Правильнее всего данную статью назвать по-армейски «Что бывает, когда в руках у рас… раздолбая окажется большая пушка». Комментарий к главе «35 Сигналки» офицера Третьего горнострелкового батальона 682-го полка, командира взвода управления миномётной батареи Денисова С.Н.
Ст. л-т Денисов управляет огнём миномётного взвода в районе н/п Анава, Панджшер, провинция Парван, Афганистан.
Во время всего этого «веселья», операции в ущелье Хисарак, я находился в Карачаево-Черкесии, выполнял самую тяжелую для офицера задачу – провожал в последний путь нашего боевого товарища сержанта Апаева Дагира Аскеровича. По этой причине личное участие в боевой операции я принять не мог, но, как офицер-артиллерист с большим стажем и опытом боевой работы на многих системах артиллерийского вооружения (вьючных, буксируемых, самоходных и РСЗО), имею право дать свою оценку действиям «коллег».
Ошибки в процессе боевой работы случаются во всех военных профессиях. Тяжесть их последствий зависит от «тяжести» вооружения, которое при этом применяется.
Самая распространённая на позициях артиллерии - ошибка командира орудия в принятии установок прицела-угломера или ошибка наводчика в их установке на прицельных приспособлениях. Поскольку командир орудия обязан убедиться в правильности наводки, исключаю ошибку наводчика - в любом случае это ошибка и вина командира орудия.
Ладно, допустил ошибку командир орудия и с упоением молотит по указанной цели на неправильных установках, не подозревая об этом. То есть, стреляет он, вроде бы, по огневой точке противника, однако снаряды разрываются на позициях нашего стационарного поста боевого охранения. За результатами ведения огня обязан наблюдать не один артиллерийский офицер во взводе (батарее, дивизионе), плюс ещё офицер того мотострелкового подразделения, в интересах которого работают артиллеристы. При обнаружении столь серьёзного отклонения снарядов от цели на огневую позицию немедленно должна была последовать команда - проверить установки для стрельбы!
Но если на позициях буксируемой артиллерии можно докричаться до нужного расчёта (или до ближайшего - дальше команду передаст тот), со связью в «броне» несколько сложнее: внутри самоходного орудия команды старшего начальника принимают по радиосвязи, а доводят до номеров расчёта - по внутренней связи. Поскольку «говорящие шапки» (шлемофоны) у командира и номеров расчёта на голове несменяемые, то приём-передача команд осуществляются раздельно, переключением тумблера на пульте управления. Пока командир говорит со старшим, расчёт не слышит их переговоров, а когда командир раздаёт указания расчёту, сам он не слышит старшего. Включиться в этот процесс ещё кому-нибудь со стороны практически невозможно. Но командир орудия обязан, отдав команду по внутренней связи, сейчас же переключиться на радио- в готовности к приёму следующих команд от старшего - командира огневого взвода.
Достоверно неизвестно, пытался ли командир, управлявший стрельбой орудий дивизиона в описанном случае, добиться изменения установок прицела. Если и пытался, а командир самоходки надолго перешёл на внутреннюю связь, всё было напрасно - они друг друга не слышали.
Тогда можно было бы свалить всё на командира орудия (в данном случае, сделав его крайним), нерадивого. Если бы не одно, а вернее, целых два НО!
Первое - в плохом обучении подчинённого всегда виноваты его командиры (от командира взвода и далее - по восходящей субординации).
Второе - случай нарушения режима связи в процессе боевой работы при похожих обстоятельствах в этом дивизионе повторился через несколько недель и закономерно привёл уже к трагическим последствиям 16.10.1984. В этот день САУ артдивизиона с тех же самых позиций накрыли огнём Шестую роту и точно так же не поддерживали внешнюю связь. Хотя, трагические последствия могли наступить и с первого раза. Всего лишь парочкой делений ошибочного прицела больше - и снаряды легли бы по посту боевого охранения.
И если в первом случае всё можно было бы объяснить плохим обучением командира самоходного орудия, то произошедшая позднее с личным составом Шестой роты трагедия не позволяет охарактеризовать подобное отношение офицеров дивизиона к боевой работе иначе как «преступная халатность». Снизу доверху.
Ближе к вечеру хисаракские душманы разозлили командование нашего полка. Собственно, выпендриваться по вечерам - это была их стандартная тактика, они совершали неожиданное нападение из засады в короткий период сумерек, затем с наступлением темноты рассредоточивались и покидали место боя мелкими группами. При такой организации процесса у них снижался риск попасть под раздачу советской авиации и артиллерии. В нашем случае события развернулись именно по такому сценарию. Едва мы пристроились раздувать ноздри после окончания работ по минированию подходов к вертолётке, лишь только начали принюхиваться, чем запахла подгорающая тушёнка, которую на аммонале Мишка Мампель разогревал для ужина, в ущелье Хисарак поднялась стрельба. Хайретдинов в это время сидел в наушниках возле радиостанции и пересказывал вслух оперативно-тактическую обстановку, поступившую из радиоэфира. Душманы в ущелье с началом сумерек напали из засады на наш третий горнострелковый батальон, попытались уничтожить головной дозор, нанесли ему потери
Султанов Айся Гаязович 23.10.1964 ко8мср 04.84 погиб 02.07.84 Хисарак
Хайдаров Закир Икрамович 10.10.1963 ко8мср 04.83 погиб 02.07.84 Хисарак
Шелашский Михаил Алексеевич 29.05.1964 сс8мср 08.83 ранен 02.07 Хисарак, умер 11.07.84
Полк дал душманам отпор, погнал их вверх по теченью реки, упёрся в пещеру с установленным внутри ДШК. КЭП по рации затребовал артдивизион, поставил задачу подавить вражескую огневую точку. Вечером нам с горы были хорошо видны самоходки артдивизиона, они стояли над обрывом реки Панджшер аккурат под постом Зуб Дракона.
Зуб Дракона, ст.л-нт Старцев считает дни до замены.
Перед началом операции их выкатили со стационарных позиций и поставили для стрельбы прямой наводкой, чтобы поддержать огнём продвижение наших подразделений вдоль реки Хисарак через кишлак Мариштан.
Мы, молодые солдаты, как на смотровой площадке, выщелкнулись возле моей башенки, раззявили хлеборезки, стояли, почёсывали скрюченными пальцами грязные пупы и лениво думали: - «Вот как интересно! Что же дальше будет». Если бы Ефремов увидел эту картину, то разогнал бы нас и объяснил, что сейчас пушки стрелять начнут, вот что будет. Но Ефремов нас не увидел, он занимался своей работой по разведческой радиостанции, мы были предоставлены сами себе и своей личной дурости.
Пока человек не побывает на войне, он не понимает очевидных опасностей и ведёт себя как идиот, не боится того, что очень страшно. Мы тоже не боялись, стояли на горе, смотрели, как четыре самоходки наводили на нас свои длинные, толстые орудия. Нам следовало удирать оттуда со скоростью мастера спорта по легкой атлетике. Ну, если не со скоростью, то хотя бы с гримасой. Но мы не убегали, тупо стояли и тупо смотрели. Мы были уверены, что они не по нам собираются стрелять, а по душманам. А с точки зрения любой самоходки мы от душманов не отличались ничем, были сделаны из такого же дерьма и мяса. Когда она долбанёт, то дерьмо и мясо от нас полетит в разные стороны точно по такой же траектории, как от душманов. Но мы этого не могли понять.
Самоходки внизу дружно выстрелили.
- Фр-фр-фр… Прошли над хребтом три снаряда. А у четвёртого звук «фр-фр» немного отличался. Он пел как-то нежнее, как-то доверительно и вкрадчиво, как будто шептал на ушко: - «Сейчас я тебя приголублю».
- БА-АБАХ! – Приголубил снаряд, да прямо по нашей вертолётке.
Шандарахнуло так, что в брюках стихли воши, как говорится: в горах -обвал и речка повернула вспять. Ясен пень, что от такой подачи мы забегали, как тараканы под веником, дружно заметались среди скал, начали хватать и надевать на себя каски и бронежилеты. Дошло, наконец, до идиотов, кто в доме батя.
А «батя», то есть артивизион, перешел на беглый огонь. На нашей вертолётке периодически начали подлетать вверх скалы, клубы чёрного дыма, тучи пыли и… и наши «сигналки». Жопа была редкостная! Мы карячились целый день на жаре в жутких конвульсиях, таскали мины, вбивали колышки под дулом вражеского ДШК, а тут пришел Бог Войны и начал переворачивать всю нашу работу кверху тормашками. ПОМЗы и гранаты на растяжках умирали быстро, только БАХ – и всё, драные носки дымятся на СПСе. А «сигналки» страдали долго и мучительно. Они протяжно выли и разбрасывали в разные стороны поминальные салюты из горящих в воздухе разноцветных таблеток пиротехнического состава.
В окопе Бендера я воплотился, сам не понял каким образом. Моя «сознательность» включилась в тот момент, когда я лежал на самом дне и ощущал всем телом, как вздрагивает земля. Всё-таки, обстрел из 122-миллиметровых орудий, доложу я вам, это – не в зубах поковыряться. Не скажу, что у меня затряслись поджилки, они не затряслись. Но после первого же разрыва снаряда и воя осколков я научился быстро облачаться в средства защиты и перемещаться на противоположный от самоходок скат хребта в окоп Герасимовича.
В Афгане я часто слышал присказку «кто не боится, тот дурак». Или «дурак, кто не боится», смысл тот же. В этой фразе сформулирована народная мудрость. Если ты - нормальный человек, то от страшных вещей тебе должно быть страшно. Советская самоходка осколочно-фугасным снарядом калибра 122 миллиметра устраивает такое землетрясение, что круче него могут быть только 53-ОФ-540, 3В-ОФ-34, 53-Ф-864, ну либо ФАБ-500. А дальше, по масштабам разрухи, идут уже глобальные природные явления.
Нормальный мужик, с нормальной психикой и лучшим в мире советским десятиклассным образованием, в состоянии понять, что человеческий организм, в такой ситуации, вырабатывает приличную порцию адреналина. Если солдат не выпучил от страха глаза, не бросил автомат и не сбежал с позиции, то адреналин может сослужить хорошую службу. Под его действием человек какое-то время будет быстро бегать, далеко прыгать и очень быстро думать. Этим надо воспользоваться для укрепления обороноспособности Сороковой Армии. Если бойцу не страшно под обстрелом орудия калибром 122 миллиметра, то его надо сводить в поликлинику и записать на приём к доктору насчет ремонта мозгов. Если доживёт, естественно.
Пока я думал всю эту фигню про адреналин, ко мне в окоп ввалились с бледными рожами Орлов, Бендер и с нормальной рожей Шабанов. У них тоже в крови было полно адреналина, они, как и я, решили воспользоваться этим преимуществом и погибнуть на боевом посту, как герои. Но не оставлять доверенную Родиной позицию.
- БА-АБАХ! - Снова шандарахнуло на вертолётке, снова затряслась земля, в окоп посыпалась пыль с песком.
В СПСе, возле радиостанции, Хайретдинов покрутил настройку тембра своего голоса и заорал в тангенту так, что самоходчики могли бы его услышать и без помощи радиосигнала, если бы догадались высунуть голову из башни. Однако артиллеристы оказались глухими, тяжёлые стальные люки открывать поленились, зато закатали рукава и принялись посылать в нашу сторону за залпом залп. Хайретдинов крыл на них матом по радиосвязи, как умел, а умел он очень нехреново. Думаю, что его было слышно вплоть до пакистанской границы. Но пещера у душманов оказалась глубокая, разрушаться никак не хотела, артиллеристы долбили её и долбили. Все, кроме одного орудия. Потому что оно долбило по нам.
