Осень наступила внезапно. Так бывает всегда – оглянешься и увидишь, что тайга опалена золотом и багряным огнём первых морозов, а в густом и контрастно-синем небе раздают крики гусей и уток. На западе шла война, я был добытчиком и кормильцем, надолго уходил в тайгу, облазил берега всех окрестных озёр. Но внезапно мне исполнилось четырнадцать и, как любой житель Севера, я имел теперь полное право на самостоятельную охоту. Самостоятельно – это значит стать самому!
Я должен был стать настоящим охотником. Официально.
Было это осенью сорок четвёртого…
Приехав в районный центр, я отыскал длинную бревенчатую заготконтору. На высоком крыльце толпились мужики, в основном старики и подростки. В маленькой комнате за невысоким деревянным барьером сидел русоволосый и очкастый человек с усталым и морщинистым лицом. Сразу было видно, что он больной. Стол перед ним был завален бумагами и амбарными книгами, в которых, как я знал, регистрируются договора. Человек оторвался от бумаг, и очки его повисли на кончике большого хрящеватого носа.
- Договор будешь заключать? – спросил он меня хриплым голосом.
- Конечно! – бодро выкрикнул я, нетерпеливо вытаскивая из-за пазухи справку с места жительства. Человек поправил очки, раскрыл амбарную книгу, но, взглянув на справку, неожиданно оживился и спросил:
- Погоди, так ты с Малого Амалата что ли, из совхоза?
Он разволновался и внимательно рассматривал меня, расспрашивал, где стоит наш дом, какое у нас крыльцо…
Изба наша стояла на самом берегу реки, которая разделяла посёлок на две половины, рядом был брод, и проходила большая дорога. Я тоже стал внимательно рассматривать худого человека в полинявшей гимнастёрке под телогрейкой, отвечал подробно на все его вопросы. Но это не было похоже на допрос, тут не было никакого подвоха.
- Маму твою не Василисой звать? – продолжал расспрашивать человек, весь подавшись ко мне.
«Уж не родственник ли он нам?» - подумал я и ответил:
- Ага, Василисой.
- А почтальон не передавал ей посылку?
Недавно почтальон приносил нам посылку, там было целое богатство – чай! Но мы подумали, что тут какая-то ошибка и не хотели брать, даже испугались. Мы никогда и ничего не получали по почте, но почтальон всё же всучил растерявшейся маме посылку.
- Приносил, - ответил я, насторожившись: чай-то мы давно кончили.
Человек откинулся на стуле, радостно рассмеялся и вдруг натужно закашлял. Кашель был нехороший, шёл из самого нутра.
- Твоя мама выручила меня, я был у вас дома, - откашлявшись, начал рассказывать человек. Багровость на его лице медленно переходила в бледную синеву. – Понимаешь, этим летом я освободился из лагеря. Война, время тяжелое, куска хлеба никто не подаст. А домой добираться надо, даже речку перешёл. Сел на берегу и – всё, выдохся! Нет сил идти. Солнце печёт, голова кружится, в глазах всё качается. Доходяга! Смутно соображаю, что женщина с ведром подошла к реке. Увидела меня, худого и оборванного. Спрашивает: куда идёшь? Рассказал я ей всё, как на духу. Тогда она и говорит мне: видишь – дом на берегу, наберись сил, поднимись. Поднялся я, понимаешь, поднялся! Накормила меня женщина и на дорогу еды положила. Окреп я, отдохнул и отправился дальше. Спросил на пороге: как звать Вас? Она ответила: Василиса… Вот так-то, парнишка, был я у вас дома. А потом и посылку отправил. Знаю, знаю – отец твой тоже в лагере мучается… Э, да что говорить!
Он безнадёжно махнул рукой, посмотрел на меня, я – на него, и мы, непонятно почему, рассмеялись. Потом он взял справку и с видимым удовольствием записал мою фамилию в амбарную книгу. Так я подписал договор на самостоятельный промысел, а вечером, уставший, но довольный, был дома.
Тайга моя ждала меня, самостоятельного охотника…
В конце октября я начал охотиться в ближних угодьях, на ночёвку приходил домой. Потом обнаружил, что я не один в тайге – там оказалось много охотников. В основном, это были старики и подростки. Молодые и здоровые мужики воевали на фронте.
Понемногу и моя молодая черно-белая лайка Пурга входили в азарт. Условия были выгодные – каждый рубль сданной в заготконтору пушнины можно было отоваривать. Давали всё американское – сало, тушёнку, муку в пудовых мешках, галеты… Такое же снабжение было и на золотых приисках. Страна рассчитывалась с богатой Америкой золотом и мехами северной тайги. Нам с Пургой не очень везло. Поблизости пушные звери были отстреляны или ушли вглубь тайги, а дальние угодья были мне незнакомы. Иногда мы забирались в дикую глушь, но толку было мало. Наконец, я понял – нам нужен наставник. Где его найти?
