Роман *Цена прошлого# / Часть 8
Часть 7 - https://pikabu.ru/story/roman_tsena_proshlogo__chast_7_53434...
######
Наступила весна. Вообще, я заметил, чем дольше я здесь находился, тем быстрее летело время. Вот же вроде недавно Новый год отмечали, да и сел я вроде не так давно.
Первые, еще не теплые, но такие приятные лучи солнца пробивались к нам в камеру сквозь решетку и иней. Старые куски одеяла, которыми мы затыкали щели, примерзли к окну, и мы отрывали их, чтобы впустить хотя бы пару лучиков. Я еще раз убедился, что мы начинаем ценить что-то, когда теряем это. Раньше мне не было никакого дела до этих лучиков, зеленых листочков и прочих прелестей жизни, я просто не обращал на них внимания. И лишь только сейчас я остро ощутил, как же мне их не хватает. И мы ходили гулять даже в дождь. Пускай под ногами лужи, а с неба льет как из ведра, зато мы полной грудью вдыхали этот пьянящий весенний воздух, который пробуждал в сугробах памяти такие яркие подснежники воспоминаний.
У меня закончилось следствие, и началась подготовка к суду. На этап я стал ездить чаще, но со Степой мы больше не виделись – нас садили по разным боксикам и стаканам. Строгая изоляция. Это делается, когда между подельниками возникают терки – в нашем случае он меня сдал – и во избежание конфликтной ситуации они не пересекаются до самого суда, а иногда и там сидят по разным клеткам. Одна система. Если что-то становится известно одному звену, об этом сразу же узнают все зависящие. Хотя это было ни к чему – зла я на Степу не держал.
Деду дали семь лет. Но в лагерь он не уехал – жена наняла хорошего адвоката, по жалобе которого приговор вместе с делом развалился в пух и прах, и было решено назначить новое судебное заседание. Дед, конечно, был очень доволен и превозносил свою бабку до небес, угощая всех привезенным ею салом.
Руся ждал приговора, на прениях сторон прокурор запросил ему пять с половиной лет. Исходя из опыта, это означало, что судья выпишет ему четыре – четыре с половиной, максимум пять лет. И он тоже был доволен – не мог усидеть на одном месте и трещал без умолку. Хотя он, по-моему, был таким всегда.
У Домика до сих пор шло следствие. Еще бы – ему вменялось участие в организованном преступном сообществе, а такие дела затягивались на годы. Причем ему там отводилась роль лидера. Никогда бы не подумал, что бандитский главарь выглядит так. Тем, кто его не знает, могло показаться, что перед ними какой-нибудь учитель географии. Добродушный облик внушал доверие.
А вот у Феди следствие проходило на неизвестной нам стадии. Когда кто-нибудь пытался узнать у него как продвигается дело, он «включал Равшана», и его таджико-русский диалект невозможно было понять. Наркоторговцев в тюрьме не любят и могут даже поставить на бабки, а у него, видимо, рыльце было в пушку.
Коля, оказывается, помимо десятка грабежей подписал себе еще два разбоя, о чем он рассказал нам, когда вернулся с последнего этапа.
– Вот гондон! А говорил там только легкий гоп-стоп.
– Ты даже не читал, что подписываешь?
– Я кумарил, как пес! Мне было как-то не до чтения. Поверил ему на слово и теперь буду сидеть за того отморозка, который отобрал пенсию у двух бабуль, брызнув им в лицо из газового баллончика.
– Ты сам этого хотел.
– Да… – в его глазах, что бывает крайне редко, появилось какое-то подобие сожаления. – А сейчас я домой хочу.
Ночью по телику не было ничего интересного, и я хотел было уже лечь спать, как ко мне на шконку присел Коля. Сожаления его глаза больше не выражали, в них было что-то другое.
– Игнат, ты че, спать? Время детское. Смотри, че у меня есть.
Он достал из кармана сигареты, высыпал все на газету и, внимательно разглядывая, начал перебирать их одну за одной. Найдя нужную, он разломал ее пополам и, вытряхнув содержимое, нашел в куче табака три жирных башика плана.
– Не спрашивай только, как они у меня оказались. И не смотри на меня так! Будешь – нет?
Я кивнул и он, достав из-под шконки пластиковую бутылку, принялся сооружать уже знакомую мне конструкцию. Когда мы все скурили, я забрал у Руси пульт и включил музыкалку. Я всегда любил музыку, а когда ты «под этим делом» – слушать ее одно удовольствие. Тогда любая песня кажется «атмосферной», она как будто поглощает тебя, наполняет каждую клеточку, ее ритм становится ритмом твоего сердца, ты слышишь каждый играющий инструмент и даже можешь разложить мелодию по партиям. Ну, а вокал… Если текст наполнен хоть каким-то смыслом, а голос женский, то кажется, что это ангел поет тебе божественную проповедь.
