Всегда рядом
В музее Невьянская икона открылась новая выставка "Всегда рядом" художника-иконописца Андрея Бодько. Мы взяли интервью у автора религиозных картин, чтобы познакомить вас с ним поближе, узнать, где он берет вдохновение, как появилась эта серия и в каком настроении рисуется лучше всего.
— Андрей, откуда вы родом и как пришли к рисованию?
— Я из города Речица – это республика Беларусь, Гомельская область. Здесь я родился и живу. Мама у меня медработник, отец работал сварщиком, а потом стал начальником цеха, такие люди среднего класса. К искусству с детства я не был приобщен. Но увлекся рисованием в конце 90-х, когда в России началась волна хип-хопа и пришла культура граффити.
Мы начали рисовать с моими друзьями на стенах, на заборах, гаражах, заброшенных заводах, зданиях. Мы живем в небольшом городе, поэтому не делали хулиганское граффити, не разрисовывали машины или поезда, не делали что-то нелегальное, нас бы быстро поймали. Искали места и делали такие рисунки, вырабатывали свой стиль.
Я рисовал граффити лет восемь, и когда закончил школу и университет, мечтал быть профессиональным граффити-художником, у нас была своя команда из трех человек, называлась AZ. С этой командой мы переехали жить сначала в Минск. Большие города нужны для воплощения, для заказов, для популярности. А потом уехали жить в Москву, где я воцерковился.
Я познакомился с одним парнем, который взял меня с собой в Оптину пустынь, где я увидел первый раз монастырь, монахов, начал близко общаться с батюшкой Илием Ноздриным, духовником патриарха. И потом у меня созрела мысль: если я рисую, тогда может быть свой талант, если он у меня есть, надо посвятить Богу? Я посоветовался с батюшкой: «Ну, иконы, - сказал он, - просто так нельзя рисовать, нужно учиться.» И поэтому я решил поступить в Свято-Тихоновский университет в Москве на иконописца, который закончил.
— А как часто вы рисуете?
— У меня такая дисциплина – рисую практически каждый день. Я служу диаконом в Речице в Покровском храме, прихожу со службы и пишу до следующей, если служб нет – пишу целый день. Когда выходной, я могу не рисовать один или два дня. В принципе, пять дней в неделю у меня выходит рисование.
Я пишу иконы с 2008 года, в основном занимаюсь иконописью. Граффити практически перестал рисовать, иногда для удовольствия что-нибудь могу сделать. Время от времени у меня бывают проекты: я делаю какую-то графику либо живописные сюжеты, пишу холсты. Но в основном это иконы.
К серии «Всегда рядом» пришел два-три месяца назад. У меня был, можно сказать, творческий кризис, тупик, какой-то поиск: когда пишешь иконы каждый день, то хочется еще попробовать что-то, подумать. Тем более у меня такой вид икон, мы их называем андеграунд, свободные, примитивные, которые не рассчитаны на массового потребителя, церковного заказчика, архиереев или священников. Практически это церковное искусство, но в храмы эти иконы не заказывают, только если я их сам дарю, и некоторые деревенские священники вешают их у себя в храмах.
Те иконы, которые я пишу, в основном это не заказы. Бывают и церковные заказы, бывают люди просят венчальные пары, семейные сюжеты, своих святых, а есть особые почитатели, которые любят именно мой стиль, такую авторскую икону, провинциальную. Есть какой-то круг любителей, которые такое собирают, те, кто просто покупают себе или на подарок, есть даже некоторые коллекционеры в Москве, которые покупают у меня уже готовые вещи себе в коллекцию.
— Какую используете технику и материалы?
— Я использую яичную темперу, такие же лаки, олифы, пишу на разных досках, как и в древности – на березовых, липовых, ольховых, сосновых, дубовых. Мне их делает либо столяр, либо я сам, грунтую всё по древним технологиям. Иногда, конечно, если мне хочется большой размер, я использую строительные щиты, ОСП, оргалит, фанеру. В общем когда заканчивается материал, а он дорогой, приходится писать на дверках шкафа, на каких-то кусках дерева, потому что писать хочется, а заказов нет.
Я живу в глубинке Беларуси, в такой области, которая, наверное, самая не религиозная во всей русской православной церкви. У нас нет древних храмов, их все уничтожили, взорвали всё церковное. Тут люди живут в неверии: они не видели храмов, здесь нет церковных музеев, вообще практически нет музеев, даже обычных галерей нет. У нас нет культурного запроса ни у церковного, ни у простого населения. Поэтому я делаю, что хочу, живу и пытаюсь, чтобы хотя бы мне было хорошо. И есть люди которым это тоже нравится.
