ГЛАВА 18. ХОД КОНЕМ

Есть такой момент — переломный, но тихий. Без выстрелов. Без драмы. Ты просто понимаешь: тебя скоро возьмут. Не потому, что виновен — а потому, что время пришло. В такие моменты жизнь перестаёт быть потоком. Она становится шахматной доской. Черно-белые клетки, чёткие квадраты, предсказуемые фигуры.  И вот ты — не король, не ферзь. Ты — конь. Фигура с изломом.
Ходит по букве “Г”. Не по логике, не по прямой. Но всё равно — ходит.

Я был вторым игроком. Белыми не играл. Первого хода не делал. Но у меня был конь. И этот конь умел скакать мимо камер, договоров и судебных повесток. Первым шагом я продал долю. Своих 40% в компании. Официально — брату жены. Неофициально — себе же, через него. Сделка оформлена на “Медиатор-Групп”, заслуженную фирму, которая существовала на бумаге с 2009 года и принимала участие в тендерах, когда я ещё ездил на “девятке”.

Цена — занижена. Налоги — минимальные. Документы — как швейцарские часы. Все знали: это подстава. Но никто не мог доказать. Главное в России — не быть честным. Главное — быть недоказуемо хитрым. Теперь я — не учредитель. Не директор. Не бенефициар. Не подрядчик.
Не “лицо, принимающее решения”. Я — бывший. “Лицо, покинувшее оперативную позицию”.

Второй ход: имущества у меня больше нет. Квартира — на тёщу. Машина — на водителя, который по совместительству был… алкоголиком, но лояльным. Сейф в банке — на старого знакомого, отставного участкового с дрожащими руками, но стабильной памятью. Все активы — уползли по норам, как крысы при сигнале тревоги.

Жена поняла всё без объяснений.

— Всё? — спросила она, стоя у окна, держа в руках чашку с ромашковым чаем.
— Всё, — ответил я.
— Сколько у нас есть времени?
— Десять дней. Если повезёт.

На десятый день я исчез. Рано утром. Ни прощаний. Ни записок. Ни слёз. Сумка — документы, немного наличных, смена белья и зубная щётка. Никаких фото. Никаких привязок. Никаких “напоминаний о прежнем”. Маршрут был спланирован заранее. Словно побег из крепости.

Поезд до Волгограда.

Далее — машина до границы.

Пешком через лесополосу.

Выход на “точку сбора” в Казахстане.

В рюкзаке — паспорт Василия.

Имя в документе: Василий Никитин.
Возраст — мой.
Фото — чуть скорректированное:
нос — прямее,
губы — тоньше,
родинка на щеке — замазана.
Линия волос — сдвинута.
Даже выражение глаз — другое.
Немое. Не Евгения. Василия.

Паспорт делался три месяца. Через старые связи, через новые деньги, через мастера из Гюмри,
который печатал документы так, как будто это иконы.  В поезде я сидел напротив женщины с девочкой. Девочка раскрашивала зайца в книжке. Женщина читала “Коммерсантъ”. Они были свободны. А я был призраком. Но с билетом. В кармане — три сим-карты. На ноге — пластиковый браслет со встроенным GPS-глушителем. В голове — только одно слово: “Беги.”

Я вышел в Волгограде. Меня ждали. Старая “Нива”, облезлая, с потрескавшимися сиденьями. Водитель — молчаливый казах по имени Нурлан. Он сказал только одну фразу:

— Василий?
— Да.
— Поехали. Тут не место для разговоров.

Мы ехали через степь. Ночь была чернильной. Луна — ленивая. Машина пахла бензином и сыростью. Вдоль трассы — ни души. Только ветер, только граница.

Перед тем как перейти пешком, я позвонил жене.

— Всё?
— Всё.
— Живи.
— Постараюсь.
— Мы тебя...
— Не говори. Лучше молчи.

Она молчала. И я пошёл.

Через мокрый луг. Через колючки. Через границу, которую нарисовали на карте, но забыли в поле.

Когда я перешёл — всё исчезло. Россия. Прошлое. Имя. Лавки. Урны. Иванов. НДС. Всё это — осталось по ту сторону. Здесь — только я и дорога.

