Этичность как профдеформация⁠⁠

В детстве меня поражала гордая романтика тайны исповеди и медицинской тайны. Возвышенная допущенность к секретам многих людей ассоциировалось с благородством и высокой моралью. Фрагмент из "Жука в муравейнике" Стругацких, где эпизодический персонаж, врач, описывал клинические случаи, не называя пациентов по имени ("Пациент А, пациент Б"), порождал во мне чувство почтения к профессиональной нравственности, явно демонстрируя мне, что к морали человека предъявляются профессиональные требования.

Когда я учился на психолога, я об этом не задумывался, потому что необходимость обучения была обусловлена тем, что я внезапно начал вести развивающие занятия (подробнее об этом я написал в главе "Как я стал психологом" книги "О психологах психологам и непсихологам"). И когда начал консультировать, то требование хранить тайну исповеди свалилось на меня неожиданно. Понятно, что моя клиентура попервоначалу была близка к моему кругу общения, и было сложно, присутствуя при обсуждении кого-либо из общих знакомых, отфильтровывать из того, что я могу сказать то, что я знаю как психолог, и что не факт, что следует знать всем остальным.

Для качественной фильтрации нужны критерии. Сначала я пытался соображать, насколько прилично (этично) будет о чем-то объявить. Ведь и вправду, разговаривая со мной, клиент рассказывает не только секреты, но и то, что он уже рассказывал другим. Но это критерий ненадежный: мало ли что я могу счесть нормальным, а для клиента это личная тайна. Причем не обязательно по личным, эмоциональным причинам, а вполне возможно, что по чисто ситуационным. И даже более того: и я, и клиент могут считать что-то нормальным, естественным и даже одобряемым, а вот кто-то еще может быть этим шокирован. Но клиент мог это учесть и поберечь человека, а я могу бы не догадаться.

Может, разок-другой облажаться было бы и не страшно, но ведь каждый такой косяк мог бы привести к конфликтам, ссорам, возмущениям, даже скандалам, и постепенно мой круг общения стал бы шататься.

В общем, так себе критерий.

Поэтому довольно быстро это правило деактуализировалось, и появилось другое: молчать о том, что было сказано в рамках общения клиента с психологом. Это, возможно, было бы более корректно, но, во-первых, люди частенько видели во мне в первую очередь именно психолога, а вы же знаете, как зыбки и расплывчаты у россиян границы между личным и профессиональным... "О, Никита, тот софт, что ты мне поставил, что-то глючит...", "Марина, твои пломбы просто замечательны, мне надо будет опять к тебе прийти, у меня, кажется, новая дырочка, вот тут, ыыыыыы..." Ну, знаете же. Так что отделить одно от другого иногда оказывалось непросто. Во-вторых, как я уже сказал, с психологом делятся не только секретами, и как-то глупо стоически избегать обсуждения того, что все и так знают. В-третьих же, память у меня не очень хорошая, и вспоминать, что, когда и в каком контексте и даже кем было сказано, для меня мучительно.

И даже более того: насколько с моей стороны будет хорошо озвучить относительно отсутствующего человека то, что мне понятно, как психологу, но непонятно вам, и при этом может быть неприятно тому, о ком идет речь? Может, это как раз его секрет, а то, что я, в силу своей специальности в него незаметно проник, не сделает это обнародование более для него комфортным?

Поэтому, желая участвовать в общем разговоре, я постоянно терзался мыслями, стоит ли говорить то или это в этой компании. А пока я вспоминал, тема уже менялась. Эти терзания, как понятно любому психологу, привели к тому, что, с учетом моего в принципе изначально невеликого интереса к сплетням, я вообще перестал в них участвовать.

И сразу стало легко и спокойно.

Вот вы тут спорите, почему Коля поступил так, а не иначе. А я знаю точно. А вам не скажу. На всякий случай. Если Коле будет удобно — он сам скажет. А я буду ухмыляться и болтать ногой. И не надо мне копаться в памяти, сказал ли мне Коля об этом как психологу, или как приятелю, или вообще ничего не говорил, а я сам, умница такая, догадался, и был ли вообще Коля у меня в клиентах...

А вот последний момент существенен. Был ли Коля у меня клиентом или нет, если он мне что-то рассказал о себе, то я на всякий случай дальше это передавать не буду. По привычке. Даже если вы мне сами об этом скажете, то я не стану комментировать, потому что мало ли что именно и с какими акцентами он рассказал вам, и насколько его рассказ вам отличается от его рассказа мне. Моя тогдашняя жена даже как-то сказала: "Сплетничать с тобой неинтересно. Обычно как: расскажешь что-нибудь, а тебе реакцию, и что-нибудь в ответ расскажут. А ты просто угукнешь и все. Разговор сразу заканчивается".

Меня, впрочем, такое положение дел вполне устраивает. Как я уже сказал, удовольствия в сплетнях я не нахожу. Может быть как раз потому, что в результате своей профессиональной деятельности знаю чужих секретов гораздо больше, чем мне интересно.

