Воспоминания⁠⁠

Память странная штука. Иногда тужишься, чтобы вспомнить что-то необходимое, а иногда достаточно мимолётного звука, запаха, похожего момента, чтобы накрыло шквалом воспоминаний.
С детства мало, что помню. Но иные воспоминания яркие, как утренний сон.
Мне тогда было два года, и хотя мать утверждает, что это она мне рассказывала, я хорошо помню тот день.
Зима, мы шли с остановки к бабушке, которая жила на окраине города, через сквер. Хорошо помню занесённые снегом ели, расчищенную дорожку между лавочек. И статую Ленина. Я тогда спросил, что это за человек, на что получил ответ - Ленин. Не знаю, с чего, но я психанул. Я бегал и кричал, что не знаю, что это за дядька, и что Ленин - это я. Потом я весь день прятался под столом у бабушки в зале.
Помню у нас в квартире ковёр с оленями, эдакая глянцевая картинка с ворсом, которую мне нравилось гладить, помню портрет Пугачёвой (ох и страшная же хрень, уснуть не мог), помню бобинник Астра с наушниками, в которых можно спрятать всю голову, ламповую радиолу (сейчас загуглил, какую именно, но их реально много, помню только, что плату с  лампами было видно, если поднять крышку), которую мы слушали вечерами, жёлтые шторы, висящие на кухне, резинового Дональда Дака, у которого в голове была дырка и через которую мы прятали в нём игрушки помельче. Помню, как мать учила старшего брата читать, а я подглядывал через плечо и научился быстрее него, книга, как сейчас помню - "Три толстяка" Олеши, с тёмно-синей обложкой с геометрическими узорами.
Помню жёлто-синий ларёк "Жигулёвское", с типичной "тёть Людой", занимающей 98 процентов ларька, похмельную очередь с авоськами, в которых лежать трёхлитровые банки, с бидонами и даже кружками. Помню кефирные бутылки с широким горлышком, которые открывал локтём, так как пальцами не мог. Помню соседнего пятиклассника Вовку, которому мы с братом принесли фонарь и складной ножик в обмен на купюру в одну тенге, которую он нарисовал шариковой ручкой и как батя ходил разбираться. Помню синюю ромбическую конструкцию во дворе, по которой постоянно лазали и об которую пачкались. Помню друга Вовкиного, которого звали Янек (Мы говорили Яник, с ударением на последний слог), и которого дразнили "Яник-пряник".
Помню, как нас отвёл сосед вместе с родной тёткой в приёмник-распределитель, где нас обкорнали налысо (у меня была прикольная джедайская косичка, справа за ухом), помню, как меня утащили в карантин, вернувшись после которого я впервые в жизни испытал ощущение полного опустошения - моего брата нигде не было. Меня перевели в дошкольный детский дом, где нашёл меня отец, и сейчас, глядя на то, что творилось тогда, в начале девяностых, я его не осуждаю, что он не забрал меня. В детском доме были друзья и были враги, были тяжёлые болезни (гепатит А с осложнением в виде лептоспироза), были радостные дни, когда к нам привели моего младшего брата.
Помню как нас в конце августа перевозили на убитом пазике, в котором пахло хлоркой, за пару сотен километров, в школу-интернат, и меня в первый раз в жизни укачало (да и в последний тоже), помню тёмный вечер и как с освещённого крыльца спускается старший брат, помню взгляд мегеры, которая стала моим воспитателем (Ямщикова (в девичестве) Ольга Евгеньевна, если вы читаете эти строки - я помню всё, к вашему сожалению).
А потом началась жизнь от звонка до звонка, семь лет в рамках жёсткого режима, которым мы, впрочем, пренебрегали, ведь именно подростки точно знают, что строгость законов компенсируется их неисполнением, с небольшой поправкой на то, что если спалился - хана.
Мы тусовались на заброшенных девятиэтажках, где пили бодяженый спирт, осваивали основы паркура и бега по пересечённой местности и прятались от патрулей. Шатались (на нашем сленге "шарились") допоздна и потом залезали в окна (даже не знаю, как назвать, общежития, штоле, ведь мы называли его просто домом) по карнизам. Когда же приходила пора летних каникул, в середине июня мы выезжали в лагерь, от которого сейчас остались фундамент клуба, памятник Гагарину и сортир (Юра, мы всё просрали), где были драки с домашнёрами со Стройплощадки (реальное название посёлка в черте города), забеги безлунными ночами по сосновому бору, до Поляны Ужасов, чебаки (сильки), которых добывали методом оглушением (стайка заплывает под камень, бьёшь сверху другим камнем, профит), просто мегатонны сыроежек и маслят (просто грибов, а не тех, что ловят).
Спасибо, что прочли пьяный поток моих воспоминаний.