него не забудь.

Для кого-то Евангелие,

Для кого-то Коран,

Но меня спасёт твоя родинка –

Это мой талисман.[5]

Не слишком музыкально пропел я. И погладил крошечное пятнышко на стопе.

— Хм. Цитаты любишь?

— Не то чтобы люблю, но... Иногда они наиболее точно определяют настроение и чувства.

— Да?

— Ага.

— А тебе не кажется, что это перенос.

— Чего? — Я, не выпуская Никиной ноги, приподнялся на локтях.

— Перенос чужих чувств на себя.

— Ты так думаешь?

Я пощекотал её пятку, наблюдая, как смешно шевелятся пальчики.

— Да.

— Может быть, ты и права. Вот только я испорчен, слегка, воспитанием чертовски интеллигентной женщины, обожающей русскую классику и поэтов серебряного века. Правда, с поправкой на нынешнее время. Пушкина, Толстого и Достоевского, мне заменили Олди, Лукьяненко и Дяченко; а Гумилеву, Бальмонту и Северянину я предпочёл русский рок.

— Да? Что-то я не заметила в тебе признаков интеллигентской рефлексии. — Она негромко рассмеялась. — Сначала промариновал девушку, а потом, стоило пригласить на крошечную чашечку кофе, накинулся, как зверь. Вон, всё бельё порвал. И это в середине дня. Не стыдно?

Её нога вновь прошлась по моей груди осторожными и ласковыми прикосновениями.

Я повернул голову, разглядывая беспорядок на полу. И вправду, трусики были порваны, а я и не заметил. Мы встретились с Никой в десять утра, посидели в кофейне, погуляли по набережной и в три полудни стояли рядом с её подъездом. Помявшись пару секунд, я, безо всякой задней мысли, напросился на чашку кофе. На самом деле мне просто отчаянно хотелось в туалет. А дальше...

Она скинула босоножки, как-то нервно поправила прядь волос, упавшую на глаза, и оглянулась на меня.

Чёрт возьми! Её взгляд! О, этот взгляд!

Я невольно пробормотал под нос, проклиная свою привычку цитировать, к месту и не к месту, за которую меня постоянно ругала Таша. Мол, прячусь я за чужими словами.

...Эта первая гроза напоминает те глаза,

Где желание и страх на одинаковых ролях...[6]

Мы словно по команде кинулись друг к другу... Какая же она маленькая и лёгкая... Какая ласковая и нежная...

А дальше... А дальше была гроза. Хорошо, что разгар рабочего дня и соседей нет.

— Нет. Ни грамма. А знаешь почему?

Я рывком сел и, обняв Нику, уткнулся носом в ложбинку между шеей и плечом.

Ника промолчала. Она знала, а я знал, что она знала, поэтому не стал продолжать. А просто обнял покрепче, чувствуя ответные объятия.

Нули, опять сплошные нули. Я ещё поиграл с воспоминаниями. Чёрный экран, золотисто-оранжевые цифры внизу и нули на дисплее мобильника. Я попробовал включать и выключать секундомер, не вызывая в памяти кино прошлого. И как бы быстро я ни нажимал кнопку, всё равно, какие-то доли секунды он успевал отсчитывать. А вот с воспоминаниями, нет. Одни нули на табло.

продолжение следует...

[1] You're beautiful – James Blunt

[2] Ты прекрасна – Джеймс Блант (Перевод - Я)

[3] Сплин - Весь этот бред.

[4] Пикник - Вплети меня в своё кружево.

[5] Новая любовь - Родинка.

[6] Ляпис Трубецкой - Евпатория.

— Ждите, — бросил капитан и повесил трубку.

— Фил, ты уверен, что не надо звонить шефу или хотя бы Аристарху Ивановичу? — Зашептала мне Ника.

Идея звонить адвокату не пришлась мне по вкусу, а уж ставить в известность Аркадия Петровича я вообще не видел резона.

— Зачем? Его это не касается.

— Но...

Её оборвала резкая трель звонка.

— Сержант Егорова. — Женщина, сидевшая в стеклянной будке рядом с решёткой, отгораживающий тамбур от коридора, подняла трубку стационарного телефона. — Да, да, поняла. — Она махнула рукой, подзывая меня к себе.

— Не надо, — я сжал Никины пальцы, — подожди меня здесь.

— Паспорт есть? — Сержант Егорова раскрыла толстый журнал.

— Есть. — Я протянул ей бордовую книжицу.

— Вам, — Сержант, начала быстро переписывать мои данные, — в кабинет 216, второй этаж, по правой лестнице. И пусть она вам пропуск подпишет.

Сержант протянула мне вместе с паспортом синий прямоугольник пропуска.

Тук. Тук. Тук.

Я пробарабанил костяшками по обшарпанной двери без таблички, только с номером, написанным на створе маркером, и, не дожидаясь разрешения, вошёл.

Кабинет – маленький, словно келья монаха, и такой же душный. Два стола впритык, два стула для посетителей. Два компьютера, принтер на подоконнике и платяной шкаф. Обои в легкомысленный цветочек. Совсем не похоже на то, что показывают в полицейских боевиках. За правым, заваленным бумагами столом, спиной ко мне сидела следователь. Узкая спина под белой тканью рубашки и копна растрёпанных рыжих волос, вот и всё, что я сумел разглядеть, остальное скрывала спинка офисного кресла и стол.

— Филипп Илларионович Торов? — Не оборачиваясь, осведомилась следователь.

— Да.

— Присаживайтесь.

Стул скрипнул под моим весом.

Закончив печатать, следователь щёлкнула кнопкой мыши, и, достав из зажужжавшего принтера несколько листков, повернулась ко мне.

Узкие плечи, худая шея и неожиданно сочная грудь, обтянутая форменной рубашкой. Треугольное лицо с россыпью веснушек, но не редких и мелких, выглядящих мило, как у Ники, а больших, густо усыпавших лицо и шею. А если судить по рукам, которые покрывали веснушки, то и плечи, и грудь у неё тоже веснушчатые, б-р-р. Меня мысленно передёрнуло. Бледно-зелёные глаза и странно блёклые губы. Её можно было бы назвать симпатичной, если бы не усталость и злой огонёк, зажёгшийся в глазах при виде меня.

Мы молча разглядывали друг друга.

Я явственно прочёл в зеленоватых глазах: ты мне не нравишься. Впрочем, антипатия вышла взаимной. Следователь Свиридова мне тоже не понравилась.

— Назовите ваши полные данные. — Следачка занесла ручку над только что отпечатанным бланком.

— Это допрос?

— Разговор.

— К чему тогда эти писульки? — Я кивнул на бланк.

Следователь отложила ручку:

— Значит, разговора под запись вы не хотите?

— Сдаётся мне, это будет не разговор, а снятие показаний. Если это так, то я, пожалуй, звякну адвокату.

— И кто у нас адвокат? — Не тон, а сплошная ирония.

— Аристарх Иванович Серов.

По тому, как скривилась её лицо, я понял: это имя ей знакомо не понаслышке.

— Хорошо. — Бланк отправился вслед за ручкой.

— Где работаете?

— Альянс «Memory».

— Должность.

— Программист.

Было видно – ей неудобно опрашивать меня и не записывать ответы. Ну, ничего, мне тоже неудобно сидеть на жёстком, едва живом стуле, жалобно поскрипывавшем от малейшего движения.

— Да что вы, вот прямо так – программист? — Рыжие брови удивлённо и иронично приподнялись.

— Прямо так. А, что вас удивило?

— Да нет, ничего. Где проживаете?

Я назвал и место прописки, и место фактического проживания. Жили мы с Никой в квартире, доставшейся ей от тётки. В той самой, где она передала мне подсадку. Вот честное слово, писала следачка наш разговор, как пить дать, писала.

— Кем вы приходились Вековой Наталье Ивановне.

— Формально никем. А так... — я замялся, не зная, как описать наши отношения.

Кем я на самом деле приходился Таше? Бывшим любовником, другом, человеком, присматривавшим за ней, платящим за съёмную хату и покупающим продукты? Всё это и одновременно ничего. Как мне рассказать этой рыжей, стервозной и агрессивно настроенной по отношению ко мне следачке, кто я был для Таши. Молодой, одного со мной возраста, а может, и помладше, бабе, но, по всему видно, несчастной в личной жизни. Я такие моменты враз просекаю. Женщины, у которых отношения с мужиками по каким-либо причинам не складываются, ведут себя иначе, чем те, у кого с этим всё в порядке. Выглядят по-другому, разговаривают по-другому, да они даже – чёрт возьми! – пахнут по-другому.

— Бывший любовник. Да? — И вновь ничем не прикрытая ирония пополам со злостью.

Интересно, чем я ей не приглянулся, что она так злится? Я вздохнул, подбирая слова.

— Послушайте, Оксана Владимировна, какая разница, кем я был, давайте вернёмся к существу вопроса.

— Разница большая. — Следачка нехорошо растягивая слова, разглядывала меня. — Так кем?

— Хорошо. — Теперь разозлился я. — Да, я бывший любовник Таши.

— Кого?

— Вековой Натальи Ивановны. Она не любила полного имени. Просила называть её Ташей.

— Вас?

— Всех. Всех близких друзей.

Я замолчал, пытаясь успокоиться. Не время и не место злиться, можно наговорить лишнего. Хоть чего лишнего я могу наговорить? Я невиновен, и точка.

— Мы расстались три или четыре месяца назад.

— Три или четыре?

Пальцы рук, лежащих на столе, слегка подрагивали, так, словно следачке не терпелось взяться за ручку. Хотя я не был уверен, что среди вороха бумаг, разбросанных по столу, не лежит включённый диктофон. Меня мог писать тот же айфон, лежащий экраном вниз рядом с её правой рукой. Впрочем, всё равно, никакой юридической силы эта запись иметь не будет, она не предупреждала, что записывает разговор.

Я сжал зубы, голову опять кольнуло болью. Да чтоб тебя!

— В мае.

— И...

— Я помогал ей, если хотите – присматривал. Платил за квартиру, покупал продукты, иногда приезжал просто поболтать.

— Зачем?

Действительно, зачем? Да очень просто: я чувствовал себя виноватым перед ней, тем, что у меня интересная и хорошо оплачиваемая работа, любимый человек и вообще всё хорошо. А у Таши – дрянная съёмная хата, психи на сайте, пишущие всяческие гадости и жалующиеся на несправедливую жизнь, и никого рядом.

Но я не собирался изливать душу перед стервозной и неудовлетворённой следачкой, поэтому просто пожал плечами и ответил:

— Не знаю... Наверное, в память о прежних отношениях. С деньгами у неё было туго, да и вообще... Четыре года совместной жизни просто так не выкидывают.

— Благородно. — Протянула следачка, иронично растягивая гласные.

Боль в моей голове разгоралась со стремительностью степного пожара. Заломило виски, защипало глаза, затылок словно налился свинцом. Хотелось застонать, плюнуть на всё и уйти. Но боль, внезапно, так же как появилась, исчезла. Лишь яркая вспышка – и всё.

Я моргнул и прислушался к себе. Точно! Боли как не бывало.

— Что, простите? — Занятый собой, я пропустил очередной вопрос.

— Вы последний её видели?

Поймать меня вздумала. Она что, за дебила меня держит?

— Я думаю, что последним её видел убийца. А я виделся с Ташей вчера утром.

— При каких обстоятельствах?

— Я позвонил ей. Мне не понравился её голос, и я решил заехать.

— Когда это было?

А то ты не знаешь, соседку всяко опросила, а соседка меня видела, как себя в зеркале.

— Это было... — я задумался, вспоминая и...

И чуть не выругался. В голове, при попытке вспомнить обстоятельства последней встречи с Ташей, вспыхнул экран, словно на экране компьютера. И передо мной с точность до секунды побежало кино моего прошлого.

Я слушал, как где-то в квартире мерзко, словно расколотый колокольчик, звенит дверной звонок. Я звонил минут пять, не меньше. Таша! Мать твою, где ты? Вышла? Или по своей извечной привычке напялила наушники и врубила музон? Я ещё раз вдавил кнопку звонка. Бесполезно. Пакеты ещё эти, с продуктами. Я заскочил в магазин, перед тем как заехать. Накупил еды, на пару недель должно хватить.

А вот соседка по площадке, дверь открыла сразу.

— Филипп. — Радостная улыбка на лице.

— Ольга Викторовна, я звоню Таше, она не открывает. Вы не знаете, она куда-нибудь выходила?

— Нет, Фил, ты же знаешь, что звукоизоляция здесь плохая, а ваша дверь так противно скрипит. Да и Наташенька, когда выходит, дверью громко хлопает. — Улыбка сменилась озабоченностью. — Что-то случилось?

Я извиняюще улыбнулся: давно хотел смазать петли, да руки все не доходили.

— Надеюсь, что нет. Я гляну? — Я кивнул на лоджию, смежную с лоджией в квартире Таши.

— Конечно, конечно. — Соседка вновь улыбнулась.

Я заглянул за перегородку – точно, как и думал. Таша, в огромных наушниках, с ногами забравшись в кресло, ожесточённо стучала по клавишам ноутбука.

Я облегчённо выдохнул.

— Я перелезу?

Соседка лишь развела руками.

— Вы извините. — Мне было неудобно.

— Ничего, ничего.

Я перекинул пакеты через перила и полез вслед за ними.

Оставив продукты на лоджии, я вошёл в квартиру, мне повезло – дверь была не закрыта. Таша, увлечённая перепиской, ничего вокруг себя не замечала. Из наушников, скрывающих уши, доносился грустно-протяжный, в переборе гитарных струн, женский голос:

Waking up is harder than it seems,

Wandering through these empty rooms

Of dusty books and quiet dreams.

Pictures on the mantle,

Speak your name

Softly like forgotten tunes,

Just outside the sound of pain.