Есть в таком поведении и утилитарная польза. Как вы понимаете, трепливый психолог ("трындючий ящик") вряд ли будет пользоваться популярностью у клиентов, желающих обсудить что-то глубоко личное и сокровенное. То есть практически у всех. А как человек может определить, насколько бережно вы отнесетесь к его тайнам? А очень просто: так же, как вы отнесетесь к тайнам других. Если вы направо и налево рассказываете про Колю, Васю и Таню, то, скорее всего, и про Катю тоже будете трепаться во все стороны. А если человек видит, что вы сплетен и вообще обсуждения отсутствующих людей избегаете, то даже если вдумчивый анализ вашего поведения и не имел места, то подсознательное ожидание вашей деликатности и конфиденциальности все равно случится.

Есть и коллизии. Как-то в профессиональном сообществе возник вопрос: а должен ли психолог поделиться с судом "тайной исповеди", если такая нужда возникнет? Как поступать, если вы, находясь в профессиональной роли, узнали о совершенном клиентом преступлении? Или о его преступных намерениях? Ведь есть же закон о недонесении в отношении тяжких преступлений? И есть что-то про отказ от дачи показаний в суде?

Мнения были разные. Я подумал, и понял, что, поступив по закону, "как положено", я чувствовал бы себя неуютно. Да что там, погано. А я не хочу чувствовать себя погано, даже если по закону. Да и репутация моя обошлась мне довольно дорого, и жертвовать ей ради удобства выполнения следствием и судом своих функций как-то жирно будет. Нет, я не одобряю преступных намерений, но мало ли чего я не одобряю... Это наше с клиентом личное дело. И даже просто мое. Клиенту до моего одобрения или неодобрения дела нет, он за другим пришел. И именно над этим другим мы будем работать. А полиция с судом пусть работают над тем, над чем им положено. Я же от них не требую участия в моей работе?

Я отдаю себе отчет, что моя позиция может быть раскритикована и осуждена. Но любая позиция по этому вопросу оказывается в чем-то ущербна. Поэтому я просто принял такой порядок для себя лично, и понимаю людей, которые считают иначе и поведут себя по-другому. На то они и другие. Скажем: мне удобнее жить так. А если кто-то испытывает по этому поводу недовольство, пусть это будет его проблемой.

Правда, есть и исключения. Скажем, я веду человека с психиатрическим диагнозом. Я в данном случае не про сумасшедшую старушку, а, например, про человека с депрессией. В некоторых случаях взаимодействие специалистов — психолога и психиатра, психолога и невролога, психолога и эндокринолога, психолога и гинеколога — не просто желательны, а прямо-таки необходимы. Да и проконсультироваться со старшим товарищем бывает невредно. К сожалению, чем дольше я живу, тем меньше старших товарищей остается. Но пока хватает.

В этом случае можно вступить в так называемую "профессиональную сплетню". Обсудить, что кому человек сказал, что из этого следует, что мы думаем по этому поводу, и даже (страшно сказать) как мы лично к этому относимся. Другое дело, что такое обсуждение возможно только когда обсуждение направлено на принесение пользы обсуждаемому, и когда все участники обременены "тайной исповеди", то есть информация не станет циркулировать. Но даже и в этом случае, если необходимости в конкретизации нет, оглашаются только те личные данные, что необходимы для обсуждения. Если можно не тыкать в человека пальцем, то и незачем.

Кстати, для справки. Тайна исповеди — не обязанность, а право священника не разглашать содержание исповеди. К врачам и психологам в этом смысле требования строже.

Кстати, о личных данных. Иногда в беседе случается нужда упомянуть человека в том или ином контексте. Так вот, если я описал какой-то случай без указания имени, то уже не могу себе позволить обозначить этого человека узнаваемым образом. Равно как и наоборот: если я назвал кого-то по имени, то описывать его как "случай" уже не могу. Даже если прикинуться, будто это разные люди. Какие-то проскользнувшие детали все равно могут позволить внимательному человеку сделать выводы. Даже если слушатель и предмет речи между собой незнакомы. Мало ли, познакомятся, или найдут общие контакты.

Собственно, почему я вставил в заглавие слово "профдеформация".

Описанное поведение, начавшись с формирования, закончилось привычкой, ставшей принципом. Нарушение этого принципа было бы для меня эмоционально некомфортно, то есть оное поведение подпадает под определение стереотипа, шаблона, негибкого поведенческого паттерна. С чем я вообще-то обычно борюсь, и в других и в себе.

Но в данном случае этот негибкий принцип вполне себе одобряем, конструктивен и позитивен, и я вполне осознанно оставляю его в покое. В любом случае важно то, что этот принцип управляет мной, я следую ему неосознанно, не замечая, воспринимая естественным и единственно удобным, и происходит это в результате моей профессиональной деятельности.

Так что такое высокое и благородное свойство, которым я хотел бы гордиться, когда им еще не обладал, вполне можно назвать профдеформацией. Такой вот занимательный парадокс.

Обычно свои тексты я завершаю какими-нибудь глубокомысленными выводами, но здесь имеет место просто изложение-рассуждение, в том числе с целью привести в порядок собственные мысли по поводу. Могу лишь заметить, что, выходит, профдеформация — не всегда плохо, но это триюзм.


Источник