- Вот, ништяк дало! – После очередного близкого разрыва Бендер потряс башкой, стряхнул с каски пыль. – Так и в штаны можно наложить.
- Мужики, а я вам сейчас историю расскажу. Про взрыв. – Шабанов постукал по своей каске ладошкой, сбил с неё песок. –Это в моём детстве было. У меня друган был, полный тёзка Орла – Андрей Орлов. Мы с ним ещё в детском саду на горшках по ковру наперегонки гонялись. Потом доросли до школы, и решили в компании с Мишкой Храповым, друганом из параллельного класса, заняться подводным плаванием. Не спортивным, а просто, чтобы самим понырять. В один летний день мы нашли на реке Оке лодку, месяц ее ремонтировали, конопатили и красили. Потом взяли маску цельного противогаза и шланги, Андрей взял у отца весла, мы сели в лодку и поплыли на глубокое место нырять.
- БА-АБАХ! - Снова посыпался песок. Мы втроём дружно ткнулись носами в дно окопа.
- Доплыли, соединили шланги между собой, подсоединили к маске. Андрюха надел маску, стал погружаться. Все было бы хорошо, но место мы выбрали между двумя охраняемыми объектами на запретной зоне между двумя мостами. Поэтому, через несколько минут мы были арестованы, у нас отобрали лодку и весла, вызвали родителей и пообещали сообщить по месту учебы. Мы поклялись больше не заниматься противозаконными делами.
- БА-АБАХ! – Очередной снаряд из «заблудившегося» ствола долбанул по нашей вертолётке. По скалам зацокали возвращающиеся из поднебесья осколки базальта.
- Ла-а-а-адно, решили мы. И начали действовать методично. Я засел в читальном зале библиотеки изучать журналы “Подводник”, а пацаны устроили проческу окрестных складов металлолома. В результате системного перелистывания журналов я наткнулся на мемуары Жака Ива Кусто, на чертежи его легочного аппарата (акваланга). Поделился находкой с Андреем и Мишкой. Назавтра работа закипела, мы побежали рыскать по окрестностям в поисках баллонов. Когда баллон был найден, его оставалось демонтировать со сломанного, списанного самолета и принести к Мишке домой. А куда ж ещё нормальные пацаны носят баллоны? Домой, конечно же. В очередной выходной мы втроем отправились за ним, сорвали со штатного места и принесли в таком виде, как был - с редуктором и остатками трубок. В комнате у Мишки стали этот редуктор разбирать.
- БА-АБАХ! Очередной снаряд воткнулся нам в вертолётку, всколыхнул почву.
- Вот. У нас получилось точно так же, – Шабанов показал в ту сторону, где грохнул снаряд. - Прям в Мишкиной комнате произошел такой же взрыв. Хорошо, что баллон был авиационный. Он почти не сильно разбил квартиру и улетел от нас обратно к своему самолёту. Правда для этого ему пришлось выбить окно. Очень быстро к нам приехали: одна машина Горгаза; одна скорая; две пожарные и одна милицейская машины. Долго искали самогонный аппарат, потом отвезли нас в дежурную часть. Там вызвали родителей и пообещали сообщить по месту учебы. Мы очередной раз поклялись больше не заниматься противозаконными делами, а дальше меня спасла армия...
Андрюха чуть-чуть не договорил. Над краем окопа появился Ефремов.
- Так, Шабанов. Ты молодец, что боевой дух бойцам поднимаешь. Но они, и так не из сцыкливых, поэтому сворачивай лекторий, рассредоточтесь и смотрите за бруствер. – Ефремов поправил у себя на голове каску. – Если духи попробуют прорваться через нас, то вы должны встретить их огнём. Всё понятно?
Мы повернули наши пыльные рожи на старшего лейтенанта. Такая интересная была рассказка про баллон и Жака Ива Кусто, но тут пришел он и всё испортил.
- Я не слышу ответ!
- Так точно, товарищ старший лейтенант. – Ответила усатая рожа Бендера.
- Шо «так точно»? – Ефремов смотрел на нас сверху окопа. – Рассредоточились и ведите наблюдение. В полной боевой!
- Есть вести наблюдение в полной боевой. – Шабанов поднялся в окопе на ноги.
- Вот, теперь вижу. - Ефремов скрылся за краем окопа.
Мы расползлись по своим штатным позициям. Хайретдинов орал в рацию. А самоходка всё стреляла и стреляла. Она перепахала вокруг вертолётки весь склон, расхерачила половину 3-ой точки и разнесла все наши минные заграждения. Ладно бы, если бы «сигналки» просто сработали и сгорели. Но снарядами повыдёргивало скалы прямо с корнями и с нашими несчастными колышками. Так что, завтра нам снова предстояла гимнастика с ломом под прицелом ДШК. Только новые «сигналки» надо было где-то достать.
Два комплекта сигнальных мин: колышки, мины (трубки с зарядом ракет белого огня), ударники, р-образная чека, проволочные растяжки.
Вечером, выжатый как лимон, и с лимонного же цвета рожей, я заполз на карачках в СПС. Там уткнулся в братию нашей Второй точки. Ефремов сидел по-турецки на матрасе, крутил тумблеры на радиостанции, пыхтел зажатой в зубах трубкой, готовился к вечернему сеансу связи. Шабанов с Бендером гипнотизировали не то лицо Ефремова, не то торчащую из лица трубку.
Одеяло на входе в СПС откинулось, там появился Хайретдинов с вещмешком:
- Мужики, возьмите меня к себе. А то ночью чёртов студент пристрелит, как Орлов медика. Я уже задолбался ночевать по всему периметру - то у ваших, то у наших, то в блиндаже, то в неглиже. А вы ночью всё равно на постах сидите, место пустует.
- Давай, давай, заходи. Располагайся. – Ефремов вынул у себя из зубов трубку, передал её в руки Бендеру. – Сейчас как раз с «Графиком» переговорим. Щя я вызову его.
Бендер потянул дым из трубки, выпустил вверх сизое облако, и голосом умудрённого Песталоцце молвил в общее пространство:
- Сегодня ночью отстоим, а завтра, надо думать, что-нибудь случится, потому что как раз через день что-нибудь случается.
- Поменьше надо хлебальником щёлкать. – Шабанов забрал у Бендера трубку. – Все эти ваши приметы – ерунда. С балдой надо дружить, и будет всё хорошо.
Ефремов замахал свободной от рации рукой на окутанных клубами дыма солдат:
- Тихо, мужики! Ни хрена не слышно. Полк, вроде, на операцию собирается в Хисарак.
Мы притихли. Молча передавали трубку друг-другу и выпускали клубы дыма.
- Понял. Да, понял. Буду внимателен. До связи. – Ефремов положил наушники на радиостанцию. Щёлкнул тумблером, выключил питание. – Ну что, мужики, начинаются дни золотые? Дай-ка, Шабанов, мне трубочку без очереди потянуть.
Ефремов покурил, вернул трубку в круг. Затем сообщил интересные новости. В штаб нашего полка поступили агентурные данные, что хисаракским душманам со дня на день должны подтащить миномёты и боеприпасы к ним. Группировка Сахиб Хана получила задачу организовать ведение миномётного огня по территории нашего полка.
Чтобы отвадить душманов от этой пагубной привычки – обстреливать полк, наши завтра выйдут на полковую операцию. А душманы тоже не совсем идиоты, они тоже наши радиосеансы слушают. Раз так, то существует вероятность, что они могут попытаться захватить стратегически важные высоты над ущельем Хисарак, чтобы полку было не повадно ходить на полковые операции. Самая ключевая из стратегических высот над Хисараком – Зуб Дракона. Поэтому «График» поставил задачу нашему гарнизону усилить посты, усилить бдительность и заминировать подходы к посту всеми имеющимися средствами.
До наступления темноты мы с Бендером полезли на склон, обращенный к Хисараку, с ломом и ПОМЗами. Андрюха Шабанов прикрывал с автоматом в скалах, а мы с Бендером вбивали колышки, натягивали проволочки, вкручивали взрыватели. Грунт в горах завсегда прочный, деревянные колышки в него вбиваются плохо. А точнее, вообще не вбиваются. Поэтому мы проделывали ломом лунки, потом чугунным корпусом мины заколачивали туда колышки. Никто не пробовал с ломом полазить в скалах на высоте трёх тысяч метров? Тем, кто не пробовал, могу сказать: утомляет. До наступления темноты мы умаялись, как норвежские рудокопы, но продолбили десять лунок, установили десять колышков. На пять из них насадили ПОМЗы, на пять других натянули проволочные растяжки.
После наступления темноты Хайретдинов своим зычным голосом рявкнул команду:
– Сменам заступить на ночные парные посты! – Затем, ради приличия, немного поматерился на весь Зуб Дракона и на половину ущелья Хисарак, встал на карачки возле одеяла, закрывавшего вход в спальный СПС, собрался залезть вовнутрь. Но залезть туда ему не дали. Прибежал со своего поста Бендер. Доложил, что на противоположном склоне, вроде, мелькает огонёк. Пока Хайретдинов втолковывал Бендеру, что в Советской Армии слово «вроде» не существует, так уже с первого поста через скалы прощемился Султанов. Доложил, что внизу, в Хисараке, что-то горит. Похожее на костёр. Тут уже и Ефремов выбрался из СПСа. На пару с Хайретдиновым они полезли на скалу с ночным биноклем.
Ночник с такого расстояния «не брал». Шабанов побежал за обычным. Пока то, пока сё, я пошёл, притащил АГС, наощупь пристроил его в темноте на скале, чтобы можно было в прицел посмотреть, что там за костёр. Прицел на станке никогда не болтается и не смазывает картинку, а со стационарной позиции АГС на костёр направить было невозможно, ибо не позволяла крутизна склона.
Принесли обычный бинокль. Ефремов улёгся на пузо, упёр локти в базальт, чтобы зафиксировать оптику.
- А ну-ка, дай-ка! – Хайретдинов отпихнул меня от АГСа. – Я им щщяс покажу дерево!
Хайретдинов упёрся сапожищем в станину АГСа, рывком передёрнул затвор за тросик, устроился на место Первого номера.
- БАХ-БАХ-БАХ-БАХ!
Из ствола одна за другой с грохотом вырвались гранаты, и, шелестя в свежем горном воздухе, полетели в тёмный кишлак.
- Поджигатели хреновы! – Хайретдинов отпустил АГС, поднялся на ноги, повернулся к нам: – А вы по постам шагом-марш! И смотреть в оба!
Мы разошлись по постам и так сильно принялись смотреть в оба, что через несколько секунд Бендер снова возник возле вставшего на карачки Хайретдинова.
- Тарищ прапорщик, там снова огонёк.
- Как ты задрал своими огоньками! – Хайретдинов начал медленно подниматься с четверенек. Он так и не успел заползти в СПС, чтобы полежать на пыльном матрасе.
- Нет же, нет! – В темноте было видно, что Бендер аж пританцовывал от нетерпения. – Духи там сигналят. У них там зелёный огонёк. Он то потухнет, то погаснет!
Хайретдинов с Ефремовым пошли в окоп к Бендеру. Шабанов тоже вылез из СПСа, тоже потащился следом за ними. А я что, хуже всех? И мне сделалось интересно, я вытащил из бойницы пулемёт, почапал за всеми. Остановился в скалах за их спинами так, чтобы видеть огонёк и видеть свой пост. Мне хотелось посмотреть, кто и чем в глухой ночи мигает.