Старый эвенк, друг отца дядя Семён – вот кто нам поможет! Надо идти в верховья реки Инокан, там стоит его зимовье. Мы можем там промышлять пушнину и жить столько, сколько понадобится. Идём? Мой лайка Пурга смотрела на меня умными чёрными глазами.
Решив так, на другой день мы с Пургой отправились в устье Инокана. Вышли на рассвете и до заката солнца дошли до зимовья. И не просто дошли – по дороге я отстрелял несколько белок, добыл одного горностая.
Зимовье было старое, прокопчённое, крытое корой лиственницы. Видимо, тут часто останавливались охотники на ночлег. Рядом были сложены нарубленные дрова. Дверь была прочна подпёрта жердиной. На крыше кто-то из охотников оставил большой кусок мяса изюбря…
Внутри избушки стояли стол и две скамейки, вдоль стен – нары на несколько человек, возле двери – железная печь, рядом с ней – полка с посудой. Дух был обжитой и знакомый.
Осмотревшись, я начал хозяйничать. Затопил печь, сходил на ключ за водой, нарубил и поставил варить мясо. Нашёл коптилку, заполненную воском.
Солнце окунулось за зубчатый контур дальнего хребта, поросшего лесом, сумерки сразу сгустились, но я почему-то медлил ужинать. Вдруг громко и заливисто залаяла Пурга. Я вышел и услышал на ближней тропе быстрые щелчки – так ходят олени. Кто-то подъезжал к зимовью.
Первой из темноты вынырнула лайка, и сразу кинулась к Пурге, которая тут же встала торчком. Пока собаки обнюхивали друг друга, подъехал и сам охотник. Он проворно слез с оленя. Это был старый эвенк, худенький и маленького роста. Было в нём что-то знакомое и родное. Я шагнул ближе и узнал дядю Семёна. Мы поздоровались за руку.
- А я тебя, Колька, сразу признал, - похвастал друг отца и хлопнул меня по плечу. – Однако, большой совсем стал, настоящий охотник… Давно, давно я тебя не посмотрел.
- Не видел, дядя Семён, - радостно поправил я.
- Какая разница! Давно я не видел тебя. Молодец, печь затопил, мясо сварил. Меня ждал? Ну, пошли, говорить будем.
Мы зажгли коптилку, поставили на стол варёное мясо в котелке. Сытные и плотные запах наполнили зимовье… Оказывается, дядя Семён видел в тайге мои следы и сразу понял, что идёт совсем неопытный охотник.
- Ты пошто, Колька, камни ворочал? – вдруг удивлённо спросил меня дядя Семён, прищурив узкие глаза и ловко отрезав мясо маленьким острым ножом.
- Горностай там был, ох и намучился я, дядя Семён, пока добыл его, - начал я оправдывать, но старик перебил меня:
- Зачем ворочать камни? Ты что – на каторге? Не надо пугать горностая. Ты сядь на камни и отдыхай, он сам вылезет посмотреть – ушёл ты или нет, а ты его в это время – бах! И всё.
Дядя Семён разволновался и долго рассказывал мне, как добывать пушнину – горностая, белку, колонка, соболя, в какое время дня, что и как я должен делать, как надо определять ночлег. Я слушал, раскрыв рот. Оказывается – ничегошеньки я ещё не знаю и не умею. Одним словом – лапоть!
Наговорившись, после ужина старик вытащил из кожаного мешочка странный и острый предмет, стал ковырять им в зубах, доставая застрявшие крошки мяса и волокон.
- Совсем плохие зубы стали, да и сам я старею, восьмой десятой пошёл, - жаловался он мне, показывая белые и крепкие зубы.
- А чем это вы чистите? – Не вытерпел я.
- А-а, это сушеный язык дятла, - он протянул мне странную зубочистку. – Видишь, на нём зазубрины, как на рыбачьем крючке. Дятел ловко орудует языком, пошто бы и человеку не использовать, а?
Видя мой интерес к тайге, старик закурил трубку и начал долгий рассказ о том, как охотились его предки, как они любили и берегли природу, брали от неё ровно столько, сколько было надо, оставляли впрок для потомков…
Ровно и удачливо потекли дни моей учёбы. За несколько вечером старик преподнёс мне целую науку о тайге и её обитателях, а днями я усердно воплощал теорию в практику… Беседы наши не кончались только тайгой. Оказалось, что два сына дяди Семёна воюют на фронте, оба – снайперы, а невестки работают в оленеводческом колхозе.
- Сам я помаленьку продолжаю промышлять и помогаю растить внуков, - однажды сказал он и вздохнул. – Скоро проведу свой последний сезон и займусь внуками.
Последний сезон… А я только начинал свой первый и самый трудный охотничий сезон.