Weren't we like a pair of thieves,

With tumbled locks and broken codes.

You can not take that from me,

My small reprieves; your heart of gold...7

В комнате стоял неприятный запах немытого тела, грязного белья, человеческой неприкаянности, тоски и боли. Словно в палате смертельно больного. Я смотрел на Ташу, сердце неприятно заныло, словно в предчувствие беды. Волосы давно не мыты и не чёсаны. Хуже того. Раньше, Таша тщательно следила за длинной и цветом своей причёски, с завидной регулярностью красясь и подстригаясь. А теперь. Я покачал головой. По виду её шевелюры она не красилась и не стриглась не меньше месяца. Я попытался вспомнить, как она выглядела в последний мой визит. Также неопрятно? Чёрт! Я не помнил. Мы виделись мельком, мне предстояло прикрывать Нику в очередной ходке, и я заскочил всего на пару минут. Оставил деньги за квартиру, продукты и ушёл. Да, да! Я платил за эту съёмную хату и снабжал Ташу продуктами. Я чувствовал себя должником перед ней. Чувствовал вину за то, что...

За то, что бросил её – да, именно я, именно её и именно бросил. Как ни крути, как ни пытайся прикрыться словами – кончились чувства, не сошлись характерами, слишком разные интересы, но это именно так. Как ни думай, что она была с этим согласна, и ни на миг не пыталась меня удержать. И даже делала вид, что наш разрыв ей безразличен.

Вот ведь, чёрт, никогда я не чувствовал себя виноватым ни перед кем. Ни перед родителями, которых не видел больше десяти лет, ни перед тёткой, за то, что свалился на её голову. Это из-за меня она не вышла замуж и не родила детей. Сколько ей было в мой приезд? Тридцать четыре – тридцать пять? Самый сок для женщины. А тут великовозрастный оболтус, которого кормить, поить и одевать надо. Ни перед тренерами, которых покинул, когда понял, что профессиональный спорт не для меня. Ни перед другими девчонками, с которыми встречался, а потом бросал. Их, романов, в смысле, до Таши, у меня было превеликое множество.

А перед Ташей чувствовал.

Когда же я видел её последний раз? Две, три недели назад? Да, кажется, именно тогда. Но вот выглядела ли она тогда такой... Такой... Опустившейся, что ли? Безжизненной, словно монгольфьер, из которого выпустили весь подъёмный газ. Я не помнил.

Она сидела, поджав под себя босые ноги, скрючившись, словно Голлум, над своей прелестью, закрывшись от мира ноутбуком и творчеством Леры Линн. Я смотрел на Ташу и смотрел, поражённый её видом.

А композиция The Only Thing Worth Fighting For меж тем всё играла и играла, зацикленная по кругу.

Таша, увлечённо отстукивая по клавишам, ничего не видела вокруг. Не замечая ни запаха, витающего в воздухе, ни своего немытого тела, ни бардака, царящего в квартире, ни меня. Я прошёл на кухню. Вздохнул. Грязь на полу, крошки и огрызки на столе, ведро для мусора переполнено, грязная посуда до самого крана, в холодильнике пустота.

Я вернулся в комнату и, дождавшись, когда в очередной раз прозвучит грустное:

Разве мы не на поле для битвы,

Запертые в священной войне?

Твоя любовь под прицелом моим.

Единственное, ради чего стоит бороться,

Единственное, ради чего стоит бороться...[1]

Осторожно прикоснулся к плечу Таши:

Осторожно прикоснулся к плечу Таши:

— Привет.

Она вскинула испуганные глаза, быстро закрыла крышку ноутбука, и, стянув с ушей наушники, протянула:

— Фил, привет.

Таша обрадованно улыбнулась и встала, потянувшись ко мне. Я приобнял её, поразившись худобе: она и раньше была стройняшкой, но это была стройность свободной лани, а сейчас – болезненность находящегося в заточении зверя. Свободная майка совершенно не скрывала торчащих рёбер и начавшей обвисать груди.

— Таш, что с тобой?

— В смысле?

— Выглядишь неважно.

— Да? Устала просто. Работы... — она кивнула на прикрытый ноутбук, — много.

— Все консультируешь своих психов? — Хотел шутливо, вышло зло.

— Да. — От моего тона она замкнулась и села в кресло. — Я знаю, тебе это никогда не нравилось. — Она прижала колени к груди и обхватила их руками, словно отгораживаясь от меня. — Но это моя работа. И тебе сейчас, должно быть, безразлично, чем я занимаюсь.

Голос на грани слёз. Я беззвучно выругался.

— Извини. Не хотел тебя обидеть. Просто пошутил неудачно. — Я присел на корточки напротив неё.

— Мне никогда не нравились твои шутки.

Я кивнул соглашаясь. Я это знал, как и то, что её жутко бесило, когда я влезал в очередную историю.

Мы молчали, а из наушников лились, сочась тоскою, слова:

The only thing worth fighting for.

Change will come to those who have no fear,

But I'm not her; you never were

The kind who kept a rulebook near.

What I said was never what I meant.

And now you've seen my world in flames

My shadow songs, my deep regret...[2]

Вот уж верно – в самую точку, в самую нашу ситуёвину:

Перемены настигают тех, кто бесстрашен,

Но я – не она; а ты...

Ты никогда не был любителем правил.

То, что я говорила,

Никогда не было тем, что чувствовала я.

А теперь ты видишь – мир мой в огне.

Мои призрачные песни,

Мою печаль, мое сожаленье...[3]

— Таш, ты давно ела? — Перевёл я разговор. — Холодильник пустой.

— А, тебя только это интересует?

Я насторожился, предчувствуя нехороший разговор.

— Что ты имеешь в виду?

Её глаза вспыхнули.

— И куда же подевалась твоя прямота, Фил?

Никогда раньше она ни словом не упоминала Нику, и то, что она, та самая – истинная, так сказать, корневая причина нашего разрыва. И вот теперь я чувствовал: время пришло. Время расставить все точки над ё, i и всеми остальными буквами, где есть эти самые диэрезисы, умляуты и тремы.

— Нет, меня не только это интересует.

— Да, а что именно? — Слова так и сочились ядом.

— То, что ты не моешься, не стрижёшься, да и вообще выглядишь...

Я запнулся, подбирая слова.

— Отвратительно, да? Ты это хотел сказать?

— Нет, — я постарался успокоиться, — ты выглядишь больной. Когда ты в последний раз выходила на улицу?

Ха-ха-ха! Она рассмеялась жутким, визгливым смехом.

— Ах, Фил, Фил, Фил. Добрый, заботливый, Фил Торов. Могучий человек, готовый впрячься за любого, кто попросит, или просто по велению души. О ней ты тоже так заботишься?

Я видел – она на грани истерики. А в таком состоянии с ней бесполезно разговаривать, знаю, проходили, и не раз. Сейчас она ничего не услышит. Но всё же попробовал.

— Таш, ты прекрасно...

— Да, я прекрасно знаю – это из-за неё ты меня бросил. Я поняла, что ты уйдёшь, как рыба под лёд, как только увидела её.

Глаза Таши лихорадочно блестели, а по щекам текли слёзы. Она что, под наркотой? Не может быть! Таша всегда отчаянно боялась попасть под зависимость, неважно – никотиновую, алкогольную или под наркоманский баян. Боялась настолько, что ни разу в жизни не пробовала даже травки, покуривание которой было доброй традицией в компаниях, в которых мы частенько бывали.

— Дрянь!

— Таша! — Рявкнул я, выходя из себя. — Прекрати, Ника, она...

— Не ври, Фил. Ты же всегда был патологически честен. Зачем сейчас врать?

Я хрустнул костяшками. Она была тысячу раз права. Ника была причиной, всё остальное – следствием.

Я потянулся к её руке, чтобы посмотреть на вены. Но Таша отпрянула от меня и яростно выкрикнула:

— Ты думаешь, я колюсь? На, смотри. — Она вызывающе протянула мне руки. — На ногах не хочешь глянуть? Или между ног? Тебе же так нравилось туда смотреть?

Я молча встал, отнёс продукты на кухню, и, раскидав их по холодильнику и по полкам, ушёл. Просто ушёл, ничего не сказав на прощанье. Даже дверью не хлопнул. Чего хлопать – mea culpa[4]. И этого не изменить.

Я дёрнулся, отрываясь от экрана в моей голове. Это было, как смотреть фильм на флешь плеере: хочешь – перематывай, хочешь – отматывай назад. Я вытер вспотевший лоб и взглянул на следачку, пытаясь понять – сколько прошло времени с момента моего... Погружения? Пусть будет погружение. После, об этом я подумаю после, а сейчас надо собраться и продолжить нашу беседу.

— Это было... — подбодрила меня следачка.

Судя по её виду, она не заметила моего замешательства, а значит, прошло... Секунда? Две? Меньше?

— Вчера. Это было вчера утром, часов в десять. Я говорил: я позвонил Таше, её голос мне не понравился. Я решил приехать, завёз продуктов. Мы поговорили...

— Ссорились? — Следачка испытующе смотрела на меня.

По взгляду я понял: ей так и хочется поймать меня на лжи. Я усмехнулся. Хрена тебя, рыжая. А то я не знаю, что весь наш разговор или ссору, если тебе так хочется, слышала соседка, милейшая Ольга Викторовна, с вечной заботой в поблёкших глазах.

— Думаю, это и так вам известно. Вы ведь беседовали с соседкой?

Я видел разочарование в глазах следователя, подловить меня не удалось.

— Я хотела бы услышать вашу версию. — Следачка лёгким движением откинула волосы с веснушчатого лба и откинулась на спинку кресла. Рубашка, обтягивающая спелую грудь, натянулась так, что сквозь ткань, несмотря на наличие лифчика, проступили соски.

Я поймал себя на совершенно некстати возникшей мысли: интересно, у неё и между ног всё в веснушках? Тьфу ты! Нашёл о чём думать.

Оксана Владимировна, я всё-таки вспомнил её отчество, поймала мой взгляд, состроила презрительную гримаску, и, чуть помедлив, выпрямилась. Вот ведь стерва веснушчатая, играет со мной. Тоже мне, кошка нашлась. Только я не мышка.

— Я не помню дословно. Мне не понравилась, как она выглядит, даже подумал, не принимает ли она наркотики.

— А она?

Скрывать что-либо было бесполезно, думаю наш разговор на повышенных тонах, был абсолютно точно донесён до неё соседкой.

— Таша обвинила меня в том, что я бросил её ради другой.

— Это так?

— Отчасти.

— И всё-таки, разве не женщина стала причиной вашего разрыва?

Вот ведь змея пятнистая, дотошная какая.

— Женщина.

— Хорошо. — Удовлетворённо протянула Оксана, блин, Владимировна.

Следачка, порывшись в папке, достала какую-то бумагу, и, бегло просмотрев её, спросила:

— У вас и алиби есть?

— Я не знаю времени смерти. — Устало сказал я.

Детский лепет какой-то. Неужели она думает, что на такой дешёвый трюк меня можно поймать? Тем более что я и в самом деле не знал, когда умерла Таша.

— Ах да, я же не сказала. Предположительное время смерти...

Она снова заглянула в бумаги, будто и так не знала:

— Смерть наступила в промежуток между 22.00 и 24.00 первого августа. Но с учётом того, в каком состоянии было тело, можно с уверенностью сказать, что убийца пришёл раньше.

— Как её убили?

Следачка отложила бумаги и устало посмотрела на меня.

— Разрезали живот, отделили голову, а тело распяли на стене, вверх ногами.

Значит, в новостях не врали.

— Когда её нашли?

— Второго августа, днём. Позвонила соседка, Ольга Викторовна Смекалина, она заглянула через балконную перегородку, увидела, что комната забрызгана чем-то красным, и позвонила в полицию.

Я так и думал. Перед тем как уйти, я заглянул к соседке и попросил её присматривать за Ташей.

— Вы хотите сказать, что Ташу прибивали к стене, бетонной замете, и никто этого не слышал? В двенадцать ночи? И это при полном отсутствии звукоизоляции?

— Я разве сказала, что её прибили? Нет. Тело было приклеено к стене клеем. Знаете, как в рекламе.

Это был абсолютный бред, такое могло произойти в голливудском триллере, но не в реальной жизни.

— И что криков тоже никто не слышал?

— Нет.

— Как такое возможно?

— Она могла быть без сознания, под воздействием наркотиков, да многое чего. Мы сейчас выясняем. И всё-таки где вы находились, в промежуток между восьмью и двенадцатью ночи?

— На даче.

— И кто это может подтвердить?

— Моя девушка. Соседка по даче и её внуки.

— Поподробнее, пожалуйста.

— Пожалуйста. С часу до пяти мы были на озере. Я и... моя девушка.

— Её имя.

— Зачем?

— Не притворяйтесь дураком. Нам придётся проверить ваши показания.

— Ника Трубина.

— На озере вдвоём были?

— Нет, вчетвером. С нами пошли соседские дети. Даша, десяти лет, и Серёжа двенадцати. Вернувшись с озера, мы поужинали. Вдвоём с Никой, потом играли в монополию с Дашей и Серёжей. Потом дети ушли к себе. Мы с Никой посидели пару часов и легли спать.

— Когда закончилась игра?

Я пожал плечами:

— Точно не скажу, — я, конечно, мог обратиться к своей новоприобретённой способности и сказать ей время вплоть до секунд, но это могло вызвать ненужное подозрение, обычно такие мелочи люди не помнят. — Но, думаю, около половины восьмого.

— Во сколько легли спать?

— Около десяти.

— Куда-нибудь отлучались в этот промежуток времени?

— Только за водой. На родник ходил.

— Сколько отсутствовали?

— Не больше часа.

— Вас ещё кто-нибудь, кроме вашей подруги, видел?

— Из знакомых никто.

