Какая-то девчонка. Судя по голосу, малолетка. Вероятно, дочь.

- Здравствуйте, Сергей дома?

Короткая пауза.

- Его нет.

- А когда будет, можно узнать?

- Никогда. Он умер.

Домофон харкнул и замолк. Девчонка отключилась, а я еще несколько секунд пялился на домофон, бездумно изучая инструкцию и номер телефона для связи. Потом развернулся и двинул прочь, но после пары шагов развернулся и вновь набрал квартиру.

- Да, слушаю.

- Простите, а как он умер?

Снова короткая пауза.

- А вы кто?

Я на миг лихорадочно задумался, ища выход, и в голове родилось блестящее решение. Все-таки не до конца я разжижил свои извилины.

- Я брал у него деньги в долг. Тысячу рублей. Решил зайти, лично отдать. Могу вам отдать. Если можно.

Теперь пауза длилась куда дольше. Девчонка на том конце рассматривала мою легенду с точки зрения правдоподобия.

- Заходите.

В домофоне пиликнул характерно-разрешающий сигнал, и я нырнул в подъезд.

По пути на третий этаж, где и обитало семейство Жильцова, я в панике проверил свои карманы. Мой стиль и образ жизни никогда не подразумевал наличие кошелька или портмоне. Таскал карту в переднем кармане джинсов, а если приходилось брать наличку, то рассовывал по всем карманам, не ранжируя по номиналу, и потом тупил на кассах с охапкой банкнот. Хорош бы я выглядел, если бы не нашлось у меня штуки рублей. Но она, к счастью, нашлась. И еще какие-то стольники в придачу.

Дверь уже была открыта, и на пороге меня поджидала та самая особа из домофона. Девица лет 14-15, как сейчас говорят, весьма фапабельная, даже по моим великовозрастным меркам. Одета в короткие шорты и топик. Глаза намазаны жутко-черной гуашью, на голове – дреды. Очень похожа на Джека Воробья, а торчащая юная грудь придает изюминки.

- Входите.

Но входить я не стал. Она растворила дверь пошире, но я вдруг осознал, что ко всем моим бедам еще не хватало остаться наедине с малолеткой. Повесточка ныне довольно острая, так что я помотал головой, предпочтя топтаться на пороге, радуя соседей, плотоядно приникших к глазкам.

- Да нет, спасибо. Я просто деньги отдам и побегу.

Я протянул ей тысячу рублей, к которой добавил несколько стольников наобум.

- Там с процентами,- пояснил я.- Давно брал.

Девица молча забрала бабло и стиснула в кулаке.

- Как он все-таки умер?

Она вздохнула.

- Зайдите. На весь подъезд говорить не буду.

Я быстро прикинул риск нарваться на повестку и желание во что бы то ни стало найти хоть какую-то зацепку в тумане моих злоключений и решил рискнуть. В прихожей пахло пиццей и женскими духами. А дальше прихожей я не проходил, поэтому чем еще там пахло, мне неведомо. Трупами или нечистотами от рабов не пахло точно. Зато в прихожке висел небольшой портрет – никогда не догадаетесь! – французского кардинала и государственного деятеля Армана де Ришелье. Надо же, поклонник итальянской кухни и французских правителей, Серж де Жильцон.

- Его убили,- поведала мне девица без обиняков.

- Вот как!.. Нашли того, кто это сделал?

- Не-а. Не найдут, скорей всего. Папа поехал на дачу в Зирган, по дороге его остановили. Наверное, попросили о помощи, не знаю... Так нам с мамой следователь сказал. Но это было ограбление. Его избили, и он умер. Не приходя в сознание.

«Блин, он по каждому поводу что ли тормозил тачилу и высовывал свой любопытный шнобель на мороз, этот де Жильцон!», - чуть было не вскричал я, но вовремя прикусил язык. То бесхозный самокат его вдруг заинтересовал, то притертая в неположенном месте «Газель», теперь вот голосующие бандиты. Долюбопытствовался, блин, не ехалось ему спокойно. Передумав, я спросил:

- Что украли? Машину?

- Да нет…- Девица наморщила лобик.- Ничего, в общем-то, не украли.

- Какое же это тогда ограбление?- удивился я.

- Не знаю. Нам так следователь сказал.- И девица виновато развела руками.

Я не стал вовлекаться в расспросы, конфузливо расшаркался и был таков. На улице мне пришлось выкурить несколько сигарет друг за другом, прежде чем я упорядочил мысли.

Итак, очередная смерть. Беспричинная и нелепая. Я, блин, начинал чувствовать себя участником какого-то реально извращенного квеста. Еще мутных пришельцев не хватало до кучи, чтобы ощутить себя виртуальным Малдером в период посталкогольной ремиссии. Я верю в совпадения, они могут быть неожиданными и даже фантастическими. Две Алиски, например, обе блондинистые крали, примерно один типаж. Или знакомство с Леной после того, как накануне ночью попытался в грубоватой форме подцепить ее подругу. Приход «белочки», когда сам роешь алкогольную яму ближнему, невзирая на его покладистый нрав и самодельных солдатиков. Такое бывает, со мной по пьяни подобные парадоксы случались сплошь и рядом. А по трезвяку не случались, поскольку я и не был им, за исключением нескольких месяцев. Но теперь это прям какая-то чрезмерная клоунада, и если раньше я называл свою судьбу немного опереточной, то я еще не знал, что такое настоящий водевиль.

А может, все проще, и по законам детективного жанра надо рвать там, где тонко? Кто-то, некий обозленный и маниакальный персонаж, цокает за мной на сатанинских копытах и мочит всех свидетелей? А также обладателей нестандартных мировоззрений, способных прорвать блокаду демагогии и тумана? Леха Агопов, Ленчик Догадов, Серж де Жильцон – кто дальше?

Или же этот кто-то ходит впереди меня…

Лена??

Я порывисто отсек эту мысль. А то я любитель замешивать в голове дикие ингредиенты и циклиться на болевых фантазиях. А тут прям раздолье для больного извращенца, мечтающего выпить – нафантазировать сошедшую с ума от горя и пьянства жену, ушедшую в теневой мир, как какой-нибудь Бетмен. Бессмысленно все это, на кой черт мстить тому же Лехе Агопову, он к нашей истории причастен постольку-поскольку, только через АА и мои исповеди.

Тем не менее, воротившись домой, я засел за комп и в тысячный раз принялся злобно шерстить соцсети. Лена не появлялась, последний визит приходился на день накануне ее пропажи. Я преодолел очередное искушение написать ей пару слов в надежде на запоздалый ответ, а что конкретно меня остановило – подытожим в более благоприятной жизни. Вместо этого я в который раз стал разглядывать наши семейные фото у нее на странице. Все снимки, где фигурировал я, объединялись двумя категориями: я либо с дымящейся сигой меж пальцев, либо с маячившей в угловых секторах банкой пива. Иными словами – кирной. Лена же, хоть и курила в полтора раза больше меня, нигде не отметилась с цигаркой – привычка шифроваться укоренилась в ней прочно. Я разглядывал фото, напополам с меланхолией, напополам с острой болью, где мы пялились в объектив, по большей части с ухмыляющимися во весь рот детьми в охапку, и мы понятия не имели, что нас ожидает.

Потом я вспомнил, что под сукном имеются еще старые черно-белые фото, которые Лена приволокла в незапамятные времена вместе с прочим приданым, состоящим из сумки со шмотьем. Я полез по шкафам и в одном из них обнаружил фотоальбом в самом углу, под барахлом, о котором никто не вспоминает. Отпихнул в сторону старый зимний спортивный костюм, выковырял из угла парочку завалявшихся цыцулек дяди Романа и извлек альбом на свет. На картонной обложке празднично-клоунским манером было выведено «На долгую память».

Итак, полистаем, что же мы имеем на долгую память в нашем долгом ящике? Помимо фотографий юной Ленки, выглядящей такой греховно-прекрасной, что у меня заныло под ложечкой, ее детских фото на утренниках и на семейных торжествах, в обнимку с домашней кошкой, которую звали Заноза и которая сейчас в кошачьем раю упарывается «Вискасом», мы имеем кучу невзрачных типов и матрон. Степан Антонович ака Крякало в молодости, в брюках клеш – уже тогда франтоватый и степенно-равнодушный. Римма, сводная сеструха Степана Антоновича, еще относительно худая и не взвалившая на свои плечи никчемного Димарика Лентяйкина. Отсутствовала мама Лены: с целью устранения травмирующих флешбеков альбом был тщательно прооперирован и теперь зиял пустыми страницами с вырванными фотками.