– Игнат!
– А?
– Не висни! – Коля крутил в руках спичечный коробок, смотрел на меня и улыбался. – Ну, как ты? Нормуль?
– Ваще кайфово, хороший план!
– Хороший? Да ты не прикалывайся. Наша «сибирка». Слабоватый.
– Ну, я и говорю.
«…еще чуть-чуть и прямо в рай, и жизнь удалась, итс э бьютифул лайф! Все завидуют пускай, и жизнь станет в кайф, итс э бьютифул лайф!…»
Я откинулся на подушку и расслабился.
– А если бы я тебе героин предложил, ты бы стал?
– Нет, ты че! Я вообще никогда не кололся!
– Да ты и не курил никогда.
######
А весна тем временем уже подходила к концу. Но это календарная, погода-то уже давно стояла летняя, что для Сибири было большой редкостью. Окошко было постоянно открыто, но все равно в солнечные дни в камере уже было жарко. Что же тут будет летом…
Мы играли с Домиком в нарды. Последнюю неделю он чувствовал себя получше – медсестра каждый день приносила ему гору таблеток. Это кто-то из братвы привез хорошие гепатопротекторы, в санчасти, естественно, таких лекарств не было.
– Дядя Вова, а ты на интерес раньше играл?
– Конечно! Сигареты, спички, носки, простыни… На что я только не играл.
– А есть что-то такое, на что играть нельзя?
– На пайку – иначе можно так наиграться, что с голоду подохнешь. На здоровье – то, что там рассказывают про отрезанные пальцы и уши, это все сказки. Тем более, что играли «на жопу» – бред полный. Может бляди какие-то и играли, но среди порядочных такого быть не могло. Вот если не рассчитаешься, другое дело – подставляй. И то сейчас уже так не карают.
– А как карают?
– Тоже ничего приятного, но никакой содомии. Это теперь по обоюдному согласию! – Домик весело рассмеялся. – А еще с недавних пор стало нельзя играть на спорт – отжимания, приседания и любые другие упражнения.
– Почему нельзя?
– Воры запретили. После того как один долбоеб проиграл восемьсот отжиманий на брусьях. Расчет до вечера. Где-то на второй сотне он порвал связку и как ты понимаешь не смог рассчитаться вовремя.
– Жесть.
– Вечером он повесился. Чтобы не стать фуфлыжником. И он предпочел умереть.
– А… Да уж… Жизнь или честь… Есть же еще такие люди… А сейчас на что играют?
– На деньги в основном. На наличные или переводы делают на банковскую карту.
– Если научиться играть, можно освободиться богатым человеком.
Домик остановил руку, не кинув кубики, и посмотрел на меня исподлобья.
– Думаешь, потянешь?
– Не знаю… – я пожал плечами.
– Играть на деньги не так-то просто. Это не каждому дано. Надо, во-первых, учителя найти, да и стартовый капитал не помешает. Сколько ты проиграешь, пока не научишься? Карты такая игра – за один вечер не освоишь. Люди годами учатся.
Я кинул кубики и сделал ход.
– А ты даже сейчас не видишь, что я тебя обманываю. У меня было пять – шесть, а я сходил шестой куш. А это всего лишь какие-то деревянные нарды.
– Мы же без интереса играем! Еще и разговариваем параллельно, вот я и проглядел.
– Отвлечь можно по-разному. Способов обмана знаешь сколько? Тем более в карты.
Я уже не сводил глаз с доски и внимательно считал по клеточкам каждый ход.
– И еще кое-что, – вздохнул Домик. – Ты должен это знать: каждый порядочный арестант с каждого выигрыша часть суммы обязательно уделяет на воров.
– На общее в смысле? Чтоб чай-курить было? Ну да, это пр…
– Нет, на воров. А они уже решат, куда эти деньги направить – лагеря греть, тюрьмы или еще что-то.
– А если не уделю? Это же мой выигрыш, мои деньги – куда захочу, туда и дену.
– Ты где находишься? Это тебе не казино! Если ты считаешь себя порядочным, то должен поддерживать воровское, – Домик закрыл глаза и отложил шарики в сторону, – но, чтобы поддерживать воровское, играть в карты необязательно. Ты можешь просто жить нормальным мужиком и поддерживать наш ход своим словом, поступками и образом жизни.
