Роса времени⁠⁠

Сибирская мистика. Часть третья

Его рука касалась стены. И отчётливой, будто бы совсем свежей, "масти". Но сама стена-то была цельной, без боковика!

Тем не менее друг спокойно шагнул вперёд.

Я тоже стянул противогаз. Кстати, никакого запаха, вроде того, что бывает в загазованных помещениях, не ощущалось. Шагнул вслед за ним и понял, что плотность стены была иллюзией - по макушке, по плечам задолбили-зашуршали мельчайшие частицы осыпавшегося "потолка". Просто водопада песчинок, который уходил в "пол". Я двинулся следом за Славиком.

Стоя уже за завесой, в лучах света сверху я снова стал рассматривать "масть". Как объяснить появление рисунка? Ну разве что особо прорубленными отверстиями снаружи, через которые сюда мог заглянуть день. А природа стены, казавшейся сплошной, - ха! Мелочь по сравнению с вещами, которые рассказывают о пещерах и подземельях. Чего стоят только байки о Чёрном Диггере.

Почему никто раньше не заметил ни "масти", ни ложной стены ни бокового коридора? Наверное, ответ нужно искать в области запредельных для здравого рассудка смыслов, таящихся во всякой там эзотерике или любой вере. Ну или дедовой метафоры -- мол, ребячьи тропы и дороги взрослых отличаются. Вроде я вырос, и мне открылось нечто. А уж некая сила, буквально загнавшая нас сюда, вообще не поддаётся осмыслению.

В коридоре пришлось включить налобник. Впереди плясало на сужавшихся стенах, вязло в гуще мрака пятно от Славкиного. Понятно, отчего он такой поцарапанный - в первый раз ему пришлось идти в полной темноте.

Потянуло смрадом.

Я крикнул: "Слава! Противогаз!" Голос показался слабым и глухим.

Но друг, видно, сам учуял мерзкую вонь, быстренько натянул резиновую маску. Остановился, подождал меня. Сжал кулак, только большой палец направил вниз, к земле. И я о том же подумал - уж больно специфическим был запашок.

За стёклами противогаза я увидел нерешительность в его глазах. Всё понятно, но мы ведь будущие врачи. Возможно, что впереди вовсе не тело человека, животное тоже могло попасть в смертельный капкан шерлопы. Только бы не человек!

По закону подлости, вышло ещё хуже. Не меньше пяти трупов в хорошо сохранившейся одежде - серых шинелях.

Рассеянный свет Славкиного налобника заметался из стороны в сторону. Друг отрицательно мотал головой, его глаза были круглыми от удивления. Я понял: когда он шёл коридором один, в полной темноте, этого могильника здесь не было.

Пока мы в полной нерешительности топтались на месте, боковым зрением я заметил движение.

Мумифицированные останки зашевелились.

Не знаю, что ощутил Славка, но на меня точно напал паралич - не то что руками-ногами не смог шевельнуть, но и вздохнуть не получилось.

За секунды удушья копошившаяся куча распалась на отдельные фигуры. Одна из них, огромных размеров, уставилась на нас единственным уцелевшим глазом. Искривлённый чёрный рот вдруг приоткрылся, от этого на бурых запавших щеках с треском лопнула сморщенная кожа. Тут же ещё несколько тленных личин обернулись в нашу сторону.

Мне показалось, что коридор наполнился криками ужаса.

Может, эти твари испугались нас?

Однако хороши мы - в противогазах, со включёнными налобниками!

Через миг видение обернулось серым туманом, который втянулся в пол и стены коридора.

И только тогда я с шумом вдохнул.

Когда мы шагали по тому месту, где только что была груда тел, я заметил остатки тумана в виде крохотной змейки. Поддел носком ботинка грунт и засыпал их.

Вскоре мы протиснулись сквозь лаз и оказались на склоне горы.

Отдышавшись, обсудили свой галлюциноз. Славик твердил о газах, я настаивал на обычных последствиях сенсорной депривации, которая случается с людьми в подземельях, пещерах, бункерах.

Потом тема иссякла, и, пока кипятилась вода в котелке, тихая прелесть летнего вечера проникла в душу, отвлекла от чертовщины, рассеяла подспудные страхи.