— Значит, — довольно подытожила следачка, — мы имеем промежуток времени между половиной восьмого и полуночью, когда, кроме вашей подруги, лица заинтересованного, — рыжая подняла указательный палец вверх, как бы указывая на важность сказанного, — вас никто не видел.

Она торжественно улыбнулась, и, откинувшись на спинку кресла, забросила ногу на ногу. Синяя юбка плотно обтянула бёдра, а сквозь ткань рубашки вновь проступили очертания сосков.

— И... — Я не обратил внимания на её игру. Смотрел прямо в зелёные глаза, гадая – она и впрямь думает, что Ташу убил я, или играет в какую-то игру. Если да, то в какую, и зачем?

— И вы вполне могли успеть съездить в город и вернуться на дачу.

— Угу, а Ника, значит, покрывает меня? Знает всё и покрывает?

Следачка пожала плечами:

— В этом мире всё возможно.

Я опять начал закипать.

— Ладно, допустим. Два вопроса. Зачем мне это надо, мотив, так сказать, и зачем это надо Нике?

Следачка наклонилась ко мне:

— Начнём со второго. Любовь зла, полюбишь и козла. Ну а насчёт первого... Она тебе мешала...

Вот как, уже и на ты, всё антиресние и антиресние. Чем всё-таки я не угодил рыжей? Причём так сильно, что она готова повесить на меня зверское убийство. Или ей просто работать неохота? А тут так удобно – вот он, самый лучший подозреваемый, всем известно – первейшие кандидаты в убийцы, это бывший муж и бывший любовник.

— Чем она мне мешала? — Я решил пропустить обращение на ты мимо ушей.

— Всем! Скандалы, требования вернутся, возможно, угрозы. Тебе или твоей новой пассии. Или вот! Шантаж. Она могла шантажировать тебя. Не зря ты ей квартиру оплачивал, продукты покупал. А в последний разговор она потребовать большего, тебе это надоело, и ты, раз, — следачка рубанула рукой по воздуху, — решил покончить со всем этим разом.

Она всё ближе наклонялась ко мне.

Я вскипел, как чайник на конфорке, не заметив, что тоже перешёл на ты:

— Ты понимаешь, что это бред?

Я подался ей навстречу, ловя запах её дыхания. Смесь из кофе, сдобы и мятной жвачки.

— Какие скандалы, угрозы, шантаж? Ты мыльных опер пересмотрела или перегрелась? Очнись. Я не убивал Ташу, и даже не думал об этом. Да, я чувствовал перед ней вину, за то, что бросил. Но, избавляться от этого чувства с помощью убийства – это, это... Это нонсенс. Я не убийца.

— Не убийца значит? А кто, программист? Ты себя видел? Ха! — Она тряхнула головой, волосы, и так находившиеся в беспорядке, упали на лицо.

— И чем тебе моя внешность не понравилась? Или ты думаешь, программисты – это патлатые задроты, не мывшиеся неделю? Ты хоть раз видела программеров, или опять по просмотренным фильмам судишь?

Мой запал иссяк, и я отодвинулся от следачки. Она нервно поправила волосы, провела ладонями по раскрасневшемуся лицу и уже спокойно добавила:

— Тем не менее у те... вас в алиби огромная дыра.

— Нет там никакой дыры. — Я чертовски устал от этого разговора, пора было его заканчивать. — Вчера была пятница – будний день, значит, последняя электричка в город уходила в 22.45, а предпоследняя в 18.40. Добраться на автобусе я не успевал. В это время они практически не ходят. Машины у меня нет. Так что, я не мог убить Ташу.

— Мы проверим.

— Проверьте. — Я кивнул. — Если ко мне больше нет вопросов, я, пожалуй, пойду.

Я протянул ей пропуск и поднялся:

— Подпишите, будьте любезны.

Следачка приняла у меня бумажку, быстро расписалась и демонстративно положила её на стол.

— Последний вопрос. Кто, по-вашему, мог её убить?

Хороший вопрос, не дававший мне покоя. Я пожал плечами и сказал наугад:

— Поищите среди клиентов сайта, на котором она консультировала. Уродов там много.

продолжение следует...

7 The Only Thing Worth Fighting For - Lerra Lynn.

[1] Единственное, ради чего стоит бороться - Лера Линн (перевод - Я).

[2] The Only Thing Worth Fighting For - Lerra Lynn.

[3] Единственное, ради чего стоит бороться - Лера Линн (перевод - Я)

[4] Моя вина.

— Точняк, — соглашался Вася, — буквально десять минут, и она рассосалась бы. Это же надо такой агрессивный мозг иметь.

— Агрессивный, это ещё мало сказать, — вторил ему Петя, — это не мозг, это хищник какой-то. Ты глянь на его лобные доли.

— Ха-ха-ха – хищник, точно сказал, это не синапсы, а осьминоги какие-то, так облепить подсадку.

— Ну что извлекаем?

— Можно подумать, мы можем отказаться.

— Эх, — мечтательно произнёс Петя, — а я бы посмотрел, что с ним, когда он подсадку растворит.

— Я вам посмотрю. — Вмешался в разговор третий голос.

Говорившего я не видел, он стоял за моей спиной. Но сочный и властный баритон я узнал. С обладателем голоса мы уже разговаривали, по телефону. Пахан – так называл его Кай. Или шеф, по словам Ники. Я попытался повернуть голову, чтобы посмотреть на него.

— Объект, сидите, — недовольно воскликнул Петя, всплёскивая руками, — все настройки собьёте, а у нас и так времени мало.

— Сидите, молодой человек, сидите, — на моё плечо легла рука, — раз уж вам так не терпится меня увидеть, я предстану пред ваши ясные очи.

Обладатель баритона обошёл кресло. Высокий и статный. Карие глаза под покатым лбом, но не влажно-томные, как бывает у обладателей тёмных глаз, а жёсткие, словно режущая кромка охотничьего ножа. Прямой нос, неожиданно пухлые губы над квадратным, с ямочкой, подбородком. Причёска – волосок к волоску. На вид лет пятьдесят, вон виски, словно снегом припорошённые. Но лицо гладкое, только глубокие складки, идущие от носа к подбородку, да морщинка между густых бровей. Тёмно-серый костюм стоимостью пару тысяч баксов. Туфли, небось, тоже недешёвые.

— Меня зовут Аркадий Петрович.

— Я...

Аркадий Петрович поднял руку:

— Филипп Торов, я всё о вас знаю.

— Если можно, просто Фил.

— Можно, — Аркадий Петрович улыбнулся.

— У нас всё готово, — почтительно обратился к нему то ли Вася, то ли Петя, — можем начинать.

— Начинайте. — Вот вроде обычное слово, произнесённое спокойным тоном, а становится ясно, кто тут хозяин, а кто только указы исполняет.

Аркадий Петрович отступил в сторону.

То ли Вася, то ли Петя закричал:

— Никки, дорогуша, давай в соседнее креслице, голубушка. — Тон масляный, так и хочется засандалить ему в глаз, а лучше в оба.

— Она зачем? — Я напрягся, увидев, как Ника, усаживается в стоявшее напротив меня кресло. — Подсадка у меня.

Вокруг неё тут же засуетился Петя, или Вася, прилаживая к голове датчики.

— А без неё никак.

Объяснил Аркадий Петрович.

— Видите ли, молодой человек, когда делается подсадка, ходоком создаётся код, или шифр, без которого достать её нельзя.

У меня родилось два вопроса, которые я и озвучил.

— А как же она мне передала подсадку?

— От человека к человеку сколько угодно, а вот чтобы подсадку в прибор вытянуть, и нужен шифр.

— Пусть она код скажет. — Я, почему-то упорно не называл Нику по имени.

Аркадий Петрович улыбнулся:

— Я понимаю ваше беспокойство за эту юную особу, но... но, во-первых, с ней ничего плохого не случится. Во-вторых, код, к сожалению, не буквенно-цифровой, а скорее образный. То есть шифр – это ряд образов, возникающий в мозгу ходока в момент загрузки подсадки.

 — Фил, не волнуйся, — я всё-таки посмотрел на Нику, она тепло мне улыбалась, — всё будет хорошо. Я проходила эту процедуру, и не раз. Это совсем не больно.

Я отвёл глаза.

Петя, а может, Вася, поставил между нами треногу с закреплённой на верху зелёной, многогранной призмой, похожей на ту, с помощью которой Ника передала подсадку мне, только раза в два побольше.

Петя с Васей повозились с минуту, настраивая свет, а после скомандовали хором:

— Смотрим на призму, глаза не отводим. Раз. Два. Три.

Изумрудного цвета луч ударил мне в глаза, в мозгу образовалось сосущее чувство, какое бывает, если поднести шлаг работающего пылесоса к руке. Только шло оно из глубины головы. Чувство нарастало, из меня словно выдирали что-то. А потом миг краткой боли – и всё исчезло. Буквально всё. Я потерял сознание.

— Вот срань Господня, такое первый раз, клянусь, Аркадий Петрович, — сквозь вату, заложившую уши, я слышал, как блажит то ли Вася, то ли Петя, — это нонсенс, объект потерял сознание, это до чего же ему не хотелось подсадку отдавать.

— Что с ним? — Голос Ники, встревоженный, на грани истерики.

Я чувствовал её ладони на своём лице.

— Да всё нормально, он уже очнулся.

Я открыл глаза, проморгался.

Вокруг меня столпились все. Аркадий Петрович, Кай, Санек и, конечно же, Ника. Девушка гладила меня по щекам. Я чувствовал её странно сладкие слёзы на своих губах. Только Вася с Петей, держались в стороне, что-то рассматривая на просвет.

— Аркадий Петрович, вы только посмотрите, — голос Васи-Пети, удивлённый, как у монашки, обнаружившей, что она в миг лишилась девственности, — он не всю её отдал.

Они передали Аркадию Петровичу стеклянный куб с заключённым в нём сферой. Вася или Петя бросился к монитору, лихорадочно защёлкав клавишами.

— Глядите, я такое первый раз вижу. Она растворяет... Всё, он всосал её в себя. И ещё жив, и даже не сошёл с ума. Чудеса.

— Что случилось? — На удивление я чувствовал себя бодро, и, самое главное здраво.

Молча, Аркадий Петрович протянул мне призму. В глубине её я разглядел сферу, размером чуть больше мячика для пинг-понга. Я пригляделся. Сфера была не цельной, а состоящей из больших сфер разного диаметра. Размером от сантиметра до нескольких миллиметров.

— На правый нижний угол смотри, — голос Аркадия Петровича спокойный, но напряжённый, — если слово угол применим к сфере.

Я всмотрелся в шар. В нём был изъян. В сфере явно не хватало маленького шарика, примерно миллиметрового диаметра.

— Как ты себя чувствуешь? — Осторожно поинтересовался Кай.

Я подвигал головой, осторожно высвободился из Никиных рук и встал. Сделал пару шагов.

— В норме.

— Голова не болит? Тошнит? Видений никаких нет? Воспоминаний, вроде как чужих? — Ко мне подскочил Вася-Петя. Начал щупать мою голову, заглядывать в глаз.

— Нет.

Я освободился от его цепких лапок.

— Ну что же, молодой человек, будем считать, что вам неслыханно повезло. — Задумчиво произнёс Аркадий Петрович, пристально глядя на меня.

— Будем. — Я кивнул и посмотрел на Нику. — Может быть, теперь вы объясните, что всё это значит? Ходоки, подсадки?

— Конечно, а как же, — Аркадий Петрович, словно передразнивая меня, кивнул, — обязательно расскажем. Но для начала просто поговорим. 

7 

Я грел в руках толстостенный бокал с виски. И слушал Аркадия Петровича. Слушал и почти не удивлялся. Он сидел напротив меня, с таким же бокалом виски в холеной руке. По бокам разместились Кай, Санек и Ника.

— Мы мнемоны. Так мы себя называем. Продавцы памяти – так нас зовут другие.

— Какие другие?

— Те, кто у нас покупает эту самую память. Только это не память, конечно. Вернее, не совсем память. Скорее чувства, эмоции, переживания, отражённые в воспоминаниях. Да не абы какие, а настоящие, истинные, так сказать. Правда, и это, не совсем правильное определение. — Он грустно улыбнулся, пригубил бокал и продолжил. — Мы сами до конца не знаем, чем торгуем.

— А кто знает? — Виски приятно обожгло горло.

— Боюсь, что никто. Тот, кто первый открыл возможность переноса... — он замолчал, словно подбирал слово, — памяти, мёртв. Мы лишь продолжатели дела.

— Значит, есть и другие продавцы?

— Есть. В нашем городе, кроме нашей и Стига, ещё две группы. В любом городе миллионнике их не меньше трёх. Мы со Стигом работаем в разных плоскостях.

— А что становится с теми, у кого вы забираете память?

— Это хороший вопрос. Именно поэтому мы и работаем в разных плоскостях со Стигом. Он, если можно так сказать, криминал в нашей среде, мы, продолжая аналогию, занимаемся легальным бизнесом. Да и интересы относительно качества памяти у нас разные. Всякая чернуха и порнуха нас не интересует.

Он опять отпил виски, покатал его во рту, наслаждаясь вкусом. Я не торопил его.

— Люди, у которых мы забираем воспоминания, их, соответственно, лишаются.

— Просто забывают?

— Помнят, но они, как бы лишены эмоционального заряда, просто констатация факта. А такие события, лишённые чувственного фона, быстро стираются. Так что можно сказать, что да – они их забывают.

— Кто же тогда согласится продавать их? Это же, как лишиться души.

Аркадий Петрович покачал головой:

— Насчёт души, это не к нам. Мы душами не торгуем.

— Вы поняли аналогию.

Он грустно улыбнулся:

— Не все события приятны и несут счастье, радость. От некоторых хочется избавиться. Другим просто нужны деньги. Третьи... Третьи как раз хотят забыть хорошие воспоминания.