Прочие незнакомые персонажи страны воспоминаний... Вот коротконогий мужик на пару с унылой теткой, оба не отягощенные стратегическим складом ума, на черно-белом истертом фото с виньеточной датой в углу – 1958 год. Раритет. Я вспомнил, как Лена показывала мне это фото, на нем ее дед с бабкой по материнской линии. Держатся так, словно их поймали по отдельности за руку на улице и попросили спозировать для фото, и теперь они изо всех сил наигрывают знакомцев, но тщетно. Я перевернул фото и узрел еще одну, почти выцветшую за давностью лет, надпись на обороте, сделанную шариковой ручкой: Челябинск-40. Что-то такое мелькнуло в памяти. О чем-то Лена мне кратко поведала в качестве комментариев к фото, но я был либо слишком озабочен ближайшим походом в магаз, либо уже нагрузился под завязку, чтобы запомнить.

Вместе с фото я вернулся к компу и погуглил, что за зверь. И, наконец, вспомнил! Челяба-40, иначе – Озерск, закрытый город, где случилась знаменитая Кыштымская техногенно-радиационная авария, прародительница всех последующих чернобылей. Название «кыштымская» она получила по причине отсутствия официального существования города Озерск, посему выбрали название ближайшего населенного пункта, – все по шпионским догматам «Операции Ы», чтобы никто не догадался. Громыхнуло в 57-м году, когда вышла из строя система охлаждения емкости хранения отходов. Последующий выброс и распространение радиации получили название Восточно-Уральского радиационного следа. Это когда ты живешь без задней мысли, строишь коммунизм, ходишь на работу и планируешь отпуск, покупаешь блесну для рыбалки и читаешь по утрам «Правду», но ты уже труп, только пока не в курсе этого. А твоя беременная жена на пятом месяце, чьи показатели и анализы на сто процентов положительные, обречена родить больного или мертвого ребенка. А рыба, которую ты наловишь из реки в ближайшие выходные, убьет не только твою семью, но и всех соседей по подъезду. Как-то так.

Пострадали Челябинская, Свердловская и Тюменская области, смертельному облучению подверглись сотни людей, в первую очередь сотрудники химкомбината «Маяк», где и случилась авария, в большинстве своем – военнослужащие или работники МВД. Полегло также бесчисленное множество безымянных зэков, оперативно стянутых для ликвидации аварии – но кто их вообще будет учитывать и вспоминать добрым словом? Еще тысячам советских товарищей пришлось в панике срываться с насиженных мест, чтобы начинать жизнь с чистого листа за много километров от родного дома. 23 населенных пункта просто перестали существовать – их элементарно зарыли в грунт, превратив в объекты раскопок для археологов будущего, причем с миной замедленного действия, поскольку радиация никуда не уходит. Сидит там веками, под землей, и ждет своего часа.

Кыштымская катастрофа имеет 6 баллов по шкале опасности из возможных семи. Озерск, Чернобыль и Фукусима – вот трехглавая радиационная гидра современности, сеющая напропалую смерть и увечья. Поначалу пытались замять, образовавшееся радиоактивное свечение, видимое аж в Челябинске, признали аномальным «полярным сиянием», а столб черного дыма от взрыва – мистификацией и происками врагов народа. Тем не менее, масштабы трагедии не позволили утаить произошедшее, к тому же шпионаж забугорных держав тоже не дремал. Повышенная секретность объекта и, как следствие, запоздалая эвакуация привели к непоправимым последствиям. Как для жителей, так и для биосферы.

Еще вспомнилось, как Лена говорила, что деду с бабкой на этом фото не больше 25-ти. Просто невероятно, поскольку выглядели эти двое как аксакалы, прошедшие революцию, голод и две войны. Какую функцию выполняли данные человеки в Озерске, были ли они прикрепленными жителями города или оказались там по служебной необходимости, как удалось вообще пронести оттуда фото, если город был засекречен под семью комиссарскими сургучами, - всех этих деталей Лена не знала. От родной же мамы к ней перешло крайне мало семейных историй и легенд и слишком много – алкогольного наследия и психологических ран. Я бесполезно покрутил фото в руке еще немного для приличия, улавливая флюиды, потом пожал плечами, убрал в альбом и заныкал альбом на место «на долгую память».

Мой топорный замысел, - если и существует некая логика в цепи несчастий, что перечеркнули развитие моего рода, то ее следует искать в династии Лены, - стал обрастать набросками. Что если эти люди на фото, выглядящие, как начинающие колхозные забулдыги, на самом деле – обладатели мощных способностей сливаться с толпой и скрывать свою истинную суть? Именно тех способностей, которые являются ключевыми для разного рода шпиков на гособеспечении. Иными словами, не являются ли Ленины дед с бабкой – секретными военными сотрудниками при должностях и положениях? А то, что молодой возраст, – времена были такие. Я ж глядел «Рожденная революцией», где тупо пацаны взвалили на себя ношу по очистке городов от бандюганов. 58-й год – это махровое время. Сталинизм еще в приоритете в умонастроениях народа, невзирая на хрущевскую оттепель. Полным ходом идет индустриализация, научные изыскания, каких-то три года остается до полета Гагарина, атомная энергетика цветет полным спектром, уже взлетел турбореактивный ТУ-104, уже открылась и работает станция «Мирный». Это вам не тик-токи в интернетах выкладывать; советские атланты, которых скромно именуют товарищами, рисовали будущее с помощью лопаты и транспортира, и целая страна зиждется на их наследии до сих пор. А значит – вопрос кадров насущен, как никогда. Даже в 58-м малолетний пацан вполне мог стать Гайдаром и войти в вековечные анналы. Возраст не имел никакого значения, к тому же человеки на фото явно повидали виды, 25 им или не 25.

Что если им были доступны тайны? Мы каждый раз, снова и снова, пытаемся мерить короткими сиюминутными хрониками, мы ищем ответы вокруг себя, в себе, в своей жизни, мы часто не учитываем такой весомый фактор, как груз поколений. Хотя я сам пенял Лехе Агопову, когда он пытался как-то ранжировать алкоголиков. Когда я был юным и не в пример куролесом, я никогда не понимал этой фразы: дети отвечают за грехи отцов. Мне это казалось дикостью и сущей кривдой. Какие-то церковно-зомбические веяния, в основе своей продуцирующие запои. Но теперь, пожив достаточно и не утратив способности находить логические связи, я вынужден признать, что доля правды в этой максиме есть. Почти все мудачье, которое я помню по детству - всякие неадекваты, бандосы, тираны, психи и абьюзеры, - получили в итоге равноценную судьбу, иными словами – не сложилось. А у кого сложилось – внезапно беды обрушились на их детей, и все вокруг качают головами и недоумевают, и всем невдомек, что причина в том, что батя этого терпилы когда-то в детстве годами травил одноклассника и сломал ему судьбу.

Причем сам об этом даже не помнит! А вот Боженька все помнит: на́ тебе штык в ребро, гнида!

Этот Озерск еще на дальних горизонтах… Какие грехи протянулись из 57-58-х годов вплоть до того дня, когда мы с моим Лешкой беззаботно шагали в сторону дома – он на самокате, я бухой и довольный после удачного примирения с Кандибобером? Искушение обвинить себя и списать все на алкашку оказалось самым легким способом не думать обзорно и зашорило мне мозги. Вообще, пострадали ли предки Лены в той далекой аварии или их обошло? Черт, а я ведь даже не в курсе, какой была девичья фамилия Лениной мамы!

Короче, я думал и думал, раскладывая в голове бессвязные пасьянсы, а потом от безысходности взял, да и позвонил Алиске.

Продолжение следует...

Его номер сохранился в телефонной книге, и я тут же ему набрал.

- Слушаю?

Я вмиг набросал в мыслях его недружелюбный портрет и длинные пеликаньи ноги в брюках хаки, втиснутые в кошмарные армейские боты. На дальних фронтах ничего нового, и Роберт остается таким же отстраненно-небратским, судя по тону.

Я назвал себя, и он меня узнал. Мне, видать, удалось отличиться в череде истеричных и сопливых родственников потеряшек.

- У меня нет новостей, мы свернули поиски еще два года назад,- буркнул Роберт, предупреждая любые мои начинания.- Все вопросы – к полиции. Дело еще не закрыто.

- Я не об этом, - поспешил вклиниться я, а то чего доброго бросит трубку.- Я хотел спросить… Ну, короче, не было ли в моем деле чего-то странного? Чего-то, что топорщилось? Вроде лезет в глаза, но не ухватить. Чего-то такого.

Я ожидал молчания или встречных дознавательных алгоритмов, но Роберт лишь вздохнул и пробурчал:

- Там все было шибко странным. Начиная со странного папаши, который пробухал сына. Вы уж не обессудьте, но говорю, как есть.

- А я и не в претензии. Я виноват, и спорить не собираюсь.

