Европа + Тридцатилетняя война

Но начало арабских завоеваний, разрушившее более, чем на 1000 лет единство Средиземноморья, окончательно закроет для Европы сверхпродуктивные сельскохозяйственные районы Египта и Северной Африки, к тому моменту, правда, пришедшие в упадок из-за изменений климата и «варварской» запашки земли во времена поздней империи. Потоки зерна, поддерживавшие рост населения Европы столетиями, прекратились, а вкупе с резким снижением урожайности из-за изменений климата, население бывшей Империи Запада должно было встать перед перспективой массового голода. Но спасение, как бы предвосхищая проблемы, пришло откуда не ждали – Юстинианова чума. Она ускорила процесс развала старого мира: снизила численность населения, заставила народ разбежаться из городов, от очагов болезни, в поисках пищи осев на свободной земле в не очень свободном положении. Ну и вообще, крысы с их друзьями – чумными палочками – помогли привести в соответствие производительные возможности земли и количество людей в Европе. По сравнению с началом тысячелетия, к концу VII века численность населения Европы упала вдвое-втрое. Отмечу отдельно, что спад численности населения начался ещё в III веке, и Юстинианова чума лишь стала ярким эпилогом этого процесса, затмившим своим ужасом всё предыдущее скатывание по наклонной.

В следующие века рост запашки, благодаря вырубке «Великого леса», и частичное восстановление урожайности за счёт улучшения агротехники и общего потепления климата после позднеантичного похолодания позволили не только сохранить численность населения, но и увеличить его. Если в 1000 году на территории Европы жили порядка 25 миллионов человек, то всего за 300 следующих лет население достигло просто чудовищных 180 миллионов, т.е. рост в 6-7 раз. Такое положение вещей стало возможным благодаря уникальному стечению обстоятельств. С одной стороны — экстенсификация земледелия – за счёт распашки новых земель, с другой — и интенсификация – за счёт перехода к трёхполью, позволявшему снимать на 15-20% больше урожая за сезон, плюс доморощенная селекция. Но ключом к всему этому благополучию было то, что основной пищевой культурой было зерно. Издревле переход от животноводства к земледелию был чертой, за которой начиналась цивилизация, так как зерно давало с одной и той же площади в 5 раз больше калорий. Поэтому любая оседлая цивилизация строилась вокруг зерна, оставляя мясное и молочное хозяйство в качестве вспомогательного и довольно недешёвого источника питания.

Хороший крестьянский стол

Чтобы вы понимали, что из себя представляла типичная еда средневекового крестьянина, цеховика или бедного горожанина начала XIV века: представьте, что от 70 до 90 % вашего рациона это хлеб из полбы (дикая пшеница), ржи, ячменя или овса. Пшеница же дорога, капризна, и идёт, по большей части, на питание аристократии. Также зерно можно превратить в кашу или сварить похлёбку с мукой. Оставшиеся проценты – это овощи, сыры, рыба и мясо. Мяса вообще немного – свободных лугов для выпаса почти что нет, так как все пригодные земли заняты под распашку – а потому оно ценное и дорогое. В пику всей этой черни аристократия питается с точностью наоборот – основа рациона мясо, а каши и хлеб имеют вспомогательную роль. Это и не удивительно, ведь аристократия – это рыцарство, а рыцарь должен быть полон сил для ратного дела, тогда как на кашах да хлебе сыт хоть и будешь, но недолго.

У знати с едой было получше

И вот в таких условиях Европа подошла к XIV веку. Продовольственный кризис уже маячил на горизонте, так как рост распаханных земель почти достиг предела, население растёт, наделы земли всё более дробятся между выросшим количеством крестьян, а так как кардинального увеличения урожайности нет, то и стол становится от десятилетия к десятилетию всё более скудным. Причём, проблема эта, столь очевидная низам, была вообще не очевидна верхам из-за совершенно другой парадигмы питания, которое они ещё и получали за счёт барщины или оброка, т.е. стабильно и забесплатно. Такая ситуация ни к чему хорошему привести не могла, и давление в народе должно было выплеснуться наружу. Но на помощь снова пришла природа с его величествами Голодом и Мором.

Резкое похолодание климата, да ещё и прокатившееся по всей Европе, привело к демографическим потерям от 10 до 20 % населения. Но то было только начало – похолодание привело к тому, что подобные голоды стали прокатываться по Европе с периодичностью в 3-5 лет. А потом пришла чума, которая за неполные 10 лет унесла до 60 % населения Европы. Причём, в следующее столетие чума прокатывается ещё несколько раз, мешая восстановлению численности. Из-за уменьшившегося количества крестьян падает запашка земель, а кроме чумы по Европе вновь гуляет голод, так как в некоторых районах обрабатывать землю стало попросту некому. Это приводит к тому, что от трудоёмкого растениеводства во многих регионах переходят к животноводству – для того, чтобы пасти стадо коров, нужно 2-3 человека, да и труд этот не столь напряжённый. При этом из-за снижения предложения, растёт цена на продукты и предметы ремесла, где опять же сильно упало количество работников. При этом в Европе происходят два разнонаправленных процесса – с одной стороны попытки жёсткого закрепощения крестьян, бегущих из разорённых чумой и голодом земель, с другой – рост доли арендаторов и наёмных рабочих, так как феодалы готовы были даже платить деньги, лишь бы их землю обрабатывали. Этому, не в последнюю очередь, способствовали многочисленные крестьянские бунты по типу Жакерии во Франции.

XIV век выдался и вправду тяжёлым, но, что парадоксально, он привёл к росту благоденствия низов. Выражалось это в улучшении качества питания, где, впервые за века, мясо заняло равное положение с хлебом и кашами. Наступило «счастливое» столетие, когда крестьяне жили не впроголодь, а в достатке и обилии пищи. Теперь стол аристократа и крестьянина не отличался принципиально. Но благоденствие это было мимолётным. Уже в XV веке население Европы начало быстро восстанавливаться, из-за чего мясо снова уходит в подполье, хотя и не полностью, а выпасы уступают место зерновым. Крестьянин конца XIV-начала XV века мог с полной уверенностью сказать, что его отец жил лучше него, а дед ещё лучше, так как они и питались лучше, и поборы феодалов были меньше. А ведь мы говорим о времени, когда началось Возрождение. Хотя оно шло и неравномерно по Европе, но общий подъём тяги к роскоши у аристократии появлялся всюду, куда доходили его веяния.

Хотя говорить, что тяга к роскоши появилась только в эпоху Возрождения, будет ошибкой, ибо доступ к новым тканям, одеждам, специям привнесли в жизнь Европы ещё Крестовые походы, но именно Возрождение изменило к ним отношение. Внезапно картины стали уделом не только церквей, но и залов замков, и домов бюргеров. Уродливые статуи с отломанными руками перестали восприниматься как какие-то обломки, да ещё и срамные, а стали отражением красоты человека, которые можно и выставить в саду. Было уже недостаточно просто держать в чистоте свой замок/дом/дворец для поддержания своего статуса, но требовалась внутренняя отделка деревом или тканями, старые рыцарские баннеры и щиты стали разбавляться витражами и картинами. Сундуки с трофеями превратились в шкафы, где они были выставлены на виду, а кроме того, не зазорно стало и поставить в них книги в богато украшенных инкунабулах.

Шик - признак богатства, а не родовитости

Не менее важно было и то, как выглядишь сам. Европейская мода уже набирает обороты – новые ткани, фасоны и аксессуары теперь меняются стремительно по меркам истории: пройдёт 50 лет — и горожане не узнают своих предков в уже давно устаревших костюмах. Всё это выставляется напоказ, меняется, преобразуется. Естественно, что вся эта роскошь требует денег, а потому растут и подати, снова начинается закручивание гаек в части землевладения. И ладно, если бы одни феодалы себя так вели, но в роскоши купается и церковь. Церковники ничуть не хуже любого феодала, они также ринулись во грехи алчности, чревоугодия и тщеславия. Не только храмы теперь богаты убранством, но и сами прелаты церкви живут не хуже многих господ.

И вот представьте себе крестьянина Ганса откуда-то из Саксонии. Ему 40 лет, и он помнит, что в бытность его ребёнком, он видел мясо на столе каждую неделю, а теперь зарезать свинью позволяет себе только на праздник, религиозный, конечно же. Его отец платил меньше податей, он мог позволить себе купить новых хороших одежд, инструментов, а Ганс уже нет. Ему невдомёк, что в Европе началась «революция цен», и большое количество благородных металлов, вброшенных на европейский рынок, привели к росту цен товаров на 5-10 % в год. Сегодня инфляция для нас дело обычное, но для человека, который знал, что и при его отце, деде и прадеде цены были одни, а сейчас вдруг они другие, и всё время растут – это было непонятно. И ладно бы Ганс получал с роста цен на зерно и мясо больше доходов, но точно так же выросли и поборы феодалов, а ещё в церкви денежку требуют. В итоге, Ганс сам беднеет и затягивает пояс, а горожане и, особенно, аристократы и церковники богатеют. Ганс видит только эту часть уравнения, он не осознаёт, что свободной земли больше нет, что это не феодал офигел и не даёт выпасать в прежних местах скот, а людям есть нечего, и нужно зерно. Не привыкший к критическому анализу, он начинает искать причину такого положения вещей: почему в годы после жуткой чумы, насланной, по словам церковников, в наказание за наши грехи, люди жили лучше, чем сейчас? И он находит ответ – всё прогнило, люди погрузились во грех, забыли истины, даже сами церковники, а значит требуется очищение, возврат к истинной евангельской вере. И отсюда в низах возникает запрос на перемены в церкви, чего никогда до этого в таких масштабах не было, а потому церковь оказывается не готова.

Революция цен наглядно. Цена на серебро

Зато готовы оказались недовольные положением вещей в церкви прелаты – Мартин Лютер был первым, кто открыто высказал своё сомнение в возможности и дальше жить как раньше, но были и другие, которые втихую вели свои разговоры, не привлекая лишнего внимания. И их чаяния об изменении церкви, совпав с желанием немецких феодалов разрешиться от некоторых наиболее обременительных поборов, а заодно прибрать к рукам всё более ценную церковную землю, попадают на благодатную почву недовольного крестьянства и всё заверте… Призывы к умеренности, жизни по-библейски скромно, исполнению заповедей, равенству людей перед богом были столь созвучны с чаяниями немецких крестьян, что они приняли Реформацию более радикально, чем её сторонники в верхах. Германия довольно быстро погружается в анал-карнавал крестьянских восстаний, где требования религиозные были круто замешаны с требованиями социального характера: снизить поборы, дать больше земли, освободить от крепостничества. И вот уже Ганс шагает вместе с огромной крестьянской армией обобществлять и убивать. Такие выступления подавлялись даже самими сторонниками Реформации, так как никто из вписавшейся в движение аристократии не собирался никак избавлять крестьян от гнёта. Наиболее радикальных проповедников стали вырезать, да только всегда появлялись новые с горящими глазами. А потому Германия жила в состоянии перманентного бурления крестьянской массы, иногда выплёскивавшегося в виде бессмысленного и беспощадного немецкого бунта.