— Это кто же захочет избавиться от приятных воспоминаний?

Аркадий Петрович пожал плечами.

— Влюблённые, любовь которых ушла. Старики, которым больно вспоминать прошлое, пусть даже и хорошее, например, об ушедших жене или муже, предавших, как им кажется, детях, друзьях. И вообще, с этими воспоминаниями история непростая. Не все события, которые на сегодняшний момент видятся нам плохими, на самом деле так уж плохи, как нам кажется. Мы ведь изымаем не просто воспоминания, а воспоминания, окрашенные истинными чувствами и эмоциями. Так что, то, что сейчас нам кажется отрицательным, на самом деле в момент их проживания, были очень даже положительными. Просто с течением времени заряд эмоций из положительного превратился в отрицательный. Так бывает, и очень часто. Да и от плохих воспоминаний люди с радостью избавляются.

— Кто это, интересно, хочет приобрести плохие воспоминания? — Удивился я.

— Вы не поверите, Фил, но на это товар – спрос большой, почти такой же, как и на приятные воспоминания.

— Хорошо, я понял. — Голова шла кругом, когда я пытался осознать всё то, что мне сейчас рассказал Аркадий Петрович.

— Где вы берёте... — я не знал, как назвать людей, продающих свои воспоминания.

Аркадий Петрович мне помог:

— Доноров. Так, мы называем тех, кто делится с нами памятью. Наша команда в основном получает материал от стариков, в домах престарелых, и, как бы цинично это ни звучало, в хосписах у умирающих.

Последнее замечание меня слегка покоробило, но в принципе не удивило.

Аркадий Петрович, заметив мою реакцию, добавил:

— Часто воспоминания приносят большую боль, чем смертельная болезнь. И конечно, мы изымаем воспоминания исключительно по добровольному согласию, за соответствующую плату.

— Вы покупаете любые воспоминания?

— Да, кроме убийств и сексуального насилия.

— Эта подсадка, та, что побывала у меня, она из хосписа?

— Нет, — Аркадий Петрович покачал головой, — Ника не работает с больными.

Я посмотрел на девушку, Ника сидела, поджав под себя ноги и низко опустив голову, и я не видел выражения её лица.

— Это подсадка была собрана в доме престарелых. Директор, мой человек, он сообщил, что несколько человек хотят избавиться от воспоминаний.

— Сколько?

— Пятнадцать.

— А то воспоминание, что растворилось во мне, чьё оно?

— Не знаю, и теперь мы вряд ли это поймём.

— Что бывает с теми, кто растворяет в себе подсадку?

— В лучшем случае умирают, в худшем – впадают в кому, из которой не выходят. Между этими состояниями огромный спектр, от шизофрении до дебилизма и полной потери себя как личности. Ту подсадку, что нёс, гарантированно тебя бы убила. Пятнадцать личностей в одной голове, это очень много.

— А как же быть с теми, кто покупает память.

— Процесс внедрения чужого воспоминания длится долго – от суток до трёх, в зависимости от размера, и производится во сне. И никогда несколько воспоминаний, тем более от разных доноров, не внедряются одновременно. Так что, это вполне безопасно.

— Вы покупаете только воспоминания?

— Да.

— А, например, знания, умения, навыки?

— С умениями и навыками всё просто, они больше в теле, чем в мозгах, так что перенести их невозможно. — Аркадий Петрович улыбнулся. — Со знаниями сложнее, они чаще всего разбросаны по отдельным полям мозга и, собственно к воспоминаниям имеют опосредованное отношение.

Он очень хорошо владел собой, и даже не отвёл взгляда, когда произносил последнюю фразу. Но по тому, как крепче сжались, самую малость, пальцы на бокал, как Кай быстро посмотрел на него, как Ника нервно поправила волосы, я понял, что он как минимум не договаривает.

Я молчал, обдумывая сказанное. Мне не мешали.

— Подсадки как-то влияют на ходоков?

— У вас, Фил, цепкий ум, и вы очень внимательны. Да, влияют. Они вызывают у ходоков, тех, кто переносил много подсадок, определённые, не совсем обычные с обывательской точки зрения, способности.

— Какие?

— А вот это у каждого свои. Кай вот, например, может находить людей по метальному слепку, Ника, — Аркадий Петрович посмотрел на девушку, — может, отличать правду ото лжи.

Я смотрел на девушку, и мне казалось, что сказанное Аркадием Петровичем не совсем, правда.

— У вас какие способности, и у Санька?

— У Александра никаких, он никогда не был ходоком, склад ума другой, он работает в прикрытии. А у меня... — Аркадий Петрович снова улыбнулся. — Пусть это останется тайной.

— Хорошо, тайна так тайна. У меня остался один вопрос, но ключевой. Зачем вы мне это рассказали?

— Всё очень просто. — Аркадий Петрович допил виски и отставил стакан в сторону. — Я хочу предложить вам работу.

— Ходоком?

— Сначала в прикрытии, а там и ходоком.

— Я могу отказаться? — я прикрыл глаза, размышляя над предложением.

— Конечно, но... — он замолчал.

Я чувствовал на себе взгляды. Выжидающий Аркадия Петровича, изумлённый Кая, безразличный Саньки и умоляющий Ники.

— Но?

Я открыл глаза и в упор посмотрел на Аркадия Петровича.

— Давай начистоту, Фил: ничего, что я на ты?

Я кивнул, не отводя взгляда от его жёстких глаз.

— Ты думаешь, пока ты лихо разруливал ситуацию, которую создал сам, я сидел перед камином, попивал вино и наслаждался музыкой? Я изучал тебя и твою жизнь. Можно сказать, под микроскопом изучал – тщательно и внимательно. У тебя острый и живой ум, но таких много, ты вдобавок решителен, мгновенно принимаешь решения, не рефлексируешь по поводу своих действий. Таких – единицы. Ты великолепно окончил институт, по престижной профессии, между прочим, и что?

— И что?

— Вот именно, кто ты сейчас? Вместо того чтобы применять свои мозги и силы в деле, достойном мужчины, ты перебиваешься случайными заработками. Ты мог бы найти себе применение в любом виде деятельности, а вместо этого паяешь схемы и чинишь мобильники.

— Мне никогда не нравилась выбранная мною профессия.

— И я о том же. Ты думаешь, ходоки и прикрытие – это всё? Это лишь вершина айсберга. На меня работает много людей: аналитики, системщики и многие другие. Принести подсадку – это не просто забрать воспоминания и доставить их сюда. — Он обвёл помещение руками. — Это тщательная разработка каждой операции, чтобы не возникало таких форс-мажоров, как сейчас. Множество нюансов, от выбора донора и покупателя до тщательного сокрытия нашего существования от основного мира.

Я молчал.

— Ты хоть представляешь, что будет, если все узнают о нас и о том, чем мы занимаемся?

— Так я могу отказаться?

Аркадий Петрович обречено вздохнул:

— Конечно. Мы в любой момент можем прийти и изъять воспоминания об этом вечере.

— Изъять, у меня? Вряд ли.

— Или просто купить их у тебя.

— Продавать воспоминания? — Я покачал головой. — Никогда. Душой не торгую. Но обещать, что никому не расскажу о вас, могу. Да и не поверят мне, возникни у меня такое желание.

Я поднялся. Посмотрел на Нику – вид у неё был несчастный.

— Но я подумаю.

— Жаль, что он не согласился, такой материал пропадает, — Аркадий Петрович смотрел в широкую спину уходящего парня и удручённо качал головой.

— Ну, ты, шеф, даёшь, — Кай рассмеялся, — вот вроде и ума палата, и людей видишь насквозь, словно рентгеном просвечиваешь, а его не просчитал. Он вернётся, зуб даю, вот увидишь. На штуку баксов забиться могу. Бубновый интерес у него здесь, почище любого делового имеется.

Он посмотрел на Нику и подмигнул. 

8 

Я вертел в руках мобильник, никак не решаясь набрать номер. Наконец, открыл исходящие вызовы – вот они, одиннадцать цифр.

— Таша.

— Да. — Не голос – смесь эмоций. Радость, страх, ожидание и... и обречённость, словно она знала что-то такое, о чём я не подозревал.

— Таш... Я... Я еду домой.

Конец первой части.

Девушка немного отдышалась и спросила:

— Зачем ты это сделал?

— Что именно?

— Со Стигом так поступил.

Я пожал плечами и, не ответив, достал мобильный.

— Кай, Ника у меня. Ждите, через полчаса будем на месте. Надеюсь, у вас всё готово?

— Отлично, подхватим вас у метро и отвезём на место. Как всё прошло?

Я покосился на Нику:

— Бодренько.

Убрав телефон, я взял её за руку:

— Пойдём в метро.

Ника сжала мою ладонь и послушно пошла за мной.

— Тебе его жалко?

— Его нет. Тебя — да, он не из тех, кто такое спускает.

— Как раз такое он спустит, — я ухмыльнулся.

— Почему?

— Он зверь, а такие только силу понимают. Сейчас я показал ему, кто сильней. Он это запомнил и больше не полезет на рожон, тем более что я для него тёмная лошадка. Он попытается меня пробить – кто я, что я, и кто за мной стоит. У него это не получится.

Мы подошли к входу в метро, и я закончил:

— Подробнее объясню потом, если захочешь, а сейчас рот на замок, народу больно много, да и шумно внутри.

Мы прошли подземный переход, я кивнув:

— Давай к турникетам, я жетоны возьму.

— У меня проездной, — Ника помахала вынутым из кармана студенческим.

— Всё равно жди меня перед турникетом.

— Как скажешь, начальник, — Ника шутливо отсалютовала и, отжав тугую дверь, направилась к рамке металлодетектора.

Я посмотрел ей вслед и пошёл к кассам, но на полпути вспомни – жетоны я уже купил. Хотел ругнуться на себя и свою забывчивость, но сзади послышалось:

— Молодой человек, можно вас на минутку.

Я медленно обернулся. Ко мне направлялся полицейский, дежуривший на станции. Взгляд исподлобья, походка скованная, пальцы подрагивают на рукояти дубинки.

Я неторопливо пошёл к нему.

Чего ему надо? Что насторожило?

Бля!

Локтем я почувствовал рукоять пистолета, чуть-чуть выглядывающего из кармана куртки.

Пипец!

Я походу влип. Но почему он сразу не скрутил меня? Осторожничает? До конца не уверен, что у меня в кармане? Только недавно начал работать, не знает, что делать в таких ситуациях? Но ведь на такой случай инструкции должны быть, я так думаю.

Я машинально начал забирать слегка влево, чтобы находиться к камере видеонаблюдения спиной, хорошо ещё капюшон не снял.

Мы неотвратимо сближались.

Блин, что делать? Незарегистрированный ствол на кармане, да ещё переделанный в боевой, это не шутка, лет на 5–7 потянет.

Я осторожно скосил глаза на встревоженно смотревшую на меня Нику. Только бы она не подошла к нам. Только бы сообразила валить отсюда, но она стояла, растерянно хлопая глазами. А потом чуть подалась вперёд, словно собираясь подойти к нам. Я чуть не застонал: нет, вали отсюда, – и стрельнул глазами в сторону выхода. Ника, умница, девочка, поняла меня и, изменив движение, пошла к выходу.

— Да, офицер? — От волнения я заговорил, как в американских боевиках.

Офицер, а точнее – сержант, если судить по просветам на погонах, козырнул и представился:

— Сержант Мазурченко. Пройдите, пожалуйста, со мной.

Краем глаза я видел, как Ника исчезает за дверями выхода.

— Я что-то нарушил?

Я оглядел полицейского. Сержант Мазурченко был массивен, но масса эта состояла в основном из жировых отложение, мышц в нём не наблюдалось.

— Что у вас в кармане, — сержант кивнул на мой левый бок.

Сейчас он меня задержит, и подсадка, чем бы она там ни была, останется со мной, а через двое суток мне, по словам Кая, наступит кирдык.

Я стрельнул глазами по сторонам. Мне везло: станция была пуста. И даже контролёр в будке смотрела в другую сторону. Где напарник полицейского? В каморке следит за нами по монитору? В туалет отошёл? К другому выходу с инспекцией отправился? Сержант стоял между мной и выходом: не сбежишь, если только... Ну что же, пан или пропал.

— Сержант... — начал я, улыбаясь, и...

И ударил его в подбородок. Сержант дёрнулся, закатил глаза и начал медленно оседать. Я подхватил его и осторожно опустил на пол. Теперь всё зависело оттого, наблюдали за нами через камеру или нет.

От резкого движения за глазами на миг вспыхнула боль. Вспыхнула и погасла, только перед глазами начало двоиться. Я моргнул пару раз, и зрение вернулось в норму.

За дверями наметилось движение, народ спешил на станцию, но, кажется, никто не видел, как я рубанул сержанта.

— Помогите, человеку плохо. — Заголосил я, старательно пряча лицо.

Двери распахнулись, и к нам кинулось сразу несколько человек. От будки контролёра уже спешила одетая в форму женщина.

— Что случилось? — Спрашивали сразу со всех сторон.

— Не знаю, — я начал пятиться к дверям, — он вдруг побледнел, покачнулся и начал падать. Может, сердце?

Народу на станции всё прибавлялось. Люди галдели, обступив полицейского, и я, воспользовавшись суматохой, выскользнул в туннель, ведущий на поверхность.

Там я кивнул Нике: за мной.

Не оглядываясь, я всё ускорялся, торопясь выбраться на поверхность, до того как сержант очнётся и всё расскажет.

У лестницы на поверхности меня догнала Ника.

— Давай разными дорогами добираться, — бросил я, не глядя на неё, — на Кировской Кай с Саньком ждут, встретимся там.

Мне не хотелось расставаться с ней, мало ли что может случиться, но если менты нас вдвоём прихватят, будет ещё хуже, для неё, разумеется, мне-то хуже быть не могло.