Я — не Евгений. Я — тень. Я — фигура, сделавшая ход конём.

А впереди — ничего. Никакого плана. Никаких гарантий. Только инстинкт выживания. Только страх. Страх — не враг. Страх — это твой навигатор, когда у тебя отобрали карту.

Я шагал и не оглядывался. Потому что знал: если оглянешься — проиграешь. А у меня остался один ресурс.

Воля. И конь, который ещё мог скакнуть — в сторону спасения. Это — бегство, но не поражение.
Это — фигура в шахматной партии, которая играет своим стилем, против правил, против системы, против самого себя.

Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 1)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 2)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 3)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 4)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 5)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 6)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 7)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 8)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 9)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 10)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 11)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 12)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 13)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 14)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 15)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 16)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 17)

Ростовский Куш. Глеб Дибернин (Книга целиком)

ГЛАВА 17. НАЛОГОВЫЕ СКЕЛЕТЫ

Когда следствие задыхается от объема бумаг, показаний, флешек и нестыковок — в дело вступает Налоговая инспекция. Она не стучит в дверь — она впивается в печень, и делает это без лишней страсти. Потому что следователь может пожалеть. А налоговая — не прощает никогда.

Я думал, что дно уже пройдено. После следствия. После камер. После “допросов с пряниками”.
Но дно оказалось этажом ниже — в офисе на Кировском, где пахло антисептиком, кофе “Жокей” и замученной правдой. В кабинет вошёл человек. Молодой, светлый, будто только что из прачечной. Лицо — чистое, как у ученика воскресной школы, но в глазах — пустота серийного аудитора.

Он положил портфель на стол и сказал:

— Евгений Павлович? Откройте, пожалуйста, папку за 2021 год.
— Какую?
— Третий квартал. Нас интересует июль. Особенно расходы.

Я знал этот голос. Голос, от которого волосы седели у бухгалтеров.

Папка за 2021.
Третий квартал.
Расходы.
Доходы.
Акт сверки.
Пояснительная записка, которую писал в 4 утра после коньяка.
НДС, “оптимизированный” через знакомого ИП, зарегистрированного в Махачкале.

Тогда это казалось хитростью. Теперь — это уголовка.

Удар первый — уклонение от уплаты НДС. 3,2 миллиона.
Второй — занижение налога на прибыль. 1,1 миллиона.
Третий — ложные сведения в декларации.
Четвёртый — “бонус” в виде статьи по легализации доходов, полученных преступным путём.

— У нас простая логика, — сказал инспектор.
— Если вы красивее всех писали отчёт — вы первый на расстрел.

Сперва приходили письма. Потом — уведомления через портал ФНС. Потом — звонок с городского номера +7 (863):

— Евгений Павлович?
— Да.
— Добро пожаловать в ад.

Проверки шли волнами. Каждая — с новым инспектором. Каждый — с новой Excel-таблицей. Каждая таблица — как грязная простыня после вскрытия.

В 6:04 утра позвонили в дверь. Не “маски”. Не “ОМОН”. А двое в строгих костюмах, пахнущих типографской краской и печатями. Одна из них — женщина лет сорока. Очки на цепочке. Короткая стрижка. Улыбка как оскал у юриста.

— У нас постановление о возбуждении дела.
— По какому поводу?
— По налогам.
— Но я уже под следствием.
— Это — другое направление. Не волнуйтесь.
— А разве можно заодно и то же?
— Мы ещё не решили, за что именно.

Они нашли: старый договор аренды офиса, в котором занижена сумма аренды на 85%; чёрную зарплату водителю, выданную “на нужды командировок”; ИП на имя бывшей учительницы труда, через которую прошло 12 миллионов в рублях и два перелёта в Анталью; фейковые командировочные, оформленные на мёртвых подрядчиков; закупку канцелярии на 427 000 рублей — где "скрепки" оказались креслом из натуральной кожи и ноутбуком MacBook Pro.

— Это всё пойдёт в дело? — спросил я.

Она улыбнулась. Как акула в момент укуса.

— Это только то, что влезло в мою сумку. Остальное — привезём на следующей неделе.