- Вон! Вон! – Бендер вытянул в темноте руку. – Его плохо видно. Вон он, там, на склоне!
Действительно, на противоположном склоне мигал зелёный фонарик. Хайретдинов развернулся в окопе, пошёл к СПСу. На всякий случай я вернулся на свой пост. Мало ли, вдруг душманы насигналятся и полезут из всех щелей, как тараканы, плотными колоннами, чтобы заштурмовать Зуб Дракона.
Хайретдинов включил рацию, запросил «Графика». Сообщил координаты зелёного фонарика. Потом сказал «Есть», потом сказал «Выполняю», а потом весело крикнул из СПСа в окоп:
- Герасимович! Чё там у тебя, снайперка? Гаси этого фонарика к шайтанам собачим!
Бендер поставил винтовку в окопе на приклад, нагнулся над прицелом, накрыл себя с головой плащ-палаткой, принялся чиркать заныкаными «на потом» последними спичками. Очевидно, он настраивал оптический прицел.
Через десяток секунд Бендер откинул плащ-палатку, поднялся над бруствером, его винтовка звонко выстрелила. Вспышка выстрела осветила троих мужиков, стоявших в окопе с открытыми варежками. Пуля зашелестела через ущелье, выбила сноп красных искр совсем близко от фонарика.
- Молодец, Герасимович! А ну, дай-ка им ещё! – Хайретдинов, как молодой, запрыгал от радости в окопе.
- Если б батарейка была, если б сетку подсвечивала. – Бендер снова припал к винтовке. – Я б им точно в лампочку положил!
- БАХ!!! – Выстрелила винтовка. Фонарик больше не мигал, поэтому, куда попала вторая пуля, было не понятно. В темноте, на противоположном склоне, вспыхнул красный фонтан искр, эхо выстрела погуляло по ущелью. Затем снова навалилась тишина.
- Вот так его! Был огонёк, а стал «огонь ёк»! – Хайретдинов развернулся и двинул из окопа к СПСу. – Я им помигаю.
В этот раз Хайретдинову удалось дойти до входа в СПС и даже до половины забраться внутрь. На этом удовольствия кончились. Потому что снова прибежал Герасимович.
- Тарищ Прапорщик! Он снова мигает! Отошёл вправо метров на сто и мигает.
Хайретдинов передом назад выбрался обратно, сходил на позицию Бендера, убедился, что действительно, мигает.
- Так. Шабанов! Дуй на Первый точку и мне сюда Султанова с гранатомётом. И гранат побольше. Смотри, чтобы часовые тебя не пристрелили.
Шабанов полез через скалы к Султанову. Ефремов стоял в окопчике, кутался в бушлат:
- У духов в любом дукане продаются такие фонарики. Диверсантские. С тремя стёклышками: зелёным, красным и белым. А у нас ни в одном прицеле подсветка не работает.
В темноте послышался скрежет камней и усердное сопение. В окоп из темноты вывалился Азамат с противотанковым гранатомётом, за ним Шабанов с целым заводским ящиком противотанковых гранат. Блин, сказали же пацану, чтобы гранат побольше.
- Султанов! – Голос Прапора повеселел при виде заводского ящика. – А ну, дай им просраться из свой шайтан-труба!
- Шшас дам. Жалка нэту. - Азамат откинул крышку ящика, начал наощупь в темноте собирать выстрелы. Он шелестел полиэтиленом, выкидывал из ящика пустые картонные трубочки, что-то к чему-то привинчивал. Я стоял в темноте, с восторгом крутил у себя в черепухе фразочку Азамата «жалка нэту». Как ёмко сказано и как красиво! Умеют же пацаны из Узбекистана высказывать восточную мудрость на чисто русском языке.
- Вазмы. – Азамат протянул Шабанову длинный готовый к выстрелу заряд.
Шабанов подставил под него две согнутые в локтях руки. Азамат, как поленья в поленницу, уложил Андрюхе на руки заряды.
- Пыдом. – Азамат с Андрюхой отошли по траншее подальше от живых, пока ещё, людей. Задрали гранатомёт вверх.
ТА-ДАХ!!! – Столб красного пламени вырвался из ствола гранатомёта. Граната с шипением, разбрасывая красные искры от трассера, полетела через ущелье к зелёному фонарику.
КЛАЦ – Азамат дослал второй заряд в ствол гранатомёта, пока первый ещё летел и шипел.
- ТА-ДАХ!!! – Второй раз столб красного пламени вырвался из ствола гранатомёта.
Первая граната долетела до зелёного фонарика, разорвалась, выбила осколками из скал бесчисленное множество красных искр.
По ущелью носился грохот горного эха, гул разрывов и рёв Хайретдинова:
- Касьянов! Ташшы сюда пулемёт! И магазин трассеров!
Я подпрыгнул, как застоявшийся жеребчик, взбрыкнул от нетерпения копытами. Как же! Они воюют без меня, а тут прозвучала такая замечательная команда! Приятнее неё бывает только команда «Начать приём пищи!».
В окоп я ввалился с уже расстёгнутыми ножками, с подсоединённым магазином трассеров и с патроном в патроннике, плюхнул ножки пулемёта на бруствер и немедленно открыл огонь по диверсантскому фонарику с зелёным стеклом.
- Та-Та-Та-Та-Та-Та-Та-Та-Та-Та-Та-Та-Та-Та-Та-Та-Та!!! – Красная струя трассеров полетела через ущелье.
- Эй, мужики! Не стреляйте!!! – Наверху, на скалах, появился силуэт Федьки Полищука. – Мы по разведческой станции связь слушаем. Там КЭП орёт матом! Вы по нашему КаПэ долбите. (КаПэ – Командный Пункт). А на нём – КЭП. Они плащ-палаткой накрылись над картой и фонариком себе светят, стратегию на завтра разрабатывают. А ветер им плащ-палатку матляет… Короче, выйдите на связь, он сам вам всё расскажет.
Из окопа Хайретдинова сдуло, как ветром. Команду «Прекратить огонь» никто не подавал, но чё-та, как-то, стрельба мгновенно рассосалась сама собой.
- Там – пипец! Там рация от мата раскалилась, аж красная. – Федька съехал на попе по скале к нам в окоп. – КЭП орёт, надрывается. Грит, мало что со снайперки карту им прострелили. Так, грит, мы позицию сменили, а эти гады по нам с миномёта. А потом ещё и с пулемёта. Там атас, как он орёт!
Мы все стояли в окопе Бендера в полном офигении, когда снова появился Хайретдинов.
- Ну, всё, студент сраный, пойдёшь под трибунал! – По голосу было слышно, что Прапорщик улыбается во весь рот до самых ушей. Не понятно было только, это он улыбается от того, что я пойду под трибунал, или от гениального мата КЭПа.
- А я-то отчего под трибунал? Вы же мне сами приказали тащить пулемёт.
- Вот, тота! Я приказал только притащить. А ты и рад мочить по Командиру Полка!
- Да ладно ты, стращать человека. – Ефремов сплюнул в сторону склона с фонариком. - Ты же сообщил координаты огонька «Графику». Или они карту там вверхногами держали?
- КЭП ушел в горы, вот дежурные на ЦБУ и подзабили болт на службу. (ЦБУ: центр боевого управления)
- Ну да, полк только ввели из Союза, у всех ещё детство золотое в жопе играет. А я-то думаю, сдурели, что ли, душманы напротив поста ночью фонариком сигналить. Такое только с высшим военным образованием можно придумать.
В силу нашей офигенной подготовки в области самогоноварения, флягу с закваской для бражки мы передержали. Она раздулась от углекислого газа, как Рузи Байнозаров от штанги и гантелей. Фляга была выполнена из алюминия, а он, как известно, имеет не бесконечную прочность. Мини-взрыва мы не допустили, газ выпустить успели, драгоценную закваску сохранили, но само изделие навсегда приобрело форму электрической лампочки. В родной чехол раздутая фляжка поместилась, поэтому Бендер почти не расстроился, сказал, что теперь в неё влезет гораздо больше полезных жидкостей. Он так и носил её с собой по горам в раздутом состоянии, а я подумал, что это для напоминания о светлом празднике дня моего рождения.
День моего рождения, как торжество, предполагалось проводить по месту несения службы, «без отрыва от производства». На эту тему мне вспомнился старый анекдот.
У любителя зимней рыбалки спросили:
- Ты чё, дома не можешь водки попить, в тепле и уюте?
Мужик в ответ:
- Дома попить могу, базару ноль. А где взять надлежащий антураж?
На моё двадцатилетие антураж образовался не просто «надлежащий», он получился охренительный и даже "охренетительный", как выражались пацаны из Узбекистана. Не знаю, может быть местным таджикам панджшерские виды и перспективы поднаскучили, может для них в диковинку стала бы «степь да степь кругом», чтобы всё вокруг было плоское и ровное, удобное для ходьбы. Но мне, в мои 20 лет, окружающая действительность казалась сказочной сказкой, я крутил по сторонам коротко стриженой башкой, рассматривал Гиндукуш, ущелье Хисарак и варанов, егозивших по скалам.
Между делом, среди варанов и скал, в поле моего зрения вполз снарядный ящик, наполненный гранатами с вкрученными запалами. Затем ящик тротила. Потом стали попадаться разбросанные в хаотическом порядке стреляные гильзы, пустые цинки от патронов, пустые банки от сухпайка и сердечники от ДШК. Душманы, заразы такие, приволокли из Пакистана ДШК, установили его где-то в горах, над населённым пунктом Хисарак, и приловчились ежедневно обстреливать наш пост одиночными выстрелами. Причем, позицию выбрали настолько грамотно, что мы постоянно шарили биноклем по горам, но раскрыть местоположение огневой точки никак не могли.
Короче, антураж для моего «круглого юбилея» удался. В Союзе я мог, теоретически, поехать на Кавказ или на Алтай, имел возможность приколоться на день рождения в горном походе. Но никто не дал бы мне покидаться гранатами. А пулемёт кто бы мне там дал? А АГС? А салют запустить из осветительной ракеты? На Зубе Дракона это всё находилось в свободном доступе. Под руками, в самом удобном месте, стоял большой снарядный ящик, заполненный несколькими сотнями килограммов ручных гранат. Безо всяких проблем я мог взять парочку, или даже троечку, и сделать небольшой салют, если бы вдруг захотел.
По Закону Глобального Западлизма салютами я был сыт по горло, они даже раздражали. Скажем, весьма напрягал своими дурацкими выстрелами душманский ДШК. Почему-то хотелось тишины и покоя, а ещё нормально было бы помыться с мылом. Я плюнул себе на палец, потёр пыль, налипшую на пот моего раздетого по пояс туловища. Через минуту усердия, на моей груди красовались четыре огромные буквы «ЦСКА», написанные наслюнявленным пальцем через горную грязь. В свой день рождения, в такой светлый праздник, я оказался весьма темноватого оттенка из-за ненадлежащих бытовых условий, но постарался не расстраиваться из-за отсутствия гигиены и подумал: - «Зашибись, что могу плюнуть. Значит, я напоен, и у меня нет обезвоживания. И это уже хорошо».