Великая крестьянская война в Германии. Армия "башмака" во всей красе

После утилизации ста килотонн крестьянских юнитов в Крестьянской войне в 16 веке, демографическое давление несколько спало – природа некоторых регионов настолько очистилась от крестьян, что туда началась колонизация из других земель. Потом были Шмалькальденские войны, где имперка пыталась загнать лютеран обратно в ад, откуда они явились, а пришлось, по итогу, принимать их как равных. Там утилизировали ещё несколько десятков тысяч людей (а может быть и сотен, так как никто ни убитых, ни последующие демографические потери не считал). Аугсбургский мир вроде как принёс религиозный мир Империи, да только религия была лишь формой выражения народа его отношения к проблемам в экономике. А экономике становилось всё хуже — рост населения отыграл все потери войн буквально за пару десятилетий, при этом, из-за роста цен и усиления крепостничества, продолжилось обнищание крестьян. Предыдущие кровопускания оказались слишком слабыми, а потому, 50 лет спустя, праправнук Ганса – Отто – снова марширует в составе армии протестантов с теми же чаяниями и лозунгами. Причём, за прошедшее время позиции сторон ещё более радикализировались. Протестанты считали, что все проблемы от католиков, и вот победим их (читай: вырежем всех), и всё сразу улучшится. Католики считали, что это из-за протестантов и их козней народ нищает, а вот вырежем протестантов — и заживём. Лидеры всей этой вакханалии и резни считали, что пусть народ думает, что хочет, а они уж своего профита не упустят. И ведь правы оказались, чертяки. Валленштайн и Тилли и так отлично справлялись с утилизацией лишнего населения, но тут на помощь им пришли ещё и шведы с французами. Веселись народ, гуляй страна.

Минус 40-50 % населения стало итогом Тридцатилетки для Германии, а также полностью порушенная экономика многих немецких земель, их запустение на десятилетия, и деградация хозяйства. Многие регионы, по которым ежегодно прокатывалась война, так и не восстановятся до уровня начала XVII века и через 100 лет. Зато немецкий крестьянин жил лучше других соседей – ел много мяса, пил много пива и, вообще, был сыт и доволен, а на следующие 200 лет Германия была защищена от очередных гражданок из-за “нечего жрат”, благополучно дотянув, без серьёзных внутренних потрясений, до революции в удобрении и агротехники начала 19 века. А вот французы в своей религиозной рубке недостаточно повеселились, что и аукнулось им 14 июля 1789 совсем другой революцией…

Источники:

- Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV—XVIII вв.

- Pamuk, S. The Great European Divergence

- Guido Alfani The Famine of the 1590s in Northern Italy. An Analysis of the Greatest “System Shock” of Sixteenth Century

- Веджвуд С.В. Тридцатилетняя война

Автор: Владимир Герасименко (@Woolfen).

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_322464

Пост с навигацией по Коту

А ещё вы можете поддержать нас рублём, за что мы будем вам благодарны.

Яндекс-Юmoney (410016237363870) или Сбер: 4274 3200 5285 2137.

При переводе делайте пометку "С Пикабу от ...", чтобы мы понимали, на что перевод. Спасибо!

Подробный список пришедших нам донатов вот тут.

Подпишись, чтобы не пропустить новые интересные посты!

Это Галлас, он алкоголик

Назначив эрцгерцога Леопольда и Галласа командующими армией, новый император Фердинандыч заколотил войско империи в гроб. Там требовался человек со стальными нервами и логист экстра-класса, а прислали капризного прынца и генерала, которого трезвым видели раз в три года. В результате главная имперская армия за несколько недель окончательно превратилась в законно вооруженное бандформирование. Бойцы целыми ротами удалялись в удалой набег на много дней, могли самостоятельно сменить воинскую часть, а в особо запущенных случаях – сторону.

Это Леопольд, ему тоже не все удавалось

За кошку дрались, за яйцо могли убить, обладатель коровы без верных товарищей и запаса пороха был очень богатым смертником. Крестьяне в зоне боевых действий превратились в монстров выживания, способных есть все, что не может убежать, спать с открытыми глазами, за милю учуяв по запаху приближение войска; спрятать последнюю козу в дупле и с честными глазами говорить, что ничего не имеют, даже когда ландскнехт ножом резал ребенка на глазах родителей и вставлял отцу семейства пороховой заряд в анус. Существовала, правда, и другая модель поведения — это когда в деревне было больше мушкетов, чем людей, в городе бюргеров штрафовали за плохое состояние личного оружия, а поход ландскнехтов за пожрать превращался в боевую операцию с сотнями участников и огнестрелом у обеих сторон. Все, кто не умел выживать либо так, либо этак, уже умерли с голоду.

Некоторое время имперцев спасало только то, что шведы были в таком же состоянии. С полководцем шведов была та же беда. Маршал Банер пил как конь, объясняя это обстоятельство смертью жены, впрочем, вдовца утешила дочь маркграфа Баденского, которой он, гм, увлекся на вечеринке по случаю похорон супруги. В общем, Банер занимался дринкингом все то время, которое не факингом, и руководил армией очень приблизительно. В момент то ли протрезвления, то ли наоборот, особо глубокого запоя он попытался захватить императора Фердинанда-джуниора в Регенсбурге. Тот безуспешно собирал там мирную конференцию, но чтобы реально всех замирить, ему все равно надо было звать испанцев, французов и шведов. Банеру казалось соблазнительной идеей захомутать самодержца, но в итоге он не смог даже просто обложить Регенсбург из-за разложения войска и бескормицы. Зато бойцы поймали и сожрали императорских ловчих соколов. Если бы им попался по дороге черт, они бы и его съели.

Французы

Имперцы между тем попытались действовать непрямыми способами. Конкретно попытались убрать кардинала Ришелье. Во Франции хитроумный кардинал оттоптал немало мозолей, во внутренней политике он действовал не менее решительно и жестко, чем во внешней. Причем это касалось даже, казалось бы, относительно мелких проблем. Маленький пример чисто для иллюстрации. Дворяне нужны были Ришелье, чтобы со славой помирать от дизентерии под стенами эльзасских крепостей, а не для того, чтобы позорно тыкать друг друга шпажками в подворотнях. Поэтому дуэли, как известно, запретили. Запрет демонстративно нарушил Франсуа де Монморанси, который был популярен при дворе как Оксимирон, но в качестве ролевой модели избравший Мару Багдасарян. В общем, он решил, что он настолько славный парень, любимец публики и крутой аристократ, что никто ничего ему не сделает, если он насадит на рапиру еще кого-нибудь. Так вот, Ришелье настоял на том, чтобы ему откочерыжили башку, и никакая протекция не помогла. Как легко догадаться, кроме фанатов у Ришелье быстро появились хейтеры, которые были бы не прочь откочерыжить что-нибудь ему самому. Локомотивом заговора был влиятельный граф Суассон. Но в один прекрасный момент он, согласно официальной версии, зачем-то стал приподнимать забрало шлема заряженным пистолетом, а тот возьми да и выстрели прям в аристократический череп... А при чем тут Ришелье? Решительно ни при чем, руки-то вот они. Заговор против кардинала на этом, как легко догадаться, иссяк.

Тем временем, в шведской армии назревал бунт из-за отсутствия жалования. Генерал Банер подошел к делу как вооруженный Мавроди, он каждый день обещал, что деньги скоро будут, пицца уже в пути, и в конце концов – вот жулик – всех обманул и помер. Армия стояла на грани бунта. Но в Швеции знали, кого прислать взамен усопшего. Главкомом шведской армии стал Леннарт Торстенссон, последний великий полководец Тридцатилетки, темный рыцарь с сияющим кинг-сайз страпоном.

Ласковый и нежный Торстенссон

Торстенссон попал в плен еще при живом Густаве Адольфе, долго сидел в зиндане, ожидая обмена, и за это время испортил себе здоровье и характер. На имперцев он с тех пор затаил некоторое хамство, и вообще людей не очень любил, по крайней мере, в живом виде. С собой он вел семь тысяч рекрутов и вез деньги. Этот суровый полководец не мог ходить, скрученного подагрой, его носили на носилках. Но лежа, он был опасней любого стоячего. Выдав жалование, Торстенссон приступил к реформам.

Для начала, он переменил экономическую модель. Деньги теперь платили только тем, кто пришел в армию до него. Бойцы все равно мерли как мухи в ноябре, так что количество требуемых монет быстро падало. На самом деле, все, конечно, было сложнее. Ускоренная перемотка в основном касалась новобранцев. Если бойцу удавалось прожить 2-3 года и пообтесаться в боях, то он, скорее всего, жил дальше, и жил по военным меркам долго. Такие люди цементировали свой полк, и если их было хотя бы процентов 20-30, воинскую часть можно было восстановить даже после тяжелых потерь. Им и платить было не жалко. А новым рекрутам обещали только одежду и пожрать, в остальном – дали мушкет, крутись как хочешь. Но не нарушая дисциплину. Торстенссон начал с того, что просто и без затей принялся вешать за серьезные проступки. За мелкие от души били плетьми. Не нравится? Еще плетей. Есть возражения? Нет возражений. Солдаты Торстенссона ненавидели, но он их тоже не особо любил.

Сколоченную страхом армию он повел на Моравию, дорогой расколотив саксонцев. Саксонцы вообще были лузеры по жизни, их только ленивый не расколотил. В Моравии шведы заняли Ольмюц, выгнали из города студентов, больных и нищих и укрепились. Провиант собирали упорядоченным и беспощадным террором. Имперцы во главе с эрцгерцогом Леопольдом и Пикколомини пошли его воевать, и Торстенссон дал им генеральное сражение, второе генеральное сражение под Брейтенфельдом. Второй Брейтенфельд кончился для имперцев еще гаже, чем первый. Если в первый раз железные Тилли и Паппенхейм сохраняли мужество и достоинство до конца, теперь имперцы бегали как крыса от бульдога. Торстенссон отобрал у них всю артиллерию, деньги, перебил пять тысяч человек, пленил еще пять. Леопольд потом отрубил бошки тем, кто по его мнению бежал первыми, но это ему не помогло.

На имперцев обрушился второй Брейтенфельд, а на их главного союзника, испанцев, вскоре свалилась еще более страшная катастрофа.

Простите, сеньор, это испанская терция…

Французы как следует пообтесались в боях. Атос, Портос и Арамис научились кушать крыс, вместо куртуазной переписки с графинями нагибать доярок и вообще стали нормальной такой армией поздней Тридцатилетки, то есть, сборищем редкостных подонков, но опытных, натасканных подонков. Фактически, в это время от основной Тридцатилетней войны откололся ее спин-офф — франко-испанская война. Эти две войны переплетались и наслаивались одна на другую круче, чем в наши годы на Ближнем Востоке. С точки зрения императора в Вене и немецких князей, франко-испанская борьба была еще одним фронтом Тридцатилетней войны (тогда ее называли Немецкой), но с точки зрения испанцев и французов это как раз Немецкая война была одним из фронтов, причем, может, и не самым важным, великой франко-испанской дуэли. Однако событие, о котором пойдет речь сейчас, однозначно относится к обеим войнам, и вообще, оно «больше себя самого»: это и символ заката великой Испанской державы, и символ воинской доблести умирающей империи, и культурный феномен, и в конце концов, просто место, где убили одного литературного и множество настоящих героев. Все уже догадались, речь о Рокруа.

