В 1960 году Елизавета Ивановна Грицына, сестра Даниила Хармса, обратилась к Генеральному прокурору СССР с просьбой пересмотреть дело брата и реабилитировать его. 25 июля 1960 года постановлением прокуратуры Ленинграда Хармс был признан невиновным, его дело было закрыто за отсутствием состава преступления, а сам он реабилитирован.

Хармс Даниил Иванович (варианты фамилии: Ювачев) родился в 1905 г., г.Санкт-Петербург; образование неоконченное высшее; б/п; Поэт. Один из основателей литературной группы ОБЭРИУ.  Проживал: г.Ленинград. Арестован 23 августа 1941 г.

Приговорен: ВТ войск НКВД ЛВО 7 декабря 1941 г.

Приговор: Направлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу закрытого типа. Умер в тюремной больнице 02.02.1942. Реабилитирован 25 июля 1960 г. Прокуратура Ленинграда.

Легкость реабилитации Хармса, думается, объясняется тем, что обвинения против него базировались на показаниях осведомителя НКВД, стало быть автоматически признались ложными. И все же интересно, что происходило после начала войны с Хармсом, его супругой - чем они занимались и чем заслужили такую любовь потомков. Довольно подробно арест Хармса описан по воспоминаниям его супруги Марины Малич в книге "Даниил Хармс" Александра Кобринского - известного защитника узников совести. Причем, следует оговорить, что г-н Кобринский явно испытывает к Хармсу безграничную симпатию и уважение.

Итак, отрывки.

"В первый же день начала войны был принят указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации военнообязанных, который уже на следующий день опубликовали газеты. В нем говорилось, что мобилизации подлежат военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год включительно, а следовательно, над Хармсом, родившимся как раз в 1905-м, вновь нависла опасность быть призванным в армию. И действительно, ему сразу пришлось вновь проходить медицинскую комиссию, свидетельницей чего стала Марина Малич. Комиссия вновь признала Хармса негодным к прохождению военной службы и выдала ему «белый билет». Через некоторое время ему удалось получить и вторую группу инвалидности".

Надо сказать, что на протяжении всей книги Кобринский ясно говорит, что шизофрению Хармс успешно симулировал, то есть болен не был, но его не смущает, что здоровый мужчина "косит" от призыва, говоря современным языком.

"А потом немцы приблизились к Ленинграду, и всех невоеннообязанных, прежде всего женщин, стали отправлять на принудительные трудовые работы — рыть окопы. Хармс со своим диагнозом был освобожден от трудработ, но Марине Малич, больной и ослабевшей, пришла повестка".

Подробностей про болезнь и ослабевание Марины Малич Кобринский не приводит, упоминание о ее слабости приводится как само собой разумеющееся, может, по гендерным соображениям, но постоянно звучит мысль, что кабы не принуждение, туда (на рытье окоп) вообще никто не пошел бы.

Дальше со слов Марины Малич долго и подробно описывается история того, как ей удалось избежать рытья окоп. Все строится на окультизме, мистике, общении с духом отца Харса и пр. чудесах. В общем, ей помог дух отца Хармса. Далее:

"Разумеется, Марина Малич не была вовсе освобождена от всех работ. Военное начальство, освободив жену Хармса от рытья окопов, направило ее на трудовые работы внутри города. Конечно, это было полегче, но она все равно страшно уставала".

С трудоустройством у Марины Малич не сложилось, но она пыталась, как следует из той же книги.

"Из этого же письма мы узнаем о попытках Малич устроиться на работу на завод, чтобы получить рабочую карточку. До войны она периодически пыталась давать уроки французского языка, что почти не давало заработка, а после начала войны, как легко догадаться, желающих учить французский больше вообще не осталось. Увы, обещания знакомых устроить Марину на завод так и остались обещаниями".

Итак, имеется супружеская пара, нигде не работавшая, избегающая всеми силами военного призыва, занятая только собственными делами и переживаниями. Участие страны вместе со всеми согражданами в сопротивлении агрессору их не касается вообще никаким боком. И тут происходит арест Хармса. Кобринский приводит текст постановления.

"Постановление на его арест было выписано 21 августа и утверждено на следующий день. В нем говорилось:
«Ювачев-Хармс Д. И. к.-р. настроен, распространяет в своем окружении клеветнические и пораженческие настроения, пытаясь вызвать у населения панику и недовольство Сов. правительством.

