Все-таки интересно люди жили...⁠⁠

На полу, бессовестно и страшно раскидав белевшие в темноте ноги, не шевелясь, лежала Франя, с головой укутанная попонами, в юбке, разорванной и взбитой выше груди. Один из казаков, не глядя на товарищей, криво улыбаясь, отошел к стене, уступая место очередному. Григорий рванулся назад и побежал к дверям.

- Ва-а-ахмистр!..

Его догнали у самых дверей, валя назад, зажали ему ладонью рот. Григорий от ворота до края разорвал на одном гимнастерку, успел ударить другого ногой в живот, но его подмяли, так же, как Фране, замотали голову попоной, связали руки и молча, чтобы не узнал по голосу, понесли и кинули в порожние ясли. Давясь вонючей шерстью попоны, Григорий пробовал кричать, бил ногами в перегородку. Он слышал перешепоты там, в углу, скрип дверей, пропускавших входивших и уходивших казаков. Минут через двадцать его развязали. На выходе стояли вахмистр и двое казаков из другого взвода.

- Ты помалкивай! - сказал вахмистр, часто мигая и глядя вбок.

- Дуру не трепи, а то... ухи отрежем, - улыбнулся Дубок - казак чужого взвода.

Григорий видел, как двое подняли серый сверток - Франю (у нее, выпирая под юбкой острыми углами, неподвижно висели ноги) и, взобравшись на ясли, выкинули в пролом стены, где отдиралась плохо прибитая пластина. Стена выходила в сад. Над каждым станком коптилось вверху грязное крохотное окошко. Казаки застучали, взбираясь на перегородки, чтобы посмотреть, что будет делать упавшая у пролома Франя; некоторые спеша выходили из конюшни. Звериное любопытство толкнуло и Григория. Уцепившись за перекладину, он подтянулся на руках к окошку и, найдя ногами опору, заглянул вниз. Десятки глаз глядели из прокопченных окошек на лежавшую под стеной. Она лежала на спине, ножницами сводя и разводя ноги, скребла пальцами талый у стены снежок. Лица ее Григорий не видел, но слышал затаенный сап казаков, торчавших у окошек, и хруст, приятный и мягкий, сена.

Она лежала долго, потом встала на четвереньки. У нее дрожали, подламываясь, руки. Григорий ясно видел это. Качаясь, поднялась на ноги и, растрепанная, чужая и незнакомая, обвела окошки долгим-долгим взглядом.

И пошла, цепляясь одной рукой за кустики жимолости, другой опираясь о стену и отталкиваясь...

Григорий прыгнул с перегородки, растирая ладонью горло; он задыхался.

У дверей ему кто-то, он даже не помнил кто, деловито и ясно сказал:

- Вякнешь кому - истинный Христос, убьем! Ну?

Хорошего мало, бесспорно, но почему-то решение Петра зацепило сильнее, чем даже попытка Натальи зарезаться.

После того как услышал Петро про Степана, полегчало, словно ссадную болячку сурчиным жиром смазали, но все же решил: "Пойду в отпуск кровь из Дашки выну! Я не Степан, так не спущу..." - подумал было убить ее, но сейчас же отверг эту мысль: "Убей гадюку, а через нее вся жизнь спортится. В тюрьме сгниешь, все труды пропадут, всего лишишься..." Просто решил избить, но так, чтобы на всю жизнь отбило у бабы охоту хвост трепать: "Глаз выбью ей, змее, - черт на нее тогда позавидует". Так придумал Петро, отсиживаясь в окопах, неподалеку от крутоглинистого берега Западной Двины.

хотел выбить, а не выбил.

После того как услышал Петро про Степана, полегчало, словно ссадную болячку сурчиным жиром смазали, но все же решил: "Пойду в отпуск кровь из Дашки выну! Я не Степан, так не спущу..." - подумал было убить ее, но сейчас же отверг эту мысль: "Убей гадюку, а через нее вся жизнь спортится. В тюрьме сгниешь, все труды пропадут, всего лишишься..." Просто решил избить, но так, чтобы на всю жизнь отбило у бабы охоту хвост трепать: "Глаз выбью ей, змее, - черт на нее тогда позавидует". Так придумал Петро, отсиживаясь в окопах, неподалеку от крутоглинистого берега Западной Двины.