Сергею Есенину
Вы ушли,
как говорится,
в мир иной.
Пустота...
Летите,
в звезды врезываясь.
Ни тебе аванса,
ни пивной.
Трезвость.
Нет, Есенин,
это
не насмешка.
В горле
горе комом -
не смешок.
Вижу -
взрезанной рукой помешкав,
собственных
костей
качаете мешок.
- Прекратите!
Бросьте!
Вы в своем уме ли?
Дать,
чтоб щеки
заливал
смертельный мел?!
Вы ж
такое
загибать умели,
что другой
на свете
не умел.
Почему?
Зачем?
Недоуменье смяло.
Критики бормочут:
- Этому вина
то...
да се...
а главное,
что смычки мало,
в результате
много пива и вина.-
Дескать,
заменить бы вам
богему
классом,
класс влиял на вас,
и было б не до драк.
Ну, а класс-то
жажду
заливает квасом?
Класс - он тоже
выпить не дурак.
Дескать,
к вам приставить бы
кого из напостов -
стали б
содержанием
премного одарённей.
Вы бы
в день
писали
строк по сто,
утомительно
и длинно,
как Доронин.
А по-моему,
осуществись
такая бредь,
на себя бы
раньше наложили руки.
Лучше уж
от водки умереть,
чем от скуки!
Не откроют
нам
причин потери
ни петля,
ни ножик перочинный.
Может,
окажись
чернила в "Англетере",
вены
резать
не было б причины.
Подражатели обрадовались:
бис!
Над собою
чуть не взвод
расправу учинил.
Почему же
увеличивать
число самоубийств?
Лучше
увеличь
изготовление чернил!
Навсегда
теперь
язык
в зубах затворится.
Тяжело
и неуместно
разводить мистерии.
У народа,
у языкотворца,
умер
звонкий
забулдыга подмастерье.
И несут
стихов заупокойный лом,
с прошлых
с похорон
не переделавши почти.
В холм
тупые рифмы
загонять колом -
разве так
поэта
надо бы почтить?
Вам
и памятник еще не слит,-
где он,
бронзы звон,
или гранита грань?-
а к решеткам памяти
уже
понанесли
посвящений
и воспоминаний дрянь.
Ваше имя
в платочки рассоплено,
ваше слово
слюнявит Собинов
и выводит
под березкой дохлой -
"Ни слова,
о дру-уг мой,
ни вздо-о-о-о-ха "
Эх,
поговорить бы иначе
с этим самым
с Леонидом Лоэнгринычем!
Встать бы здесь
гремящим скандалистом:
- Не позволю
мямлить стих
и мять!-
Оглушить бы
их
трехпалым свистом
в бабушку
и в бога душу мать!
Чтобы разнеслась
бездарнейшая погань,
раздувая
темь
пиджачных парусов,
чтобы
врассыпную
разбежался Коган,
встреченных
увеча
пиками усов.
Дрянь
пока что
мало поредела.
Дела много -
только поспевать.
Надо
жизнь
сначала переделать,
переделав -
можно воспевать.
Это время -
трудновато для пера,
но скажите
вы,
калеки и калекши,
где,
когда,
какой великий выбирал
путь,
чтобы протоптанней
и легше?
Слово -
полководец
человечьей силы.
Марш!
Чтоб время
сзади
ядрами рвалось.
К старым дням
чтоб ветром
относило
только
путаницу волос.
Для веселия
планета наша
мало оборудована.
Надо
вырвать
радость
у грядущих дней.
В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно трудней.
Немного поэзии.
Добрый день, господа :) Решился пойти в студию и записать несколько стихов.
Правда, жаль нельзя прикрепить аудиозаписи, поэтому, только на странице в вк.
Критика, замечания приветствуются.
А тем кто перешли и послушали, большое спасибо :)
Авторское исполнение стихов.
Пастернак, Бродский, Маяковский и Есенин читают свои стихи.
Блок
Есть че?
Есенин и Маяковский
Посмертные маски
Посмертная маска всегда считалась одним из самых достоверных документальных свидетельств, оставляемых потомкам, о знаменитости. Эти застывшие лица порой позволяют даже разгадать исторические загадки. Например, советская пропаганда утверждала, что поэт Сергей Есенин повесился из-за душевного кризиса. Однако посмертная маска не оставляет сомнений, что в него стреляли: у Есенина была сбита половина черепа. В петлю с такой травмой не полезешь. Но нашли Есенина именно повешенным. Работа, от которой можно сойти с ума
Самым знаменитым мастером посмертных масок был предшественник Манизера Сергей Меркуров. В его «послужном списке» – около сотни масок известных людей, в том числе Льва Толстого, Маяковского, Есенина, Ленина... Но однажды с ним случилось то, что могло навсегда заставить бросить это занятие. Произошло это в тот момент, когда он лепил маску католикоса (патриарха) армяно-григорианской апостольской церкви Хримяна: «Епископы заперли за мной двери. Я остался один с покойником. За монастырской стеной – две шапки Арарата... и душу надрывающий волчий вой. Под эту музыку подошел я к патриаршей кровати. Открываю простыню: предо мной старик в красной изорванной на локтях фуфайке. Большая борода. Орлиный нос. Голова откинута. Невозможно в этой позе снять маску. Беру покойника под мышки и усаживаю его... Жутко... Холод... Заливаю гипсом всю голову. Жду, пока окрепнет гипс. Только сейчас замечаю, что забыл проложить нитку для разрезания формы на два куска. Так форму не снимешь... Приходится заднюю часть формы ломать долотом и молотком на куски здесь же, на голове. Наконец, освободил. Стараюсь отделить форму от лица. От волнения я залил и бороду – борода держит форму. Одной рукой беру голову сзади, другой отдираю форму. Форма отделилась от лица и повисла на бороде. И вдруг... Мутный взгляд двух широко открытых глаз с укоризной смотрит на меня. От ужаса ноги мои ослабели. Я сел покойнику на колени. Держу висящую на бороде форму и смотрю в его глаза. Он продолжает на меня смотреть... Только потом я сообразил, что гипс от кристаллизации согревается; под теплым гипсом замерзшее лицо оттаяло, и глаза открылись. Когда я пришел в себя, оказалось, что от нервного шока у меня отнялись ноги...».
Еще один жуткий эпизод произошел с Меркуровым, когда он снимал посмертную маску Ленина. «Приступив к работе, я хотел поправить голову Ильича – склонить ее немного набок. И когда коснулся шеи покойника, мне показалось, что пульсирует сонная артерия. Отняв руки и попросив увести Надежду Константиновну Крупскую, позвал врача. Тот пояснил, что это пульсируют мои пальцы, мол, нельзя так волноваться. Под утро я закончил работу и, кроме головы, сделал слепки рук, правая кисть была сведена...»