Тригандеган | Дмитрий Семёнов⁠⁠

Сегодня открыл глаза и увидел перед собой пушистый серый хвост. Длиннющий, а самое главное — очень уж не кошачий. Совсем не Маруськин, а она ведь одна у меня прописана в квартире, и одна-единственная имеет право ходить с каким-никаким хвостом да что-то там недовольно мявкать, если вдруг я подзабуду как можно раньше, с утреца, как раз перед работой вылить ей в персональную мисочку её любимое желе из кролика.

Иллюстрация Лены Солнцевой

К надеждам я, кстати, никогда скептически не относился, потому-то у меня их вагон. Разгружаю каждый раз, выходя на улицу и заходя в магазин. Заполняюсь ими вновь, когда выхожу с работы и возвращаюсь домой через дверь с неподатливым замком. А вот на самой работе я — овощ овощем. «Сухофрукт», как однажды выразилась моя коллега Лариса Викторовна. И нет во мне ни единого семечка чего-то разумного, когда я заполняю техническое задание. Лишь одинокая навязчивая мысль.

Что б со мной было, если бы этот хвост вырос бы в моём чересчур отапливаемом кабинете без кондиционера? За что бы я его принял, не имея при себе даже малой толики чего-то одухотворённого, пейзажного, в конце концов? Принял бы, возможно, за канат, ведущий к богу, или, может, увидел в диковине намёк на морской узел. Ой, всё равно одно и то же. Даже сейчас, находясь якобы в зоне комфорта, не чувствую былого разнообразия мыслей. А я ведь так им кичился.

Я был гордым и убеждённым в том, что территория, в которой я мог бы чувствовать себя естественно, будет только расти. Помню, одна добрая старушка мне сказала: «Чем старше становишься, тем больше возможностей». Так вот, я в эту мудрость и верил. Верил, чувствовал лёгкое дежавю от старушкиной фразы и поражался, почему мой скептицизм такой избирательный. Неужто логика у меня хромает? Даже если так, то точно не у меня одного с ней проблемы. Эй, хвост, у тебя какие-то проблемы? Какого же чёрта ты тут забыл, пушистый дурачок?

А он мне не отвечает. Вот уже десять минут. То ли я спрашиваю у него не вслух, а про себя, то ли хвост совсем в моём доме обжился, чтоб вот так нагло себя вести. Ни единого звука. Ни даже попытки донести до меня что-то с помощью азбуки Морзе. Наверное, думает, что я её не знаю. Глупец. Не ведает, на что способен человек, когда не хочет заниматься важными делами. Бытовухой, например.

Стойте. А ведь этот хвост не иначе, как мне дарован свыше! Вместо наскучивших картин явился мне после двенадцатичасового сна и вновь предложил расставить все точки над «i». Так как нет у меня больших зеркал в доме, поскольку создают те мнимые ощущения увеличивающихся границ, перестал я видеть собственное вычурное отражение. А этот, здрасте, болтающийся на люстре рудимент, словно взращённый всеми отсветами заснеженного города Салехарда, моего города, чисто и без стеснения достоверно пародирует меня и моё вчера.

Пятница то была. Вроде. В днях я, право, путаюсь, зато в остальном буду предельно точен. А как не теряться в датах, когда график труда непостоянен до безобразия? Короче, вышел вчера с работы вместе с замом по экономике Екатериной Павловной Прокошевой — сукой страшной. Вечно перекладывала на подчинённых свои обязанности, а потом забывала, чьи же они на самом деле. Отработанный годами метод. Иногда её выходки касались и меня, хотя, казалось бы, к ней в подчинённые я никем не зачислялся. Но что в таких ситуациях, подскажите, делать простому закупщику, то есть мне, с пустой трудовой книжкой и неустойчивой, ещё не обветрившейся на стервозном морозе психикой? Ладно, опустим рабочие детали.