- Я готов принять потерю ребенка. Их теряют тут и там, как фантики, и трезвые родители теряют детей гораздо чаще, чем пьяные. Но то, что память отшибло до утра, - такое мне встречается впервые. Неужели никакого всплеска? Даже позже, со временем?

- Вообще ничего,- признал я.- Пустота.

- И почему ваша жена не позвонила вечером, чтобы проверить, как вы добрались? Она же видела, в каком вы состоянии…

Роберт помолчал, тяжело дыша. У меня создалось впечатление, что он либо тащит на загривке мешок, либо тягает гантели.

- Как правило, бесследно теряются дети в двух случаях,- продолжил он, перекинув мешок на другое плечо, или что у него там было, может, труп.- Их убивают родственники и закапывают хрен знает где. По большей части они все потом колятся, и тела находят, но уже ничего не исправить. Морально устойчивые люди, образованные, думающие - родных детей не убивают. Убивают и калечат их предки-маргиналы, соответственно, логики или умения скрывать улики у них ниже плинтуса. Исключение составляют психопаты. Они могут быть очень умными, их не расколешь никакими средствами. В этом случае улик не остается, дела висят годами, но мы все знаем – все, кто причастен к поиску,- мы знаем, кто виноват. Вырабатывается особое видение. Вот он стоит перед тобой, убитый горем родитель, в фетровом пальто и шляпе с полями, с тросточкой, профессор или общественный деятель, душа компании, любимец публики, непьющий, даже не рыбачивший. Но ты смотришь на него и тупо видишь: он! В их случаях тела детей не находят никогда. Но таких дел – один-два на миллион.

Вторая причина – ребенок сам забредает в какую-нибудь глушь и проваливается в яму, в колодец, в коллектор, под лед, на него нападают собаки или медведи и растаскивают по костям. Если поисковая группа не нашла тело по горячим следам, то можно ждать годами, пока на останки набредет какой-нибудь грибник. Или не дождаться вовсе.

У вас же – другая ситуация. Налицо явное похищение. Дело должно было стать бомбой, греметь во всех сводках годами, но как-то быстро задохнулось. Не исключено, конечно, что сыграло роль всеобщее головотяпство. Я был уверен, что двое подозреваемых – это уже 90% раскрытие. Но ошибся.

- Двое?- Я охренел и замер.- Откуда взялись двое, раньше не было ни одного? Забейворота мне ничего такого не говорил.

- Он и не мог говорить,- хмыкнул Роберт.- Дело о пропаже вел другой следак. Забейворота вел тебя.

- Точно…

- Пить меньше надо,- деловито заметил Роберт.

- Почему тот другой следак меня не вызвал?

- Во-первых, тайна следствия. Во-вторых, папаня нестабилен и может наворотить дел. Его, кстати, поперли недавно из органов – следователя этого. Говорят, за превышение. Но в реале какие-то местные чистки. Он уже не живет в нашем городе, куда-то переехал, так что концы в воду. Это, конечно, никак не связано с вашим делом.

- А то, что ваша организация тоже не сообщила мне про подозреваемых – не странно?- начал я психовать.

- Наша, как вы выразились, организация старается сохранять баланс,- миролюбиво заметил Роберт.- Тайну следствия никто нарушать не будет. К тому же лично я ожидал, что вы с женой поднимете вой до небес в соцсетях, чтобы Бастыркин возбудился. Но вы молчали, и я грешным делом подумал, что у вас самих рыльце в пушку. Либо вас запугали, и тут замешана какая-то серьезная третья сила.

Я решил не накалять в этом направлении и пару раз глубоко выдохнул.

- И что за подозреваемые?- спросил я.

- Тот парень, который нашел самокат вашего сына за городом, рассказывал. Он возвращался с дачи и приметил самокат. А позже он вспомнил, что по пути на дачу двумя часами ранее он видел примерно в том же месте фургон «Газель» и какого-то мужика. Говорит, запомнил, потому что место не стояночное, и он еще подумал, что-то стряслось с тачкой.

А еще там регулярно паркуются для потрахушек, подумал я. Причем в основном несвободные пары. Как по мне, припаркованная тачка на Малой Объездной не такое уж редкое явление, чтобы цепляться за память.

- И что в итоге? Что за мужик с «Газелью»?

- Хрен знает. Номер-то свидетель не запомнил. Так, мазнул взглядом да покатил дальше. Сколько у нас мужиков с «Газелями»? Видимо-невидимо.

- А кто второй подозреваемый?

- Типа он же,- буркнул Роберт.

- В смысле? Не понимаю…

- Вы много знаете людей, которые останавливаются на трассе из-за бесхозного самоката? Или кто запоминает всякие припаркованные «Газели»? А еще там вдоль Объездной гаражные ряды, и наличие на обочине самоката, как и припаркованной тачки, может быть вполне объяснимым. Тысяча человек проехали мимо, и вдруг находится один сознательный… Может, и не было никакой «Газели». Мы знаем о ней только со слов свидетеля, а свидетель сей довольно мутный.

- Погоди!- Я лихорадочно пытался увязать в голове информацию в кокон.- На кой черт ему тогда давать объявление о находке? Зачем привлекать внимание этим самокатом?

- Люди какой только дичи не творят, - охотно пояснил Роберт. - Тем более преступники. Один алкаш убил свою дочь и закопал в лесу. А когда набежали поисковики и менты, то испугался, что запрятал тело недостаточно хорошо. И вот этот гений преступного мира нажрался вечером и пошел перекапывать тело подальше в лес. Просто повел за собой оперов до места преступления и сдал сам себя с потрохами. А тут самокат. Может, чувак хотел перестраховаться с этим самокатом? Поднялся шум, он запаниковал, начал совершать ошибки. Умные преступники только в книгах бывают, в основном это долбени с парой кривых извилин, логики от них не жди. Тем не менее, следователи его пробили, этого наблюдательного водилу, он был чистым. Могли бы нажать посильнее, но тут уже не моя епархия.

Я вдруг впервые задался вопросом: а где самокат? Лешкин самокат? Я смутно помнил, как самокат приобщили к делу в качестве вещдока, но потом его вроде бы должны были нам вернуть. Или не возвращают, пока дело остается открытым? В каких хранилищах осел в результате многострадальный самокат моего сына и где пылится теперь?

- Вы ведь были там,- утвердительно насел я на Роберта.- Вы ездили к свидетелю в тот день, когда наткнулись на объявление. Знаете его адрес.

- Ты опять бухой, что ли?- недовольно огрызнулся мой неблагосклонный собеседник.

- Давно уже нет. Пролечился.

- Все равно, даже не мечтай. Он потом влегкую на меня в суд подаст и выиграет. А если ты ему еще и морду набьешь, мне хана как волонтеру. Меня выпнут из всех сообществ за такие выкрутасы.

- Ты помнишь пожар в детском доме пару лет назад?- спросил я его, тоже переходя на «ты» и стараясь сохранить нейтральный тон.

- Конечно… Все помнят.

- Мой второй сын был среди погибших. Его изъяли на время по глупости, по недоразумению. И тут как раз этот пожар. Поджог. Слушай, Роберт, я не уверен, но какая-то хрень происходит. Во что-то моя семья впуталась, во что-то серьезное и опасное. И у меня ни единого ответа, одни вопросы.

- Звездец!- выдохнул тот и надолго замолчал. Продолжал тяжело дышать в трубку, таща свой непомерный куль на загривке.

- Ты же сам сказал, что следак больше не работает,- взмолился я.- Никто и не свяжет мой интерес с тобой.

Роберт вздохнул.

- Поклянись, что меня не впутаешь.

Я сделал это. Роберт перезвонил мне через пять минут и продиктовал контакты нового персонажа моей истории, Сергея Жильцова. И так уж совпало, что был сей Жильцов жильцом дома по бульвару Космонавтов, где мы с Лешкой угодили в слепую зону и где, по предположению, произошел киднеппинг. И об этом Роберт и вся его команда тоже умолчали в свое время. Он даже сейчас не стал подчеркивать этот факт, предпочтя, чтобы я сам заметил и озадачился еще одним вопросом вдобавок к вороху имеющихся. Хотелось бы послушать умозаключения следаков по поводу данного совпадения, того же Забейвороты, раз уж прямой следователь отчалил по несоответствию, но я сомневался в возможности конструктивного диалога с представителями органов. Особенно теперь, по прошествии времени.

Продолжение следует...

- Да ладно!- Она театрально всплеснула руками.- Поздновато будет.

- В смысле?

- Умер Ленчик,- обрушила она на меня новость.- Нет больше Ленчика.