У вас невьянская старообрядческая икона такая выделанная, сделанная, лист золота лежит ровно, лики написаны аккуратно. Я думаю, что если посмотреть на историю искусства, то в каждом столетии иконы писали по-разному, и всегда это было связано с богословием, духовной жизнью в обществе и культурным уровнем. Сейчас XXI век, поэтому невозможно также писать, как сибиряки в XIX или XVIII веке. Мы по-другому дышим, по-другому живем.
У нас был и Матиз, и Ван Гог, и Гоген, и Пикассо, были и импрессионисты, кубисты и модернисты. У нас есть интернет и телевидение, айфоны и смартфоны. Невозможно этот опыт не учитывать. Мы живем в это время, в этом поколении, и законсервироваться и писать, как писали старообрядцы в XVII-XVIII веке конечно можно, так делают современные церковные художники, пытаются копировать то, что было раньше. Я копировал, когда учился. Сейчас мне хочется писать, как древние, но только самому, с учетом всего живописного опыта, который был накоплен за 21 век. То есть учитывать, что у нас есть и Матиз, и смартфон, с оглядкой на всё, что есть у нас в жизни.
Я не пытаюсь обмануть кого-то, сделать икону максимально гладкой, очень духовной, правильной. Чтобы сделать такую вещь, нужно быть самому правильным и высокодуховным. Я неправильный, я такой, какой есть и просто пытаюсь быть честным сам c собой и со зрителем.
У кого-то пол таланта, у кого-то их 10. И если у меня есть пол таланта, то я рисую на свои пол таланта, а не делаю вид, что я Андрей Рублев или Великий Дионисий. Как и в музыкальных инструментах: есть скрипка, есть фортепиано, а есть, например, губная гармошка, барабаны или балалайка. Я не делаю вид, что я классный парень, играю на скрипке, родился в интеллигентной семье и слушаю с детства Рахманинова и Чайковского. Я родился в маленьком провинциальном городе, ругался матом, пил пиво и слушал рэп.
Я не могу делать вид, что я играл на скрипке. Если я играю на барабанах, гитаре или балалайке, то так оно и есть. Любая музыка понятна слушателю, и изображение тоже понятно каждому. Есть люди высокого культурного уровня, которые могут возвышенно делать какие-то интеллигентные вещи, я не возвышенный интеллигент и делаю то, что мне Бог дал, и служу тем, чем могу.
— Сколько времени уходит на создание сюжета?
— Я могу в день написать одну-две-четыре вещи, могу писать одну вещь неделю, одну писал четыре года, по-разному уходит.
В основном это маленькие вещи, и они пишутся быстро. Иногда я пишу много маленьких, а потом перехожу на большие форматы – иконы с клеймами или ещё что-то, они пишутся дольше.
Вообще я пишу быстро. И в древности было такое, если почитать древние контракты или сколько писали иконописцы в год, то они тоже очень быстро работали. Если взять Дионисия с сыновьями, то они расписали храм за месяц, даже чуть меньше, там очень деликатная работа.
А что иконы писать месяц, если люди могли храм за месяц расписать? Иконы писались быстро, есть контракты, в которых сказано, что иконописец в день писал 7-9 икон. Есть много таких документов разных, и у греков, и у русских, есть исследования, сколько и как писали. В общем, я очень темпераментный человек, я не могу писать одну вещь долго. Я пишу быстро.
— В каком настроении обычно вам рисуется лучше всего?
— Мне лучше всего рисовать, когда я приду после службы, поем, посплю полчаса, просыпаюсь, съедаю какой-нибудь фрукт или выпиваю чашку кофе. Я как бы заново рождаюсь, с новыми мыслями, с новыми чувствами, очищенный, можно сказать, пустой, вдохновленный. Для меня работа в таком состоянии – самое лучшее.
— Был ли момент, когда вдохновение уходило?
— Не каждый день есть вдохновение что-то сделать, потому что иногда мысли и идеи заканчиваются.
Диакон Андрей Бодько - клирик храма Покрова Пресвятой Богородицы в г. Речица, Гомельской области.
— Ваш самый любимый сюжет?
— Есть любимые сюжеты в иконописи – Богородица, Николай Чудотворец, Илья Пророк Успения, такие канонические сюжеты. Их можно писать, как Сезанн постоянно писал свою гору, с разного ракурса. Можно каждый день садится и писать разное. Когда у меня нет каких-то мыслей, что сделать нового, что я хочу, я могу писать какие-то сюжеты, которые у меня есть постоянно.
— Как возникла идея таких сюжетов?
— С осени. Я начал серию религиозных картин. Одну из них, «Первый день в раю», купил Александр Ильин себе в музей. Сначала написал серию больших работ на тему разных религиозных сюжетов, а потом начал пробовать их на иконных досках – о душе, грехе, о покаянии, какие-то пробовал неканонические вещи. Это не иконы, но связаны с религиозным, с Богом, с душой. Сделал три-четыре вещи, все пробные, непонятно насколько удачные или нет, и находился в таком поиске. А месяца три назад я сел, начал первую религиозную картинку, вторую взял доску, набросал, это был сюжет, где Христос у тебя дома пьёт чай. Не могу даже вспомнить, представить, почему я так сделал. Мне, наверное, захотелось, было внутреннее какое-то желание, чтобы Христа увидеть рядом.