Невидная за кипенью кустарников и редко торчавшими соснами, шумела Михайка, шустрая и непредсказуемая речка. По сути, остаток, жалкий хвостик могучей реки, которая здесь стремила свои воды миллионы лет назад. Предгорье и было когда-то её руслом.

Подниматься не захотелось, и мы решили заночевать прямо здесь, на удобной площадке, глубоко вдававшейся в гору.

Всё, что я днём увидел в шерлопе и возле неё, тяжким грузом томило мою душу. Но открыться перед другом так и не решился. Ни к чему это. Наверное, я такой же упёртый, как мой дед. Полазим по пещерам, картофельный надел прополем, окучим, и домой. В привычный и дорогой мне мир.

Нет, конечно, это хорошо, даже прекрасно - туман над говорливой водой, свежайшие ветра, шум листвы, чуть золотистое, тронутое тёмными облачками небо. Но только ненадолго. Мне более привычен город.

- А почему Григорий Ильич к вам не хочет переехать? - спросил Славик, который всегда после еды начинал интересоваться вещами, которые его не касались лично.

- Спроси у него сам, - посоветовал я с улыбкой.

Намаявшийся друг залез в спальник и затих.

А я стал с нежностью и тоской думать о деде.

Он прожил с моей дорогой бабулей сорок пять лет. В любви и вечных спорах. Не было ни одной вещи в мире, по которой бы они сошлись во взглядах.

И даже сейчас истаявший от тоски вдовец подходил к большому портрету и часами стоял, хмурил кустистые брови. Печально качал головой, а потом, решительно сжимал губы и многозначительно кивал.

Однажды этот немой спор увидела мама и захотела навязать деду другого "собеседника" - большую и дорогую икону, написанную в одном из монастырей. Попыталась повесить её в "красном углу". Не вышло -- Григорий Ильич был убеждённым атеистом и верил только в законы химии, которую преподавал.

Дед одобрил мой выбор профессии, хотя и был разочарован: педагогическая династия прервалась. Но всё равно часто доставал альбомы со старыми фотографиями и приглашал взмахом руки: присядь, полюбуйся. Вот начальная школа -- изба в несколько окон, вот одноэтажная восьмилетка, а это уже солидное здание средней школы.

Дед не глядел на фотографии, он, кажется, душой давно жил там, в их выцветшем мире. Старик всматривался в моё лицо, с надеждой ожидая какой-то ему одному известный отклик. Как провожающий смотрит на знакомое лицо в вагонное окно отъезжающего поезда.

Но потом мохнатые брови опускались на глаза, подёрнутые влагой; с молчаливой обречённостью убирались снимки. До следующего раза.

Что держит его в Михайловке? А может, кто? Сгинувший Аникей... Он продал себя в рабство, поступился честностью рабочего человека, стал преступником ради спасения семьи. И выполнил-таки свой долг перед ней - благодаря ему и я живу сейчас. Получается, что вся жизнь деда - это искупление. Неужели и меня когда-нибудь коснётся комплекс вины потомков? Может, я поддался Славкиной авантюре как раз из-за того, чтобы обрести своеобразный иммунитет к этому комплексу. Если всё - сказки для детишек, народное мифотворчество, то я свободен. Как оказалось, не сказки и не мифы, а правда... Которая открывается не всякому.

Я влез в спальник, уставился на звёзды и луну, такие большие и близкие, совсем не похожие на те, что можно наблюдать в городе. Спать не хотелось совершенно, ночь скорее будоражила, чем располагала к покою. Самое время подумать о том, что случилось днём. Или пофантазировать - ну как можно о чём-либо судить без всестороннего исследования, экспериментов?

Фантазия номер один. Недра земли могут аккумулировать время. Они же искажают его, что приводит к смещению реальностей. И это позволяет людям видеть, да что там видеть, ощущать себя участниками событий прошлого. Это вторая фантазия. Третья...

Я проснулся от чёткого ощущения: что-то случилось.

- Эй, Славик! - позвал друга.

Он не откликнулся. Спит?

