Ч е т в е р т а я часть, пишущаяся после долгого перерыва.

Возвратясь из долгого отсутствия поставил полный рюкзак впечатлений посреди комнаты (мне с детства виделся в этом особый смысл—мой сосед по квартире, возвращаясь из похода всегда оставлял рюкзак посреди на какое-то время неразобранным. Он дышал прелыми вещами и приключениями какое-то время. Это важно. ребенком наблюдал это) я прочел третью часть и удивился: нет, не скажу чему. Я начал чесать череп и редкие волосы. Я потрогал языком дырку в зубе. Где мои 16 лет? На... (курсив)

Не «на». Самолет летел, чахоточно покашливая выхлопной трубой.

— Гантенбайн, Гантенбайн, если женщина просит, бабье лето её... — жираф пожевал остывшую трубку и подняв на лоб замасленные очки взглянул вниз. Муха, застрявшая в окуляре, вылезла и потерла лапки у своего виска. — В Балаклаву стало быть? Что ж, и там найдется говно (думает муха). Помню как окурки и банки стукались о борта рыбацких лодок. Плюк! Плюк! Мухе тоже нужны впечатления. Иначе зачем Господь создал муху?

Или вот —вспомнил— шли по молу в Вернацце и Кракелюров решил промочить ноги, сел, слушал тот же хлюп лодочный (правда, вода прозрачна и в ней лучи) и вдруг кто-то кусает за пятку: мама! осьминог!

Ну почему? у нас банки из-под колы, а у них осьминоги.

Или нет, новостная лента приносит новость: господин Т. Пентагон переименовывает в министерство войны. Лена-лена, бум, бум, лена-лена, бум, бум... (курсив)

Но, самолет-то летит.

Я посмотрел комментарий к старой записи, в котором предложил автору развитие событий: мы вернемся в Зоопарк и заберем с собой розмарин. Чтобы и Вирсавий Давидович присоединился. Хо-хо. Где он, Вирсавий? Последний раз я видел его с трубочкой у torre Guinigi. Корни дубовой рощи тогда уже проросли сквозь фасад, в ожидании варваров. И варвары уже бежали по улицам, где-то внизу. Трогали девок и били уличные вазы. Впрочем, я спутал со сном. Это было во сне.

Короче, Склифосовский. Т.е. Вирсавий! Если ты еще не рассеялся на молекулы, вернемся за розмарином? Я нарисую горшок, места на крыльях хватит.

— Вообще я устал. (квадратура Марса и Юпитера... акцент на... вот это всёо-о... — слушаю чтобы не уплыть, а держаться. Не понимаю смысла, меня держат только вибрации говорящего.)

— Я продолжаю беседы с розмарином, но кажется он меня не любит, молчит. Вот томат общительный парень, но его век не долог (в Массандре я видел кусты розмарина, которым не меньше 100 лет, корявые стволы как у кипариса, может великие княжны терли их листики, как я теперь). Один раз, замерев возле куста, я увидел боковым зрением как дернулся помидор, после полива, дернулся другой раз, начал поднимать приникшие листья.

Вирсавий распался на молекулы, поскольку их вместе держало мое внимание. Сейчас я собрал его как Франкенштейн, но надо ли мне и дальше удерживать внимание? Для чего? Зачем вообще писать это. Удерживать тем самым мои (курсив) молекулы, которые уже давно разлетаются по своим частным, молекулярным делам?