Тысяча Кладбищенских Улиц. Первая часть⁠⁠

Не ходи, прохожий,Не топчи мой прах,
Я уж теперь дома,
А ты еще в гостях
-Народная поминальная песня

I

-Три человека за эту неделю. — тяжело вздохнул старик Лаврентий, похоронных дел мастер, и похлопал Ивашку по плечу. Смешной, рыжеватый парнишка, которому едва исполнилось 17 лет, глубоко вздохнул. Он был подмастерьем Лаврентия, и сейчас, когда старый гробовщик заболел, Ивашке предстояло впервые отправиться на Великий Погост и проводить трёх человек в последний путь. Тяжелая хворь унесла жизни трёх деревенских — рабочего с шестерёночного завода, дьяка из Третьей Церкви, да самого деревенского головы. Имена их, как водится, уже пожгли и вкопали, родственники простились с телами, и остались от трёх людей, весьма уважаемых, лишь три крепких деревянных ящика, расписанных молитвами Третьей Церкви, обласканных руками жителей, оставивших на древесине тёмно-красные отпечатки ладоней.

Ивашка, не без помощи мужиков, погрузил на телегу тяжелые гробы, запряг лошадку, по старому обычаю отдал родственникам аккуратно отрезанные у покойников большие пальцы рук, взобрался на козлы и пустил лошадку тихим шагом вперёд. Увязались за ним детки-плакальщики, семеня по старому асфальту, придерживая неловкими ручонками большие, резные маски. Наступало тёплое, майское утро, окошки пятиэтажек быстро гасли, но на работу люд выползать не спешил, ждал, пока проедет похоронная телега. Маленькая девочка-плакальщица неловко подняла маску и улыбнулась Ивашке: “возвращайся скорее, Ивашка, схорони всех — и домой, на блины…” С этими словами, она протянула напуганному мальчишке-гробовщику мятую конфетку, и надев безразмерную маску, убежала к остальным детям. Ивашка выехал за пределы деревни и отправился на север, к Большому Погосту.

Ивашка, не боялся смерти и покойников. Ещё в детстве, когда Пустые Сёстры бросили жребий и

он попал в ученики к Лаврентию, он свыкся с тем, что, умирая, человек исчезает из памяти, его имя сжигается, и единственным свидетельством о его существовании становится аккуратно отрезанный большой палец, который забирают себе родственники. В самых древних и уважаемых семьях счёт пальцев идёт на сотни, что говорит об их верности традициям, да и о возрасте самих традиций. А Пустые Сёстры считывают по таким страшным знакам историю. Сидят они в самых тёмных квартирах, на верхних этажах, и раскладывают принесённые им пальцы по полу, вспоминая прошлое, да гадая на будущее.

Не понимал и боялся в смерти Ивашка только одного — Великого Погоста. Загробный мир, древний и страшный, дремал у самого порога их села, готовый принять к себе каждого, безразмерный и бесконечный. Разговоры о священном месте были строго запрещены Сёстрами. Всем, кроме редкого сословия Могильных Мастеров. Да и среди них ходили только те истории, которые были нужны для выполнения их страшной работы.
“Мертвецам, стало быть, тоже нужно место, где можно селиться” — так поговаривал старый Лаврентий. “ У нас тут, снаружи, есть и вода, и еда, и пастбища хорошие, и квартирники наши стоят крепко. А им, бедным, в нашем мире уже места нет. Вот и везём мы их на Великий Погост. Слушай и мотай на ус, скоро сам туда поедешь”.

Так и учился Ивашка непреложным истинам, из которых состоит сама земля, камни, асфальт. Учился по старым книгам с жуткими гравюрами, по молитвенникам Первой и Третьей Церкви, по страшным песням Пустых Сестёр, по долгим, как зимняя ночь, былинам Лаврентия. Учился сжигать имена, учился отрезать большие пальцы. С годами он принял мир таким, каков он есть, и жизнь у ворот загробного мира перестала казаться испытанием. До тех пор, пока не заболел Лаврентий, и ему не пришлось ехать на Погост, так и не заучив, как водится хорошему Могильщику, все былички.