Я приподнялся. Славкин спальник был пуст. Во дела! Заорал изо всех сил -- если удалился отлить, отзовётся.

Тишина, только далеко внизу склона какой-то шум.

Я взял большой фонарь, который загодя оставил рядом со спальником, посветил вокруг, ещё поорал.

Внизу раздался короткий вскрик. Это Славка, точно! Какого рожна его понесло по склону, который и днём-то без труда не пройдёшь?

Я заскакал вниз по камням, водя лучом перед собой. Эх, нужно было медикаментов прихватить. Спустился почти до кустарника -- никого. Подгоняемый чудным коктейлем из отчаяния, злости на себя и тихой ненависти к шебутному другу, стал подниматься зигзагами -- а вдруг прошёл мимо Славки, который лежит без сознания с раскроённой о камни башкой?

Никого.

Сверху, из сосняка, донёсся печальный вопль. Птица.

Я скользнул лучом фонаря по тёмной, неприступной громаде, которую мне предстояло весь остаток ночи утюжить вдоль и поперёк.

Что это? Словно бы чья-то рука поманила. Так мне почудилось в призрачном, потустороннем лунном свете.

Я направил фонарь на груду валунов. Они маслянисто блестели. Похоже на... Да это же ещё один выход из чёртовой шерлопы!

Оступившись несколько раз, я кинулся к её зеву. Упал, порвал рубашку на груди, ободрал подбородок. Не беда, только бы фонарь не грохнуть. Там, в угольного цвета глубине, Славка. Молодец, нашёл силы дать знак. Держись, друг!

Камни были мокрыми от ночной росы.

- Слав, отзовись! - покричал я в довольно узкую дыру.

Луч фонаря вырвал из нутряной тьмы груды щебня, земляные стены, укреплённые чёрными от времени деревяшками и угас в провале.

Как же так? Разве это не Славка махнул мне рукой? Или махнул да потерял сознание и покатился дальше.

Ну не мог я в эту минуту думать о безопасности, о технике спусков.

Пригнулся и попёр вперёд.

К счастью, Славку я нашёл быстро. Он действительно ударился головой. Рядом я обнаружил следы пенистой рвоты. Плохо дело - минимум сотрясение мозга. Об отёке даже думать не хотелось. В любом случае нельзя тащить его по камням в таком состоянии. Нужны носилки. И срочная медпомощь.

Что я могу сейчас сделать для друга? Только быть рядом. Оставить одного и отправиться за фельдшером невозможно - очнётся и начудит, как всегда бывает с больными, которые получили черепно-мозговую травму.

Когда серые рассветные лучи доползли до нас с другом, он открыл глаза и затрясся в ознобе. Я еле успел повернуть его голову набок. Ещё рвота. Эх, не сотрясение это!

Отдышавшись, Славка сказал:

- Вот... серые... золото им не нужно... меченого хотят найти...

Он разжал ладонь. Тёмно-жёлтые, местами покрытые патиной кругляши. Червонцы.

Я взял их, подбросил на ладони. С каждой секундой монеты становились всё легче, темнели, теряли чёткость контуров. Я швырнул их в глубь коридора. "Червонцы" бесшумно канули в мусор. После превращения драгоценных камней в хрупкие катышки не верю пещерным обманкам.

- Слав, тебе помощь нужна. Боюсь, ты заработал отёк мозга. Лежи спокойно. Я поднимусь до нашего ночлега, принесу воды, бинты. Есть кой-что у меня из лекарств. Потом приведу помощь. Но тебе нужно держаться, понимаешь? И ни в коем случае не шевелиться.

- Гриня... серые про меченого спрашивали... я ничего не рассказал про Аникея. Они за ним охотятся, Гриня...

- Хорош болтать, - отрезал я. - Лежи молча, а то кляп в рот суну!

Славик хотел улыбнуться на мою зверскую шутку, но снова закрыл глаза. Колотило его по-чёрному.

Я сделал две ходки до нашей площадки, принёс спальник, воду. Вколол ему мочегонное, дексаметазон - захватили на случай отравления или ещё какой беды. Славка вроде почувствовал себя не так уж плохо, опять попытался заговорить.