Она провела меня на кухню, которая обрастала все той же мебелью, что и ранее. Я понуро и подавленно влез за стол. Но помимо шока от известия меня едва не разобрал смех. Это уже реально смешно, все это моровое поветрие вокруг моей персоны. Театр бабки Шапокляк какой-то! Или же я проклятый навеки Медным богом?

Катюха разлила нам чай в замызганные, вовсе не агоповские, кружки, после чего отстраненно поведала мне детали произошедшего.

Деградация Ленчика развивалась по всем хрестоматийным канонам. Некогда оригинально мыслящий, подбухивающий абсент и любое пойло, слоняющийся между витринами в магазине бытовой техники, Ленчик в итоге скатился к законченному солевому наркоману. Начав путь с «травки», он постепенно экспериментировал с кучей всего. Названия ни о чем мне не говорили, я далек от темы наркоманства, за исключением периода, когда хоронили Артемку. А вот Леха Агопа, вероятно, оценил бы вовлеченность Ленчика по достоинству. В конце своего многотрудного поиска Ленчик уперся в «соли», на них и почил в бозе. За то время, пока мы не виделись, пока я одного за другим терял и хоронил своих любимых и родных людей, Ленчик угорал дома, не работая, ничем не занимаясь, прожигая Катькины заработки. Если же отказывала спонсировать, измывался изощренно.

- Однажды он меня связал, примотал голову скотчем к доске, чтобы я не рыпалась, опустил на спину,- равнодушно излагала Катька, а я покрывался мурашками от ее откровений.- Сказал мне, что любит и никогда не сможет ударить. Но если я не дам ему денег, он насрет мне на лицо.

- Ленчик?!- вскричал я. Мне вспомнилось, как у меня дома он ржал над каждой дебильной шуткой и бухался лицом в голые Катькины ляжки.- Да ладно!

- Было и хуже. Это уже был не тот Ленчик, которого ты помнишь. Но ты хоть можешь его помнить нормальным. А я уже нет. Каждый раз вижу только обдолбанную морду. Вспоминаю тот вечер, когда вы нас сняли. Я же не хотела идти никуда гулять, подружка уговорила. И могло вообще ничего не случиться. Слава богу, я хоть детей от него не родила.

Последние полгода жизни Ленчик, разгадав вселенский заговор, активно стремался спецслужб. Координаторов. Он называл их координаторами. Якобы есть группа надлюдей, контролирующая развитие цивилизации только в отмеренном русле. А координаторы – исполнители данного механизма. Раньше координаторы сплошь рядились под церковников, тем самым выведывая тайны людей и вкладывая народу в головы определенную программу развития. Убеждали, как следует себя вести, как думать и даже что чувствовать. Те, кто не велся,- погибали странным образом. Как Леха Агопов, к примеру.

Когда церковь начала терять позиции, встал вопрос о создании силы более могущественной. И такая сила была создана: Интернет. Где человек, как на ладони. Вся его жизнь, вся подноготная, все мысли и тенденции. Ленчик утверждал, что сумел взломать закрытый сайт, через который можно не только наблюдать, но и управлять определенным человеком. Сайт работает на уровне информационно-биологических технологий и связан с информационным полем земли по зашифрованному каналу. На следующий день Ленчика уже заблокировали, однако он успел взломать какой-то там хитрый код, после чего у него открылся третий глаз, как у гребаного ракшаса, или кто у них там сверкал глазом.

Ленчик засветился, и им заинтересовались координаторы. Дальнейшие подвиги Догадова напоминали крепко сбитый триллерок. Он втемяшил себе в голову, что воздействие на людей извне происходит на основании биометрических данных, собранных камерами мобильных телефонов, ноутов, компьютеров, уличными камерами, камерами банков и прочих учреждений. Он же в свое время бытовой техникой банчил, знал че-почем - хоккей с мячом. Сначала Ленчик начал заклеивать «око Саурона» у всех домашних устройств. Потом стал замазывать свои воинственные очечки какой-то дрянью, типа гуаши, оставляя крошечные щелочки для глаз. В аккурат, чтобы монитор помещался. И натыкался потом на углы и на Катьку, собирая и раздавая шишки. Зато ему удавалось исказить свой биометрический портрет и не поддаваться влиянию координаторов, пускай от постоянного прищура он и превратился в кривоватого подслепыша.

Однажды Катюха забурилась в ванную и застигла там Ленчика, глубокомысленно примеряющего лезвие ножа к своему лицу. Он сказал, что если сгладить черты лица физически, координаторы заманаются его зомбировать. А если срезать лицо, то он будет им неподвластен на веки вечные. По глобальному звездецу это явно перевешивало фекальное насилие, и Катька твердо уверилась, что нужно линять. Ленчик ведь не остановится на достигнутом, если покромсает себе морду. Обычно таким людям снисходит озарение и истовая потребность спасать других. Особенно тех, кто поближе.

Но осуществить исход Катюха не успела, потому как Ленчик вскорости исполнил свой собственный. Итоговый и загадочный. Так-то он почти не выходил из дома, только за дозой и в магаз за сладостями, которые составляли 80% его рациона. А потом – юрк! – и назад до хаты, пряча морду в капюшоне, чтобы координаторы не словили его по спутнику или через беспилотников. И вдруг канул. Вышел из дома в очередной раз по своим шпионским нуждам, и нет его. Нашли на следующий день за городской чертой, всего покромсанного ножом, при этом ни одной смертельной раны. Умер от потери крови. И ножа нигде нет! Характер ранений плюс Катькины показания свели дело к психозу и паранойе, вызванным злоупотреблением наркотиками, и как следствие – к помешательству и самоубийству. Отсутствие ножа объяснялось многочисленными поверхностными ранениями, после которых Ленчик мог вполне колобродить по местности, посеяв нож в дальнем овраге. Не объяснялось, каким макаром пугливый и догадливый Ленчик Догадов вообще оказался за городом и откуда взял нож, ведь все домашние ножи оставались в домашних же ножнах.

- Я, блин, поверить не могу! - искренне вскричал я, еще раз прокрутив в мыслях прежнего Догадова и его ироничные очечки.

- Предки его до сих пор меня терзают. Пытаются ответственность на меня повесить. Типа это я его довела. Тоже не верят. Я ж его прикрывала до поры до времени.

- Значит, ты теперь одна,- пресно прошамкал я, чтобы хоть чего-то прошамкать.

- Не засижусь!

- Так-то да, согласен. Ты молодая еще, все сложится. Всхуднуть только не мешало бы.

- Звездец ты галантный!- окрысилась Катюха.

- Ну, я так…- Я не стушевался, потому что витал в дальних областях. Если точнее, я думал о Лехе Агопове, который поначалу тоже вещал о программах и теориях заговора, а потом внезапно преставился.

- Ты вообще какими судьбами?- спросила Катька таким тоном, каким намекают на честь и нехватку времени.- Опять курнуть захотелось? У меня есть, кстати? Будешь? Помянем Ленчика его же зельем.

- Не…- Потребовалось мощнейшее усилие, чтобы преодолеть острую тягу накуриться с Катькой вдрыбаган. Но я точно знал, что любое изменение сознания снова приведет меня к рюмке. Мы уже проходили с Катькой этот этап, когда после туалетного секса я бесславно завершил мучительную попытку №2. Почему я продолжал держаться трезвым? Что в моей гребаной и ущербной жизни было такого, чтобы держаться за нее? Вероятно, подсознательно я надеялся, что вернется Лена. Когда мы выздоровеем и избавимся от демонов поодиночке.- Я к Ленчику по старой памяти.

- Ко мне не хотелось по старой памяти?- ехидно намекнула Катька, но я состряпал непонятки, и она надулась.- Как сам вообще?

- Я тоже теперь один. Лена ушла.

- Чепатый мафон! – произнесла Катька коронную фразу мужа, и меня резанула короткая ностальгическая боль.- Давно пора. Вы же с Ленчиком два сапога пара.

- Может, и пара,- не стал я возражать.

- Дети с кем?

Я напрягся. Так-то я уже допетрил, что Катька не в курсах о моей судьбе. И неудивительно, ей своей поломанной хватает.

- По-разному,- уклонился я от острой темы.

- Видела, кстати, на днях твою тещу. Она мне ничего про ваш развод не говорила. Тоже чет темнила и молола всякий бред.

- Кандибобер?!

- Угу…

- А ты откуда ее знаешь?

- Ну в смысле, родной? Мы ж на свадьбе у тебя были. Она мне в первую очередь посоветовала сиськи не выставлять, у меня платье с вырезом было. Но потом, когда ты начал тосты гонять и отплясывать по пьяни, все мелочи забылись, ты остался гвоздем программы на долгую память.

- Только не на мою,- буркнул я невпопад.

- Я так поняла, не любит Лену ее мачеха.