После полудня, аккурат к началу отдыхающей смены Коменданта, Бендер откопал из горячего песка полуторалитровые пластиковые фляги с бражкой. Всего у нас вызрело шесть таких фляжек, общей ёмкостью девять литров. Если разделить это количество жидкости на десять рыл, то получится меньше, чем по литрухе на брата. Не то, чтобы не станешь валяться в канаве, наверное, даже, не запоёшь. Из соображений «раз мы такие сознательные», Олег оставил для нас троих несколько больше, чем собрался раздать пацанам. Причем командирам не выделил ничего вовсе. Им на Зубе служилось тоже не сахар, как и нам. Поэтому очень хотелось угостить и Хайретдинова, и Ефремова, но мы побоялись это сделать. Было бы совсем нехорошим поступком, если бы мы предложили Хайретдинову «выпить с рабочими», а он взял бы, да и согласился. Это был бы позор командиру. На боевом посту негоже бухать с подчинёнными. Я думаю, если бы мы предстали перед ним с фляжкой браги, то он вылил бы содержимое на наши тупые рожи, а пустой флягой настучал бы по башке. Пустой, чтобы, с одной стороны, не снизить боеспособность солдата, а с другой, - чтобы научить его включать черепно-мозговую деятельность, хотя бы изредка, хотя бы через раз.
В общем, бражку командирам мы не понесли, дождались, когда они оба потеряли бдительность из-за начала отдыхающей смены, затем прошвырнулись по территории поста Зуб Дракона, угостили пацанов, приподняли им, так сказать, боевой дух. После трудов праведных мы втроём (Бендер, Шабанов и я) задержались у Мишки Мампеля на «пищеблоке», решили, что нормально будет к сладенькой бражке устроить сладкий стол. В царандойском блиндаже мы набрали душманской крупнозернистой муки серого цвета, налепили серых блинчиков и разложили на листе жести, то есть, на «плите». В центр каждого блинчика положили по кусочку сахара, завернули сахар в тесто, как следует обжарили и получили «пирожки» с сахаром внутри. Этот рецепт придумали Андрюха Шабанов и Бендер, чтобы сделать мне праздник.
После изготовления «пирожков» мы удалились в «Идальню» устраивать пикник, то есть жрать, бухать и получать удовольствие на открытом воздухе.
Первым толкать застольную речь взялся Шабанов. Он поднял котелок с брагой и задвинул длинный «грузинский» тост:
- Представьте, пацаны, что после войны я у себя на заводе, Олег у себя на предприятии во Львове, а Димон в ХимНИИ в Минске, за выполнение Социалистического плана, получим путевки от профсоюза в дом отдыха на юг, в Афганистан, в Руху. Ведь Афган будет такой же, как Союз: всё будет сыто, мирно и спокойно. По улицам будет культурно шляться рабочий класс, мирные аграрии и девки без паранджи.
Бендер: - А «Дом отдыха» сделают в нашем ослятнике прямо с бэцыками и мэцыками.
Я: - Это что ещё за хрень?
Бендер: Бэцыки – это те, что на хрену у мэцыков. Мэцыки – на хрену у ман@овошек, а ман@овошки на хрену у советского солдата.
Шабанов: - Ну, какая разница! Главное, путевки будут бесплатные, как передовикам и ветеранам. И мы пойдем в поход по этим горам, по этим тропинкам. Без карт и путеводителей, потому что все эти пейзажи вместе с картами навсегда отпечатались в наших сердцах.
Бендер: - И не надо будет опасаться засад и мин!
Шабанов: - Тогда всё! Назначаем встречу здесь, на Зубе Дракона, двадцать второго июня!
Бендер: - А, может, всё же нам, для начала, в Союзе встретиться? Может, зря сразу на Афган замахиваться?
Шабанов: - Точно, в Минске, у Димки! В институте! Он же постоянно рассказывает, какие в Белоруссии красивые девушки! Уж больно хороши, если не врет.
Я: - Нет, пацаны, давайте назначим встречу у Сереги Губина … если он жив.
Шабанов: - Жив, конечно же! Приедем к нему, привезём с собой бражки и «пирожков». Курить будем только трубки.
- Потом пойдем в кабак, закажем всего, всякого и побольше! – Бендер показал рукой на пустые консервные банки.
Я: - Да, завалим, такие, в кабак и заорём на весь зал: – «Официант, нам водки и перловки!»
Бендер: - Точно! Заставим официанта залезть на барную стойку и бросать наш заказ, как с вертушки!
Шабанов: - Желательно, в разные стороны!
Это был очень трогательный День Рождения, очень утончённая беседа. Мои братаны проявили самую нежную заботу в нашем подъезде, чтобы сделать мне Праздник, запоминающееся Событие.
Праздник, как говорится, удался, но особо запомнилось событие. Оно произошло неожиданно. Сразу после слов «в разные стороны» я схватился двумя руками за живот и выпрыгнул из «Идальни» в траншею Герасимовича, потому что откушал полтора котелка браги и, по-взрослому, закусил «пирожками» с кусочками рафинада внутри.
Непонятно, что я сказал?
Себе в пузо я залил раствор винных дрожжей и закинул им сверху жрачку в виде сахара. Ясен пень, что дрожжи обрадовались и буйно попёрли в рост. Если вспомнить, что они умудрились раздуть металлическую (алюминиевую) фляжку до состояния «лампочки Ильича», не сложно догадаться, какую разруху они учинили мягкому интеллигентному человеку, сделанному из эластичного материала. Прямо в ходе утончённой беседы про культуру, мне сорвало резьбу и выбило днище.
Боже, как я с-с-с... сразу-то и не высказать, насколько мне поплохело. Дрожжи так «даванули на клапан», что добежать до духовского тубзика я не имел никаких шансов, а гадить на территории поста счел неприличным, поэтому выпрыгнул из траншеи за бруствер. Там был скальный обрыв высотой, то есть глубиной, метра два или три. Ножищи я себе укрепил, потому что не филонил, регулярно ходил во все «караваны» и за водой. Трёхметровая высота для меня препятствием не была. Я бесстрашно сиганул за бруствер и полетел вниз. Пока летел, расстёгивал штаны и мечтал, что приземлюсь, а штанишки уже расстёгнуты и в воздухе приспущены. Но в ходе полёта до меня дошло смутное воспоминание, что вчера, вот сюда, под эту скалу, мы с Бендером поставили на растяжку две гранаты РГД-5. Проволочки натянули крест-накрест, чтобы, если душок сюда вопрётся, обе гранаты сработали. Пока запалы будут гореть, одну гранату он, может быть, успеет сорвать с колышка и выкинуть за скалы, а вторая должна уязвить его в самое болезненное место – прям под зад. Хор-рошая была мысль, жалко, что я её забыл и полетел навстречу к двум гранатам сам, с расстёгнутыми штанами.
По итогу, в штаны я не наложил, - от испуга забыл, зачем туда летел. Когда шлёпнулся своими армейскими гамашами на площадку с гранатами, обнаружил, что проволочки от растяжек прошли аккурат промежду моими ногами. В этот раз мне крупно повезло. Судьба подарила мне на день рождения Подарок, самый офигенный из всех мыслимых и немыслимых, – возможность ещё немного подрыгаться на этом свете.
К моему глубокому огорчению я не смог уйти с той скальной площадки до самого окончания отдыхающей смены начальства. Пока Хайретдинов не проснулся и не рявкнул, я «с горшка» не слез. История с выпрыгиванием за бруствер получила весьма продолжительный физиологический финал: во много «подходов» меня выворачивало наизнанку со всех сторон в жутких конвульсиях, причем под давлением. Меня «плющило» настолько сурово, что на каком-то этапе я стал воспринимать две гранаты РГД-5 не как опасность, а как один из элементов пресловутого «антуража».
Чем закончились посиделки в «Идальне» я не видел, какая карма накрыла моих дружбанов, сказать не могу. Пусть уважаемый читатель додумывает эту ситуацию сам. А лично я, в день своего двадцатилетия, сделал один серьёзнейший и недвусмысленный вывод, на всю оставшуюся жизнь:
НИ-КОГ-ДА!!!
Ни при каких обстоятельствах!
Не буду больше закусывать брагу «пирожками» с сахаром внутри.
Следующим бойцом, выбывшим из строя нашего горнострелкового батальона, оказался Рузи Байназаров. Он не погиб, но получил тяжелое ранение, я бы даже сказал, увечье. Он лишился глаза. Пацаны рассказали, как это произошло: на Тринадцатый пост напали душманы, гарнизон дал им отпор. В ходе боя Рузи вёл огонь из автомата через бойницу СПСа, и чрезмерно развернул автомат влево. Раскаленная гильза вылетела из ствольной коробки, стукнулась в камень бойницы и отскочила прямо в глаз. Глаз вытек. После такого ранения Рузи в строй больше не вернулся, его комиссовали, а я потом долго вспоминал свою выходку с пулемётом, - попытку пострелять в воздух с левой руки. Рузи вёл бой, как настоящий пацан, но ему не повезло. А я на ровном месте валял дурака, выпустил себе в лицо несколько гильз, и мой глаз остался целым. А Бендер после этого – некультурное хамло со своей присказкой, что каждый, кому повезло – дурак.
Когда я «по духанке» прибыл в Седьмую роту, Рузи Байназаров был «дембелем», ему до меня не было дела, а мне до него. Потому что «чижиков» гонять должны сержанты и «черпаки», а порядочному «дембелю», по примеру Яшки Нейфельдта, положено сутками напролёт лежать кверху пузом на нарах в обкуренном состоянии, и мечтать, как он поедет в Кустанай. Ну, либо, «с Лёлькой в Кисловодск». То есть в упитом состоянии представлять, как на берегу тёплого моря с прелестной барышней он будет наяривать … сгущёнку из ведра малой пехотной лопаткой, в обнаженных трусах. А мне, и всем молодым бойцам следовало вникать в суть происходящего в новом коллективе, запоминать много новых лиц, в том числе лица новых командиров. Если «душара» умудрялся запомнить кого-то, в числе первых, в этот сложный период жизни, то, значит, данный персонаж являлся выдающейся личностью. Он выдавался либо офигенным воинским званием, либо должностью, либо по росту должен был торчать надо всеми, как каланча.
Рузи Байназаров не обладал ни одним из трёх перечисленных качеств. По званию он был рядовой (эка невидаль). Должность занимал самую низкую - «стрелок», то есть простой автоматчик. И рост у него был неогромный, может каких-то 165 сантиметров. Тем не менее, этот пацан из Узбекистана запомнился мне сразу потому что, будучи дембелем, он не курил табака, не употреблял насвай и не пил спиртного. Вместо того, чтобы после напряженной двухлетней отдачи долга Родине расслабиться и пристраститься к куреву и бухлу, Рузи мобилизовал силу, волю и силу воли. В высокоорганизованном душевном состоянии он где-то «родил» спортивный инвентарь, затем стойко и мужественно измождал себя гимнастическими упражнениями. Целыми днями он качался гантелями, штангой и турником. Качался-качался и, в конце концов, раскачался. Каждое утро, в час, когда заря занималась за дальним хребтом, Рузи выбегал из палатки на зарядку, раздетый до пояса, в армейских штанах и госпитальных тапочках. Вот это было зрелище!
«Дед» Сороковой Армии.
Худосочные «молодые» смотрели на бугры мышц квадратно-гнездовой фигуры Рузи Байнозарова с таким же восторгом, как на восход солнца над Чарикарской «зелёнкой». После того как Рузи запрыгивал на турник и принимался крутиться в разные стороны вокруг перекладины, восход начинал явно проигрывать в зрительских симпатиях.
Офицер Советской Армии Валерий Вощевоз демонстрирует спортивную подготовку.