Ювачев-Хармс заявляет:

— "Советский Союз проиграл войну в первый же день. Ленинград теперь либо будет осажден или умрет голодной смертью, либо разбомбят, не оставив камня на камне. Тогда же сдастся и Балтфлот, а Москву уже сдадут после этого без боя“.
И далее: — "Если же мне дадут мобилизационный листок, я дам в морду командиру, пусть меня расстреляют; но форму я не одену и в советских войсках служить не буду, не желаю быть таким дерьмом. Если меня заставят стрелять из пулемета с чердаков во время уличных боев с немцами, то я буду стрелять не в немцев, а в них из этого же пулемета“.
Ювачев-Хармс ненавидит Советское правительство и с нетерпением ждет смены Сов. правительства, заявляя:
— "Для меня приятней находиться у немцев в концлагерях, чем жить при Советской власти“».
Совершенно ясно, что в данном постановлении просто аккуратно переписан текст поступившего на Хармса доноса, в котором перемешаны мельчайшие частицы правды с тоннами лжи. Человек, писавший его, видимо, был знаком с Хармсом, хотя и не входил в близкий круг его друзей; об этом свидетельствуют совершенно невозможные для Хармса выражения, типа «дам в морду командиру» или сообщение о желании стрелять из пулемета в большевиков. Видимо, не знал писавший и о наличии у Хармса освобождения от воинской повинности, что исключало его рассуждения о том, что он будет делать, когда придет мобилизационное предписание".

Комментарии Кобринского к доносу вполне справедливы. Кроме этого доноса других свидетельств антисоветских агитаций Хармса не находится.

Что происходит с Хармсом после ареста:

"Судя по всему, Хармс с самого начала прекрасно понимал, чем грозит ему арест в военное время. Поэтому он с самого начала делает ставку на психическое расстройство. Разумеется, он понимал, что скрыть факты своей биографии от НКВД нереально, но в меру сил пытался их исказить — видимо, чтобы создать впечатление плохой работы памяти. Так, в частности, он сообщил, что был арестован первый раз не в 1931-м, а в 1930 году, причем якобы освобожден «без предъявления обвинения». На самом деле, как мы знаем, всё было тогда совсем по-другому — Хармс отправился в ссылку. Странные данные он сообщает и о своем образовании: вместо упоминания об электротехническом техникуме, в котором он, впрочем, проучился не так долго, Хармс указал, что три года был студентом физико-математического факультета университета. О своем отце он сообщил, что тот был археологом (на самом деле Иван Павлович Ювачев получил штурманское образование, а после освобождения стал религиозным писателем). Зато Хармс не забыл указать, что отец был в свое время признан душевнобольным — чего, на самом деле, скорее всего, никогда не было.
В «Акте медицинского освидетельствования», который был составлен в тот же день, 23 августа, в графе «психическая сфера» указывалось: «В обстановке ориентируется. Имеет навязчивые идеи, внимание понижено. Высказывает фантастические идеи». Диагноз, установленный предварительно, звучал как «психоз (шизофрения)». В заключение говорилось: «К физическому труду не годен. Следовать этапом может». В «словесном портрете» арестованного отмечалось, что он хромает на левую ногу".

"На руках у следователя были справка из психиатрического диспансера и документ об освобождении от военной службы по причинам психического заболевания. Учитывая это, а также манеру разговора Хармса, который, разумеется, всячески старался подтвердить свой психиатрический диагноз, 27 августа замначальника следственного отделения вынес постановление о приостановлении следствия и о направлении арестованного на экспертизу в психиатрическое отделение тюремной больницы. Эта больница находилась при тюрьме № 2 по адресу: Арсенальная набережная, 9. Хармс был переведен туда 2 сентября, сама экспертиза продолжалась неделю. 10 сентября было подписано «Заключение о психическом состоянии следственного заключенного Ювачева-Хармс Даниила Ивановича, 1905 года рождения, находящегося на испытании в отделении судебно-психиатрической экспертизы со 2 сентября 1941 г. по настоящее время».

Со слов Хармса приводились сведения: «С 20 лет стал зарабатывать в качестве детского писателя, в последующем также занимался литературным трудом, однако года два как писать стало труднее, стал увлекаться своими идеями изобретательства (устранение небольшой погрешности). В текущем году прошел комиссию на предмет определения инвалидности по второй группе».

Далее характеризовались его психическое состояние и поведение:

«Сознание ясное, правильно ориентирован во времени, месте и окружающем. Высказывает обширные бредовые идеи изобретательства. Считает, что он изобрел способ исправлять „погрешности“, так называемый пекатум парвум. Считает себя особенным человеком с тонкой и более совершенной нервной системой, способной устранять „нарушенное равновесие“ созданием своих способов. Бред носит характер нелепости, лишен последовательности и логики, так, например, объясняет причину ношения головных уборов, это желание скрыть мысли, без этого мысли делаются открытыми, „наружными“. Для сокрытия своих мыслей обвязывает голову тесемкой или тряпочкой. Всем своим „изобретениям“ дает особенное название и термин.
Критика к своему состоянию снижена. Эмоциональный тон бледный, с окружающими контакт избирательный, поверхностный».