Полгода назад была конференция в Москве, на которой искусствовед Ирина Константинова Языкова сказала, что нет современной иконописи, нам предстоит поиск нового языка. Люди изображали Бога, как веруют они, а нам нужно изображать, как его сейчас веруем мы.
И я задумался: наша вера отличается от веры древних. И захотелось, чтобы Христос был как-то рядом, был участным в этой жизни. Мы же веруем, что он вездесущий, всё исполняет, что он находится рядом всегда, всё видит, что это не какой-то дедушка на небесах, а Бог, который всегда внутри нас, рядом с нами, днем и ночью, везде присутствует, только мы его не видим.
Захотелось это осознать, подумать над этим, и серия началась с этой первой картинки, что он приходит к тебе домой и пьет чай. В Апокалипсисе у Иоанна Богослова есть такие слова, что Христос постучит к тебе в двери, войдет и будет вечерить у тебя. Такой сюжет, как он стоит и стучит в двери в дом к человеку, иллюстрировался много раз. А у меня уже как бы дальше, он уже вошел в дом, уже сидит и пьёт чай, он такой. Сначала купила эту работу одна художница. Затем увидел друг, говорит, а можешь еще что-то нарисовать, с ребенком, потом я люблю и типа народный фольклор. Тема подхватилась, пошел очень большой отклик от людей по поводу серии «Всегда рядом», многие писали свои переживания и ощущения, благодарили, начали советовать, какие картинки еще можно нарисовать, и всё оно развилось такой большой песней.
— Есть ли какие-нибудь грандиозные планы, связанные с рисованием?
— Конечно, я буду писать, надеюсь, иконы, дальше пробовать, экспериментировать, что-то искать, в планах что-то необычное. Мне кажется, что большое будущее у христианской живописи не как иконы, а таких религиозных сюжетов на разные темы, которые очень близки и понятны людям. Можно делать абстракцию, сюрреализм, всего чего угодно, используя современный язык живописи. Только делать все вещи, связанные с христианской тематикой. Мне кажется, что я бы хотел еще поэкспериментировать холсты, работы разного размера, в разных техниках именно на религиозные сюжеты, кроме икон. Такая свободная живопись о Боге.
— Каким словом или фразой вы могли бы описать свои работы, своё творчество?
— Во-первых, у нас есть группа людей, моих единомышленников, нас пять художников, которые работают примерно в такой технике– это отец Алексей Трунин, Игорь Каплун, Илья Ходырев и Эля Ерудова.
Делаем нестандартные вещи. И, конечно, если брать современную классификацию, то мы больше занимаемся авторской иконой, как это сейчас называется, икону личного стиля.
Есть авторская икона, как у Ирины Зарон или у Солдатова – знаменитая, предназначенная для того, чтобы понравиться людям и служить людям в церкви, в храме. А наша икона, мы её называем андеграундная, аутсайдерская. Мы никому не стараемся понравится. Это такое искусство, которое никому не надо, и которое мы делаем сами для себя.
Кто-то её называет северной, многие её классифицируют как примитивную икону. Я не искусствовед и не могу дать точной какой-то оценки, как назвать этот стиль. Примитивный сюрреализм, наверное, так.
Створка с Николой
Вообще Николу на Руси очень любили. Он был покровитель всех и всего: мореходов, купцов, охотников, промышленников и даже молодоженов, не перечислить всех. Он считался главным заступником всех людей, попавших в беду, особенно несправедливо обиженных и невинно осужденных.
Святитель Николай, Никейское чудо. Невьянская икона второй половины XVIII века.
Взводов Никол в русской иконописи было несколько. Есть «Никола Великорецкий», есть «Никола Зарайский», есть Никола с мечом и градом («Можайский») и есть «Никола Отвратный», он более редкий и встречается у ветковских старообрядцев. Святитель изображен огрудно (по грудь) взгляд его очень строгий и направлен немного в сторону, за левое плечо человека, который смотрит на икону. Именно за этот взгляд Никола и называется Отвратным. По поверьям, за левым плечом человека находится бес, которого отгоняет святой, а за правым — ангел-хранитель.
Основной – поясной «Николай Чудотворец» с маленькими изображениями Спаса и Богородицы на фоне, так называемое «Никейское чудо». Присутствие Никейского чуда на всех старообрядческих иконах Николы объясняется особой важностью для старообрядцев именно этого случая жития святого. Посыл прост – Никола, отстаивая истинную веру на Никейском Соборе (325 г.), смело обличил нечестивых, «заушил Ария» (очень понятный русский поступок), за что и пострадал – его лишили сана и посадили в тюрьму. Но Спаситель и Богородица вернули ему знаки епископского достоинства! Тем самым признав его правоту.