Когда Домик открыл глаза, его взгляд показался мне уставшим и почему-то сочувствующим.
– Ну, все, давай! Иди к себе, – замахал он руками, – я устал.
Интересная личность. И до конца мне неясная. Учитель географии, хм. Только что-то учит он без особого энтузиазма. Я лежал у себя на шконке, глядел в потолок и думал. Вернее, не в потолок, а в верхнюю шконку. Что-то последнее время я много стал думать, не помню себя таким. Вот черт, опять забыл спросить, почему он не стал вором. Ну, ладно, в другой раз.
######
Судебное разбирательство по существу началось осенью. Заседание было открытым, так что пускали туда всех желающих, которых правда было немного: мои и Степины родители. Мне было стыдно смотреть маме и папе в глаза, я боялся увидеть там разочарование. Но в них не было ни капли упрека. Родительское сердце непоколебимо. Глаза излучали любовь, надежду и веру. Веру не в то, что мне дадут мало срока или освободят подчистую, нет. Веру в меня.
Со Степой нас не стали рассаживать по разным клеткам, мы сидели на одной скамейке. Темы дачи показаний мы не касались. Я не хотел про это говорить, а Степа… А я не знаю, что Степа – по его лицу сложно было понять. Хотя, наверное, в тот момент, стоя на эшафоте, я испытывал странные чувства, да и чувства ли это были, понять было сложно. Ну, а определить, что переживает в такой момент другой человек, когда сам не можешь понять себя, невозможно. Ты будто стоишь над пропастью, зная, что полетишь вниз, и только ветер в ожидании тебя колышет волосы… Бред. Это не описать. Хотите прочувствовать – читайте Достоевского.
Адвокат распалялся: говорил много, говорил по существу, его речь была грамотной и логически выстроенной – заслушаться можно. Можно было поверить, что я такой мальчик-зайчик и ни в чем не виноват. Но на прокурора и судью это не действовало, их лица оставались каменными. Я внутренне готовил себя. Я старался контролировать каждую эмоцию, каждую мысль, пытался просчитать все возможные изменения моего состояния и продумать ответную реакцию. Я был готов.
Когда читали приговор, я стоял и не чувствовал ничего. Двенадцать лет строгого режима и… ничего. Абсолютно ничего. Когда нас выводили из зала, на родителей я не смотрел.
Меня посадили в одиночную камеру КПЗ, и в ожидании этапирования на СИЗО я ходил взад-вперед по камере, когда вспомнил какое сегодня число. Пять дней назад был мой день рождения, а вчера была годовщина смерти потерпевшего. А сегодня меня осудили. Арифметика судьбы. Но почему числа разные? Вообще, я не силен в нумерологии.
А ведь я сижу уже второй год, сколько это получается… год и месяц. Полтора месяца. Значит осталось мне десять лет и одиннадцать месяцев. Ну что же, уже не двенадцать. Меня не пугали эти страшные цифры, я складывал и вычитал годы своей жизни как школьные примеры.
Продержали меня там недолго – уже после обеда пришел конвоир и, заковав в наручники, проводил к автозэку, где посадил меня в «стакан» – помещение даже не на одного, а максимум на полчеловека – колени и локти упирались в железные стенки так, что сесть удобно было невозможно, а голова билась о крышу на каждой кочке. В таком скрюченном положении меня и довезли до тюрьмы, и когда, выбравшись из стакана, я расправил затекшие плечи, то в очередной раз поймал себя на мысли, что я хочу поскорее оказаться в камере. Хочу в тюрьму. Жестокая ирония.
Я озвучил цифру с невнятной улыбкой и увидел, как один за одним в глазах, ожидающих приговора людей, гаснут огоньки надежды. Разговаривать ни с кем я не хотел и на все вопросы отвечал лишь кивком головы. Мне говорили, чтобы я не переживал, что можно написать жалобу, да не одну, что могут произойти изменения в законодательстве и срок сократят, что существует право условно-досрочного освобождения, и не придется сидеть весь срок целиком, но я их не слушал. Я устал.
Я лег к себе на шконку и закрыл глаза. И тогда меня накрыло. Наверное, кончились силы держать себя в руках. Было трудно дышать и, казалось, я не мог пошевелиться – сверху что-то давило. Меня как будто накрыло бетонной плитой. Слетели все замки и цепи, которыми я сковывал себя внутри, и только тогда я осознал, что произошло. Только тогда я начал понимать, что такое двенадцать лет… Это не срок, это целая жизнь.
.....