Комиссия пришла к заключению:

«…Ювачев-Хармс Даниил Иванович страдает душевным расстройством в форме шизофрении.
Заболевание давнее, предсказание неблагоприятное.
Как душевнобольной Ювачев-Хармс в инкриминируемом ему деянии является не ответственным, т. е. невменяемым и подлежит лечению в психиатрической больнице».

Тут нельзя не отметить тонкий момент.  Человек очень грамотно имитировал шизофрению, ему ставят диагноз с рекомендацией к госпитализации. Но у следователя были показания об антисоветской агитации, и выпускать в условиях военного времени такого человека разгуливать по городу, и так охваченному волнениями, было просто нельзя. Кобринский, похоже, считает, что Хармса надо было отпускать юродствовать домой.

"Примерно месяц следователь Бурмистров, к которому попало дело, согласовывал с начальством вызов секретного агента НКВД в качестве свидетеля. Наконец разрешение было получено, он постановил возобновить следствие и в этот же день допросил этого свидетеля — Антонину Михайловну Оранжирееву (в деле — «Оранжереева»), переводчицу, работавшую в Военно-медицинской академии.
Этот допрос, решивший судьбу Хармса, происходил 26 ноября. Оранжиреева рассказала, что с Хармсом она познакомилась в ноябре 1940 года через своего знакомого Евгения Эдуардовича Сно, «арестованного органами НКВД в начале войны с фашистской Германией». Сообщив, что с Хармсом никаких личных счетов или неприязненных отношений не было, наоборот, отношения были весьма дружественными, свидетельница, по просьбе следователя, дала следующую характеристику на Хармса с политической стороны: «Ювачева-Хармс могу охарактеризовать как человека, враждебно настроенного по отношению к ВКП(б) и Советской власти, занимающегося проведением антисоветской деятельности». Следователь попросил конкретизировать факты этой антисоветской деятельности.

Оранжиреева ответила:

«Мне известно, что Ювачев-Хармс, будучи антисоветски настроен, после нападения фашистской Германии на Советский Союз систематически проводил среди своего окружения контрреволюционную пораженческую агитацию и распространял антисоветские провокационные измышления. Ювачев-Хармс в кругу своих знакомых доказывал, что поражение СССР в войне с Германией якобы неизбежно и неминуемо. Хармс-Ювачев говорил, что без частного капитала не может быть порядка в стране. Характеризуя положение на фронте, Ювачев-Хармс заявлял, что Ленинград весь минирован, посылают защищать Ленинград невооруженных бойцов. Скоро от Ленинграда останутся одни камни, и если будут в городе уличные бои, то Хармс перейдет на сторону немцев и будет бить большевиков. Хармс-Ювачев говорил, что для того, чтоб в стране хорошо жилось, необходимо уничтожить весь пролетариат или сделать их рабами. Ювачев-Хармс высказывал сожаление врагам народа Тухачевскому, Егорову и др., говоря, что если бы они были, они спасли бы Россию от большевиков. Других конкретных высказываний в антисоветском духе Ювачева-Хармса я теперь не помню».

Ведь они показывали, что, хотя он и психически болен, он все же преступник. И поскольку по причине болезни за свои действия он не отвечает, то его следует направить на принудительное лечение.
Двадцать восьмого ноября следователь Артемов (тот самый, который вел первый и единственный допрос Хармса 25 августа) вынес постановление, в котором указал, что Хармс «с начала войны между СССР и фашистской Германией проводил среди своего окружения контрреволюционную пораженческую агитацию, направленную к подрыву мощи Советского Союза, к разложению и деморализации тыла Красной Армии». Поскольку, согласно заключению психиатрической экспертизы, он является невменяемым, то дело направляется в военный трибунал пограничных и внутренних войск НКВД Ленинградского военного округа для применения в его отношении мер принудительного лечения. Через неделю, 5 декабря, это постановление было утверждено прокурором, а 7 декабря состоялось заседание военного трибунала.
После доклада прокурора и содоклада члена трибунала было вынесено решение: «Ввиду того, что согласно заключения судебно-психиатрической экспертизы от 10/IX-41 г., обвиняемый Ювачев-Хармс признан душевнобольным и невменяемым в инкриминируемом ему обвинении, но по характеру совершенного им преступления он является опасным для общества, руководствуясь ст. II УК РСФСР, Ювачева-Хармс направить в психиатрическую лечебницу до его выздоровления, и дело возвратить в I Спецотдел УНКВД ЛО».