2002 год. Литературное переложение рассказов Михаила Шемякина.

Заснеженная тайга медленно засыпала, когда старый эвенк Мордонов, потомственный таёжник и охотник, добрался до своего зимовья. Рубленное в лапу, низенькое и крытое лиственничной корой, а теперь придавленное снежной шапкой, зимовье сливалось с тайгой. Только еле заметный дымок из трубы или желтый огонёк в заледенелом оконце веселили порой продрогшие души одиноких охотников бесконечной северной тайги.
Долго не мог уснуть Мордонов. Ломило спину, немели ноги. Совсем стар стал, восьмой десяток пошёл… Стариковские думы не давали спать. Да, человеку не дано кем-то стать, он может только кем-то родиться. Мордонов, как и положено эвенку, родился охотником. Он охотился сколько себя помнил. Теперь, лёжа на нарах, покрытых шкурами, он думал, что это его последний сезон… Хватит бродить по тайге, пора заняться внуками, учить их старинному таёжному ремеслу. Тайга – родной дом для эвенка, она накормит, оденет, обогреет. Надо учить внуков охотиться, делать ловушки, мастерить из бересты туеса и прочую хозяйственную утварь, выделывать меха диких животных. Многому может научить внуков старик Мордонов!
Неудачной вышла охота в этот сезон. Во время белкования медведь-шатун задрал лайку. Пришлось пользоваться больше капканами, другими ловушками. А шатун бродил где-то рядом. Мало было ягоды летом, не нагулял жира, вот и не может заснуть, пропадёт к весне… Шатун, как и всякая ошибка природы, не выживает.
Будь Мордонов помоложе, недолго бы этот шатун шалил в его родовых угодьях. В последний обход старик опять видел следы медведя. А тот до того осмелел, что разрушил несколько ловушек и наследил совсем недалеко от зимовья. Придётся всё-таки убить опасного зверя. Хоть и грех это, но зверь может наделать беды, напасть на человека.
В тягучих раздумьях старый охотник задремал. Неожиданно сквозь убаюкивающую полудрёму он услышал скрип снега около зимовья. Открыв глаза, не отличая сна от яви, старик долго прислушивался к темноте, но скрип не повторился, и прочную дверь с крепкими запорами никто не пытался отворить. Потом снова перед глазами закружили тёмные тени, и охотник крепко уснул.
Проснулся он на рассвете от удушья и страха. Старика давило какое-то лохматое чудище. Неожиданно чудище растворилось в бледном сумраке зимовья, стало легче дышать, а в лицо подуло холодом. Мордонов потряс головой, отгоняя наваждение, потом окончательно пришёл в себя и вспомнил старинное предание о том, что охотников в зимовьях навещают лесные духи. Человек должен обязательно спросить у духа: «К добру или худу?»
Старик внимательно всмотрелся в угол и спросил. За стенами зимовья подул сильный ветер, а из тёмного угла послышались странные звуки: «Ху… ху… ху…» Всё стало ясно: к худу.
Расстроенный старик раздул в печурке угли, разжёг дрова. Быстро вскипятил чай, приготовил по привычке завтрак, но аппетита не было. Охотник уныло всмотрелся в синеющий сумрак за окном и сказал самому себе:
- Нехорошо на душе, ох, нехорошо. Схожу, проверю капканы, а завтра отправлюсь домой… Пора, давно пора выбираться.
Было свежо и морозно, снег и деревья порозовели от первых лучей солнца. Старик, как только шагнул за порог, сразу понял, что ночью наведывался медведь. Непрошенный гость обошёл зимовье и оставил следы. Голод гнал несчастного зверя. Теперь он потерял осторожность и стал опасен, очень опасен! Наверное, шатун затаился где-нибудь поблизости, надо быть начеку.
Мордонов зарядил свою бердану пулей, переложил охотничий нож поближе под руку, огляделся и отправился в тайгу…
Сказочная и серебряная кухта изредка сыпалась с ветвей деревьев на охотника, который, привычно сутулясь, шёл по тропе. Неожиданно он снова увидел следы шатуна. Вот оно что! Повертевшись ночью вокруг зимовья, медведь решил сделать засаду на тропе, которая петляла по ольховнику, заросшему высоким, в рост человека, багульником. Вот здесь-то, наверное, и решил встретить шатун свою добычу. Теперь Мордонов нутром и нюхом чуял притаившуюся опасность.
Сдёрнув из-за плеча бердану и держа палец на курке, старик стал осторожно приближаться к валежнику с вывернутым корневищем, на котором не было снега. Наверное, там шатун…
И всё-таки страшный зверь взмыл перед старым охотником внезапно.
У Мордонова на миг перехватило дыхание, он опешил и не успел даже отшатнуться. Медведь все продолжал подниматься на дыбы, растопырив передние лапы, как бы готовясь обнять человека. Худой и мохнатый, с блестящими буравчиками глаз и оскаленной пастью, он становился всё выше и выше. Жуткий рык потряс тайгу.
Маленький охотник мгновенно отпрыгнул назад и прильнул щекой к отполированному прикладу. Дело было обычное, и он знал, что в голову медведя стрелять опасно, уж очень мал череп, можно промахнуться.
Мордонов прицелился под левую лопатку зверя – в сердце. Громадный медведь качнулся вперёд. Грянул выстрел! Медведь споткнулся и медленно, ломая багульник, повалился в снег. Не спуская с него глаз, старик начал спешно перезаряжать ружьё. Но тут шатун снова взмыл на дыбы и, роняя из пасти кровавые клочья пены, с рёвом бросился на охотника.
Второй выстрел не свалил зверя, а только придал ему свирепую стремительность. Мощными когтистыми лапами шатун пытался обхватить верткого охотника, выбил из его рук ружьё. Обезоруженный и проворный старик выдернул из ножен для последней схватки нож, но даже не успел им воспользоваться. Медведь молниеносно махнул лапой и, сверкнув сталью, нож полетел в снег.
Охотник в панике отскочил к дереву, зверь рывком настиг его и подмял под себя. А серебряная кухта сыпалась на них с деревьев и, казалось, что само солнце наблюдает за этой неравной схваткой!
Внезапно медведь стал слабеть и заваливаться. Ополоумевший от страха охотник догадался, что он всё-таки смертельно ранил медведя. Тогда Мордонов окончательно очнулся и, почти невредимый, стал выползать из-под тяжелой и мохнатой туши. Но шатун в предсмертной злобе успел ухватить его за предплечье и глубоко в тело запустил острые когти. Старик жутко закричал и потерял сознание. Зверь обессиленно рухнул рядом с ним, несколько раз судорожно дёрнулся на снегу и затих…
…Почти обнявшись, лежали на снегу огромный медведь и маленький человек. Вдруг человек застонал и зашевелился. Горячая кровь медленно окрашивала расползающимся пятном парящий снег. Старик пришёл в себя. Он зажал рану левой рукой и, подвывая от боли, заковылял к зимовью. В глазах темнело, как в тумане, качались деревья и кусты, но ноги сами торопились по знакомой тропе.
В зимовье старик повалился на нары и потерял сознание…