 Я рванул вверх по лестнице, и зря – боль вернулась, ослепительной вспышкой, она полыхнула перед глазами, лишая зрения. Я остановился, потеряв ориентацию в пространстве, не хватало ещё сверзиться со скользких ступеней, и, прижав ладони к лицу, попытался проморгаться. Твою мать, как не вовремя!

— Нет, — Ника подхватила меня под руку, — тебе нельзя одному. Подсадка шевелиться начала. Можешь потеряться, как я.

Я с силой потёр глаза. Зрение вроде как возвращалось. К тому моменту, как мы выбрались из метро, всё прошло: и боль, и слепота.

— Быстрей, — я схватил Нику за руку, — на ту сторону, — я кивнул в сторону автобусной остановки. До неё было метров двадцать, не больше.

Мы перебежали дорогу.

Нам и здесь повезло: в последний момент мы заскочили в готовую отойти полупустую маршрутку.

— Что там случилось? — жарко зашептала мне на ухо девушка.

— Потом, — я поглубже запихнул пистолет в карман, — лучше скажи – номер маршрута какой?

Ника наморщила лоб, вышло смешно и красиво.

Господи, о чём я думаю? За нападение на полицейского мне не просто писец, а писец дважды пушистый. А я любуюсь чужой женщиной.

— Двадцать третий, — наконец произнесла она.

Двадцать третий, это не самый плохой вариант. Ничего, что в противоположную сторону. Доедем до Бекетова, там пересядем на нужный. Это даже хорошо, что двадцать третий, возвращаться будем другой дорогой. Надеюсь, успеем до автозавода доехать, прежде чем менты объявят на меня охоту. Ехать до пересадки десять минут, должны успеть.

Всю дорогу нервы были на взводе, я успокоился, только когда мы пересели и неслись в нужную нам сторону. Водитель Пазика торопился: то ли стремился обогнать конкурентов, то ли нагонял время.

Автобус был заполнен на треть. Это было плохо. Так нас легче запомнить.

— Ты как? — Спросила Ника, когда мы устроились в конце салона.

Я посмотрел на девушку. Выглядела она не в пример лучше, чем при нашей первой встрече. Глаза ясные, со смешинкой в глубине. Мертвенная бледность исчезла. Щёки порозовели, и я увидел, что лицо её усыпано веснушками. Мелкими и редкими. Терпеть не могу веснушчатых девушек, особенно таких, у которых веснушки не только на лице, но и по всему телу. Но сейчас мелкие рыжие пятнышки на лице Ники показались мне до ужаса симпатичными.

— В порядке. Рассказывай лучше.

— О чём?

— Не притворяйся. О подсадках, ходоках, Стиге и обо всём остальном.

— Долго рассказывать, давай потом. Ты лучше расскажи, что там, на станции произошло?

Я помотал головой:

— Ехать нам минут сорок, так что времени тебе на рассказ хватит.

— Это, правда, долгая история, давай как-нибудь потом.

— Коротко и сейчас. Детали можешь опустить.

— Без деталей, говоришь? — Девушка на секунду задумалась. — Ну, слушай.

Но прежде чем она начала рассказывать, в кармане зазвонил телефон.
Кай.

— Да.

— Вы где? — Голос встревоженный.

Я посмотрел в окно.

— К проспекту подъезжаем.

— На повороте сходите, мы вас на машине подхватим. Оранжевая буханка, не ошибётесь.

— Вы где раньше были? — Вышло зло, от раскачивающейся на неровностях дороги маршрутки, меня начало мутить.

— Ну, ты, паря, даёшь, сам твердил – я сам, я сам. Да и машина только сейчас освободилась. Или ты думал, у нас целый таксопарк?

— Ничего я не думал. Ладно, ждём.

Я спрятал телефон в карман и закрыл глаза. Мутило всё сильнее. Тело начала бить мелкая дрожь, а на лбу выступили капли холодного пота.

— Тошнит? — Ника приложила ладонь к моему лбу.

Я кивнул.

— Это подсадка. Но почему так агрессивно и так быстро? — Голос встревоженный. — Я не понимаю.

Я открыл глаза:

— Стиг, сука, мне в башку ногой засадил, как раз после того, как ты мне подсадку передала. Я сознание потерял. Может, просто сотряс заработал.

Я замолчал и сглотнул. Сейчас бы выкинуть всё из себя, но не в салоне же мне блевать. Ничего, скоро выходить, на улице должно полегчать.

Ника покачала головой:

— Это подсадка.

— Ладно, чего гадать. — Я тяжело поднялся. — Давай тормози этого лихача, а то проскочит остановку.

Ника вдавила кнопку звонка. Маршрутка начала притормаживать.

На улице мне и впрямь стало лучше. Я расстегнул куртку, подставив тело холодному ветру, позволяя ему выдувать из меня вязкую хмарь. Тошнота отступила, и я вздохнул с облегчением. Теперь от ствола избавится, и будет порядок. Я огляделся. На остановке пусто.

— Подожди меня, — бросил я Нике.

Отойдя поглубже в тень, я снял носки. Отщёлкну обойму и снял затвор. Из обоймы выщелкнул патроны. Тщательно всё протёр. В один сунул раму, завязал носок узлом и кинул в урну. Затвор, размахнувшись, зашвырнул в темноту. Обойму кинул в другую сторону.

Патроны ссыпал во второй носок, завязал его и окликнул тревожно оглядывающуюся девушку:

— Ника, — я протянул ей узелок, — будь добра, кинь в урну.

Я кивнул на мусорку на противоположной стороне дороги.

Она взяла мой носок с завёрнутыми в него патронами без удивления и брезгливости. Кивнула и перебежала пустую дорогу.

Едва она вернулась, как к остановке подкатил ярко-оранжевый Уазик. С водительского сиденья мне махал Кай.

5

В тепле машины, тошнота, отступившая на улице, вернулась, была она не столь сильной, как прежде, но всё равно, неудобство доставляла преизрядное. Едва мы уселись на сиденье, Кай вдавил педаль газа в пол. Тряска и бензиновая вонь в салоне совсем расклеила меня. Тупо заныла голова, тело охватила слабость, и я безвольной медузой растёкся по неудобному и жёсткому сиденью. Я потел, словно в лихорадке. Пот был неприятно липким и холодным. Хотелось закрыть глаза и уснуть. Но едва я смыкал веки, меня начинало кружить по салону, словно с жуткого похмелья, а желудок стремился на волю.

Я поймал встревоженный взгляд Кая в зеркале заднего вида:

— Что-то ты хреново выглядишь.

— Подсадка, активничает, — Ника обняла меня за плечи и принялась вытирать лицо, — торопиться надо, Кай, как бы она ни растворилась.

— Сам вижу. — Кай до хруста сжал зубы. — Быстрее никак, гайцов на дороге как грязи, тормознут, вообще никуда не приедем. Так что терпите. Ты тереби его, не давай отрубиться. Говори чего-нибудь, он пусть отвечает. Вырубится – труба ему.

— Фил, ты терпи, — шептала мне на ухо Ника, она всё гладила меня по лицу и гладила, от нежных прикосновений становилось легче, — терпи. Слышишь? Давай, не молчи. Расскажи, что в метро произошло? Как ты от мента отбрехался?

— Какого мента? — Вступил в разговор Санька, до этого молчавший.

— Слышь, паря, ты давай всё сначала рассказывай, — перебил его Кай, — а то я по телефону ничего не понял.

Я сглотнул, отправляя неприятный комок, подобравшийся к самому горлу, обратно в живот, и рассказал, что произошло. Рассказ помог отвлечься от слабости, охватившей меня. Но едва я закончил, меня снова начало колотить.

— Дела. — Протянул Кай, взглянул на меня в зеркало заднего вида и добавил. — И дела аховые. Причём от слова очень. На Стига плевать, этот мудила заслужил то, что получил, с ним, пусть пахан и альянс разбирается, а вот мент этот в метро... — Кай покачал головой, — я не говорю, что ты поступил неправильно, но... — он вздохнул, — это серьёзно.

— Бля, Кай, — подал голос Санек, — как бы они план перехват ни объявили, не дай Бог, нас с ним примут, пойдём как террористы.

Санек беспокойно ёрзал и постоянно поглядывал в зеркала заднего вида, словно высматривал погоню.

— Придурок, ты что – колосовских боевиков пересмотрел? Какой на хрен перехват, это же Россия.

— Не, ну, а чё? Расскажет этот ментяра, как его рубанули и о стволе. Ты чё, хочешь сказать, что поллиционеры не зашевелятся? Искать его не станут? Рожа его, небось, на камерах осталась.

— Я и не говорю, что не станут, — Кай взял с торпеды сотовый, — но и бредить не надо по поводу перехвата, ты ещё скажи: план «Невод» введут.

Он быстро набрал номер.

— А... — начал Санек.

— Тихо. — Шикнул на него Кай.

— Аристарх Иванович, дорогой, слушай, тут такая свистопляска... — он быстро пересказал мою историю, — помоги, пробей по своим каналам, что там и как, ладно? Прикрой нас, если что. Да. Да. Понял. Позвоню. Куда? На базу. Сам говоришь, хочешь на героя посмотреть? — Я поймал его лукавый взгляд в зеркале. — Приезжай. Минут через двадцать. Если чего... — Он быстро три раза переплюнул через левое плечо. —...не приключится. Понял. До встречи.

— Юрист это наш. Велел пахану перезвонить. — Пояснил он. — Сам понимаешь, я мелкая сошка, такие дела там, — он кивнул на потолок кабины, — решать должны. Только ты не расслабляйся больно, ты не наш, понял? Из-за тебя, можно сказать, такая буча закрутилась. Не влез бы ты, всё по-другому было бы.

— Не факт, — отозвалась Ника, она сидела рядом и непрестанно гладила меня по лицу. — Не факт, Кай, если бы я подсадку ему не перекинула, она бы меня сожрала.

— А, — Санек махнул рукой, — если бы он в арке руками махать не начал, мы бы уже на базе были.

— А я тебе говорю, — упрямо повторила Ника, — если бы не он, я бы растворила подсадку в себе.

— Ника, — Кай тыкал пальцами в клавиши телефона, — не елозь, а то я не вижу – что у тебя к нему козырный интерес. Всё тихо.

Он быстро начал что-то говорить в трубку, но я его не слышал. Дурнота с новой силой принялась за меня. Ещё чуть-чуть, и я потеряю сознание.

— Ника, — позвал я девушку. — Не молчи, расскажи что-нибудь, а то я вырубаюсь.

— Не смей, — голос встревоженный, — не теряйся, потеряешься – мы тебя не вернём.

Я постарался выпрямиться:

— Расскажи если не о вас, то о том, как ты потерялась, вы вроде как команда.

— Конечно. — Она кивнула. — Стечение обстоятельств. Мы, когда от объекта возвращались, в аварию попали.

— Козёл какой-то подрезал, — влез в разговор Санька, — мы на встречку вылетели, прямо лоб в лоб, с джипарем.

— Меня лбом и приложило о подголовник, — продолжила Ника. Очнулась в больничке. Ничего не пойму. Вот едем, а вот я уже на койке. Добралась до мобильника, Каю позвонила. Договорились встретиться в той арке, в которой ты меня отбил, — Ника улыбнулась, — от больницы до неё недалеко.

— Мы пока с хозяином иномарки разбирались, пока гайцов ждали, — вновь вступил в разговор Санька, — столько времени потеряли. И не уйдёшь ведь. Владельцем тачки числюсь я, а за рулём Кай.

— Я лбом хорошо приложилась, вот подсадка и активизировалась. Когда спишь или без сознания находишься, контроль теряешь, и процессы растворения защит быстрей идут. Да и удар, наверное, оболочку повредил. Так что ты держись, сознания не теряй.

— Держись, парень, пахан прикроет, — отозвался Кай, закончивший говорить по телефону, — вот только разговор к тебе серьёзный будет, после всей этой свистопляски.

Я молчал, меня слегка отпустило, но говорить не хотелось, больно непонятный разговор получался. Я просто смотрел на покачивающееся надо мной лицо Ники, пытаясь не провалиться в беспамятство, и слушал их рассказ.

— Я отправилась к месту встречи, а по дороге теряться начала, не пойму, какие воспоминания мои, какие чужие. Ты, кстати, ничего такого, необычного, вроде как не своего не чувствуешь? Воспоминания там – не свои, чувства?

— Нет, дурнота только и голова болит.

Они переглянулись.

Вид у Ники был такой, словно она вот-вот заплачет: Кай хмурился всё сильнее, а Санек беспрестанно ёрзал на сиденье.

— Вот мы и состыковались, в той арке, — голос у Кая был преувеличенно бодрым, — а тут ты такой красивый, за девушку вступить решился.

— Я и говорю: он во всём виноват.

— Это ты, дурак, во всём виноват, — закричала Ника, — ты.

— Тихо вы. Все виноваты, и никто. — Кай вздохнул. — Судьба, мать её, через колено.

Меня уносило куда-то вдаль. Казалось, не в грязном салоне разбитого авто я еду, а качает меня на морских волнах. Хрип работающего двигателя, сменился звуками ночного леса.

— Он уходит! Уходит! Кай, что делать?

Донёсся до меня женский плач. Кто это? И кто уходит? И куда?

Лицо Ники, склонившееся надо мной, начало странным образом трансформироваться. Изменился овал лица, глаза сменили цвет на голубой, волосы удлинились, из тёмных и вьющихся, став светлыми и прямыми. Губы, ставшие сочнее и больше, что-то шептали. Будто бы имя, только я никак не мог разобрать чьё.

Ника трясла Фила за плечи. Он уходил. Тело обмякло и начало сползать с сиденья. Девушка попыталась удержать его, но он был таким тяжёлым. Единственное, что ей удалось, это не дать ему ударится головой о пол кабины. Ника склонилась над ним, глаза почти закатились, а голова болталась на шее, словно у покойника. За льющимися потоком слезами она почти ничего не видели.