В середине декабря Хармс был переведен в тюремную больницу при «Крестах» (тюрьма № 1), в психиатрическое отделение.

Осталось написать только о фантастической судьбе вдовы Хармса Марины Малич. После смерти мужа ее уже больше ничего не удерживало в Ленинграде, и она эвакуировалась. Попала она на Северный Кавказ, в совхоз недалеко от Орджоникидзе (Владикавказ), откуда первым делом она послала письмо Маршаку об участи Хармса (это письмо Маршак получил). Через некоторое время началось немецкое наступление на Кавказе, и село, где она жила, было захвачено. Некоторое время она жила в оккупации, а когда подошли советские войска, немцы забрали ее с собой и увезли на работы в Германию. Она работала в Потсдаме до окончания войны, а потом ей удалось пробраться в лагерь для французов. Выдав себя за француженку, она попала в Париж, а затем приехала в Ниццу.
Во Франции она познакомилась, наконец, со своей матерью, которая бросила ее в детстве. Никакие моральные обязательства не связывали Марину с родительницей, и Малич вышла замуж за… ее супруга, своего отчима Вышеславцева. Затем она переехала с ним в Венесуэлу, где ее третьим (после Хармса и Вышеславцева) мужем стал представитель старинного дворянского рода Ю. Дурново (впрочем, и Малич по бабке была из Голицыных). В 1997 году сын перевез ее в США, где Марина Малич и умерла в 2002 г. на 90-м году жизни".

Кобринский Александр Аркадьевич "Даниил Хармс "

https://www.litmir.me/br/?b=190579&p=1

Не рассматривая литературный дар господина Хармса, нельзя не отметить, что биографии таких людей, как Хармс и его супруга, вызывают, говоря интеллигентным языком, диссонанс. Складывается ощущение, что всегда существовало два разных мира - мир людей, кому положено рыть окопы и идти на фронт, и другой мир - люди, за которых это должны были делать другие.

В видео к посту: фрагмент спектакля Московского театра миниатюр «Хармс! Чармс! Шардам! или Школа клоунов»(1982) с участием замечательных актёров, который был снят специально для передачи «У театральной афиши», но в эфир так и не вышел, много лет пролежав на полках...

Сегодня исполнилось бы 115 лет человеку-явлению, одному из главных представителей русской художественной словесности 1920–1930-х годов, Даниилу Хармсу (1905-1942). Хотя и прожил он всего 37 лет…

Даниил Иванович Хармс (настоящая фамилия – Ювачёв) родился в 1905 году в Санкт-Петербурге. Его отец, в бытность морским офицером, в 1883 году был осуждён за соучастие в народовольческом терроре, за что провёл 4 года в одиночной камере и более 10 лет на каторге, в течение которых написал ряд произведений мемуарного и мистического характера. Мать Хармса, дворянка, в 1900-е годы заведовала в Петербурге приютом для бывших каторжанок.

Даниил получил образование в Санкт-петербургской привилегированной немецкой школе, по окончании которой прекрасно знал немецкий и английский языки. С 1925 года он полностью отдался своему призванию: посвятил себя писательскому труду и одновременно занимался интенсивным самообразованием, уделяя особое внимание философии и психологии.

Даниил быстро приобрёл скандальную известность в кругах литераторов-авангардистов под псевдонимом, который даже грамматически не укладывается ни в одно правило: «хармс» - это множественное число английского слова harm (употребляется только в единственном) – «ущерб»; «зло»; «напасти». Впрочем, это одна из версий.

Вот тут я хочу сделать паузу, потому что жизнь и творчество Хармса – сложное явление, разговор получится не новогодний, а упрощать фигуру человека, уже в наше время признанного одним из главных представителей русской художественной словесности 1920–1930-х годов, как-то не хочется. А почему мы говорим о признании статуса Хармса только в наше время? Хотя бы потому, что долгое время официально его главные произведения в СССР не издавались; до перестроечных времён его творчество выходило только в самиздате ну, и издавалось за рубежом. Но, по крайней мере, в отличие от некоторых его современников и единомышленников, архивы Хармса, по крайней мере, сохранились! И преимущественно это именно рукописи.

Но даже тем, кто не интересуется всерьёз литературой, одна сторона творчества Хармса хорошо известна – это его детские книги. С конца 1920-х до конца 1930-х годов Хармс активно сотрудничал с детскими журналами «Ёж», «Чиж», «Сверчок», «Октябрята», где публиковались его стихи, рассказы, подписи к рисункам, шуточные рекламы и головоломки. С 1928 по 1941 год писатель выпустил около 20 детских книг, которые позволили ему реализовать бушевавшую в нём игровую стихию. Произведения Хармса были действительно талантливы. Правда, дневники и письма Даниила Хармса свидетельствуют о том, что автор писал детские книги исключительно для заработка, не придавая им особого значения.