Молодой эвенк Копылов выносил из своего родового угодья добытую пушнину в приисковый посёлок. По пути охотник решил навестить старика Мордонова, почаевать с ним, поговорить о промысле, пушнине и ценах. Он заторопился в сторону зимовья и вдруг увидел на снегу пятна крови. Врождённым чутьём, молодой эвенк понял, что здесь случилось.
Он быстро забежал в зимовье и увидел окровавленного старика. Испуганный Копылов засуетился около раненого, приподнял его, перетянул лоскутами одежды и сыромятными ремнями раны, потом вскипятил чай. Мордонов глухо стонал и смотрел на земляка мутными от боли глазами. Хлебнув горячего чая, он на время пришёл в себя и, еле шевеля окровавленными губами, рассказал о случившемся. Голос старика слабел, Копылов понял, что надо торопиться в посёлок за лошадью пока светло.
Оставив свой груз в зимовье, Копылов поспешил в посёлок. Через несколько часов он уже рассказал родным Мордонова о случившемся. Сыновья старика сразу же снарядили двух лошадей: одну верховую, другую запрягли в сани. Прихватив кое-какие медикаменты, старший сын Мордонова кликнул братьев и заспешил в тайгу.
Они опоздали. Старик умер. Вытянувшееся тело лежало на залитых кровью нарах, посеревшие пальцы рук были сжаты, будто всё ещё хотели взять ружьё или нож. Многому мог научить внуков старик Мордонов!
Мужчины посёлка тоже заторопились в тайгу, но все они останавливались, видя у входа в зимовье старшего сына старика с обнаженной головой. Потом покойника донесли до саней, что стояли далеко от зимовья. Отправив старика в посёлок, оставшиеся мужчины обследовали местность, нашли недалеко от тропы бердану и охотничий нож. На окровавленном снегу чернела огромная туша белогрудого медведя.
Попробовав человечины, шатун стал бы людоедом, если бы его не убил храбрый старик Мордонов. Тушу шатуна тоже повезли в посёлок, чтобы показать людям.
Так закончился последний сезон старого охотника. На похоронах кто-то из эвенков взялся считать убитых покойником медведей, но сбился со счёта.

