Свет цивилизации (одноименный цикл - IV)⁠⁠

«Бумага, перо и чернила ушли в прошлое, но время породило им доппельгангера – клавиатуры с уже готовыми символами, манящими и распутными. Любая ложь и правда, любые слова, затертые до бессмыслия – все шло в расход, в разверстую пасть прогресса. Топка работала днем и ночью, пожирала бумагу и черные ряды буковок, а дым ел глаза людей, заволакивал лица, скрывал от стыда и друг друга.
«Запад строит новые козни», – писали восточные газеты, заставляя хмуриться доярок, учителей и заводских рабочих.
«Зло зреет на востоке», – заявляли газеты на западе так убедительно, что водопроводчики, официантки и полицейские испуганно чесали лбы.
Мир боялся себя: слишком уж слабым стал, а любовь и самоуважение потерял где-то по пути. В одном пограничном городе жители двух районов так сильно переругались, что решили отделиться друг от друга стеной. К счастью, пока ее строили, помирились, но осадок в виде первых двух рядов кирпичей остался; и всякий из них мог с тех пор споткнуться об эти кирпичи, в сердцах обвиняя, конечно, нерадивых соседей.
К счастью, этот маленький эпизод каким-то образом избежал внимания газетчиков; кто знает, что бы получилось, сложись иначе? Мне, например, даже думать об этом боязно: слишком много газет я читал в последние годы, и слишком многое видел».
***
Покончив со вступительным словом, старичок в коричневом пиджаке и огромных очках извлек из кармана сложенный вчетверо платок, чтобы шумно высморкаться.
«Сама непосредственность» – брезгливо подумала ведущая научно–популярной передачи, высокая девушка с волосами цвета огня и осени, в вельветовом костюме мягкого бежевого оттенка и с кристаллическими серьгами в ушах. Она сидела в удобном кожаном кресле, равно как и ее гость; все время записи она только и делала вид, что внимательно слушает. На деле же в голове ее крутились две бестолковые мысли: «от него пахнет чесноком» и «скорее бы уже домой». И немудрено: эфир обещал быть скучным, а ее гостем стал, как это у них называлось, «второй запасной». Пострадавшего от гнета времени академика пригласили на съемки только потому, что двое его младших коллег прийти отказались.
– Стоп, снято! – прозвучал вечно сердитый голос помощника режиссера. – Перерыв пять минут!
– Вы не устали? – вопрос её – метка профессиональной вежливости.
– О, нет, все хорошо, – старый ученый тонко улыбнулся морщинистыми губами. – Давно я так не развлекался, честно говоря.
Ведущую подобное заявление позабавило.
– Вам нравится участвовать в нашем шоу?
– Я бы не назвал это «шоу», – академик вновь позволил себе улыбнуться, – обычно шоу – это что-то зрелищное, так ведь?
– Безусловно, – ведущая улыбнулась в ответ, чувствуя, к чему гость клонит; на этот раз её жест был скорее искренним.
– Так в чем зрелищность сидящего на кресле старика, бубнящего что-то с листка?
– Вы к себе жестоки, – ведущая с изумлением поняла, что вопреки ожиданиям перед ней не очередной сварливый дед и не древняя развалюха, сыплющая словесными анахронизмами направо и налево.
– Никогда не старейте, дорогая – вот мой вам совет, – гость поморщился и опустил глаза вниз, на худосочные ноги в аккуратных, но безнадежно старомодных брюках. – Скоро разразится буря, и знаете, кто мне об этом сказал? Коленная чашечка! Болит чертовски, и это крайне сомнительная плата за столь бесполезную способность.
Молодая ведущая не нашлась с ответом, но из отчаянной вежливости и взлелеянного с детства чувства такта сообразила предложить гостю чай.
– Почему бы и нет? – он пожал плечами. – Но можно вопрос?
– Конечно.
– Эту передачу кто-нибудь смотрит?
«Наш директор» – мрачно подумала его собеседница. Ситуация на канале была весьма странной, и не окажись она в эпицентре всей этой странности, смеялась бы над ней. Директору канала до жути хотелось иметь заумную программу с философскими темами для обсуждения: сам он, видите ли, очень любил послушать людей семи пядей во лбу, вот и создал заведомо провальный, но близкий его широкой душе проект, в который мог приглашать разного рода умников. Сегодняшний гость, например, был академиком и доктором общественных наук, хотя сам себя называл обычным историком.
– Конечно, рейтинги у нас скромные, – слукавила ведущая, подменив слово «ужасные». – Но зато здесь до вас побывало много удивительных людей, очень интересных и знающих.
Беседа тянулась до конца перерыва и была похожа на усталый теннисный матч. Холодный чай выпили быстро – горла вконец пересохли.
– Во второй части мы с вами будем беседовать. Что-то из нашего разговора попадет в финальный монтаж, а что-то нет. Вас, надеюсь, об этом предупреждали?
– Да, конечно, – доктор общественных наук понимающе кивнул. – И я готов с вами беседовать.
– Мотор!
***
В первые пятнадцать минут диалога ничего особенно интересного не прозвучало. Говорили о мире во всем мире, о проектах, направленных на международное сотрудничество. Затронули тему миграции. Но все изменил вопрос, который, как вспоминала ведущая этой передачи впоследствии, придумал не то креативный продюсер, не то сам директор канала.