- С чего ты взяла?

- Говорю же, несла какую-то чушь. Типа Лена алкашка и всегда ею была. Но я-то помню, что она пила мало. Вы с Ленчиком ужирались в хлам, ну я могла иногда увлечься. Дело молодое. Я просто машинально начала ее защищать, и тут эта краля выдает: а ты знаешь, что мы даже ее в реабилитационный центр хотели поместить? Правда, что ли?

- Нет.- Я помолчал.- Не правда.

- Вообще дикость какая-то. Мне, почти незнакомому человеку, бренчать о таких вещах. И какой смысл ей мне врать?

А вот это вопрос номер один на повестке дня! Сместивший все прочие загадки, включая Леху Агопова и Леонида Догадова. Все-таки мозги у меня копченые, до проницательности Агопы мне как до Ибицы. С чего я вообще взял в своих аутомазохистских измышлениях, что причина моей злополучной судьбы во мне или в моих родичах? Что если червоточина именно в родне Лены? В Кандибобере, например? В Степане Антоновиче? В гребаном Димарике или в его жене Римме? В самой Лене? В ее родной матери, которая по пьяни могла натворить таких чудес, что хватит на десять поколений?

Продолжение следует...

Она говорит рублеными фразами: создается ощущение, что предложения изначально предполагались длиннее, но где-то на полпути маршрут перестроился.  Мы курим с ней возле шикарного кафе под названием «Филини» на Первомайской, в котором мы, члены группы, устроили поминки безо всяких спиртосодержащих основ. Поминальная трапеза ограничилась чаем и пиццей, но аппетит сегодня почти у всех отшибло напрочь. Это всегда боль и шок – потери в рядах. Смерть товарища по «АА» пробегает поминальным звоном по остальным, толпящимся в условно трезвой очереди ко Всевышнему. Многие ездили перед этим на кладбище, но я не ездил. В моей жизни хватало похорон.

Недавно прошел дождь, и теперь солнце активно выпаривало улицы. Народ тщательно обходил лужи, выделывая пируэты. На Алиске – черный кардиган и черные брюки. Ростом она немногим ниже меня, а когда на каблуках – почти вровень. Отметка настоящей дылды, ведь во мне так и осталось два метра; растворение в запоях многих килограммов на скелете не отразилось. У нее нос с горбинкой и на левой щеке – шрам. Она его особо не стремается, но ни разу на собраниях не упомянула, откуда он. Что ж, шрамы – излюбленные аксессуары нашего брата. Моя левая рука подтверждает реакцией на тот же дождь.

- Лешка говорил, вы с детства знакомы?

- Околачивались дворами.- Я пожал плечами, разглядывая вывеску ювелирного центра напротив. Я часто замечал этих двоих, Леху и Алиску, шушукающихся перед или после собраний. Поэтому спросил прямо:- Вы встречались?

- Мы не спали, если ты об этом. Так вышло, что моя спонсор забухала, когда я была на 4-м шаге Программы. Автоматом никого не нашлось, кто бы ее заменил. Прерываться на 4-м шаге чревато, так сам окажешься на стакане. Лешка довел меня до 10-го шага, хоть у нас и не приняты межполовые отношения. Но выбора не было. Сначала мы договорились, что поработаем временно, но потом втянулись и поняли, что у нас контакт, и нет смысла опять все переиначивать.

Она покосилась на меня и предложила:

- Пойдем в машину, там поговорим.

Ее тачка стояла неподалеку от кафе, старенький Логан с механической коробкой. Мы влезли внутрь, и я почувствовал себя уютно. Тут можно было курить, о чем уведомила Алиска, и я тут же сделал это, тщательно прикрывая при этом обломки зубов.

- Так о чем вы говорили?- спросила она.

- Леха делился со мной теориями про бухло,- уклончиво ответил я, не зная, насколько Алиска в теме.

- Он был уверен, что алкоголики – неизбежные отходы человечества,- заявила та.- Как с атомной промышленностью. Людям необходима атомная энергия, люди с удовольствием ею пользуются, но люди не хотят знать, куда деваются радиоактивные отходы. А мы ведь не в космос их отправляем, закапываем где-то тут, у себя под боком. С алкоголизмом – такая же петрушка. Люди не хотят париться по поводу забулдыг, не хотят смотреть в их сторону. Потому что по сути своей алкоголь необходим человечеству. Как свет или огонь. Лешка предполагал, что в основе алкоголя лежит некая программа на информационном уровне. Которая при правильном употреблении должна усиливать связь с Космосом. Почти нет на планете человека, который бы хоть раз не отведал бухловатого. С алкоголем устанавливаются некие внутренние настройки. Однако те, кто не знает меру, превышают порог полезности. И то, что должно помогать, убивает. Все настройки разом сбиваются, человек уже не в состоянии самостоятельно выпутаться. И только Программа АА создана таким образом, чтобы нейтрализовать негатив от бухла. Других объяснений чудесам, которые творит программа «12 шагов», просто быть не может.

- Получается, мы – спасители человечества,- без особой радости подытожил я. В памяти мелькнул самокат моего сына, и я испытал резкую боль в сердце.

Алиска не ответила, и какое-то время мы курили, созерцая зеленую аллею вдоль Первомайской, по которой мы в незапамятные времена так любили колобродить с Ленчиком. По исповедям на собраниях я был в общих чертах осведомлен, что она собой представляет. Алиска в смысле, а не аллея вдоль Первомайской. Ей под сорок, никогда не замужем, без детей. Ходит в спортзал, промышляет дизайном интерьеров, в основном специализируется на квартирах, работает на фрилансе со свободным графиком. В отличие от меня, кушающего водку наравне с хлебушком и возглавляющего когорту функционально-бытовых алкоголиков, Алискину функциональность периодически отшибало напрочь. Она принадлежит к тем алконавтам, которые теряют любое разумение и тормоза, даже если первая капля всего лишь упала им на нос, и чередуют периоды запоя с ожесточенной трезвостью. Ей довелось испытать все прелести безумия, которому подвержены чувствительные персоны.

Как и Леха Агопов, Алиска дважды попадала в автоаварии. Прежде чем она научилась не реагировать по телефону на служебные звонки, она похерила себе кучу перспективных заказов, а однажды даже по пьяни умудрилась набить заказчику морду! Редкий запой обходился без барагоза с ее стороны, однако положение риз ничуть не придавало ей сил и ловкости, а с точностью наоборот. Плюс ко всему в партнеры по рукопашной Алиска чаще выбирала мужиков, так что и отхватывала люлей по уставам домостроя, а потом шкерилась дворами и за черепашьими линзами. Дважды она подвергалась групповому избиению, однажды – групповому изнасилованию. А еще она перла алкашку из магазинов. Смысл платить за будущую мочу? Ни разу не попалась. Ей везло.

Очухавшись и проблевавшись, Алиска с сумасшедшей яростью начинала наверстывать упущенное. Перед кем могла преклонить голову – преклоняла, рассыпаясь в извинениях и клятвенно уверяя, что больше никогда так не будет. Шла в спортзал, быстро возвращала форму. Заключала договора, руководствуясь правилом: никогда не говорить «нет». Даже если работы и без того громадье. Сидела днями и ночами без сна за своим ноутом, вырисовывая шторы и светильники, всякие потолки и карнизы. Ныряла с головой в любовные романы с правильными кентами, обладателями позитивных характеристик и знаков отличия на лацканах. Подавляла при этом зевки и рисковала умереть со скуки, но упорно и истово верила в спасение именно через такие сердечные связи. В результате срывалась на какой-то истеричной ноте, перечеркивая все, чего достигла. Чтобы в следующий раз прыгнуть выше, а потом – еще выше. Долгое время Алиске удавалось сохранять ритм «два шага вперед, один назад». Ей по-прежнему везло.

Как и в моем случае, везение закончилось с треском. Во время очередной аварии погиб человек. Виноваты были оба, однако Алискино опьянение перевесило чашу весов, и она отправилась на долгие два года в колонию-поселение. Отделалась, впрочем, всего годом и вышла по УДО. Так что мы с ней оказались побратимами в плане уголовки, и стоять нам на одной ступеньке на Страшном Суде, отвечая за содеянное. Вернувшись из колонии, Алиска сделала выводы и ни разу больше не садилась за руль пьяной. Но если вы думаете, что она бросила пить, то вы ни хрена не поняли в этой жизни.

- Я поспрашивала соседей,- сообщила Алиска.- Лешкиных соседей. Менты никого не опрашивали, и вообще никакого дела не заводили. Перепив тут налицо, так что без уголовки. Но я потом пришла и порасспросила.

- А зачем?- удивился я.