Кроме тяги к атлетизму, Рузи имел неукротимое стремление к вселенской справедливости. В этом стремлении он отличился нестандартным поступком в мае 1984-го. Нашу Седьмую роту оставили в резерве командующего, в Баграме, на территории 108-ой дивизии, а все остальные подразделения отправили на армейскую операцию в Панджшер. За такую «лафу» нам пришлось безвылазно «тянуть» караульную службу. По Уставу положено через сутки менять подразделение, находившееся в карауле, соответственно, нашу роту меняли, и все полтора месяца отправляли в караул на сутки через сутки. От такой нагрузки мы задолбались до предела и даже немножечко через край предела. Солдаты, сержанты и даже Начкар, лейтенант Зеленин, обзавелись устойчивыми фиолетовыми кругами под глазами. По территории ППД не столько ходили, сколько перемещались как пьяные сомнамбулы.
В одну из майских баграмских ночей я находился в караулке, никого не трогал и мечтал, чтобы меня тоже никто не потрогал, потому что очень сильно хотел спать. Однако суровая армейская действительность поступила, как всегда. «Хрена-хренушки-нанэ вам, а не поспать, дорогие товарищи», - сказала она словами прапорщика Хайретдинова и загрохотала по расположению 108-ой дивизии какими-то непонятными очередями в самый разгар афганской ночи:
- Тра-та-та-та!
В нашем караульном помещении кто-то истошным голосом заорал:
– Караул, бля, в ружьё! - Вернее, подал команду.
Мы подхватились, разобрали из пирамиды огнестрельное оружие и побежали куда-то. Наверное, в сторону выстрелов. Лично я старался бежать грациозно, как северный олень, но получалось у меня неважнецки. Кто-нибудь пробовал побегать в темноте афганской ночи среди палаток?
Пьяная корова по льду элегантней бегает, чем невыспавшийся солдат между верёвок и колышков, на которые растянуты палатки. Эти растяжки ночью нихрена не видно. Палатки невозможно разглядеть, не то что какие-то там несчастные верёвки. Падать, споткнувшись об них, было обидно и больно, и, самое главное, совершенно неожиданно. Бежишь-бежишь, а тебе из ниоткуда прилетает «БАЦ!», и, как говорится, драные носки дымятся на СПСе. То есть, в башке раздаётся звон колоколов, из глаз летят искры, лицевой диск с размаху упирается в поверхность планеты Земля и в твой солдатский рот набивается пригоршня афганской глиняной пыли.
Сколько раз я споткнулся через верёвки, сказать не могу. Тем более не скажу, сколько раз шлёпнулись мои товарищи. Средь ночной темноты регулярно раздавались удары впалой грудью о глинобитную землю, звон упавшего оружия и сдавленные выкрики на некультурном языке. В такой невесёлой обстановке мы бежали, вообще-то, в сторону вражеского автоматчика. Не очень хотелось, чтобы он нас услышал и обнаружил первым, но поделать с падениями ничего было нельзя. Из-за этого я рассвирепел, как лютая тигра, и захотел растерзать кого-нибудь в темноте, однако через полчаса беготни откуда-то поступила команда «отбой», а я никого не растерзал, но очень устал. Все бойцы, включая меня, из режима подавления вражеского автоматчика вернулись в режим грусти и тоски, закинули оружие за спину, и угрюмо поплелись в караульное помещение.
В караульном помещении, задолбанный бессонными ночами, Начкар ждал нас за своим начкарским столом. Мы вломились, то есть, прибыли к нему в кабинет. Он поднял на нас взгляд усталых очей и предложил осветить сложившуюся обстановку. Докладывать взялся Рузи Байназаров, как мог, то есть, изо всех сил. Поскольку он являлся узбеком и качком, сил у него было много, а культурных слов на русском языке мало. Пришлось воспользоваться некультурными. Прозвучало это примерно так, как ТТХ автомата, изложенные курсантом Залесным:
- Автомат, бля, Калашникова бля, стреляет, бля, на тыщюпицот бля… метров.
После перевода доклада с солдатского языка на человеческий, Начкар должен был составить в своей голове картину следующего содержания. Какой-то молодой лейтенант принял сосудорасшряющего, почувствовал молодецкую удаль и решил, что Родина зовёт его на подвиги. Удалой молодец взял автомат и не стал откладывать на завтра те подвиги, которые можно совершить сегодня. Вот тут и прозвучала команда «караул, бля в ружьё». А команда эта нехорошая, потому что когда её начнут исполнять, то запросто могут кому-нибудь выпустить кишки, если откроют огонь на поражение. В каком психологическом состоянии находились люди с автоматами, я только что рассказал. Лично я был вооружен ручным пулемётом, очень зол и очень сильно тормозил от недосыпа. Торможение - это реакция организма на усталость, как я подглядел в какой-то умной книжке. А мы все были невыспанные, злющие, каждый из нас несколько раз грохнулся пятаком об землю через верёвки палаток, от приступа бешенства мы толком ничего не соображали и очень хотели кого-нибудь прибить. Желательно того, кто первым попадётся под горячую руку.
В такой напряженной обстановке Рузи Байназаров первым добежал до пьяного лейтенанта и ударил кулаком, судя по звуку, по тупому твёрдому предмету. Возможно, по голове. Негоже, ежели рядовой бьёт офицера, но в данной ситуации, если бы Рузи не сбил стрелка-автоматчика с ног и не разоружил его, их обоих могли застрелить в темноте одной очередью. Лейтенант был очень накачан сосудорасширяющим и невменяем, а Рузи был накачан штангой и гантелями, и был решителен и трезв. Лейтенанту пришлось упасть.
Автомат отлетел в одну сторону, лейтенант в другую. Рузи подобрал с земли ещё горячее оружие, отсоединил магазин, передёрнул затвор, сделал контрольный спуск в сторону жирных афганских звёзд:
- Лэтэнант! Нах@я так нажраль? – Рузи стоял в темноте над икающим силуэтом, сидящем на попе.
Рядовой Байназаров наклонился над сидящим на земле человеком и выкрикнул на всю стовосьмую дивизию голосом, полным негодования:
- НЭ-НА-ВИ-ЖЮ!!!
Затем Рузи сделал шаг назад, кинул на ноги лейтенанту разряженное оружие:
- Иды спат, дурак. Афтамат аружэлька здаваишь. Магазын х@й атдам, пака трэзвыль нэ будэшь. - Рузи развернулся и пошагал в сторону караулки.
Начкар выслушал доклад о случившимся и устало спросил на языке докладчика:
- Хуля ты пи@дишь, Байназаров? Какой лейтенант в три часа ночи? Тут штаб дивизии под боком!
- Кто пы@дишь? Я пы@дишь? – Рузи оглянулся на нас, в надежде получить подтверждение своей честности и правдивости, но вместо поддержки, теплоты и доброты увидел за своей спиной угрюмые тупые солдатские рожи.
- Х@й с ним. Я ошибалься тэмната. – Рузи бросил на стол автоматный магазин и пошел в комнату отдыхающей смены.
Что он имел ввиду под словом «ошибалься»? Что он совершил ошибку, отпустив нарушителя? Что нарушителем был не лейтенант? Или он имел ввиду, что ошибся в темноте и не нашёл автоматчика, а Начкар должен считать, что ничего из доложенного не происходило и в помине?
Как бы то ни было, Начкар не стал приставать к Рузи с дополнительными вопросами и отпустил его спать. Наверное, за то, что Рузи молодец. Во-первых, он не очканул дёрнуться на вооруженного автоматом человека. Во-вторых, не побоялся врезать старшему по званию. В-третьих, по-пацански отправил его спать, а не отконвоировал в караулку для оформления гауптвахты или ещё какого-нибудь протокола.
В результате ночного инцидента лейтенанту ничего плохого не стало, а Рузи Байназарову не стало ничего хорошего. Мог ведь медальку получить, под дембель. А мог и пулю в живот. Зато он остался в «памяти народной», ибо пополнил наш словарный запас прекрасным словом «НЭ-НА-ВИ-ЖЮ». Его именно так произносили солдаты нашей роты, вне зависимости от национальности и наличия узбекского акцента. Это слово мы выкрикивали каждой консервной банке, которая не хотела открываться, портянке, которая не хотела ровно наматываться, детали, которая, не устанавливалась на положенное место. На любое происшествие, на любую неприятность, у бойцов появилась отличная реакция - НЭ-НА-ВИ-ЖЮ!!!
Долго мы смаковали подробности вечерней выходки Олега в штабе полка, развивали тему и так, и сяк. В конце концов все проржались и рядовой состав удалился от Ефремова с Хайретдиновым. Мы трое заныкались в скалы, там Олег вытащил из своего вещмешка виноград. По пути движения с караваном из Рухи на Зуб Дракона он нарвал в Дархейле много спелых гроздей и большое количество листьев. В одной из фляжек, под моим чутким химическим руководством, пацаны замутили закваску для бражки. Фляжку спрятали, зарыли в горячий песок среди скал. Распределили по очереди кто будет периодически к ней приходить, откапывать и выпускать переполняющий её углекислый газ. Чтобы не разорвало флягу.
После изготовления закваски, винограда осталось много. Мы решили раздать его командованию и пацанам. Начали «раздачу», ясное дело, с Хайретдинова и Ефремова. Это уж так в армии положено, чтобы начинать с командира. Припёрли мы несколько гроздей в крытый плащ-палаткой СПС, Ефремов взял одну, приподнял на ладони, как будто взвесил, посмотрел на нас и высказал:
- Спасибо, ребята. Здесь, на горе, это дорогое угощение. Но ваши жизни дороже. Кишлаки капитально заминированы на маршруте следования вашего каравана. Вы могли подорваться, могли попасть под огонь наших постов охранения, могло всё что угодно произойти. На войне так нельзя. Поэтому в следующий раз я вынесу вам взыскание за отклонение от маршрута. Я предупредил.
Нам стало всё понятно: по заднице дают не за то, что сделал, а за то, что попался. Значит, в следующий раз с командиром делиться «награбленным» не надо… Но, это же фигня полная! Всё равно поделимся.
На всякий случай мы сделали виноватые рожи и ретировались из СПСа. Оставшийся виноград притащили к пацанам, расселись с ними на Третьей точке и принялись поглощать витаминную амброзию в весёлой компании. Потому что советский солдат – существо общественное, общительное и прожорливое.
В процессе чревоугодия Олег решил снова побыть звездой в центре внимания почтеннейшей публики и принялся рассказывать присутствующим новости. Понятное дело, что на войне новости бывают, в том числе, и про потери, а за время нашего «торчания» на горе они, к сожалению, случились.
Первым выбывшим из строя Олег назвал Дагира Апаева. Того сержанта, который на строевом смотре разгрузил военное барахло с ослика. Дагир погиб.
Как всегда, штабные работники в посмертной записке написали всякие глупости. Населённый пункт Олок расположен юго-западнее Рухи, но штабным нет никакой разницы, они поводили пальцем по карте, добавили пол монтировки влево, треть монтировки вниз и переврали обстоятельства гибели.
Не в Олоке Дагир погиб. Он в Мариштане подорвался. Командир группы, старший лейтенант Старцев, видел этот подрыв и рассказал, как всё произошло:
- Седьмого июня 1984-го года в Рухе, в ППД нашего батальона, прошел строевой смотр. После смотра я, с десятью бойцами, вышел из ППД в 10:30 утра. Мы пересекли реку Панджшер по подвесному мосту, н/п Дархейль у нас остался справа. Мы вошли в Мариштан. Там моя группа преодолевала каменную стенку. Половина бойцов прошла, а когда очередь дошла до Апаева, он спрыгнул со стенки и у него под ногами раздался взрыв. Видимо, мина стояла глубоко, веса нормального обыкновенного солдатика было недостаточно, чтобы мина сработала. А когда спрыгнул вот такой здоровяк, то нагрузка на крышку мины оказалась чрезмерной, и она взорвалась. Дагиру оторвало ногу. Ему наложили кровоостанавливающий жгут, а потом переставили. Решили поставить получше.