— Кай, — рыдания сотрясали худенькое тело, — Кай помоги, он почти отключился.

Кай с рычанием повернулся к ней. Грязно выругался. Парень почти ушёл. Дыхание редкое, только веки чуть подрагивают.

— Не давай ему отключится, Ника, не давай. Нам ехать пять минут. Как хочешь, но приведи его в себя. Хочешь, водой обливай, хочешь, по морде бей, но чтобы он очнулся.

— Держи, — Санек протянул Ники полтора литровую бутылку с водой. — Лей на него, и уши растирай.

Девушка начала лить холодную воду на голову Фила. Глаза его заморгали, губы зашевелились, что-то шепча. Ника принялась с силой растирать ему уши, а после, в отчаянье, размахнулась и с силой залепила ему две оглушительные пощёчины.

Хлясь! Хлясь!

Что-то больно ударило меня по лицу. Лицо незнакомки пропало. На меня опять смотрела Ника.

— Что? Зачем? — Губы почти не повиновались.

— Фил, не отключайся. Мы почти приехали.

— А? — Я попытался сесть. Ника бросилась мне помогать. — Как?

— Ты, дурак, чуть не ушёл! — девушка плакала и смеялась одновременно.

— Нет, как ты узнала моё настоящее имя?

— У тебя, что, других забот нет? — Ника обхватила мою голову руками и прижала лицо к своей груди. — Ещё чуть-чуть, и ты бы не вернулся.

— Кха-кха-кха, — я прочистил горло, странно, но я чувствовал себя почти нормально – ни тошноты, ни боли, если бы только не эта проклятая слабость. — Не, я не помру, пока не узнаю как.

Через тонкую ткань футболки я, под мягкостью груди чувствовал, как бешено колотится её сердце.

— Тогда ты никогда этого не узнаешь.

— Приехали. — Кай начал тормозить. — Слава Богу, успели.

Я успел заскочить в последний вагон, а вот посмотреть, по какой ветке идёт электричка, нет.

Вагон полупустой. Я подсел к средних лет хорошо одетой женщине.

— Пардон, мадам, — я нервно осклабился, блин, зря это я ещё напугаю её. И точно женщина посмотрела на меня с испугом, — я просто хотел узнать, мы до Горьковской едем?

— Мы? — Дама испуганно заморгала.

— Я имею в виду поезд, — уточнил я.

— Да, — она быстро и часто закивала.

— Спасибо.

Я вежливо поблагодарил, и на всякий случай перешёл в другой конец вагона. А то мало ли, с испуга к мусорам на станции обратится, а у меня и времени нет, и ствол на кармане.

Я развалился на сиденье, внезапная усталость от нервяка навалилась на меня тяжёлым удушливым одеялом.

Ехать двадцать минут, есть время привести мысли в порядок и как следует всё обдумать. Я ощутил, как во мне сейчас борются два, по сути своей противоположных, но одинаково сильных чувств. Как два желания рвут мой дух на части, словно взбесившиеся кони.

Первое – это страх. Страха такой силы я не испытывал ни тогда, когда лежал за печкой и слушал напевные сказки матери о леших, русалках, Кощее бессмертном и прочей нечисти. Ни тогда, когда я впервые, со старенькой дедовской берданкой, пошёл с отцом в лес; ни тогда, когда подростком, один, через полстраны добирался из лесного хутора в незнакомый мегаполис; и даже все мои полукриминальные приключения не вызывали у меня такого ужаса, какой я испытывал сейчас, влипнув не просто в крутое дело, а в такое, что может стоить мне жизни.

Второе – азарт и возбуждение. Небывалое ощущение жизни оттеняло ужас, бьющийся в теле.

Никогда я ещё не чувствовал себя таким живым – материальным и одушевлённым. Ни тогда, когда я стоял над тушей собственноручно подстреленного матёрого секача. Ни тогда, когда слушал исповеди тех, кто подвозил меня, когда я рванул из отчего дома, аки птица, на волю. Ни первый мой любовный опыт, как платонический, так и плотский, и рядом не лежал по жизненному заряду, гуляющему сейчас по телу.

Желание, чтобы всё поскорей закончилось, и я оказался в тёплой постели рядом с податливой и готовой на всё Ташей, боролось с жаждой испить чашу знаний нового приключения до дна. Испить, и прикоснутся к чему-то неведомому, лежащему за гранью моего бытового понимания, такому удивительному и никак не укладывающемуся в рамки обыденного.

Это же надо – память, она им должна. Я криво ухмыльнулся. Память, а что он имел в виду под этим? Воспоминания? О событиях? Людях? Знаниях? Чувствах? Или... Но тут мои мысли оборвал динамик, прохрипевший название нужной мне станции.

Я опережал Нику минут на десять, самое большее на пятнадцать. Минус две минуты, что я затратил на дорогу от метро до автобусной остановки. Итого – время было.

Минуты сменяли друг друга, а Ники всё не было. Мимо меня на круг ушёл уже третий канареечного цвета Пазик с неоновым 138 номером на лобовом стекле.

 Я вспотел от напряжения, хоть до этого начал замерзать, температура опускалась всё ниже.

Сколько у них там вечерний интервал? Минут семь-восемь? Ника должна была уже подъехать. Или сошла по дороге? Или раньше приехала? Нет, не могла, запас времени у меня был. Или это я прозевал девушку? Нет, не мог, на конечной выходило не так много людей, чтобы можно было затеряться в толпе.

Поначалу я кидался к каждой подходящему маршрутному такси, но люди на остановке стали нехорошо на меня поглядывать, и я прекратил суету – встал чуть сбоку от остановки и принялся, наблюдал за приезжающими.

Четвёртая маршрутка ушла от остановки, так и не привезя нужного мне человека. Я нервно принялся грызть ноготь на большом пальце, вот это совсем нехорошо, – в бессильной злобе я до хруста сжал зубы. Но вслед за отошедшей маршруткой почти сразу к остановке подошла следующая, и я расслабленно выдохнул. Ника была в нём. За светящимися окнами салона я разглядел силуэт с растрёпанными волосами и поникшими плечами. Подавив желание броситься к автобусу, я отошёл вглубь тени, падающей от навеса остановки.

Нога за ногу, еле передвигая ногами, девушка выбралась из салона и, пошатываясь, пошла прочь от автобуса. Я обождал немного и пошёл следом, решив не подходить к ней сразу. Мало ли чего она учудит, Ника была явно не в себе, а народу кругом много. И он, народ, в смысле, может, неправильно меня понять, чего это здоровенный лоб пристаёт к девушке, и патрульных вызвать, а это, ни мне, ни Нике не надо.

Пройдя вдоль матово-светящихся витрин, Ника, свернула в слабо освещённый переулок. Я неслышной тенью следовал за ней. И только дав девушке углубиться во тьму дворов, я догнал её и пристроился рядом. Она брела, низко опустив голову, вьющиеся волосы закрывают бледное лицо, руки безвольно висят вдоль тела. Я шёл рядом, но девушка никак не реагировала на моё присутствие. На ходу я заглянул ей в лицо. Глаза пустые, лицо вялое, словно стёкшее вниз с костей.

Дела! Да она, похоже, совсем в ауте. Как на ногах только держится?

Я осторожно прикоснулся к её плечу, позвал негромко:

— Ника.

Она остановилась и посмотрела на меня. Через пару секунд в глазах, вялых, словно у снулой рыбы, появилось осмысленное выражение, а на губах возникла и исчезла тень улыбки.

— П-п-п-ривет, — голос запинающийся и безжизненный.

— Привет, — я покивал, — ты как?

Блин, какой глупый вопрос. Будто не видно, что она совсем никак.

— Что-то совсем плохо. Мысли путаются, ничего не понимаю. Кто я, куда иду? А тебя увидела и вспомнила: мне домой надо.

Она снова попыталась улыбнуться:

— Проводишь?

Я кивнул и сказал:

— Ника, тебе привет от Кая с Саньком. Ты таких персонажей помнишь?

Она стояла, покачиваясь и переминаясь с ноги на ногу, глаза снова становились пустыми, как у дауна.

— От кого? — Она наморщила лоб. — Как ты сказал?

— Кай и Санька.

В глаза её начала возвращаться жизнь.

— Да. Мне надо закончить дело.

Я стоял, сжимая в руке мобильный телефон, готовый в любой момент набрать номер Кая. И сам не понимал – почему медлю.

— Сколько времени? — Глаза Ники стали совсем живыми и осмысленными.

Я бросил взгляд на дисплей телефона:

— Скоро девять вечера.

Ника закрыла глаза, а потом произнесла непонятное:

— Времени до полуночи, должно быть. Почему так быстро? Почему подсадка такая агрессивная?

— Ника, меня послали за тобой. Кай и... — я не знал, как зовут их главного, и повторил за Каем, — пахан, я не знаю...

Она открыла глаза и зашептала лихорадочно, крепко уцепив меня за отворот куртки и почти прижавшись ко мне лицом:

— Ты поможешь мне, Фил, поможешь?

— Именно за этим я здесь.

Я взял её ладонь в свою. Какая же она маленькая и холодная.

— Я отвезу тебя, и ты отдашь...

— Нет, нет, слишком поздно, мы не успеем.

Ника вцепилась в меня второй рукой и склонилась ко мне так близко, что я почувствовал горько-ментоловый вкус её дыхания.

— Они не успеют, и я... я умру, даже хуже, понимаешь? Я видела это. То, что происходит с ходоками, растворившими в себе подсадку. Это много хуже смерти.

— Хорошо, хорошо, — я обнял девушку за плечи, — я помогу тебе, говори, что надо делать.

— Пойдём ко мне, там я всё сделаю. Тут недалеко.

Идти и вправду оказалось недалеко. Буквально несколько домов, и мы у подъезда старого, выкрашенного в грязно-серый цвет, дома.

Ника зашарила по карманам джинс. Связка из трёх ключей. Большого, жёлтого цвета, как от старых врезных замков. Совсем маленького, видимо, от почтового ящика, и таблетка электронного – от домофона. Дрожащие пальцы не удержали ключи, и они стремительно пролетели в грязь под ногами.

Ника успела слабо ойкнуть, а я поймать связку у самой земли.

Пиликнул электронный замок, и мы в полутьме подъезда. Тут силы окончательно покинули Нику, и она начала оседать, съезжая спиной по грязной стене. Я подхватил её на руки.

— Третий этаж, дверь направо. Пожалуйста, поторопись.

Я пулей взлетел к нужной квартире. Дверь старая, деревянная и обшарпанная, с оплавленным пластиком полукружья глазка. Ключ вошёл в замочную скважину, один поворот, второй – и мы в квартире.

Я пронёс Нику через короткий отрезок коридора в комнату.

— Выключатель слева, — голос еле слышен.

Я опустил девушку прямо на пол. Скинул куртку и, нашарив рычажок выключателя, опустил его вниз. Комнату залил тусклый и противный жёлтый свет. Я глянул вверх: с солидного, высотой ни как не меньше трёх метров потолка, свисала лампочки Ильича. Вот уж не думал, что кто-то ещё пользуется лампами накаливания. Видать, Ника бывает здесь редко.

Я наклонился над девушкой. Выглядела она ещё более скверно, чем на остановке. Кожа бледно-матовая, словно похоронный саван, лицо всё в мелких капельках пота, дыхание частое и прерывистое.

— Ника, что делать?

Я потряс девушку за плечо. Веки дрогнули и приоткрылись. Взгляд блуждающий.

— Ника, соберись, — я приподнял ей голову и ладонью отёр лицо. Пот был ледяным.

— Да, — глаза её, наконец, открылись. — Там в комоде...

Я оглянулся: за моей спиной высилась старинная горка.

— В левом... верхнем... ящике

Я осторожно положил голову Ники на грязные доски пола и бросился к горке. Рванул на себя ящик, гадая, что в нём мне нужно. Искать долго не пришлось. В ящике лежал всего лишь один предмет. Завёрнутая в бархатную тряпку тяжёлая многогранна призма зелёного стекла.

— Ника, слышишь? Соберись. — Я вновь приподнял её голову, а затем, сев на пол, устроил девушку у себя на груди в полусидячем положении. — Давай, твою мать, — заорал я, гладя её по щекам и видя, что она никак не реагирует. — Что делать? Девочка, да очнись ты.

Я так сильно встряхнул Нику за плечи, что её голова замоталось на шее, словно на ниточке. Я испугался, что что-нибудь сломал ей, но она открыла глаза – медленно и мучительно.

— Держи. — Я вложил в безвольно-вялые и холодные пальцы призму. — Что делать?

Ника сглотнула, провела сухим языком по растрескавшимся губам и прошептала:

— Не так, под лампу пересядь.

Я послушно, с ней на руках пересел под лампочку.

— Смотри в призму.

Девушка смотрела на меня, сквозь зелень стекла, поворачивая призму то одной гранью, то другой. Я видел, как глаз Ники то увеличивался, то уменьшался, а потом ребро призмы отразило тусклый свет лампы ослепительным зелёным лучом.

Луч вошёл мне в глаз, и сознание затопила боль, острая, словно грань стеклянного осколка. Боль появилась и исчезла, оставив в глубине головы ощущение тяжёлого металлического шара. Казалось, он юлой раскручивается в мозгу. Ника обмякла в моих руках. Призма выскользнула из рук и откатилась к стене. Я не удержал ставшей вдруг тяжёлой голову и уткнулся лбом в макушку девушки. Шар в голове продолжал раскручиваться.

Хрясь!

Дверь, вышибленная сильным ударом, распахнулась.