Она нервно передернула плечами, и ее объемная грудь колыхнулась. Наверное, в прошлой жизни это показалось бы мне сексуальным. Но с некоторых пор большинство эмоций во мне претерпело дистилляцию.

- Он уже несколько лет не пил. Ты видел глянец у него дома? И к своей жизни он относился ровно так же. Зациклился на совершенстве, и любил себя такого, любил трезвого, даже вычурного. Возможно, между нами что-то могло проскочить, мы оба несемейные. Но Лешка не хотел отношений, избегал их. Он боялся, что в отношениях может потерять свое совершенство, сойти с пьедестала. И как результат снова присядет на бухловатого или схватится за шприц. Он тщательно отслеживал себя и не хотел возвращаться к прошлому. Он не мог просто так напиться, ни с того ни с сего. Если вдруг стряслось что-то серьезное, он мог позвонить любому из наших и каждый бы его поддержал. Но он никому не звонил. От всей истории тянет какой-то подставой.

- И что соседи?

- Говорят, видели его накануне. Два каких-то бородатых кренделя выгрузили Леху из машины возле подъезда. Он уже был бухим, шатался. В руках пакет, в котором знамо чего.

- Бородатые? Чеченцы что ли?

- Я хрен знает, чеченцы или таджики. Какие-то кавказцы. Но он не дружил с кавказцами, я бы знала. Или это случайная встреча? Или познакомились в баре? За каким чертом они его довозили, если просто малознакомые? По доброте душевной?

Она посмотрела на меня.

- Ты же знаешь, Леха продвигал разные странные темы. Он пытался откопать причины подавляющей лояльности к алкоголю во всем мире. Но он не просто бурчал на собраниях группы. Он встречался с наркологами, беседовал. И даже пытался пролезть в администрацию города со своими неудобными вопросами. Что если он залез в область, куда залезать не следовало?

- Заговор?- Я вдруг понял, что голос у меня охрип.

- Может, и не заговор. Может, дело вовсе не связано с алкоголем, а элементарное взяточничество и халатность. Я не знаю, какие вопросы он задавал. Но не могу избавиться от ощущения, что его как будто убрали с глаз долой.

Мы обменялись с Алиской номерами телефонов, после чего отправились каждый в свою сторону. Она предложила меня довезти, но я отказался, мне нужно было проветрить мозги.

- Своей машины нет?- спросила она.

Я ухмыльнулся.

- Даже прав нет. Не с моей жизнью колесить.

Она кивнула, а я лишь запоздало понял, что своим ответом мог дополнительно кольнуть ее в больное место, которое навеки воспалилось после аварии со смертельным исходом.

Я шагал домой по свежему, омытому недавним дождем городу, и размышлял над тем, что услышал. Я вновь думал о том, как опереточно сложилась моя судьба, что я претерпел такие психологические травмы и океан боли, подобающий Достоевскому. Я ведь был уверен, что это наказание за мое пьянство. Но бухариков вокруг – пруд пруди, а функциональных забулдыг – прорва. И у них не воруют детей, их сыновей не сжигают заживо в детских домах, и даже жены от них не уходят, терпят с крошащимися, сжатыми челюстями. Но если убрать «бухловатого», как любит выражаться Алиска,- где в моей жизни соразмерный грех? Или в жизни моих предков? Кроме как кражей меди с территорий обращавшихся в руины предприятий я ничем не могу порадовать уголовные хроники. А батя всего лишь подстрелил голубя…

Одна фраза Алиски свербила постоянно фоном. Леха Агопов по кличке Агопа полагал, что в алкоголе заложена некая информационная программа. А кто у нас впервые начал буркотеть о странных заложенностях и программах? Еще до всего, что на меня обрушилось? Верно, Ленчик Догадов.

Продолжение следует...

Продриставшись, лезли в душ, отмокая, в целях экономии времени, вдвоем. Это были странные процедуры, наполненные гнетущим молчанием и попеременно-тяжелыми вздохами. Посещение же душа в одиночку сопровождалось правилом открытых задвижек на дверях, поскольку именно под горячей водой шансы словить карачун взметались до небес, и страхующему необходим был немедленный доступ в ванную, чтобы успеть что-то предпринять. Примерно на этом этапе начинался тремор, но мы к нему быстро привыкли. Трясет и трясет, и фигли, алкаша за мусоркой тоже колбасит – жив же! Сигарету прикурить координации достанет, а маячившая в перспективе опохмелка придавала надежд. Соскребя с тела липкую утреннюю слизь, мы отправлялись на кухню, где с разным успехом запихивали в себя сухой опохмелятор из сигарет, Дошика и копченой колбасы. Снова минералка, снова – туалет, срач и блева. Когда устаканивалась уверенность, что желудок не будет исторгать кишки хотя бы в пределах часа, мы с Леной выбирались в свет.

Посленовогодняя зима достигла температурного минимума, наши блуждания обходились без палева: напяливали на головы капюшоны, испитую морду – в шарф или маску, и – айда-киттек бесцельные круги вокруг квартала. Будь мы поодиночке, никакая сила в мире не выволокла бы нас из дома в таком состоянии. Но вдвоем мы как-то ухитрялись мотивировать друг друга. Соседи к этому времени в большинстве сваливали на работу, так что обходилось без свидетелей. Наш с Леной унылый, однообразный интерес сосредоточился на прогулочных рекордах: каждый раз мы старались шлындить подольше, чтобы оттянуть опохмелку и побыть трясущимися, но людьми. Иногда нас хватало на час. Но как-то раз мы колобродили целых четыре часа, и в магазине потом я не смог приложить банковскую карту к терминалу, настолько у меня тряслись руки и плыло в глазах. Я попросил это сделать продавщицу, сославшись на проблемы со здоровьем.

Мы возвращались домой и переходили к ежедневным размеренным бухлотрадициям. Водкалар, пиволар. Винище по-прежнему в тренде. Поначалу вакантные места в рядах конченных маргиналов приводили нас в трепет, мы старались заниматься вялым хозяйством и сохранить видимость культуры. Забрасывали в стиралку вонючую одежду, говняное постельное белье, проводили нехитрую уборку. Затем заваливались в постель и тупо просматривали сериалы, которые наутро выветривались из памяти начисто. Фрагментарно вернулся секс. Он был редким, безрадостным и тусклым, идеально примитивным, сизым, без малейшей искры; колючим. Бесконечное количество раз за вечер я выскакивал в магазин за дозаправкой и за минералкой на завтра – одна категория бутылей кучковалась в одном углу комнаты, другая – напротив. Вскоре водка совсем ушла из рациона - она быстро глушила и снимала симптомы, но и быстро же выветривалась, так что мы налегали на пиво, винище, а еще я взлюбил портвейн «Три топора». Какое-то время я старался не радовать визитами один и тот же магазин, расходуя наличность равномерно по местности и торговым площадкам. Потом забил и стал ходить, где ближе.

Лена не стала возвращаться к трудовым будням, написала заявление по собственному, еще находясь на больничном. Я все-таки сдал мамину квартиру армянской семье, ведь мои опасения насчет развода отпали. Также наладил регулярное посещение уголовно-исправительной инспекции. Через полгода еженедельные отчеты сменились ежемесячными, и я внес правки в телефонные памятки, без которых забывал все на свете, поскольку в первую очередь в горлышко бутылки проваливается память. Альбина Наилевна пошла на повышение, ее сменила улыбчивая и бодрая Гузель Исхаковна. Так что я был избавлен от конфронтации с Альбиной, которой тогда нагрубил по телефону и обвинил в смерти сына.

Периодически мы с Леной устраивали так называемые разгрузки: вызывали на дом частного нарколога с системами и таблетками. Соблюдали очередность, одновременно не капались. Пока отходил один, второй наблюдал и бдел, насколько это возможно. В основном ритуалы проходили ровно и без каких-либо эксцессов, только однажды наркологи, пользуясь неопытностью, раскрутили Лену на несколько лишних тысяч, пока сам я лежал под иглой и почти невменяемый. Несколько дней после капельницы удавалось сохранить трезвость. Для меня это были адские дни, один чернее другого. Я не плакал, когда похитили Лешку, я не плакал, когда сгорел Артем; и я не мог плакать до сих пор. Я пытался спрятаться в тревожный сон, наполненный видениями птиц с человеческими лицами, говорящих камней и марсианских боевых треног, но не мог спать больше часа за раз. А когда просыпался, первое, что мне хотелось: схватить нож и завершить битву с венами и сухожилиями, теперь чтобы уж наверняка. Полагаю, Лену корежило аналогично. Скорейшее возвращение к спиртному немного притупляло нашу боль, а утренняя борьба с абстинягой наполняла жизнь какими-то осмысленными процессами.

