Saba maal aituu: tordjalaki instдlla over gorri diluculum.
Без сомнения, доктор Хаоким был талантливым экспериментатором и лучшим из практикующих ныне врачей-гипнотизеров, но профессора Барнаби слегка раздражала его манера произносить восторженные монологи.
Да еще дама на стуле сидела с застывшим взглядом и не шевелилась.
- Ведь уже поздно. Скажите, для чего вы меня позвали? - спросил Барнаби, и в ответ Хаоким, покачивая перед лицом дамы хрустальным колокольчиком на длинной серебряной цепочке, завел свою шарманку.
- Мою работу можно уподобить лозоходству по поверхности мозга. С этой лозой... - доктор качнул колокольчиком... - я не спеша двигаюсь через пустоши рассудка, я продираюсь сквозь вересковые заросли моральных запретов и забредаю в чащи генетической памяти. Под сенью шатра либидо я отдыхаю на берегу озера, в черных глубинах которого таится древнее чудовище Оно. В своих странствиях мне приходится плутать в каменных лабиринтах воспоминаний, пересекать патогенные зоны кошмаров, отдыхать в укромных долинах первого сексуального опыта и барахтаться в прихотливых волнах океана случайных ассоциаций. И вот однажды я обнаружил, что на отдаленном и до сих пор никем не исследованном потаенном полюсе сознания есть, выражаясь метафорически, затерянная пустыня, совсем небольшая, и посреди нее озеро - даже не озеро, почти лужа. К удивлению моему, выяснилось, что такая пустыня и такое озеро имеются в сознании любого человека. Несколько дней назад я впервые пересек пустыню и, опять таки говоря метафорически, встал над озером. Его берега покрывала корка запекшихся нейронов, ограждающая озеро от любого вмешательства, а вода была чиста и прозрачна, казалось, лучи жаркого солнца, светящего из-под высоких черепных сводов, пронзают ее насквозь - но, странное дело, я не видел дна. Озерцо было бездонным, вместо своего отражения я разглядел лишь смутный образ, словно клуб белесого пара в сине-зеленой воде. Я повернул свою лозу, и тогда что-то поднялось из глубины. Поднялись... слова. Думаю, я опять услышу то же самое, и это будет уже в четвертый раз. Вот... - и Хаоким качнул колокольчиком.
Звук был чист и нежен, как первый солнечный луч, проникший под веки сквозь рассветную дрему. Дама на стуле закрыла глаза и молвила, почти не шевеля губами, голосом глухим и отрешенным:
- Саба маал аиту: торджалаки инсталла анна гори дилукулум.
- Вот! - вскричал Хаоким. - Вы слышали, друг мой? Опять тоже самое, в четвертый раз! Они все говорят одно и то же! - он вновь позвонил, дама моргнула и пришла в себя.
- Вы свободны, дорогая. Нет-нет, платы не надо, сейчас я на отдыхе, это просто дружеская помощь. Сеанс прошел успешно, вечерняя мигрень отменяется.
- Гм... - протянул Барнаби, когда женщина, с преувеличенным восторгом поблагодарив доктора, ушла. - Вроде, что-то знакомое, но... Потому вы и позвали меня?
- Конечно, дорогой мой! Каково? Вы - знаток, вы - лучший из лучших, кому как не вам расшифровать это послание?
- Ну-ну, не преувеличивайте, - Барнаби порозовел от смущения. - Там было слово "приходят", а еще... еще... ну да, датский и, кажется, я узнал готский, слово "красный" или даже так - "красном". Но это же глупость. Неужто все ваши пациенты, когда вы, э... подвергаете гипнотическим манипуляциям определенный отдел их мозга, произносят одну и ту же фразу?
- "Все"! - воскликнул Хаоким, нависая над Барнаби. Тощий великан и низенький толстячок, стоя рядом, выглядели, как единица и ноль.
- "Все"! Я не решусь говорить "все", так как, повторяю, обнаружил это недавно, уже когда мы приехали сюда, в коттеджи, то есть, услышал эту фразу пока что от четверых. Но что-то подсказывает мне - при гипнотической стимуляции определенного рода я и впредь буду слышать все те же слова. Вы гуманитарий, вы переведете их?
- Пока что я разобрал лишь "красный", "приходить" и еще, пожалуй, "семь".
- Но что это за язык?
- Это разные языки. Ну, хорошо. Я захватил в отпуск несколько словарей. Они мне нужны сейчас.