Время было восемь вечера, кажется. Иными словами, хоть сразу в бар иди да нажирайся с горя от таких вот поздно начинающихся пятниц. Они такие болезненные. После них и суббота — не суббота, а вылитый понедельник. Да ещё и «замша» эта, как мы её прозвали в народе, краски сгущает. Спускается по заснеженному крыльцу конторы, скользит каблучками по заледенелым ступенькам и букой ворчит: «Ни черта не успеем к концу недели. Кадров, говорит, ей не хватает. А как же… Всем не хватает, а ей одной подавай. Вот же ж…»

Старая карга специально говорила достаточно громко, чтобы я мог расслышать. Это её знаменитый способ подорвать среди коллектива репутацию выбранного ею под экзекуцию человека. На сей раз её жертвой стала как раз начальница моего отдела. Но мне плевать — ещё в служебном коридоре с ней попрощался. Я, как рядовой закупщик, уже научился закупоривать уши, когда речь идёт о вышестоящих лицах. Азы подобной стойкости были познаны мной ещё в первые годы студенческой жизни. Нередко из тех позабытых времён достаю воспоминание, в котором бородатый профессор иностранного языка с чёрным дипломатом в руках и грязными лакированными туфлями, опоздавший на полчаса и заметно пошатывающийся от недосыпа, запыхавшимся голосом произнёс: «Друзья мои, если уж выбрали одну версию событий прошлого и планов будущих, то держитесь её до конца и не позволяйте людям наподобие Александра Васильевича вас переубедить». Кто такой этот Васильевич я, хоть убейте, не вспомню, но фраза, даром что до одури простая, накрепко зависла в моём сердце, если сердце это, конечно, не лживое и не врёт самому себе.

Помню, как опять спокойно выдерживал крысиные разговорчики «замши». Нам идти несколько кварталов в одном направлении, так что я, считай, уже по привычке слушал её вполуха, а сам думал о природе «триганде», который периодически принимал в течение многих лет.

Столкнулся с ним ещё в школе, и вот никак мы не можем разойтись. Я в одну сторону, и он туда же. Бывало, даже в метро спускался с мыслью о нём. Из-под земли, гад, достанет. Притом отмечу, что принимал я сам «триганде» отнюдь не часто. Можно посчитать разы на пальцах одного-единственного человека. Я серьёзно. А вот мысли об этом тягостном веществе никак не пропадали. Они всегда шли вровень с моими мечтами о будущем успехе, о первом миллионе баксов, о «Буггати» и «Крузаке». И уж столько лет мне не удаётся вышвырнуть эту грязь ни достойными книгами, ни боди-хоррор фильмами, ни изобразительным искусством, ни даже такой же нечестивой БДСМ-порнушкой. Всё пробовал, кроме подлинной любви, но это мне, признаюсь честно, пока что не по зубам. Да и не верю я в неё, так-то.

Зачастую думы о «триганде» затрагивали тему причинно-следственных связей. Как так произошло, что интерес к веществу превысил само желание бездумно пить этот гадкий раствор?

Ну, во-первых, я пришёл к печальному выводу, что сила подросткового романтизма увесистее, чем кажется на первый взгляд. Её не одолеть обыкновенным старением. Здесь надобно в полной мере пережить дурашливость и уж потом только, конкретно и по-мужски, высморкать её подальше. На словах звучит просто, но теория зачастую легче практики. Теория может быть неполной. Она способна пропустить мимо ушей правильные ответы на все импровизационные вопросы действительности.

Во-вторых, нельзя отрицать, что «триганде» — умелый манипулятор человеческой психикой. Это факт, который учёные-химики, вероятно, смогли утвердить не только методом проведения тысячи кафедральных дискуссий, но и исходя из итоговых результатов, полученных опытным путём.

Я сам своего рода учёный. Глубоко отложилось во мне — бакалавре с синим дипломом — то, что обычно на виду у магистров и аспирантов. Я говорю о тонком умении переходить на псевдонаучный язык и о неловком желании устраивать эксперимент для собственных мотивирующих нужд. Потому однажды, года так три назад, я совместно со своим коллегой по двору — желтолицым Ваней Квашеным, упокой, Господь, его душу, — произвёл неимоверное количество расчётов и потратил на это дело чуть ли ни всё лето, чтобы узнать наконец среднее значение времени тех промежутков, в которые мой мозг «могёт» обходиться без упоминания в своих нейронах малейшей информации о «триганде». Признаюсь, что занимался тогда скорее ребячеством, чем наукой, что на деле всё подсчёты оказались субъективными, а сейчас у них и вовсе истёк срок давности. Нынешнее моё положение наверняка многим хуже. И я теперь только лишь успокаиваю себя теми пятнадцатью минутами свободы, что были высчитаны ранее. Говорю себе перед сном: «Тебе всего лишь кажется, Емеля. «Триганде». Кажется, что скоро позабудешь другие слова и станешь бездумным автоматом «Триганде-gun'ом».