Выворачивая весь этот кошмар перед Лехой Агоповым, я все ждал от него главного вопроса. Он мне его так и не задал, но вопрос долбился, как назойливый полу-татарин Ленчик Догадов: на кой хрен мы жили? Для чего? Чего мы с Леной ждали, зачем цеплялись за жизнь, зачем устраивали эти утренние прогулки, чтобы немного прийти в себя, зачем вызовы наркологов? Чтобы – что? Потому что были уверены, что на таких сценах спектакли не заканчиваются, и финал – еще впереди? И прежде чем уйти, мы хотели досмотреть водевиль до титров? А уж затем спеть знаменитое «мерси боку» под грохот оваций или под гробовое молчание, как уж пойдет?

Красивый ответ. Но лживый. Правда в том, что наши мысли вовсе не распространялись дальше магаза и послеобеденной опохмелки. Ни о каких сценах и финалах мы не думали вовсе. А после первого же глотка мысли в голове становились похожи на сопли. Мы послушно катились под откос, переплюнув распиаренного Иова с его лживым смирением. Вот они, настоящие мученики-страстотерпцы – все те, от которых вы спешите отвести взгляд. Моральные уроды с перекошенными сизыми мордами, норовящие вытянуть из вас полтинник, напоминающие своим видом о том, что есть падшая жизнь, есть поломанные судьбы. Никакая это не болезнь – то битва между Богом и Демоном в каждом конкретном алкоголике, а сам он – лишен выбора, он разменная монета в этой игре. Проглядывая в голове снова и снова свою жизнь, начиная с расстрела отца под стенами мэрии, я не вижу для себя альтернативы, не вижу другого пути. Как и для Лены. Нам оставалось лишь вскакивать засветло от шарашившего по башке артериального давления и метаться по дому в поисках алкозавтрака, к чему и свелись в результате все наши потуги хоть как-то контролировать запои. Мы стали окунаться в бухло с первыми петухами, забили на ванну, на стирку, выходили из дома как есть – опухшие и вонючие, пачкали нижнее белье и забивали на это болт.

Дважды меня основательно проглючивало, и при всем желании я не могу выковырять из этих эпизодов хоть крупицу юмора, как мне это удалось после инцидента в «обезьяннике» с глухим «сержантом». Поздней весной, когда на улицах установилось тепло, я привычным образом выволокся ввечеру из дома и затрусил в ближайший отдел нужных емкостей, чтобы залить бензобаки. Затарил две «сиськи» «Чешского», предполагая, что их мы с женой прикончим в самое кратчайшее время, и до 23-часового рубикона я успею еще раз отовариться - в расчете на остаток ночи и на утренний сугрев. А по пути назад меня вдруг люто одолела саможалость, я провалился в тщетность бытия и решил на этом полустанке завершить свой кругосветный вояж. Подцепил покрепче пакет с пивом и отправился самоубиваться куда глаза глядят.

Куда уж они там глядели, мне неведомо, зато в голове четко пульсировала идея утопления. Река Белая протекала всего в паре километров от города, и я навострил свой угашенный перископ в ту сторону. Огромное количество народу спешило с работы мне навстречу по вечерним улицам, и я плелся хмельной, наперекор людскому потоку, роняя по дороге слюни жалости к самому себе. Пакет с пивом долбил по ноге, и за каким чертом я продолжал его нести, если вдруг собрался свести счеты с жизнью, я не знаю. Для сподручности, видимо. Потом городские улицы закончились, и я ступил на дорогу, ведущую к городскому пляжу.

Это последнее, что я помню перед долгим провалом.

Когда мозги прочистились в следующий раз, я по-прежнему брел к цели, но к тому времени мой испорченный навигатор увел меня сильно в сторону, так что я угодил в лесополосу. Я продирался сквозь ночной строй деревьев, спотыкался о корни, уворачивался от веток, скользил на бурьяне и при этом матерился, как матрос на необитаемом острове. Пакета с бухлом при мне уже не было, загадка его исчезновения, уж увы, не претендовала на мировую, чтобы ее расследовать. Вскорости за ветками я различил журчание, и, обрадовавшись близости развязки, припустил. Однако полноводный и величественный вид ночной Белой мгновенно выветрил из головы всю дурь. Река меланхолично журчала и поблескивала в свете луны. Я покурил какое-то время на корточках у края воды, кренясь то влево, то вправо, хватаясь при этом за низкие кустарники. Топиться в таком великолепии мне показалось довольно мутным и унылым занятием, я загрузился, надулся и зашагал в противоположную сторону наощупь.

Пауза; затем следующая картинка: я, совершив невообразимый вираж, выхожу к городу со стороны района Мусино, напичканного малоэтажными частными застройками с огороженными палисадами и дворами. Теоретически мне достаточно было потратить четверть часа, чтобы пересечь этот район и выйти к высоткам, однако что-то в ту ночь мне яростно не фартило. Я полоскался мимо глухих домов с погашенными окнами, сопровождаемый вялым бреханием собак, держа курс строго прямо, достигал тупика в виде дикороса или какого-нибудь забора, разворачивался, переступал на параллельную улицу и искал счастья уже там. Внезапно пошел дождь, чем окончательно спутал мне маломальские ориентиры, я продолжал метаться от улицы к улице, от дома к дому, не в силах найти лазейку. Сначала мне это казалось забавным, потом я психанул, не беря в толк, каким искусством ниндзя нужно обладать, чтобы умудриться заплутать в районе из шести улиц. Под конец я не на шутку взволновался. Дождь припустил, температура воздуха падала все ниже, я вымок до нитки, и топливо внутри меня уже не грело и почти выветрилось. Почти да не почти, выход я так и не мог обнаружить. Сбоку от многих калиток стояли деревянные скамейки, и я с трудом преодолевал искушение прилечь передохнуть. Без пяти минут самоубийца вдруг начал трусливо кумекать, что моментально заснет и заработает переохлаждение, а то и сдохнет.

В сердцах я вынул мобильник и врубил музыку на всю громкость, надеясь привлечь внимание дополнительных персонажей, но привлек еще больше собак, которые раскудахтались и начали передавать сообщения. Надежда на то, что на крыльцо из дома выйдет полуночник, чтобы поинтересоваться, кто тут гремит на весь район, не оправдалась. А потом я подумал, что имею все шансы нарваться на чью-нибудь пулю, как на того Ебанько, от которого мы линяли с Эльвирой Рафаэльевной. Или кто-нибудь выпустит за ограду своего добермана, истосковавшегося по играм, и тогда мне исключительно кабзда. Я выключил телефон, и вновь провалился в небытие.

Дальнейшее: я еле волочу ноги посреди пустынной проезжей части, все-таки вырвавшись из своего Вивариума однотипных дома-клише, мокрый, с замызганными по колено джинсами, всклокоченный и все еще пьяный. Из последних сил я пытался определить работающие в ночи киоски с теми торговцами, которым Аллах запретил следовать кодексам РФ. Раз уж мое утопление сорвалось, время вспомнить о цели моего выхода из дома. Я только теперь осознал, что за все время моего продольно-поперечного марафона Лена даже не позвонила и не написала смс. Но когда я вернулся, все-таки загрузившись пакетами с бухлом, я застал ее спящей.

Второй раз у меня перемкнуло, когда я брел ночью мимо ресторана «Алладин», что на Бульваре Юлаева. Каким ветром меня туда занесло, без понятия, но смею предположить, что, как обычно, вышел за припозднившейся опохмелкой и решил вспомнить молодость, накрутив пару десятков километров по городу. Возле ресторана толпились братки разной степени быкливости, заявляя о себе широкими жестами. С точки зрения репутации не самое благопристойное место, частенько мелькающее в криминальных сводках. Я не собирался задерживаться рядом, я всего лишь шел мимо и бросил беглый взгляд на вход. И в следующую секунду я вдруг понимаю, что следак был прав: местные авторитеты похитили моего Лешку и содержат в плену именно там, в «Алладине». А потом они же выкрали Артемку из детского дома, и чтобы скрыть улики, устроили поджог. Оба моих сына заточены в подсобке за кухней, куда не проникает солнечный свет.

Я не в курсе, сколько я успел сломать носов, рук, челюстей и пальцев, пока меня не убаюкали. Боль и страдания, щедро заливаемые алкоголем и нарывающие изнутри, взорвались, забрызгав все вокруг кровью и гноем. Я бил, рвал, кусал, топтал и выл. Я смутно помню отлетающих от меня всполошенных не на шутку чуваков. Даже травмированная рука не помешала мне почти добраться до ресторана, чтобы продолжить крушить все внутри. Но перед входом меня вырубили чем-то тяжелым по башке. Очнулся я через несколько часов весь в крови на асфальте неподалеку от ресторана. Меня знатно размотали, подняться на ноги удалось только с третьего раза и по стеночке. Я поплелся назад, недоумевая, с чего я вдруг взял, что мои дети живы. Нет, они умерли – я убил их. Что бы там Лена ни вещала за грехи, я продолжал считать себя ключевым кандидатом в ад. Я заскочил в знакомый киоск за пивом, после чего забился в конуру зализывать раны. Легко отделался: кроме выбитых зубов ни одного перелома, сплошь ушибы и гематомы. Правда, неделю после этого ссал кровью, но потом само собой перестало.