- Так идемте! - вскричал Хаоким, вешая цепочку с колокольчиком на шею.
Спустя минуту пожилой профессора и пожилой доктор скорым шагом шли сквозь ночь от крошечного летнего домика Хаокима к несколько более вместительному жилищу Барнаби. Доктор был холост, а профессор - при жене, да в придачу при пятилетней дочери и старом отце. Супруге Барнаби как раз случилось отъехать на длительную экскурсию в глубину острова, дедушка с внучкой, видимо, уже спали.
- Нет, это чепуха, - говорил Барнаби, пытаясь угнаться за длинноногим спутником. - Подумайте сами, как такое может быть? Что это за слова, что за мантра такая, зашитая в мозг каждого человека?
- Пароль, включающий его на самоуничтожение? - ухмыльнулся Хаоким.
- Нет-нет, решительно чепуха.
- Конечно, ведь все мои пациенты живы. Приходят, красном, семь... да, это непонятно. Но я ведь проверил уже четверых!
- И что же? Все это были такие же отдыхающие, как и мы? Люди примерно одного возраста, достатка, социального положения?
- К чему вы клоните? Как это связано, при чем тут...
- Я утверждаю: для полноты эксперимента вам необходимо подвергнуть внушению и исследованию других, отличающихся...
Барнаби не договорил - крякнув, Хаоким повернулся в сторону как раз проходящего мимо молодого, загоревшего до черноты грека, который днем обычно сидел на складном стуле у берега и сдавал на прокат легкие пробковые лодочки.
- Постойте, молодой человек!
- Нет, зачем так... - начал Барнаби, но поздно: колокольчик, тихо звеня, уже раскачивался, монотонно и завораживающе, перед глазами грека.
Хаоким действительно был одним из лучших гипнотизеров. Вскоре лодочник впал в транс, а еще чуть позже его обветренные губы приоткрылись, и глухой отрешенный голос молвил:
- Саба маал аиту: торджалаки инсталла анна гори дилукулум.
- Ну конечно, еще голландский... - заметил Барнаби, в то время как Хаоким выводил грека из транса. - Да-да, кажется, именно он.
- Что вы сказали? - Они уже приблизились к дому профессора.
- Я говорю, второе слово, "маал", судя по всему, это... ага, нет, это баскский, но я сейчас... постойте-постойте... - они вступили в комнату, где в кресле перед телевизором сидел отец Барнаби. На его коленях примостилась внучка.
- По-моему, это значит "раз".
- Саба маал аиту: торджалаки инсталла анна гори дилукулум... - раздумчиво повторил Хаоким. - Добрый вечер. Семь, потом раз, приходит и красный. Что-то я не пойму... Лапочка! - подскочив к креслу, он взял ребенка на руки и торжественно поцеловал в лоб. Девочка нахмурилась. В руках у нее был розовый чупа-чупс, зализанный до состояния тонкой сосульки. - Господи, да мы все липкие... что это, что это у нас, леденец, а?
Ребенок хмуро смотрел на него, не выпуская конфету изо рта. Барнаби скептически наблюдал за сюсюкающим доктором. Сам никогда не имевший детей, Хаоким трепетно относился к чужим.
- Ладно, ладно, - произнес наконец Барнаби. - Уже совсем поздно, ей пора спать.
- Малышке пора спать? - подхватил Хаоким. - Где ее кроватка? Вот она, в соседней комнатке...
Когда ребенок был уложен, Барнаби достал из стоящего в углу чемодана несколько словарей, лист писчей бумаги и карандаш.
- Ну что же, - произнес он, усаживаясь за стол и включая лампу. - Четыре слова я припомнил своими силами, поищем остальные. Вроде бы, здесь нет латыни - хотя как раз ее можно было бы ожидать в такой фразе - но зато имеется что-то из тюркских... Но что это за слова, лежащие на дне сознания от начала времен? Я все равно буду считать это совпадением, пока кто-нибудь не докажет мне обратного.
Отец профессора выключил телевизор и встал, чтобы тоже отправиться спать. В коттедже было три помещения: совмещенная с кухней гостиная, спальня, где стояли кровати внучки и деда, и комната супругов Барнаби.
- Папа! - позвал Барнаби. - Одну секунду. Не присядете ли?
- Что такое? - спросил старик скрипучим голосом.
- Одну секунду, папа. Вы ведь знакомы с Хаокимом? Это мой друг. Он врач и хотел бы кое-что сказать вам.