Пока мне всё это думалось да казалось, мы вместе с Екатериной Павловной преодолели первый квартал совместной ходьбы. Так бы на работе эти самые кварталы незаметно перешагивать, но нет же. К слову, я сразу заметил, что «замша» куда-то торопилась. Обычно скользкие сапоги на внушительном каблуке не позволяли ей поспевать за моими бегущими домой ногами. Но в эту пятницу она, прямо-таки как олениха в поисках ягеля, неслась по заснеженным тротуарам следом за мной. Говорить она перестала: видимо, почуяла в этом бессмысленность. Только слышались мне чуть позади приглушённые вздохи да охи и бесконечный снежный хруст.

Ещё помню, подумал, что проблема во мне. Будто бы не «замша» стала быстрей в эту пятницу, а я сам замедлился. И ведь действительно могло так оказаться. Я этому даже успел найти какое-никакое объяснение. Просто в очередной раз в среду вышел на работу без подштанников, и температура -35 не смогла напугать. Лишь на рабочем месте я ощутил, как горят огнём икры и гудит причинное место. Бог с ними, с икрами, сами быстро оклемались, а вот в паху до сих пор неприятно зудело и метко покалывало. И в момент пятничного возвращения домой я, таки натянувший на себя термоштаны, тоже беспрерывно слышал болезненную пульсацию у себя между ног. Эта боль могла бы меня невзначай замедлить. Но всё оказалось не так. Проходя мимо бронзового памятника Ленину, я подумал: «Везёт старику, его бронза веками простоит, не шелохнётся, не то что моя, бессовестная и красная».

Вдалеке показался мясной ларёк. Из себя он представлял небольшой белый вагончик, в котором пожилая женщина ненецкой наружности, опираясь на электрообогреватель, целыми днями торговала сырой олениной и, может быть, чем-то ещё. Я туда не часто захаживал, поэтому об ассортименте говорить не возьмусь. В целом цивильненько для пристанища традиционной кухни кочевого народа. Встреча с мясным ларьком стала для меня роковой. Именно это пытался показать хвост, скрючиваясь передо мной в ужасных судорогах, разбивая все картины, круша в щепки тяжеленный шкаф.

Из двери ларька, пригнувшись, вылезла женщина в красной болоньевой курточке, за ней выпрыгнул её ребёнок — мальчик лет четырёх, укутанный в огромный зелёный шарф, из которого торчали лишь ноги в горных ботинках снизу и головёха в дурацкой шапке-ушанке сверху. Парнишка радостно подпрыгивал и кружился вокруг своей матери, которая пыталась, перекладывая наполненный пакет из одной руки в другую, надеть кожаные перчатки. Как вдруг парнишка обернулся в нашу сторону и быстро, как козлик, поскакал к нам навстречу. Тут-то я уж допёр, что преграждаю своим больным телом дорогу семейным узам Прокошевых. «Триганде». Свернул по тротуару правее, уступил место запыхавшейся бабушке, которая, кажется, успела за недолгий путь подвернуть ногу, и теперь заметно прихрамывала.

Екатерина Павловна чуть нагнулась и распахнула объятия для внучка. Тот нехотя в них вошёл.

— Суслик, ой да, суслик, не замёрз? — поинтересовалась «замша» у невинного дитя.

— Неа, ба, ты мне купила, о чём договаривались?

— Ах ты какой, негодник, сразу про подарки. Тут, между прочим, юноша с моей работы. Глянет, какой ты хитрый, сразу за подарками лезешь, подумает чего не то…

— А, это твой пёс, что ли?

Мальчик глядел на меня своими четырьмя глазами и лыбился во все свои без малого десять зубов. А я просто хотел пройти мимо. Пролезть по узкому тротуару через выросшую из людской плоти, норковой шубы и зелёного шарфика гору тщеславия. Зайти в продуктовый магазин и купить парочку «дошираков» и молочный коктейль. Хотел, быть может, ужраться вусмерть можжевеловой настойкой, охлаждающейся у меня в холодильнике. Но нет. Меня назвали псом. Оскорбили так, как никто и никогда. Оскорбил ребёнок. Повинное ныне дитя, у которого не было ни единого шанса сказать что-то иное или же просто промолчать, ведь его бабушка сука. Его бабушка — лицо своего ещё несмышлёного внука. Не повезло Суслику с такой хитрой, подлой мордой, которую сразу же приняли бы в моём дворе.