И тут меня накрыло. Не волной. А холодом. Я вдруг понял, что мне не грозит новый срок за новое преступление. Мне грозит новый срок — за старый стиль жизни.

Адвокат шепнул в камере:

— Надо признавать. Частично. Предлагать возмещение. Главное — показать раскаяние, но не полное. Чтобы выглядело: “попался не вор, а уставший администратор”.

— А если не признаю?
— Тогда… тебя признают. Полностью.

Смешно было смотреть на эти бумажки. Все схемы, что раньше казались инструментом выживания, теперь стали уликами.

Перевод от “ООО Аркадия” — “за услуги консультации” → откат за урны.

Аренда самосвала без водителя → логистика, которую никто не видел.

Бухгалтерский отчёт с графой “разное” → деньги на свадьбу племянника.

Скелеты сыпались, как из разорванного шкафа. Я больше не успевал оправдываться.

— А вот здесь у вас премии — 300 000. За что?
— За успешное завершение проекта.
— Какого?
— Установка лавок на улице Новосельского.
— А мы были там. Лавок — нет.
— Тогда это была премия за мотивацию.

Инспектор сидела напротив. Перебирала бумажки. И — мурлыкала.

— Налоги, налоги, от них не уйдёшь…

Я не выдержал.

— Вы издеваетесь?

— Я работаю, — ответила она.
— А вам — теперь жить с результатом.

И в тот момент я понял: Самое страшное — это не тюрьма. Не суд. Не статья. Самое страшное — это процесс. Процесс, который не болеет, не злится, не радуется. Он просто движется, как ледник. Медленно. Неостановимо. И навсегда.

Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 1)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 2)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 3)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 4)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 5)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 6)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 7)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 8)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 9)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 10)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 11)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 12)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 13)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 14)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 15)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 16)

Ростовский Куш. Глеб Дибернин (Книга целиком)

ГЛАВА 16. СМЕРТЕЛЬНЫЙ БОЙ

Если ты никогда не доказывал, что твоя урна действительно стоит на перекрёстке Дзержинского и Пушкинской — значит, ты не жил в России по-настоящему.

Это был не допрос — это был полевой трибунал с калькулятором. Не спецназ. Не маски-шоу. А трое людей с папками, флешками и гниловатой улыбкой.

Следствие требовало невозможного — и делало это с методичностью сапёра. Им нужно было доказать, что: урна действительно установлена; её материал — соответствует техзаданию; цена — обоснована, а не плод фантазии бухгалтера, у которого в телефоне был Telegram-канал "Цены от потолка". Поставщики — реальны, с ИНН, складами, а не с мыльницей и аккаунтом на “Авито”.  Рабочие — живые, не призраки со СНИЛСом умерших охранников. Деньги — не проходили через “прокладки”, зарегистрированные на бывших библиотекарей и преподавателей кулинарных техникумов.

Я наблюдал за этим изнутри. А в центре — Евгений Павлович. Тот самый “бог уличной мебели”. Тот, что раньше цитировал Декарта, сидя на лавке с Wi-Fi. Теперь — сидел на табурете, под тусклой лампой, и отвечал на вопросы людей, которые улыбались только во сне.

— Где вы брали пластик на урны?
— В “Пластгранит-Юг”.
— Документы есть?
— Пропали во время переезда.
— Очень удобно. Дальше.

— Почему одна и та же лавка стоит по-разному в двух контрактах?
— Разный регион.
— Климат?
— Да. Влажность влияет на металл.
— Поэтому цена разнится на 60 тысяч?
— И логистика…
— Угу. Логистика…

Следователь — молчаливый, с лицом акушера, который не верит в рождение. Экономистка — женщина в очках, пахнущая тонером и беспощадной педантичностью. Оперативник — токарь в душе, задающий вопросы так, как будто режет металл.

Они не кричали. Они смотрели, щёлкали мышками, и делали пометки в протоколе как могильщики в журнале захоронений. Каждый вопрос — как удар молотком по тонкому стеклу:

— Кто поставлял бетон?
— “РостЦемент”.
— Где их склад?
— В Азове.
— Адрес?
— Я не помню…
— А вы помните, сколько получили по этому контракту?
— 3 миллиона.
— Вот видите, как память возвращается.