В комнату кто-то шумно ввалился. Меня швырнули на пол и выдернули Нику из моих рук. Я поднял словно налитую свинцом голову. Двое в кожаных куртках, несли потерявшую сознание девушку прочь из комнаты. Надо мной склонился кто-то высокий, с белыми, забранными в конский хвост волосами, облачённый в кожаный двубортный плащ и кожаные брюки со шнуровкой по бокам. Я начал подниматься, рыча, что-то невнятно-угрожающее. А потом этот кто-то поднял ногу и с силой опустил её на мою голову. Шар в моей голове взорвался гранатой, и меня накрыла тьма.

Свет возвращался рывками, неся боль, но не ту режущую, что пронзила мою голову зелёным лучом из призмы, а привычную, какая бывает после неудачной драки. Надо мной на шнуре раскачивалась лампочка. Я лежал на спине, неловко подогнув под себя ноги. Болела голова, лицо, особенно нос. Я пощупал его. Беззвучно выругался. Этот беловолосый в коже, таки своротил мою гордость.

Я зажал нос обеими ладонями.

Ха!

Резкий поворот. В голову опять вошла боль. Вошла и... вышла. Нос встал на место. Я сглотнул. Сел. Голова закружилась. Но ощущение тяжёлого шара, засунутого мне в голову, прошло.

Я нашарил в кармане мобильник — 21:10. Без сознания я пробыл недолго, пару минут всего. Открыл контакты. Слово из трёх букв, но не то, что я употребляю в пылу ярости.

Мне ответили почти сразу.

— Ты нашёл её?

— Ты не охренел, уголок, — захрипел я в трубку, — зачем так подставлять.

— Ты о чём, парень? — Такое удивление в голосе не подделаешь.

— Нику забрали.

— Кто, бл..ть, кто? — Кай ревел как раненый медведь.

— Хрен с белыми волосами, весь в коже.

— А-а-а, — голос был полон отчаянья, — ей звездец, мы не успеем.

— Не пыли, — я кое-как сел и кратко рассказал, что произошло, после того как мы расстались.

— Значит, подсадка у тебя. — Задумчиво отозвался Кай.

— Я не знаю, что такое подсадка, — боль в голове отступила, сосредоточившись в области носа, ладно, это я как-нибудь переживу, не впервой, — но, по-видимому, да.

— Это решает дело ровно наполовину. Мы получили отсрочку. Но Ника всё равно необходима, чтобы достать из тебя подсадку. Это долго объяснять. Говори адрес, мы сейчас подъедем.

— Кто забрал Нику?

— Это Стиг – петушара позорный, и как узнал. Мы обычно по разным направлениям работаем.

— Ты знаешь, куда они могли её отвезти?

— Ну, есть у них там поблизости шхера одна.

— Говори адрес.

— Не дури, мы сейчас...

— Адрес.

Я подполз к куртке и проверил карман. Пистолет был на месте, в левом боковом кармане.

— Не дури, парень, это...

— Адрес, быстро, — оборвал я его, — а вы ждите звонка.

Кай тяжело вздохнул и назвал адрес.

— Сколько у меня времени? — я был уже на лестнице.

— Обычно у ходока есть трое суток, но после второй подсадки меньше, да и ты не подготовлен...

— Сколько? — я почти рычал.

— Сутки. Двое? Около того.

— Времени вагон. Сколько бойцов у Стига.

— Вместе с ним шестеро, но сейчас четверо.

Я отключил телефон.

Адрес, который мне назвал Кай, я знал. Старый, дореволюционной постройки особняк. Четыре помещения. Два на втором этаже, два на первом. Насколько я знал, на первом этаже находился магазин, на втором – репетиционная точка и всегда закрытая дверь. Вот там, наверно, и находилась база Стига.

Я вывалился на улицу. В это время в кармане трелью взбесившегося соловья разразился мобильник.

Я посмотрел на дисплей и мысленно застонал: Таша, как же я забыл о ней. Поколебался, но всё же ответил.

— Да.

— Ты где? — Голос со слезами и нотами истерики.

— Извини, милая, — врать не хотелось, но и говорить правду тоже, — у меня дела образовались, буквально на пару часов, прости, что сразу не позвонил.

 — Ты с ней, да? Я так и знала.

Голос уже не на грани слёз, нет, я словно наяву видел, как глаза Таши пролились влагой, и по макияжу проложили дорожки капли слёз.

— Нет, Таша, — спрашивать, кого она имеет в виду глупо, и так понятно – Нику, — не с ней.

— Но это с ней связано, да?

Плачет, точно!

— Отчасти Таша, отчасти. Прости, не могу сейчас говорить, правда, милая. Я разгребусь и всё-всё тебе расскажу. Целую, пока.

Расскажу, подкорректирую историю и обязательно расскажу. Таша, прости, но не сейчас. Ты там, в тепле, а она чёрт знает, где и с кем.

Я отключил телефон и побежал.

До нужного мне дома было пару кварталов, так что до места я добрался быстро.

Старый двухэтажный дом. Ветхий, грязный и обшарпанный, прямо-таки всем своим видом кричащий: отремонтируйте меня. На первом этаже закрытый уже музыкальный магазин. На втором – две двери, с ведущими к ним наружными лестницами. Та, что справа – деревянная, с прибитой гитарной декой, репетиционная точка местных рокеров. Левая – металлическая, крашенная коричневой краской.

Я вдохнул, с силой выдохнул и перешёл улицу. Вблизи стали слышны ритмичный перестук барабанной установки, запилы электрогитары и скрипичное подвывание. Репетиция в самом разгаре. Хорошо. Значит, шума, устроенного мною, никто не услышит.

Я достал телефон.

— Кай, имена тех, кого сейчас нет, знаешь?

Сиплый врубился сразу:

— Леший и Ведьма, а...

Я отключился.

Вот она, обшарпанная дверь. Я подёргал за ручку – заперто. Тогда заколотил в филёнку что есть сил.

— Кто? — глухо донеслось из-за двери.

— Стиг, это Леший, — зачастил я, — открывай, я такое расскажу, не поверишь. Да, давай быстрей, — я начал пинать дверь.

— Да, чтоб тебя, чего ломишься, сейчас открою.

Повезло, человек за дверью явно не отличался умом, а то задал бы пару вопросов, чтобы прояснить личность пришедшего, или с дисциплиной в команде Стига было не очень, и дверь они открывали кому не попадя.

Замок лязгнул, и дверь начала открываться. Я покрепче ухватился за ручку и со всей силы, на случай цепочки, рванул дверь на себя. Цепочка была, но стоявшему за дверью это не помогло. Со звоном она лопнула и просыпалась сломанными звеньями мне под ноги. Я ухватил стоявшего на пороге за грудки, заметив удивлённые глаза, и резко дёрнул, впечатывая лоб в его переносицу.

Лицо стрельнуло болью, но это было малой платой за радость видеть под ногами потерявшего сознание противника. Я захлопнул за собой дверь и достал пистолет. Небольшой коридор и три двери – прямо, направо и налево. Выбор прямо как перед былинным богатырём. Но долго выбирать мне не пришлось. Справа раздалось:

— Сивый, кто там.

Я распахнул правую дверь. Картина маслом. В центре на стуле, Ника, вытирает кровь с уголка губ, в окружении троих ребят. Точнее, двоих парней и девицы. Все как на подбор в коже. На парнях кожаные штаны и жилетки прямо на голое тело, руки в татуировках, в ушах пиратские серьги, видать, боевиков пересмотрели. Девица в чулках, сеточках, кожаной мини-юбке и такой же жилетке. Симпатичная стервочка – пухленькая, грудь так и рвётся на волю из кожаного плена, волосы выбелены, как у главаря, на лице агрессивный макияж, в ушах серёжек больше, чем у моей Таши. Не, ну точно фильмов пересмотрели. У дальней стены, закинув ноги на стол и откинувшись на стуле, сидел беловолосый, тот, что меня вырубил, надо думать, Стиг.

При моём появлении троица, окружавшая Нику, обернулась, а беловолосый, скинув ноги на пол, начал вставать.

Я улыбнулся и, ткнув в его сторону стволом, скомандовал:

— Сидеть. А вы, — я кивнул кожаным, — руки в гору и к стене.

Видя, что они не пошевелились, я рявкнул:

— Быстро.

Кожаные хоть и отступили на шаг, но испуганными не выглядели.

— Ты чё, оху... — Стиг не послушал меня и встал.

Я не стал танцевать вокруг да около, и плести словесное кружево, а просто навёл пистолет на лампу, стоящую на столе, и два раза плавно нажал на спуск.

Первый выстрел был холостой. Пороховые газы просто вытолкнули перемычку, мешающую стрелять из ствола. Второй вдребезги расколошматил стекло абажура. Стеклянное крошево веером разлетелось по комнате, один осколок чиркнул беловолосого по лбу, оставив длинную, моментально набухшую кровью, царапину.

— Ника, ты как? — Я не сводил взгляд с плюхнувшего на стул Стига. Держа боковым зрением кожаных. Они, наконец, соизволили отойти к стене.

Главарь сверлил меня взглядом. Злобным, но не испуганным. Он явно бывал в подобных переделках.

— Более-менее, — отозвалась девушка.

— Тогда давай сюда.

Дождавшись, когда она оказалась за моей спиной, я обернулся к троице, замершей без движения:

— Ремни сняли.

Они переглянулись, но не пошевелились.

— Оглохли?

Парни посмотрели на главаря. И только после его кивка, повиновались. Два ремня упали на пол.

— Фил, не надо, — раздался из-за спины голос Ники.

— Тихо.

— Вяжи руки. — Я кивнул девице в мини-юбке.

Та с вызовом посмотрела на меня.

— Как хочешь, — я пожал плечами и прицелился правому парню в ногу.

Девица фыркнула и, подняв ремни, принялась вязать парням руки.

— На пол.

Парни не отреагировали. Крутые какие.

Два удара под дых, два коротких стона. Вот теперь порядок – оба на полу.

— Рядом, — я кивнул девице.

Она бросила взгляд на мой кулак и улеглась на пол, смешно оттопырив пышный зад. Смотрелось ничего так – эротично.

— Хороший удар. — Спокойно прокомментировал главарь. — Тибеди ещё никто не вырубал с одного удара.

Я обернулся, он сидел, как и до моего появления – закинув ноги на стол и скрестив на груди руки, со спокойно-отрешённым лицом.

— А тебя? — спокойно поинтересовался я.

— Что меня? — вопрос был совсем ненужным, он и так понял, что я имею ввиду. Но люди устроены так, что даже самые отважные в момент опасности становятся излишне болтливыми, словно стараются оттянуть момент перехода словесной конфронтации в физическую.

— Тебя вырубали?

— Попробовать хочешь? — он поднялся со стула.

— Почему попробовать? За мной должок. — Я двинулся в его сторону.

Стиг весь напрягся, он, наверное, был хорошим бойцом: тело сухое и жилистое, а костяшки на кулаках огрубелые. Боксом занимался или каким-нибудь восточным единоборством. Я в них разбираюсь примерно как забулдыга в сортах Баварского пива, но...

Но за мной были кондиции, благодарить за которые мне следует родителей, помноженные на годы, нехилых таких занятий гиревым спортом и пятиборьем, и бесконечное число уличных драк, которые в юности я затевал по поводу и без. Так что шансов у него не было.

Между нами было шага четыре, не больше. Я шёл с опущенными руками. В левой пистолет, правая пустая. Взгляд глаза в глаза, он весь подобрался в ожидании нападения. Периферийным зрением я увидел, как пальцы его правой руки сжались в готовый ударить кулак.

И ударил первым. С опущенных рук. Я мог бы ударить боковой, но была, и довольно большая вероятность того, что я проломлю ему височную кость, а убивать мне не хотелось. Он же меня не добил. Прямой удар, снизу вверх – прямо в нос. Он дёрнулся, пытаясь сбить мою руку, но не успел. Раздался хруст сломанного носа. Голова откинулась назад, глаза закатились, и Стиг тяжело упал между столом и стеной.

— Сука-а-а-а! — Протяжно завизжала девица и бросилась на меня, отводя руку для удара.

Я пригнулся, пропуская плюху над головой. Моя рука на автомате, рефлексы, так их растак, вошла ей в живот, прямо в солнечное сплетение. Я лишь успел чуть придержать удар, так чтобы не вынести ей позвоночник из спины. Крик захлебнулся, и девица, глотая воздух широко раскрытым ртом, скрючилась на полу.

— Уходим, — Ника послушно вышла.

Я огляделся: побоище знатное, почти как мамаево.

— Адью, — я отсалютовал лежащим на полу пистолетом и покинул помещение.

Я вздохнул: кажется, я слишком много раз сегодня слышал – не лезь не в своё дело. И от этого захотелось не просто влезть, а забраться в это не своё целиком, и хорошенько там потаптаться.

— Ты уверена?

— Да.

— А я вот уверен, что нужна.

— Ты уверен? — Ника словно передразнивала меня.

Я смотрел ей в глаза, были они словно у заблудившегося ребёнка – тоска и страх пополам с надеждой. Но, помимо этого, я прочёл в них вызов. А на вызовы я отвечаю всегда, особенно если они исходят от понравившейся мне девушки.

— Уверен.

— Смотри, но это изменит твою жизнь, навсегда. — Она говорила так тихо, что я еле её расслышал.

Я пожал плечами:

— Там и менять-то особо нечего.

Ника улыбнулась:

— Тогда проводи меня до метро.

Она отвернулась от меня и на нетвёрдых ногах пошла вниз.

— О большем я и не мечтал, — пробурчал я под нос и, переправив Ижа из-за пояса в боковой карман куртки, поспешил за ней.

На улице подмораживало всё больше. Я поёжился и накинул капюшон: шапку я второпях забыл. Глядя на неверные движения девушки, я предложил:

— На руку обопрёшься?

Она благодарно кивнула и взяла меня под локоть.