2002 год. Литературное переложение рассказов Михаила Шемякина.

Как и всякая опасная напасть, волки появляются во множестве в годы людских бед. Во время войны, когда большинство мужчин было призвано на фронт, на севере Бурятии развелось столько волков, что ночью в нашем посёлке люди боялись выйти на улицу.
Однажды разнеслась весть, что доярки Нюра и Дуся убили волка. Это были здоровые и румяные тётки, лучшие работницы совхозной фермы.
Поехали эти неунывающие бой-бабы, как всегда, за соломой в поле, на санях, которые тянула пара быков. За ними увязался здоровенный и лохматый пёс по кличке Нохой, что с бурятского переводится – собака.
Нохой вместе с ночным сторожем охранял ферму и славился как отважный охотничий пёс, который ничего и никого не боится. Летом, вместе с пастухами, он охранял совхозное стадо коров. Теперь охранял людей.
День был морозный и ясный, до самого горизонта искрился снег, чернели ветви оголённых берёз и осин, в заснеженной дали дремала зимняя тайга. На окраине поля стояла избушка полевого стана с открытой дверью. Нюра и Дуся подъезжали к полю, как вдруг Нохой бросился в сторону от дороги и поднял волка, который лежал возле недоеденной туши дикой козы. Он, видимо, недавно задавил козу и, набив утробу, не мог уже съесть всё.
Почему волк был один – для меня до сих пор загадка.
Отяжелевший после еды волк оказался неповоротливым и бежал не так быстро, а Нохой не давал ему свернуть в лес. Нюра и Дуся раскрыли от изумления рты, потом встали на сани и громкими криками начали подбадривать Нохоя, смело гнавшего неприятеля.
Волк то и дело разворачивался, взрыхляя снег, и злобно оскаливался, но отважный Нохой набрасывался на него и гнал дальше. Отчаявшись, волк метнулся в открытую дверь избушки полевого стана и, отбиваясь от собаки, встал на пороге.
Быки испуганно пятились назад, глаза у них налились кровью. А Нюра и Дуся похватали из саней вилы, забежали по снегу за избушку и, изловчившись, захлопнули дверь, а потом подпёрли крепким колом. Нохой неистовствовал, избушка содрогалась. Далеко вокруг разносились крики женщин, лай собаки и рычание волка.
Попав в западню, волк заметался. Женщины просунули с двух сторон в небольшие оконца вилы и начали тыкать волка в бок. Волк хватал вилы зубами, мотал головой, бросался к окнам. Стены и пол избушки окрасились кровью.
Вскоре волк изнемог и ослабел, уже не бросался. Женщины добили его, убедительно втыкая вилы в бока волка. Потом они выволокли его на улицу. После того, как погрузили на сани солому, женщины повезли волка на ферму. Быки таращились, довольный Нохой вприпрыжку бежал около них и мудро оглядывался на сани, где лежал убитый волк.
Директор совхоза и руководители района выделили дояркам премию. То-то удивлялись на ферме и посёлке люди. А Нохой долго обнюхивал продырявленную вилами волчью шкуру, которую повесили на забор…

2002 год. Литературное переложение рассказов Михаила Шемякина.

Слава тебе, эвенкийский аршан!