И если, как мы договорились, не углубляться в сложную творческую и идеологическую жизнь Хармса, скажем лишь, что он был дважды арестован. Первый раз – по обвинению в участии в «антисоветской группе писателей». Обвинения в распространении «клеветнических и пораженческих настроений", выдвинутые при втором аресте, грозили Хармсу расстрелом. Чтобы избежать этой участи, писатель симулировал сумасшествие, после чего военный трибунал определил содержать Хармса в психиатрической больнице, где он и скончался 2 февраля 1942 года во время блокады Ленинграда, в наиболее тяжёлый по количеству голодных смертей месяц.

Но у нас сегодня – «детский» Хармс. Парадокс этого писателя проявляется даже в столь разном «Хармсе для детей» и «философском Хармсе»… По моим наблюдениям, дети с интересом слушают его несколько парадоксальные, но действительно смешные истории: «Жила-была собака», «Храбрый ёж», «О том, как Колька Панкин летал в Бразилию, а Петька Ершов ничему не верил», «Профессор Трубочкин и ребята», «Однажды лев, слон, жирафа…», «Во-первых и во-вторых», «О том, как старушка чернила покупала» и многие другие. А кто не знает стихотворения про Иван Иваныча Самовара, Ивана Топорышкина, который с пуделем пошёл на охоту, и ещё много-много всего увлекательного!

Видео, которое предлагаю посмотреть, тоже во многом парадоксально. Спектакль театра Московского театра миниатюр «Хармс! Чармс! Шардам! или Школа клоунов», поставленный в 1982 году Михаилом Левитиным оказался, наверное, первым в стране спектаклем в жанре абсурда. Поформату - это шоу по мотивам словесных игр писателя, в котором прямо на глазах у зрителя, под живой оркестр, с минимальными декорациями воплощаются анекдотичные истории и сценки, детские стишки и песенки. И хотя подавался спектакль как набор клоунских номеров для детей, как раз малышню приводить в театр взрослые не решались...

Отрывок, который предлагаю посмотреть, был снят для передачи «У театральной афиши» в 1982 году, но, по понятным причинам, так и не вошёл в эфирный выпуск: слишком непросто было объяснить суровому советскому зрителю, что такое чушь, абсурд и художественная нелепица. Материал так и пролежал на полке в не монтированном виде много-много лет.

В сценке заняты самые первые исполнители ролей в этом спектакле Любовь Полищук (исполняет единственную женскую роль), Роман Карцев, Евгений Герчаков, Алексей Горизонтов, Александр Пожаров и Юрий Чернов.

Давайте смотреть и слушать!

Фрагмент передачи "У театральной афиши", выпуск 1982г. Источник: канал на YouTube «Советское телевидение. Гостелерадиофонд России», www.youtube.com/c/gtrftv

Жил-был человек, звали его Кузнецов. Однажды сломалась у него табуретка. Он вышел из дома и пошел в магазин купить столярного клея, чтобы склеить табуретку.

Когда Кузнецов проходил мимо недостроенного дома, сверху упал кирпич и ударил Кузнецова по голове.

Кузнецов упал, но сразу же вскочил на ноги и пощупал свою голову. На голове у Кузнецова вскочила огромная шишка.

Кузнецов погладил шишку рукой и сказал:

- Я гражданин Кузнецов, вышел из дома и пошел в магазин, чтобы... чтобы... чтобы... Ах, что же это такое! Я забыл, зачем я пошел в магазин!

В это время с крыши упал второй кирпич и опять стукнул Кузнецова по голове.

- Ах! - вскрикнул Кузнецов, схватился за голову и нащупал на голове вторую шишку.

- Вот так история! - сказал Кузнецов. - Я гражданин Кузнецов, вышел из дома и пошел в... пошел в... пошел в ... куда же я пошел? Я забыл, куда я пошел!

Тут сверху на Кузнецова упал третий кирпич. И на голове Кузнецова вскочила третья шишка.

- Ай-ай-ай! - закричал Кузнецов, хватаясь за голову. - Я гражданин Кузнецов вышел из... вышел из... вышел из погреба? Нет. Вышел из бочки? Нет! Откуда же я вышел?

С крыши упал четвертый кирпич, ударил Кузнецова по затылку, и на затылке у Кузнецова вскочила четвертая шишка.