Мы шли в сгущающихся сумерках. До метро было минут десять пешего хода, но с учётом Никиной скорости, пройдём мы вдвое дольше.

Чтобы не молчать, я спросил:

— Ты зачем не своим именем назвалась?

— Что? — Она на миг оторвала взгляд от дороги. — Ты о чём?

— Ты назвалась Наташей, тебя ведь не так зовут.

— Что, правда?

— То, что тебя не так зовут, или то, что ты назвалась не своим именем.

Взгляд стал растерянным.

— Я не помню.

Я вздохнул:

— Чего ты не помнишь?

— Того, что назвалась Наташей.

— Ты издеваешься?

— Нет.

— Ширяешься?

— Что?

— Дурь по венам пускаешь, колешься, употребляешь наркотики?

— Нет.

— Тогда в чём дело?

— Не знаю. Я... Я потерялась.

— Потерялась?

Я совсем ничего не понимал.

— Заблудилась. Я... У меня сейчас всё как в тумане. Мысли путаются. Воспоминания перемешиваются, словно они не мои. Я плохо себя чувствую, мне надо домой и... или куда-то ещё, у меня какое-то дело было... есть, но я не помню какое.

— Эти двое тебе ничего пить не давали. Может, понюхать что, или курнуть.

— Какие двое? — Голос удивлённый и обеспокоенный.

От этого сюрреалистического разговора у меня голова пошла кругом, и я почувствовал страх, горьким ядом отравивший моё сознание.

— Ну, те, как их там – Кай с Саньком, что в арке к тебе приставали.

— А?! — Ника потёрла лоб. — Нет. Кажется, нет, ничего такого. Но...

— Что?

— Я их боюсь...

 Мы пошли молча. Эта история мне не нравилась всё больше.

— В полицию не хочешь обратиться?

— Нет. Мне надо домой и просто отдохнуть.

Я покусал губу, собираясь с духом.

— Ты где живёшь? Давай, я тебя до дома провожу.

— А где мы? — Ника оглянулась.

— На автозаводе.

— Нет, не надо. Мне недалеко. Ты проводи до метро, дальше я сама.

— Смотри, а то я могу...

— Нет, — оборвала меня девушка, глаза её прояснились, и она зашагала твёрже, — только до метро.

— Как скажешь.

Я произнёс это с сожалением и с... да, с облегчением. Всё-таки дома меня ждала Таша, да и дело совсем не моё и весьма странное, даже для меня.

Впереди показалось освещённая коробка входа в метро. До входа оставалось метров двадцать, когда Ника остановилась.

— Что случилось? — Начал я, но увидел то, что заметила Ника.

Тёмная фигура на ступенях, ведущих вниз. Свет в туннеле был ярким, и я узнал Кая. Он был один, второй, стало быть, караулил второй вход. Значит, они не ушли. Но почему решили, что девушка пойдёт на метро? Додумать я не успел. Ника дёрнула меня за рукав.

— Там остановка? — она кивнула на темнеющие невдалеке рельсы.

— Трамвая, а чуть дальше автобусная.

— Маршрутки, идущие в верхний город, здесь ходят?

— Полно.

— Тогда проводи меня на остановку.

— Может, я...

— Нет, хватит геройских поступков, просто посади меня на автобус, идущий до площади Горького.

Я пожал плечами: на автобус, так на автобус.

Я смотрел вслед жёлтой маршрутке, увозящей девушку, и как я надеялся, неприятности прочь из моей жизни.

Было немного жаль её, потерявшуюся в ночном мегаполисе, но... Я пожал плечами, невысказанному вслух: кого волнует чужое горе? Никого. В большинстве случаев. Впрочем, о чём сожалеть? Всё уже случилось, и плохое, и хорошее. Я пытался помочь, она отказалась. Наши пути разошлись. Она уезжает туда – в богатую часть города, я остаюсь здесь — в спальном районе. Она унесла свои проблемы с собой, со мной же остались только мои. Дома камин, пиво и Таша, горячая, нежная и страстная. Так чего я здесь делаю? И вправду чего? Чего стою и пялюсь вслед уехавшему автобусу? Словно ожидая чего. Чего? Не знаю. Может, обещанных Никой перемен? Как она сказала тогда, буквально двадцать минут назад, стоя на загаженной лестнице маленького тёмного подъезда:

— Смотри, но это изменит твою жизнь, навсегда.

И где они, эти перемены?

Маршрутка скрылась за поворотом дороги, и я, поёжившись от порыва холодного ветра, быстро, пока не было машин, перебежал проезжую часть. Перешагнув через поребрик, я пониже натянул капюшон, прячась от ледяных порывов, и шагнул из темноты на освещённую одиноким фонарём мостовую.

 — Оп-па-па, какая встреча, — наперерез мне, из-за деревьев, посаженных вдоль дороги, шагнул человек. — Здорово, давно не виделись.

— Чё скалишься, — я взглянул на улыбающегося Санька, — зубы лишние в пасти? Могу проредить.

— Ты парень, не кипишуй, — из-за соседнего дерева на свет шагнул Кай. — Где девушка?

— Не знаю. — Я пожал плечами.

— Не свисти, — Санек всё-таки перестал улыбаться, — мы видели, как ты её на маршрутку сажал, только не поспели.

— Раз видели, чего спрашиваете?

— Ты не понимаешь, паря, — вздохнул Кай, — я понимаю, ты весь такой крутой. Рыцарь, можно сказать, только без коня, а тут такая кобылка, в смысле куколка, девочка – высший сорт. Не смотри, что сейчас слегка не в себе, это у неё просто плохая неделя выпала. А так она классная, умная, красивая, добрая, нежная... — он замолчал, осклабившись.

Я молча смотрел на него, чувствуя, как в груди закипает ярость.

— Помочь захотелось, понимаю, сам молодой, безбашенный был, но понимаешь, какая штука – ты ввязался не в своё дело. От слова совсем. Ты влез в такие игры, в которых на кону жизнь.

— Твоя? — Язык, от гнева, готового выплеснуться из меня, еле ворочался, хотелось действия, а не разговора.

— Нет, паря, — внезапно вся весёлость слетела с Кая, — теперь твоя. Не надо было тебе вмешиваться, плохого мы ей не хотели, девочка, просто заблудилась и мы... а, впрочем, теперь это не важно, теперь, когда мы её потеряли – отвечать тебе.

— Ты угрожаешь? — Я засунул руки в карманы и ссутулился, словно замер, на самом деле мне было жарко, очень жарко.

Пальцы левой нащупали ребристую рукоять переделанного Ижа.

Кай покачал головой:

— Констатирую факт. Пока она была с нами, за Нику в ответе были мы, потеряли мы её из-за тебя. Мы посоветовались с паханом, он сказал все стрелки на тебя перевести.

Мысли лихорадочно метались в голове. Похоже, сиплый не шутил: пахан, стрелка, что за криминал? Я знал парочку авторитетов на районе, так что, пожалуй, разрулить смогу, только узнать надо, что за пахан. С какого он района? Не из нашего точно, Кай с Саньком под ним ходят, здесь я их раньше не видел, а живу тут с 14 лет.

— Как зовут пахана, скажи, я сам с ним решу.

Сиплый покачал головой.

— Он всё решил. У тебя два выхода: либо ты находишь девчонку и приводишь к нам, не волнуйся, — сиплый поднял руки в примиряющем жесте, увидев, как ярость исказила моё лицо, — с ней ничего не случится, она просто отдаст, то, что должна была отдать, и всё.  Либо то, что нам надо, возьмут с тебя или...

— Или с той тёлочки, что ты оставил дома, — влез в разговор Сань, — и выжмут её досуха.

За секунду до того, как у меня упала планка, я увидел, как обречённо закатил глаза сиплый, как вмиг бисерины пота выступили на его лбу, а губы беззвучно прошептали – придурок!

Хрясь!

Правый боковой отправил Санька в глубокий нокаут.

Левая рванула из кармана пистолет. Ствол уткнулся в нос сиплого.

— А как насчёт того, — хрипло зашептал прямо в лицо Кая, — что сейчас я делаю аккуратные дырки в ваших лбах, а после оттаскиваю тела вон в то заброшенное здание. Ты оглянись кругом темнота и тишина, и совершенно безлюдно. А? Как насчёт такого либо?

 — Газовиком пугаешь? — Кадык испуганным зверьком забегал на его горле.

— Переделкой. Калибр, конечно, так себе. Но дырку получше любого дырокола сделает. Смертельную.

— Послушай, парень, завалишь ты нас, не завалишь, делу это не поможет. А поможет, вот она – Ника. Она несла нам товар, но малясь заплутала. Понимаешь? — По тому, как он часто повторяет – понимаешь, было видно: Кай сильно нервничает. Нервничает и боится.

— Нику надо найти, это в её интересах, до полуночи обязательно или ей кранты, то что у неё сейчас, отравляет её...

— Наркота?

— Нет, ты не поймёшь.

— А ты постарайся, чтобы я понял: ты, погляжу, мастак языком чесать.

— Времени нет. Найди её. Потом я всё тебе расскажу.

— Звони пахану, я хочу с ним говорить.

Сиплый послушно набрал номер. Как только он закончил тыкать в клавиши, я выхватил у него телефон.

— Да, слушаю, Кай, — глубокий и сильный баритон принадлежал человеку властному и сильному, — вы...

— Это не Кай.

— Вот как? Тогда, я полагаю, это тот человек, из-за которого мы потеряли Нику.

Он не спрашивал – утверждал. Гад! Быстро соображает.

— Да.

— Вы нашли её?

— Нет.

— Вам ведь понравилась девушка?

Вот ведь! Не просто умён, а очень умён.

— Это не имеет значения.

— Имеет, потому что если я не извлеку из Ники то, что в ней сейчас, до 24.00 она... Она больше чем умрёт. И убери пистолет от головы моего человека.

Я на секунду опешил.

— Вы знаете меня?

— Нет.

— Вы видите меня?

— Нет.

— А...

— Меньше слов, больше дела. Времени всё меньше.

Короткие гудки в трубке – вызов завершён.

Я заскрипел зубами в бессильной ярости. Швырнул трубу сиплому и сунул пистолет в карман.

— Значит так – я нахожу девушку, забираю то, что принадлежит вам, и привожу.

— Ты не понимаешь, — почти застонал сиплый, — это не вещь, её нельзя просто так забрать...

— Не понимаю. — Прорычал я ему в лицо, — Что значит не вещь?

— Парень, — лихорадочно шептал сиплый, — найди Нику и привези её, а потом, я тебе клянусь – Богом, душой, матерью, за кружкой пива, ты же любишь пиво? – я видел у тебя в пакете, там, в арке, сикалку, я тебе всё обстоятельно обскажу, а сейчас это просто нереально – времени не хватит.

— Что, что она вам должна? — Я тряс его за грудки, брызжа слюной и яростью в лицо. — Что? Отвечай, падаль.

— Память, память! — Сиплый почти орал. — Что, тебе, легче стало?

Это простое слово – память, меня неожиданно успокоило. Память, ну что же, память так память.

Я отпустил сиплого:

— Ладно. Куда она могла поехать?

— Если бы я знал, — лицо Кая скривилось, как от боли.

— Может, он знает? — я кивнул на зашевелившегося Санька.

— Откуда?

— Бля!

Что делать? Что делать? Где искать эту полоумную девку?

— У Ники квартира, — еле ворочая языком, проскрипел Санька, — где-то на улице Горького, почти рядом с площадью.

— Откуда знаешь? — сиплый помог подняться напарнику.

— Болтали как-то, — Санька сплюнул на снег и поморщился, — она сказала, от тётки досталась, только она в ней не живёт, центр не любит. Снимает хату где-то в Печерах.

Я закружился вокруг парочки, лихорадочно бренча мозгами.

Значит, так – я посадил её на 138 маршрут, конечная у него как раз на площади Горького. Ни в какие Печёры он не идёт, это я точно знаю, после института, я год на нём до работы добирался. Ей надо было на метро. Одна ветка до Сормова, другая до площади.

Она поехала на Горького, зуб даю. На маршрутке ехать сорок минут, это, если без пробки на мосту, с ней весь час. На метро – минут пятнадцать-двадцать, край двадцать пять, это если состава не ждать. Я взглянул на часы 20.00. Пробок нет. Трёмся мы минут десять, не больше.

Я заскрипел зубами. Время, время уходит.

Я нервно сжал кулаки.

— Значит так. Номер свой давай. — Обратился я к сиплому.

Тот продиктовал. Я забил цифры в память телефона.

— А теперь слушайте, болезные. Я нахожу Нику, привожу к вам, вы забираете то, что принадлежит вам, а потом я везу её домой. Ясно?

Кай с Саньком закивали.

— Всё, будьте готовы, я брякну, как только найду Нику.

Санька смотрел вслед бегущему к метро парню.

— А ты сам её найти не можешь, с помощью этой своей способностью, а то вдруг он облажается? Жалко Нику.

 — Я тебе чё, пёс, по запаху людей искать. Я другое чую. А когда ходок с чужой подсадкой, да ещё стольких людей, это... — Кай замолчал, подбирая слова, — это как если овчарку заставить по следу сразу десятерых идти. Такое возможно?

— Думаю, нет.

— Думает он. Ты бы лучше думал, когда вон этого задевал.

— Да ладно, Кай, он мне второй зуб уже выбил.

— Радуйся, что только второй. Нет, я пахану доложу, что это из-за тебя такие качели случились. Последний раз я с тобой на подхвате работаю.

Санька обиженно запыхтел, ощупывая разбитое лицо.

— Думаешь, найдёт Нику?

— Этот? Этот найдёт.

— А ты, значит, нет?

— Куда мне, старому.

— Ну, конечно, когда мы ему адресок слили, тут бы и я нашёл.

— Иди ищи, валенок деревенский, может, пахан зачтёт.

Но Санька остался стоять на месте.

 продолжение следует...