На столе — выписки по счетам. Один перевод — “Жека-Брусчатка”. Второй — “ООО Благо-Путь”.
Третья компания — зарегистрирована на жену бывшего физрука из местной школы.

Экономистка, поправляя очки:

— Евгений Павлович… Вы, конечно, талант. Но так красиво врать — это уже уголовная эстетика.

Параллельно шла проверка на местах. Создали карту. Проехались по адресам из актов. На Пушкинской — травяное поле. На Дзержинского — лужа. На одном из перекрёстков — сломанная лавка с табличкой “Осторожно! Вандалы”.  Каждая несостыковка — ложилась в дело. Папка пухла. Следователь светлел.

— Что скажете на это, Евгений Павлович?

— Я скажу, что всё делалось… быстро.

— Быстро? Так быстро, что бухгалтер умер?

— Я… не знаю.

— Теперь узнаете.

И в дело вошла налоговая. Не как курьер. Как стервятник, почувствовавший мясо. Пошли запросы: авансы — без актов; выплаты — на ИП, зарегистрированные на бабушек с инсультом; зарплаты — на людей без паспортов, но с автобиографиями на печатной машинке; премии — за “победу в тендере”, подписанные задним числом.

Адвокат Евгения начал пить. Сначала — по рюмке. Потом — по расписанию. Каждый день — как бой в окопе. Только вместо грязи — сканы. Вместо гранат — реестры. Вместо медсанбата — допросы.

Однажды Евгений вышел после девяти часов вопросов. Сел на лавку. Ту самую лавку. Свою. За 75 тысяч рублей. Светодиоды уже не горели. Подлокотник был отломан. Она скрипнула. Он облокотился. Сказал вслух:

— Надо было сразу делать гробницы. Они хотя бы стоят дольше.

Потом — обыск дома. Потом — допрос жены. Потом — вызвали брата жены. Потом — ФСБ. Каждый визит — как лезвие по стеклу. Он перестал врать. Он не ел. Он не спал. Он не оправдывался. Он просто смотрел на документы. И кивал.

И вот — принесли пачку новых бумаг. Верхний лист: “Договор №45. Лавка комбинированная.
Материалы: сталь, пластик, гранит. Цена за единицу: 117 000 рублей. Количество: 147 штук.
Объекты: Школа №12, Гимназия №6, Роддом, Мост через пруд. Подпись: К.”

Он смотрел на эту подпись. На неё и падал весь груз. Потому что эта подпись — его собственная.
Потому что это — не просто документ. А приговор.

Смертельный бой не выиграл никто. Не следствие. Не подрядчик. Не система. Не совесть. Но бумага — победила.

ГЛАВА 13. ВАГОНЧИКА КОЛЕСНЫЙ СТУК

Условный срок. Четыре с половиной года. Штраф — символический. Суд — формальный, как протокол санитарной обработки. Жизнь, казалось, снова входила в ритм. Я уже представлял себе лето в Сочи. Сцена была идеальной: мохито, жена в панамке, ребёнок лепит из песка, а я, полураскаявшийся, полуотмытый, почти почтенный, с книгой по "антикризисному менеджменту" под зонтом.

Я даже начал подбирать ресторан. Где заказать устриц. Где сидеть спиной к залу. Где скажу официанту:

— Не приноси сдачу. Я в новой жизни.

А потом пришла бумага из прокуратуры. Обычный конверт. Белый. Один лист. Одна строка: «Приговор подлежит пересмотру по вновь открывшимся обстоятельствам.»

Сначала я подумал — ошибка. Потом — техническая формальность. Потом — всё понял. Иванов не звонил. Не писал. Не отвечал. Исчез. Как дым после выстрела. Как шепот ножа у горла. Тихо. Без объяснений.

Заседание назначили быстро. Новый адвокат. Молодой. С глазами пассажира метро в час пик. Он смотрел в телефон. Рылся, как будто искал способ быть где угодно, только не рядом со мной. Судья — женщина с лицом завхоза пансионата, которая терпела слишком много уборщиц, гостей и жалоб.