- Ну и ну! - сказал Кузнецов, почесывая затылок. - Я... я... я... Кто же я? Никак я забыл, как меня зовут? Вот так история! Как же меня зовут? Василий Петухов? Нет. Николай Сапогов? Нет. Пантелей Рысаков? Нет. Ну кто же я?

Но тут с крыши упал пятый кирпич и так стукнул Кузнецова по затылку, что Кузнецов окончательно позабыл все на свете и крикнув "О-го-го!", побежал по улице.

* * *

Пожалуйста! Если кто-нибудь встретит на улице человека, у которого на голове пять шишек, то напомните ему, что зовут его Кузнецов и что ему нужно купить столярного клея и починить ломаную табуретку.

Однажды один профессор съел чего-то, да не то, и его начало рвать.

Пришла его жена и говорит:

— Ты чего?

А профессор говорит:

— Ничего.

Жена обратно ушла.

Профессор лег на оттоманку, полежал, отдохнул и на службу пошел.

А на службе ему сюрприз, жалованье скостили: вместо 650 руб. всего только 500 оставили.

Профессор туда-сюда — ничего не помогает. Профессор и к директору, а директор его в шею. Профессор к бухгалтеру, а бухгалтер говорит:

— Обратитесь к директору.

Профессор сел на поезд и поехал в Москву.

По дороге профессор схватил грипп. Приехал в Москву, а на платформу вылезти не может.

Положили профессора на носилки и отнесли в больницу.

Пролежал профессор в больнице не больше четырех дней и умер.

Тело профессора сожгли в крематории, пепел положили в баночку и послали его жене.

Вот жена профессора сидит и кофе пьет. Вдруг звонок. Что такое?

— Вам посылка.

Жена обрадовалась, улыбается во весь рот, почтальону полтинник в руку сует и скорее посылку распечатывает.

Смотрит, а в посылке баночка с пеплом и записка: «Вот все, что осталось от Вашего супруга».

Жена профессора очень расстроилась, поплакала часа три и пошла баночку с пеплом хоронить. Завернула она баночку в газету и отнесла в сад имени 1-ой пятилетки, б. Таврический.

Выбрала жена профессора аллейку поглуше и только хотела баночку в землю зарыть, вдруг идет сторож.

— Эй,— кричит сторож,— ты чего тут делаешь?

Жена профессора испугалась и говорит:

— Да вот хотела лягушек в баночку изловить.

— Ну,— говорит сторож,— это ничего, только смотри: по траве ходить воспрещается.

Когда сторож ушел, жена профессора зарыла баночку в землю, ногой вокруг притоптала и пошла по саду погулять.

А в саду к ней какой-то матрос пристал.

— Пойдем да пойдем,— говорит,— спать.

Она говорит:

— Зачем же днем спать?

А он опять свое: спать да спать. И действительно, захотелось профессорше спать.

Идет она по улицам, а ей спать хочется. Вокруг люди бегают, какие-то синие, да зеленые, а ей все спать хочется. Идет она и спит. И видит сон, будто идет к ней навстречу Лев Толстой и в руках ночной горшок держит. Она

его спрашивает: «Что же это такое?» А он показывает ей пальцем на горшок и говорит:

— Вот,— говорит,— тут я кое-что наделал и теперь несу всему свету показывать. Пусть,— говорит,— все смотрят.

Стала профессорша тоже смотреть и видит, будто это уже не Толстой, а сарай, а в сарае сидит курица.

Стала профессорша курицу ловить, а курица забилась под диван и оттуда уже кроликом выглядывает.

Полезла профессорша за кроликом под диван и проснулась. Проснулась.

Смотрит: действительно лежит она под диваном.

Вылезла профессорша из-под дивана, видит — комната ее собственная. А вот и стол стоит с недопитым кофем. На столе записка лежит: «Вот все, что осталось от Вашего супруга».

Всплакнула профессорша ещё раз и села холодный кофе допивать.

Вдруг звонок. Что такое?

— Поедемте.

— Куда? — спрашивает профессорша.

— В сумасшедший дом,— отвечают люди.

Профессорша стала кричать и упираться, но люди схватили ее и отвезли в сумасшедший дом.

И вот сидит совершенно нормальная профессорша на койке в сумасшедшем доме, держит в руках удочку и ловит на полу каких-то невидимых рыбок.

Эта профессорша — только жалкий пример того, как много в жизни несчастных, которые занимают в жизни не то место, которое им занимать следует.

Даниил Хармс (1905–1942 гг.)

Источник: https://t.me/harmseveryday/76

Дорогой Никандр Андреевич,

получил твое письмо и сразу понял, что оно от тебя.

Сначала подумал, что оно вдруг не от тебя, но как только распечатал, сразу понял, что от тебя, а то было подумал, что оно не от тебя.