- Загипнотизируйте его, - прошептал Барнаби в ответ на недоуменный взгляд доктора. - Он из восточной Германии, хотя по национальности поляк. Был мастером на прядильной фабрике, пока не эмигрировал. Совсем другой социальный слой. Мне интересно, разве вам - нет? Ну же, давайте...
Спустя минуту глухой отрешенный голос молвил:
- Саба маал аиту: торджалаки инсталла анна гори дилукулум.
- Чертовщина! - рявкнул Барнаби, когда Хаоким отступил от старика, и тот, во второй раз поднявшись из кресла, с недовольным видом пошаркал в спальню. - Не понимаю этого! Это же... это же крупное открытие, так, что ли?
- Да-а... - протянул Хаоким растерянно. - Только я никак не могу понять, что именно открыл.
За стеной проскрипели пружины, когда старик улегся. В прибрежном поселке все спали, время перевалило за полночь, а ночи в это время года и в этих широтах длятся недолго.
- Очень здесь старая мебель, - заметил Барнаби. - Даже под пятилетним ребенком кровать начинает скрипеть. Я уже жаловался в дирекцию, завтра обещали заменить. Теперь не мешайте мне, - он углубился в словари.
Хаоким, порывистая натура которого препятствовала бездействию, стал ходить по комнате, скупо озаренной огнем настольной лампы. Тень его то ломалась, протягиваясь с пола на стены, то съеживалась у ног.
- "Скажи"! - произнес Барнаби. - Ну конечно, это киргизский. Тут возможны варианты, или "скажи", или "глаголь", или, допустим, "молви". Впрочем, они все равно синонимичны.
- Какое это слово? - Хаоким склонился над столом. - Третье? Так, и что у нас получается? - схватив карандаш, он стал писать: - Семь... раз... скажи... приходят... красном... А вот это, которое перед "красным"? Овер - что это?
- Предлог скорее всего. "В" или "на", или еще это может быть что-то вроде "во время".
- Мне тут пришло в голову... Ха! А что если это ответ на вопрос о смысле жизни?
- Спокойней, спокойней. Я филолог, но не полиглот, я не могу знать все языки мира. Пожалуйста, выпейте пока чая, если хотите.
Но Хаоким не хотел чая. Он ходил по комнате, от стены к стене, иногда останавливался у окна и вглядывался в ночную темень. Потом бросился в кресло перед выключенным телевизором и заснул, а проснулся от того, что за стеной скрипнули пружины, после чего мимо в сторону уборной прошаркал старик.
Барнаби сидел за столом и глядел на Хаокима.
- Что у вас? - спросил доктор, протирая глаза.
- Кажется, я расшифровал, хотя...
- Что? Ну же, говорите.
- Послушайте, а ведь ваш гипноз безвреден?
- Конечно.
Они замолчали, когда старик прошел обратно. Заскрипели пружины - он лег.
- То есть, абсолютно безвреден, нет ни малейшего намека на какие-либо… отрицательные последствия?..
- Какие последствия, дорогой мой? Гипноз практикуют уже ни один век. Наоборот, это полезно. Так что означает последнее слово?
- Я не уверен. Мне надо услышать его еще раз. Потому я и спрашиваю. Дочь...
- Малышка? - удивился Хаоким. - Вы хотите, чтоб я ее?.. Но, мне кажется...
Доктор замер с раскрытым ртом, сам не понимая, почему эта мысль обеспокоила его. Уж кому, как не ему, было знать, что гипнотические сеансы никакого вреда принести не могут, но все равно - то, что из уст ребенка может политься отрешенный голос, пугало.
- А что? - Барнаби с тревогой уставился на друга. - Я потому и спрашиваю. Что в этом такого? Говорите, что вам кажется?
- Мне... мне кажется, что все нормально, - заключил Хаоким упавшим голосом. - Я сейчас принесу...
Он отправился в спальню, поднял девочку и осторожно усадил ее в кресло. Проснувшийся ребенок явно не понимал, что происходит.
- Малышка, - прошептал Хаоким, поднимая колокольчик. - Дорогая малышка, смотри сюда...
- Саба маал аиту: торджалаки инсталла анна гори дилукулум... - отрешенным недетским голосом молвила дорогая малышка через минуту.
Хаокима передернуло.
Придя в себя, девочка захныкала, доктор погладил ее по голове и отнес в спальню. Проскрипели кроватные пружины, и Хаоким вернулся.