С малых лет я мучился животом. Не мог есть ничего пресного. А после того, как в декабре 1937 года арестовали и увезли неведомо куда отца, кормильца семьи, мы часто питались пресной пищей. С началом войны призвали на фронт старших братьев, я был ещё мал, не охотился. Совсем туго стало жить. Мама горестно гладила меня по вихрам и приговаривала:
- Слабый ты у меня, Колька, брухоболезный какой-то.
К врачам не обращались. Мы жили в глухой тайге, где легче было встретить медведя, чем дипломированного врача.
Однажды, поев пресных лепёшек, я лежал на топчане и маялся от боли в животе, когда к нам заехал знакомый эвенк, давнишний друг отца. С малолетства я помнил это скуластое и морщинистое лицо, добрые глаза с узким прищуром. Эвенк часто охотился с отцом, отец ездил к нему в гости. Звали старика дядей Семёном.
Он приехал узнать что-нибудь о своём друге. Дядя Семён всегда недоумевал – что сделал Ефимка, куда его увезли? Ничего нового мы не могли сказать ему. Огорчённый, он молчал, разглядывая бедную обстановку нашей избы, и вдруг увидел меня.
- Пошто Колька лежит, болеет, што ли? – спросил он у мамы.
- Живот у него скрутило, ничего пресного есть не может, - пожаловалась мама, вытирая о передник руки. Она готовила обед.
Дядя Семён задумчиво пожевал чубук старой трубки и вдруг решительно сказал:
- Лечить надо. На аршан ехать надо. Совсем близко аршан. Однако, отпускай ево, Васса, со мной. – Он показал на меня зажатой в руке трубкой и добродушно улыбнулся. Мы знали, что аршан – это целебный источник.
Мама немного поколебалась и согласилась. На прощанье старый эвенк сказал, что заедет к нам через два дня и заберёт на аршан.
Мы знали, что эвенки никогда не нарушают данного слова, и через два дня я ждал друга моего отца, смотря в окно на тайгу. Он приехал на двух оленях с деревянными сёдлами.
- Собирай, Васса, парнишку! – Крикнул он, входя в избу.
Олени мне очень понравились, я долго любовался и подходил к ним с разных сторон, потом трогал и гладил. Мама собрала кое-какие продукты, дала мне старенькое пальто, чтобы я укрывался ночью. Дядя Семён уложил всё это в большой кожаный мешок, расшитый узорами. Мама перекрестила меня, поцеловала в лоб и даже всплакнула, приговаривая:
- Езжай, может быть, и вылечишься.
Обрадованный, я быстро вскарабкался на оленя и уселся в седло, гордо оглядывая родной посёлок. Стремян у седла не было. Буду болтать ногами!
К моему удивлению, старый эвенк легко запрыгнул в седло и забросил через плечо бердану. В руках он держал деревянные, отполированные временем сошки. Я знал, что он ставит на них бердану, когда стреляет, а в обычное время управляет ими оленей.
Мой олень был привязан длинным поводом к седлу первого оленя, на котором ехал дядя Семён. Он что-то крикнул, и мы тронулись в путь, на чудесный эвенкийский аршан, который должен вылечить меня, «брухоболезного»!
Олени ходко шли по таёжной тропе, за полдня мы добрались до аршана. Остановились у речушки Угли, на берегу которой стоял шалаш, крытый корой лиственницы. Земля вокруг был утоптана, кучками лежали обглоданные кости животных, где-то с шумом вырывалась из-под земли вода.
Дядя Семён быстро расседлал оленей, сложил пожитки в шалаш. Потом он взял солдатский котелок и весело сказал мне:
- Пошли, Колька, лечиться будем. Это хороший аршан. Ты верь, он тебя вылечит.
Я поверил. Мы пробирались по лесу узкой и извилистой тропинкой, впереди меня то исчезала, то появлялась спина дяди Семёна. Наконец, мы пришли к невысокому бугру. Вокруг лежало много камней, на деревьях были привязаны разноцветные лоскуточки материй. Аршан с шумом бил из камней бугра, вода стекала по расщелинам вниз, где собиралось небольшое озеро. Было жарко, солнце вовсю палило с голубого неба, но в трещинах между камнями белел ноздреватый лёд.
Это было сказочное место. Аршан бурлил, клокотал, падал белой пеной на камни, алмазные брызги радужно играли в солнечных лучах и били в лицо.
Дядя Семён подошёл к источнику, что-то прошептал, вплетая в незнакомые слова моё имя. Он, видимо, молился и отгонял злых духов. Потом набрал полный котелок шипящего аршана и протянул мне:
- Пей!
Я сделал несколько глотков и чуть не задохнулся, аршан был крепким и студёным. Дядя Семён засмеялся, посмотрел на меня, потом на озерко возле аршана, изрытую копытами землю.
- Много зверей ходит на это озеро, - задумчиво проговорил он, и его морщинистое лицо стало печальным. – Видишь, Колька, лабазы на деревьях, с них и стреляют. Ты вырастешь, ты тоже будешь стрелять… Ну как? Чувствуешь аршан?
Он выпил немного из котелка, посмаковал и внимательно посмотрел на меня. И тут я внезапно начал громко отрыгивать и икать.
- Хорошо, Колька, очень хорошо. Пей ещё, - подбодрил меня старик и снова набрал полный котелок бурлящей воды…