К тому моменту (1643 год) ситуация в противостоянии Испании и Франции несколько подвисла. С одной стороны, Франция была в лучшем положении. У нее лучше обстояли дела на внутреннем фронте, имелась более развитая экономика, французы экономнее расходовали силы. С другой — Ришелье, переживший все заговоры против себя, умер сам, «мушкетерский» король Людовик XIII тоже уже был не алё, и это все могло спровоцировать внутренний кризис. К тому же, испанцы все еще были хорошими солдатами, и «Это испанская терция!» — все еще звучало очень веско, и спины врагов, включая французов, и их коричневые штаны гишпанцы уже привыкли наблюдать в деталях.

В общем, началось все с того, что испанский полководец Франсиско де Мело решил перенести войну на территорию противника, и двинуть на Шампань. Весной 1642 его люди выступили к крепостице Рокруа близ нидерландской границы, которую осадили испанцы. Встречь им двинулась французская армия принца Конде, который тогда еще не носил этот титул, но для удобства будем именовать его так.

Принцу был аж 21 год, но у него был целый отряд толковых командиров в подчинении. Маршал л’Опиталь был уже стар, но далеко не в маразме, а еще два дружбана Конде имели опыт службы у Густава Адольфа, и таки имели что подсказать. Да и сам юноша-генерал еще не стал тем-самым-принцем-Конде, но был парнем что надо, энергичным и разумным.

Армии были примерно равны по силам, у испанцев чуть больше пушек, у французов – людей. Кавалерия испанцев была послабее — там было сборище по принципу кто были, тех послали, включая балканских наемников. А вот пехота включала ветеранские терции, исключительно стойкие и способные танковать удивительно долгое время, что при Рокруа проявилось в полной мере.

Испанцы на походе

Итак, май 1643. Испанцы отослали часть сил для решения частной задачи (здорово напоминает Лютцен, кстати), но в отличие от имперцев при Лютцене, сделали еще одну ошибку. Французам, чтобы вообще прибыть на поле боя, надо было продраться через узкое дефиле. Тут им мог бы прийти карачун, но испанцы никак не мешали им выйти на поле будущей битвы и построиться.

Конде спешил, потому что испанцы ждали сикурсу — тот самый отряд, усланный в сторону, и все об этом знали. Проблема в том, что — опять же, не удержаться от сравнения с Лютценом — этот отряд шел на помощь очень медленно и лениво, его командир считал, что у него есть немало времени, и не спешил. Конде же понимал, что эта соломина может сломать ему хребет, и постарался уложиться в как можно более сжатый срок. Битва началась на самом рассвете, едва забрезжило.

Французы атаковали кавалерией по флангам. На французском левом крыле испанские всадники превозмогли и затоптали лягушатников, но на другом все получилось ровно наоборот, Конде наладил взаимодействие пехоты и конницы и разметал фланг испанцев, которые пытались воевать одной кавалерией. Пехотинцы в лоб, конница бьет с фланга – локальный успех.

Казалось бы, счет 1-1. Но развивать успех стороны начали по-разному. Испанцы на своем фланге взяли трофейные пушки, развернули на французов и начали выносить их пехоту, перемалывали ее медленно и методично…

…А надо было быстрее решение принимать и срочно давить всеми силами. Потому что Конде на своем фланге сориентировался сразу. Вместо атак в лоб, которые вели на своем победившем фланге испанцы, Конде глубоко охватил кавалерией слабую вторую линию испанского строя, валлонов и немцев. Правду сказать, он сперва обломался как раз об испанских ветеранов, но быстро переориентировался на валлонов. Собственно испанцы помочь им не могли, их ветеранская пехота резалась с французами по центру лоб в лоб. Конде предпринял дикую безрассудную атаку на скорости, из тех, которые считают идиотским сумасбродством, когда они проваливаются и гениальным озарением, когда приносят успех. Французская кавалерия разметала испанскую вторую линию, прошла все поле боя насквозь и ударила в тыл побеждающему испанскому флангу, окончательно сокрушив испанскую конницу.

По большому счету, он сумел провернуть такую наглую атаку потому, что испанский полководец в острый момент промедлил и ни подхлестнул свой успешно атакующий фланг, ни вовремя отреагировал на прорыв Конде с другого фланга. Французы действовали не то чтобы сильно умнее, но быстрее и решительнее. Битва шла симметрично, до того момента, как Конде полетел на крыльях, а Мело наоборот, начал тормозить. Все произошло просто стремительно: первые пушечные выстрелы прозвучали в 4 утра, а к 8 было уже ясно, что дело испанцев проиграно.

Испанская конница полегла. Немцы и валлоны убежали. На поле битвы остались только испанские пешие терции. Они не стояли там из голого упрямства. Они ждали подкрепление. Подкрепление, которое так и не придет.

Испанцы собрались в единое гигантское каре в центре поля боя. Несколько раз французы атаковали и каждый раз откатывались, застилая поле трупами людей и лошадей. Они стояли, отбивая атаку за атакой мушкетными залпами с 50 шагов и пиками, полностью окруженные, расстреляв почти все боеприпасы. У испанцев были убиты практически все командиры, в том числе — в десять утра — этой последней мега-терции.

Наконец, разыгрался последний, очень скверный, акт драмы. Испанцы не горели желанием биться дальше, но и французы не хотели снова ломать зубы о терции. Наступал вечер. По обе стороны захотели переговоров, испанцы подали сигнал, Конде с эскортом поскакал к холму…

Эскорт выглядел слишком многочисленным для простых переговоров. Кто-то на испанской стороне принялся стрелять, приняв происходящее за новую атаку. Французы на этой почве несколько озверели и следующей атакой если не сломали терции, то нанесли им тяжелые потери, а главное, заставили растратить все остатки пороха и пуль. Апокалиптическая картина поголовного вырезания испанских ветеранов – это легенда. Реально разбитые испанцы все-таки сумели в итоге капитулировать и сохранить многие жизни. Дело в том, что Конде по-прежнему держал в уме, что а вдруг помощь к испанцам еще придет. Поэтому он был заинтересован в том, чтобы не лютовать чрезмерно.

В плен попали около 4 тысяч испанцев, до 5 тысяч погибло, при этом общие потери исчисляются примерно в 7 тысяч. Да, я вижу, что тут арифметика хромает, но это разные версии, и о достоверности каждой конкретной цифры я судить не берусь, хотя по пленным вроде бы все четко.

Как ни странно, де Бек (командир не пришедшей помощи) сумел обеспечить очень результативную «посмертную медицину», собрал остатки бежавших с поля брани, сколотил новую армию взамен битой, и вообще сделал так, что никаких объективных выгод французы особо и не извлекли.

Но Рокруа стало символом крушения испанской империи, психологической точкой перелома. Французы разбили испанскую «дрим-тим» в открытом бою. Хотя объективно Испанию сломала не эта битва, а целая серия поражений на суше и на море, расстроенные финансы и проч. и проч., но символ, символ. Простите, сеньор, это испанская терция. Защищающиеся на голом чувстве собственного достоинства испанские пехотинцы заслужили свое бессмертие. Сполна заслужили.

Кстати, раз уж заговорил о Конде. Этот парень запомнился не только Рокруа. Он же — настоящий автор мема «Бабы новых нарожают». Произошло это в 1644 году при Фрайбурге, когда он месился с баварскими имперцами. Те настреляли огромное количество французов (суммарно иногда пишут про 15 тысяч потерь за три дня, но применительно к поздней Тридцатилетке это невероятно, такие цифры следует читать просто как «до хрена и больше»), и когда Конде сказали, что может, не стоит продолжать в таком стиле, он заявил, что в Париже за ночь столько же настрогают. «Кондеевская трехрядка», кстати, принесла успех: в какой-то момент баварцы от такой войны истомились, растратили боеприпасы и свалили, несмотря на соотношение потерь примерно 4:1 в свою пользу. Ну, а «бабы новых нарожают» — это следует понимать «парижские».

А вот и сам Конде

В рамках Тридцатилетней войны второй Брейтенфельд и Рокруа значили крушение надежд Габсбургов на победу в войне. До конца оставалось еще пять лет, но тут уже было очевидно, что надо прикончить войну, пока война не прикончила империю.

Дожить до рассвета

После Рокруа и Брейтенфельда-2 на фоне общего истощения страны император изо всех сил стремился к миру. Беда в том, что, как и всю дорогу, монарх был лишь одним из игроков среди этой громадной усобицы. Стороны грядущего мирного конгресса ни на грош не доверяли друг другу, причем даже в рамках каждой коалиции. То те, то другие, то третьи выставляли новые условия, требовали дополнительных гарантий, поэтому конференция никак не могла собраться. К тому же, император хотел в последний момент все-таки усилить свои позиции на переговорах, и ради этого бросил войско Галласа в глубокий марш в сторону Балтики. Если бы имперцами командовал какой-то действительно хороший полководец, все еще могло кончиться хорошо, но армией руководил алкорыцарь Галлас. Торстенссон вдребезги и напополам расколотил его, и тут уже чаша терпения императора переполнилась: шнапс-генерала ушли в отставку. Тем временем, снова попытавшуюся влезть в войну (уже на имперской стороне) Данию принудили к спокойствию, и в итоге в декабре 1644 года конгресс все-таки открылся.

Протокольные вопросы утрясали несколько месяцев. Люди вообще не особо торопились. Перемирия на время переговоров не заключалось, поэтому все время возникали какие-то проволочки, когда одна из сторон ожидала, что вот щас придут отличные новости с поля боя. Правда, чаще всего новости приходили одна другой унылей. К тому же, сто тридцать пять дипломатов имели свои капризы, чаще всего – скверные характеры и редко когда – благоустроенные головы. Мало того, делегаты от одной страны(!) не всегда ладили между собой. Французские послы Месм и Сервьен больше времени и усилий тратили на переругивание между собой, чем на отстаивание позиций Франции. ЧСВ у обоих было толще, чем негритянская мамаша, поэтому главным дипломатом французов был на самом деле воюющий в поле маршал Тюренн, без его побед переговорщики Людовика вряд ли чего бы добились. Два голландских посланника тоже друг друга не любили, принадлежали к конкурирующим партиям, но предпочитали помалкивать и тихо делать свою работу. Их все подозревали в тайных манипуляциях и таки были правы. Для полного счастья, почти год(!) не могли согласовать кандидатуру имперского посла. Тот незнатен, этот нехорош. В конце концов, сошлись на фигуре толкового и выдержанного Траутмансдорфа, но его еще дождаться надо было.

Отдельно долго и сложно утрясали повестку дня. 25+ лет уже прошло, а в Священной Римской империи, напомню, за тысячу разных правителей было, и из них сотни, наверное, три было тех, кто реально чем-то правили. Не говоря о внешних державах. Все считали, что другие их хотят кинуть (и были правы). Все хотели компенсаций землей и деньгами. Как тараканы из всех щелей повылезали даже те, кто имел какие-то довоенные претензии – ну, кто дожил. К тому же, за десятилетия войны накопилось множество фактических переделов земли, много какие титулы и владения уже успели унаследовать, в общем, черт бы ногу сломал. Переговорный процесс выглядел примерно так.

Швеция: Я хочу Померанию! И денег, чтобы дембельнуть солдат!