Я рад, что ты давно женился, потому что когда человек женится на том, на ком он хотел жениться, то значит, что он добился того, чего хотел.

И я вот очень рад, что ты женился, потому что, когда человек женится на том, на ком хотел, то значит, он добился того, чего хотел.

Вчера я получил твое письмо и сразу подумал, что это письмо от тебя, но потом подумал, что кажется, что не от тебя, но распечатал и вижу — точно от тебя.

Очень хорошо сделал, что написал мне.

Сначала не писал, а потом вдруг написал, хотя еще раньше, до того, как некоторое время не писал — тоже писал.

Я сразу, как получил твое письмо, сразу решил, что оно от тебя, и, потому, я очень рад, что ты уже женился.

А то, если человек захотел жениться, то ему надо во что бы то ни стало жениться.

Поэтому я очень рад, что ты наконец женился именно на том, на ком и хотел жениться.

И очень хорошо сделал, что написал мне.

Я очень обрадовался, как увидел твое письмо, и сразу даже подумал, что оно от тебя.

Правда, когда распечатывал, то мелькнула такая мысль, что оно не от тебя, но потом, все-таки, я решил, что оно от тебя.

Спасибо, что написал.

Благодарю тебя за это и очень рад за тебя.

Ты, может быть, не догадываешься, почему я так рад за тебя, но я тебе сразу скажу, что рад я за тебя потому, потому что ты женился, и именно на том, на ком и хотел жениться.

А это, знаешь, очень хорошо жениться именно на том, на ком хочешь жениться, потому что тогда именно и добиваешься того, чего хотел.

Вот именно поэтому я так рад за тебя.

А также рад и тому, что ты написал мне письмо.

Я еще издали решил, что письмо от тебя, а как взял в руки, так подумал: а вдруг не от тебя?

А потом думаю: да нет, конечно от тебя.

Сам распечатываю письмо и в то же время думаю: от тебя или не от тебя?

Ну, а как распечатал, то и вижу, что от тебя.

Я очень обрадовался и решил тоже написать тебе письмо.

О многом надо сказать, но буквально нет времени.

Что успел, написал тебе в этом письме, а остальное потом напишу, а то сейчас совсем нет времени.

Хорошо, по крайней мере, что ты написал мне письмо.

Теперь я знаю, что ты уже давно женился.

Я и из прежних писем знал, что ты женился, а теперь опять вижу — совершенно верно, ты женился.

И я очень рад, что ты женился и написал мне письмо.

Я сразу, как увидел твое письмо, так и решил, что ты опять женился.

Ну, думаю, это хорошо, что ты опять женился и написал мне об этом письмо.

Напиши мне теперь, кто твоя новая жена и как это все вышло. Передай привет твоей новой жене.

Даниил Хармс (1905–1942 гг.)

Источник: https://t.me/harmseveryday/73

Абрам Демьянович Пентопасов громко вскрикнул и прижал к глазам платок.

Но было поздно. Пепел и мягкая пыль залепила глаза Абрама Демьяновича. С этого времени глаза Абрама Демьяновича начали болеть, постепенно покрылись они противными болячками, и Абрам Демьянович ослеп.

Слепого инвалида Абрама Демьяновича вытолкали со службы и назначили ему мизерную пенсию в 36 рублей в месяц.

Совершенно понятно, что этих денег не хватало на жизнь Абраму Демьяновичу. Кило хлеба стоило рубль десять копеек, а лук-порей стоил 48 копеек на рынке.

И вот инвалид труда стал все чаще прикладываться к выгребным ямам.

Трудно было слепому среди всей шелухи и грязи найти съедобные отбросы.

А на чужом дворе и саму-то помойку найти нелегко. Глазами-то не видать, а спросить: где тут у вас помойная яма? — как-то неловко.

Оставалось только нюхать.

Некоторые помойки так пахнут, что за версту слышно, другие, которые с крышкой, совершенно найти невозможно.

Хорошо, если дворник добрый попадется, а другой так шуганет, что всякий аппетит пропадет.

Однажды Абрам Демьянович залез на чужую помойку, а его там укусила крыса, и он вылез обратно. Так в тот день и не ел ничего.

Но вот как-то утром у Абрама Демьяновича что-то отскочило от правого глаза.

Абрам Демьянович потер этот глаз и вдруг увидел свет. А потом и от левого глаза что-то отскочило, и Абрам Демьянович прозрел. С этого дня Абрам Демьянович пошел в гору.

Всюду Абрама Демьяновича нарасхват.

А в Наркомтяжпроме, так там Абрама Демьяновича чуть не на руках носили.

И стал Абрам Демьянович великим человеком.