- Серые... предложили мне выкуп за меченого... сказали: схрон твой, только скажи... червонцы оставили... я хотел проследить...

Всё ясно, бред. Только начался он до падения. И это странно. Хотя почему? Я тоже неслабо поглючил.

Мне почудился шум наверху.

Кого ещё несёт нелёгкая? Только бы не серые, не меченые, не ходоки по червонцы... Ей-богу, когда выберемся, прикончу первого же, кто мне о них напомнит.

Но это были михайловские мужики с фельдшером, направленные моим дедом, который поднял их средь ночи. Из уважения к народному -- реально народному, не только по званию - учителю они решили внять его крикам о том, что ребята в опасности, и двинулись к пещерам. На их резонный вопрос -- кто же сказал ему о том, что случилась беда? - дед, схватившись за сердце, ответил: "Верный человек".

После этих слов в моей голове будто что-то щёлкнуло. И я решил, что хватит отворачиваться от неведомого. Нужно глянуть ему в лицо.

Славика унесли на импровизированных носилках, я пообещал прийти следом.

Но с места двигаться не собирался. И не уйду отсюда, пока не распутаю весь этот клубок.

Спуск в рукотворный коридор оказался совсем не трудным. Я шёл, тревожа слои коричневатой пыли, оскальзываясь подошвами на кучах наносного мусора и невесомых хрустких косточек мелких зверьков. Видел следы бесформенной обуви, нечёткие, с осыпавшимися краями. Готовился встретиться с кем угодно. С "серыми", "верным человеком". С Аникеем, моим прапрадедом. С неведомой аномалией, вторгшейся в наш мир и исказившей его.

Однако коридор оборвался горой камней. Дальше ходу нет.

Я присел, опершись на стену со следами работы кирки.

Тишина, подобно меховой шапке, давила на уши.

Мелкое и частое сердцебиение говорило о том, что нужно уходить. Но тяжкие мысли буквально приковали к месту. В голову полезло всякое: возьму да останусь здесь навсегда. Не нашёл я, дед, могилы Аникея. И правды не нашёл. Позволил другу чуть ли не убиться. Нет с меня толку...

Душный запах гниения ударил в ноздри. Перед глазами появились радужные круги. Голову наполнил шум. Вроде голоса... Снова, как вчера утром в дедовой избе, я увидел со стороны чужую жизнь.

- Смотри, собака, обманешь - всю родню вырежем под корень.

Юноша, почти подросток, утёр кровь с разбитых губ и тут же заслонился от ещё одного удара.

- Я правду сказал... - шепеляво прозвучал его голос из-под локтя.

- Если золота не найдём, самого тебя здесь зароем. - Дородный высоченный солдат в серой шинели штыком копнул груду мусора.

Юноша зажмурился и забормотал молитву.

Серые шинели принялись выстукивать стены, разгребать прикладами щебень.

- Нет здесь ничего, - злобно процедил дородный и повернулся к пареньку, сверкнул по-звериному глазами: - Понял я, братцы. Ублюдок нас сюда по умыслу завёл. Пока мы возимся, вся его родня в лесу скроется.

- Ах ты тварь! -- завопил низенький крепыш и бросился на парнишку, но запнулся и выстелился между сапог своих товарищей.

Забарахтался, расчихался, заелозил ногами. Что-то зазвенело.

Дородный нагнулся и радостно осклабился:

- Так вот же он, схрон меченых!

Вперемешку с мусором желтели монеты.

Парнишка открыл глаза, изумлённо прошептал:

- Не может быть... Откуда они здесь?

Серые бросились набивать карманы червонцами.

- Уходи... - сказал парнишке кто-то высокий, ростом почти в потолок пещеры. Лица его было не разглядеть, но видны были бурые пятна засохшей крови, покрывавшие почти всё тело.

Парнишка моргнул от неожиданности, растерянно замялся на месте.

Широкая ладонь схватила его за предплечье и подтолкнула к выходу из пещеры.

- Уходи!..

Паренёк взглянул в лицо высокому и завизжал: на него смотрели мёртвые, подобные тухлому яйцу, глаза. Расползшаяся плоть на скулах обнажила бурую кость.