Потом мы отдыхали в шалаше. Днём было полно паутов, а вечером одолели мошкара и гнус. К вечеру же в моём желудке началось невообразимое брожение, старик даже на расстоянии услышал урчание. Довольный, он заулыбался. При свете костра его лицо было медным и прокалённым. Сразу чувствуется – крепкий человек, часть тайги и тайга – часть его.
- Хорошо, Колька, это очень хорошо, - подбадривал он, видя мои мучения. – Пей аршан, пей ещё.
Он сходил на источник и снова принёс полный котелок шипучего и пузырящегося аршана.
- На ночь тебе нельзя ничего есть, - сказал он, а себе сварил куски свежего мяса, которые достал из вьюка.
В полночь меня вспучило, и я ринулся в кусты. Старик не спал, он ходил за мной и всё продолжал подбадривать, говоря, что это очень хорошо, что от нашего лечения будет толк, это уже заметно. Ничего себе, заметно!
Сидя и мучаясь в кустах, я слышал, как бросаются прочь испуганные косули и изюбри, пришедшие на ночной водопой к озеру. Наверное, они чуяли меня. Да и как было не чуять!
Быстро миновала летняя ночь. Утром дядя Семён принёс свежий аршан и заставил меня пить. Я пил через силу, во всём теле была совершенная слабость.
- Пей, Колька, пей, это хорошая вода, - приговаривал старый эвенк, и в его узких глазах вспыхивали участливые огоньки…
На третий день я не мог ходить. Теперь я стоял на четвереньках у шалаша и слабо отгонял таёжный гнус, который садился на меня, как на запоносившего телёнка, тучами.
Но к вечеру брожение в животе неожиданно прекратилось, я совершенно не чувствовал боли, стало легко и спокойно. Обрадовавшись, я забрался в шалаш, выпил в охотку кружку крепкого чая с сухарём и крепко уснул. Я спал и чувствовал на своей голове шершавую и крепкую ладонь старого эвенка, друга моего отца. Мне казалось, что я слышу его слова: «Пей, Колька, здоровым будешь! Сын моего друга Ефимки вырастет хорошим охотником! Эвенкийский аршан – хороший аршан, все болезни побеждает и выгоняет из тела!»
Наутро мы отправились в обратный путь. Я был совсем здоров, сидел на олене, болтал ногами и радостно озирался, слушая тайгу.
С тех пор я стал есть любую пищу. А мама вручила дяде Семёну отцовскую трубку, которую она хранила пять лет. Велика же была радость эвенка, когда он взял в руки трубку своего друга, доставшуюся ему в наследство.
Тайга меня вылечила, выкормила, одела и вырастила. До сего дня я пешкую по тайге и не устаю. И говорю: «Слава тебе, эвенкийский аршан!»

2002 год. Литературное переложение рассказов Михаила Шемякина.

Продолжение. Зыряновы-1, Зыряновы-2. Зыряновы-3. Зыряновы-4. Зыряновы-5. Зыряновы-6.

В марте 2011 года Володя приехал ко мне за помощью. Мы понимали, что этот режим и правительство не намерены развивать и обустраивать Россию. Забайкалье медленно вымирало. Силы, способной остановить гибель края, мы не видели. Может быть, президент обронит пару слов о нашем крае? В таком случае, вполне возможно, что край получит дополнительное финансирование, а «шевеление» чиновников будет заметным. Но что можно сделать при таком воровстве?
В общем, решил Володя подготовить письмо президенту, тем более основа письма была давно готова, готовил её, кажется, Роман Федотов. Знаменная группа забайкальского казачества, куда входил Зырянов, собиралась на прием к президенту (была такая информация). Может быть, тогда и удастся каким-нибудь способом передать письмо?
У меня, естественно, были большие сомнения. Но перечить я не стал. Такое письмо мы подготовили. Знаменная группа в Москву так и не поехала, я опубликовал письмо на своих ресурсах, текст письма «гуляет» по просторам интернета. Владельцы сайтов, а может быть и представители власти, заявляют Письмо - художественное произведение, хотя ничего в нём художественного нет и не может быть. Погуглив, можно найти письмо в самых разных местах.

Текстом этого Письма я заканчиваю предварительную публикацию материалов своего друга Владимира Георгиевича Зырянова. Копии большинства материалов отправлены одному из его сыновей. Не уверен, что наши потомки в полной мере понимают объём работ над материалами и глубинный смысл самих материалов, с которыми приходится работать. Это придёт со временем, которое всё расставляет по своим местам.
Надо понимать, что народонаселение страны тяжело, если не смертельно, болеет, его намеренно делают больным, выбраковывая часть народа. Общество нуждается в интенсивном лечении. Родословная каждой семьи – лучшее лекарство для преодоления болезни.

Письмо жителей Приаргунья

Президенту России Дмитрию Анатольевичу Медведеву
(Многовековые чаяния казаков Аргуни)

Уважаемый господин Президент!
В этом кратком письме, написанном от имени казаков Аргуни, изложены думы русского народа, который вот уже 300 с лишним лет живет и защищает интересы свой Родины на границе с Китаем.
История административно-территориальных образований в интересах России на просторах Даурии имеет множество форм, а именно:
1. Нерчинское воеводство, с центром в г. Нерчинск;
2. Нерчинский горный округ, с центром в с. Нерчинский Завод;
3. Нерчинская область, с центром в г. Нерчинск;
4. Забайкальская область, с центром в г. Чита;
5. Дальневосточная республика, с центом в г. Чита;
6 Читинская область, с центром в г. Чита. В этот же период в территорию области входил и Агинский бурятский автономный округ.
7. Забайкальский край.