— Евгений Сергеевич, вы ведь уже признались?

— Да.

— Но не во всём?

— Я… не всё помнил.

— Вот и хорошо. Мы поможем вам вспомнить.

Восемь лет. Строгий режим. Три года без права заниматься государственной деятельностью. Я не успел даже встать с лавки. Конвой — два молодых, пахнущих резиной и равнодушием. Один нажал на плечо. Второй — открыл дверь. И я уже ехал. Не домой. Не в Сочи. В Мордовию. Там, где зима — как штраф. Там, где воздух пахнет хлоркой и равнодушием. Там, где людей называют “номер”, а телевизор — единственный, кто не врёт.

В СИЗО пахло: сыростью, пластиком, пищей, которую нельзя назвать едой. На этапе, в вагоне, мы ехали 27 часов. Без слов. Без окон. С гудком, как у похоронной машины.

И вот — Мордовия. Колючка. Каменные лица. Снег с пеплом. Голоса с эхом. Старый ржавый козырёк, на котором кто-то нацарапал гвоздём: “Добро пожаловать в беспамятство.”

Мне досталась койка у стены. Одеяло — серое. Подушка — без души. Напротив — шкафчик с гнутой дверцей. В углу — пыльное зеркало, в котором я выглядел, как кто-то другой. Сосед по камере — пожизненник. Позывной: Лирик. Худой. Чёрные ногти. Глаза — как чернила, вылитые в чай. Он читал Ахматову. Громко. Иногда плакал.
Ментов ненавидел — тихо, но искренне.

— Срок? — спросил он в первую ночь.

— Восемь.

— А за что?

— За то, что забыл, кто я.

Он кивнул. Больше мы не говорили две недели. Я не жаловался. Плакать в тюрьме —
это как писать мемуары в аду: бесполезно, но больно. Каждую ночь я слышал “вагончика колесный стук”. Глухой, ритмичный, как внутренний метроном:

— Ты проиграл. Ты вернулся не как человек — а как единица, которую решили не вычеркивать.

Про Иванова говорили разное: ушёл в частный сектор, уехал за границу, стал министром туризма в Крыму. Мне было всё равно. Он меня продал. Как лот без описания. Как пальто с дыркой, которое отдали за килограмм макулатуры.

Я вспоминал, как он говорил: «Мы свои. Мы решим. Всё в ёлочку». Теперь я знаю, где эта ёлочка растёт. У входа в колонию. В бетонной кадке. С гирляндой из разбитых судеб. Сочинский пляж — остался во сне. Там, где шезлонги. Там, где мохито. Там, где я — не я. Там, где свобода — не миф, а ошибка координат. А Мордовия — это не место. Это состояние памяти. Здесь всё равно. Даже самим себе. Я засыпал. Мне снилось: я снова на скамейке у суда, с кофе в руке, и голос Иванова шепчет:

— Мы всё решим, Семёныч. Всё в ёлочку…

А я смотрел на ёлку. И видел, как на ней — вместо шаров — лица всех тех, кто верил.

Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 1)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 2)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 3)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 4)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 5)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 6)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 7)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 8)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 9)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 10)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 11)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 12)

Ростовский Куш. Глеб Дибернин (Книга целиком)

ГЛАВА 12. ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО ЧИНОВНИКА

Я не помню, когда именно принял решение. Может быть, в тот вечер, когда кофе показался горьким, а бассейн — слишком хлорированным. И даже солнце, которое ещё вчера я называл «медленным чудом», стало вызывать раздражение, как рассылка от налоговой. А может, в момент, когда Алехандро, мой теннисный напарник, ударил мячом в сетку и сказал:

— Vamos otra vez, Señor?

А я впервые ответил:

— Нет, дружище. Я пас.

Аргентина, с её фруктами, балконами, милонгой и вечной терпкостью воздуха, вдруг померкла. Как открытка, ставшая слишком запачканной от пальцев.