- Вы не находите, что в этот раз оно звучало как-то... не так? Словно бы глуше, а? Итак, у нас получается: "Семь... раз... молви... торджалаки... приходят... какой-то предлог... красном..." Э?
Но Барнаби уже не слушал доктора - он склонился над столом, лихорадочно листая словари.
Хаоким пожал плечами и вновь принялся мерить шагами комнату.
- Рассвет! - сказал вдруг Барнаби, и доктор машинально посмотрел в окно. Там все еще было темно. Тогда он подошел к столу и склонился над листом бумаги, где аккуратным детским почерком профессора было выведено: "Семь раз молви: ... приходят, предлог, красный, рассвет."
- И что же? Вы расставили это в том порядке, в каком оно...
- Да, но осталось еще одно слово. Я слышал его, я даже вроде бы узнаю язык, но никак не могу сообразить...
- Вот это, да? - длинный палец Хаокима уперся в строчку. - Торджалаки? Немного, э... зловещее слово.
- Дайте мне еще подумать, - попросил Барнаби.
Хаокиму все больше хотелось спать. Он все же попил чая, потом включил телевизор, но Барнаби нетерпеливо окликнул его:
- Уберите, мешает.
Наконец профессор, записав что-то на листке, произнес:
- Есть.
За стеной приглушенно скрипнули пружины. Энтузиазм Хаокима сменилось вялостью - его порывистая натура не способна была долго оставаться в возбужденном состоянии.
- Что же... - пробормотал доктор. - Как это называется... Мозговая атака. Что же, мозговая атака завершилась, да?
- Вы хотите, чтоб я прочитал?
- Да, конечно. Что это с вами, дорогой мой?
Барнаби поежился.
- Как-то промозгло стало. От океана веет сыростью, особенно это чувствуется, когда воздух охладится за ночь, замечаете? Здесь суахили, голландский, киргизский, венгерский, датский, готский, баскский... Понимаете, а вдруг смысл на самом деле другой? Я ведь ориентировался на слух, не видел правильного написания. Кроме того, так же звучащие слова, но на каком-нибудь древним языке - или древних языках - могут означать нечто совершенно иное. Последнее слово расплывчато, у него нет четкого, определенного значения. В общем, я тут еще изменил падежи, так что, получается, это звучит... Ну, в общем, получается... Семь раз молви: создания приходят на красном рассвете.
- Создания? - повторил Хаоким в полной растерянности. - Дорогой мой, но... дорогой мой! Какие создания?
- Там целый ряд синонимов. Посланники, чудовища, уничтожители... - Барнаби вяло провел ладонью по лицу, встал, прошелся по комнате и замер у окна.
- Но что, ради всех святых, это означает?!
- Формула смерти? Слова, которые бог сказал Адаму и Еве, изгоняя их из Рая? Девиз дьявола? Я не знаю. Просто ума не приложу.
За стеной скрипнули кроватные пружины. Хаоким уселся на стул, до того занятый профессором. Они переглянулись: доктор сидел, согнув длинные ноги, будто готовый вскочить в любое мгновение; профессор стоял у окна, сцепив руки за спиной.
- Все равно чепуха, - глухо произнес Барнаби. - Ну подумайте, каким образом какая-то фраза может вызвать что-то извне? Повлиять на окружающую нас реальность?
Осунувшееся лицо профессора обратилось к окну, за которым шумел тысячелетний океан. Хаоким вгляделся в листок. Семь раз молви: торджалаки приходят на красном рассвете... Вдруг он нахмурился, поднес к глазам руку, загибая пальцы и шевеля губами. Досчитав, он сказал, не поднимая головы:
- Извне? Нет, речь о другом. Что если как раз сейчас что-то поднимается из глубин озера...
Мигнув, погасла настольная лампа - в это время в поселке иногда ненадолго отключали электричество. Пружины кроватей скрипели за стеной, все громче и громче. Хаоким смотрел на Барнаби, а Барнаби, не отрываясь, смотрел в окно, за которым что-то приближалось со стороны лодочной станции. На обвисших щеках профессора багровел румянец. Пружины проскрипели особенно громко, пронзительно. Раздался какой-то шум, затем тихие, невнятные голоса. Открылась дверь в комнату. И вот тогда доктор Хаоким зажмурил глаза - чтобы не видеть, как, наполняя комнату страшными тенями, сквозь окно медленно вливается жирный, осклизлый свет зарождающегося над океаном утра.
© Илья Новак, 2004