Бранденбург: Э, остынь, союзничек, я так и быть, отдам Померанию, которая вообще-то моя, но тогда женюсь на шведской королеве.

Швеция: Чо?! Забирай Клеве-Юлих и радуйся, блин!

Бранденбург: Ок, но тогда я еще хочу денег. Клевик, иди сюда!

Клеве-Юлих: Разбежались, поганцы! Я незалежный, а вы кто такие?

Император: Ну, ок, давай тогда тебе Магдебург, а Померанию делишь со шведами пополам.

Швеция: вы с дуба упали? Давай всю Померанию, а Магдебург пусть забирает себе, так и быть. Магдебург, есть возражения?

Магдебург молчит, потому что мертвый.

Швеция: вот и ладушки, так что там мои деньги?!

Все хором: Какие тебе деньги, мироед! Забирай уже Померанию!

Швеция: да хрен вам, если на дадите денег, я солдат прямо в вас и распущу как есть!

Все: Ой, бл@, Швеция, погоди, не надо, тут ковры дорогие!

Швеция испускает банду наемников на сапоги Франции.

Франция: вы не уважаете авторитет французского посла, я отказываюсь участвовать в этом бардаке и уношу с собой Эльзас.

Все: Франция, это неконструктивно! Ну что ты хочешь, чтобы вернуться?

Франция: во-первых, другого посла от Швеции. Во-вторых…

Входит гонец: Господа, вести с полей, французы разбиты под Хренвамсдорфом!

Все: Так, Франция, хотел уходить - положь Эльзас и чиздуй отсюда.

Франция: Э, ну что вы, зачем так сразу, я и не собирался никуда уходить…

И вот так месяцами.

Пока дипломаты думали и болтали; чтобы им веселее думалось, на танцполе продолжал зажигать злой калека, шведский генерал Торстенссон. Не слезая с носилок, он уделал баварцев и имперцев при Янкове и хотел идти дальше на Прагу. Причем он реально здорово напугал имперцев. Не имея численного преимущества, он не то что их разбил, а просто opustil v nature, побрав две трети армии. Правда, бой под Янковом был напряженным, Торстенссон стоял на грани поражения, но в нужный момент баварцы увлеклись грабежом шведского обоза и в итоге получили зверскую контратаку, которая покончила битву. Интересно, что по ходу боя баварцы пленили жену Торстенссона, но железный калека быстро отбил супружницу у перепившихся при грабеже католиков. Император убежал из Праги в чем был. С кадрами у имперцев все было так плохо, что они вернули из отставки Галласа, и это кончилось бы совсем печально, но шведы ниасилили за пять месяцев взять небольшую крепость (что уже говорит о состоянии шведской армии примерно всё), к тому же, в Чехии было нечего жратеньки, поэтому Прага получила отсрочку Больших Приключений. Торстенссон плевался и грозил расстрелять кого попало, но против логистики не попрешь. В целом, Торстенссон действовал в Чехии как монгол, постоянно набегая, забирая все что можно в сельской местности и возвращаясь на исходные. Население Чехии он этими налетами просто извел и вообще вел себя как чистый беспримесный Аттила. Пока Торстенссон устраивал Чехии «Иди и смотри», на западе французам сначала накостыляли, потом они собрались с силами и накостыляли имперцебаварцам сами, но победили в состоянии «чихни – упадут» и успехом не воспользовались. Тем временем, Иоганн Георг Саксонский, менявший стороны по ходу войны как Алла Пугачева мужей, окончательно решил, что пора валить и заключил сепаратное перемирие со шведами. Саксония к тому моменту была совсем плоха, ее кто только не успел помучить. Увидя это, побитый в куче мест Максимилиан Баварский пообещал императору, что он тоже свалит, если император не наторгует плюшек для Баварии.

Наемников в Германии можно было увидеть вообще всех-любых

Вот в такой дружелюбной, взаимоуважительной обстановке чести, благородства, альтруизма и всеобщей любви на переговоры приехал имперский посол Траутмансдорф. Этот граф имел кучу преимуществ. Он был мужик обаятельный, умел находить общий язык с людьми, и, очень важно, его никак не ангажировали (не знаю уж, не захотели или не смогли) испанцы. То есть, он собирался отстаивать интересы Империи, а не состоять ласковой Сашей Грей при пиренейских Габсбургах, что очень любил делать предыдущий император Фердинанд, ныне покойный.

Траутмансдорф поговорил со всеми и помаленьку нашел если не хорошие, то по крайней мере, приемлемые компромиссы. Испанцев он откровенно послал и начал договариваться с французами (и отдельно со шведами). Переговоры пошли вперед. Единственное, гвоздем в заднице у него сидели баварцы, которые все грозились сепаратным миром. Но с ними проблему разрешить помог противник.

Торстенссона как раз в это время отозвали домой в Швецию. Собственно, он сам об этом просил, генерал был уже ходячей развалиной. Вернее, толком и не ходячей развалиной. Вместо него прислали генерала Врангеля. Врангель был чертовски амбициозный мужик, и боялся не успеть одержать какую-нибудь победу прежде чем война закончится. В качестве куклы для битья он использовал Баварию, за короткий срок разорив ее до заикания. Ценность Максимилиана Баварского как союзника быстро падала. Мало того, максимилианов генерал Верт вместе с войском перебежал непосредственно под крыло императора. Максимилиан пролетал как фанера над Мюнхеном, и в полете слышал злорадное ржание Траутмансдорфа.

Ну разве война не ад

Тем временем, шведы в очередной раз попытались добыть Чехию. В июле 1648 года они подошли к Праге. Армия у них насчитывала буквально тысячи три народу, более серьезный контингент не мог бы прокормиться в разоренной Богемии. Шведы имели важный бонус в виде имперского перебежчика. Предатель провел скандинавов в город через монастырский сад, так что супостаты с налету захватили половину Праги. Ночью ворвавшись в город, шведы заняли арсенал, часть укреплений. Старый генерал Коллоредо, соратник еще Валленштейна, полтора десятилетия вонзавшийся под Лютценом, убежал на другую половину Праги в ночной рубашке садами. Перемахнув Влтаву на лодке, он принялся организовывать битву. Это был старый наемник, и как положено, страшненький человек, но в те дни генерал спас город от разора и гибели. Несколько солдат, дежуривших на Карловом мосту, опустили решетку ворот, закупорив мост.

Коллоредо

Коллоредо раздал ружья трем сотням студентов, поставил над ними какого-то решительного иезуита и погнал защищать мост. Этот отряд потом обозвали Академическим легионом. Из евреев организуются пожарные команды. В строй ставятся мясники, ткачи, вообще все подряд, кто может и хочет держать оружие. У шведов с осадным парком все было худо, поэтому штурм оставшейся половины Праги внезапно застопорился. Подкрепления, пришедшие к шведам, не особо помогли, тем более, в Прагу пробился отряд имперцев. Осада длилась несколько месяцев, шведы даже ухитрились захватить башню над мостом, и тогда чехи обложили ее сеном и сожгли к чертовой матери вместе с оккупантами.

Битва за Прагу

А 25 октября к пражанам и шведам приходит потрясающая новость. Пока они сражались, не щадя живота и пейсов, война закончилась! Осенью наконец был подписан мирный договор, сражения в Европе прекратились.

Пока Торстенссон опустынивал Чехию, а французы наслаждались тем, чем еще можно было насладиться в Баварии, мирный конгресс вовсю работал. Траутмансдорф имел на руках мало козырей, но что уж имел, разыграл.

В том, что касалось религии, по сути, все откатились на исходные. Был признан Аугсбургский религиозный мир аж еще 1555 года, который похерили по ходу Тридцатилетки. То есть, имперские князья были вольны в выборе веры. Эдикт о реституции полетел в мусорную корзину, и вместе с ним туда же полетели мечты покойного императора о единой католической империи. Славить Господа – это, конечно, хорошо, но если всех убьют, то кто же будет славить Господа?

Однозначно в выигрыше ушла Франция. За рамками Тридцатилетки они переломали ноги Испании и сделались сильнейшей державой Европы, а в рамках непосредственно нашей войны прибрали к рукам Эльзас. Причем хитровывернутые лягушатники хотели получить Эльзас в качестве имперского княжества с французским суверенитетом и через это пролезть в имперский Рейхстаг. Но тут немцы уже встали на дыбы, и такого счастья французы не поимели и Эльзас достался им как французское владение. В утешение они выторговали себе к Эльзасу еще и Брайзах и кусок Лотарингии.

С большим, но специфическим прибытком ушел Бранденбург. Там дело упиралось в вопрос о Померании. С одной стороны, Швеция хотела себе ее всю. С другой, бранденбуржцев обижать не хотели, и даже более того, планировали сделать из Брандена противовес империи на севере, но не такой, чтобы выпестовать нового самостоятельного игрока. Поэтому кусок Померании отдали шведам, кусок – Брандену, а в качестве утешения за пол-Померании, Бранденбург получил Магдебург, Галле, ну, и другой кусок Померании. Все, в общем, отлично, если не считать того, что эти территории опустошены до крайности. Однако все же это были действительно серьезные бонусы. По сути, из сильного, но все же не первоклассного княжества был создан зародыш будущей Пруссии. Этого, конечно, еще никто не предвидел.

Продолжение: Тридцатилетняя война. Часть 7.2. «Приложи беззаконие к беззаконию их»

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_59225

Автор: Евгений Норин (@NorinEA).

Альбом автора: https://vk.com/album-162479647_257696437

Живой список постов, разбитый по темам

Собственно, к недовольным на тот момент относились практически все князья. Камней преткновения было в основном два. Во-первых, пресловутый Эдикт о реституции. Император, напомню, силой возвращал католической церкви земли, утраченные ею за последние семьдесят лет. Эта мера была нужна не только ради самой веры, но и ради подрыва влияния князей и создания прочной императорской власти. Протестантские князья были потрясены открыто, католические не столь демонстративно, но тоже были настроены решительно против эдикта, понимая, что прелести католицизма – это, конечно, прекрасно, но не за наши же деньги. Вторая проблема имела имя и фамилию: Альбрехт фон Валленштейн.

Валленштейн к тому моменту не только разгромил всю протестантскую вооруженную оппозицию, не только разбил внешних врагов империи (сомнительный, конечно, враг, король Дании, но уж какой есть), но и запугал и опустошил формально союзных князей. Расплодив наемников, он встал во главе гигантской ЧВК, которая получала жалование из имперской казны, снабжалась с мануфактур лично Валленштейна, и при этом беспощадно и непрерывно грабила все земли, на которых квартировала или через которые шла. Валленштейн был готов ограбить даже небо, даже Аллаха, если бы Германию посетил сам Сатана, Валленштейн и на него бы контрибуцию наложил и выбил бы десяток котлов и кочергу под дулом мушкета.

Для имперских князей – всех протестантских и многих католических – это дело означало форменный грабеж, а многие просто опасались за авторитет, здоровье и жизнь. Валленштейн, конечно, не был совсем сдвинутым, чтобы подвергать насилию по беспределу персонально какого-то князя, но публичное унижение пьяными ландскнехтами, ценившими свою жизнь в пятак, а чужую в плевок – тоже не мармелад. Напомню, что многие из этих князей были на наши деньги просто умеренно крупными помещиками, то есть не то чтобы прямо царь-государь, и для таких мелких «королей» батальон наемников был реальной угрозой. В общем, у князей было два ключевых требования: эдикт отменить, Валленштейна убрать, его армию распустить.