Я сел за стол. На белой скатерти — ноутбук, пепельница, и фотография сына, оставшаяся по ошибке в папке “Семья_2017”. Открыл “Документы”. Новый файл.  Курсор моргнул, как офицер на допросе. Я начал печатать: “Я, Евгений Сергеевич, добровольно...”, “Совершенно сознательно...”, “В связи с желанием сотрудничать...”, “Раскаиваюсь...”,
“Понимаю...”, “Прошу...”, “Готов...”, “Верю...”. Каждое слово — как зуб, вырванный без анестезии. Не от боли. От ощущения, что вырываю что-то своё.

Я купил билет. Москва. Авиакомпания — лоукостер. Судьба — по полной стоимости. Обратный маршрут, которого в теории не должно было быть.

В аэропорту было пусто. Пахло кондиционерами и отчаянием. На посадке я держал только ручную кладь — всё остальное оставил в прошлом, вместе с испанскими сериалами и бутылками вина. Слева от меня в самолёте сидел юрист,
засыпающий над открытым томом “Гражданский кодекс. Комментарии. Выпуск 9.” Справа — женщина с котом в холщёвой сумке. Кот смотрел на меня, как следователь,
только не задавал вопросов — он уже знал ответы.

Прилетел. Такси. Гостиница с серыми шторами и ковролином цвета старого госбюджета. Открыл окно — в лицо ударил московский воздух: пыль, холод, амбиции и напоминание, что с этого момента всё — на запись. Позвонил Иванову.

Ответил сразу. Голос — бодрый, как у риелтора, только что продавшего гараж без крыши за цену особняка.

— Молодец, Семёныч. Правильное решение. Всё уже подготовлено. Пойдёшь с повинной.
Скажешь: “давление”, “не помнил”, “хотел исправить”.

— Это сработает?

Он хмыкнул.

— У нас даже поддельные прокуроры получают грамоты за честность. Конечно сработает.

Я пришёл в Следственный комитет. Здание — стекло, гранит и равнодушие. На входе — проверка, на лице охранника — отсутствие эмоций, как в уставе. Вели по коридору. Полы блестели. Стены — из пластика. Пахло бумагой и чем-то похожим на освежитель воздуха с запахом “Кедровый лес в ноябре”. Комната — чистая. Стол — голый. Ручка — на подставке, как в банке. Следователь — мужчина лет сорока, чисто выбритый, с лицом, как таблица Excel.

— Добровольное признание?

— Добровольное.

— Подтверждаете всё?

— Почти всё.

— Почему “почти”?

— Потому что некоторые вещи… я больше не хочу вспоминать.

Он записал. Не спорил. Им не нужна правда. Им нужна сдача.

Суд. Закрытый. Короткий. Кресла — скрипят. Секретарь — зевает. Прокурор читает так,
как будто докладывает меню в столовой. Четыре с половиной года. Условно.

После заседания — смс от жены: “Горжусь тобой. Вернулся — значит мужчина. Скоро поедем в Дагомыс.”

Я стоял у выхода. Вдыхал воздух старого здания. Слушал, как уходят шаги следователя.
Как скрипят двери. Как щёлкают замки. Пахло — бумагой, старым полиролем, и чем-то вроде победы, которая пахнет резиной от каблуков.

Я был свободен. На бумаге. А внутри? Я чувствовал себя как здание после капитального ремонта — только снаружи всё нормально. А внутри — старая проводка,
скрипы, и обои, прикрывающие трещину по несущей.

Но я вернулся. Я не сбежал. И это значит одно: Я всё ещё в игре.

Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 1)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 2)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 3)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 4)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 5)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 6)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 7)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 8)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 9)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 10)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 11)

Ростовский Куш. Глеб Дибернин (Книга целиком)

ГЛАВА 10. ВЕЧНОЕ ЛЕТО ПОД ВОПРОСОМ

Аргентина. Звучит красиво, правда? Солнце. Вино. Жареное мясо на углях. Чувственные женщины с глазами, как будто из танго. Законы — вялые, как утренний кофе в Буэнос-Айресе. Футбол — вместо суда, с трибунами вместо следствия. И климат, при котором даже налоговая спит днём, а полиция интересуется только бомбой под воротами “Ривер Плейт”. Вот только... это всё — не для меня.