Я закипел как чайник, загудел как паровоз, хоть этого никто и не услышал. В общем-то я и не хотел, чтобы кто-то почувствовал моё нетерпение. Я не Магомет-демонстратор и никогда им не был. В целом, я не сторонник ни одной религии. Если уж и хотелось, чтобы меня наградили амплуа, то я бы согласился именоваться «человеком дела» или стахановцем, когда бы предстояла личная встреча с Владимиром Ильичом. И да, мам, да, пап, коверкаю я это понятие, которое вы оберегали во мне с пелёнок, которое телами защищали и в восьмидесятые, и в девяностые, и в нулевые. Которым вы укрывали меня от проливного дождя на запутанных улицах. В каждом твоём поцелуе, мама, я прекрасно вижу, чтó значат для тебя эти два слова: «человек дела». В каждом кулинарном шедевре твоего приготовления, будь то салат «Подсолнух» или макароны по-флотски, я чувствовал значимость этого выражения. Ты словно бы подкармливала меня своей верой в будущее России. Отец, теперь о тебе. Пускай мы не так часто общались, лишь единожды вместе скатались на озеро порыбачить, хоть ты, как и я, любил изловить ротана покрупнее и обматерить его за внешнюю убогость. Я тебя боялся, и ты меня, кажется, тоже. Я ценю твои попытки, и я определяю их как очень важное дело, с которым ты, если и не справился, то уж точно был к тому близок.

Дорогие родители, я ценю всё, что вы для меня сделали. Помню каждую копейку, которую вы вкидывали в мою свинку-копилку, чтобы я освободился и наконец вдохнул воздух свободной грудью. Но нежданно-негаданно чужие люди посадили меня на цепь. Очень просто взяли и прижали меня детской рукой к вонючей будке и указали, что именно мне делать и как поступать. Но я-то уже не малыш и сам способен искривить своё лицо, как пожелаю. Смею скорчить гримасу, которая защитит мою родню и всех предков от пятничного позора. Это маска чекиста к столетию годовщины основания комиссии.

Я разделил гору на пушистое и зелёное. «Триганде». Она в неожиданностях податливо развалилась и упала на белый снег поближе к своим. Я поднял ничего не понимающего мальчонку, а он, в свою очередь, пустил сопли на свой подбородок. Он мелкий и жалкий, но я, чёрт возьми, такой же — человек жалкого дела. Мальчик полетел из моих рук спиной на бордюр или поребрик, кому как удобнее. Шлёпнулся, как вылитый на сковороду желток, и завопил, как сформировавшийся цыплёнок. К нему уже с тяжеленным пакетом спешила мать в красном одеянии, и я ни за что не стал бы её трогать.

Тут на снегу начала шевелиться «замша», но я её, такую бедненькую, быстренько успокоил. Пнул по спине, чтобы оставить на семействе Прокошевых родовой синяк. А затем я сквозь сдержанные запахи оленины трусливо и крайне по-деловому побежал в бар «Мюнхен», чтобы на вынос закупиться сангрией и провести ночь в компании испанских танцовщиц. Или французских, мне особо не важно, главное — получить экстаз. Бездумный. Своевольный.

Спасибо, бармен, ты так добр. Ты добавил вдвое больше грейпфрута, чем мог бы. Спасибо, дверной засов. Ты поддался намного быстрее, чем я ожидал. Я благодарю от всей души эту холодную пятницу, ведь она чудесно закончилась и не прервалась, да уже никак и не прервётся, чёрным понедельником. Наконец, я поблагодарил бы тебя, мой дорогой пушистый хвост. Ты нарисовал великолепный мой портрет в формате А1, и я с новой силой полюбил этот картинный жанр. Как величаво изобразил ты образ двадцатичетырёхлетнего ленивца и, возможно, альфонса. Пририсовал к моим бледным плечам погоны, как мечтал сделать мой боязливый отец.

Но не проси, пожалуйста, не проси меня обернуться и посмотреть на то место, откуда ты растёшь. Я, право, боюсь осознать, что за время сна ко мне в квартиру прокрался безумный доктор Менгеле и пришил тебя к моей заднице. Я лучше допью сангрию, поглажу голодную Маруську, закрою глаза и продолжу верить в то, что это просто странно протекающий экзистенциальный кризис. «Триганде».

Другая современная литература: chtivo.spb.ru