Формирование шло по восходящей — от воеводства, округа, области, республики до современного края. Фигурировали в основном три исторических центра: Нерчинск, Нерчинский Завод, Чита. Из них Нерчинский Завод являлся самым значительным долгожителем, ибо имел и имеет сегодня важнейшее стратегическое и экономическое значение не только для исторической Даурии, но и для всей России.
Именно здесь отрабатывались и утверждались главные государственные структуры, вытачивалась основная система хозяйства края — горнорудное и рудоплавное дело. Вот краткие примеры такой значимости:
1. Первое серебро и рудное золото России, которые дали не только значительные вливания в казну государства в период строительства Санкт-Петербурга и российского флота, но они также послужили материалом для скрепления в дарственных медалях наиважнейшего международного договора по случаю победного завершения Северной войны. Серебро и золото Нерчинских заводов оплатили издержки перехода от Руси к России и подтолкнули к образованию Российской империи. Неужели современная Россия забудет об этом?
2. По Нерчинскому договору 1689 года сформировался первый участок русско-китайской границы с официальным переходом через Аргунский острог. Этим важнейшим для России этапом были отделены главные сокровища государства в Сибири — благородные металлы в горе Крестовой. Ныне гора является символическим сердцем, а граница — реальным восточным рубежом Нерчинско-Заводского района, умирающего от современного беспредела в структурах местной власти.
3. В 1789-1792 годах в Нерчинском Заводе создана первая в России геологическая карта, что показывает высочайший уровень горно-геологической службы в центре округа.
4. В 1724 и 1832 годах в Нерчинском Заводе были открыты первая школа, геомагнитная и метеорологическая обсерватория Восточной Сибири.
Дальнейшее перечисление покажет, что именно в Нерчинских Заводах были заложены первые зачатки культурного, экономического и социального освоения Сибири и Забайкалья.
Но самым важным и главным для нашего населения является то, что с 1689 года по настоящее время все русское обережье охранялось их предками — русскими казаками.
В течение двух с лишним веков здесь было своеобразное царство пограничного казачества, где сформировался самобытный культурный и хозяйственный уклад населения.
Хозяйства были такими громадными, что с 1728 по 1918 год Россия арендовали большие территории земли у Китая, на правой стороне Аргуни. Граница здесь была защищена самым надежным образом в естественном порядке. Русское население само защищало интересы государства, ибо это было в интересах каждой казачьей семьи.
Такой порядок был полностью разрушен за годы Советской власти. В результате многие русские семьи остались жить на территории Китая, а многие уехали туда добровольно. В современных условиях охрана границы приобретает все более уродливые формы. Население буквально выдавливается с насиженных территорий федеральными пограничными войсками.
Пока возмущения русского населения в приграничных селениях носят локальный и неорганизованный характер.
Местное население совершенно отстранено от забот о содержании границы. Это абсолютно антигосударственный подход.
Огромная зона отчуждения, созданная ИТС, создает и вторую проблему: безграмотное и бесконтрольное использование этих земель, что, естественно, вызывает недоумение и возмущение населения. В зона отчуждения находится основная артерия края — река Аргунь, здесь наиболее плодородные и пастбищные территории.
Наш край, некогда богатый и песенный, превратился в нищую резервацию для выживания местных жителей. При таком положении у населения крепнет мнение, что экспансия Китая неизбежна и неотвратима и заранее спланирована Москвой.
Я не предлагаю путей решения изложенных проблем.
Триста лет назад сюда пришла Русь, отсюда началась Россия. Неужели это будет забыто? Неужели в XXI веке с этих же территорий, с исчезновением наших деревень, забвением нашего уклада, отстранения нас от дела охраны границы, начнется обратное движение к междуусобной Руси?
Неужели нет решения таких важнейших государственных проблем?

От имени жителей Нерчинско-Заводского района —
Владимир Георгиевич Зырянов,
потомок первопроходцев,
потомственный казак,
атаман Аргунской станицы.
Апрель 2011 года.

Федоровы: Стоят (слева направо) Федорова Мария Михайловна, в девичестве Зырянова, Федорова Зинаида Елизарьевна, в девичестве Ворсина, Карякина Галина, Федорова Галина Георгиевна, Федорова Елена Федоровна. Стоят (слева направо) Харина Юлия, Федоров Михаил, Федоров Федор Леонидович, Федорова Рая..