Я не уехал в Аргентину. Я сбежал. Как крыса — только ящик был не деревянный, а с золотой обивкой и видом на залив Ла-Плата. Сначала казалось, будто это победа.

Я пил терпкое мальбек. Лежал у бассейна, слушал испанскую музыку, которую не понимал. Смотрел на голубей, которые и представить не могли, что я — человек, укравший тротуар.

Но что-то внутри не отпускало. Как будто в телефоне всё время звенело. Хотя он был выключен. И спрятан в консервной банке, замотанной в полотенце. Старый трюк.

Я арендовал дом на холме, с балконом и видом на вечно зелёные пальмы. Арендовал на имя несуществующего Василия Мартыненко. У него не было прошлого. У меня было слишком много. Я — Евгений — существовал в этом доме как призрак, ходя по комнатам, где не осталось даже моей тени.

Я пробовал жить. Смотрел сериалы на испанском. Вникал в правила местного волейбола.
Даже пробовал медитировать, но в голове всплывал всё один и тот же образ.

Иванов. Иванов — с его ледяным лицом, с его голосом, похожим на официальное письмо, с его фразой: «Всё будет нормально. Если что — я решу». А если не решит?
А если забудет? А если я — просто строчка в уравнении, которая уже сокращена до нуля? Всё чаще мне снился один и тот же сон.

Я стою в зале суда. На мне — белый костюм. На голове — табличка “эксперт”.
Я говорю присяжным: Я не знал, что деньги ушли. Они кивают. А потом один из них поднимается — и это мой отец. И говорит: «Ты всегда знал. Ты просто подумал, что ты умнее всех».

Я просыпался в холодном поту, хотя в комнате было +28. И кондиционер гудел, как совещание в мэрии. Аргентина — это вечное лето. Но если ты живёшь в бегах, лето становится засадой.

Ты не можешь: выйти в ресторан — вдруг кто-то узнает лицо; купить кофе — вдруг на кассе работает русская студентка; сказать "спасибо" по-русски — вдруг это будет последнее, что ты скажешь.

Ты живёшь, как призрак. Тени нет. Следа нет. Но страх идёт за тобой, как пес, которому не дали кость.

Однажды пришла СМС. С неизвестного номера. Без точки. Без подписи.

— “Семён, они снова спрашивали. Молчала. Всё по плану.”

Семён — мой код. Жена — мой последний бухгалтер. Когда я уезжал, она обняла меня.
Не как мужа. Как сейф с кодом доступа. Губами к щеке. Руками к инкассации. Я не злился. Просто знал: она любит меня ровно настолько, насколько я решаем.

Иногда я выходил к океану. Смотрел, как чайки орут без повода. И думал: «Может, всё забудется? Может, пройдёт срок? Может, я — просто ошибка в памяти?».

Однажды ко мне подошёл старик. Седой. Чистый. В шляпе.

— Вы кого-то ждёте? — спросил он по-английски.

Я ответил:

— Нет. Я жду, когда всё забудется.

Он кивнул. Как врач, знающий диагноз, но не способный вылечить.

Прошло две недели.

Пришло письмо. На электронку, которую никто не знал.

Тема: пусто.
Тело: — “Готовься. Время заканчивается. Уехал — не значит исчез.”

Без подписи. Без IP-следа.

Я читал и чувствовал, как внутри всё становится тяжёлым, как бетонный люк с надписью «Донстрой-2022».

Они нашли меня. Или почти. Или — хотят, чтобы я так подумал. А это — хуже всего.
Потому что ты не знаешь, идёт ли за тобой охота, или ты просто ещё не проснулся.

Аргентина. Где всё цветёт. Где всё жарко. Где всё чужое. Я был здесь. Я ел. Я дышал. Я пил вино с видом на залив. Но лето, которое мне досталось, было без времени. Без флага.
Без свободы. Вечное лето — только у туристов. А у таких, как я, — вопросы. И не на которые можно ответить.

Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 1)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 2)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 3)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 4)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 5)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 6)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 7)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 8)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 9)

Ростовский Куш. Глеб Дибернин (Книга целиком)

ГЛАВА 9. ШАМПАНСКОЕ, СОЧИ И… УГОЛОВНОЕ ДЕЛО

После схода город выдохнул. Как после свадьбы с бюджетом: шум, феерия, потраченные миллионы, пахлава из смет и шампанское из водопроводных труб. Теперь — только помятые скатерти, осыпающиеся гирлянды, и прокурорский автомобиль, как свадебный кортеж, но в чёрном.

На площади ещё висели баннеры. На них казаки в фотошопе смотрели ввысь, будто знали, что скоро за ними прилетят не дроны, а допросы.

В офисах — уже пошли разговоры:

— Когда следующий транш?
— Акт по лавкам подписал?
— Сколько тебе вышло на руки?

Всё звучало как послесвадебная перепись подарков.

Шампанское текло — особенно в кабинетах, где сидели те, кто получил больше всех.

— Crystall.
— Шотландский виски, старше местного прокурора.
— Икра.
— Сигары, закупленные не для курения, а для статуса.
— Даже мед с вкраплениями золота, который один из замов привёз “с Кавказа, от шамана”.

Я пил вино. Дешёвое. С кислинкой. Из бокала без ножки. И смотрел на коллег, как на подвыпивших женихов, садящихся за руль и кричащих:

— Да я нормально доеду!

А за углом уже стоял пост. Но с ксивами. С ОРМ. С таблицей переводов. И с хорошей памятью. Сначала всё шло по сценарию комедии. Но затем — тон сменился.

Следствие. УЭБиПК. Комитет по экономическим. Медленно, уверенно, методично. Без криков. Без света. Первый звонок я получил в понедельник.

— N исчез.
— Какой “эн”?
— Ну, с манежа. Помнишь? Серый костюм. Спортинфраструктура.

— Уехал. В Аргентину.

Слово “Аргентина” прозвучало как приговор.

N всегда был тенью. Ходил боком. Подписывал тихо. Любил фразу: “Резерв оставим на непредвиденное”. Уехал “на отдых” — и уже не вернулся. Банковская карта погасла. Телефон — вне зоны. Багаж — уехал раньше него.

За ним пошли следы. Сначала — к гранитным урнам. Потом — к тумбам под деревья.
Затем — к скамейкам с Wi-Fi и QR-кодом "для будущих поколений". И вдруг стало ясно: в городе слишком много лавок и слишком мало отчётности.

Один подрядчик — художник, делавший “скульптуры по мотивам казачьих былин” —
оказался фикцией.

— Паспорт — мёртвый.
— Счёт — живой.
— Деньги — ушли “на внутреннее благоустройство Греции”.
Что это значило — не знал никто. Но звучало духовно.

Началась паника. Не громкая. Офисная. Открыли окна. Сожгли флешки. Удалили чаты. Перестали здороваться в лифтах. Завели новые SIM-карты. Стали ходить пешком.

— Кто поздоровался — тот слил.

Следствие действовало умно. Не пошли к главам. Пошли к бухгалтерам. Один бухгалтер — Сергей П., застенчивый, носил очки и всегда приходил на работу на 20 минут раньше. Сломался на первом же допросе.

— Я не знал!
— Мне сказали просто подписывать.
— Это же для благоустройства!
— Я не думал, что это уйдёт в Аргентину...

А кто-то в это время делал фотосессию на пляже в Сочи, в майке с надписью “Работаю на народ”.

Следующее утро началось звонком.
Номер скрыт.

— Евгений Сергеевич?
— Да.
— Вас ждут в следственном.
— Не волнуйтесь. Просто поговорим.

“Просто поговорим” — это как "просто вскроем без наркоза".

Я положил трубку. Посмотрел на руки. Они были сухие. Но внутри — мокро. Я сел за стол. Открыл ноутбук. Открыл Excel. Закрыл Excel. И понял — думать надо не о том, что я сделал, а о том, как это будет звучать. Ведь у нас нет невиновных. Есть только неинтересные. Пока.

Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 1)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 2)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 3)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 4)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 5)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 6)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 7)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 8)

Ростовский Куш. Глеб Дибернин (Книга целиком)