Поскольку подрыв произошел в заминированном кишлаке, вертолёт туда посадить было невозможно. Надо было вытаскивать сержанта на Тринадцатый пост. Вертолётная площадка находилась только там. А он же здоровенный такой парняга, килограммов под сто. И, как здоровый мужик, он на себя груза всякого военного навешал. Наверное, столько же, сколько весил сам.
После подрыва мы разделили между собой груз, который он нёс, его самого положили на плащ-палатку и потащили на пост. А теперь представьте в лицах: вышло из ППД десять человек. Один подорвался. В строю осталось девять. Четверо несли плащ-палатку с раненым. Одну только плащ-палатку с раненым тащить – это занятие, невозможное по напряжению сил. А на бойцах ещё груза всякого навьючено по самую плешку! И плюс к этому, разделили центнер, снятый с раненого. В результате скорость движения сильно снизилась. Да это, вообще, не скорость была и не движение, а переползание какое-то. Я только водил взглядом по горам и думал: – «Если душманы зажмут, вот здесь, в низине, то будет «весёленький» бой. Мы находились внизу, на горах над нами не было никого из наших, а у нас получился полный затык. Если что-то началось бы, то рассчитывать можно было только на себя.
В такой ситуации ни у кого, ни у одного бойца не возникло мысли, что раненого не надо вытаскивать. Все понимали, что это свой, это наш товарищ. Вытащить его из «затыка» - это святое!
В конце концов раненого вытащили на пост №13, вызвали вертолёт. Тот прибыл засветло. Сержанта Апаева погрузили, он был жив, его отправили в госпиталь. Позже из госпиталя сообщили, что сержант Апаев скончался от жировой эмболии. В крупный кровеносный сосуд ему попал либо кусочек костного мозга из разбитой кости, либо жир (комочек жира, эмбол), … хотя, какой у горного стрелка жир? Особенно, в ногах. Там только мускулы. Но, как бы то ни было, а в крупный разбитый кровеносный сосуд что-то попало, может быть, сгусток крови; когда же он дошел до сердца, Дагир погиб Скорее всего это произошло из-за того, что при оказании первой помощи ему переставляли кровоостанавливающий жгут.
С Дагиром Апаевым я «познакомилься» на полигоне города Термез, в учебном 366-ом полку. Меня особо никто не спрашивал, хочу я знакомиться или не очень. Судьбина военная закинула меня в этот полк для прохождения курса молодого бойца, а Дагир там служил сержантом, заместителем командира учебного взвода гранатомётчиков РПГ-7. После окончания моего обучения, та же самая судьбина, распределила меня и сержанта Апаева в 365-й гвардейский мотострелковый полк, оттуда в 682-ой танковый полк в Баграм, по итогу и он, и я оказались в Рухе.
В Термезе, практически с самых первых дней своей службы, я видел сержанта Апаева с утра до вечера, а иногда и после вечера, на ночных стрельбах, например. Утверждаю с полной уверенностью, что он был одним из лучших сержантов нашей учебной роты.
На фотографии его грудь украшает нагрудный знак «Отличник советской армии» и это неспроста. В учебном полку невозможно было носить знаки, не вписанные в военный билет. Потому что вокруг нас были бескрайние пески и офицеры, офицеры и бескрайние пески. Пустыня – это не тайга, за пихтой не схоронишься. Поэтому все мы были постоянно на виду у начальства. За самовольное присвоение незаслуженного нагрудного знака, вездесущее начальство любому военному немедленно выписало бы суровую кару в виде наряда на какую-нибудь неприятную работу, а незаконный знак был бы решительно конфискован. Вне сомнений - если сержант Апаев сфотографировался в Термезе с нагрудными знаками «Гвардия», «Отличник», "Специалист 1 класса" и «Воин-спортсмен», значит он именно таковым и являлся: гвардейцем, специалистом первого класса, отличником боевой подготовки и воином-спортсменом.
После описания Старцевым обстоятельств подрыва, любому здравомыслящему человеку должно стать понятно, что основной причиной срабатывания мины явилась большая масса бойца и груза. Если бы Дагир весил, как все, то он прошел бы, как все, и остался бы жив. Но высокий, здоровый, сильный и выносливый сержант Апаев не увиливал от воинской работы, не филонил. Он личным примером показывал подчиненным ему солдатам, как надо вести себя на боевой операции в горах. Мог бы надавать подзатыльников тем, кто ниже его ростом и навьючить на них часть своей поклажи. Но в нашем батальоне такие выходки не практиковались, у нас служили офицеры гвардейского 365-го полка, соответственно, сержантов на должности они назначали таких же, как сами: правильно воспитанных в учебном подразделении, понимающих свои обязанности и хорошо подготовленных физически. В добавок к этому, Дагир Апаев перед призывом в армию успел поработать на сельскохозяйственном производстве чабаном. Он призвался в армию взрослым, самостоятельным человеком, имел опыт движения по пересеченной местности с грузом на плечах и умел пользоваться вьючным «транспортом». В горах Гиндукуш автотранспорт катался хреново, поэтому тот, кто мог использовать вьючных животных, тот имел существенное преимущество. Группа Старцева этим преимуществом пользовалась. У меня не возникает никаких сомнений каким образом Дагир оказался в группе Старцева. Старцев знал сержанта Апаева со времён службы в Термезае и забрал его к себе потому что Дагир был одним из самых полезных, лучших воинов. Прошаренный Старцев забрал себе Апаева, а Хайретдинову в группу отдали семь молодых бойцов, семь «салабонов» из десяти человек гарнизона. А дальше случилось то, что давно прописано в старинной военной мудрости: первыми погибают лучшие.
Вечером Хайретдинов отправил Бендера, в компании с кем-то, вниз, в полк. Чтобы завтра с утра пораньше они взяли под белы рученьки караван и сопроводили к нам, на гору Зуб Дракона. Мы уже усвоили, что здесь Афганистан, здесь не следует ходить поодиночке, поэтому на двух точках, на Второй и Третьей сделался некомплект бойцов. В результате оного происшествия мне и Андрюхе Шабанову предстояло дежурить всю ночь напролёт без смены и отдыха, потому что, сменять нас было некому.
Вечером я заступил на свой пост, забрался в каменную башенку, расположился на пустом ящике от гранат. Одной рукой уцепился за рукоятку снятого с предохранителя пулемёта, другой рукой скрюченными пальцами принялся гонять егозивших под обмундированием насекомых. Как они задрали! Это было что-то невозможное. Если бы до армии мне кто-нибудь сказал, что у меня будут вши, я полез бы драться. А сейчас, они у меня, не просто, появились. Их – полно! Они у всех. Они повсюду. Откуда они взялись?! Падлы такие…
В самый трогательный момент, когда я трогал себя скрюченными пальцами за разные места и прочие подмышки, за моей спиной появился Андрюха Шабанов. Мне захотелось провалиться внутрь гранатного ящика от стыда, я подумал, что он начнет дразнить меня за весьма двусмысленные телодвижения. Но неожиданно для меня Андрюха сказал совсем другое:
- Слышь, Димыч, Серёга Губин тебе друг был?
- Нет. Он мне был как брат.
- Я думаю, что с ним всё нормально будет. Он разговаривал, когда его понесли. Значит, всё нормально будет.
- Мне ноги его не понравились. Он не шевелил ими. Первый шприц-тюбик я воткнул ему в бедро, а он даже не дёрнулся. Ты видел, какая там толстая игла? А он не почувствовал. Боюсь, что ему позвоночник задело. - Я оторвался от пулемёта, повернулся к Шабанову.
Андрюха стоял, закутанный в плащ-палатку с автоматом поперёк груди.
- Всё нормально будет. У нас медицина знаешь какая? Поставят Серёгу на ноги. А в это время я пока побуду твоим братом.
- Спасибо, Андрюха.
- А потом мы выйдем на дембель, вернёмся домой, каждый родим по сыну и назовём Серёгой. Олег тоже сказал, что сына назовёт Серёгой.
- Спасибо, брат.
- Так, ребята, всё! Начинает темнеть. Разошлись по местам, – из СПСа вылез Ефремов. – Давайте, смотрите в оба, а я пойду по постам пройдусь. Не застрелите меня, когда буду возвращаться.
Ночь прошла, как обычно: на стрёме, в жутком холоде и неуюте. То Хайретдинов, то Ефремов, периодически обходили посты. Мы в темноте окликали их. Ефремов снова отвечал, что он, якобы, «лейтенант Барабанов». В общем, всё было как всегда, но почему-то, без происшествий.
Утром солнце полезло из-за хребта на небосвод. Мы с Андрюхой сошлись, забрались в большой СПС, который построили в качестве столовой. Мазык с Бендером извлекли из цинка от гранат АГС-17 желтую дощечку, написали на ней «Iдальня» и установили на стенке этого СПСа. Мы с Андрюхой забрались в эту «Идальню», расселись под лучами золотистого солнца и принялись надеяться, что нас когда-нибудь согреют. Смену ждать было бесполезно, менять нас было некому. Но без мечты жить унизительно, поэтому мы изо всех сил стали ждать завтрак.
После завтрака рация сообщила, что к нам вышел из Рухи караван. Хайретдинов загнал меня немного поспать на пыльном матрасе, чтобы я набрался бодрости (или борзости) и пошел каравану навстречу. С толстым удовольствием я завалился, куда сказали, и утратил контроль над текущей оперативно-тактической ситуацией.
К обеду меня разбудили, накормили горячей едой и отправили встречать наших. Караван поднимался быстро. Ясно было, что они придут засветло, я потопал к ним навстречу с ручным пулемётом наперевес. Обнаружил их недалеко от последнего подъёма к хребту, примерно в том месте, где оставлял свой вещмешок. До окончания мучений пацанам надо было пройти метров пятьдесят, может быть, семьдесят. Впереди всех карабкался на гору Бендер, он лез по круче между скал, осыпал вниз пыль и мелкие камешки, бодро и энергично показывал дорогу каравану. За ним пыхтели и сопели два «чижика» из восьмой роты и какие-то дембеля, видимо, оттуда же.
Бендер поднялся ко мне на хребет пыльнючий и потнючий, я обнял его, забрал вещмешок, закинул себе на горб. Потому что я был отдохнувший, а Бендер подзадолбался на подъёме. И вообще, друзья всегда должны помогать своим товарищам, даже если тяжело или страшно.
Бендер вытащил из нагрудного кармана гимнастёрки пачку «Донских» сигарет, протянул мне, затем заговорил сквозь прерывистое дыхание:
- Тут в караване есть пацан, Ваня зовут. Он офигительный земляк из-под Львовщины. Щя тебя познакомлю. Вон, смотри, вон он, метров десять ниже нас. Вот этот, который остановился.
Не успел я внимательно разглядеть физиономические особенности пацана, который остановился, как ему под зад дал смачного пинка один из дембелей восьмой роты. Ваня был «только с вертушки», он не наловчился шпарить по горам, на самом крутом подъёме забуксовал. Дембель упёрся в него, осерчал и дал пинка, мол, освободи лыжню!
- Ах, ты, скотина! – Бендер скинул с шеи ремень от «снайперки», в два прыжка преодолел расстояние, отделявшее его от Вани. Благо, тяжелый вещмешок находился уже на моих плечах.