При этом интересна позиция императора. Он, фактически, пропихивал не свои интересы, а интересы родственников, испанских Габсбургов. Проблемой Фердинанда была тотальная неспособность говорить «нет» дорогим родственничкам, потому они крутили им не то чтобы как хотели, но близко к тому. Поэтому в требования императора входило, например, объявление войны Голландии – вместе с Испанией. Еще он хотел изъять в казну небольшое владение Клеве-Юлих – тоже чтобы дать испанцам плацдарм на нижнем Рейне. И вот за эти уступки, не себе, но испанцам, он и торговался.

Вот Генерал Смерть не торгуется, он просто берет

Поразительно. Император имел на руках военную силу в виде архаровцев Валленштейна. Он имел четкое моральное обоснование своих действий: интересы веры. И при этом он вел переговоры предельно уступчиво, выговорив многое для Испании, но ничего для империи. В частности, он сдал Валленштейна, отправив того в отставку. Военный олигарх стоически воспринял это решение, более того, он даже написал «заявление об уходе по собственному желанию», но понятно, что затаил некое добро в душе. С другой стороны, император развел французских дипломатов на согласие с испанскими условиями по поводу кризиса в Мантуе, в северной Италии. Здесь читатель вправе спросить, кой хрен я несу и при чем тут какая-то Мантуя. Вот честно, меня этот вопрос интересует тоже, зачем этой проблемой отношений Франции и Испании занялся Фердинанд, но он да, ею занялся и порешил кризис в пользу Испании, получившей в Италии пару важных городов. При этом по эдикту о реституции так ничего и не решили, и даже вопрос Клеве-Юлиха так и не был разрешен. Все разъехались, жутко недовольные друг другом, с этого сумбурного конгресса. Единственный внятный итог собрания состоял в том, что воевать войну со шведами должен был протеже Максимилиана Баварского, старый имперский боевой конь, фельдмаршал Тилли.

Тем часом Густав Адольф Шведский завоевывал север Германии. Это был очень интересный персонаж. Уже зрелый, но далеко не старый (36 лет), Густав был полон энтузиазма по поводу завоеваний на континенте. Набожный, отличающийся бешеной энергией, темпераментный, он чем-то напоминал нашего Петра Великого, если тому притушить общую жестокость, бросить пить и поддать религиозности. Густав серьезно реформировал армию, промышленность, администрацию Швеции, обкатал свои придумки в войнах в Восточной Европе, и теперь был готов заняться завоеваниями не в периферийной Восточной Европе, а пощупать за вымя настоящую мякотку, Германию. В противоположность ему, канцлер Аксель Оксеншерна был уравновешенным, рассудительным типом, так что эти двое составляли прекрасный тандем. Густав был жизнерадостным, лично безусловно храбрым человеком, пулям не кланялся, и в атаки ходил спокойно, вместе со своими любимцами из Смолландского конного полка.

Шведы в атаке

Попытка привлечь к экспедиции датчан провалилась, датский король был настолько глубоко отпользован Валленштейном, что слышать не хотел ни о какой борьбе за веру. Но вот в Германии Густав нашел массу союзников. Князья на континенте тоже были сильно пришуганы Валленштейном, но Густав казался им отличным покровителем. По контрасту с имперцами, Густав навел жесткую дисциплину, не давая бойцам грабить и вандалить, и заставляя платить наличными(!!!) за каждого гуся. Проблемой Густава была, пожалуй, только нехватка ресурсов в самой Швеции, даже с Финляндией это было всего полуторамиллионное государство (для сравнения, население империи 20 млн), но он предполагал (и был прав), что сможет восполнить недостающее за счет германских ресурсов. Оцените, кстати, насколько плохо дела обстояли в империи: хотя формально она обгоняла Швецию по населению более чем на порядок, Густав Адольф обоснованно считал, что он может успешно наступать на нее с решительными целями.

Густав Адольф дает ЦУ и ЕБЦУ

На берегу Густав занимался тем, что заключал договоры с князьями и вольными городами, набирал наемников, вымогал субсидии у французов, вел психологическую войну, пропагандируя в свою пользу германских протестантов, в общем, обустраивался, чтобы прочно стать на берегу Балтики. Ришелье, в значительной мере оплачивавший проект, думал, что Густав будет для него полезной марионеткой, но вскоре он сообразил, что ошибся. Густав не то чтобы перегрыз ниточки, он изначально действовал так, как будто ниточек не было. Ришелье скрипел зубами, но мирился, поскольку Священную Римскую империю больше не мог завалить никто. Вообще, это был кровавый курьез: противостояние Франции и Испании (Ришелье изначально паял империю именно как испанского союзника) привело к тому, что воевали Швеция с Империей. Несчастную Германию использовали в качестве полигона для разборок между совсем другими странами.

Кстати, судя по портретам, Густав Адольф был изрядный пухлик

Тем временем в Германии протестантские князья сделали робкую попытку объединиться и все-таки защитить свои интересы самостоятельно. Смутьяном выступил Иоганн Георг Саксонский. До сих пор он защищал протестантов от произвола императора лайками, репостами и ретвитами, но теперь осознал, что реальная политика делается парнями с ружьями и начал энергично лепить себе армию. Полководца он нашел из числа полевых командиров Валленштейна, который сычевал в своем имении, саксонское войско возглавил генерал фон Арним. К саксонцам присоединился и курфюрст Бранденбурга. Бранденбуржцы были дико задрючены реквизициями Валленштейна, но покидать империю все же не хотели. Тоже, кстати, существенный момент: крупнейшие протестантские князья хотели не выходить из империи совсем, а просто получить выгодные условия мира. Еще одна зарубка на память: в войне, которую часто подают как противостояние католиков и протестантов, католическая Франция во главе с католическим кардиналом — теневой лидер протестантской коалиции, а протестантские имперские князья вообще-то не против договориться с католическим императором. В общем, курфюрсты Саксонии и Бранденбурга предложили императору свою помощь войском, если тот отзовет Эдикт о реституции.

И вот тут Фердинанд сделал серьезную ошибку. Он так привык к пронзительному писку со стороны Саксонии (и чуть более тихому писку Бранденбурга), что не расценил это предложение как серьезное, и просто послал обоих князей. Чем решительно толкнул их в нежные объятия шведов.

Здравствуйте, у вас найдется пять минут, чтобы поговорить о Боге и праве собственности?

Тем временем, Густав Адольф консолидировал свои новые владения на севере. Бывшую армию Валленштейна он помаленьку оттеснил. Католики столкнулись с серьезной проблемой: им не хватало снабжения. Валленштейн, создавший полный цикл производство-снабжение армии-грабеж-инвестиции в производство – был в отставке. Снабжать со своих мануфактур свою бывшую армию он отказался. Тилли интересуется снабжением — «А вот те хрен», - говорит Валленштейн на чистейшем старонемецком. В результате армия католиков быстро разлагалась сама по себе, а Густав добирал остатки, вынося отдельные гарнизоны один за другим. Солдаты толпами дезертировали.

Тилли решил поправить дела, атаковав крупный протестантски-ориентированный город Магдебург, еще не затронутый войной. Тут он послушался одного из самых опытных командиров католической армии, Паппенхейма. Тот был полный оторвиголова, рубака в предельном смысле, соратник Тилли еще по Белой Горе (самое начало войны) и, кстати, личный друг Валленштейна. Никакой задней мысли он не имел, и искренне хотел дать Тилли хороший совет.

В свою очередь Тилли был хороший вояка, к тому моменту крупных побед за ним было полдюжины, мелких просто дофига. Но этот генерал был исполнительный, безусловно, профессионал, но без фантазии. В принципе, идея казалась ему логичной, и о том, что может получиться, он просто не подумал.

Горе тебе, город крепкий

Магдебург — это был довольно крупный по тем временам (30 тыс. народу) и богатый город. Протестантский по преимуществу. Густав Адольф заслал туда небольшой гарнизон, но город держал на перспективу, он в тот момент был занят балтийским побережьем и вообще северами, и Магдебург у него был пока не приоритетной точкой. А вот для Тилли с Паппенхеймом захват этого города казался очень классной идеей. Жратвы много, денег богато, в общем, быстренько займем, организованно вынесем все, и получим отличный запас для продолжения войны. Реалии времени, да. Сказано – сделано.

Тилли и Паппенхейм осадили Магдебург. Бюргеры здорово напряглись, потому что одно дело вилять ластами и красиво лавировать между воюющими сторонами, что они успешно делали в предыдущие годы, а другое – оказаться перед ордой оголодавших ландскнехтов. Но деваться было некуда, потому шведскому коменданту они помогали чем могли.

Но у Тилли и Паппенхейма не было особого выбора. На севере шведы, Валленштейн ничего не дает, армия разлагается, в общем, город надо брать, пока не пришел неприятель, и пока есть, кем. Последнее предложение сдаться в городе отвергли. И в прохладный майский день начинается главная драма.

Имперцы три дня долбят город из всего, что у них есть, а пушек у них богато. Но в ответ на предложения сдачи, со стен несется только гордое «Аршлох!» и призыв поцеловать коменданту крепкий шванц. Паппенхейм был свирепый рубака, кавалерист во всех смыслах, и про шванц ему было совсем обидно. Он к тому моменту уже получил что-то порядка 80 ранений за двенадцать лет, и останавливаться не собирался. В общем, утром 20 мая на пронзительном ветру имперцы с ним во главе подожгли одни из ворот и вломились в город.

Комендант был убит по ходу штурма, бОльшая часть солдат погибла в воротах. Местные ополченцы перегораживали улицы цепями, наскоро строили баррикады, стреляли с крыш и из окон, но это не имело уже никакого значения. Магдебург пал. Дальнейшее стало самым зажигательным праздником со времен, наверное, Варфоломеевской ночи.

Паппенхейм

Очутившись после голодухи и грязного лагеря в большом богатом городе, солдаты вышли из-под контроля сразу же. К тому же, бойцы были голодные, а первое на что они кинулись, это был алкоголь. Отчего башню сорвало сразу и всем. Тилли и Паппенхейм полностью потеряли нити управления и могли только смотреть, как солдаты крушат все, что могут, выносят все ценное и трахают все, что шевелится. Хуже всего было тем жителям, у кого действительно ничего не было, потому что в процессе выпытывания их сажали на вертела, жарили заживо, поили мочой и топили в помоях, крутили в тисках, в общем, развлекались как могли. Никто ничего не контролировал, офицеры либо присоединялись к побоищу, либо оказывались посланы. К середине дня Магдебург подожгли, как утверждается, в двадцати местах разом. Тилли метался по городу с младенцем, снятым с трупа матери, Паппенхейм порубил и переколол шпагой нескольких мародеров и отобрал у них избитого бургомистра. В конце концов, командиры нашли местного попа и велели собирать кого можно в соборе. Собор заперли и приставили туда десяток охранников, которые еще были не совсем вдрызг, и каких-то команд слушались. Внутри спаслось человек где-то шестьсот. Снаружи грабили, убивали, судьба гусей тоже сложилась непросто.