Конечно, на самом деле вопрос придумала она, потому что имела на это право и потому что накануне вычитала из газеты звучное и любопытное сочетание слов.
– Свет цивилизации? – голос старика перешел на хриплый кашель, сквозь который с трудом можно было различить смех. – Сейчас, пожалуй, это свет софитов в телестудии. Хотя и свет от включенного телевизора поздним вечером ничем не хуже. Выбирайте, что вам больше нравится.
– Объясните мне и нашим зрителям, что вы имеете в виду?
– Мы живем во времена крайне… комфортные. И это неплохо, но вопрос о свете цивилизации подобный факт низводит в ранг весьма праздных и даже несколько бессмысленных. Иными словами, «свет цивилизации» сегодня есть набор букв, просто красивая обертка. И, хочу заметить, лишь одна из многих.
– Неужели вам бы не хотелось наполнить эти слова смыслом? – ведущая ослепительно улыбнулась. – Кому это доверить, если не вам?
– Спасибо за теплые слова, но у меня это выйдет скорее банально и по–менторски, нежели увлекательно. Старые люди, как правило, не умеют радовать. Я не исключение.
– Опять вы за свое. С вами как минимум интересно разговаривать! И я бы с удовольствием послушала, что вы можете сказать насчет смысла этих слов. Я даже настаиваю на этом!
– Раз так, у меня нет права отказать, – старый ученый грустно улыбнулся, покосился на колено и заговорил доверительным шепотом, но микрофоны между тем слышали его отлично.
– Однажды этот мир преодолел кризис; шагнул над пропастью, в которой и по сей день копошатся чудовища. Свет цивилизации в те давние дни был ядерным, я бы даже сказал – магическим, но, что самое главное, очень опасным. Вы слышали про мертвый город? Видели его фотографии?
Ведущая поменялась в лице. Политика канала не запрещала говорить на подобные темы, но она сильно сомневалась, что эти слова гостя войдут в финальный монтаж. Кивая, она жалела, что задала тот глупый вопрос, да еще и настояла на ответе.
– Сейчас там самая настоящая страна теней – жуткие чернота и тишина, и ни одного человека на много километров вокруг. Здания с восточной стороны разрушены полностью, основной удар пришелся именно туда. Выжившим в том кошмаре не просто повезло, все они оказались в западной части города и лишь поэтому имели шанс выжить. Если бы не лучевая болезнь, о существовании которой не знали даже изобретатели атомной бомбы…
Ведущая сделала странный жест рукой – махнула ей в воздухе, словно пыталась поймать неуловимое, а после сказала:
– Простите, формат нашей передачи не…
– Да, я понимаю, тяжело слушать и воспринимать подобное, – академик нахмурился, но после секундной заминки лицо его прояснилось. – Я вот что хочу сказать: свет цивилизации – ее настоящий свет – льется со страниц великих книг, читать которые будет каждое поколение. Он же льется в школьных кабинетах и университетских аудиториях, на рабочих местах, в которых добросовестный труд – обычное дело. Свет цивилизации суть аура, щит, что оберегает нас от сомнительных шагов над ужасающей пропастью, которая денно и нощно готова принимать жертвы. Я говорю не о смерти в ее обычном смысле, а о гибельных мыслях, способных навредить человечеству. Когда полвека назад мы, люди, впервые применили ядерное оружие и уничтожили целый город вместе с большей частью его обитателей, мир содрогнулся от ужаса. И ничего удивительного: центр города поглотил огненный смерч, а люди обращались в уголь за секунду! Это варварство, дикость! Ну разве вы не согласны?
Старый ученый устало опустил глаза.
– Я лишь хотел сказать, что мы не должны допустить подмены понятий вновь.
– Что, простите? – ведущей стало совсем неуютно; старик вновь казался ей чуждым, бесконечно чужим. Он говорил о вещах далеких, страшных и мрачных, которым в ее мире места не было.
– Я надеюсь, – задумчиво, но уже вовсе не шепотом сказал академик, – что свет цивилизации так и останется уделом экранов и софитов для одних и мудрых книг – для других. И шут с ними, с различиями. Главное в другом.
– В чем же? – ведущая поскорее хотела закончить обсуждение этой темы и перейти к следующей; беспокойство, поселившееся в ее душе, слишком быстро достигло предела.
– Не допустить, чтобы этот свет погас.
***
Этот фрагмент, как и предрекалось, не вошел в финальный монтаж, зато оставил неизгладимый след в памяти ведущей. Впоследствии она временами просыпалась среди ночи и вздрагивала: ей казалось, что старик мог оказаться прав, и что страшные истории прошлого могли вновь воплотиться в реальность, такую мягкую и комфортную, так бережно и аккуратно ею взращенную.
«Он ведь явно долго думал над этим. Обсуждал эти ужасы наедине с собой, обкатывал их мысль за мыслью, словно волнами».
– Я так с ума сойду, – шептала молодая женщина, лежа на кровати и слушая, как мирно храпит ее муж: в этом звуке она больше не находила привычного успокоения.
Через две недели после интервью с престарелым академиком прекрасная жертва нового мира купила ночник и повесила на стене перед кроватью. Его мягкий свет был отличным решением; глядя на смутное сияние, застревающее каждый вечер где-то между ресниц, она засыпала…
И тогда ей, наконец, снилось, что этот свет цивилизации не померкнет никогда; ей снилось спокойствие.

Источник