Олег, не обременённый грузом, спрыгнул на тропу между Ваней и дембелем, ударил «с двух рук» винтовкой поперёк груди «дембеля». Тот отлетел от толчка, но не упал, удержался на ногах.
– Только тронь ещё моего земляка! Я тебя здесь закопаю! Своими руками похороню! - Олег замахнулся прикладом на отлетевшего обидчика. «Дембель» попятился, закрылся от приклада поднятой вверх ладошкой. Как будто она защитит.
Согласно логике неуставных взаимоотношений, «дембель» являлся лицом неприкосновенным, он мог вытворять всё, что ему заблагорассудится, и никто не мог ему слова сказать. За нанесение побоев «лицу неприкосновенному» все старослужащие солдаты, расположенные в окрестностях, обязаны были сбежаться к месту происшествия, навалиться толпой на Бендера, растерзать его на мелкие куски и скормить останки пираньям. Чтобы предотвратить такое развитие событий, я снял пулемёт с предохранителя, поднял к плечу приклад и навёл ствол над головами тусующихся. Стрелять на поражение в своих однополчан я не собирался: после нападений душманов на наш пост, у меня сформировалось устойчивое убеждение, что длинная пулемётная очередь, пущенная над головами с выгодной позиции, придаст любому конфликту мощный импульс миролюбия. Однако, на мне это было «не написано». Пожалуй, даже наоборот, «написано» на моей внешности было то, что я более походил на дикого человека, нежели на «молодого» бойца ВС СССР. За несколько недель, проведённых в горах, я неопрятно оброс щетиной, изрядно испачкал и помял своё обмундирование. В общем, выглядел я весьма недружелюбно.
На фотографии гвардии рядовой второго ПДВ 6 ПДР 350 ПДП кавалер –ордена Красной Звезды, Михаил Буданцев, очень отважный парень.
Как ни странно, привносить со стороны импульс миролюбия не понадобилось. «Дембель» струсил, побледнел, как простыня, несмотря на слой горной грязи и пыли, попятился от Олега назад с перекошенным от страха лицом, не сказав ни слова. Хоть бы на хрен послал, хоть бы угрозу какую-нибудь высказал, мол, придёшь в расположение – там с тобой посчитаюсь. Ничего подобного не произошло. Бендер наглядно продемонстрировал всему каравану кто есть кто. Пинать деморализованного, подавленного вновь прибывшего «чижика» мог только трус и ничтожество. Не удивительно, что этот негодяй поджал хвост, как только получил отпор от «молодого». А ещё на хребте маячил пулемётчик, с которым Олег только что обнимался. В общем, «дембель» очканул и его дружки тоже. Они обязаны были подняться на хребет и принять самые строгие меры против солдата, направившего боевое оружие на своих. Но они этого не сделали, побоялись «дёргаться» в горах на двух «молодых» с неадекватным поведением.
Нас с Олегом и Ваней было мало, а «дембелей» много, больше десятка. Правда, я находился на хребте, выше всех, а в горах кто выше, тот сильней. Но ещё раз говорю: стрелять на поражение в товарищей по оружию недопустимо ни при каких ситуациях. Поэтому за «наезд на личность» надо бить любителя «дедовщины» в рыло! Только в рыло!
Как положено всем уважающим себя очкунам, «дембеля» прикусили языки и почапали на подъём.
После того, как мы вылезли на хребет, я дал в воздух короткую очередь. Так приказал Хайретдинов, чтобы он мог понимать, где находится караван. Очередь я должен был дать короткую, но у меня получилась длинная. Потому что в очередной раз я решил выпендриться и поднял пулемёт вверх стволом одной рукой. Левой. Типа, смотрите все, какой я силач – одной левой могу!
Жалко, что Фарид не прочитал мне лекцию о том, что оружие надо держать так, как предусмотрено конструктором. После того, как я нажал левым указательным пальцем на спуск, пулемёт выстрелил. Из затвора выкинуло горячую стреляную гильзу, она угодила прямо мне в немытое лицо. Гильзы у пулемёта справа вылетают, поэтому не надо держать пулемёт левой рукой, надо держать правой. Тогда гильзы полетят не в тебя, а как минимум, в сторону.
После того, как мне под глаз ударила горячая гильза, раздался следующий выстрел. Вторая гильза лягнула меня туда же, под глаз. Затем третья, четвёртая и так далее. От резкой боли я вошёл в ступор, никак не мог понять, что происходит. А пулемёт всё стрелял и стрелял в воздух, выкидывал гильзы мне прямо в пятачину. После седьмого или восьмого выстрела я догадался отпустить спусковой крючок. Хорошо, что я шел первым, никто не заметил моего тупого поступка. Это был бы полный позор! Я чуть ли не плакал от боли и обиды.
Примерно через полчаса мы пришли с караваном на пост Зуб Дракона. Хайретдинов разместил всех возле блиндажа, сказал, чтобы вытряхнули из вещмешков принесённое имущество и сильно-пресильно отдохнули. Потому что, он больше не оставит у себя на посту чужих людей на ночь. Чтобы никто чужой не шлялся в темноте по территории поста и не попадал под пулемётную очередь своего часового.
После того как бойцы из каравана отдышались и отпились, Хайретдинов поставил им следующую задачу:
- Благодарю за службу, бойцы! А теперь, как говорила моя училка немецкого: «Уёбензебитте, дорогие товарищи»! Все шагом марш в пункт постоянной дислокации полка!
После того как Хайретдинов «расправился» с караваном, мы всем коллективом Второй точки принялись слушать доклад Бендера. Он расселся в «Идальне» по-турецки, в центре круга, сделанного из нас, закурил свежепринесенную сигарету. Олег оказался в центре внимания и немедленно превратился в звезду местного значения.
Рядом со Звездой, то есть, рядом с Бендером, Ефремов поставил на песок жестяную банку с крышечкой, из-под растворимого кофе. В неё следовало складывать бычки, а не разбрасывать по территории. Кофе в банке давно уже не было, значит, побудет хранилищем для бычков.
Каждый из нас закурил по сигарете, затем все принялись с нетерпением ждать «сольного выхода» оратора. Бендер выпустил в воздух облачко дыма и принялся вещать:
- Ну, вечером, я как пришёл, то сразу метнулся в штаб. Как товарищ Прапорщик приказал, так я сразу же сделал. – Пых… облачко дыма полетело вверх. – А поскольку я попёрся в штаб прямо со спуска, то вид у меня был, ясное дело, немытый и небритый. А уже темнело. Ну, я и завалился в кабинет к Коневу с винтовкой и с бородой. Так-то я винтовку ношу поперёк груди, чтобы оптический прицел под мышкой не тёрся. А тут же, в кабинет надо было войти, винтовка не помещалась в дверной проём. Ну, я перехватил её, левой рукой дверь открыл, правой винтовку в дверь просунул и сам ввалился. А винтовка Коневу прямо стволом в грудь упёрлась. Он от меня, ка-а-ак прыгнул! Я ж небритый, я же с бородой! Тут он белый сделался весь, мне даже в полумраке стало заметно. Он чуть ли не засветился, как фосфорный. Я ему грю: - «Так и так, с Зуба Дракона к Вам Хайретдинов прислал!». А он ещё больше побледнел и уже за сердце хвататься начал. И глаза закатывать. Решил, что вот, конец его настал! Хайретдинов, как обещал, так и направил к нему головореза своего, убийцу, на ночь глядя!
- А-А-А-А-А-А!!! А-ГА-ГА-ГА-ГА!!! – Прапор заржал, широко открывши рот на все тридцать два зуба.
- И-хи-хи-хи… – Потихонечку захихикали мы с Шабановым. Это ж так приятно, когда твой сослуживец обсирает твоё начальство.
- Ясно, что, когда я сказал, что Хайретдинову нужны сигареты, аккумуляторы и батарейки… – Бендер дал нам проржаться и продолжал со своей ехидной улыбочкой. – То отказа мне не было ни в чём. Он как услышал про батарейки, так у него и отлегло. А то уже и голову назад запрокидывал. Я думал, ещё чуть-чуть, и он на пол шлёпнется.
- А-А-А-А-А-А!!! А-ГА-ГА-ГА-ГА!!! – Прапор.
- О-О-О-О-О-О!!! О-ГО-ГОГ-ГО-ГО!!! – Ефремов.
- И-хи-хи-хи… – Потихонечку мы с Шабановым.
- Если бы я сразу прошарил, что так будет, то надо было к нему в кабинет из-за двери выскочить и так: «У!!! – на него. – Ага, попался!!!». Тогда бы я в его кабинете сам с собой разговаривал.
Мы долго и с удовольствием ржали над байками Олега. А что нам ещё оставалось делать? Театра-то у нас не было, вот мы и устроились поржать в цирке одного актёра. Мы все видели Конева и знали, что он высокий, атлетически сложенный человек, грамотный военный и отважный мужик. Он не стал бы закатывать глаза, а засандалил бы нашему Олегу Палычу в бубен и с одного раза снёс бы его с копыт за дверь кабинета. И ещё шесть квадратных метров Олег скрёб бы пятой точкой, вытирая пол коридора. С одной подачи – БАХ! – и драные носки дымятся на СПСе…
Мы все это прекрасно понимали, но не сказали Олегу: - «Хватит заливать! За буйки-то не заплывай!». Наоборот, мы ржали над его враками, морально поддерживали его «пургу» и гоготали в СПСе на весь пост Зуб Дракона. Произошло это от того, что мы много дней без смены находились в глухих горах без кинофильмов, радиоприёмника, без книг, газет и новостей. С людьми так поступать нельзя. Если личный состав торчит на горе в пыли и грязи без сна, без нормального питания, в стужу и в жару, то он должен понимать для чего это нужно. Категорически необходимо работать над содержимым мозгов личного состава. Либо посредством искусства, либо политинформациями. Если этого не сделать, то военные начнут считать начальство дурней себя, начнут ржать над ним и ни к чему хорошему это не приведёт. Второй Закон Термодинамики чётко сформулировал: в замкнутых системах все процессы идут только с увеличением беспорядка (энтропии), но никогда с уменьшением. А это обозначает, что хорошие вещи сами по себе никогда не случаются. Сами только вши заводятся, да прыщики выскакивают. На остальное требуется затратить трудный труд.
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.
После очередного, бесконечно длинного ночного дежурства, нас с Бендером сменил Шабанов. Андрюха заступил на пост в траншею Олега, поднял к глазам бинокль, принялся гипнотизировать Хисарак. Мы с Бендером поползли на карачках в крытый плащ-палаткой СПС до компании к Ефремову и Хайретдинову.
В СПСе Бендер расселся по-турецки на пыльном матрасе, подтащил к себе за лямку вещмешок, развязал горловину, порылся в содержимом и выложил на матрас пять оранжевых пачек «Донских» сигарет:
- Вот и всё. Последние сигареты. На потом ничего не осталось. Если с караваном не пришлют курево, то уже послезавтра будем сосать лапу.
Ефремов, сидевший рядом с Бендером, вытащил из-под спины свой вещмешок, вынул из него две пачки «Ростова» с фильтром, бросил их в общую кучу:
- Вот. У меня тоже последние.
- Спасибо, конечно. – Бендер подобрал «Ростов», протянул обратно Ефремову. – Но это нас не спасёт. Надо придумать что-то основательное.
