Моя мать не била меня (по крайней мере, до подросткового возраста), но она, как в том меме, делала больно иначе.
Я росла забитой девочкой, отличница, две косички, десять кило лишнего веса. С самого детства мама награждала меня комплиментами: «горбатая», «выродок», «папашино отродье».
Мне не разрешалось: выбирать одежду (мама лучше знает, что мне идет), мерить обувь (ты всё равно ничего не понимаешь), рассказывать самостоятельно о своём самочувствии (ой, ты всё скроешь, ничего не расскажешь), иметь друзей (они плохо на тебя повлияют), выходить гулять (моя первая поездка в автобусе состоялась в подростковом возрасте, и я умирала от страха сделать что-нибудь не так). Полагалось ненавидеть отца (мама родила меня от женатого мужчины), бояться его жену (она тебя кислотой обольет), завидовать «настоящей» дочке папы (у Алинки-то вон три дырки в ухе, и в каждой золотая серёжка, а тебе папаша ничего не купит!).
Мне разрешалось лечиться. При любом чихе мама укладывала меня в постель, вызывала участкового педиатра, оставалась недовольна назначенным. Открывала свой ящик с лекарствами, откуда выуживала антибиотики, выдавала мне. «Только мама знает как тебя лечить! Мама лучше всех врачей!». Неделями я лежала. Болела я после такой терапии по нескольку раз в месяц. Йогурты грелись на батарее, вода пилась только теплой, окрошку я попробовала лет в восемнадцать, шашлык - годам к двадцати.
В школе я была аутсайдером, к вящей радости мамы. Для одноклассников я была странной девочкой, которая не ходит на уроки и на школьные экскурсии. К восьмому классу я убедила себя, что подружки мне и не нужны.
В школьном возрасте я попробовала торт, который испекла мама девочки, живущей в соседнем подъезде. Свой дикий страх от взгляда узнавшей об этом мамы я помню до сих пор. «Скотобаза!». Мама уложила меня в постель, запихнув мне в рот таблетки активированного угля. «Ты отравишься и умрешь!».
Все окружающие люди представлялись опасными. Мама заставляла заучивать молитвы и заговоры, потому что любая старушка у подъезда проклинала на смерть. Сама мама, впрочем, тоже это делала, ведь стоило мне лечь спать позже положенного, мать истерически орала: «Я смерти себе у бога прошу из-за тебя, тварь!». Ну, и классическое «в могилу загонишь». Куда без этого.
Помимо этого, мама имела странные представления о теле дочери. Мама требовала демонстрации половых органов (я мамочке всё показывала!), заговорщицки рассказывала подругам, что я расту «сексуальной девочкой», мне пересказывала, что биопапа считает, что «жопа у меня ничего». Меня передергивает от отвращения до сих пор, несмотря на то, что я долгие годы посещала психотерапевтов.
Мама с удовольствием посвящала меня в собственную личную жизнь. К десяти-двенадцати годам я знала, что такое «спонсор», «рабочий рот» и трихомоноз, а также, кто из её подруг трахался в машине под домом, а кто - родил ребёнка не от мужа.
Мама уверяла: «ты сдохнешь без меня, тварь». Мама строила планы на будущее: «замерзнешь, как говно на морозе». Мама предсказывала: «тебя никто, такую уродку, в жизни не полюбит». Мама рассказывала о моем рождении: «я тебя высрала, ты - мой кусок говна».
Мама любила говорить, что бог меня будет наказывать. Абсолютно за всё, особенно за «непослушание мамы!». Бога я не боялась, а мать – очень.
К подростковому возрасту всё становилось хуже. Я заработала первую клиническую депрессию и первую неверно подобранную психиатром схему лечения, дававшую только побочку в виде овощного существования и постоянного сна. Мама била себя в грудь, что она – мать-героиня, а её дочь – безнадежно больная ненормальная. Я отправилась в отделение неврозов на неделю, куда мама, как на цирковое представление, привела далекого родственника, показать ненормальную дочь. Я думала о суициде, я не хотела жить так, как жила.
Я провела в этом аду долгие годы. Моя психика, как и психика автора изначального поста, не может оправиться от этого полностью, несмотря на психологов и врачей. Я всегда уверена, что накосячила где-то, что муж мной может быть недоволен, что не очень-то муж меня, уродку, и любит. На эти убеждения (на психологическом «интроекты») наросли здоровые, о моей самоценности, однако полностью убрать этот ад из головы не получается.
Со своей матерью я не общаюсь. Это мера безопасности меня, моей семьи и моего ребёнка. Мои психотерапевты считают, что у матери недиагностированное заболевание, однако даже это не оправдывает и не дает право так обращаться с ребёнком. Мама иногда пишет в мессенджере, в её картине мира я – неблагодарная дочь, «тебе должно быть стыдно!». А мне и стыдно, но не потому, что я ей не отвечаю. Я стыдилась рассказать о том, как мама разговаривает со мной. Я стыдилась рассказать, что у меня никогда не было карманных денег на булочку в школьном буфете. Я стыдилась рассказать, что мама не выпускает меня из дома, ни погулять, ни на День рождения, ни на шашлыки, никуда, совсем! Я провела всё детство в удущающем стыде, отвращении и тоске. И я не понимала, почему у меня так, а у других – нет.
Это невидимое насилие, и оно отвратительно не меньше, чем физическое. Мне было бы проще, лупи она меня всё детство. О насилии психологическом сложно и тяжело рассказать, очень многие покачали бы головой со словами: «разве можно не общаться с мамой, не била же, кормила!».
Я всё ещё нуждаюсь в маме. Такой, знаете, доброй, ласковой, я мечтаю, как она спросит «ну как ты, моя хорошая?». Не полезет в трусы, не заставит пить непонятные таблетки, порадуется тому, что у меня появились друзья. Как говорят мои психологи, такой маме себе могу стать только я.
Я сочувствую всем, кто пережил насилие в детстве.