Так, вспоминая детство, Иван правил свою повозку к Первому Кругу, по свежему майскому леску, который только-только начал оперяться молодой зелёной листвой. Он дал лошадке отдохнуть и пощипать травку, а сам завтракал яйцами и хлебом, сидя на берегу ручейка. Отсюда ему открывался вид на Вавилоновку, ближайшую к ним деревеньку, состоящую из двух квартирников-девятиэтажек со стеклянными окнами, пяти хрущей, и бесчисленного множества деревянных домиков, рассыпанных вокруг. Ивашка вздохнул и улыбнулся мечтам. “Однажды” — пробормотал он вслух — “Стану настоящим могильных дел мастером, бледным и строгим, поселюсь на верхних этажах и буду гадать людям по пальцам, и нанесут их мне целые горы”.
Его честолюбивые размышления прервал треск кустов, из которых показался уставший парень, не намного старше его, одетый в старый пиджак с зелёной вышивкой — знаки еретиков-второцерковников.

-Так что ж такое слава? Дуновенье! — бравурно выкрикнул пришелец, глядя на оторопь Ивашки. — не причиню тебе вреда! — Ивашка быстро вернул самообладание. Хоть и не был знаком ему говор пришельца, но наверняка тот был с Вавилоновки, которая так и тянула себе всяческих оборванцев, готовых нацепить на себя одежды еретиков и щеголять цитатами из старых книг.
-Да и не боюсь я — сказал Ваня, чуть нахмурив брови. — Ты кто такой будешь?
-Звать меня Василием — сказал приблуда. — а по жизни своей — поэт и сказитель.
-А я Иван. Все Ивашкой зовут. Подмастерье могильщика. — бесхитростно ответил мальчик. Еду на север, покойников везу. — и махнул головой в сторону телеги.
Василий сделал большие, круглые глаза, осмотрел Ивашку и телегу.
-На Погост? А возьми меня с собой? Я тебе историй расскажу. Я их много знаю. И был я там уже однажды!
-Да ты, никак, брешешь — ухмыльнулся Ивашка. — Никому на Погост ходить нельзя, кроме Могильных Мастеров, да и тех не пустят, пока все Песни не узнают. Даже я еду в первый раз.
-Вот тебе проводник и не помешает!
-Ну садись, сказитель — Ивашка широко улыбнулся, но тут же призадумался и улыбка сошла с лица. — только мне далеко. За Третий Круг ехать. У нас деревенский голова помер.
Василий-поэт испуга не показал, только кивнул довольно, и залез вместе с Ивашкой на телегу.

Так, они вместе тронулись в путь. Пока кобылка брела по плохой, почти без асфальта дороге, Василий рассказывал о себе. Выяснилось, что он всего на два года старше Ивашки, что еретический пиджак он нашел, другой одежды у него нет, а злость односельчан его только веселит.
-Вот чего никто из Вас точно не знает, так это того, что Погост раньше был городом живых — сказал Василий.
-Да ну? Никогда про такое не слыхал. — насторожился Иван.
-Это был огромный, светлый город, — рассказывал Василий, мечтательно глядя вдаль. С высокими домами, храмами Первой и Второй церкви, стоящими рядом, самоходными машинами. У него даже имя своё было. — Василий хитро прищурился и достал из внутреннего кармана маленький квадратный магнитик, на котором был изображен древний первоцерковный храм, похожий на пряник, и было написано одно слово — “Москва”. — а потом случился Год Без Смерти и не стало города.
-Чур тебя! — воскликнул Ивашка. — Такие вещи за собой таскаешь. Не было там города никогда. Погост всегда Погостом был. И название это вслух не вздумай говорить, а не то пойдешь пешком. Или четвертый ящик на телегу добавлю — он нахмурился.
-Ну извини меня, могильщик — сказал Василий и убрал магнит. Я твою веру уважаю, беду на тебя не накличу.

Так, до Врат, они больше не поднимали эту тему. Василий рассказывал сказки о путешественниках и героях, Ивашка молча улыбался и слушал, вглядываясь вперед и чувствуя, как с этими историями страх перед неизвестным медленно отступает, словно талая вода, уходит в землю. Но, как постоянно напоминал ему Лаврентий, ни один путь не может длиться вечно — впереди, наконец, показалась огромная арка обветшалого моста, нависающая над дорогой и ныне служившая только одной цели — отделить страну живых от древнего края Мёртвых. Мрачный зев звал путников в себя, заставлял их чувствовать бессилие и тревогу, а ветер, дующий из врат, колышащий свирель-траву, походил на дыхание Левиафана. Белая лошадка, повинуясь поводьям, медленно побрела к серому проходу.