В этот момент мне на ум пришли воспоминания из прошлого. В детстве, когда я был ребёнком, мы с пацанами завсегда играли в индейцев. Общеизвестно, что у любого уважающего себя индейца непременно должна быть Трубка Мира. Поскольку мы себя очень уважали, нам пришлось закатать рукава и соответствующую трубку изготовить. Не из хулюганских побуждений, ни-ни! Исключительно из любви к искусству и исторической реконструкции. Курили мы в той трубке всякую фигню – листья дуба, листья клёна. Хвою сосновую пробовали курить. Дым этих снадобий был горький и отвратительный, от него мы кашляли и плевались, но трубку-то сделать умудрились.
В горах, на Зубе Дракона, я решил воспроизвести детский опыт рукоделия. Инструмента, правда, не было совсем никакого: ни ножовки, ни дрели, ни свёрл. Из приспособлений для деревообработки имелся лишь большой складной душманский нож. Поглощённый мыслями о босоногом детстве, я вытащил из кармана гимнастёрки нож и разложил.
- Хо-ба! Вот это да! – Бендер выхватил нож у меня из рук. – Хо-ба, хо-ба! – Он несколько раз проткнул воздух острием. - Классная штука! Где взял?!
- Фарид подарил.
- А-а-а-а… – Бендер сник, протянул мне нож обратно. – Даренное не дарят…
После небольшой «планёрки» на производственную тему, мы вчетвером почесали себе небритые репы и решили заняться изготовлением курительной трубки по предложенному мной проекту. В неё можно выпотрошить табак из бычков, которые валялись в изрядном количестве на территории поста. «Донскую» сигарету без фильтра невозможно было докурить до полного окончания табака. Бычок обжигал пальцы, его приходилось выкидывать. Если сделать трубку, то в неё можно будет «заряжать» остатки табака из подобранных с земли окурков. Мы имели шанс получить доступ к ценному табачному ресурсу, который фактически валялся у нас под ногами.
Древесину, как конструкционный материал, было решено извлечь из бруска от гранатного ящика.
После недолгих дебатов мы договорились кто и как будет вести наблюдение, кто будет на посту, а кто пойдёт кромсать ящик. В общем, мы с Бендером пошли кромсать ящик.
Долго искать конструкционный материал нам не пришлось, по понятным причинам, он валялся там, где его бросили. Под ребро усиления «приговорённого» ящика я засунул лезвие ножа и навалился всем салом на рукоятку. Чтобы оторвать ребро. Лезвие мягко и плавно согнулось в букву «Г», как будто оно было пластилиновое.
- Ну ты долба-ак! Такой ножичек испортил! – Бендер отпихнул меня от ящика, подхватил большую сапёрную лопату, с размаху засадил её под брусок. Тот, весело потрескивая, отскочил в сторону вместе с кривыми гвоздями.
- Учись, студент! Лопата в умелых руках, это – оружие массового поражения.
Потом мы разогнули лезвие ножа просто голыми руками потому что оно было изготовлено не из стали, а из железа-сырца не очень хорошего качества. Или очень нехорошего качества. Оно легко гнулось и легко выправлялось, легко тупилось и легко затачивалось о любой плоский камень. Поэтому лезвие мы без особых усилий выправили, подточили, и довольно быстро выстругали из бруска заготовку. Пока брусок был длинный, его удобно было фиксировать. Брусок был уложен на ящик, Олег встал на него ногами, прижал своим весом. Получилось, вроде, как будто бы зажал в тиски. Олег стоял на бруске, а я методично строгал древесину и периодически подтачивал ножик. Снова строгал, снова подтачивал. Поскольку работать мне было удобно, я решил выпендриться, сделал трубке гнутый мундштук, как у «люльки» Тараса Бульбы. Потом мы отнесли заготовку трубки к Мампелю на «кухню». Нагрели на пламени аммонала автоматную гильзу и прожгли ею дырку для закладки табака. Олег держал брусок, я - прожигал. Потом я устроил в мундштуке «дымоходные» отверстия при помощи проволочной ручки от оранжевого дыма. Проволоку аналогичным образом нагревал на огне, затем прожигал ею древесину.
Лишние отверстия, оставшиеся после прожигания канала в изогнутом мундштуке, заткнули обломками спичек. Потом отрезали душманским ножом готовую трубку от бруска и обожгли изделие на огне до чёрного цвета. Лака для покрытия трубки у нас не было, мы несильно погрустили на этот счёт, затем пошагали к Хайретдинову с тем, что есть.
Набивал трубку потрошёными бычками, конечно же, Бендер. Он резонно предложил мысль о том, что последние сигареты надо курить ночью, на посту, накрывшись с головой плащ-палаткой. Чтобы не сдохнуть от холода и в сон сильно не морило. А днём надо курить бычки.
Мы все знали, что по Уставу курить на посту не положено. Но по Уставу не положено стоять на посту более двух часов кряду. После смены в два часа требуется отдых. И если солдат отстоял в карауле за сутки 4 смены по два часа, то завтра его в караул ставить нельзя. Обязательно должен быть перерыв хотя бы на сутки.
На Зубе Дракона реальность диктовала свои нормы несения службы. Поэтому наш Комендант резонно рассудил - если не делать солдатам на посту отдых с сигаретой под плащ-палаткой, то через пару дежурств ночью можно найти всех валяющимися на постах в нелепых позах. Поэтому, сигареты лучше оставить на ночь и позаботиться о том, чтобы солдаты прикрывали друг друга в то время, когда кто-то один курит под плащ-палаткой. Так было безопасней для всех.
Бендер набил трубку потрошёными бычками, по старшинству в воинском звании предложил раскуривать Ефремову. Тот раскурил трубку, затянулся, покашливая, передал Хайретдинову.
Табак в трубке был из самых окончаний окурков. Он был пропитан никотином, его высушило афганским солнцем и, плюс ко всему, мундштук усиливал горечь и крепость табака. По босоногому детству я это знал, ибо индейцы любили проводить эксперименты с разными курительными смесями… из бычков.
Крепкий, ядрёный, жгучий горлодёр потрескивал в чёрной трубке с изогнутым мундштуком. Трубка пошла по кругу из пяти человек. Все пятеро были счастливы. Наверное, только столитровая РДВшка воды могла сравниться с нашей трубкой по силе кайфа. Трубка объединяла нас, она делала нас хоть в чём-то счастливыми. Каждый, кто уходил с Зуба Дракона вниз, покуривал её на прощание и оставлял товарищам. А потом, когда последними с Зуба уходили мы с Олегом, трубку эту подарили Фариду в знак офигенного уважения. Не Ефремову. Могли найти его в полку и подарить. Он был бы рад получить такой подарок. Не Хайретдинову. Гакила Исхаковича мы еще часто встречали в батальоне, но и ему не подарили. Подумали: – «А, успеем. Сделаем ещё одну – красивую, пуще прежнего - и подарим Хайретдинову». Так рассудили из-за того, что служить нам предполагалось долго, если не убьют, а Фарида добрый Начкадр скоро должен был отправить на дембель. Поэтому выбор кандидатуры для подарка пал на Фарида. Он сохранил её до отправки домой, повёз в Союз в своём дембельском дипломате.
Но в Ташкенте на страже Октября стояли недремлющие таможенники, они отобрали трубку у Фарида. Сказали, что это средство для курения наркотиков, гандоны. С другой стороны, это натолкнуло на мысль, что мы с Олегом трубку сделали хорошо, раз таможенники оценили. Но, это произошло потом, позже. А летом 1984-го мы торчали на горе Зуб Дракона, а вертолёт поступил с нами как девушка в песне Полада Бюль-Бюль Оглы:
«Быть может ты заби-ила
На мой номер телефо-она»!
Дни шли, вертолёт к нам не прилетал, жрачки и сигарет у нас не добавлялось, а вовсе наоборот - убывало. Воду мы по утрам носили себе сами. Если бы не поступок Манчинского и Ызаева, то сдохли бы все уже две недели назад. А так держались каким-то чудом из последних сил.
В один из дней этого держания чудом за скалы, разбуженный полным восходом солнца, Комендант перекинулся парой слов по радиостанции с «Графиком», кинул на рацию наушники, грустно полез в карман гимнастёрки за сигаретами. Нашёл карман пустым, невнятно матюгнулся, пошарил взглядом по камням стенки. Нашёл в щели между камней трубку. Взял её, засунул внутрь мизинец. Обнаружил, что там тоже пусто.
- Слышь, студент! – Комендант пихнул меня, ровно сопящего под одеялом, в то место, где должно быть плечо. – Слышь?
- А? – Я высунул из-под одеяла голову. – Что, духи?!
- Нету духов. – За спиной Хайретдинова сидел на корточках и улыбался Ефремов.
– Табачно-половой кризис у прапорщика. Он руку в карман за сигаретами засунул, а там – хер!
За стеной СПСа на посту заржал Шабанов.
- А-а-а. У меня та же байда. – Я снова накрылся одеялом с головой. – Уже заварку пробовали курить - сказочный рыгомёт! Сейчас посплю малёха, потом пойду бычки искать в песке. Там ещё должны быть.
- Заварку не надо курить свежую. – Ефремов перестал улыбаться. – Надо промытую. А бычки не надо разбрасывать, надо складывать в баночку. Чтобы потом не просеивать через пальцы песок.
- Блин, что ж делать-то? – Хайретдинов грустно и медленно ощупывал свои пустые карманы.
- А ты себя перебори. Сделай над собой усилие. – Ефремов улыбался во всю ширину честного русского лица. На посту снова заржал Шабанов.
Из-под соседнего со мной одеяла вылез Бендер, сел на попу, запустил в боковой карман гимнастёрки руку, пошарил там. Вытащил четыре коротких, посеревших от времени окурка.
- Нате! Пейте мою кровь. Только вот этот, большой, это мне на потом! А то, как на карачках ползать, так все ползают. А как бычок найти, то это только Герасимович.
- Вот хохол хитрожопый! – Прапор при виде окурков повеселел. – Шабанов, клепай там трассер. А то пролетишь с куревом, как фанера над Парижем!
Андрюха Шабанов оперативно расклепал трассер. Трассирующий заряд с шипением прогорел. Андрюха забрался к нам в СПС с раскалённой до красна сплющенной пулей, сунул её в набитую табаком трубку, начал чмокать мундштук и выпускать клубы дыма.
- Ну ты мне почмокай, почмокай! – Бендер выхватил у Шабанова трубку. Сунул её себе в рот. – Это не свисток! Тут в себя тянуть надо. Тут всего – по две тяги на каждого.
Трубка пошла по кругу, дошла до Хайретдинова, он потянул дымок, зажмурился от счастья, как объевшийся сметаны кот. Выдохнул облачко дыма, передал трубку Ефремову. Подкрутил вверх концы своих усов, откинулся спиной на стенку СПСа.
- Ты, Герасимович, пойдёшь вечером вниз. Там караван для нас готовят. Надо провести. И смотри, чтобы сигарет нам отправили с караваном. От тебя в этом деле больше всех будет толку. Пойдёшь прямо к Коневу. В Штаб Полка. Скажешь, - Прапорщик вытянул перед лицом Бендера растопыренную пятерню и принялся загибать пальцы:
- Воды не сбрасывают (загнул палец), сигарет не сбрасывают (загнул второй палец), аккумуляторы не сбрасывают (третий палец), из всех средств наблюдения – бинокль, да сраная буссоль! Во всём остальном батарейки разрядились (4-й палец). Жратвы, если бы не духовская пайка, то мы сдохли бы уже от голода (заключительный палец)!
Хайретдинов сунул Бендеру под нос сжатый кулак:
- Они там охренели, что ли?! Вот так и скажешь Коневу. Понял?