Николай Можайский со сценами жития, 1762 год. Фрагмент.
Вообще иконы Николы, так же как церкви и часовни в его честь, были очень распространены в России. А житийные иконы Николы, где в картинках рассказывается обо всех чудесах и подвигах святителя были самыми распространенными среди всех житийных икон.
Створка, о которой пойдет речь, правая часть двустворчатого складня. На левой створке был изображен «Акафист Богоматери». Но, когда наследники делили имущество, доставшееся от стариков, складень разобрали, и «Никола» остался в Невьянске, а «Акафист Богоматери» уехал в Ялуторовск.
Интересный момент, если створка складня стоит 100 руб., вторая стоит тоже 100 руб. Но если бы они были вместе, они стоили бы не 200 руб., а 1000 руб. Наследникам на заметку. Хотя возможно делили это не как дорогую вещь, а как родительскую память.
Очень жаль, что створка всего одна. Сконструирована она была так, что потеряться не могла. Складень можно было только разобрать. На самом деле такие вещи происходили не только при разделе имущества.
Николай Можайский со сценами жития, 1762 год. Фрагмент.
Вообще невьянские иконы всегда показывают очень высокую культуру работы с деревом, в данном случае еще очень высокий уровень работы с металлом. Кузов складня выполнен из латуни – это сплав меди и цинка. У нас это называли зеленая медь. Толщина стенок 3 мм. При этом они идеально ровные, без малейшей волны. Это говорит о том, что их прокатывали через мощные промышленные вальцы и сплавляли всю эту конструкцию в профессиональной прокалочной печи. Там, где крепятся проушины, сделана очень точная выборка фрезой. С тыльной стороны углы укреплены ажурными прорезными латунными же накладками, под которые была проложена слюда. Все эти детали говорят о том, что кузов этого складня фабричного производства и не удивительно, в те годы 9 из 10 русских медных изделий производились на Горнозаводском Урале. А старообрядцы никогда не стеснялись использовать заводские мощности в личных целях. Вероятно, кузов этого складня был изготовлен на медной фабрике Быньговского завода, основанного в 1718 году Демидовыми и на тот момент принадлежащего Прокофию Акинфиевичу.
«Николай Можайский со сценами жития» датируется 1762 годом. Не будет лишним сказать, что все лики, а их более 70 (!), кроме Николы на среднике, выписаны очень тщательно и величиной не более обычной спичечной головки.
Николай Можайский со сценами жития, 1762 год. Фрагмент.
Интересно, что в этой иконе мы впервые видим достаточно дорогую краску – берлинскую лазурь, которая появилась в России только во второй половине 18 века. Она дает очень глубокий интенсивный ярко-синий цвет. Также впервые на невьянской иконе появился ярко-оранжевый пигмент – крокоит. Это эндемик – минерал, который имеет только одно месторождение, находилось оно между Шарташом и Березовским. Самое интересное, что официально этот минерал открыт и описан в 1766 году горным советником И. Г. Леманом, однако присутствует на иконе уже в 1762 г. Обычная в старообрядческих краях история, например, серебро из черной меди получали едва ли не за 20 лет до официального объявления. Точно так же с самородным золотом старобрядцы были знакомы до знаменитой Шарташской находки.
Эта створка была очень сложна в реставрации, работа с ней продолжается уже более 20 лет. Беда в том, что предыдущий владелец по совету одного старого коллекционера постоянно протирал ее подсолнечным маслом (для красоты), и теперь это масло вступило во взаимодействие с краской и с олифой, сейчас, чтобы ее качественно раскрыть, это масло надо как-то оттуда вытянуть. Никогда не протирайте икону маслом!
Николай Можайский со сценами жития, 1762 год.
Вообще предназначение складней – это сопровождать владельцев в пути: в путешествиях, в торговых поездках, в изгнании. А в данном случае, судя по чудесам в центральном клейме: «Спасение патриарха Афанасия от потопления» и «Спасения Дмитрия от потопления» – охранение в морских путешествиях и, действительно, «Тот Богу не маливался, кто в море не тонул».
Обратите внимание на левое нижнее угловое клеймо – «Спасение Агрикова сына Василия». Дело в том, что одного мальчика захватили в плен сарацины. Несколько лет родители жили в горе и печали, не зная ничего о сыне. Никола перенес юношу домой прямо из дворца сарацинского князя, но родные его не узнали! А узнали его собачки и радостно бросилась к нему, и тогда родители тоже его узнали.
Эта трогательная история на самом деле уже имела место в литературе, помните, как Одиссей вернулся на Итаку через 20 лет странствий и его сначала не узнал никто, кроме его собаки.