Даниил Хармс (1905–1942 гг.)

Источник: https://t.me/harmseveryday/72

Нашла Маша гриб, сорвала его и понесла на рынок. На рынке Машу ударили по голове, да ещё обещали ударить ее по ногам. Испугалась Маша и побежала прочь.

Прибежала Маша в кооператив и хотела там за кассу спрятаться. А заведующий увидел Машу и говорит:

— Что это у тебя в руках?

А Маша говорит:

— Гриб.

Заведующий говорит:

— Ишь какая бойкая! Хочешь, я тебя на место устрою?

Маша говорит:

— А не устроишь.

Заведующий говорит:

— А вот устрою! — и устроил Машу кассу вертеть.

Маша вертела, вертела кассу и вдруг умерла. Пришла милиция, составила протокол и велела заведующему заплатить штраф — 15 рублей.

Заведующий говорит:

— За что же штраф?

А милиция говорит:

— За убийство.

Заведующий испугался, заплатил поскорее штраф и говорит:

— Унесите только поскорее эту мертвую кассиршу.

А продавец из фруктового отдела говорит:

— Нет, это неправда, она была не кассирша. Она только ручку в кассе вертела. А кассирша вон сидит.

Милиция говорит:

— Нам все равно: сказано унести кассиршу, мы ее и унесем.

Стала милиция к кассирше подходить.

Кассирша легла на пол за кассу и говорит:

— Не пойду.

Милиция говорит:

— Почему же ты, дура, не пойдешь?

Кассирша говорит:

— Вы меня живой похороните.

Милиция стала кассиршу с пола поднимать, но никак поднять не может, потому что кассирша очень полная.

— Да вы ее за ноги,— говорит продавец из фруктового отдела.

— Нет,— говорит заведующий,— эта кассирша мне вместо жены служит. А потому прошу вас, не оголяйте ее снизу.

Кассирша говорит:

— Вы слышите? Не смейте меня снизу оголять.

Милиция взяла кассиршу под мышки и волоком выперла ее из кооператива.

Заведующий велел продавцам прибрать магазин и начать торговлю.

— А что мы будем делать с этой покойницей? — говорит продавец из фруктового отдела, показывая на Машу.

— Батюшки,— говорит заведующий,— да ведь мы все перепутали! Ну, действительно, что с покойницей делать?

— А кто за кассой сидеть будет? — спрашивает продавец.

Заведующий за голову руками схватился. Раскидал коленом яблоки по прилавку и говорит:

— Безобразие получилось!

— Безобразие,— говорит хором продавцы.

Вдруг заведующий почесал усы и говорит:

— Хе-хе! Не так-то легко меня в тупик поставить! Посадим покойницу за кассу, может, публика и не разберет, кто за кассой сидит.

Посадили покойницу за кассу, в зубы ей папироску вставили, чтобы она на живую больше походила, а в руки для правдоподобности дали ей гриб держать.

Сидит покойница за кассой, как живая, только цвет лица очень зеленый, и один глаз открыт, а другой совершенно закрыт.

— Ничего,— говорит заведующий,— сойдет.

А публика уже в двери стучит, волнуется. Почему кооператив не открывают? Особенно одна хозяйка в шелковом манто раскричалась: трясет кошелкой и каблуком уже в дверную ручку нацелилась. А за хозяйкой какая-то

старушка с наволочкой на голове, кричит, ругается и заведующего кооперативом называет сквалыжником.

Заведующий открыл двери и впустил публику. Публика побежала сразу в мясной отдел, а потом туда, где продается сахар и перец. А старушка прямо в рыбный отдел пошла, но по дороге взглянула на кассиршу и остановилась.

— Господи,— говорит,— с нами крестная сила!

А хозяйка в шелковом манто уже во всех отделах побывала и несется прямо к кассе. Но только на кассиршу взглянула, сразу остановилась, стоит молча и смотрит. А продавцы тоже молчат и смотрят на заведующего. А заведующий из-за

прилавка выглядывает и ждет, что дальше будет.

Хозяйка в шелковом манто повернулась к продавцам и говорит:

— Это кто у вас за кассой сидит?

А продавцы молчат, потому что не знают, что ответить.

Заведующий тоже молчит.

А тут народ со всех сторон сбегается. Уже на улице толпа. Появились дворники. Раздались свистки. Одним словом, настоящий скандал.

Толпа готова была хоть до самого вечера стоять около кооператива, но кто-то сказал, что в Озерном переулке из окна старухи вываливаются. Тогда толпа возле кооператива поредела, потому что многие перешли в Озерный

переулок.

Даниил Хармс (1905–1942 гг.)

Источник: https://t.me/harmseveryday/71