Состояние потерянного и угашенного мракобеса не сильно способствовало тому, чтобы различать оттенки серого. Иными словами, я не могу припомнить каких-либо странностей в поведении Лены, который могли бы намекнуть на то, что произошло позже. За исключением того, что жена спивалась с ускорением 2g, а я подтягивал из магазина бухло, и она подтягивала изредка. Мы балансировали на самом краю, когда еще озадачиваешься такими мелочами, как умыться перед выходом или приобрести непроницаемый беспалевный пакет в магазине, но уже чаще и чаще забиваешь на затасканное нижнее белье или душ. Нам почти никто не звонил, и мы никому не звонили тоже. Друзей у нас не было, родня либо умерла, либо открестилась; какие окраины бороздил сейчас Ленчик Догадов в своих кумарных глюках, я не знал.

Остался в памяти единственный сумасбродный поступок: Лена напилась и позвонила мачехе. Уж не знаю, о каких материях они толковали: я ушел в другую комнату, бывшую некогда детской, чтобы не слышать. Анна Витальевна утратила в моем сознании статус Кандибобера после исповеди жены, когда я узнал об алкоголизме ее матери и о родном брате. Дикие выкидоны тещеньки уже не казались мне столь абсурдными, как раньше. Пусть это были кривые, топорные и чулочные выкрутасы, но все же замешанные на неких благих намерениях. Четверть часа я проторчал в бывшей детской, разглядывая обе по-армейски заправленные постели и сваленные в углу игрушки, чувствуя лишь усталость и пустоту. Среди игрушек мой взгляд выхватил одного-двух солдатиков из мастерской дяди Романа. Когда-то он одаривал ими моих детей, и при воспоминании об этом я преодолел очередной болевой порог.

После разговора с мачехой Лена три дня ходила тенью. Почти не пила, лишь прикладывалась время от времени, чтобы сбить тремор. Я не лез в душу, ожидая подходящего времени и нового откровения. Но дождался вовсе иного. Проснулся как-то засветло по хмельной побудке, которая точностью могла посрамить петуха, и обнаружил, что дома никого нет. Почему-то я понял это сразу, едва разлепил глаза, а позже обнаружил записку на видном месте.

Прости. И не ищи меня.

А еще дома не хватало чемодана, части ее вещей и почти всей нашей наличной заначки, рассованной по углам. Повинуясь импульсу, я разорвал записку на мелкие клочки и спустил обрывки в унитаз. Сам не знаю, почему я вдруг ополчился на бумажку и не сохранил ее как последнее напоминание. С того момента и до сего дня я уже больше не видел Лену.

Конечно же, она не вернулась к предкам, о чем бы там не состоялся их разговор с Анной Витальевной. Не вижу я в Кандибобере персону, способную безусловно распахнуть сердце. Степан же Антонович ака Крякало – типичный созик, как их называют в нашей посталкогольной среде, иначе – созависимый. Человек с абортированной этикой и перепутанными полярностями, и не достанет даже стишков Маяковского, чтобы восстановить в нем баланс между «хорошо» и «плохо». Для него Анна Витальевна по умолчанию будет спасительницей, а родная дочь – презренной дщерью. Печалька жизни заключается, помимо всего прочего, в том, что зачастую наше спасение – в совершенно посторонних людях. Усмановы знают!

Слушая «Норму» Винченцо Беллини, куря на балконе после нескольких литров пива, мне нравилось мечтать, как Лена сжигает свою жизненную рукопись в реабилитационном центре, после чего разворачивает на кульмане чистейше-белый ватман. Снимает квартиру в новом городе. Обязательно в крупном, ведь там легко затеряться, и риск столкнуться с прошлым минимальный. Новая работа, новая жизнь. Ипотека. Новые отношения. Возможно, очень скоро мне придет в Госуслугах уведомление о том, что Лена подала на развод. Мне будет больно, однако анестезирующая сила «родимой» всегда способствует отмиранию прошлого. Статья №4 Алкогольного Кодекса Российской Действительности.

Смысл выдерживать паузы до обеда окончательно утратился, так что бухал я бесперебойно, как хорошо смазанный агрегат. Строгость моего графика могла посрамить любого офисного карьериста. Я по-прежнему не мог выдавить ни слезинки, хотя и слушал дни напролет печальные композиции, а вот из фильмов предпочитал трешатину. Готовил спустя рукава, в основном обходился полуфабрикатами, проталкивая куски между остатками зубов, выбитых у «Алладина», которые я, конечно же, не потрудился отремонтировать. Прогулки давно перестали прельщать, барражирование района Мусино до сих пор мне аукалось в снах, я ковылял лишь до магаза, максимум – до скамейки на улице Ленина, чтобы четверть часа позалипать на солнышке. С меня сняли судимость, но это случилось, как в дымке. За окном менялись дни, месяцы и времена года, я же продолжал отстраненно созерцать мечущийся вокруг меня мир в полном одиночестве. Никому не звонил и не общался даже с Ленчиком Догадовым.

Минул год; я доковылял в перманентной прострации, ни много ни мало, до следующей весны; там я и достиг своего предела прочности. Я вдруг вспомнил отца: он ведь так и не смог довести до конца начатое. Потопал в мэрию, ныне именуемую администрацией, чтобы учинить теракт и уйти с помпой. Тогда, на перепутье между стаканами, я вдруг понял, зачем он это сделал. Чтобы продемонстрировать мне путь! Все в жизни связано, и таким образом батя дал сигнал мне, непутевому сыну, терзающемуся в подвешенном ожидании непонятно чего. Вот достойнейший финал пьесы! Дело за малым: нужно прикупить пестик.

Когда-то в начале 90-х батя надыбал оружие в гаражном поселке №2, за Северной улицей, у соседа: тот банчил прямо из гаража, состоя в тесном содружестве с ментами и «братством». С тех пор, конечно же, поменялась и власть, и мир вокруг, а барыгу того давно сгрызли черви, но что такое логика для трухлявого, проспиртованного мозга? Я покружил по городским задворкам и набрел на гаражный кооператив, с виду удовлетворивший мои параноидные запросы. Я проник на территорию без проблем через калитку сбоку от шлагбаума, после чего стал тупо молотить в запертые гаражные ворота, выискивая местного торговца боеприпасами. Когда передо мной посмели не раскатать прилавок, а вовсе проигнорировали, я где-то надыбал металлический прут и устроил целое шоу с молотьбой по гаражам и кошачьими свадебными воплями. Таким меня и принял наряд полицейских, которых вызвала охрана, наблюдающая по камерам слежения за моими фокусами. Мне повезло, что к тому времени мой условный срок закончился. Полиция препроводила меня сначала в отделение, а потом, когда я забился в эпилептическом припадке, и у меня горлом пошла пена, вызвали реаниматологов, и после реанимации я оказался в городской наркологичке, с которой я и начал свою исповедь.

Я не могу ничего рассказать о своем пребывании в компании любителей жидкости №1. По той простой причине, что я почти ничего не помню. Знаю только, что я был буйным, кидался то на стены, то на персонал, то на таких же забулдыг. Попеременно на несколько секунд приходил в себя либо в смирительной рубашке, либо, когда лежал под капельницей,- привязанным к кровати кабельными стяжками. За месяц пребывания в стационаре я воочию познакомился с полной картотекой ада: демоны выползали по ночам изо всех углов и водили вокруг меня бесноватые хороводы. Если бы меня не связывали, я бы стопроцентно покончил с собой или бы покалечил непричастных. Но и после того, как необходимость в путах отпала, я продолжал оставаться лютым головняком для персонала. Говорили, что периодически посреди ночи я начинал кого-то искать, ходил по коридорам и палатам, будил пациентов и мешал врачам работать. Часто по утрам меня находили забившимся под чужие койки. Мне даже пару раз в сердцах посоветовали свалить по-хорошему, потому что реально не знали, что со мной делать, и я не прервал лечение только лишь потому, что через пять минут забывал обо всех разговорах.

Последние несколько дней перед выпиской, уже возвращенный в относительно трезвое сознание, я пялился в одну точку и ни с кем не общался. Как мне жить дальше, я не представлял. Я не верил в жизнь после смерти.

Продолжение следует...