Тем временем, Магдебург быстро разгорался. Ворота были по большей части заперты, так что убежать не могли ни жители, ни плохо знавшие город солдаты. Вдобавок, почти все вояки были пьяны как свиньи, и многие просто угорели, так и не узнав, чего случилось. Все склады с продовольствием, на которые так рассчитывал Тилли, полыхали на его глазах. Попытка устроить какую-то спасательную операцию уперлась в то, что солдаты спасали только женщин, пригодных для полового порносекса, и прям сразу после спасения ему и предавались. Город горел весь день и всю ночь…

…А наутро Тилли и Паппенхейм с ужасом обнаружили, что почти все подвальчики с вином, пивом и водкой были каменными и уцелели! Солдаты это тоже обнаружили, и ураганили на развалинах еще два дня, пока не выпили все и не выгребли уцелевшее в пожаре.

22 мая Тилли начал наводить порядок. Наиболее буйных празднующих похмельные расстрельные команды повели к стенке. Небольшой по площади город был набит по меньшей мере 25 тысячами покойников. Трупы пытались сначала закапывать, но из ям их добывали собаки, поэтому мертвецов начали грузить в телеги и топить в Эльбе. Потом люди, жившие ниже по течению несколько одурели, когда по реке начали сплавляться тысячи покойников сразу. Из собора, который таки устоял среди этой вкаханалии, вывели беженцев и покормили. Выяснилось, что в общей сложности осталось тысяч пять народу из тридцати, и процентов так на 80 это были женщины цветущих возрастов. В тех нечастых случаях, когда мужья были живы, разрешалось выкупить жену. Правда, с деньгами после трехдневного грабежа и пожара были некоторые проблемы, поэтому бюргерам разрешили вербоваться во вспомогательный персонал армии (тем более, работы все равно больше никакой не было, все сгорело к чертям) и отрабатывать волю для своих жен. С молодыми вдовами и бывшими девушками было сложнее, и Тилли принял решение. Он переженил на них холостых ландскнехтов.

Для общего воодушевления, армию загнали в собор, где торжественно отслужили мессу и послушали «Тебя, Господи, славим». Не знаю, чувствовал ли Тилли некую иронию момента, но служба прошла на отлично. В конце концов, зря, что ли, единственное здание сохранилось. Ну, а Паппенхейм вообще не считал, что случилось что-то плохое. Отважный генерал отлил в граните: «Все наши солдаты стали богачами. С нами Бог!»

Та самая месса

Но вот приютить и накормить Магдебург не мог уже никого, ни союзников, ни противников. Ни зернышка зерна, ни фунта пороху. Империи эта формальная победа нанесла чудовищный репутационный удар, князья, колебавшиеся в выборе стороны, начали явно склоняться к союзу со шведами. Тилли своими дальнейшими маршами последовательно напугал ланграфа Гессена и курфюрста Саксонии, так что те побежали к Густаву Адольфу вперед собственного визга. Кстати, после этого немецкий словарь обогатился кучей новых выражений. Слово «магдебургизировать», стереть с лица земли, то бишь. Символом Магдебурга была дева, деревянная статуя которой украшала городские ворота, и которую потом нашли обгоревшую в канаве. Поэтому немецкий язык получил еще одну прекрасную идиому: «Магдебургская свадьба», в смысле групповое изнасилование. Также появился оборот в отношении бродяг, дескать, их дом – это «магдебургские квартиры».

БРЕЙТЕНФЕЛЬД!

Постепенно до Максимилиана Баварского (покровитель Тилли) и императора дошло, что тот в бедственном положении, так что они подкинули ему людей и материальных ресурсов. Летом 1631 года непрерывно отступавшая под давлением шведов армия была более-менее накормлена и хорошо укомплектована. Сразиться со шведами Тилли предполагал в Саксонии. И вот тут сыграл недавний отказ императора от альянса с саксонцами. Напуганный вторжением сразу двух враждебных друг другу армий, топивший страх в вине, оказавшийся между молотом и наковальней Иоганн Георг Саксонский подписал договор о союзе со Швецией. Еще раньше, оказавшись в виду наступающих шведских войск, такой же напуганный Георг Вильгельм, курфюрст Бранденбурга, также перешел на сторону шведов.

17 сентября 1631 года католическая армия Тилли и протестантская армия Густава Адольфа, поддержанная саксонцами, схлестнулись в самом крупном сражении Тридцатилетней войны неподалеку от Лейпцига, в битве при Брейтенфельде.

Это должна была быть настоящая схватка титанов. Тилли обладал огромным опытом войны. Его солдаты и офицеры успели одержать массу побед, крупных полевых схваток лучший полководец Католической лиги еще не проигрывал, а вот список побед внушал. Белая Гора, Вимпфен, Хехсте, Луттер… Офицеры и солдаты были опытными и вышколенными. Да, головорезы. Но одни из лучших головорезов католического мира.

Но и Густав Адольф имел на счету множество успехов. Его бойцы прошли Польшу, некоторые – Россию и Данию, это была армия, славная отменной дисциплиной и слаженностью. "Целый полк, дисциплинированный как этот, представляет как бы одно тело, одно движение: уши слышат в одно и то же время команду, глаза поворачиваются одним движением, руки работают как одна рука". – это про один из шведских полков писал шотландский наемник. В общем, сентябрьским утром у Брейтенфельда ожидался настоящий турнир чемпионов.

Густав перед походом реорганизовал армию частично по нидерландскому образцу, частично по собственным задумкам. Он увеличил долю мушкетеров в пехоте в ущерб пикинерам, ввел многочисленную легкую артиллерию, отладил взаимодействие кавалерии, пехоты и пушкарей. Войска Тилли действовали более традиционно, глубокими терциями. Терции не стоит огульно сбрасывать со счета, они были достаточно эффективной формацией при правильном использовании, но Густав все же играл в ином стиле. Одной из фишек шведской армии был «шведский залп»: одновременная стрельба трех шеренг, первая с колена, третья – с плеч второй. Это был довольно эффектный прием, и католики раньше с таким редко сталкивались.

Шведско-саксонское войско насчитывало рекордные для Тридцатилетней войны 39 тысяч солдат, католики располагали 36 тысячами бойцов. Правда, небольшое преимущество шведов уравновешивалось тем, что 16 тысяч из них составляла неопытная саксонская армия.

Тилли расположил армию в чистом поле, без защиты флангов. Это может показаться беспечностью, но его глубокие формации были сами себе защитой.

Шведы переправились через небольшой ручей и тоже выстроились в боевой порядок. Шведское и имперское воинства стояли не ровно напротив друг друга, а со смещением вправо: Тилли нависал своим правым крылом над шведским левым и наоборот. Кстати, на левом крыле у шведов стояли саксонцы. Не уверен, что Тилли сознательно сконцентрировался против более слабого элемента неприятельского строя, но по факту вышло именно так. Была уже середина дня, когда армии построились. Имперцы начали интенсивно обстреливать шведов, битва началась.

Паппенхейм, командовавший левым крылом имперцев, оторвался от основной части армии с кавалерией, чтобы сдержать правый фланг шведов, а Тилли со всем, что у него было, обрушился на саксонцев. Удар оказался чудовищной силы. Терции шли по саксонцам паровым катком, войско незадачливого Иоганна Георга было попросту снесено. Закаленная пехота Тилли катилась лавиной. Попытки саксонцев остановить имперцев пушечным огнем кончились быстрым захватом орудий, их разворотом и расстрелом саксонских частей в упор. Паппенхейм в это время начал охватывать другое крыло шведов. Саксонцы не выдержали и начали убегать. Имперцы недолго гнались за ними, вернувшись к бою против главного противника. Саксонцы драпали пару миль, потом самые смелые поняли, что никто не гонится, и начали грабить шведский обоз.

Тем временем, на поле кипел отчаянный огневой бой. Паппенхейм семь раз водил своих рейтар в атаку на шведский строй, но град свинца каждый раз отбрасывал его всадников на исходную. Шведы держали строй с бородинской стойкостью. Их отряды были построены в шахматном порядке, когда имперцы приближались, их расстреливали мушкетеры, а затем кавалеристы выезжали в промежутки между пехотными отрядами и атаковали всадников Паппенхейма врукопашную. Увидев, что саксонцы бегут, Густав Адольф немедля развернул две пехотных бригады навстречу новой опасности, но не стал изображать бетонную стену, а устроил контратаку и разгромил часть паппенхеймовой кавалерии прежде, чем пехота успела прийти ей на помощь.

Если бы имперцы охватили оба фланга шведов одновременно, тут бы песенка Густава Адольфа и кончилась. Но они не смогли показать такой трюк. Отряды имперских всадников были опрокинуты на шведском правом фланге прежде, чем пехота Тилли развернулась и начала охватывать шведский левый фланг. Кавалерия шведов серией почти самоубийственных атак на терции стреножила их и не позволила атаковать, а пока всадники умирали на пиках Тилли, Густав подтянул весь имеющийся артиллерийский кулак и принялся расстреливать остановленные терции мушкетным и пушечным огнем.

Глубокое построение дает огромное преимущество в рукопашной. Но сейчас на терции сыпались ядра и пули. Каждое ядро убивало или калечило сразу многих, пролетая строй насквозь. Тилли был несколько раз ранен, у него была раздроблена рука, пробита грудь, шея. Имперский полководец не ушел с поля сам, он отчаянно продолжал атаки, но в этот момент Густав Адольф опрокинул обескровленного Паппенхейма окончательно и вышел терциям в тыл. Паппенхейм, уже отброшенный, собрал кого мог и начал прикрывать отход. Сообщается, что в этих отчаянных, безумных контратаках командующий имперской кавалерией лично зарубил 14 человек, и зная Паппенхейма, в это вполне верится. Но это уже никому не могло помочь. Тилли, истекающего кровью, невменяемого, вынесли с поля сражения.

Два пальца вверх — это победа. Густав Адольф одержал крупнейшую свою победу

Вечер прервал это громадное кровопускание. Шведы и саксонцы потеряли пять с половиной тысяч убитыми. Имперцы лишились семи с половиной тысяч погибшими и девять тысяч бойцов попало в плен. На следующий день их добровольно-принудительно перевербовали в шведскую армию.

Впервые за тринадцать лет протестанты одержали победу. И какую! Брейтенфельд сразу резко изменил весь баланс сил в Тридцатилетней войне.

БУДЕМ ВИСЕЛИЦА!!

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_55684

Автор: Евгений Норин (@NorinEA).

Альбом автора: https://vk.com/album-162479647_257696437

Живой список постов, разбитый по темам

Извините, проще не нашлось

Испанцы решили выйти из дурацкого и сложного положения, найдя компромисс. Идея состояла в следующем. Фридрих восстанавливается в Пфальце, отказывается от Богемии, а Испания выступает гарантом того, что империя не будет ему мстить, и того, что сам Фридрих будет вести себя хорошо. Этот план принадлежал испанскому «серому кардиналу» Оливаресу, и был, в общем-то, вполне хорош. Его должны были поддержать немецкие князья, дрожавшие за свою неприкосновенность и боявшиеся, что расправа над Фридрихом создаст прецедент. У императора не было бы особых оснований возражать (хотя император уже пообещал Пфальц Баварии за ее услуги при подавлении мятежа). Наконец, самой Испании и самому Фридриху план был выгоден. Однозначно херились только интересы Максимилиана Баварского, но он бы остался в изоляции. В общем, хороший был план. Проблема в том, что Фридрих закусил удила и ни на какое урегулирование не пошел.