Убегая, юноша оглянулся. Мертвец стоял к нему спиной. На его шее темнел полукруг с пятью зубцами. А перед ним беззвучно громоздились камни - один на другой.

- Ты кто? - крикнул парнишка.

- Аникей... - прогрохотало в пещере.

Почти заваленные серые шинели подняли крик, но отколовшийся свод обрушил на них новую груду камней.

Паренёк, пригибаясь и спотыкаясь, пронёсся по змеившемуся трещинами коридору.

Я преодолел сонливость, словно услышал приказ: "Вставай!" Пора домой, к деду. Теперь мне понятны его долгие молчаливые разговоры с портретом бабули, привязанность к умиравшей деревне. Он боялся, что без родной крови этот край будет подобен сравнявшейся с землёй могиле. Да и кто мы такие без уходящих в прошлое корней?

Из-за груды камней донёсся явственный стук.

Кто находится по ту сторону? Может, ребятишки, которым вечно неймётся? Явились искать новые приключения ради того, чтобы слыть "чёткими пацанами". Заблудились, поди. И сейчас стучат с той стороны завала.

А вдруг... там Аникей? Почуял родную кровь, попытался дать знак...

Я тяжело поднялся, сделал шаг к камням.

Стук стал настойчивее.

Мысли покинули голову, осталось только желание сейчас, сию секунду разобрать обвал. Ничего, что одному не справиться. Дни, недели, месяцы пролетят незаметно. Главное -- устранить преграду. Ведь за ней - разгадка тайны. Возможно, сокровища спиртонош. Заветный клад. Или что-то ещё более важное.

Уже потом, после всех событий, я осознал, что и тяжкая тоска, и тупая уверенность, что за стеной -- схрон, были напущены силой земных недр. Или тех неизвестных, кто навечно скрыт в них. А тогда мощный тычок в лоб отбросил меня к выходу.

Я шлёпнулся спиной на мусор. Кто ж меня так приложил-то? Когда осела бурая взвесь, поднявшаяся после моего падения, увидел рядом те самые следы обуви. Вытер рукавом ветровки закровивший нос, привстал, опёрся рукой о щебень. И нащупал что-то хрупкое. Коробочка, что ли? Истлевшее дерево рассыпалось прямо в руке. Наверное, та ладанка, которая была на шее Аникея. Жаль, можно было принести деду как память.

Ладонь что-то сильно кольнуло. Ох ты, крестик, чёрный и гнутый, впился под кожу...

Я вытянул железку, спрятал её в нагрудный карман. Всё же будет у деда памятка. Положу ему в ладонь источённую ржавчиной, искривлённую вещицу - единственную связь с предком.

Благодарю, Аникей, за спасение. Ведь займись я разбором завала, мог бы насовсем остаться в шерлопе. Благодарю за то, что понял: мы с дедом будем вместе до той поры, пока не скользнём лёгкой прозрачной росинкой в реку времени. Я обниму его и скажу это тотчас, как вернусь, ибо нет ничего важнее в мире.

***

К моему великому горю, ничего сказать деду не удалось. Он умер от сердечного приступа как раз в то время, когда я находился в пещере.

На похороны съехалось столько бывших учеников, коллег, знакомых, что поминки пришлось проводить в клубе. Мама подумывала перевезти прах родителей в город, но я воспротивился. Дед - настоящая легенда Михайловки. Нельзя разлучать его с этим краем.

В августе Славика выписали из больницы, и мы собирались вместе съездить на сороковины. Но произошло знаменитое землетрясение две тысячи восьмого года. На Славкиной работе случился настоящий аврал. Психушка оказалась переполненной. Друг не мог не участвовать в помощи больным людям, он стал вообще по-другому смотреть на жизнь. Провожая меня, он просил передать Григорию Ильичу, словно бы дед был жив: "Славка своих не выдаёт, он за них стоит до конца. Как Аникей".

Я подумал о том, что вернусь в Михайловку после окончания учёбы. Легендой местного здравохранения, скорее всего, не стану. Но сделаю всё, чтобы село не уподобилось заброшенной могиле.