Фридрих получил беды на свою голову потому, что слишком много витал в облаках. Разгром в Богемии ничему его не научил. Они с женой вместо поисков какого-то приемлемого решения начали искать союзников для войны. Жена Фридриха, англичанка Елизавета, была, конечно, не очень умная гламурная киска, но как минимум, обаятельная.

Лизонька

В общем, союзника они приискали под стать себе. Христиан Брауншвейгский, протестантский князь. Не совсем слабый, обладатель приличного владения, но, так сказать, второго эшелона. Внятных рациональных причин лезть в войну у него толком не было, но чуваку просто нравилось воевать, и к тому же, он был прочно влюблен в жену Фридриха. Он даже на знаменах начертал девиз «За Господа и за нее». К тому же, ему, см. ниже, было где взять деньги и крышу. Еще одним союзником стал Георг Фридрих из Бадена. Вот у этого причина воевать была очень веская: испанцы поблизости от его владений. Армия оккупантов просто разоряла любые земли на каких стояла, и князь Бадена очень хотел бы выгнать их оттуда. Деньги на общий банкет дала в основном Голландия, потому что Фридрих мог, по сути, содержать на свои деньги только себя (он убежал из Богемии буквально в чем был, только часть драгоценностей прихватил), а Христиан тоже был не особо богат, не так, чтобы армию выставить. В общем, теперь протестанты могли выставить три не очень больших армии (Христиан из Брауншвейга плюс Георг Фридрих из Бадена плюс наемники Мансфельда). В сумме это выходило порядка сорока тысяч, то есть, вполне приличное войско. Имея такую толпу защитников, Фридрих послал всех миротворцев подальше. Сам он приехал к наемникам Мансфельда. Мансфельд из-за его нежданного приезда попал в дурацкое, он-то как раз торговался с католиками о том, на каких условиях он готов перебежать, и теперь пришлось как-то подотложить переговоры.

Вся война сейчас шла по западным границам Германии. Армии протестантов были географически сильно разнесены, а вот католики, отследив угрозу, объединились. У империи имелись две армии: одна испанская, герцога Кордобы (Спинола уже вернулся в Нидерланды), другая – снаряженная католическими князьями Германии под командой Тилли. Они соединились весной 1622 года, и теперь могли действовать решительно. А вот протестанты должны были их переманеврировать и как-то объединиться.

Христиан Брауншвейгский медленно шел с севера. Дорогой этот романтичный вояка вел себя как опереточный злодей. В города рассылались специально обожженные письма, с красочным содержанием типа «Огонь! Огонь! Кровь! Кровь!», чтобы бюргеры быстрее трясли мошной. Правда, войска не особо мучительствовали, но церкви с монастырями и города обдирались как липки. В конце концов, Христиан понимал, что война дело дорогое.

Романтический Христиан

Мансфельд и баденцы пытались выйти навстречу Христиану. Они уже находились неподалеку друг от друга, но им требовалось перебраться через речку Неккар. Мансфельд форсировал ее благополучно, а вот маркграф Бадена облажался. Тилли вместе с испанцами перехватил его. Тут протестанты сами нагадили себе в суп, они переправлялись по отдельности, надеясь, что католики тоже распылят свои силы. Вместе протестанты имели бы 18 тысяч у Мансфельда, 12 у баденцев, итого 30 тысяч против 21 у католиков. Но этот нелепый маневр с разделением привел к тому, что 21 тысяча католиков обрушилась на 12 тысяч баденцев. Тактически старый князь Бадена командовал неплохо, но двойной перевес в силах привел к тому, что Тилли его просто раздавил. Баденцы потеряли на поле боя всего тысячи две людей из 12, но армия разбежалась, так что на них больше рассчитывать было нельзя.

Мансфельд во все лопатки стремился встречь брауншвейгцам. По дороге он занял Гессен-Дармштадт, местный безобидный правитель попытался убежать, но мансфельдовцы его поймали, отдубасили, разграбили его игрушечную столицу и прихватили вместе с сыном в качестве заложников.

Между Мансфельдом и Христианом оставалась последняя преграда, река Майн. Христиан форсировал ее, но по дороге его нагнал Тилли, отобрал все три пушки (одна из которых даже стреляла) и часть обоза. Так что Христиан Брауншвейгский явился к Фридриху и Мансфельду малость помятый, но полный энтузиазма.

В общем, обе армии оказались примерно равной численности. Мансфельд не хотел рисковать. Христиан и Фридрих в любом виде оставались имперскими князьями, каким бы карам их ни подвергли, а у него армия была единственным активом. К тому же, он не доверял Христиану и Фридриху, считая их полными дебилами, редкими лузерами и конкретными шлимазлами. Поэтому войско развернулось и пошло на юг в Лотарингию, по собственным следам. Вообще, если у этих маршей и контрмаршей был глобальный смысл, от меня он ускользает. Фридрих просто бегал от Тилли, Христиану было по кайфу воевать, особенно ради жены Фридриха, а Мансфельд не знал, кому бы уже себя продать. По ходу этого марша Фридрих насмотрелся на следы грабежей и принялся катить бочку на Мансфельда, дескать, нехорошо же как-то, солдат дьявол обуял, как так можно, на войне – и грабить! Мансфельду эта болтовня надоела до одури, Фридриху надоел цинизм Мансфельда, в итоге Фридрих укатил к очередным родственникам во французский Седан, где Тилли его не мог достать, а Мансфельд и Христиан… они опять развернулись и пошли на север в Нидерланды, воевать с испанцами. Там они одержали пару мелких побед, но мы их пока оставим и вернемся к старику Тилли.

Тилли

Тот, спровадив защитников протестантизма с театра боевых действий, основательно с хрустом кушал Пфальц. Там осталось три невзятых города, главный из них, Гейдельберг, скоро пал. Тилли его разграбил, протестантские храмы закрыли, библиотеку увезли в подарок Папе Римскому, университет разогнали. Мангейм с английским гарнизоном тоже капитулировал, остался только Франкенталь, тоже с английскими добровольцами внутри. В общем, Тилли помаленьку осваивался в Пфальце рядом с испанцами, но не имея достаточно денег на жалование бойцам, решал проблему единственным способом: грабил. Испанцы делали то же самое. Мало того, по религиозным соображениям из Пфальца запретили эмигрировать (типа, пока не перекрестишься в католики, сиди на месте) и область стала напоминать самый большой в Европе концлагерь.

Тем временем император Фердинанд собрал князей и объявил, что Максимилиану Баварскому передается Пфальц, и в смысле земля, и в смысле титул курфюрста. Князья хором сказали «Аршлох!» и признавать Максимилиана отказались. Но признавать или не признавать они могли кого угодно, а в волшебном мире свершившихся фактов Пфальц контролировал Тилли, а Тилли платил Максимилиан. Тем не менее, никому, кроме самого Максимилиана эта затея не нравилась. Но Фердинанд на протесты князей наплевал.

Я, чесгря, не уверен, туда ли относится картинка, но она выразительная и плюс-минус по эпохе

Тем временем профессиональный неудачник Фридрих еще раз попытался сколотить союз. Его посетила очередная гениальная идея. Теперь он собирался устроить огромный поход тьмы государств на Габсбургов. Широким жестом он собирался склонить к нападению на империю Англию, Францию, Швецию, Россию, Турцию, Трансильванию, Данию и Венецию одновременно. В итоге из этой грандиозной затеи вышел только очередной набег Бетлена Габора из Трансильвании на Венгрию, а Христиан Брауншвейгский вторгся в северо-западную Германию. Перепуганные жители послали за Тилли, но Христиан, узнав, кого против него послали, возопил «Ша, ша, никто уже никуда не идет», но все-таки подзадержался, чтобы, правильно, подграбить. Мансфельд в этом всем не участвовал, он пока присосался к Мюнстеру, с которого и кормился. Христиан пробежал от Тилли почти до самой голландской границы, но его сдерживали телеги с намародеренным, и в итоге Тилли его все-таки догнал. Около границы с Нидерландами состоялась битва. Тилли, увидев на знаменах Христиана девиз «все для Господа и для нее» (в смысле, Лизоньки Английской) прошелся по поводу морального облика «нее» и сказал, что люди, поставившие Господа в один ряд с [греховодницей], никогда не победят. Он был религиозный человек, и видел в происходящем перст Божий, нам же, маловерам, достаточно для объяснения того факта, что у Тилли было вдвое больше людей. Он проткнул протестантов шпагою как рулон с туалетной бумагою, от армии Христиана к концу дня не осталось и половины. Остатки армии были загнаны в болота и там сдались, сам Христиан убежал с парой тысяч всадников.

В этом месте даже неугомонный Фридрих пал духом. Он подписал перемирие с императором, и согласился обсуждать условия выхода из кризиса. Оставался Мансфельд. Этот деятель уже окончательно превратился в простого предводителя банды почти в 20 тысяч человек. Людей он набирал прямо там, где стоял, а когда очередная область оказывалась полностью засвинячена, переходил на новое место. Он все пытался найти кого-то, кто его бы нанял и увел из этого дурдома, но таких не находилось.

Казалось бы, война близка к завершению, но ее опять нашлось кому продолжать, на сей раз угроза возникла за пределами Германии.

Итак. 1625 год. Казалось бы, для Священной Римской империи все кончилось нормально. Мятежный пфальцграф согласился на перемирие. Протестантские князья, выступавшие против императора, разгромлены и не дуркуют. Пфальц и Богемия разграблены, их элиты либо перепуганы насмерть, либо в земле. Осталось только добить неприкаянную наемную армию Мансфельда. Ну что, пики в землю и на печку к бабам? Не-а.

Император Фердинанд обладал одним очень грустным недостатком: не умел быть настоящим эгоистом во внешней политике. Он дал себя увлечь в разборки между Испанией и Францией, что его и погубило. Напомню, интерес испанцев в конфликте – «Испанская дорога», коммуникации с Нидерландами через западную Германию в обход Франции. Эта дорога начиналась в Италии, в живописной области под названием Вальтеллина. И на нее нацелился пришедший к вершинам власти во Франции герцог Ришелье. Французы поняли, что у германских князей не получится самостоятельно заблокировать Испанскую дорогу, и тогда они сделали это при помощи герцога Савойского и собственных войск. Стихийно возникшая самооборона Вальтеллины неожиданно перекрыла итальянские перевалы, а английский флот блокировал Ла-Манш, так что испанские Нидерланды оказались полностью отрезаны от золота и войск из Испании.

Император воспринял проблемы братской Испании как свои. Испанские короли ему были родственники, как-никак. Но на данный момент он мало что мог сделать. Внутри империи тлеют очаги протестантского восстания, флота нет, свободных войск, чтобы дать по рукам французским креатурам в Вальтеллине, тоже нету. Императору помогло хорошо спланированное чудо.

Фанфары, на сцене знаковый персонаж ближайших десяти лет войны, Альбрехт фон Валенштейн. Напомню, он начал путь к успеху с женитьбы на богатой старушке, а позже убежал из мятежной Моравии с полковой казной. С этого нехитрого капитала он начал строить собственную империю в империи. Когда из Богемии повыгоняли мятежников-протестантов, Валленштейн по дешевке скупил 66 крупных поместий, еще несколько владений получил за службу, и сейчас был, если смотреть по доступным ресурсам, имперским князем, формально будучи просто некрупным дворянином. Но главным ноу-хау Валленштейна, вынесшим его на передний край европейской политики стал подход к войне как к настоящему серьезному бизнесу. На своих землях он оборудовал производство всего, что нужно для армии, от пороховых мельниц до суконных мануфактур. Это уже позволило бы хорошо нажиться на войне, но амбиции Валленштейна простирались дальше простого купи-продай. Требовалась финальная и главная часть механизма. Армия.

Валленштейн является к императору и заявляет, что может широким жестом достать ему из штанов пятьдесят тысяч наемников. На тот момент 20-25 тысяч – это уже была полноценная армия для решительных операций. Офигевший император интересуется, а чего Валленштейн за это попросит. Не мандражэ, ваше величество, армия вам выйдет со скидкой. Постой и пропитание мы обеспечим сами себе. Экипировку, ну, по крайней мере, часть, возьмем с собственных мануфактур. Валленштейн не сказал, но это было понятно, что и прибыль самому Валленштейну будет обеспечиваться силами Валленштейна же.

С точки зрения императора это была блестящая идея: денег тратить надо не так много, а армия возникает буквально из ничего. Единственное, он все-таки урезал осетра, для начала Валленштейн сформировал 25-тысячную армию.

Это войско немедленно пригодилось. Против империи выступил еще и король Дании. Если честно, мотивы этого человека я просто не понимаю. Дания, конечно, могла выставить войско наемников, но понятно, что ее ресурсы были хилыми по сравнению с имперскими. Зато для Валенштейна это было прекрасное обоснование необходимости его армии.

Самое смешное, что Вальтеллину французы уже были вынуждены очистить сами, из-за восстаний внутри Франции (если что, это как раз возбудились гугеноты, Атос, Портос и прочие Арамисы под Ла-Рошелью мочили как раз этих террористов). Датский король явно не выглядел серьезной угрозой. Но джинн уже вылетел из бутылки. Валленштейн, единожды сформировав армию, и не думал ее распускать. Более того, он забил на установленный императором лимит, и яростно строгал новые юниты. Как же, отечество в опасности, страшный Мансфельд по Германии бегает, датская угроза – у-у-у-у!!

Большие сражения для тогдашних войн были редкостью. Стандартная боевая операция выглядела примерно вот так.

В чисто военном смысле это было похоже не на кампанию, а на погоню за тараканами с тапком. Христиан Брауншвейгский, который влез в войну из-за романтической страсти к жене пфальцграфа, теперь просто летал с кулака на кулак и в итоге где-то тихо помер от болезни. Мансфельд со своими наемниками бегал по Германии, и вообще вся его стратегия укладывалась в попытки не встретиться с Валленштейном и Тилли. Датского короля вынесли в фоновом режиме. Мансфельд, убегая от имперцев, добрался аж до Боснии и там помер. Перед смертью он велел товарищам поддержать его под руки, чтобы умереть стоя. Красивый жест, как для мародера. А всего-то человек хотел княжество на старость…

«Так и не дали княжества» — как бы говорит нам печальный Мансфельд

Валленштейн постепенно нарастил свою армию до 140 (!!!) тысяч человек. Чтобы понимать масштаб явления. По тем временам 12-15 тысяч человек – уже полноценный самостоятельный корпус. 20-25 – эти ребята собираются на генеральное сражение. 30+ – это вставай, страна огромная, такая толпа собиралась за всю Тридцатилетку пару раз всего. То есть, Валленштейн мог вести, грубо говоря, четыре войны разом и еще иметь резерв. Где, спрашивается, он брал деньги? Император, конечно, давал субсидии, но не на 140 же тысяч. А все просто, он расквартировывал армии на тех землях, по которым шел. И обдирал их как липки. Вообще, он старался особо не беспредельничать. Солдатам платили жалование более-менее исправно, да и чего не платить, когда денег реально много. На города накладывались контрибуции, грабеж шел организованно. Другое дело, что когда у меня есть мушкет, а у тебя нет, то тут обстановка сама располагает к веселью. Вот как раз в это время Тридцатилетка приняла привычный чудный вид. В одном городке бойцы перепились в подвальчике и начали палить из окошка по ногам прохожих. В какой-то деревне ландскнехты проводили натурные испытания мушкетов, ставя в ряд крестьян и стреляя из мушкетов, чтобы посмотреть, сколько тел пробьет за раз. Бюргеров ради смеха привязывали к лошадиным хвостам и пускались рысью. Сексуальное насилие стало частью повседневной жизни и сопровождалось адскими развлечениями, типа запихивания пороха понятно куда и поджигания задниц в буквальном смысле. Крестьяне ненавидели солдат, и если те попадались малой группой или в одиночку, их просто линчевали. На этом фоне во многих деревнях старались обзавестись оружием, поэтому рейды за провиантом напоминали небольшие военные операции: в деревеньке можно было наткнуться на что угодно, включая фальконет, приныканный в амбаре. Понятно, что от организованной роты крестьяне не смогли бы отбиться, но вот маленький отряд мародеров рисковал тем, что порох в задницы запихнут уже им.

Курфюрст Бранденбурга отправил послов к Валленштейну с просьбой прекратить бесчинства, но допустил ошибку: в письме он назвал Валленштейна «досточтимым другом», а надо было «Досточтимый _господин_ и друг», поэтому его даже слушать не стали. С этим панком даже император не мог ничего особо поделать. Самое смешное, в это время даже войны-то толком не было. Датчане были выбиты из материковой Дании и сидели как мыши на островах, остатки мансфельдовцев ушли наниматься к шведам в Польшу (те как раз там воевали), то есть, боевых действий-то уже и не велось почти. Пару протестантских городов на Балтике осаждали, и все. И то вопрос, их осаждали потому, что они примкнули к протестантскому альянсу, или они примкнули к протестантам потому, что на них положил глаз Валленштейн.

Зато беженцев были толпы, люди убегали от буйствующих ландскнехтов. Крестьяне в некоторых землях не сеяли хлеб, потому что урожай все равно отбирали. В итоге этими крестьянами были потом завалены все канавы – с пучками травы во рту. Наемники жгли, насиловали и крушили места где стояли просто ради веселья.

Зато Валленштейн разгромил буквально всех врагов империи. Тилли он оттеснил на вторые роли. Тилли все-таки был только командир, «частной военной компании» за его спиной не было, поэтому он не имел такой орды под рукой. Кстати, по ходу этой войны без войны случилась занятная история. В Ротенбурге Тилли оказали сопротивление, и взяв городок, он решил спалить его, но в итоге предложил бургомистру пари: если тот выпьет залпом кувшин водки, то Ротенбург пощадят. Бургомистр выпил и упал под стол, а Тилли сжалился над городом. В Ротенбурге до сих пор питейный фестиваль по этому случаю проводят.

Эрнст Крофтс, «Валленштейн». Все как положено: деревня сгорела, мертвым не повезло, зато у живых звенит в карманах

Тем временем, император решил, что Валленштейн достаточно всех запугал, и надо приступать к дележу пирога. Собственно, вся эта катавасия, она не просто так была. Валленштейн за службу получил титул герцога Мекленбурга. Вот тут офигели просто все, за несколько лет этот военный олигарх превратился из мелкопоместного дворянчика в правителя огромных владений. Это ведь он еще сохранял за собой земли в Богемии. По сути, лично Валленштейн по могуществу стоял уже выше любого имперского князя. Но герцогство для Валленштейна – это была не самая шокирующая новость. Имея под руками лояльную огромную армию, Фердинанд пошел ва-банк. В 1628 году император обнародовал «Эдикт о реституции». В чем суть. В империи была масса бывших церковных владений, которые за последние десятилетия перешли из рук духовных владык к светским владельцам. Фердинанд решил откатить положение разом на уровень семидесятилетней давности. Причем эту идею он протащил не через имперский сейм и даже не через коллегию курфюрстов, а личным эдиктом. Все это проделывалось с одной стороны ради религиозных симпатий императора, а с другой – и это важнее – чтобы ослабить самовластье князей и сделать империю действительно империей, управляемой из единого центра, с настоящей властью государя. Ну, и, наконец, переделить материальные ценности и земли.

Вот тут вся имперская знать перепугалась до одури. Попытки Максимилиана Баварского протестовать натолкнулись на вопрос: а что это, собственно, глава Католической лиги имеет против возвращения католическому духовенству земель? Не утерял ли веру курфюрст Баварии? Тот слился. Лидер протестантских князей, Иоганн Георг Саксонский, остался таким образом в одиночестве, и противостоять эдикту о реституции не мог. Протестанты написали массу памфлетов, и вообще напоминали наших диванных революционеров: «Имперские псы потрошат Хренвамсдорф, максимальный репост!!». Но вот на практике помешать бойцам Валленштейна, которые начали выкидывать князей (пока мелких) из их владений они не могли.

Паникующие круфюрсты попросили хотя бы собрать Рейхстаг, чтобы обсудить положение дел. Фердинанд откликнулся пафосной телегой, типа, наша вера в опасности, а вы тут хотите демагогии предаться. Причем Фердинанд планомерно давил на вольности имперских владетелей, заходя все дальше. Права вольных городов до сих пор никем не оспаривались, но наконец, Фердинанд добрался и до них. В качестве показательной жертвы был выбран Аугсбург. Там был заключен религиозный мир в 1550-е годы, и для протестантов этот город был почти священным. Фердинанд демонстративно унизил и сторонников вольностей, и протестантов: восемь тысяч горожан были принудительно отправлены в изгнание, протестантские священники высланы. Можно было бы ожидать упорного сопротивления, но все кончилось лозунгами типа «Кто не скачет, тот папист!» и «Фердинанд х@йло, ла-ла-ла». По ландскнехтам Валленштейна никто не сделал ни единого выстрела.

А тем временем имперцам приготовил потрясающий сюрприз кардинал Ришелье. Он имел интерес в контроле над Рейном, но не собирался вмешиваться в это дело лично. Ришелье устроил мир между поляками и шведами, посредничая на переговорах, и теперь обратился к шведскому королю Густаву Адольфу с интересным предложением. Шведы должны были вторгнуться в северную Германию.

Густав Адольф имел два очень конкретных интереса. Во-первых, он видел себя защитником протестантизма, а во-вторых, он целенаправленно строил империю вокруг Балтики. Он уже разгромил поляков, отрезал куски от России, и теперь собирался положить главный камень в основание своего могущества: захватить балтийское побережье Германии. Там его ждали с нетерпением, города побережья были в основном протестантские, и от «Эдикта о реституции» серьезно страдали. У Ришелье Густав Адольф выторговал себе большие субсидии. Еще он попытался склонить на свою сторону короля Дании, но тот был запуган до крайности и только попискивал, когда Густав разглагольствовал о защите протестантизма. Как бы то ни было, дело решилось. На деньги католической Франции был снаряжен протестантский крестовый поход. В 1630 году шведская армия высадилась на северном побережье Германии.

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_55384

Автор: Евгений Норин (@NorinEA).

Альбом автора: https://vk.com/album-162479647_257696437

Живой список постов, разбитый по темам